"Облачные замки" - читать интересную книгу автора (Роэн Майкл Скотт)Глава 2Итак, совсем недавно мне хотелось побыть одному, разве нет? Но не теперь. Я не спешил уходить из бара, хотя сюда постепенно набивалось все больше и больше типов с ярмарки, которые имели в буквальном смысле шумный успех у местных путан. Когда джин немного притупил боль, я проковылял в битком набитый гриль-бар, чтобы наконец-то поужинать. Там я долго сидел над бумажным стаканчиком с кофе, погруженный в раздумья Ясно было одно: мне необходим совет, но единственным местом, где я мог бы получить его, была Спираль. Возможно, мне и удалось бы добраться туда. Проще всего проникнуть из Сердцевины на Спираль в тех местах, где туманная граница между этими двумя мирами наиболее широка, в местах с перепутанной паутиной теней – в морских портах, на крупных речных вокзалах, в самых известных точках исторического паломничества. Переходы случались не только в местах с древней историей – со мной однажды такое произошло в сумеречных переходах чикагского О'Хэйра. [15] Здесь тоже наверняка имелись переходы, но я плохо знал этот город, а пускаться в путь, не зная маршрута, значило подвергать себя дополнительной опасности. Да и Стриж вполне мог контролировать такие места, а мне больше всего не хотелось снова сталкиваться с ним. Уж кто-кто, а я-то знал о мстительности и одержимости этой старой канальи. Если Стриж действительно полагает, что я ему обязан, то он вряд ли об этом забудет. Но он мог бы задержать меня и только что… От одной мысли об этом меня бросило в холодный пот. Я однажды видел, как он заставил ветер перестать дуть, отчего паруса корабля на моих глазах безжизненно повисли. Так почему же он отпустил меня просто так? Я тихонько выругался. Последнее время я что-то зачастил на бесплодную почву раздумий – только извожу себя попусту. Мне нужно развлечься в обществе более приятном, чем потеющие пьяницы в этом дурацком баре. Вечеринка у Лутца. Я хотел ее проигнорировать, но, пожалуй, немного светского лоска и блеска мне не повредит. Но сперва лучше отдохнуть часок-другой. Я буквально стащил себя со стула и, без всякого сожаления оставив недопитый кофе, решительно направился к лифтам. Я двигался чуть ли не на автопилоте и не сразу сообразил, что из кармана доносится назойливое пищание. Но, выудив маленькую машинку с мигающим красным огоньком, я тотчас очнулся. Механизм внешне напоминал крошечный калькулятор, и, собственно, так оно и было. Но это был одновременно и дорогущий пейджер, подсоединенный к телефону в моем портфеле, а также к инфракрасным датчикам, срабатывающим на движение и встроенным в корпус этого портфеля. Я оказался у лестницы, потоптался несколько секунд в нерешительности на площадке, затем одумался и ринулся к лифту. Может, бегом по лестнице и вышло бы чуть быстрее, но на что я буду годен, когда, пробежав двадцать пять этажей, доберусь до своего номера? Я с силой нажал на большую кнопку в центре и прыгнул в первую открывшуюся дверь, то благословляя, то проклиная Дейва. Благословляя, потому что именно он притащил в компанию консультантов по промышленному шпионажу и купил у них самую дорогую электронику; а проклинал потому, что механизм скорее всего просто дурака валял, отреагировав на изменение температуры в комнате, или на горничную, или на что-нибудь в этом роде. Все время, пока лифт неторопливо тащился наверх, я топтался на месте от нетерпения и на чем свет стоит ругал себя за пристрастие к номерам на самой верхотуре. Добравшись до своего этажа, я выдохся и практически успокоился, не сомневаясь уже, что застану какую-нибудь Stubenmaderl [16] турецкого происхождения за сменой постельного белья. Однако сквозь стеклянную стену на лестничной площадке были видны мои окна, находившиеся напротив, и свет в номере не горел. Между тем крошечный экранчик показывал, что датчик все еще срабатывает. Я в одно мгновение, причем беззвучно, пролетел по коридору и на цыпочках подошел к двери своего номера, весь превратившись в слух. Однако ничего слышно не было. Если датчик сработал на горничную, та ходила чертовски тихо. Я нервно сглотнул, лихорадочно пытаясь сообразить, стоит ли звонить администратору или лучше схорониться за одним из растений в горшках и подождать, пока тот, кто у меня в номере, выйдет. Но в том и в другом случае я выставлю себя полнейшим идиотом, если выяснится, что я все выдумал. Однако позволять кому бы то ни было рыться в моих вещах мне не слишком-то хотелось. Я осторожно вставил