"Танцор меча" - читать интересную книгу автора (Робертсон Дженнифер)

10

Через два часа Дел вся покраснела. Нежную Северную кожу больше не защищал бурнус и я смотрел на нее, опасаясь увидеть первые пузыри. И раньше на моих глазах люди получали солнечные ожоги, но не у кого кожа не становилась такой яростно-красной. На фоне светлых волос, бровей и голубых глаз ожог выглядел в два раза страшней.

Я знал, что будет дальше, но ничем не мог помочь. Если не прикрыть кожу, она будет защищаться от солнца отдавая воду. Она распухнет, появятся прозрачные пузыри, наполненные жидкостью, пузыри лопнут и так необходимая организму влага стечет по другим пузырям, а потом кожа снова обгорит и так будет продолжаться до тех пор, пока плоть, лишившись жидкости, не съежится на костях. Пока не останется только сухая трескающаяся кожа, обтягивающая хрупкие кости.

Аиды, я даже думать об этом не мог! Но я не мог и предотвратить это.

Мы шли. Остановиться означало бы только усилить жару, боль, снова осознать всю безнадежность нашей ситуации. Движение создавало иллюзию ветерка, хотя на самом деле мир застыл. Я почти мечтал о самуме и был рад, что его нет. Ветер и песок быстро соскребли бы обгоревшую кожу с наших костей.

В первый раз за всю мою жизнь я хотел увидеть снег, самому убедиться, что он холодный, мягкий и мокрый, как говорят люди. Я уже собирался спросить Дел, правда ли это, но промолчал. Зачем обсуждать то, что все равно недоступно? Особенно если без этого ты можешь погибнуть.

Пенджа полна тайн. Даже ее пески — загадка. Ты делаешь шаг по твердой поверхности, потом проваливаешься в мягкий, глубокий песок, который держит, затягивает, заставляя прилагать усилия, чтобы сделать шаг. Бедной Дел было труднее чем мне, она не могла уловить едва заметную разницу между песками. В конце концов я посоветовал ей идти точно по моим следам и она брела за мной как растерянный, потерявшийся щенок.

Когда стемнело, она упала на песок и растянулась, пытаясь впитать нежданную прохладу. В этом заключалась еще одна угроза Пенджи: днем задыхаешься от жары, а ночью, если нечем защититься, приходится трястись от холода. Когда солнце скрывается за горизонтом, человек вздыхает с облегчением: ночь вытягивает зной из воздуха. А потом Пенджа становится такой холодной, что можно замерзнуть.

Ну, холод конечно понятие относительное, но после обжигающего жара дней ночи кажутся просто ледяными.

— Хуже, — пробормотала Дел. — Это гораздо хуже чем я думала. Столько зноя, — она села, вынула из ножен меч и положила его на покрасневшие бедра. Вспомнив холодный укус чужого металла, я едва не потянулся к Северному клинку, чтобы провести им по своей коже.

И я бы сделал это, если бы не воспоминания о немеющих пальцах, о боли, пронзающей плоть. Боли, которую мне не с чем было сравнить. Я не хотел снова почувствовать ее.

Я смотрел как пальцы Дел ласкали металл. Рукоять: прослеживая запутанные узоры. Клинок: нежно касаясь рун, словно они могли принести ей облегчение. Такие странные руны, изрезавшие металл. В полумраке они стали радужными. От их свечения клинок загорелся розовым, мерцающим светом.

— Что это? — спросил я. — Что это на самом деле?

Пальцы Дел ласкали сияющий меч.

— Моя яватма.

— Мне это ни о чем не говорит, баска.

Она не взглянула на меня. Глаза смотрели в черноту пустыни.

— Кровный клинок. Именной клинок. Полный мужества, решимости и умения благородного бойца, и всех сил его души.

— Если он такой могущественный, почему не вытащит нас отсюда? — рявкнул я, чувствуя, что начинаю беспричинно злиться.

— Я просила, — она по-прежнему не смотрела на меня, — но… здесь слишком много жара… слишком много солнца. На Севере и вопросов бы не было, но здесь… Я думаю, он теряет силы, как и я, — она поежилась. — Сейчас прохладно, но это обман. Это просто контраст, не благородный холод.

