"Тайные знаки" - читать интересную книгу автора (Сашнева Александра)

Глазки

…кажется, что стоишь под дождем. Тогда вода кажется теплее. Хотя Стрельцова уже начала находить определенную прелесть в местном температурном режиме — он взбадривал как нельзя лучше. После такого душа никак невозможно размякнуть и наслаждаться распаренным докрасна телом. Можно только быстренько вымыться и быстренько вытереться досуха полотенцем, потом одеться и только после этого почувствовать себя чистым, легким и наконец-то перестать мерзнуть.

Катька застегнула последнюю пуговицу, взглянула на себя в зеркало и поняла, что спать не хочет ни в коем случае. Вернувшись в комнату, она убрала на плечики брошенный после работы костюм робота-пришельца и подошла к синтезатору.

Напялив на голову наушники, Стрельцова взяла несколько гармоний, но петь было поздно, да и не успокоило бы это Катьку. В сердце ее проснулось неясное томление. Вернее ясное. Эдик. Чертов Эдик, который ей кинул бонусов и пропал, теперь не давал Катьке никакого покоя. Она чувствовала себя озверевшей голодной волчицей. И уже предвидела чем это может кончиться.

Ничего хорошего. Она нажрется, заявится к Эдику в номер и будет домогаться до него непристойным образом. А тот… Может быть уступит, а возможно и нет. Кто его знает. Но Репеич тогда устроит артистке Стрельцовой веселую жизнь.

Она стянула со вздохом наушники и выключила инструмент.

Вывалила на кровать деньги и начала пересчитывать. Это отправить Максе и маме. Это нужно отложить для дальнейшей жизни в Москве. Кое-что надо же выделить и для покупки зимних шмоток и для записи новых песен. Ангажемент дохленький, но все-таки он есть. Нельзя останавливать машину.

Разложив кучки, Катька решила прогулять стольник. Пойти куда-нибудь в ночное заведение и купить на все деньги выпивки. И напиться. Стольника было жалко, но меньше тут не катило.

Раскрыв паспорт на последней странице, Стрельцова долго смотрела на фотку милого, белокурого карапуза, потом поцеловала ее и спросила:.

— Ты же простишь, если твоя мамочка сегодня нажрется? — спросила Катька у фотки и сама ответила. — Простишь. Потому что мамка денежки зарабатывает, а на денежки Максимке купят велик и ролики, когда он вырастет. Ну и все такое. А если мамка сейчас не нажрется, то она кого-нибудь завтра пошлет. А посылать никого нельзя, потому что… Потому что и так уже поцапалась сдуру с Репеичем.

Стрельцова сунула паспорт в карман, одела куртку и снова почувствовала себя так, будто ей шестнадцать (а не двадцать два) и она готова на любые подвиги. И не нужно посылась деньги Максе. А можно рисковать своей жизнью, как заблагорассудится.

Выйдя в коридор, Катька оглянулась и прислушалась — нет, никого. На цыпочках она подкралась к дверям Эдика и осторожно постучала костяшками пальцев. Звук как-то очень печально и одиноко раздался в гулкой тишине коридора. Странно, но даже в комнате лабухов была тишина, хотя они каждый раз продолжали после работы пивком. Катька стукнула посильнее и приложила ухо к двери. Тишина. Басист точно куда-то пропал или просто упорно дрых.

По томительной пустоте под ложечкой Катька поняла, что сегодня ей не видать никакого Эдика. И скорее всего напьется она в одиночестве. Чтобы немного поднять себе настроение, Катька сунула в уши динамики плэера и нажала кнопку.

Кассету подарил Кабан.

По пьяни он рыдал и говорил, что всю жизнь хотел играть в джазе на трубе, а вместо этого продает всягий говно-попс по деревням великой и могучей. На вопрос Катьки что Нарышкину помешало осуществить мечту, он тяжело вздохнул и сказал, что надо квартиру покупать, семью заводить, а музыкой заработать — немыслимое дело. Это надо быть Майлсом Дэвисом или Кейтом Джарретом. Потом в припадке пьяного отчаяния Кабан свалил все свои кассеты в мешок, и всучил его Стрельцовой вместе с дешевеньким корейским плеером.

И Катька стала слушать джаз. Сначала он ей не нравился — слишком сложные ритмы и ходы запутывали. Все равно ведь, музыка — это то что ты можешь промурлыкать под нос или проорать в душе, когда тебя прет. Музыку с кассет Кабана-Нарышкина промурлыкать было нельзя.

Но, поскольку из других кассет у Катьки была только Агузарова, Цой и Пугачева, то время от времени приходилось слушать то, что всучил Кабан.

