"Соль" - читать интересную книгу автора (Робертс Адам)

2. ЛЕВ И ЛИСИЦА

В нашем мире мало разнообразия. В основном соляная пустыня с несколькими одиночными скалами и единственными на всей территории настоящими горами (Себастийскими), закрывающими нас от ветра. Есть три маленьких моря. Перед отлетом с Земли мы получили спектрографические данные, согласно которым Соль изобиловала водой, но приборы ошибались. Жидкость обещала в конце концов заменить собой деньги, что противоречит всему нашему жизненному опыту. Но лишения заставят изменить все, даже привычки.

Трудно сказать, были ли наши сведения неверны или же за пятьдесят лет запасы воды по каким-то причинам резко сократились. Я слышал истории о фальсификации данных правительством, которое не хотело отменять наш полет. Всякое бывает. Жизнь здесь научила меня не возмущаться, хотя я и до путешествия не нервничал по пустякам. И в запустении можно найти прекрасное.

А наш мир оказался образцом красоты. Серебряно-соляной драгоценный камень божественного творения. Дымка, лениво вьющаяся перед зеркалом в три часа утра. Даже если вы знаете, что она токсична и опасна для здоровья, даже если уже очень поздно и вы сильно устали, даже если вы умираете от слабости после длинного разговора — все равно вас внезапно поразит эта исключительная красота. Так человек смотрит на то, как утекает из его жил кровь, и любуется солнечным лучом, сияющим в совершенстве блестящего красного озерка. Такова зеленая клаустрофобия земных оазисов, стоячая вода и тяжелый влажный воздух, жужжащие насекомые и пот — это отвратительно и одновременно прекрасно, как символ плодородия.

Такова широта пустыни, сверкающей на солнце, которое иссушает и убивает тебя. Пустота и одиночество. Все это и есть красота.

Мое мнение расходится с мечтаниями молодого поколения. Они спешат изменить мир, оживить растениями его мертвый лик. Это благородное желание, но я умру прежде, чем оно исполнится — если исполнится вообще, — и даже рад этому. И поймите меня правильно. Ведь может так случиться, что человек, оказавшись на чужой планете и увидев на ней белую пустыню до горизонта, в первый раз почувствует себя дома.

Мы появились на орбите — огромная процессия странных кораблей с другой звезды. Мы праздновали прибытие три дня и три ночи, и в разгар веселья люди не выдерживали, брали шаттлы и спускались на поверхность, чтобы танцевать на берегу Арадийского моря, в клубах соли, с масками на лицах. Они возвращались с воспаленными от хлора глазами, и тем не менее им завидовали. Я сам летал вниз и бродил там полтора часа в респираторе и защитных очках — от лениво текущей воды к высочайшему пику горной цепи. Шел к светлому востоку нового дня, к радуге солнца в утреннем воздухе.

Нетерпение толкнуло экипаж «Алса» раньше всех кораблей сесть у берега моря. Здесь лежал мир, выбравший нас. У этой планеты никогда не было луны, мы — то есть наш флот — привезли ей сразу три. Комета, в сущности, та же луна, потерявшая немного своей плоти из-за двенадцати углублений для креплений — словно двенадцать ссадин. Она оборачивалась вокруг планеты, и иногда утром можно было мельком увидеть сияющий шар, парящий низко в небе. Еще на орбите плавали якорь и глыба атомарного кислорода.

Три луны.

На Соли почти не существовало жизни — то есть никакой биологически активной, только некоторые виды растений либо скрывались в горах, либо инертно плавали в озерах. Через какое-то время мы взялись за решение первоочередных задач: удаление хлора из воздуха и наполнение атмосферы кислородом, вычленение воды и введение новых элементов. Мы принесли собственную жизнь, адаптировали ее и начали колонизацию. Мы принесли наш мир. Добавили душу, самое ценное творение Бога.

Мы, духи Адама.

Творения утренней и вечерней звезд. Мы спустились с неба в огне, балансируя на копье окисленной ракеты, медленно коснулись земли. Шаттл, наполненный материей и душой.

История Соли начинается со дня приземления, но многие из нас побывали на планете до того, как «Сенар» опустился на поверхность своего нового дома. В первые месяцы после прибытия, когда мы еще находились на орбите, у меня появилось очень много дел. Задача, стоявшая перед нами, казалась непосильной, но именно такие недостижимые цели и позволяют людям проявить свою силу. Человечество всегда будет отвечать на вызов истории и преодолевать препятствия — с уверенностью в том, что Правда и Бог на его стороне.

Планета оказалась не такой гостеприимной, как мы рассчитывали. Наши предварительные данные обещали большое количество воды. Это типичная проблема звездной колонизации, и если вы или ваши дети собираетесь поймать комету и полететь к иным мирам, помните — все данные, полученные до полета, заведомо устарели. Информация пробивалась к нам двадцать лет, и прошло еще сорок, пока мы добирались к Соли.

Мораль: будь готов приспосабливаться.

Вы должны играть по нотам, написанным Богом, играть с листа, если понадобится. Неужели вы думаете, что кому-то позволят мычать и бормотать на суде перед ликом Творца после смерти? Нет, вы должны пропеть о своей жизни, о том, как исполнили моральный долг. Вы должны превратить свою жизнь в музыку, в хвалебный гимн Богу. Соль была нашей симфонией.

Недостаток влаги не представлял большой проблемы. На планете есть три источника воды, и хотя они содержат неимоверное количество соли, их легко опреснить. Конечно, озера не глубоки, не широки, но они есть… и были больше, чем сейчас, в день нашего приезда. Более того, мы привезли с собой огромный шар замороженной воды в виде кометы, протащившей нас к этому миру. Какую-то часть глыбы уже использовали, но оставалось еще несколько сотен тысяч тонн. Во внутренней системе космическая активность низкая, но как только ситуация обострится, всегда можно снарядить экспедицию на отдаленные орбиты, чтобы подобрать один из огромного количества летающих там ледяных осколков.

Итак, меня не сильно беспокоил недостаток воды в нашем новом мире. Именно так говорил я тогда, как будто планета была домом, а вода — всего лишь трубами, которые надо установить; такая трактовка поднимает моральный дух.

Больше забот приносила атмосфера. Концентрация хлора в ней превышала все допустимые нормы, присутствовали еще две-три ядовитых примеси, остальное составлял коктейль из инертных газов и пятидесяти процентов азота. Ученые нашли лишь слабые следы кислорода. Мы надеялись на лучшее — по крайней мере на то, что здесь окажется достаточное количество воды, из которой можно выделить собственный кислород.

Вначале казалось, что газ, который мы привезли с собой с Земли (точнее, с Юпитера), не изменит общего состава атмосферы. Но потом обнаружилось некоторое количество замороженных окисей под Южным Полюсом, защищенных от солнца слоем соляного льда. Из них можно добывать кислород. Шар из атомарного кислорода мы сняли с орбиты и направили в атмосферу.

Какое это было зрелище! Я видел записи с орбиты, на которых огромная огненная сфера, полыхающая как фейерверк, оборачивается вокруг планеты и сдувается по пути, оставляя за собой хвост газа [информация под индексом а%х '9705фейерверк' не найдена, попробуйте продолжить поиск в другой базе данных, например «классическая историография»].

Но мне не надо полагаться на фильмы, как вам сейчас, молодые люди. Я видел все своими глазами.

«Сенар» тогда находился на орбите, но мы уже установили рабочую базу в два шаттла на восточном берегу Галилеи, и я предпочел наблюдать оттуда. Это было поразительно: колесница из огня и пара мчалась быстрее звука на север, вдоль экватора. Когда она скрылась за горизонтом на западе, загрохотала остаточная звуковая волна, как будто колоссальный кусок материи разорвали перед храмом Господа. Мы с нетерпением ждали, и шар снова появился в небе, уже гораздо ближе к поверхности. Потом врезался на севере за горизонтом в скалы. Место падения оказалось, как и планировали, между Галилеей и Персидским морем. Некоторые из моих людей отправились туда, а потом рассказывали, что среди клубов леска, поднятых взрывом, могли дышать без масок.

Никогда не забывайте о прошлом, дети мои! Помните о том, что первыми мужчиной и женщиной, почувствовавшими настоящий воздух Соли, стали сенарцы.

Проникновение всей массы кислорода в состав атмосферы заняло несколько месяцев. А высвобождение необходимых элементов из обнаруженных окисей — целый год. Но задолго до окончания работ концентрация живительного газа в воздухе поднялась до пятнадцати — шестнадцати процентов, что делало его вполне пригодным для дыхания. Атмосферное давление увеличилось. Теперь мы больше занимались уничтожением хлора и других токсинов.

Трудность состояла в том, что все одиннадцать наций расположились в основном около трех великих озер: Галилеи, Персидского и Белого морей. Те, кто не сел прямо на побережье, установили лагеря поблизости от воды, чтобы не особенно тратиться на проведение трубопроводов. После посадки «Сенара» мы потратили основную часть энергии на постройку заводов для опреснения земли.

Соль была везде — в воде, во впадинах, в воздухе. Над озерами плавал зеленовато-желтый туман из паров хлора. Но мой народ и люди с других кораблей провели десятилетия взаперти, в больших коробках. Мы не могли притворяться, что путешествие еще продолжается, не могли прятаться от места, в которое прибыли. Хотелось выйти наружу. Желание ломать оковы у нас в крови.

Самсон в башне.

Перед нами стояло две задачи. Первая: примерно на месяц переориентировать фабрики на производство «обратителей» (это буи-катализаторы, которые с помощью энергии солнца превращают хлор в твердые кирпичи хлористого пластика). Мы запустили сотни таких детоксификаторов в спокойные воды Галилеи. Остальные галилейские нации (еще молодые, не те великие народы, в которые они выросли, но уже несущие в себе огромный потенциал развития), так вот, говорю я, остальные нации побережья, Элевполис, Йаред, Новая Флоренция и Вавилон, тоже внесли свой вклад в осуществление проекта. Они не располагали нашими технологиями, но, например, в Новой Флоренции создали солнечный катализатор-скиталец, который «бродил» по пустыне и впадинам, выполняя ту же работу, что и наши буи. Наверняка на севере тоже боролись с природой. Но очищение окружающей среды от ядовитых веществ — довольно длительный процесс, мы могли увидеть первые результаты лишь через десятилетия.

И вторая задача: изменение самих себя. Необходимость приспособиться. Если Моисей не идет в пустыню, то пустыня идет к Моисею — моя бабушка особенно любила эту пословицу. Методики, которые мы использовали, сейчас безнадежно устарели, но тогда они считались последним словом техники. У человека под наркозом удаляли все из носовых пазух и осторожно вживляли специально выращенные фильтры. Органическая субстанция, выделенная из кораллов — вы наверняка не знаете, что это такое, но можете поискать в исторической литературе, если заинтересуетесь, — задерживала хлор. Она действовала наподобие слизистой оболочки, хлор выводился из организма через носовые ходы. Самоочищающаяся пожизненная маска.

Вы спросите, чем нас не устраивали обычные приспособления? Неужели так трудно иногда надевать респиратор? Сейчас, благодаря нам, вы можете дышать нефильтрованным воздухом планеты и не понимаете, как раздражает маска. Ее края натирают кожу, появляются ранки, заносится инфекция. Это неудобно; это мешает. И конечно, это опасно: респиратор может свалиться; дома вы его не надеваете, а вдруг разобьется окно? А хуже всего то, что подобные приборы напоминают о чуждости этого мира, о нашем заключении здесь.

Само собой разумеется, алсиане только посмеялись над нашими аппаратами. Анархисты боятся новых технологий. Их пропаганда выставляла нас людьми с вечно мокрыми носами. Они не понимали, что слизь выделялась только при контакте с хлором, а на этот случай у каждого цивилизованного человека имеется платок. По правде говоря, у некоторых сенарцев имплантат вызвал аллергию и, соответственно, постоянный насморк. Но основная часть населения с такой проблемой не столкнулась. Я сам не испытывал никакого дискомфорта — позже фильтр удалили.

Мою первую прогулку на открытом воздухе транслировали на весь Сенар. Я вставил контактные линзы и надел прибор, который не дает вдыхать через рот — удивительно легко забывается необходимость дышать только носом, а легких, полных хлора, не пожелаешь и врагу. Потом вышел из воздушного шлюза на кристально-соляной пляж. Прогуляться к воде, почувствовать дуновение ветра, глубоко вдохнуть (только носом) воздух нашего мира! Смотреть, как все еще белое солнце садится за горизонт, как появляются длинные темные тени. Я бы долго стоял там, но опускались сумерки, приближалось время Дьявольского Шепота.