Даже с обожженной кожей и до крайности уставшая, она оставалась гордой и неприступной. Дел убрала меч в ножны и свернулась на песке, подрагивая от боли. Я тоже не мог наслаждаться прохладой: кожа была обожжена так, что ее жар не могла охладить даже ночь. Получалось, что мы горели и замерзали одновременно.

Я хотел коснуться Дел, прижать ее к себе и хотя бы немного защитить от холода, согреть, но она вскрикнула при первом же прикосновении, и я понял, что ей было слишком больно. Солнце сожгло ее Северную кожу, а моя Южная шкура лишь потемнела.

Всю ночь мы провели рядом, вскрикивая и вздрагивая, просыпаясь и снова забываясь в благословенном облегчении сна, чтобы через несколько минут опять проснуться и начать круг сначала.

К полудню солнце так раскаляет мир, что обжигаешь даже подошвы ног. Приходится идти смешной семенящей походкой, стараясь не ставить ногу на песок надолго. Жар обжигает подошвы и пытаешься наступать на пальцы, но потом и их сводит, и ты подпрыгиваешь на горячем песке. И чем сильнее раскален песок, тем сильнее спазмы, и тогда приходится садиться и сидеть, пока не сможешь снова встать и сделать еще несколько шагов.

Если у человека подошвы огрубевшие, как у меня, нога может дольше оставаться на песке, и не так часто сводит пальцы, а во время остановок можно не садиться. Но для ног Дел — мягких и нежных — каждый шаг пытка, независимо оттого, как быстро переступать на другую ногу. Проходит несколько часов и ты начинаешь спотыкаться, потом падаешь, а потом все, что ты можешь это не кричать, потому что ноги жжет, в легких огонь, а глаза так воспалены, что перестают видеть.

Но крика не будет. Закричать значит потерять жидкость, а это непозволительное удовольствие.

Дел споткнулась. Почти упала. Остановилась.

— Баска…

Совершенно белые волосы обрамляли багровое лицо. На коже уже появились пузыри и из них вытекала сукровица. Дел дрожала от боли и утомления.

— Тигр… — голос был чуть громче, чем дыхание. — Так умирать нельзя…

Я посмотрел вниз, на ее покрасневшие ноги. Даже стоя на месте, она все время переставляла их, войдя в ритм, который сама уже не замечала. Я видел такое и раньше. Некоторые люди, когда солнце ударяет им в голову, теряют координацию движений. Дел еще не дошла до такого состояния, но ей осталось недолго. Совсем чуть-чуть.

Я протянул руку и откинул светлые волосы с лица.

— А ты знаешь, как умирать можно?

Она слабо кивнула.

— В битве. Достойно. Выносив ребенка, который будет лучше тебя, сильнее. Когда сердце и душа ослабели за долгие годы жизни. В круге, подчиняясь ритуалам. Так можно умереть. Но это… — она вытянула дрожащую руку и обвела окружающую нас Пенджу. — Это как свеча. Она горит, пока от нее ничего не останется, она была, а потом ее нет, — Дел задохнулась. — Остается капля воска… только капля…

Я погладил ее волосы.

— Баска, не ругай этот мир. Ты зря тратишь силы.

Она посмотрела на меня со злостью.

— Я не хочу так умирать.

— Дел… нам еще далеко до смерти.

К сожалению слишком близко.

В пустыне без воды губы быстро трескаются и начинают кровоточить. Ты слизываешь соленую жидкость распухшим языком и от этого еще сильнее хочешь пить. Ты проклинаешь солнце, жару, беспомощность и тщетность всех усилий.

И идешь дальше и дальше.

Увидев в пустыне оазис, ты не веришь в него, потому что знаешь, что это мираж, и мечтаешь, чтобы он оказался реальностью. Это почти как пытка остро отточенным мечом — он режет безболезненно, но потом, когда ты удивленно опускаешь глаза, ты видишь, что клинок разрезал твой живот и то, что еще несколько секунд назад было тобой, выпадает на песок.

Оазис будет спасением. Он убьет.

Он движется вместе с тобой, пробираясь через горящие пески, то приближаясь, то отдаляясь, и замирает в нескольких дюймах от твоих ног.