Но как-то раз возвращаясь к себе в нору из «Манхеттена», замотанная, подравшаяся с ментом на входе в метро и рыдающая после этого в пустом грохочущем вагоне Катька поняла, что музыка ночного города, метро и музыка в ее наушниках — сродни. И ее прикололо на эти две кассеты по полной программе.

Именно в этот момент она стала жительницей большого города, а дотоле была деревня-деревней.

Неистовые пальцы Кейта Джаррета втыкались в клавиши, нежно перебирали их, гремели и долбили их, задумчиво и нежно ласкали, придавая происходящему состояние инструментальной пьесы.

Иногда получалось даже так, что ритм города и ритм музыки в ушах совпадал стопроцентно. Тогда Катьку перло.

Она пробежала по ступенькам, соблюдая размер и темп пьесы. Поворот, еще поворот. В вестибюле, перед рябящим экраном телевизора кемарил в кресле консьерж. Катька озорно выдернула у старика из-под руки газету. Это было чистой воды хулиганство, потому что читать по-французски Катька могла не лучше, чем говорить. Даже хуже. Так что выйдя на улицу, Катька оставила ненужную газету на ступеньках отеля и, сунув руки в карманы, побежала по ступеньками мимо черного человека-монумента.

Внизу она вспомнила, что на Сакрэ ночью можно купить все и даже больше. И выпить, и покурить, и все остальное. А если пойти на Пигаль (недалеко!), то можно еще и подработать. Жаль, что это не Катькина профессия.

Через два квартала музыка кончилась — сели батарейки.

Катька ругнулась и спрятала ненужные наушники в карман. Теперь она шла по ночной улице почти в полной тишине, лишь эхо молчаливым спутником шлепало за ней по тротуарной плитке.

Уже несколько дней будучи в Париже, Стрельцова сравнивала свои познания, почерпнутые в основном из фильмов и книжек, и удивлялась. Ожидалось, что Париж будет пестрым и ярким, танцующий бессонными ночами. Но теперь она начала сомневаться в этом.

Долго ли, коротко ли Стрельцова оказалась у знакомой гигантской лестницы, взбегающей по холму к огромному силуэту Сакрэ-кер, светящемуся в иллюминации. Красота! Восхищенная зрелищем Стрельцова остановилась и начала медленно подниматься по лестнице.

И ночью тут кишела жизнь. Играл магнитофон. Реперы танцевали вокруг. Банки из-под пива катались под ногами. Парни на родиках и досках прягали у подножья лестницы и галдели на гортанном французском языке.

Катька прошла еще несколько метров и услышала электрогитарный чес, усиленный корейской колонкой со встроенным усилителем, и родную знакомую по Москве песню Цоя.

Как только начиналась весна, так из всех московских окон нанила басить Виктор Цой. Катьке особенно нравилась «Группа крови на рукаве…», и еще ее прикалывала песня, где Цой предлагал быть осторожным и поберечь себя. И правда, в жизни полно опасностей, а кто тебя еще побережет, если не ты сам.

Но кто-то в городе Париже, сидя на ступеньках Сакрэ-кера ночью, пел вместо Цоя на два хриплых голоса:

Вокруг стоял кружок иностранных поклонников. Похоже, песни Цоя катили и тут. И на французском его прекрасно понимали. В открытый кофр падали франки, доллары, шилинги, лиры. Маленький аккуратный японец кинул японскую йену с несколькими нулями. Некоторые ставили около парней банки с пивом.

Закончив выступать, музыканты встали и, поблагодарив благодарную публику, тихо собрали денежки и пиво. Денежки один из них (гитарист) сунул себе в карман, а второй скидал пиво в рюкзак. Первый раз Катька видела таких запасливых впрок лабухов. Да еще и русских.

— О! Катька! — обрадованно крикнул один из них и откинул с лица капюшон.

Это оказался Плесень.

— Привет! — слегка обрадовалась Стрельцова. — Вот прикол какой!

— О, гля! — ухмыльнулся гитарист. — А мы только собрались за тобой в гостиницу! Гля! А ты сама приперла! Вот что значит сила намерения! Правда? Плесень!

Он хлопанул приятеля по плечу со всей силой намерения.

— Правда! — покачнулся Плесень и подтвердил. — Кастанеда — сила! Но Бафомет круче!

— Короче. Пойдешь с нами? — перешел Оборотень на деловой тон.

— Далеко? — Катька размышляла, стоит ли вестись на халявное пиво или нет. Не выйдет ли оно дороже?

— Не! Прям тут, рядом! Гля, — гитарист смачно сплюнул на ступеньки.