Вы, наверное, видели картины, на которых я любуюсь Галилеей и солнцем, которое краешком касается горизонта, а собравшаяся толпа наблюдает за мной. Люди хотели даже поместить изображение этой сцены на банкноты, но я запретил. Было бы слишком нескромно с моей стороны позволять такое. Но репродукций осталось довольно много, есть и мозаика в зале предварительных совещаний, собранная из разных по цвету кусочков соли.

Мы решили проблему с хлором с помощью мини-маски. Это была интересная штучка. Вы постоянно носите ее на шее, но как только искусственный мозг регистрирует опасную концентрацию хлора, в ту же секунду она прыгает вам на лицо. Как живая. Как лосось, земная рыба, которая, играя, выпрыгивает из воды. Сигнал воспринимает мельчайшее устройство, вживленное в зуб, подает — маска. Правда, надо постоянно дышать только ртом, но к этому постепенно привыкаешь. Потом вы не спеша достаете и надеваете носовые фильтры. Хлор в носу совершенно не нужен. Он раздражает чувствительную поверхность носоглотки.

Я не удивился, когда алсиане без всяких угрызений совести оттяпали большой кусок земли к востоку от Персидского моря. Конечно, в протоколах соглашений, которые мы подписывали перед путешествием, ничего не говорилось о способе раздела территорий между нациями. Хотя договор предусматривал равный доступ каждого народа к воде, пахотной земле, минеральным ресурсам и так далее. Но по прибытии на планету на общем совете постановили оставить все корабли на орбите до распределения земель. Я согласился проводить совещания на «Сенаре».

Но алсиане, и Церелем в особенности, плевать хотели на демократию. Они просто посадили корабль на то самое место, где сейчас находится их государство, и даже не удосужились проинформировать о своих действиях остальных капитанов.

Вспоминаю тот день: рано утром меня разбудил личный секретарь, и через некоторое время я уже спешил в капитанскую рубку, чтобы увидеть, как «Алс» уродует атмосферу красными и пурпурными сполохами своего прибытия. Было уже слишком поздно их останавливать.

Сегодня, зная о наиболее выгодном местоположении сенарцев — наш город стоит на плодородных землях восточного побережья Галилеи, — наверное, трудно понять, почему маневр алсиан вызвал такой гнев. Но подумайте сами. При относительном географическом однообразии на Соли в основном преобладает штормовая погода. В северном полушарии обычно дует западный ветер, а Алс расположен за Самсоновыми горами (Себастийскими, как они их называют), которые представляют собой природный заслон. Однако в южном полушарии ветра приходят в основном с востока. С этой стороны от Сенара вплоть до моря Де Моргана тогда не было ничего, кроме тысяч километров соляной пустыни. Часто погода выдавалась спокойная, но редкие ураганы свирепствовали по-настоящему.

Два раза в день случался ужасный ветер, который на Земле назвали бы тайфуном [информация под индексом а%х '160тайфун' не найдена, попробуйте продолжить поиск в другой базе данных, например «словарь устаревших слов»]. Первый начинался перед заходом солнца, холодный ночной ветерок превращался в завывающий вихрь, который не утихал около часа. Затем, на рассвете, приходил второй, менее свирепый, но тоже небезопасный. Пустынный ветер гораздо хуже того, что дует от воды.

Как вы знаете, Галилея перенасыщена солью, которая оседает на дно, прилетая с ветром. Это одна из причин обмеления моря. Но в открытой пустыне, в самом сухом на свете месте, ураган разбивает и без того мелкие крупинки соли на микроскопические частички, которые могут состоять всего из нескольких атомов. Они сдуваются с утесов, служащих каменными наковальнями для жужжащего ветра, и летят компактным роем. Сверкающий поющий буран, который выглядит как дым и ощущается как укусы миллиона насекомых. Восточный ветер ослепляет, заставляет кожу кровоточить от бесчисленного количества мелких ранок. Он издает шипящий звук, скользя по земле. За месяцы ветер пожирает оставленные на его пути тела умерших, а таковые попадались (однако не буду забегать вперед). Этот ветер известен под названием Дьявольский Шепот.

Мы очень быстро научились оставаться дома на рассвете, прятаться на час, как только солнце исчезает за горизонтом. Но непогода наносила громадный ущерб оборудованию. Детали машин были забиты солью. Пластиковые окна покрывались многочисленными царапинами, превращались в мутные серые мембраны, сиявшие всеми цветами радуги.

И мы построили Великую Дамбу. Официально она называется «Дамбой Барлея», но мне неуютно от такой чести. А первое название как раз дает представление о том, что это за постройка — настоящее достижение техники фараоновских масштабов, массивное и прекрасное.

Мы разрыли землю в километре от нашего поселения; к счастью, из-за суровых ветров слой соли здесь оказался гораздо тоньше, чем в любом другом месте, и нам не пришлось долго докапываться до каменистого материка. Затем вырезали огромные куски кварца и соляного камня, перевезли на шаттле к месту строительства великой стены и поставили на невысокий фундамент. Далее вырыли в соляном массиве рвы с западной и восточной сторон. В конце концов мы закрепили все: на восточном профиле с помощью соляных глыб, создав что-то наподобие утеса, и слоем земли, с западной стороны — с соляной травой на ней.

Проект стал самым дорогостоящим предприятием в довоенный период. Чтобы оплачивать расходы, мы придумали специальный налог, который сенарцы восприняли без единого возражения. Денежный вклад вносили и другие галилейские нации, ставшие союзниками нашей могучей державы. Я пожертвовал миллион из собственного кармана.

Постройка Дамбы ознаменовала спад активности восточных ветров.

Если честно, то в течение года после окончания строительства наше положение не сильно улучшилось. Аэродинамические характеристики заслона оставляли желать лучшего, и в два сезона из трех ветра могли преодолеть преграду. Воздушные потоки пригибало к земле, но они все равно с жуткими завываниями носились по нашим владениям.

Кроме того, природное прикрытие в виде соляной травы оказалось не самой хорошей идеей. Растения росли очень быстро, но получались ломкими и тонкими. Как только стебель достигал длины в полпальца, его тут же вырывало из земли и несло в направлении к городу. К нам. Знаете, какие острые листья у соляной травы? А теперь представьте торнадо, доверху заполненный ими.

Травинки придавали Дьявольскому Шепоту рычащие ноты. Нам пришлось установить на пути ветра глыбы кварца, добытые и перевезенные с большим трудом. Биологи пытались вывести новые растения из привезенных с Земли или местных семян. Получилось что-то вроде соляного бамбука, высокого, но тонкого, легко вырываемого ветром. Еще были кусты и водоросли, которые росли между кусками шпата. И наконец, более приспособленный к жизни вид соляной травы.

Но что нам эти мелкие проблемы?! Дамба стала символом! Это был гимн Богу из соли и камня, доказательство нашей способности преобразовывать мир.

Как мы строили! Иногда мне кажется, что ни одна нация, даже наша, больше не сможет вложить в работу столько энергии, сколько вкладывали сенарцы в первые годы после прибытия в новый мир.

Мы разобрали половину корабля, стоявшего на берегу Галилеи, оставив только центральный купол, который служил и напоминанием о грандиозном межзвездном путешествии, и защитой от космической радиации — благодаря своему двойному покрытию, заполненному фторированной водой.

Новое солнце светило ярче, чем земное, и выделяло больше опасного для жизни излучения, которое не могла задержать бедная атмосфера Соли. Кабины превратили в госпиталь и учреждения для детей, которые в первую очередь нуждались в защите от радиации. Там же располагались три больницы, действовавшие даже в те непростые времена. Одна из них представляла собой стандартное медицинское отделение для богатых клиентов, но две других, построенных на деньги землян, слишком старых для полета, брали с больных чисто символическую плату. Я еще тогда гордился самым высоким на всей Соли уровнем медицинского обслуживания и дошкольного образования на Сенаре. Нас до сих пор не обогнала ни одна нация, несмотря на то, что многие государства развиваются довольно быстрыми темпами, несмотря даже на идущую войну. Типовые дома, разместившиеся вокруг центрального купола, знакомы вам по историческим видеозаписям. Тяжелые строения из камня с плоскими крышами. Они выглядели примитивно, но укрыть от непогоды и радиации могли.

Все постройки принадлежали государству и давались людям на двадцать лет в аренду. После истечения данного срока они переходили в собственность жильцов и их потомков. Такой порядок помогал не спеша выбрать место для проживания, не связывая себя до поры до времени никакими обязательствами. И народ начал строить собственные дома.

Люди могли добыть соляной камень сами или нанять кого-то сделать это за сравнительно небольшую плату: минерал лежит близко к поверхности, почти сразу под слоем соли. Итак, они строили стены из камня, прикидывали примерные планы квартиры. Но залежи кварца находятся глубоко в гранитной сердцевине нашего мира. Его трудно откопать самому. И в этом случае отдельный человек может только полагаться на помощь общины.

Я выделил один из корабельных шаттлов для транспортировки строительных материалов с востока и разработал схему, по которой жители могли платить за доставку деньгами или выполнением общественных работ. Шестиметровые глыбы переносили и аккуратно устанавливали на готовый фундамент. Я знаю все об этой процедуре, потому что тоже строил свой дом сам. Мой план осуществился блестяще: граждане получили жилища, а общество — множество рабочих рук. Так мы построили Главную Автостраду Северного Побережья — по крайней мере первые пятьдесят ее километров.

Новое место становится для человека домом только тогда, когда там появляется жилье, очаг. Как главе правительства, мне полагалось помещение под центральным куполом, но оставаться там постоянно не хотелось. Иначе создавалось впечатление, будто я прячусь от радиации под двойной крышей, в то время как мои люди не боятся жить вне той защиты, которую давал корабль. Хуже того, меня практически приравняли бы к слабым, больным и детям, что не прибавляло политической популярности.

Поэтому я выбрал местечко на возвышенном плато, в пяти метрах над уровнем моря, с видом на Галилею. Вражеская пропаганда утверждает, будто мне понадобилось выселить оттуда две семьи, чтобы освободить площадь, но это неправда: люди с радостью уступили землю президенту. Я нанял около полудюжины рабочих и на самом деле долго уговаривал их принять деньги за свою работу, так как они хотели строить бесплатно. Но люди все же согласились взять плату после приведения цитаты из Библии: рабочий должен быть достоин нанимателя.

Мы вместе возвели стены из соляного камня, наметили спальню, кухню, столовую, приемную, гостиную, кабинет, чулан и ванную. Затем прилетел шаттл с каменной глыбой для крыши на тросе. Не могу описать, насколько приятно слышать финальное «бум», возвещающее о соприкосновении кварца с соляной глыбой.

В моем первом доме я провел свои самые счастливые годы. Возможно, внутри немного не хватало света, но темноты нельзя избежать, спасаясь от радиации. Окон делали мало, потолок казался ниже, чем был на самом деле. Зимой становилось очень холодно. И все же у меня сохранились только хорошие воспоминания об этом жилище. Отсюда я управлял строительством города, а вечером сидел на балконе, наблюдал, как солнце уходит за Галилею, и беседовал со своими советниками или потягивал травяной чай с добрыми друзьями, обыкновенными горожанами.

Беседы. Божественная красота. Кто-то играет на пианино, которое стоит у окна, выходящего на балкон… Это было время спокойствия и умиротворения.

Но покой приносит удовольствие только тогда, когда приходит после периода тяжелой работы. А как мы работали!…

В парламенте проходили дебаты по поводу утверждения плана города. Споры выходили жаркими. И именитые архитекторы, и простые граждане предлагали множество проектов. Большинство склонялось к принятию варианта крестообразной планировки, с улицами, направленными в четыре стороны света. Боюсь, не очень практично разбрасывать здания на большие расстояния.

Некоторые пытались воплотить какие-то идеи, навеянные музыкой, кто-то предлагал домами, как мозаикой, выложить на земле Орла или лик святого Иоанна. Натуры математического склада предпочитали решетки или круги из улиц. Я поговорил советниками и сократил список до шести проектов, которые затем и защищали в парламенте их создатели.

Никогда еще ни по одному из вопросов наши граждане так активно не голосовали! Дебаты шли три дня, и каждый раз мне приходилось прерывать их буквально на середине спора.

Когда определились с планом города, началось строительство. Люди работали круглые сутки, выкраивая для сна несколько часов перед рассветом. Никто не ленился. Подростки, которые не могли пойти в школу, потому что школ еще не существовало, помогали строить свои будущие классы. Работали даже беременные женщины. Больные участвовали в процессе, лежа на больничных койках и создавая чертежи зданий. Работа прекращалась только в воскресенье утром, когда люди собирались и вместе молились на открытом воздухе, а потом и в первых церквах.