Наконец ты кричишь, протягиваешь к нему руки и падаешь на обожженные, ноющие колени. И тут же видение исчезает, оставляя тебя с полным ртом горящего песка, который забивает горло и от которого тошнит.

Но и это только иллюзия, потому что в желудке у тебя давно ничего нет.

Ничего. Даже желчи.

Я опустился на песок и потянул за собой Дел. Она присела, но тут же снова встала и пошла вперед. Я тупо провожал ее взглядом. Стоя на четвереньках, в полубреду, я смотрел как девушка с Севера спотыкаясь шла по песку.

На Юг. Безошибочно.

— Дел, — прохрипел я. — Дел… постой.

Она не остановилась. И это заставило меня подняться.

— Дел!

Она даже не обернулась. Не могла же она просто бросить меня и уйти (мужчине приятно думать, что он заслуживает хотя бы немного верности), но эта мысль тут же утонула в океане страха. Страх ударил меня в живот и заставил побежать за ней.

— Дел!

Она спотыкалась, шаталась, почти падала, но упорно шла на Юг, к Джуле. К городу, в котором она надеялась узнать хоть что-то о своем брате, бедном симпатичном (если он хотя бы немного был похож на сестру) мальчике, чья участь могла быть самой ужасной.

Может ему лучше было умереть, мрачно подумал я.

Но его сестре говорить об этом я не собирался.

Я легко догнал ее. Хотя я был почти в исступлении от жары, песка и солнца, оказалось, что по сравнению с ней я не так уж плох.

А когда она повернулась ко мне, я понял, что это хуже, чем я думал.

Лицо Дел распухло, покрылось коркой и было так обожжено, что вряд ли она что-то видела. Веки стали огромными. Пузырям не хватало места на коже и они собирались в складки, натягивались, потом лопались, вытекали и вздувались снова. По лицу непрерывно текли горячие капли.

Но я испугался не этой страшной маски. Впервые с начала дня меня охватил озноб: ее необычные голубые глаза были пустыми.

— Аиды, — прохрипел я в отчаянии. — У тебя песчаная болезнь.

Она смотрела на меня в упор и не видела. Может даже не узнавала голос. Но когда я потянулся к ней, чтобы взять ее за руку и заставить сесть на песок прежде чем она побежит в безумии от боли и бреда, она попыталась вытащить меч из ножен.

В ее движении не осталось ничего от былого изящества и быстроты. Неуклюжий, неуверенный жест, которым она попыталась высвободить меч из перевязи.

Я поймал ее левую руку.

— Баска, не надо…

Другая рука потянулась к мечу. Я видел как тщетно она пыталась достать правой рукой серебряную рукоять, видневшуюся из-за левого плеча. Солнечный свет, отражавшийся от металла, опять ослепил меня, но прищуриться я не смог, было слишком больно.

Я задержал и другую руку. Дел дернулась всем телом. Я старался не нажимать на ее кожу, но даже легкое прикосновение было слишком болезненным. Она не смогла сдержаться и застонала, нарушив тишину пустыни.

— Дел…

— Меч, — она не выговорила это слово, я не услышал знакомого низкого голоса. Был просто звук. Непонятное шелестящее сочетание букв.

— Баска… — взмолился я.

— Меч, — ее глаза были слепыми, как у песчаного тигренка. Мне стало жутко и я едва не отпустил ее.

Я вздохнул.

— Нет, баска, никакого меча. Песчаная болезнь сводит тебя с ума. Что ты сделаешь с оружием — непредсказуемо. Может вырежешь мне сердце, — я попытался улыбнуться. Губы треснули и снова потекла кровь.

— Меч, — жалобно.

— Нет, — мягко повторил я, и она заплакала.

— Кайдин говорил… ан-кайдин говорил… — она с трудом выговаривала бессвязные слова, — ан-кайдин говорил… меч.

Я сразу поймал разницу: ан-кайдин — не кайдин.

— Никакого меча, — настаивал я. — Тигр говорит нет.

Слезы наполнили ее глаза. По правой щеке потекла капля, но до подбородка не добралась. Высохшая кожа моментально впитывала любую влагу.

— Баска, — начал я, едва справляясь с голосом, — слушай меня. У тебя песчаная болезнь и ты должна делать то, что я скажу.