— Что ты плюешься, придурок? — поморщилась Стрельцова. — От твоей слюны весь мрамор расстворится.

— Да и Хой с ним, — хохотнул лабух.

— Не поминай Хоя в суе, — тихо сказал Плесень.

— Пошел ты! — ругнулась Катька и спросила намекая на содержимое мешка Плесеня. — А где тут пива можно взять?

— Какое пиво? — поморщился Оборотень. — Пиво, Катька, это ликер для девочек! Мы тебе такую байду, гля, сейчас устроим! Никогда, гля, не забудешь!

— Ты тормозишь! — неожиданно повысил голос Плесень и, закинув гремящий банками мешок на плечо, дернул гитариста за рукав. — Иди, блин, за «глазками».

— Но-но! Гля! Язык втяни! — пригрозил Оборотень.

— Да ладно… — Плесень лениво отшатнулся.

Гитарист побежал вверх, стуча армейскими гадами. Катька и Плесень поплелись за ним медленнее и устроились чуть поодаль у белых каменных перил.

В полумраке, отвоеванном у темноты фонарями и мертвенным лунным светом, кишели по-шакальи согбенные, тощие фигуры ночных личностей. Стайки и одиночки, они напоминали скорее призраков, нежели людей. Иногда раздавался хохот, иногда звон разбитой бутылки, вскрики, разговоры. По каким-то одному ему известным признакам лабух остановился около темного капюшона и что-то пытался объяснить на смеси языка глухих и ломаном французском.

— Смотри-ка, — усмехнулась Катька. — По фрэнчу лопочет! Вот тебе и Оборотень!

— Да… Тут много слов не надо знать. Очарованные легко понимают друг друга. К тому же Оборот не такой мудло, как ты думаешь.

— А что это очарованные?! — Катька не обратила внимания на комплиментарное описание Оботротня. — Откуда такое романтическое слово?

— Никакой романтики, — мрачно сказал Плесень. — Очарованные — это те, кто подвергнут действию чар Бафомета.

— Фу-у… Пошлятина! И вы про это в своих сраных песнях поете?

— Чего понимала бы! — скривил таблище Плесень.

Оборотень о чем-то договорился с капюшоном, повернулся и махнул рукой.

— Стойте здесь, я сейчас принесу! — скомандовал он побежал.

— Сейчас! — хмыкнула Стрельцова. — Щ-щас все брошу… И вообще, мне пора. Я хотела только бутылочку пива взять. Ну, если не хотите меня угостить, то хоть сказали бы, где взять-то?

— Не скажу.

— Тогда я пошла, — обиделась Стрельцова.

Плесень посмотрел на Катьку долгим жалобным взглядом и, еле разжав тонкие губы, улыбнулся:

— Да ладно ты. Куда ты пойдешь сейчас?

Катька оглянулась, и ей не очень захотелось одной искать тут пиво.

Лабухи все-таки свои, хоть и придурки. Стрельцова пнула ногой пустую банку из-под газировки, и та с грохотом покатилась вниз. Внизу банку радостно начали пинать несколько людей в бесформенной одежде.

— Ну а почему ты не хочешь дать мне банку пива, например? — Катька капризно вытянула губы трубочкой. — Я завтра верну. Или даже сегодня. Где-нибудь куплю и верну! Но сейчас-то я могу банку пива выпить?

— Нет, — глухо сказал Плесень и наклонил голову. — Иначе ничего не получится.

— А что? — повысила голос Катька. — Что должно получиться?

— Потом узнаешь!

— Послушай, если я сейчас уйду, то не только я ничего не узнаю, но и никакого потом не будет!

— «Тот, кто умастит голову мазью Кефнеса, будет созерцать во сне истинные видения о грядущем…» — нараспев сказал барабанщик.

— Чего-чего? — Катька истерически хохотнула.

— Да так! — Плесень задрал голову вверх. — Посмотри, какая Луна!

— Ну Луна… — сказала Катька разглядывая крупную лимонную дольку, плывущую над крышами.

Барабанщик достал баночку, какую-то старую стеклянную баночку, в которой в начале XX века продавали вероятно кокаин, и гордо показал спутнице.