пластиковую карточку-ключ в дверь и безумно медленно повернул ручку. Я знал, что дверной механизм работает беззвучно, словно крадущееся привидение, но как насчет петель? Я потихоньку-полегоньку приоткрыл дверь чуть-чуть – света видно не было. Я весь напрягся, приоткрыл еще чуть-чуть – сквозь щель видна была только кромешная тьма. Я уже собирался распахнуть дверь, как вдруг мне в голову пришли две бесконечно неприятные мысли: во-первых, если там кто-то есть, а свет при этом выключен, этот кто-то может стоять прямо за дверью, а во-вторых, в этом может быть замешан Ле Стриж. Я даже готов был склониться ко второй мысли, и склонился бы, если бы между его миром и цивилизацией лифтов, электронных кодовых замков и сигнализаций не было в моем представлении такой глубокой пропасти. Однако однажды я уже поплатился за свою уверенность в этом, и оказалось, что не так-то уж эта пропасть и глубока. Мне меньше всего хотелось налететь в темноте на него или одного из его помощников и приспешников. Я затаил дыхание и кое-что все-таки услышал: какое-то тихое потрескивание, пощелкивание, шипение… Этого оказалось достаточно. Кровь бросилась мне в голову, я чувствовал, что отступать поздно: даже если бы я захотел теперь захлопнуть дверь, это могло у меня и не получиться. Руки у меня вспотели от волнения, и я с грустью подумал о здоровенном мече, так и висевшем у меня дома над камином. Если отсюда и правда можно было попасть на Спираль, я, возможно, смог бы его забрать. Но если это было не так, мне пришлось бы долго объяснять свое странное поведение. Лучше уж подождать. Я еще чуть-чуть приоткрыл дверь. Из-под двери в спальню проглядывала узкая полоска света. Это был не обычный свет, он не походил на мягкое свечение ночника в спальне или на раздражающе-яркое освещение в ванной комнате. Этот свет имел тусклый сероватый оттенок, который нельзя было даже назвать опаловым – такой он был мрачный. И все же он казался странно знакомым. Несмотря на то, что свет был неярким, я все-таки смог убедиться, что ни в прихожей, ни в гостиной никого нет. Значит, кто бы это ни был, он засел в спальне. И тут, снова услышав тихий стук и звуки учащенного дыхания, я понял наконец, откуда исходит этот неяркий свет. Я в мгновение ока пересек прихожую, так что не успела еще входная дверь закрыться за мной, и ворвался в спальню. В неярком свечении монитора я увидел, как с постели вскочила фигура, одетая в темное. Компьютер перевернулся, я мельком увидел нечто стройное и быстрое, как леопард, затем меня отшвырнуло назад к двери, а это что-то пролетело мимо. Но, видимо, недостаточно быстро: может, я и деревянный, но быстроте реакции научиться успел. Я схватил пробегавшего за руку. На ощупь она напоминала пучок завернутых в шелк стальных кабелей. Обладатель руки, которого занесло от собственной скорости, не останавливаясь ни на мгновение, кинулся на меня. Кулаком съездил мне по щеке и уже тянулся к горлу. Я втянул голову в плечи, опустив подбородок к груди. Таким образом голова моя оказалась повернута не очень удобно для нападавшего. Драка в мои планы сейчас не входила, однако я все-таки хорошенько боднул противника, и он, зашатавшись, повалился на кровать. Я подлетел к постели и кинулся на него, и, хотя он откатился в сторону, я все же успел подмять под себя его руку. Незваный гость попытался ухватить меня за пах, и у него это чуть не получилось, а затем наградил меня сокрушительным ударом по шее. Я с хрипением шлепнулся на спину, а он вскочил с кровати и кинулся наутек. Ну что мне оставалось? Да, я лягнул убегавшего – мои длинные ноги вполне годились для такого. Пихнув взломщика под зад, я отправил его как раз в том направлении, куда он спешил, только чуть-чуть быстрее. Темная фигура, срикошетив от дверного косяка, рухнула на пол. Голова у меня все еще кружилась от ударов, но я скатился с кровати и, взгромоздившись на противника, съездил ему по носу, но вместо носа наткнулся на что-то шелковое, разорвавшееся от удара. И тут же сам получил увесистый тумак по подбородку. Другой кулак противника дал мне под дых, и, будь я среднестатистическим бизнесменом, с этого момента я превратился бы в боксерскую грушу. Я упал навзничь, взломщик вскочил на ноги. И тут я приподнялся и, схватив его сзади, швырнул об дверь ванной. Это дало мне передышку, которой я воспользовался, чтобы встать на четвереньки, чувствуя, что меня сейчас вырвет, и изо всех сил стараясь, чтобы этого не произошло. Незваный гость вскочил на ноги. Мелькнула и