— Меч, — прошептала она и рывком освободила запястья от моего захвата.

Высохшая кожа треснула, из-под нее потекла сукровица. Но Дел уже дотянулась до рукояти меча, сжала пальцы и потянула меч вверх и вперед — жалкая пародия на обычное гибкое движение. Но чего бы ни стоило ей это усилие, я уже ничего не мог изменить: Дел держала в руках меч.

Я не дурак, я сделал шаг назад. Люди говорят, что я бесстрашен в круге — пусть говорят. Это создает определенную репутацию. Но сейчас я стоял не в круге. Передо мной была женщина в песчаном безумии со сверкающим мечом в руках.

И меч она держала необычно: лезвие было направлено вниз, параллельно ее телу, обе руки сжимали изогнутое перекрестье. Она медленно поднесла меч к лицу и прижала рукоять к потрескавшимся воспаленным губам.

— Сулхайя, — прошептала она и закрыла глаза.

Я настороженно смотрел на нее. Нужно было отобрать у нее оружие, но я не мог даже предположить, как Дел поведет себя. Мастерское владение мечом, о котором она столько говорила, делало ее вдвойне опасной: ни один мужчина не рискнет пойти против клинка и женщины в песчаном безумии. Хотя даже если бы у нее не было оружия, я не стал бы с ней связываться.

Она шептала что-то мечу. Я нахмурился, обеспокоенный ее интонациями. Я и раньше видел песчаную болезнь и знал, как она может лишить мужчину — или женщину — разума, оставив лишь пустоту безумия. От песчаной болезни люди редко выздоравливали. Чаще всего они уходили в пески и погибали, когда пустыня высасывала из них воду, не найдя укрытия и без тени надежды на спасение.

Как Дел и я.

— Баска… — снова попробовал я.

Дел отвернулась. Она неловко опустилась на колени, сжимая меч: багрово-красная фигурка на серо-коричневом песке. Туника, которую она носила, обтягивала тело как ножны меч, но я все еще не решил, сможет ли эта измученная женщина справиться со мной. Я просто приходил в отчаяние, глядя как эта девочка поддается слабоумию песчаной болезни.

Аиды, какая потеря!

Она стояла на коленях, но спину не согнула. Дел осторожно опустила острие на песок и надавила на перекрестье, пытаясь установить меч прямо, но сил у нее не хватало и плотный песок не поддавался. В конце концов мне пришлось нажать на рукоять и меч встал прямо как штандарт.

Но я успел почувствовать боль. Она вошла в кисть, пробежала до плеча и меня затрясло. Только когда я отдернул руку жуткое ощущение исчезло.

— Дел, — резко сказал я, встряхивая ноющую ладонь. — Баска, в аиды, что такое этот меч? — и тут же понял, какую глупость спросил — меч это меч, что же еще? — но боль, возникавшая сразу после прикосновения к рукояти подтверждала, что Северный клинок был чем-то большим, чем просто куском металла, обращенным в форму смертоносного оружия. Кисть ныла. Я подозрительно посмотрел на ладонь, яростно растер ее другой рукой и уставился на Дел.

Это просто трюки и фокусы для наивных людей, но я-то не наивный.

А если быть откровенным, хотя я не прочь посмеяться над любыми суевериями, я сразу узнаю запах настоящей магии, когда он наполняет воздух, которым я дышу.

Как сейчас.

Дел не ответила мне, я даже не уверен, что она меня слышала. Голубые глаза сосредоточились на рукояти. Серебряные узоры возвышались на уровне ее лица. Она сказала что-то — набор слов на Северном языке — и повторила эти фразы четыре раза. Она подождала — ничего не произошло (или по крайней мере мне так показалось), она снова повторила.

— Дел, это нелепо, вытаскивай его оттуда, — я протянул руку, чтобы вытащить меч из песка, но не смог. Рука застыла в нескольких дюймах от рукояти. Я снова вспомнил болезненное онемение и зуд, замораживающие кровь в венах.

Какой-то наговор?

Возможно, но тогда Дел ведьма… или что-то в этом роде.

Как бы там ни было, я не мог коснуться рукояти. Не мог заставить себя, хотя ничто меня не останавливало. Ничто, кроме непреодолимого нежелания снова почувствовать свою смертность.