— В день и час Меркурия, — нараспев продолжал он, — в период растущей Луны надлежит взять равные части мирры, цибетина, сторакса, горькой полыни, ассафетиды, гальбанума и мускуса, тщательно перемешать и измельчить в тончайший порошок. Помести эти компоненты в сосуд из зеленого стекла и запечатай медной пробкой, на которой предварительно следует вырезать знаки Марса и Сатурна. Подними сосуд к Четырем Ветрам и громко произнеси эти слова верховной власти: К Северу: Зиджмуорсовет, Ноиджим, Завахо! К Востоку: Квехаидж, Абауо, Нокветонаиджи! К Югу: Оасаидж, Вурам, Фефотосон! К Западу: Зиджоронаифуефо, Мугельфор, Мугельфор-Йзхе! Накрой сосуд лоскутом черного бархата и спрячь. На протяжении семи ночей подряд надлежит омывать этот сосуд в свете Луны в течение одного часа, и хранить его под черной тканью от рассвета до заката. Исполнив все это, знай, что благовоние готово для употребления и обладает такой силой, что если мудро использовать его, то ты получишь власть призывать адские полчища и повелевать ими…

— Это откуда ты набрался? Из Чехова, что ли? — удивилась Стрельцова. — Из «Чайки»?

— Какая «Чайка»? — скривился стукач. — Это «Некрономикон»! Тайная книга сатанистов! Ну ты, Стрельцова, тундра!

— И что? Вы что, Сатанисты?! — Катька начала побаиваться. — И вы кошек живых убиваете?!

— Если надо — убьем.

— Тогда нам не по пути, — сказала Стрельцова и рванулась, чтобы свинтить.

— Стой, Стрельцова! — схватил ее за рукав лабух. — Сегодня подходящий день. Будем вызывать духов ада, чтобы повелевать ими! И заработать все бренные благи мира. Бабло, то есть. Жранину, развлечения и телок с большими сиськами…

— Фу! О каком говне вы мечтаете! — скривилась Катька. — Неужели так трудно найти телку с сиськами?! Блин! Наверно, у вас не очень хорошо с хозяйством. Парень с хорошим аппаратом, чистой звадницей и вмеру жадный имеет все шансы на телку с сиськами.

— Слушай, Стрельцова! — Плесень угрожающе нахмурился. — Что ты вообще в телках понимаешь? Тебе, может быть, нужно что-то иное, но уж извини! Мы, кстати, не против тебе в этом помочь. Хоть я, хоть Оборотень, а то и вместе. Тогда и узнаешь все про наши аппараты!

— Заткнись! — отмахнулась Катька. — Только ваших немытых задниц я не видела!

— А ты что, моешься в этой холодище? — изумленно вытаращился Плесень.

— Моюсь. Представь себе. Так что это за «глазки»? За которыми пошел Обор?

— Это такая хрень, чтобы увидеть этих духов. Тогда они легче поддаются. — Плесень опять закатил глаза и затянул. — Используй аромат Зкауба во всех церемониях древнего Знания, смачивая этой эссенцией теплящиеся угли от сожженной древесины тиса или дуба. И когда духи приблизятся к тебе, ее испарения очаруют и околдуют их, заставив их склониться перед твоей волей…

— Ну а я-то вам зачем? — насторожилась Катька. — Надеюсь, вы не собираетесь устраивать при помощи меня оргию на черном алтаре? Я читала про сатанистов в «Мегаполисе». Они ненормальные садо-мазохисты. Но я — нет. Попробуйте только! Если что, я вам устрою! И, кстати, чтобы вы не обольщались, у меня критические дни.

Это Катька соврала. Она знала, что большинство мужиков при слове «критические дни» падают в обморок, несмотря на обилие рекламы по ящику. Виной тому, видимо, цвет.

— Не… в этот ритуал не входит, — помотал головой Плесень. — Хотя не помешало бы тебя трахнуть, а то шляешься с этим Эдиком… Мы жополицых ненавидим! Мы бы ни за что не поехали, если бы Оборотень не вычитал, что в Париже можно вызвать Бафомета… Париж — это же масонский центр. Тут место крепкое!!! Натертое.

— Эдик не «этот». Он — супер! — обиделась Катька.

— Никакой он не супер! Из-за таких, как он, нормальные парни страдают! Вы, телки, вечно за этими холеными суками бегаете и готовы сами им все облизать. А с нами даже честно потрахаться не хотите. Потаскухи вы все!

— Плесень! Если ты не заткнешься, я сейчас уйду! — пообещала Катька. — Черт! Покурить бы! Или выпить.

— Так покури! Что ты? На вот! — стукач протянул открытую пачку «Голуаз». — Мы вот тут местных взяли. Ох и продирают!

— Да не. Я бросила. У меня аллергия.

— Ну как хочешь.

Раздались шаги. С лестницы скатился оживленный Обор.

Он быстро поднял руку и распахнул ладонь перед лицом Плесеня. Тот что-то взял и положил в рот.