Мы строили дома и насыпали между ними соль, получая дороги. Люди очищали свои огороды от верхнего слоя соли, клали в освободившееся пространство лист пластика, а на него — органические отходы и остатки водорослей с берегов Галилеи. Получалась отвратительно пахнувшая масса, но именно из нее образовалась первая почва, на которой можно выращивать земные растения.

Мы начали производить велосипеды, продавали их по смешным ценам, и улицы заполнились людьми, едущими на работу или домой. Вдоль дорог вырастали здания. Каждый день появлялся новый шаттл с очередным куском кварца с востока. Все занимались делом. И хотя на лицах граждан читалась усталость, напряжение, истощение, мы все чувствовали в себе энергию юности, как истинно молодая нация.

Происходили стихийные концерты. Женщины с гитарами и мужчины с трубами вдруг начинали играть посреди улицы. Собиралась толпа. Люди разговаривали, смеялись, наслаждались музыкой. Или же вдруг по сети распространится слух о квартете, который собирается выступать в таком-то доме, или о детском хоре, репетирующем под куполом. И люди выкраивали полчасика свободного времени, чтобы послушать музыку.

Музыка — душа математики, сказал кто-то из великих, а работа и есть математика; расчеты затрат энергии, технология и наука, геометрия построения, топография в планах города. И граждане пели, воплощая божественный замысел. Музыка доносилась из наполовину законченных домов, офисных зданий без крыш, из парков. Молитвы.

В первый месяц я занимался разработкой структуры правительства — это ведь тоже своего рода здание. Но я еще и путешествовал, многократно посещал место возведения дамбы и часто помогал рабочим не только морально, но и физически. И куда бы я ни приехал, везде меня встречали счастливые лица — радостные женщины, отирающие пот с лица, уставшие мужчины, смеющиеся в ответ на мои шутки.

Я посещал лечебные учреждения, виделся с больными и увечными. В основном это были слишком беспечные люди, которые из-за несоблюдения техники безопасности и пострадали от радиационного излучения. Ожоги, облысение, катаракты… но даже в обители страдания присутствовала радость. Люди со слезами счастья на глазах хватали меня за руки, несмотря на облезающую под бинтами кожу.

Мне особенно запомнилось время молитвы в одной из палат. Одна женщина пела громче всех, потом врачи рассказали, что до моего визита она даже не могла оторвать голову от подушки. К концу того дня бедняжка умерла. Ее настойчивость лишний раз доказала, насколько дух может быть сильнее тела.

Через месяц после приземления «Сенара» я предпринял свое первое путешествие через Галилею. Впоследствии было еще много таких поездок, но мне запомнилась именно эта.

Вначале мы посетили Йаред, на северном побережье, город самой близкой и дорогой нам нации. Официально я отправился туда для участия в переговорах по поводу Главной Автострады Северного Побережья, но на самом деле мы больше веселились, праздновали встречу и обменивались подарками.

Каждый вечер нас ожидал банкет, мне показывали планы будущего города. Земля в Йареде неплодородна, на севере нет даже водорослей, которые в изобилии произрастают около Сенара. Поэтому эта нация заселила побережье Галилеи, поближе к воде, дающей жизнь. Ни одно из зданий не удалялось от моря дальше, чем на несколько сотен метров. Йаредцы могли похвастаться собственными маленькими садами: не парой слабых цветочков в наскоро созданной земле, а отгороженными участками опресненного моря с лилиями и какими-то растениями с большими листьями, среди которых плавали угри и корюшка.

Я видел много усадеб, встречался с людьми. По телевизору транслировали мою встречу с президентом Аль-Себодом, на которой мы подписали договор о согласии, который ни разу не нарушался в последующие годы, даже во время войны.

Конечно, Йаред слабее нашей нации, и большинство даров, которые мы увозили оттуда, имели чисто символический характер. Йаредские произведения искусства, конечно, изумительны, но не могут принести практической пользы, тогда как продукцию сенарской фабрики можно использовать с толком здесь и сейчас. И хотя злопыхатели иногда обвиняют меня в том, что мы совершенно напрасно поддерживаем отношения с нищей нацией, я полагаю, что польза не всегда измеряется в деньгах. Йаредцы всегда оставались нашими союзниками, и, возможно, именно потому, что чувствовали себя в долгу перед сенарцами.

Некоторые особенно вспыльчивые йаредцы не признавали господство Сенара на побережье Галилеи, но большинство понимало необходимость гармоничного функционирующего единого правительства. В конце концов, мы молимся одному Богу, чего не скажешь об анархистах алсианах, которые, похоже, не признают ничего, кроме индивидуализма, смахивающего на чистый атеизм.

После посещения Йареда мы пересекли море и попали в Элевполис. Я все еще помню, как прижимался лицом к иллюминатору, пытаясь уловить сверкание тысяч солнечных зайчиков на волнах похожего на расплавленную платину моря. Эта нация переживала не лучшие времена, обилие проблем ослабляло радость прибытия на планету.

Не буду подробно останавливаться на трудном периоде их истории, рискуя опорочить в ваших глазах прекрасный народ. Скажу только, что не стал долго там останавливаться, соблюдая политическую корректность. Тогда Элевполис пребывал в плачевном состоянии: сторонам, выяснявшим отношения, было не до строительства.

Сейчас положение явно улучшилось. Среди молодежи эта страна даже приобрела популярность как самое модное место отдыха. Но вначале элевполийцы только и делали, что препирались, спорили и дрались между собой. Люди дорого заплатили за отсутствие сильного лидера. Палатки хороши только как временное жилье, они не защищают от радиации. В страну пришли смерть и болезни. И вместо того, чтобы общими усилиями бороться против напасти, люди перессорились еще больше. Вам известно из истории, насколько высока была смертность в первые десятилетия истории Элевполиса.

Я подписал мирное соглашение с главой местного правительства, но его скорее всего свергли через день после моего отъезда.

Затем мы направились на юго-запад к холмам Ганта, где обитали вавилоняне. Их общество оказалось более крепким. Народ решил не строить дома на побережье, а вырыть что-то вроде пещер. Одними из первых общественных работ стали общие усилия по сооружению огромной водопроводной линии от Галилеи к городу, с насосами, работающими на энергии солнца. В холмах и дома легче строить, и к тому же там растет определенный сорт соляной травы, не такой острой и бесполезной, как ее восточный вид. Мы попытались пересадить эту траву на свою землю — предоставив вавилонянам за саженцы технику с нашей фабрики, — но при ветреном климате она не прижилась.

Город Вавилон располагался в центре широкой извивающейся долины. Трубопровод поставлял воду в бассейн, откуда она текла вверх по склону (при помощи хитро спрятанных насосов), протекая по руслу пересохшей реки в дальний конец долины. Довольно странно видеть, как ручей течет снизу вверх! Я сидел там при свете дня, промокая шелковым платком лицо, взмокшее от жары. Президент Вавилона объяснял мне, как они создали поток — «Воскрешение Мертвой Планеты», так назвали проект. Действительно, чудесно сидеть на пороге элегантной вавилонской пещеры-дома и смотреть на луга, покрытые соляной травой, и на реку, сверкающую на солнце. Некоторые называли ее Вавилонским каналом, так как она все-таки создана руками человека, но русло реки было природным, а значит, и называть все это великолепие каналом не годится.

Уладив дела с Вавилоном, я направился на запад в Лантерн. Это странное государство состоит всего из трех семей, и каждый гражданин является членом того или иного рода. Из-за постоянного кровосмешения люди страдают от огромного количества врожденных дефектов и уродств. Да и молодое поколение лантернян наверняка не очень хорошо себя чувствует в таком замкнутом обществе. Многие оставляют дом и семью, перебираясь в другие страны.

Понятно, что более гостеприимной нации, чем сенарцы, вы нигде не найдете. Остальные или не приемлют иммиграцию в любой форме, или пускают только определенных переселенцев. Мы же рады любому иммигранту, который приносит деньги — или их эквивалент в виде профессиональных знаний и трудолюбия — и готов работать наравне со всеми. За несколько лет нашлась пара тысяч смельчаков, которые через Новую Флоренцию доплыли по морю до Йареда, чтобы на Главной Автостраде поймать попутку в Сенар. Некоторые весь путь проделали в самодельных лодках. Безрассудный поступок, конечно, но он в очередной раз доказывает, насколько совершенна и притягательна наша нация.

Нам завидует весь мир, дети мои! Не грех гордиться своей страной. В конце концов, сам Бог захотел сотворить нас такими, какие мы есть.

С подписанием последнего договора, которое сопровождалось празднеством по всему побережью Галилеи, окончательно сформировался Южный Альянс, с Сенаром во главе. Тогда я и предположить не мог, как мало суждено ему просуществовать в условиях войны с Севером…

Вернувшись домой и посоветовавшись с гражданами, я решил объехать второе полушарие планеты, посмотреть, как идут дела у других народов, и попробовать уговорить их вступить в Альянс. Мои люди связались с северянами по радио и попытались договориться об официальном визите. Но, к сожалению, алсиане к тому времени уже прибрали к рукам персидские нации.

Дома, в нашем возлюбленном Сенаре, группа заинтересованных лиц направила в парламент письмо с просьбой рассмотреть проблему похищенных детей. Их биологический возраст теперь составлял девять-десять лет (год ускорения, два года замедления и по году за каждые десять лет транса). Мы опасались, что алсианская культура уже наложила несмываемое клеймо на личность каждого из них.

Стало очевидно, что, не возвратив пленников в Сенар до достижения ими совершеннолетия, мы рискуем потерять детей навсегда. Сенарцы — народ, почитающий семью превыше всего, кроме разве что Бога, поэтому перспектива никогда не увидеть своих отпрысков крайне огорчала отцов, многие из которых состояли на службе в армии. Детская тема стала самой актуальной в дружеских разговорах и в зарождающейся общегалилейской сети.

Некоторые предлагали мирно договориться с алсианами, другие хотели предпринять рейд и отобрать заложников силой. Армия не бездействовала, но каждый солдат считает себя воином и не очень любит вкалывать наравне с гражданскими. Военные выполняли работу инженеров и плотников, строили мосты и вставляли стекла в витрины магазинов. На ежемесячных собраниях, как доложили мои помощники, многие выражали недовольство. Пока мы старались сделать плодородными восточные берега Галилея, начали просачиваться слухи о легкой жизни северян. Говорили, что алсиане незаконно присвоили себе землю, практически украли ее и якобы они всяческими способами пытаются оказывать влияние на Конвенто и Смита. Я не вполне понимал, чему верить: планы создания агрессивной империи противоречили всей алсианской философии, но, с другой стороны, есть немало примеров их дьявольской хитрости.

Многим стало совершенно ясно, что придет время и наши две нации столкнутся в жестоком конфликте и тогда белые пустыни Соли станут красными от людской крови.

Когда пришло осознание важности стоявшей перед нами задачи, многие люди заплакали. Соленые слезы падали на соленую землю. Мы о многом мечтали на пути сюда, пытались нарисовать в воображении свой будущий мир, но никому он не представлялся таким унылым.

Пустыня, созданная Богом, чтобы проверить силу воли людей. Нехватка воды. Хлор и другие ядовитые газы в воздухе.

Высшие слои атмосферы, содержащие недостаточное количество озона, из-за чего в среднем житель Соли получал примерно двадцать-тридцать рентген в год.

Любая форма растительности, которую ученые привезли с Земли, отказывалась приживаться в насыщенной солью почве. Мы могли высаживать растения лишь в небольшие искусственно созданные из наших отходов клочки земли. Конечно, существовали местные представители флоры, но их нельзя есть или использовать в любых других целях.

Соляная трава, тридцать три (по крайней мере) вида которой занесено в каталоги, вообще мало похожа на растение. Скорее это примитивное сообщество соляных кристаллов, не имеющих даже клеточного строения. Морская водоросль непригодна для еды, хотя и используется как удобрение для некоторых видоизмененных овощей. Земляной водоросли можно найти применение, но она растет только в горах и (наверное) в холмах на далеком юге.

Ближе к воде и на возвышенностях, где находится довольно большое количество хлорида магния, сульфата магния, сульфата кальция и хлористого калия, существует какая-то местная растительность. Но в пустыне ничто не растет, даже соляная трава не выживает в иссушенной пустоте, при постоянном вое диких ветров. А ведь пустыня занимает более восьмидесяти процентов поверхности нашей планеты.

Молодое поколение мечтает о преобразовании всего мира, и некоторые изменения можно увидеть уже сейчас. Я могу прогуливаться по берегу моря на севере без маски, могу дотронуться до широких восковых листьев новых растений, растереть в руке маленькие зернышки из бутона лягушачьего цветка и вдохнуть его горький аромат. Вид на побережье у Смита поражает наличием зелени, роскошной полоски луга у моря, темной до Цвета индиго.