Дел согнулась. Ее ладони с разведенными пальцами легли на песок. Лоб трижды коснулся раскаленных крупинок. Она взглянула на меч. Потом ритуал повторился.

К воспаленной коже на лбу, к носу, губам прилипли песчинки, и когда Дел снова склонилась в унизительном поклоне мечу, я увидел как неровное дыхание поднимало пыль под ее лицом.

Светло-коричневое облако над желтым песком.

Я молчал. Ее сознание было уже в другом мире.

Дел снова склонилась в низком поклоне, а потом неуклюже потянулась вперед, пока не опустилась на песок. Она обхватила ладонями сверкающее лезвие. Воспаленные суставы, обгоревшие докрасна, побелели от напряжения.

— Кайдин, кайдин… я прошу тебя, — Дел говорила то на Северном, то на Южном. Значит она уже ничего не соображала. — Ан-кайдин, ан-кайдин, я прошу тебя…

Ее глаза были закрыты, на ресницы налипли сукровица и песок. Такая же корка покрывала ее лицо и раздувшиеся ссадины уродовали безупречный овал. Во мне поднялся безудержный гнев. Я наклонился, оторвал ее руки от меча и

— заставив себя забыть и о визите смерти — выхватил клинок из этого подобия алтаря в песке.

Боль успела добежать до груди. Замораживающая, острая как кинжал, хотя ничто не вонзилось в мое тело. Мне стало холодно, так холодно, что могли замерзнуть кости, кровь, плоть.

Я содрогнулся и попытался отбросить меч, но рука, казалось, примерзла к рукояти. Голову наполнил ослепительный свет, все оттенки пурпурного, синего и красного. Я смотрел в пустыню и не видел ничего, кроме света.

Я что-то закричал, сам не помню что. Но когда я прокричал это, мне удалось отбросить меч, собрав все силы, которые у меня оставались, а их было совсем немного.

Ладонь, хвала валхайлу, освободилась. Несколько клочков кожи и мяса прилипли к рукояти. На ладони остался отпечаток чужих запутанных контуров Северных тварей и теней. Ямки в ладони быстро заполнились сукровицей, которая тут же высохла и затвердела. И отвалилась, сорвав еще один кусок кожи.

Меня трясло. Я обхватил правую ладонь левой, пытаясь унять дрожь, ослабить острую боль. Горячий металл мог обжечь, опалить, я видел такие ожоги, но это… Это было что-то другое, что-то большее. Это было колдовство. Замораживающее колдовство. Воплощение Севера.

— Аиды, женщина! — заорал я. — Какой же магией ты владеешь?

Не поднимаясь с песка, Дел взглянула на меня. Голубые глаза смотрели в другой мир, она уже ничего не понимала. Рот был приоткрыт. Дел осторожно согнула руки, оперлась на локти и, едва удержавшись от падения, с трудом встала на одно колено, упираясь в песок трясущимися руками.

— Магия, — с отчаянием прошептала она, — магия не поможет…

— Магия! — с отвращением повторил я. — Да какая сила в этом… в этой штуке? Она может сделать день прохладнее? Может облегчить боль от ожогов? Закрыть солнце и дать нам тень?

— Да, может. Но только на Севере, — она сглотнула и кожа на горле треснула. — Кайдин говорил…

— Мне плевать, что тебе говорил твой мастер меча! — заорал я. — Это просто меч, оружие. Клинок. Его сделали, чтобы разрезать мясо и кости, отрубать руки и ноги… отнимать у человека жизнь, — даже вслух отрицая силу, которую почувствовал, я взглянул на руку, обожженную творением Севера. Замороженную магией.

Дел шаталась. Я видел, как дрожали ее руки. На один короткий миг в ее глазах засветился разум и она посмотрела на меня с горечью.

— Откуда Южанину знать, какая сила заключена в мече…

Я протянул руку, взял в широкую ладонь рукоять Разящего, не замечая, что израненная кожа снова треснула, и вытащил меч из ножен. Острие клинка застыло в дюйме от ее носа.

— Сила меча заключена в умении того, кто владеет им, — объявил я, — и больше ни в чем.