Гитарист повернулся к Катьке и протянул теперь руку к ней.

— Ешь!

На ладони лежал маленький кусочек бумажки. Это был обрывок рисунка, половинка глаза, растущего на стебле, как цветок.

— Я еще не решила, буду ли я это! — сказала Катька, оглядываясь, куда бы удрать.

— Не ссы! Утром все чисто будет, как из химчистки! — утешил Катьку Оборотень и повернулся к Плесеню. — Ты рассказал ей?

Тот молча кивнул.

— А что, без меня вы никак не можете? — спросила Стрельцова.

— Не… Не можем… Девка нужна, — сказал гитарист. — Ну будь, гля, другом. Мы тебе дадим тексту, а ты будешь петь. А завтра тебе только лучше будет! Проверено!

— А девка зачем? — с опаской спросила Катька.

— Да мы бы и сами обошлись, чно чтобы приманить Бафомета, нужна девка! Он падок на девок! Ты его только выманишь, а мы там уж… Тебе вообще ничего не будет.

— А мотивчик-то? — продолжала торговаться Катька. — Мотивчик-то я не знаю!

— Любой! Какой покатит…

— А запить?

Две руки стремительно предложили Стрельцовой по банке с пепси.

— А что это за дурь-то? Кислоты? Экстези? — Катька осторожно взяла бумажечку и повертела перед глазами, стараясь попасть в свет от фонаря.

— Нет. «Глазки». Это не дурь, я специальное вещество для открывания третьего глаза. Бафомета можно увидеть только внутренним взором.

Катька вздохнула.

— Так что? Те, кто не съел ваших «глазок» не увидит ничего?

— Не-а… — мотнул гривой Оборотень.

— А как же? — удивилась Катька. — Заклинание-то написано давным давно! Тогда никаких «глазок» не было вообще!

— А ты откуда знаешь? — ухмыльнулся Плесень. — Может и были. А может чего другое было. В деле вызывания Бафомета без специального состава не обойтись.

— А я голос не потеряю! — спохватилась она, поднося бумажку к губам.

— Да ты такой голос получишь в конце концов, что все отдохнут! — воодушевленно пообещал барабанщик.

И Катька совершила необратимое действие. Пищевод ее неохотным спазмом поглотил бумажку. Она стояла с полуоткрытым ртом и чувствовала, как глазок, нарисованный на куске рыхлой бумаги, начал внутри нее оживать — хлопать ресницами и зыркать во все стороны.

Катька испуганно икнула.

Лабухи с облегчением вздохнули.

— А теперь пойдем мультики смотреть! — сказал мрачно гитарист. — Это не для слабых умов и не для нищих духом. Плесень! Возьми ее за правую руку, а я буду держать за левую.

Парни схватили Катьку за запястья и повели вниз по лестнице.

Сначала все превратилось в кино. Реперы, темные личности кучкующиеся вдоль баллюстрады и на скамейках, цветы на клумбах, дома, машины, звезды в небе и обмылок Луны — все потеряло свое вещное значение, превратившись в пустые каркасы обтянутые скринами в неком 3D-аниматоре.

Троица спустилась вниз по лестнице, и уже внизу о н и появились.

Вернее не так. Все прозрело — небо, стены, кусты на газонах, машины, трещины в асфальте — все источало невидимый свет и пристальный взгляд.

Мир трехнулся.

Катьку свело судорогой. Всю. Целиком. Мышцы, кости, мозги. Она стала спотыкаться.

— Ну как, пробрало? — спросил барабанщик с нешуточным любопытством.

— Мудаки! — сказала Стрельцова, стуча зубами.

— Дура! — рявкнул Оборотень. — Это испытание духа! Как ты будешь повелевать адскими полчищами, если боишься «глазок»?

— А я и не собираюсь никем повелевать, — скривилась Стрельцова. — У меня сын в Саратове. Это вы что-то там хотели…

Катька клацнула зубами, внезапно развернулась и, вырвав руки, побежала в другую сторону. Катька обезумела и неслась, лишь изредко открывая зажмуренные глаза. Однако Оборотень догнал ее и схватил за куртку.

— Куда тебя несет? Куда? — заорал Оборотень.

— В гостиницу! — процедила Катька, упираясь и пытаясь вырваться. В голове пронеслось: «Хорошо, что пошла в кроссовках!» — Короче! Стрельцова! — заявил подбежавший Плесень. — Ты хочешь, чтобы у тебя было много денег?

— Хочу, но…

— Тогда терпи! Гля! — сказал Оборотень, стуча зубами. — Думаешь баблы кому-то просто так дают? Или ты всю жизнь, гля, хочешь по дешевке подмахивать? Не горбит тебя?