Но мы едва ли изменили этот мир. От зеленого рая всего десять минут ходьбы до первозданной пустыни на юго-востоке, до бесконечных соляных дюн и вакуума Великой Пустыни.

Люди плакали, потому что первые годы жизни на Соли вполне могли стать продолжением заточения, начавшегося во время путешествия. Мы все так же много времени проводили дома, прячась от солнечного света под куполом корабля или в землянках без окон. Опять ели переработанную пищу.

Я собирался удобрять отходами плодородную землю иного мира и выращивать на ней шпинат и капусту, но в первые месяцы продукты пищеварения были настолько ценными, что мы не могли себе позволить расходовать их на удобрения и присадки. Проводились научные собрания, на которых люди пытались найти наилучшие способы очищения атмосферы от хлора, создания озонового слоя, земли, пригодной для получения сельскохозяйственной продукции. Но очень часто я покидал эти совещания, не дождавшись, пока закончатся, чтобы найти утешение в бутылке со спиртным или в постели подруги. Задача, стоявшая перед нами, казалась невыполнимой. Но мы не должны были терять веру в себя. В новом мире имелись и положительные моменты. Во-первых, преобладал умеренный климат: жаркое лето — в центре экваториальной пустыни слишком жаркое, губительное, без тени, воды и ветра, — и немногим более холодная зима, исключая полюс, где температура большую часть года не поднималась выше нуля. А на протяжении долгих весны и осени — так просто отличная погода. Во-вторых, вода все-таки имелась, хоть и в небольших количествах. Могло случиться, что мы попали бы в совсем безводный мир. И, как однажды сказала мне моя любимая, если бы на планете были океаны воды, но не имелось ни крупинки соли, мы наверняка бы погибли.

Наверное, она шутила. Женщины любят шутить. Давайте я расскажу вам, как мы устраивались в новом мире. Списки нарядов-поручений переделали в соответствии с изменением задач. Люди, получавшие назначение на агрикультурные работы, проводили время в поле, очищая от соли верхние пласты земли, вплоть до появления кварцевого гранита. Выходили глубокие, пустые дыры в форме бассейнов, в которые потом укладывали пластик с корабля, а его, в свою очередь, покрывали двойным слоем стеклопластика. Затем все засыпали размельченным с помощью лазера гравием с гор, первоклассной галькой и отходами. Последних не хватало, потому что над нами все еще висела необходимость получения пищи путем переработки.

Мы пытались создать плодородную почву, что было весьма нелегкой задачей. Земля — это смесь минералов и перегноя, которая формировалась на моей родной планете миллионы лет.

Пока не будут достигнуты идеальные пропорции компонентов, а ней ничего не приживется. Месяцами мы выращивали одни сорняки, пригодные для употребления только после долгого кипячения, да еще, что самое интересное, помидоры. Овощи отличались повышенной радиоактивностью, но мы все равно их ели. Производство пищевых продуктов стало большим достижением: мы меньше зависели от сокращавшихся корабельных запасов и кошмарных переработочных бочек. Тогда, как и сейчас исполнение назначений могло занимать только четверть от всего свободного времени алсианина, и то если объявлялось чрезвычайное положение. Но вначале мало кто придерживался этого правила. Если вторую половину утра необходимо было провести на сельскохозяйственных работах, то мы быстро заканчивали с предыдущим заданием и оставались в пустыне на весь день. Я месяц вместе с другими работал над созданием почвенного слоя, затем изучал фауну, позже строил дороги.

Фауну у нас представляли птицы, но они оставались на корабле. Единицы, которые предпочли вылететь, быстро умерли от негодного для дыхания воздуха и высокой радиации. Птицы падали на землю, словно маленькие узелки тряпья. Уход за корабельными птицами меня не привлекал, поэтому я посвятил свое время угрям. Мы создали что-то вроде бассейнов и запустили туда наполовину опресненную воду из моря. Затем достали замороженные эмбрионы угрей, довели их до состояния детенышей с помощью генной инженерии, а потом выпустили в водяные загоны — чтобы те плавали и подрастали себе.

— Если у нас получится опреснить Арадис хотя бы наполовину, — сказал Эредикс, когда мы купались в теплой воде вместе с угрями, которые извивались рядом с нашими ногами, — мы сможем все море заселить этими животными.

Эредикс — это мой друг и напарник по созданию прудов для угрей.

— Не забывай о радиации, — ответил я, кивая на крышу, которая состояла из двух листов пластика с блокирующим гелем между ними.

От активного солнца крыша защищала плохо. Уровень радиации все еще оставался высоким, часто случались мутации.

— Это не вопрос, — возразил Эредикс. — Они с малолетства привыкли уходить в глубину, сама вода их защищает.

Но тогда оставалась еще одна большая проблема — опреснение. Вначале единственным организмом, который мог выжить в соленых морях планеты, была местная водоросль, и даже ей приходилось нелегко. Она селилась у берега, где в жару соль могла кристаллизироваться на поверхности воды. Водоросль росла под образовавшейся коркой, наслаждаясь наполовину очищенной водой. Эта особенность облегчала нам ее поиск: разбиваешь хрупкий белый лист соли, поднимаешь его и собираешь урожай из голубых и зеленых полосок. Водоросли успешно применяли как удобрение, но сразу их съесть нельзя. К тому же растение отвратительно пахнет, как трижды перегнившая пища.

Еще никто не пытался выделить соль из воды. Все происходило наоборот: воду извлекали из рассола и собирали в другом месте. Но провернуть подобное со всем Арадисом не представлялось возможным, мы не могли прокипятить океан, а затем аккумулировать чистую воду. Поэтому на посиделках у вечерних костров люди не только попивали алкогольные напитки, танцевали или рассказывали друг другу невероятные истории, но и выдвигали свои разной степени абсурдности планы опреснения моря.

Однако буду рассказывать все по порядку. Появились первые общежития. Мы научились добывать в близлежащих горах металл, который по траншеям перевозили к Истенемскому холму. Под складом вырыли три основных общежития — таким образом металл и соляной камень холма защищали нас от радиации. Многие обрадовались возможности переехать туда, оставив корабль целиком под разведение животных и птиц. Конечно, находились и такие, кто не желал жить общиной, но и эта проблема была решаемой — они могли селиться, где им вздумается. Свобода действий индивида была ограничена, женщине или мужчине тяжело в одиночку строить целый дом, тем более на негостеприимной Соли. Но многие люди все же покидали общежития, пытались возводить собственные жилища одни или в маленьких группах.

Появились стихийные сообщества, сооружавшие залы с каменными крышами, церкви, просторные квартиры. Некоторые пожелали остаться под куполом в корабле, хотя это и означало необходимость мириться с отвратительным запахом от птиц и животных. Купол все еще оставался самой надежной защитой от радиации, что оказалось для последней группы существ важнее всего.

Одно из общежитий предназначалось для женщин и матерей с детьми. Два других были общими, хотя в одном из них располагалась больница. Первые несколько месяцев я жил в общем доме с моей тогдашней подругой, но к концу первого года она забеременела и переехала в дом для матерей с детьми. Мы, конечно, продолжали встречаться, иногда обедали вместе, но тогда люди были в большей степени пуританами, нежели сейчас. Новомодная тенденция к внебрачному сожительству еще не вступила в права.

Ее звали Турья. Наши отношения завязались в первую неделю после приземления «Алса» на новой планете. Она двигалась грациозно, как танцовщица, хотя и отличалась некоторой угловатостью. У Турьи отсутствовали приятные округлости, имеющиеся у многих женщин. Плоская фигура, грудь с твердостью линий автомобильных фар. Прямые ноги и никакой талии. И тем не менее эта женщина поражала изяществом; она ходила почти на цыпочках. Ее лицо — образец неземной красоты.

Однажды Турье выпал наряд на выполнение работ по ухаживанию за птицами. После заполнения кормушек, что занимало несколько минут, она все остальное время потратила на кормление гусей. В то утро я решил прогуляться. Накануне вся ночь прошла в сооружении крыши для нового пруда. Это изматывающая физическая работа, после которой неплохо бы вздремнуть. Но я еще не успел остыть после напряженного труда, был возбужден и испытывал желание поболтать с остальными членами команды. Ну, знаете, как это бывает — общий смех, песни, плоские шутки.

Нас было четверо, двое мужчин и две женщины. Иногда люди в группе срабатываются, иногда нет. Да и как может быть иначе при случайном подборе команды? Нам повезло — мы сработались и закончили работу за одну ночь, вместо двух дней по плану. Так и бывает, когда напарники веселят друг друга, смеются над неудачами и случайностями. Я порезал руку о подпорку и со всех ног бежал в общежитие ее перевязать, остальные с юмором восприняли происшествие. Когда я вернулся, они развеселились еще больше. Крышу построили так быстро, что ощущение законченности не успело появиться. Мы практически хотели снова изматывать себя трудом, желали, чтобы работа продолжалась. Но делать было уже нечего, кроме как тысячу раз проверить законченный купол. Поэтому мы сидели на рассвете, отмечая окончание задания, разговаривая и смеясь.

Моих соратников звали Гамар, Сипос и Зорис. Во время путешествия я некоторое время встречался с Зорис, но мы мало разговаривали. Она могла похвастаться самыми красивыми волосами, которые я только видел у женщины. Локоны просто сияли чернотой. Ей пришлось постричься наголо еще на корабле, но за время транса и торможения волосы отросли до плеч.

Оказалось, что очень приятно обнаружить прошлую связь, человека, которому я когда-то кивал, проходя мимо, которому улыбался. Мы говорили о радиации — о том, от чего защищала только что построенная нами крыша.

— Конечно, — рассуждал Гамар, — замену нескольким метрам металла трудно найти. Пластик с гелем вряд ли с ними сравнится.

— Значит, наши усилия пропали даром! — засмеялась Сипос.

Мысль о том, что мы зря потратили целую ночь, показалась уморительной: ее слова вызвали порыв смеха.

— Но металл не поможет вырабатывать электричество, — заметил я.

В этом состояла изюминка нашей конструкции. Два листа твердого пластика и расстояние между ними, заполненное сложным полимерным гелем. Последний впитывал солнечное излучение, захватывал пролетающие частицы, как ребенок, играя, ловит подброшенный мячик: происходила резонансная реакция, продукты которой сенсоры в основе конструкции превращали в электричество, а оно, в свою очередь, использовалось для обслуживания пруда (нагревания его ночью, подачи воздуха, пищи и так далее). Замечательная идея. Хотя гель и теряет свои защитные свойства со временем и требует замены каждые пять месяцев.

Гамар — крупный мужчина с большим количеством рыжих волос на теле, то есть на груди и спине. Щетина росла и на шее, но подбородок он брил. Голова его, напротив, была совершенно лысой, и когда Гамар раздевался по пояс — как той ночью из-за жары, — выглядела странно чистой и опрятной по сравнению с буйной растительностью на торсе.

Гамар посасывал водку через соломинку. При таком способе употребления, как он объяснял, увеличивается количество алкоголя, поступающего прямо в кровь. Но я никогда не улавливал логику этого положения. Теперь, уже немного захмелевшего, Гамара потянуло на размышления.

— Как-то странно думать об этом, правда? — произнес он. — Возможно, все дело в невидимости. Представьте, — его левая рука очертила круг, — все вокруг нас. Идет дождь из радиации, она падает на наши головы.

На самом деле мы сидели под крышей около пруда, в который только что выпустили угрят (слишком маленьких, впрочем, чтобы их увидеть невооруженным глазом). Так что кое-какая защита от радиации все-таки имелась. Сипос хотела намекнуть ему на это, но Гамар не обратил на нее внимания и продолжал:

— Частицы, — сказал он так, будто бы мы не знали. — Мельчайшие оторванные у солнца частицы, оторванные и выброшенные со скоростью света. Они падают вниз, на всех нас. Как неиссякаемый поток пыли.

Это тоже не совсем соответствовало истине: судя по показаниям приборов, мы прибыли на Соль в самый разгар необычайно интенсивного периода солнечной активности. Лет через двенадцать уровень радиации обещал понизиться до менее вредоносных отметок. Но никто из нас не стал приводить факты. Возможно, гамаровские странные поэтические сентенции вдохновили нас. Мы пили и пили. Алкоголь приносил приятное ощущение тепла.

— Вы не можете их увидеть, — почти прошептал он, — или понюхать, или попробовать, не можете потрогать пальцами. Только ДНК чувствует их, чувствует маленькие точки, вертящиеся вокруг, переставляющие атомы в молекулах. Они составляют схему болезни. Костяшки перемешиваются, и выпадает «рак». Как все это странно. Вечная пыль, оседающая вокруг нас, сегодня, завтра, послезавтра… бесконечно.