— Нет, — прошептала Дел, — все не так. Но боюсь, ты этого уже не узнаешь.

Ее глаза закатились и она бессильно упала на песок.

— Аиды, — с отвращением выдавил я и убрал Разящего.

Сначала я услышал лошадей. Фырканье. Скрип кожаных седел. Бряцанье удил и стремян. Скрежет дерева и голоса.

Голоса!

Мы с Дел лежали растянувшись на песке как тряпичные куклы. Слишком слабые чтобы идти. Слишком сильные, чтобы умереть. Мы лежали на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Когда я повернул голову и посмотрел на нее, я увидел сначала изгиб бедра, потом ее выгоревшую под солнцем косу и длинные, сильные, покрытые ожогами ноги.

И песок, запекшийся коркой на обожженном теле.

Я собрал остаток сил, повернул голову в другую сторону и увидел темнолицую женщину, одетую в голубой бурнус. Я узнал ее.

— Сула, — хрип так и остался на моем распухшем языке.

Я увидел, как расширились черные глаза. На широком лице отразилось изумление, а потом решительность.

Женщина отвернулась, закричала, и через минуту к нам подъехали повозки. Вокруг нас собрались люди. Я услышал изумленные возгласы: меня узнали. Мое имя переходило от мужчины к женщине и от женщины к ребенку.

Мое старое имя, которого у меня не было.

Кочевники, такие как Салсет, знают пустыню. Быстро обменявшись несколькими словами, они завернули Дел и меня в прохладную мокрую ткань, поднесли поближе к повозкам и положили нас в тень. За несколько минут они разбили лагерь. Это Салсет умеют: один хиорт здесь, другой там, пока десятки их не раскинутся на небольшом клочке пустыни. Такое поселение они называют домом.

Я хотел попросить Сулу и других женщин сначала заняться Дел, но не мог говорить. Язык распух и отяжелел и даже дыхание давалось с трудом. В конце концов после долгих уговоров Сулы я прекратил попытки заговорить и отдал себя в надежные руки Салсет. Когда ткань на обожженном теле высохла, Сула снова намочила ее водой из деревянной бочки, укрепленной в повозке. После пятой смены мокрой ткани она достала пасту из растения алла и я провалился в благословенное забытье, когда прохладная мазь покрыла израненное тело и унесла боль. Сула, благословение богам валхайла, приподняла мою голову и я сделал первый глоток воды за двое суток.

Перед тем, как потерять сознание, я думал о Дел. Вспоминал как странно она себя вела. И действительно ли ее меч был не просто куском металла. И всерьез ли она полагала, что он мог спасти нас.

Разящий, несмотря на всю мою любовь и уважение к нему, был только мечом. Не богом. Не человеком. Не магическим существом.

Он был обычным мечом.

И моим спасением.

Обычно я выздоравливал быстро, но на этот раз мне пришлось проваляться несколько дней, прежде чем я снова ощутил себя живым существом. Обгоревшая кожа сходила кусками и я сам себе напоминал кумфу во время линьки. Новую кожу я обильно смазывал пастой алла, пока та не огрубела до нормального состояния. Песчаный Тигр, который, сколько я его помнил, всегда был темным как кусок меди, стал похож на огромного новорожденного младенца, рожденного незадачливой женщиной. Нежная розовая кожа обтягивала все тело кроме тех мест, которые прикрывала набедренная повязка.

А поскольку она прикрывала именно ту часть моего тела, к которой я всегда был наиболее привязан, я не терял веру в будущее.

Дел, однако, болела серьезно. Она лежала в маленьком оранжевом хиорте Сулы, забывшись в бреду песчаной болезни и черном мире настоя, которым поила ее Сула несколько раз в день. Но даже паста алла и настой не могли полностью успокоить боль.

Я стоял у входа в хиорт и смотрел на фигурку, закутанную в шафрановое покрывало. Я видел только ее лицо. Обожженное, покрытое волдырями и клочьями сходившей кожи.

— Она не может разговаривать с тобой, — Сула говорила на Южном языке с выговором Салсет, которого я не слышал уже много лет. — Она ничего не понимает. А тот, кто не думает, не говорит.