— Может и горбит. А что делать-то? Кошек мочить на могилах? — проскулила Катька и опять дернулась.

— Не надо, гля, никаких кошек! — зашипел Оборотень. — У нас все есть. В нашей баночке! Никого не надо убивать! Просто мы вызовем эти, гля, адские полчища, и будем повелевать ими. А ты нам поможешь! Сука! Ты будешь выть своим долбанным голосом, и они прилетят. Они не могут не прилететь на твой вой! Гля!

— Но-но! Попрошу! Не нравится — не слушай! — возмутилась Катька.

Она разозлилась, и страх отпустил.

— Я в положительном смысле, гля! Кстати! На-х-тебе этот Бамбук? Давай в нашу группу! Нам как раз нужна такая телка, как ты! Мы станем известными и заработаем кучу баблов! А на Бамбука и на всех пидоров порчу нагоним…

— Ага! И без бабла останетесь совсем! Придурки! Пусти! — Катька опять дернула руку. — … всех, кто против, уничтожим! И все деньги нам принесут на блюдечке! И стечения всех обстоятельств будут в нашу пользу! В нашу! Слышишь? Власть над стечением остоятельств! Вот как! Будем крутыми, как «Мерлин Менсон».

В порыве спора она не заметила, как страшные зрачки темноты стали ярче. Теперь, пожалуй, она не рискнула бы остаться одна.

— Блин! Я боюсь! — поморщилась Катька, чувствуя подкатывающую тошноту.

— Да что ты, Стрельцова! — подошел грустный Плесень. — Подумала бы сама! У тебя ж сын. И что? Ты хочешь, чтобы он всю жизнь горбатился на бандюка какого-нибудь? Зря, блин, мой дед шашкой махал в Гражданскую! И Сталин мало гадов пострелял! Правильно он говорил — с развитием социализма врагов только больше будет.

— Пошел ты, Плесень! — ответствовала Катька. — Я за демократию, а вы мне лепечете тут! Хочет в пионеры?

— Да какая демократия, Катька! Какая демократия?! В Раше демократии не бывает! Это сказки для дурочек, чтобы они получше подмахивали! Так и будешь подпелкой, если с нами не пойдешь! Решайся!

— А если пойду? — дрожа от ужаса, спросила Катька. — Что будет?

— Если пойдешь, станешь как Мадонна или как Пуга, — пообещал Оборотень. — Да что мы, блин! Пойдем, Плесень! Пусть она тут трясется одна.

Они бросили Катьку и двинулись вперед, а темнота зашипела и накинулась на Катьку. Ей показалось, что тысячи невидимых змей оплетают ее щиколотки и пробираются по ногам вверх. Чей-то раздвоенный язычок осторожно скользнул в Катькину норку, и она взвизгнула и побежала за лабухами.

— Нет! — кричала Катька, потпрыгивая и вытряхивая змей их штанов. — Нет! Они меня хватают! Откуда они берутся?

— Потому что нечего телиться, — зловеще оскалился Оборотень. — Пойдем с нами. А брюки заправь в носки. Помогает, гля! И глаза зажмурь! Мы сами тебя отведем!

Катька так и сделала.

Штаны помогли, а вот с закрытыми глазами стало хуже. Катька потеряла полностью представление о том, что вокруг что-то существует, кроме двух рук сжимающих ее кисти, асфальта под ногами и маленькой точки, которую она осознавала, как саму себя. Запятая в нигде.

Вскоре Катька потеряла и ощущение асфальта, а потому — боясь рухнуть в бесконечную пропасть физического вакуума — резко подняла веки.

Лучше смотреть на разбегающихся из-под ног змей. Вот черт! А теперь бы пригодились и копыта!

Всю дорогу Стрельцова пристально вглядывалась в асфальт, стараясь не попасть ногой в гадюшник и не наступать на глазки, растущие из асфальта. А глазки высовывались из мельчайших трещинок, мгновенно расцветали цветами, посередине которых и были эти глазки — нормальные живые глаза. Катька наступила на один нечаянно, и он лопнул, точно пузырь с кровью, и долго дергался, как выброщенная на берег рыба. Куст, росший вокруг этого «глазка» заверещал, как резанный кролик.

Повторения этого зрелища Стрельцова не пережила бы, а потому не отводила глаз от своих ботинок и, стало быть, не успела рассмотреть, какими улицами и переулками они двигались вперед сквозь все сильнее застывающий ужас.