— Я читала у Лукреция, — вдруг перебила Зорис, — что вся вселенная устроена таким образом. — Зорис питала страсть к древнему и новому латинскому. — Так считали древние: бесконечный дождь из пыли, падающий из ниоткуда в никуда. Лукреций говорил, что реальность появилась оттуда. Что-то вмешалось и изменило наклон падения, атомы начали сталкиваться и соединяться.

— Вряд ли он имел в виду радиацию, — заметила более прозаически настроенная Сипос. — Лукреций жил в древности, а тогда точно не знали подобных вещей.

— Наверное, это была поэтическая мысль, — сказал я.

Зорис отчего-то разозлилась.

— Да что ты вообще об этом знаешь? — почти прошипела она.

— Я читал книгу, — возразил я, сам немного раздражаясь. — «Природа вещей». Я читал ее дома у мамы.

— Но в переводе, — настаивала женщина, — не на древнелатинском.

— Латинский, — фыркнул я.

— Я могу прочитать на новом латинском, — заметила Сипос, пытаясь разрядить ситуацию.

Она в юности путешествовала по республикам Ватикана, насколько я знаю.

Но Зорис новость не впечатлила.

— Детский сад! — Она сплюнула. — Его можно выучить за день.

Гамар откашлялся. Препирательства заставляли его чувствовать себя не в своей тарелке. Сипос тоже не нравились ссоры. Из-за врожденного прямодушия она больше ладила с фактами, чем с мечтами.

— Основной вопрос остается нерешенным, — сказала она, немного повысив голос, стараясь замять предыдущую тему. — Что нам делать с уровнем радиации? Нужно что-то посущественней крыш и земляных нор.

Гамар кивнул:

— Необходимы две вещи: озоновый слой и магнитосфера.

— Именно в таком порядке?

— Как раз наоборот, — ответила Зорис.

Признаюсь, что я слишком близко к сердцу принял обсуждавшуюся тему, да к тому же немного разозлился на Зорис.

— Что за ерунда! И как же ты собираешься создать магнитосферу? — презрительно усмехнулся я.

Опишу ситуацию (хотя вы наверняка и без меня все знаете): у Соли очень слабая магнитосфера. В сердце нашего мира находится железно-никелевая лава, покрытая гранитом, в основном кварцем. Быстрота вращения сердцевины и покрова неодинакова, и эти различия создают магнитное поле, как и на Земле. Но на Соли разница в скоростях невелика, поэтому вырабатываемое поле не сильно ощущается.

Существует много теорий, но самое вероятное объяснение феномена состоит в том, что наш мир слишком стар. Ядро замедлялось на протяжении миллиардов лет. Это также проливает свет на другие факты. Возможно, поверхность планеты когда-то состояла из одного огромного соленого моря, но с годами вода терялась. Может, здесь царила жизнь, и жизнь разумная. Некоторые люди хвастались, что однажды откопают окаменелые останки праматерей Соли, другие настаивали, что никаких ископаемых обитателей на планете никогда не было и быть не может, не говоря уже о разумных существах. Кто-то до сих пор отказывался верить в скорую смерть планеты: в самом деле, имелись и другие теории, не менее достойные.

Магнитосфера лучше всего защищает от буйства солнечных лучей. Но наша для этого дела не годилась. Никак нельзя подтолкнуть ядро, проникнуть в сердце мира и Божьей рукой дать ему хороший толчок.

— Надо работать над закачиванием озона, или похожих экранирующих газов, в стратосферу, — сказала Сипос.

Традиционный ответ.

— Я говорил с ребятами, и у нас появился план, — заявил Гамар. — В конце концов, мы не обязаны закрывать весь мир, только самих себя. Почему бы не построить фильтр, огромный фильтр с километр в диаметре, и установить его на орбите над территорией Алса?

Мы, естественно, посмеялись над предложением, но Гамар, оказывается, говорил вполне серьезно. Он начал развивать свою концепцию. Щит можно сделать из кристаллов, выращенных на орбите; фильтр бы сделал солнечный свет в полдень переносимым, изменил бы температуру атмосферы и прекратил утренние и вечерние ветры. Через некоторое время философ начал злиться, видя наше непонимание великой идеи:

— Сами-то вы что можете предложить?

— Сошьем наполненное гелем одеяло и укутаем мир! — воскликнул я.

— Выроем норы и уподобимся кротам! — развеселилась Зорис.

— Бог нам поможет, — печально сказала Сипос.

После прибытия на планету атеизм начал распространяться среди алсиан с невероятной быстротой. Наверное, по большей части из-за того, что земля обетованная оказалась несовершенной. Бог не подготовил ее для нас. Конечно, вера — личное дело каждого. Многие из нас согласились на опросах назваться христианами, только чтобы «Алсу» разрешили присоединиться к флоту. Это древняя история, но изначально инициатива по проведению полета исходила от «Всемирного собора христианских церквей». Мы присоединились именно к ним, потому что ни одна из политических групп нас не принимала. С другой стороны, были и глубоко религиозные люди или хотя бы духовные. Я — один из них.

Некоторое время мы сидели молча, с той внезапной серьезностью, которая приходит при сильном опьянении. Я прижался лицом к внутренней стене щита, который мы только что построили. Снаружи шел невидимый, но ощущаемый нашими ДНК, как сказал Гамар, дождь из солнечных частичек. Я попытался представить его, нарисовать в воображении маленькие градинки или смертоносные пули, падающие тысячами на каждый миллиметр земли. Но не смог. По неведомой причине перед глазами стояли плавно опускающиеся снежинки, хлопья радиоактивности, которые кружит вьюга: белый пчелиный рой.

Солнце только всходило, что, наверное, и послужило причиной моей фантазии. Я подумал о пыли, которая спокойно лежит на земле, как снег, вместо того, чтобы мчаться сквозь горы внутрь планеты, как было на самом деле. Я представлял, как она накапливается веками — огромные потоки горячих частиц, дюны из белого палящего песка.

Позже Гамар и Сипос побрели на другой берег пруда, чтобы заняться сексом в воде. Я долго сидел в тишине рядом с Зорис. Через некоторое время начали вспоминаться наши с ней свидания на корабле, места, где мы любили друг друга. Мы боготворили уединение и искали уголки, где не было посторонних.

Я снова посмотрел на ее волосы. Лучи рассвета, профильтрованные куполом, казались абсолютно белыми; они отражались в ее черных волосах. Я потянулся, чтобы потрогать их, но Зорис отвела мою руку.

Странно: она, казалось, стала тихой и сентиментальной, медленно допивала водку с задумчивым выражением лица. Несколько секунд я наслаждался тишиной, чистотой момента. Я представлял нас в ее вселенной, в старой латинской поэме, падающими вместе, бесконечно летящими из ниоткуда в никуда. Самое большее, на что мы способны, это протягивать руку, пытаясь достать до проносящегося мимо товарища, кувыркаться в воздухе, как астронавты в невесомости, понапрасну жалея о потере гравитации.

— Хочешь, займемся любовью? — внезапно спросила Зорис.

Не дожидаясь ответа, она добавила:

— Ты все равно предложил бы.

Я пожал плечами:

— Совсем не о том думал.

Но теперь, когда она заговорила об этом, мысль начала казаться неплохой. Я воодушевился. Может, на меня повлиял не прошедший с ночи рабочий запал, энергия все еще требовала выхода. Я снова протянул руку к ее волосам, Зорис опять ее отшвырнула.

— Оставь волосы в покое! — возмутилась она.

— Я всего лишь хотел тебя приласкать, — обиделся я.

Она не ответила, только подтянулась ко мне на животе — мы сидели, скрестив ноги у края пруда — и начала целовать в губы. Мне понравилось.

Мы любили друг друга недолго, почти полностью одетые: Зорис захотела быть сверху. Но лежа, изображая твердую основу для ее движений, я чувствовал себя странно бесплотным. Как будто Зорис, опускаясь на меня снова и снова, на самом деле проваливалась сквозь мое тело. Быть может, оно и к лучшему, такое отрешение, потому что она достигла пика наслаждения дважды, пока я думал о посторонних вещах и парил в облаках, и затем еще раз вместе со мной.

Потом Зорис сразу уснула, а я лежал рядом. Может, задремал на несколько секунд, но сознание продолжало работать. Я рассматривал лицо девушки, маленькие морщинки под глазами, поры на щеках и носу. Этот момент прочно засел в памяти. Свет походил на воду, чистую и тепловатую, освежающую, как холодный душ. Вскоре я встал и вылез через маленькую дверку наружу.

Маска прикрепилась ко рту, и через пару секунд носовые фильтры заняли свое место. Воздух все еще отдавал ночной прохладой, и меня поразило, насколько быстро купол — тот самый, который мы закончили всего несколько часов назад, — начал прогреваться. Кожа приятно озябла. Я побрел к ближайшему нагромождению камней и присел там. Было глупо, конечно, находиться снаружи без надобности и тем самым увеличивать дозу радиации, которую отмечал дозиметр, болтавшийся на комбинезоне. Показания прибора проверяли каждую неделю, и превышение нормы определяло назначение на другую работу. Я бы очень не хотел получить месячный наряд на труд в замкнутом пространстве, мне нравилось быть на улице; но тогда меня заворожило солнце. Оно еще только выбиралось из-за гор.

Гигантская треугольная тень ложилась на поверхность Арадиса, где клубился хлорный туман. Розово-белый покров Истенемских гор утром казался темным. Остальные скалы, на другом берегу моря, на западе, сияли под прямыми лучами, окрашивались в оттенки белого.

Вскоре я поднялся и пошел к общежитию — скорее, чтобы скрыться от радиации, чем с какой-то определенной целью. На площадке около входа люди играли в футбол, и я повернул к гусиной ферме, все еще мечтая об уединении. Именно там Турья начинала работу по утрам.

Она рассыпала зерна для летающих птиц и заменяла воду в их кормушках. Я следил за ее работой, опираясь на недавно посаженное дерево. В теле все еще не чувствовалось усталости, скорее наоборот — ощущалась гиперактивность, возбуждение от окончания проекта до срока и от утреннего секса.

В движениях Турьи было что-то успокаивающее. Спокойствие, грация. От кормушек к воротам, затем к гусиному загону, выпустить птиц на прогулку. Они вышли, шипя и крякая по гусиному обыкновению, Турья — за ними, махая руками и крича, пытаясь заставить их двигаться быстрее.

Этих гусей создали при помощи генной инженерии. Ростом они догоняют человека, а весят и того больше, но мозги их остаются в прежнем количестве, поэтому птиц легко напугать. Стадо принялось за еду, а Турья ходила между ними, подталкивая и осматривая. Вот она заметила загноившуюся рану на ноге псевдогуся, мигом схватила огромную птицу и положила на пол. Я застыл в восхищении. Такая грациозность и такая сила. Она даже не садилась: крылья твари бились по полу, голова моталась в разные стороны, а ноги болтались в воздухе. Турья промыла рану и залепила ее пластырем.

— Ты и раньше работала с гусями? — прокричал я с другого конца двора.

Женщина не испугалась, по чему я заключил, что мой призыв отмечен, но проигнорирован. Она закончила возиться с раненым псевдогусем, посмотрела, как он, прихрамывая, пустился обратно к кормушке, потом подошла ко мне и уселась рядом.

— Это один из самых моих любимых видов работы, — заметила она. — Мне всегда нравились птицы.

— Да, птицы; птицы мне тоже нравятся, но только не гуси, — сказал я.

— Правда? — Она повернулась и сощурила глаза, приготовившись смеяться над шуткой. — Почему?

— Не знаю, может быть, из-за зубов, — ответил я. — У птиц не должно быть зубов, они предназначены для животных, а гусям только придают угрожающий вид.

Она засмеялась:

— Ты, оказывается, ригидист.

Турья имела в виду древнюю секту, которая образовалась еще до начала путешествия, группу людей, которые проповедовали что-то вроде религиозно окрашенного натурализма. Теперь название использовалось только как издевка.

Я засмеялся вместе с ней.

— Ты красивая, — заметил я, чувствуя, как тепло разливается по телу.

— А ты нет, — парировала она. — По крайней мере, не в моем вкусе. Хотя некоторым нравишься.

— Есть и такие?

— Конечно.

— Значит, ты знаешь, кто я?

— Конечно, — повторила она.

— Но не считаешь меня привлекательным?

Турья пожала плечами:

— Мне нравятся крупные мускулистые мужчины.

— Какая жалость, — усмехнулся я, — а я как раз хотел спросить, не хочешь ли ты заняться сексом после работы. Но теперь оказывается, что ты любишь только горы мышц.