— Это пройдет, — убежденно сказал я, в душе понимая, что о таком исходе можно было только мечтать. Песчаная болезнь это не шутки.

— Может быть, — выражение широкого лица Сулы меня не слишком успокоило.

— Но о ней хорошо заботятся, — напомнил я. — У нее есть вода и тот напиток, который ты даешь. Песчаная болезнь пройдет.

Сула пожала плечами.

— Зря сидишь здесь. Она не заговорит с тобой.

Я снова посмотрел на Дел. Она стонала и вскрикивала в наркотическом ступоре, шепча что-то на Северном языке. Я снова и снова слышал слово «кайдин», но если Дел и произносила имя своего меча, я его не уловил.

Смирившись с собственным бессилием, я покачал головой.

— Глупая маленькая баска. Тебе бы следовало остаться на Севере.

Я хотел спать по ночам в хиорте, но Сула, верная обычаям Салсет, не позволила. Я был неженатым мужчиной, она незамужней женщиной, которая еще могла изменить свое положение, и я засыпал около хиорта, закутавшись в одеяло, пропахшее козами и собаками, и вместо сна ко мне приходили воспоминания детских лет. Воспоминания, от которых я бы навсегда избавился, если бы мог.

Каждый день я занимался, стараясь вернуть силу мускулам и растянуть новую шкуру, чтобы она сидела на мне поудобнее. Я часами тренировался с мечом, усмехаясь, когда все дети племени собирались посмотреть на это зрелище хитрыми черными глазками, которые становились огромными от изумления. Но глубоко внутри я постоянно ощущал беспокойство. Опасение. И никак не мог справиться с собой. Когда я проходил мимо хиортов и повозок, вспоминая детство, я снова чувствовал себя униженным, слабым, испуганным — Песчаный Тигр был испуган. Я хотел сбежать — мне нужно было уйти от них — но я не мог оставить Дел.

Ну, то есть дело было в том, что она наняла меня. И я должен был выполнить обещанное или навсегда погубить свою репутацию.

Однажды сам шукар пришел посмотреть на меня. Он долго изучал шрамы песчаного тигра на лице и когти на шнурке, и ушел, не сказав ни слова.

Но я успел заметить горечь в его глазах — он вспоминал прошлое, думал о настоящем и будущем. Коварный старик. Хитрый, старый шукар. Когда он отворачивался, я увидел, как скривился его рот.

Боги, он ненавидел меня.

Но я ненавидел его сильнее.

Мужчины демонстративно отворачивались от меня, но меня это не удивляло: они тоже ничего не забыли. Замужние женщины меня не замечали: обычаи Салсет не позволяли женщине, имеющий мужа, разговаривать с другими мужчинами, в крайнем случае беседа должна была ограничиться парой вежливых фраз. Но я и сам не обращал на них внимания.

Зачем мне женщины, которые были настолько стары, что помнили меня еще ребенком.

Но девушки меня не знали и во всю пользовались имеющейся у них свободой.

Они заинтересованно посматривали на меня, но от этого я не чувствовал себя высоким, сильным и смелым. Я становился все меньше, слабее и испуганнее.

Салсет — привлекательное племя. Их кожа светлее чем у Ханджи и они не уродуют себя шрамами и красками. Волосы и глаза у них черные.

Большинство Салсет невысокие и худые, хотя многие из женщин постарше, такие как Сулы, были склонны к полноте. Салсет быстрые и гибкие как Дел, но среди них не было воинов.

Они кочевники.

Их племя жило одним днем, от рассвета до заката, и бродило вместе с песками; они отправлялись в путь, а потом где-то разбивали лагерь.

Они не могли представить себе жизнь без свободы, но строго соблюдали традиции, а их огромная любовь друг к другу заставляла постороннего человека стыдиться, что он не может разделить ее.

Они заставляли меня стыдиться, что я не Салсет, хотя когда-то и жил с ними. Но ни тогда, ни сейчас я не мог стать одним из них, слишком уж разными мы были.

Я не мог изменить свое сложение, вес, цвет кожи, зеленые глаза и каштановые волосы. Не мог лишиться силы и врожденного таланта к мечу.

Я был чужим для них: тогда, сейчас, навечно. И первые шестнадцать лет моей жизни они пытались выбить это из меня.