Откуда-то появился длинный бетонный забор. Из него тянулись тонкие цепкие паутинки. И Катька боялась вляпаться в них лицом. Но вскоре поняла, что паутинки, хоть и имеют твердость, но по сути бестелесны. Они представляли собой скорее тонкие потоки неких коронных разрядов. Будто бы все деревья, забор, дорога, дома и небесные тела накопили бы статический заряд, и он начал медленно сочиться. Да-да! На ощупь это было похоже на наэлектризованную зимнюю кошку.

— Здесь. — Обротень остановился около решетчатой чугунной дверки.

За литым узором над ровными рядами могилок смутно блазнились католические кресты, освещенное призрачным светом Лунны. Над погостом вибрировало серебристое марево. И казалось, что волосков над ним больше, чем в других местах.

— А чего это? — спросила Катька, кивнув головой. — Чего там светится.

— Дух! — деловито пояснил Плесень.

— Дух?

— А ты думала, что духи это типа призраки? — покривился Оборотень. — Дура! Дух — это типа поля такого. Энергия, короче. Ктийцы всю жизнь парятся, чтобы научиться его видеть, а мы раз и готово! Сожрали по глазку и любуемся. Круто, гля!

— Прекрати обзываться, урод! — буркнула Стрельцова. — А то я передумаю!

Дух, рассеянный над кладбищем был не так страшен. Катька осмелела.

— Лезь, гля! — сказал гитарист.

— Повежливее! Урло чертово! — Катька отступила назад и вслушалась в свои ощущения.

— Лезь, Стрельцова, ты обещала! — мрачно схватил ее за руку стукач. — Мы хотим стать великой группой, круче «Блэк Саббат», круче «Мерлина Менсона» и «Рамштайна», а ты нас кинуть хочешь? Мы педов терпим уже месяц, а ты нас хочешь подставить? Сегодня единственный день, когда можно упрячь этих гадов, а ты… Лезь! Мы будем вызывать Бафомета! Не обращай на него внимания! Он против тебя ничего не имеет, он просто слов других не знает!

— Да, черт его знает, как с вами, бабами, гля, разговаривать? — проворчал Обор. — Если по-хорошему, вы по часу думаете и трендеть начинаете так, что уши вянут. Вот и приходиться пинками, чтобы добиться своего поскорее!

— Да я и сейчас еще развернуться могу, если вы не перестанете мне хамить, мудчесы!

— Катька! Давай так договоримся! — предложил Плесень. — Мы сейчас пойдем туда, сделаем дело. А потом я сам помогу тебе Обора отметелить за его гнойное, недостойное поведение. Катит?

— Ну хорошо! Здраво! — кивнула Катька и поставила ногу на чугунный изгиб.

Плесень с Оборотнем подтолкнули ее под зад, и, пермахнув через верх калитки, она спрыгнула на дорожку.

Странно!

Все изменилось разом — будто бы ограда кладбища отрезала один мир от другого. Тут не было глазок, хотя мир оставался зрячим. Никогда Катька не видала ничего подобного — дорожки, посыпанные гранитной крошкой, светились в темноте серебритым сиянием, кресты, могилы, склепы — все окржали тонкие нити света. Огромные деревья сияли облаками мягкого света, а возле каштана, куда смело направился Оборотень, вообще светился огненный столб. Но вот странно! Этот свет сиял сам по себе, но не освещал окружающего. От него не падали тени!

Парни быстро перелезли следом. И Оборотень повел отряд вглубь кладбища.

Катька стала исключительно видеть в темноте. В ее теле ожил дикий хищный зверь, и этот зверь призывал своим воем некие тайные силы, которые гнездились где-то тут, на этом маленьком тихом кладбище. Эти силы стали выступать из земли, из отвердевшего воздуха. Они накаляли тьму невыносимыо ярким светом. И в какой-то момент Катька почувствовала, что в ее макушку с хрустом вонзился невидимый луч. Невидимый, потому что глазами его было не видать, но в черепе у нее все зашлось ярким лиловым цветом.

— Я сошла с ума, — сказала она и вытянула с хрустом руки, потом тряхнула по очереди ногами и оскалилась. — Если бы мне сейчас попался Гочподи, я бы его загрызла. Я бы ботинки ему в пасть засунула! Надо же! Вот круто! Я точно сейчас могу свернуть шею хоть слону, хоть тигру!

— Подожди! Не ори! — сказал Оборотень. — Чего видишь?

— Свет! Все светится! — в восторге сообщила Стрельцова. — Если бы яне знала, что Бога нет, я бы сказала, что это божественный свет. Но только жилы очень крутит, сердце колотится и вены гудят, как провода. Сгорю я заживо! Ой сгорю! У-у-у-у-у-у!!!!!!