Она улыбнулась:

— Может, мы и займемся сексом, но не раньше, чем я закончу с работой.

Вот так вот просто. Я заснул под деревом, а Турья вернулась к работе. Как приятно было просто лежать там: внезапно возвращаться к реальности, видеть ее и снова проваливаться в сон.

Одной из причин существования данного документа является мое желание поведать вам об одном герое, Жан-Пьере Дрейфусе. Вы видели его фотографии, и мне незачем начинать с описания внешности, разве что упомяну, что фотографы не смогли уловить и передать его живую мимику, энергию в глазах и чертах губ. Он был отличным офицером, его не забыли до сегодняшнего дня. Жан-Пьер стал символом, воплощением самой сущности Сенара.

Сильный, храбрый, легкий на подъем, всегда вежливый и готовый услужить. Белая кожа и светлые волосы делали его похожим на настоящего туземца, как будто он родился на этой планете. А в парадной форме Жан-Пьер смотрелся просто замечательно! Нет ничего зазорного в признании мужчиной красоты представителя своего пола, если он просто выражает свое восхищение; и я не чувствовал ничего, кроме наслаждения, при виде идеального воина, которого олицетворял Дрейфус.

Я повысил его из лейтенантов в капитаны вскоре после приземления, когда стало ясно, что способности молодого человека превышают средние. Некоторые люди думают, что солдаты существуют только для того, чтобы убивать, но это, конечно же, не так. Настоящий воин любит жизнь, и свою и чужую, любит почти так же сильно, как свободу. Настоящий солдат стремится к тому, чтобы избежать войны, сохранив мир. Он обладает следующими качествами: властность — для того, чтобы командовать своими бойцами, сила воли — чтобы суметь воплотить свои планы в жизнь, и решимость встретить лицом к лицу любые последствия своих решений.

Жан-Пьер вырос именно таким. Высшие офицеры следовали его советам так, будто исполняли приказы, столь властно и уверенно он говорил. Подчиненные любили его всем сердцем и умерли бы за своего командира без раздумий. Женщины его обожали.

На исходе второй недели я поручил Жан-Пьеру руководить постройкой бараков. Их сооружали в первую очередь потому, но армия должна быть хорошо устроена и накормлена, прежде чем она сможет предоставить защиту и убежище остальному населению.

Итак, у Жан-Пьера появилась власть, но он использовал ее с умом, привлекал к работе гражданских мастеров, помогавших застраивать территорию (конечно, они получали зарплату в соответствии с квалификацией и армейскими расценками). Он стал образцовым командиром. Вставал до сумерек, появлялся на работе в безупречно сидевшей форме, приветствовал трудившихся — большинство строительных работ проводилось ночью, когда уровень радиации становился допустимым. Потом Дрейфус координировал работу команд, лично отдавал им приказания, следил за поступлением материалов, проверял правильность заказов, уходивших на фабрику, объяснял прорабам, что от них требуется. Всю ночь Жан-Пьер работал на износ, подбадривая своих людей, упрекая гражданских в отставании от военных, сплачивая и поддерживая группу.

Бараки со всем внутренним оснащением соорудили за неделю до срока.

После этого он помогал мне со строительством моего собственного дома — поразительной энергии человек! По прошествии месяца я организовал праздник в честь наших успехов. И прохладным поздним вечером — после прекращения ветра — весь Сенар собрался посмотреть на факельное шествие и парад.

Громче всех приветствовали Жан-Пьера.

В те первые дни у нас оставалось мало времени на просмотр телепередач, но некоторые предприимчивые люди все равно организовали телевизионные компании, используя накопленный во время путешествия капитал, и ходили от двери к двери, пытаясь уговорить людей подключиться к каналам.

Шоу, записанные до полета, навевали скуку: во время странствия у всех было достаточно времени, чтобы пересмотреть сериалы, церемонии и серьезные программы по десять раз. Чтобы привлечь зрителей, телевизионные компании — насколько я знаю, их существовало две, «Сенарская Телекомпания» и еще одна, обанкротившаяся вскоре после начала деятельности, — так вот, чтобы заинтересовать аудиторию, СТ придумала снимать многосерийный фильм о нашем зарождающемся государстве. Что-то вроде мыльной оперы, построенной на реальных событиях. Они связались со мной через секретаря, но я отказался участвовать в шоу: для меня личная жизнь слишком ценна, чтобы позволить постоянно следить за ней, к тому же мне хватало денег. Я предложил им попробовать поговорить с Жан-Пьером; перспективным молодым человеком, популярным в народе, с небольшим собственным капиталом. Так жизнь лейтенанта стала сюжетом телепрограммы.

За неделю до выхода программы в эфир он пришел ко мне за советом. По такому случаю я попросил кинооператора выйти, потому что не люблю делать частные разговоры достоянием общественности.

— Я пришел за советом, господин президент, — сказал Жан-Пьер.

Он всегда называл меня «господин президент», начиная разговор, а я всегда поправлял его: «Зови меня Барлей, мой дорогой лейтенант».

— Что случилось, друг мой?

— Этот вопрос касается любовных отношений, — признался он.

Я засмеялся:

— Это, наверное, единственная тема на Соли, в которой я ничего не понимаю! У меня было настолько мало романов, что ребенок знает больше о таких делах.

— И все же, — настаивал он. Чистый и простой молодой человек даже покраснел от деликатности темы. — Я хочу жениться.

— Но это же замечательно, — воскликнул я, — ты довольно побыл в холостяках.

— Пятьдесят лет! — улыбнулся он.

Шутка часто повторялась среди тех, кто пережил состояние транса во время путешествия. На самом деле биологически Жан-Пьеру недавно исполнилось двадцать пять.

— Зачем же тебе нужен совет, друг? Разве не благословения ты искал у меня?

Должен заметить, что его родители умерли во сне в машинах на корабле и после приземления я заботился о Жан-Пьере как о собственном сыне.

— Понимаешь, Барлей, — заерзал офицер на стуле, — у меня несколько предложений от разных девушек. Некоторые даже не совсем приличные.

— Берегись соблазна такого рода, — предупредил я. — Особенно сейчас, когда ты продал душу телекомпании. Но шутки в сторону, слухи о твоей моральной неустойчивости могут повлиять на духовную жизнь всего общества. Тем более тебе надо жениться!

— Согласен.

— Так вот в чем проблема: две девушки из знатных сенарских семей оказывают мне знаки внимания, а я не знаю, какую из них взять в жены.

— Может, ту, что любишь? — предположил я.

— Я обеих люблю, — вздохнул он, — они восхитительны.

— Которая красивее?

— Одна светленькая, другая темная, — ответил Жан-Пьер, — но разве можно сказать, что день лучше ночи? Или что белое вино вкуснее красного?

— Вот так дилемма, мой друг, — опять засмеялся я. — Думаю, мне придется устроить эксклюзивный банкет дома и пригласить оба семейства, тогда я смогу дать тебе дельный совет.

Моему личному секретарю идея не понравилась: он считал, что прием покажется народу слишком претенциозным и даже экстравагантным жестом в период становления города. Но я его не послушал, хотя и принял одно из замечаний: пригласил журналистов освещать событие. Секретарь не понимал — при незаурядном интеллекте, он мало смыслил в психологии, — что запах, легкий аромат и смутный отблеск роскошной жизни могут приподнять человеку настроение, даже если он принимает участие в празднике виртуально, глядя в телевизор.

Банкет состоялся в одну из ночей следующей недели, на воздухе, который был абсолютно прозрачен — после окончания буйства Дьявольского Шепота.

Присутствовало девять самых богатых семей Сенара. Угощение готовил мой личный повар, хотя большое количество блюд и заставило его пригласить на помощь троих коллег из соседних домов. Военный квартет обеспечивал музыкальное оформление: играли Баха и Шуберта, что, по моему мнению, способствовало лучшему пищеварению. И конечно, пришел Жан-Пьер с парой своих друзей-офицеров.

Было много смеха, разговоров под вино — белое и красное в честь шутки Жан-Пьера, нашего маленького с ним секрета; хотя, боюсь, этот напиток мало напоминал настоящее вино — всего лишь растворенный в воде порошок. Танцы. Обе телекомпании прислали своих представителей, снаружи собралась толпа, приветствовавшая каждого из подъезжавших гостей. Все получилось достойно, прилично.

— Прямо как на Земле, — сказал мне господин Варнке.

— Вовсе нет, — парировал я, — мы определенно на Соли.

Действительно, на столах стояли чаши с окрашенной в разные цвета солью, собранной на территории Сенара. В каждой емкости умещалось несколько килограммов, что, конечно, многовато для приправы. Но тогда мы все еще ели или переработанную пищу, или продукты из запасов корабля, поэтому люди добавляли соль для вкуса буквально во все. Сегодня, естественно, надобность в этом отпала, потому что произведенные на планете продукты уже достаточно соленые от природы. Тарелки с белыми кристалликами были более чем простой формальностью.

Итак, мы прошли в обеденный зал, уселись и принялись за вкуснейшие блюда. Горели пластиковые свечи, распространялся запах лаванды и корицы. Свет отражался на полированной поверхности кварцевых столов, репортеры сновали из угла в угол, пытаясь заснять всех сразу, мерно журчали разговоры. Я предлагал тосты за новую жизнь, новый мир, сотворенный волей Божьей, за преодоление трудностей.

Но и ни на минуту не покидала меня мысль о том, зачем все устраивалось.

Я сидел недалеко от обеих женщин, которые интересовали Жан-Пьера. Одна из них оказалась старшей дочерью господина Варнке, очень богатого человека. Он занимался производством цемента — очень прибыльный бизнес, добыча кварцевых глыб стоила дороже, поэтому люди предпочитали покупать материалы для строительства у него, — а также уделял внимание выделению полезных элементов из соли.

Я довольно хорошо знал Варнке, крупного мужчину, обожающего носить черные пиджаки с оранжевыми рубашками, что, без сомнения, не совсем подходило его преклонному возрасту. На мое замечание он только покачал лысой головой и расхохотался. Мы встречались пару раз, потому что компания «Варнке» согласилась перевезти пару дюжин беженцев из элевского хаоса. Много людей пыталось покинуть страну раздоров, а Сенар, как самое преуспевающее государство, стал заветной целью переселенцев. Конечно, мы не могли пускать нищих — зачем? Чтобы они умирали от голода на улице? — или людей без профессии.

Согласно данному принципу, Варнке отобрал предполагаемых иммигрантов и послал за первой дюжиной своих представителей. Проект им понравился: люди получили возможность избежать ужасов своей отчизны, в то же время выигрывали и Варнке с Сенаром: у нас появилась дешевая рабочая сила. Магнат объяснил мне ситуацию, которая вначале не вызывала восторга с моей стороны (в конце концов, я только солдат).

— Почти все сенарцы летели на планету, уже имея значительные суммы денег, — напомнил он, потирая лысину.

— Но далеко не все могли похвастаться состоянием, равным вашему! — заметил я.

Магнат засмеялся:

Однако экономика страны не может держаться на одном богатстве. Нам нужен низший класс, который бы выполнял черную работу. Уже есть некоторые представители этого слоя, но их все равно не хватает, чтобы заполнить все вакантные места.

— Вы думаете, мигранты решат проблему?

— О, я бы не называл их мигрантами, — возразил он, — я лучше дал бы им статус граждан Сенара, с условием пересмотреть решение и выдворить из страны в случае, если они обанкротятся.

— А банкротами их признают, когда…

— Когда они перестанут платить налоги, наверное. Когда у них закончатся деньги.

— Но они приезжают к нам без копейки в кармане! Мы что, должны сразу же их выгонять?…

— Если у них закончились деньги, — поправился Варнке, — и нет работы. Пока иммигранты работают на меня, у них будет достаточно средств для выплаты налогов и покупки продуктов.

На том и порешили. Варнке построил общежития и поселил там рабочих, нанятых в Элевполисе.

Но я отошел от темы, мы говорили о его дочери. Она воплощала саму красоту — белокурый ангел, золотой ребенок.

Стройная, элегантная, хорошо воспитанная. Ее смех звенел как колокольчик. Девушка умела играть на флейте. Ее звали Ким.

— Дорогая, — обратился я к ней через стол, — скажи, чьи цвета ты предпочитаешь? Регулярной армии или инженерных войск?

Надо заметить, что армейская форма была синего цвета, а пилоты и саперы из инженерных войск носили зеленое. Ким засмеялась:

— И всегда женщинам задают именно такие вопросы! Ни слова о государственных делах, о строительстве железных дорог или о чем-нибудь подобном! Синее или зеленое!…

— Однако ты не ответила на вопрос.

— Конечно же, синий цвет регулярной армии.