Катька опять завыла.

— Отлично! — сказал Оборотень. — Все, как в книжке. Будешь дверью для Зверя!

— Что-что? — насторожилась Катка.

— Стойте здесь и ждите. Я позову! — Оборотень начал возбужденно наворачивать круги вокруг светового столба, что-то отсчитывать. рисовать на земле и могилах тайные знаки. Наконец он нашел нужное место — оно оказалось аккурат между столпом света и склепом, дверца в который была открыта и болталась на одной петле. Странно, что здесь был такой беспорядок.

Дверка скрипнула, и Катька оглянулась на склеп. Там, внутри мелькнуло белое лицо витражной мадонны с младенцем. И Катька поежилась. Святой не должно понравиться их занятие. Но мадонна была равнодушна. Только ветер, поскрипывая, поигрывал резной, чуть поржавевшей дверцей.

Оборотень теперь колдовалнад могильной плитой. Он нарисовал на камне какой-то таинственый знак и щелкнул зажигалкой. На секунду лицо Оборотня осветил огонек, подчеркнув нереальность всего происходящего.

Несмотря на холодный ветер, Катька стояла в распахнутой куртке и не чувствовала ни малейшего позыва застегнуться. Огонь жег ее изнутри, бежал по венам и артериям раскаленной ртутью. На коже выступили биссеринки пота и светящаяся корона сопровождала каждое движение рук.

Стрельцова, как блажная, начала размахивать руками, любуясь на это сияние. Плесень стоял рядом и его колотило. Не от страха и не от холода. Казалось Плесень стал шире плечами и выше ростом, в глазах его загорелся неземной адский огонь, и Катька подумала, что если бы это чмо отмыть, то он бы мог быть не хуже Бамбука, по крайней мере. Хотя Эдику — не конкуренция.

— Что он там делает? — спросила Стрельцова стукача и снова взглянула на Оборотня.

— Угли разжигает и чертит знаки. Сейчас позовет.

— Из Раши, небось, пер, — ухмыльнулась Катька.

— Заткнись! — дернул ее Плесень. — Если будешь трепаться, ничего не выйдет. Сосредоточься лучше на каком-нибудь желании. Представь себя известной супер-пупер-богатой звезденью и побольше подробностей. Желательно вещественных. Бафомет все понимает буквально.

Катька снова ухмыльнулась.

Ветер стал сильнее и, хотя Луна не собиралась скрываться за тучами, упали первые капли дождя. Они казались ледяными, но Катьке и это было по барабану — единственное опасение, что она вдруг простынет, испугало ее на ментальном уровне. И она оглянулась — скоро ли?

Оборотень стоял на коленях на плите и поливая угли заветной мазью, бормотал что-то неразборчивое. Капли дождя превратились в редкие стрелы.

Катька вернулась к Плесеню и ткнула его в бок:

— Скоро вы? Я из-за вас промокну и заболею.

— Не заболеешь, — помотал головой Плесень. — Нипочем не заболеешь. Как от опиума. Все болезни от «глазок» проходят.

— Да?! — поджала губы Катька и спросила. — А как же вы будете вызывать адские силы на католическом кладбище? Тут же кругом лики святых и кресты?

— Туфта все эти лики и святые, — сплюнул барабанщик. — Они — плод христианского воображения и пиара. А то, что Оборотень делает — не лабуда какая-то! За лубуду на кострах не сжигали бы!

— За бабло, — тихо сказала Катька. — Сжигают всегда за деньги. Деньги и власть. Больше ничего не существует. Я раньше думала, что есть любовь, но потом поняла, что это только форма выражать власть или зарабатывать бабки. И теперь во мне образовалась злая пустота. Только когда пою, проходит…

Катька с рычанием подхватила с земли кусок арматуры и двумя движениями завязала его в узел. Потом ее вытянуло в струну, и в горле сам собой заклокотал плотный перекомпрессированный звук. Задрав голову, Катька вознеслась взглядом в темные лучистые небеса. И небо тысячеоко созерцало ее растерянность. Она стояла, ошеломленная и думала, что на самом деле мир всегда был таков, только она, слепая и глухая, не видела его огромности и беспощадности.

— Иди сюда! — заорал Оборотень.

— Ага! — откликнулась Катька и, спотыкаясь, кинулась к могильной плите.

— Полезай! — распорядился гитарист, указывая в центр горящего синим пламенем огненного кольца.

— Ага! — Катька вскарабкалась на плиту и встала в кольцо.

— Повторяй за мной! — скомандовал Оборотень. — О, Бафомете!..