Жан-Пьер, сидевший рядом в безупречной синей форме с блестящими золотыми погонами на плечах, покраснел как девчонка.

Вторая девушка была единственной дочерью господина Гардисона, основавшего школу и колледж. В последнем пока не предвиделось студентов, хотя в первом заведении и училось несколько ребят. Но Гардисон строил долгосрочные планы, его состояние вполне позволяло ждать результатов. Я только приветствовал деятельность предприятий на общественных началах: школа не приносила никакого дохода, но тем не менее предоставляла образование нескольким детям нашего города. Когда рождаемость начнет расти — а мы ожидали бум после окончания работ по устройству города, когда люди наконец вспомнят об отношениях между полами, — появятся другие школы, но учебные заведения Гардисона будут привлекать лучших студентов своей знатной историей. И смогут себе позволить брать за обучение большие деньги. Так что, может, альтруизм Гардисона, по сути, преследовал корыстные цели.

Его дочь Ковентри — милая, высокая девушка. Волосы чернее космоса, кожа цвета пустыни в сумерках, нежно-коричневая. На ее чуть вытянутом лице красовались глаза такой глубины, что собеседник тонул в них. Я наклонился к ней и спросил:

— Дорогая, какой инструмент твой любимый?

— Извините, сэр?

— Твой любимый музыкальный инструмент?

Она улыбнулась:

— А нужно ли выбирать какой-то один? Разве музыкальные инструменты не должны звучать вместе, в гармонии, а не соревноваться друг с другом, выясняя, кто лучше?

— И все же у тебя наверняка есть предпочтения?

— Тогда пианино, — засмеялась девушка, — инструмент, на котором я играю.

После обеда Ковентри и Ким исполнили концерт Моцарта. Я комнате царила полная тишина, и мы на некоторое время забыли свои горести и печали, любовь и страсть (последние два чувства относятся, разумеется, к Жан-Пьеру), окунувшись в волны волшебной музыки.

На следующий день я снова увиделся с молодым капитаном, как раз перед тем, как он отправился инспектировать парад.

— Ну? — спросил он, поправляя воротничок.

— Ты был прав, — заключил я со смехом, — их нельзя сравнивать. Они просто совершенство.

— Может, мне стоит жениться на обеих? — предположил он, но эта шутка показалась мне слишком грубой.

— Не могу тебе ничего посоветовать, мой друг, — сказал я. — Следуй велению сердца.

Через три недели объявили помолвку Жан-Пьера и Ким. Их свадьба стала событием в нашем городе, присутствовало несколько сотен гостей, остальные смотрели церемонию по телевизору. Жених попросил меня стать шафером, но я отказался, потому что это как-то не вязалось с моим титулом президента, и в церкви рядом с Жан-Пьером стоял его друг-офицер.

Но я тоже был там, в первом ряду зрителей, и не постыжусь сказать, что в моих глазах блестели слезы радости за моего храброго мальчика, когда он произносил клятву перед лицом Бога.

Некоторое время я чувствовал себя абсолютно счастливым вместе с Турьей в общежитии.

На самом деле, так как ее наряд занимал весь день (забота о животных и все такое), а мой — всю ночь (в основном строительство), то мы могли видеться только утром и вечером. Но через два месяца я получил назначение на дорожные работы, в которых почти ничего не смыслил. Соответственно, несколько дней ушло на учебу в симуляторах для ознакомления с принципами и схемой работы. Строго говоря, так много времени не требовалось, но я пытался изучить все в деталях, что соответствовало моим планам. На симуляторах можно заниматься когда угодно, поэтому теперь я проводил ночь с Турьей.

Общежития по ночам пустовали, потому что основные работы (строительство, добыча металла) выполнялись именно это время суток, когда уменьшался уровень радиации, а значит снижалась опасность облучения. Мы кувыркались под одеялом, хохоча, как малые дети.

— Ты нарочно медлишь со своей учебой новому заданию, — говорила она мне.

— Точно, я нарочно замучаю себя до смерти глупыми тренировками, чтобы быть с тобой.

Конечно, в этом все и дело: я мог оставаться на симуляторах хоть на время всего наряда, если бы захотел. Хоть всю жизнь — хотя при следующем распределении заданий меня бы перевели или людям не понравилось бы, что дороги не строятся, и они устроили бы мне бойкот или побили меня. Никто никого не заставлял — скорее, каждый осознавал внутреннюю необходимость работать. Симуляторы раздражали. Они занимают внимание и руки, это так, но результатов работы не дождешься, все это лишь компьютерные точки, мельтешащие вокруг. Кто в здравом уме захочет четверть дня потратить на то, чтобы делать одно и то же, забравшись в виртуальную машину, когда может то же самое проворачивать в реальном мире, на самом деле планировать дороги, строить их и под конец рабочей смены возвращаться домой уставшим, но удовлетворенным?

В других странах, насколько я знаю, работа — мучение. Люди стараются побыстрее управиться с делами или специально замедляют процесс, чтобы ничего не делать до окончания смены, в любом случае все ждут вечера, когда можно будет вернуться домой и отдохнуть. Но там плохо распределяют обязанности: человек годы занимается одним и тем же, его мысль идет по одной и той же проторенной дорожке, и вскоре мозг начинает работать спустя рукава. Алсиане заняты делами только четвертую часть дня, а затем вольны развлекаться, как хотят.

И знаете, что получается: в свободное время нам нечем заняться. Мы идем к друзьям и предлагаем им свою помощь, из желания опять быть полезными. Никто не умирает от скуки на работе, ни один день не похож на следующий. Мы получаем новое задание каждый месяц. Если не знаем, как его выполнить, всегда можно научиться, а это занимает не больше нескольких дней. И через пару лет алсианин обнаруживает, что не осталось неизвестных ему профессий, что любая проблема ему по плечу. Мозг работает постоянно. Только специализированные навыки, обучение которым занимает не несколько дней, а несколько лет — например, мое умение пришвартовывать корпуса судов к комете, которое стало жизненно важным во время путешествия, — только такие знания передаются одному-единственному человеку.

Но от блаженства первых недель с Турьей из моей головы выветрилось все, кроме желания держать ее в объятиях, чувствовать ее тепло. Мы лежали под одеялом, в жаркой темноте, как близнецы в материнской утробе, так близко, что однажды наши волосы спутались, и мы долго разбирали их расческой, не прекращая смеяться ни на минуту. Мы любили друг друга перед сном, а утром просыпались вместе и снова занимались любовью, замечательным полусонным сексом. Мне нравился запах ее кожи, вкус ее волос у меня во рту, ее гладкая шея. Нравилась мягкая шершавость ее ног и темные короткие волоски, покрывавшие их, как трещинки на эмалированной статуэтке. Я медленно проводил ладонью по ее левой ноге, и Турья визжала от восторга. Мне нравились и ее ступни. Обычно эта часть женского тела меня не привлекает — возможно, потому, что я вижу в ней что-то нелепое, неэстетичное — странная комбинация огрубевшей кожи на пятке и пальцах и мягкой, розовой младенческой между ними. Чистые линии голени и бесформенная бахрома из пальцев. Шишковатые ногти… Не знаю, почему они меня раздражают, у каждого человека свои вкусы и предпочтения. Но ступни Турьи олицетворяли чистое совершенство — достаточно большие, но гармонично сложенные. Я мог вечность тормошить их, целовать, гладить. Она тоже любила мое тело, несмотря на то, что ей якобы нравились более мускулистые мужчины.

Наша любовь стала традицией, естественной, как дыхание.

Вечером она становилась доминирующим партнером, поворачивая меня по своему желанию, возбуждая, оседлав меня или лежа снизу и подстраивая мой ритм под свой. Утром все происходило совсем по-другому, потому что я просыпался немного раньше и с большим запасом энергии, чем она. Инициатива переходила в мои руки, а она лежала восхитительно беспомощная.

Потом я вставал и совершенно голый шел за завтраком, и мы ели в постели, разбрасывая крошки и проливая кофе на одеяло — опять-таки смеясь, как дети. Затем Турья одевалась и уходила на ферму, а я отправлялся на симуляторы, где снова и снова прорабатывал технику укладывания асфальта. После полудня мы бродили по общежитию, просто болтая о том о сем, или лежали под деревом на гусином дворе.

Она скорее всего перестала принимать контрацептивы в первую же неделю, судя по тому, как скоро мы зачали ребенка. Естественно, мне любимая ничего не сказала, да и не было причин рассказывать о таких вещах. Это только ее личное дело. Но может, что-то да значила та быстрота, с которой она приняла решение.

После ухода Турьи в женское общежитие я много размышлял над ее поведением. Я знал, что она еще ни разу не прекращала принимать противозачаточные средства, ни с одним мужчиной, и чувствовал себя польщенным.

Она ничего не сказала о ребенке, и в течение нескольких месяцев я понятия не имел об эмбрионе внутри нее, и мы продолжали резвиться как подростки. Турья получила новое назначение, ее перевели с фермы на установление дипломатических отношений и программирование. Я в конце концов настолько устал от симуляторов, что почел за благо начать работать по-настоящему. Большинство дорог из Истенема в остальные поселки уже были закончены, и там моя помощь не требовалась, поэтому я мог строить где угодно. Или вообще ничего не строить, но тогда бы умер от тоски.

Итак, я взял небольшую машину и поехал на север, вдоль берега Арадиса, убирая с пути мусор с помощью маленького крана и расставляя дорожные знаки. Это делается быстро, и через несколько дней все было готово. В Алсе я позвонил шахтерам и сообщил, что собираюсь прокладывать дорогу, но оператор только пожал плечами: они перевозили добытые минералы в поселки по воздуху и в новой трассе не было нужды. Но гонять шаттлы туда-обратно — это напрасная трата энергии, лучше провести дорогу, которая пригодится и в будущем.

В конце концов, они не слишком активно возражали, а когда появились планы и чертежи, спорить со мной никто не стал. Поэтому на следующей неделе я оказался далеко от Алса и еще дальше от Турьи.

Двигатель катка — точнее, перестроенных и усовершенствованных шасси от шаттла — завелся легко, и машина направилась на север: днище агрегата подо мной мерно скребло по соли. В первый день понадобилось все мое внимание, чтобы не наткнуться на сельскохозяйственного робота, оставленного лежать в поле, или на чей-то дом (грязная маленькая земляная хижина, обычно с несколькими булыжниками сверху для защиты от радиации).

На второй день места поселений остались позади, и появилось больше времени для осмотра окрестностей. Все утро я любовался панорамой: темные воды моря с размытыми берегами, покрытыми зеленой дымкой, ярко сверкали в лучах восходящего солнца. Справа возвышался Истенем, со спрятанными в нем домами и складом металла, как диковинный сугроб. К северу вырастали горы, пиков становилось все больше и больше, пока они совсем не скрыли от меня комплекс общежитий.

На ленч я ел пасту или жевал переработанный хлеб и, краем глаза следя за дорогой, сочинял изысканные, цветистые послания Турье. О том, что она зажгла огонь в моем сердце, что жду не дождусь встречи, рассказывал, что хочу сделать, когда мы снова будем вместе. Обычный любовный бред. Я отсылал их после ленча, а Турья получала запись сразу же, потому что по утрам работала на телекоммуникациях. Она никогда не отвечала, ответы не в ее стиле, но принимать послания ей наверняка нравилось.

После обеда я читал. Иногда выходил из машины и шел рядом, в маске и с фильтрами в носу. Но снаружи нечего было делать и не на что смотреть, а подвергать себя воздействию радиации без причин глупо. Ранним вечером я снова любовался природой. Солнце теперь пряталось за горами, и палитра красок менялась совершенно. Восточная часть Себастийских гор окрашивалась в темные насыщенные цвета, их очертания становились четкими. Кварцевый гранит отливал ржаво-красным, кое-где проглядывали томатного цвета прожилки. Арадис казался чернильным в тени гор и фиолетово-синим — вне нее. Справа прямые лучи открывали белые пятна соли на граните цвета человеческой кожи.

Потом я останавливался и задраивал люки. Дьявольский Шепот не мог меня достать, но каждый раз не оставлял своих попыток, пытаясь перевернуть каток, кидая в окна соль, твердую, как гравий. Когда ветер утихал, я снова заводил машину и, поставив управление на самый чувствительный автопилот, заваливался спать. Механизм будил меня в среднем по три раза за ночь — к примеру, из-за камня размером с кулак, попавшегося на пути, или вообще без причин. Но я не возражал против такого вторжения в мой покой, не пытался перевести прибор в более жесткий режим работы. Лучше буду мучиться бессонницей, чем сломаю машину, врезавшись в огромный валун.

На пятый день я прибыл к шахте и встретился с рабочими. Оказалось, что там довольно счастливо живет целый поселок, около ста человек. Многие разбились на парочки, некоторые женщины носили детей. Наверняка люди обменивались назначениями с другими алсианами, чтобы оставаться вместе на руднике. Или наряд сюда получали только избранные.

Манера меняться работой возмущает меня, как и большинство из первого поколения алсиан, хотя подобный подход чрезвычайно популярен среди молодежи. Принимая во внимание мое отличное настроение из-за начавшихся отношений с Турьей, можно понять, почему с моей подачи не поднялся скандал. К тому же все были явно довольны положением, и, оказавшись единственным возмущенным, я рисковал собственной шкурой. Жизнь на этой шахте мне быстро наскучила, буквально через два дня. Помощь рабочим можно предложить, только предварительно проучившись на симуляторах определенное время, что меня не особо привлекало. Я отправился дальше, проложил дорогу к следующему руднику, где разрабатывали пласт серебра, уходившего в сердце горы. По ходу работы образовалась широкая дыра у самого подножия пика, рабочие приспособили ее для игры в футбол.

Я присоединился к команде, обрадовавшись возможности поразмяться после долгого сидения в кабине катка. Чуть позже меня угораздило подраться со специалистом по бурению, который обвинил меня в самовозвеличивании, скорее всего имея в виду мое видное положение в качестве эксперта по креплению в комете во время путешествия. Странно, я свято верил, что после приземления обо мне никто и не вспоминал. Но этот человек — некий Лихновски — кричал, ругался и шипел в мою сторону. Вначале я пожал плечами и попробовал отойти в сторону, но он последовал за мной и попытался воспользоваться алюминиевой палкой в качестве пики.

Намерения соперника обычно становятся для меня ясными задолго до нападения, это очень помогает в драке. Я отбил атаку, сделал ложный выпад и, отобрав пику, начал колотить Лихновски по затылку и спине. Он свалился на землю и заорал — скорее от количества выпитой водки, чем от боли, — на том все и закончилось.

Но тем же вечером неугомонный бурильщик снова пришел, когда я обсуждал вопросы политики с рабочими. На этот раз мне не повезло: он застал меня врасплох, содрав ударом кожу возле уха. Сразу же потекла обильной струей кровь. Теперь мы дрались по-настоящему, нанося друг другу удары немалой силы. Горняки разошлись, не желая смотреть представление, но один из друзей Лихновски остался и попробовал — безрезультатно — успокоить товарища, еще несколько шахтеров наблюдали за действом издалека.

В ходе драки мы вылетели из главного входа, за нами никто не последовал — ночь стояла холодная. Снаружи борьба продолжалась недолго, у меня по лицу текла кровь, мешая смотреть, поэтому я не видел, когда ударил его по лицу. Кулак угодил по маске и сорвал ее. Лихновски упал на землю и закашлялся. Уровень хлора в воздухе ненамного превышал норму, потому что мы были почти в горах, но и этого хватило бы, чтобы отравить взрослого мужчину. Хуже того, я не сразу понял, что случилось, из-за темноты и крови на глазах. Когда до меня все же дошло, я подхватил бившееся в конвульсиях тело и потащил через ворота обратно. Однако легкие бурильщика к тому времени уже сильно пострадали. Его отправили обратно в Алс следующим шаттлом. Случай оставил неприятный осадок.

После драки я внезапно ощутил антипатию к той шахте и поспешно отбыл. Потом посетил еще два рудника, а через несколько дней отправился домой, прокладывая две параллельные дороги к Алсу.

Встреча с Турьей принесла такую радость, ради которой стоило пережить многодневную разлуку. Она занималась связями с остальными народами, жившими у Арадиса, обсуждала с ними план постройки совместными усилиями гигантских труб в горах — для выпуска озона в атмосферу.

Поселения с южного полушария также контактировали с нами. Поступали просьбы о назначении алсианина, который бы принимал послов из других стран и сам ездил с дипломатическими миссиями. Приезжих обычно сильно удивляло или даже злило отсутствие иерархической системы или вообще хоть каких-то формальных отношений в Алсе. Они ожидали делегацию встречающих, их раздражало, что никто не требовал предъявить паспорт и не грозил бросить их в тюрьму как нелегальных иммигрантов. Им не нравилась малочисленность полицейских, наличие неограниченной свободы. У нас не хватало цепи, которая бы вернула их в привычное состояние раба.

Я согласился играть роль принимающего гостей (в особенности с юга) хозяина — и то только потому, что попросила Турья. Дипломатические обязанности не распределялись в качестве нарядов, так как невозможно расписать отношения с другими странами наперед. Предполагалось, что иностранцы будут сотрудничать с тем, кто на данный момент работает в интересующей их сфере, например, если они хотят купить свинью, то станут обращаться к заводчикам. Но обстоятельства требовали перемен, это правда.

На некоторое время мы с Турьей перебрались из общежития на ферму и спали вместе с ее животными. Захотелось вот нам заниматься любовью под деревом, а не под каменной крышей. Правда, примерно через неделю мы соскучились по комфорту и вернулись обратно.

Честно признаться, я с головой окунулся в отношения с Турьей. Корчил из себя клоуна, стараясь рассмешить ее, с маниакальным упорством выдумывал развлечения для любимой. И все потому, что уже тогда чувствовал, что потеряю ее…

На следующей неделе поступил заказ на дорогу вокруг города. Я заканчивал работу и спешил в общежитие, но Турьи либо не оказывалось в назначенном месте, либо она прогоняла меня, ссылаясь на неотложные дела. Или мы проводили время вместе, но она становилась какой-то странной, рассеянной. Иногда вдруг краснела.

Я получил другой наряд, на этот раз на должность врача-бота, которой легко обучиться, даже если раньше никогда ничем подобным не занимался: и диагноз и лечение определяет компьютер. Все бы хорошо, только я снова встретился с Лихновски с его пораженными хлором легкими. Новый орган на протяжении нескольких недель выращивали на медицинской фабрике, а пока что Лихновски ничего не оставалось, как лежать на кровати, дышать чистым кислородом через фильтры и бросать на меня свирепые взгляды из-под пластиковой маски.

Трагедия разрушила прекрасный брак всего через два месяца после свадьбы. Вся нация не смогла сдержать слез. Мой любимый Жан-Пьер руководил маневрами, отрабатывая действия армейской группировки без воздушного прикрытия в пустыне, — я уже тогда подозревал будущую необходимость в рейде на территорию алсиан. Жизнь в Сенаре возвращалась к норме. Группа женщин, и жена Жан-Пьера в том числе, собралась исследовать земли к югу от Сенара на «скитальце». Такие экскурсии часто случались в те времена. Для жен и дочерей богатых людей существовало мало развлечений, а подобная поездка на машине, управляемой военным, не только приносила острые ощущения, но и знакомила с новым миром.

Ранним вечером путешественницы покинули соляные квартиры и забрались на «скитальце» на крутой холм, где их и застал Дьявольский Шепот. Водитель выскочил наружу и закрепил машину на земле, но устройство оказалось с браком (по его словам) — или он что-то напутал при креплении: так или иначе, «скитальца» перевернуло. Стекла в иллюминаторах разбились о камни, и трое человек внутри погибли. Выжили только те, которым вживляли синусальные маски.

Их подобрал шаттл через двадцать минут после катастрофы — плачущих и истекающих слизью, но живых. Водитель также спасся. Но Ким умерла. Она не вставляла носовой фильтр из-за чрезмерного тщеславия — ей не хотелось, чтобы ее прекрасное личико деформировалось от возможных побочных эффектов. Такое явное себялюбие, конечно, возмутительно, но она и поплатилась за него. Что касается водителя, то некоторые верили в его виновность в инциденте, некоторые нет.

«Скиталец» был стандартным продуктом нашей фабрики, а значит, успешно прошел все испытания и не мог подвести. Совсем другое дело — крепления. До прибытия на Соль, не испытав на себе суровость Дьявольского Шепота, мы не знали что нам понадобятся подобные приспособления. Так что армия послала заказы нескольким компаниям — все они действуют и по сей день, — и, получив предварительные чертежи, выбрала из них самый лучший и самый дешевый. Как обычно, водитель — боюсь, я уже не помню его имя — не мог предъявить обвинения в выпуске бракованной продукции компании-производителю, потому что в этом случае его определенно вызвали бы в суд. Заявление о том, что продукт вызвал три смерти, стал бы серьезным ударом по престижу компании, а это, следовательно, сказалось бы на продажах.

Обвинение опротестовали бы через суд. Но водитель, без сомнения, не может тягаться с корпорацией, только на адвокатов уйдут все его деньги. Если же он берет вину на себя, дело приносит ему меньше расходов, да и приговор не слишком суров. Насколько я помню, водитель сначала по глупости пытался доказать наличие брака в креплениях, а потом, явно проконсультировавшись с грамотным юристом, пересмотрел свое поведение и признал вину в случившемся.

Не надо и говорить, что сердце Жан-Пьера было разбито. Я сочувствовал бедняге. Даже дал ему недельный отпуск; и он три дня не выходил из дому. Затем пришел ко мне просить о возобновлении службы: лицо цвета соли, застывшие черты. Было что-то мужественное в его решимости, в силе воли, с которой он боролся с горем.

Жан-Пьер отбыл обратно к войскам.

Наверное, я действительно проживаю некоторую часть своей жизни в других людях. Теперь, будучи стар и склонен к размышлениям над ушедшим, я не могу точно сказать, играл ли Жан-Пьер роль сына для меня, или же он представлял собой пустую форму, в которую я пытался вложить свое «я», свое понятие о мужчине. Я ли это шел — мимо салютующих мне людей, из дома к шаттлу, который летит в Великую соляную пустыню? Жан-Пьер ли это, оставшись в темной одинокой комнате проливал горькие слезы? На самом ли деле мы были настолько взаимозаменяемы?

Все те же горькие слезы катятся по моим щекам, когда я говорю эти слова. Я плачу не по Жан-Пьеру, потому что он явно уже мертв. И не по мне, потому что я еще жив. Может, их вызвало ничто. Может, они сами и есть ничто. Я становлюсь сентиментальным с возрастом. Иногда я вспоминаю о моем замечательном мальчике: мертв, он мертв.

Воля Божья.

Вскоре после несчастья я открыл новое здание парламента, величественные башни-близнецы из кварца высотой в сто метров. Башни предназначались для произведения впечатления, потому что истинные комнаты совещаний парламента находились под слоем соли и камня, для защиты государственных мужей от радиации.

Это был великий день. С самого приземления гражданам удалось проголосовать только раз — по поводу строительства города, — и то без надлежащего референдума. Обычные процедуры, свойственные нашей демократии, политическая жизнь, к которой мы привыкли за время путешествия, прекратили свое существование под давлением новой действительности. Я произнес речь вживую и перед камерой, и, как мне кажется, неплохую (хотя честно признаюсь — ее писал мой секретарь), о потенциале установления демократии на нашей планете. Мне внимала огромная толпа, но большинство все-таки осталось дома у телевизоров, побоявшись прямых лучей солнца. Речь транслировали по телевидению на все побережье Галилеи.

Казну открыли в полдень, третьего июня. Великий день. На следующей неделе произошли небольшие волнения, о которых, я думаю, рассказывается в учебниках по истории. А может быть, и нет, потому что это мелкое событие недостойно упоминания. Дело касалось перевода корабельного денежного обращения в нынешнее его состояние. Зарплата, а отсюда и налоги, по объективным причинам сокращались на время путешествия, поэтому люди не могли накопить достаточно средств для нормальной жизни. Сформировалась группа давления, которая требовала увеличить выплаты после приземления в два, а то и три раза. Естественно, я оставался тверд по этому пункту: инфляция является одной из вещей, которых любой правитель старается избежать любой ценой. Так как вопрос решался на конституциональном уровне, я смог наложить вето на голосование по этому поводу, но народ все же провел пару демонстраций.

Жан-Пьер возглавлял небольшой отряд для поддержания порядка во время митингов. В тот день в его глазах сверкала сталь.

Я помню, как отвел его в сторону, чтобы поговорить наедине, и поразился, насколько Жан-Пьер сдерживал эмоции, не давая воли гневу и ненависти. Телекомпания все еще продолжала работать над проектом телесериала о его жизни, поэтому за молодым мужчиной по-прежнему следовал повсюду человек с камерой. Я его отогнал на несколько минут, чтобы побыть наедине с другом.

— Мой дорогой, — сказал я, — вскоре наступит время, когда ты сможешь наконец дать себе волю не в словах, но в действиях. Вскоре у тебя появится шанс восстановить славу Сенара, выступить в героическом походе против нашего общего врага и спасти пленников.