опустилась затянутая в перчатку напряженная рука, и я получил классический удар ребром ладони по шее. Рука скользнула по волосам и, не нанеся больше особого ущерба моему здоровью, угодила в спинку кровати. Но вот уже другая рука рубанула меня по предплечью, которое тотчас онемело. Собрав последние силы, я перехватил руку в полете своей правой рукой, повалил противника плашмя на ковер и хорошенько треснул его локтем по почкам. Он лягнул меня и попал по коленной чашечке; удар был такой силы, что, не увернись я, он мог бы и расколоть эту хрупкую посуду. Но хоть удар и пришелся по касательной, все равно боль была такая, что я завопил и кинулся на противника, повалив его на пол. С этого момента мы превратились в единый ком сплетенных конечностей и сокрушительных ударов, отдельные из которых могли бы оказаться смертельными, если бы было побольше места для замаха и если бы мы могли наносить их по всем правилам. Я прошел отменную тренировку в школе грубых искусств, иногда под руководством друзей, иногда врагов. Но даже для меня этот человек был серьезным противником. Который к тому же пользовался запрещенными приемами. При малейшей возможности пальцы его с поразительной настойчивостью скользили к моим глазам, норовили заехать между ног или вцеплялись в рот, нос, уши и другие чувствительные места. По таким правилам я драться не хотел и не стал бы, даже если бы места было больше. Мы, по сути дела, занимались тем, что швыряли друг друга из угла в угол от кровати к стене, а всякий раз как кто-то из нас пытался подняться на ноги, другой пинком или каким-нибудь иным способом его с ног сбивал. Конечно, кто-нибудь обязательно услышал бы шум драки, но была суббота, все разошлись ужинать, и в соседних номерах никого не было. Мне казалось, что мы деремся целую вечность, но на самом деле наверняка прошло совсем немного времени. Мало-помалу я начал кое-что понимать. Эти руки поначалу ввели меня в заблуждение: они казались сильными, да они и были довольно-таки сильными – но все-таки не такими сильными, как мои. Чем больше я усложнял свои удары и применял разные хитрости, тем более отчаянной становилась защита противника, тем больше он царапался. Наконец, когда он вцепился мне в нос, я не выдержал и отпустил его, пораженный такой беспринципностью, – и в тот же миг удар коленом в пах заставил меня согнуться пополам и застонать. Мой противник тем временем вскочил на ноги и очередной раз кинулся к двери, но тут же наткнулся на кровать, которую я, поднатужившись, вытолкнул в проход. Такого он не ожидал, потому что ему самому это было не под силу. И я, чтобы закрепить успех, нанес ему сокрушительный удар по основанию черепа. Он упал вперед, а я, навалившись на него всем телом, со всей силой вдавил его лицо в удушающие объятия плотного гостиничного покрывала. Моя ставка сыграла. Теперь он никуда не торопился. Одним коленом я прижимал к кровати его поясницу, другим – шею. Руки его запутались в покрывале, ногами он пытался лягаться – без особого успеха. Я чувствовал, как он бьется в конвульсиях, отчаянно пытаясь вдохнуть, при этом громко сопя. Если я его не отпущу в ближайшее время, он задохнется. Теперь он полностью в моей власти! Я сел, отдышался, потер ушибы, – в общем, подождал, пока уровень адреналина придет в норму, и ощутил неземное блаженство оттого, что могу свободно дышать. Если у меня когда-нибудь и был более серьезный противник в драке, то лишь однажды, да и то это был не человек. Мне начинало надоедать просто сидеть и ничего не делать, и я решил обыскать поверженного противника. Попытки вырваться возобновились с новой силой, но я не обратил на это никакого внимания. Взломщик был одет в обтягивающий спортивный костюм, источавший запах пота и чего-то еще, должно быть лосьона после бритья. Где же карманы? Нащупав один, я вытряхнул оттуда металлические инструменты, скрепленные кольцом, и связку пластиковых карточек с дырочками. Я решил, что это приспособления для взлома – и довольно хитроумные, раз с их помощью удалось открыть дверь в номер. Может, еще что найду? Я порылся в кармане брюк, и рука моя так и замерла на месте. Тело подо мной задрожало, хотя я в подобной ситуации, наверное, дрожал бы куда сильнее. Выбитый из колеи, недоумевающий и удивленный, я откатился назад по кровати. Все это лишь доказывало, что я даже более честный боец, чем сам думал. Я спрыгнул с кровати, на ходу поставил на место компьютер и включил свет в комнате. Бросил взгляд на приподнявшееся с кровати лицо, все в кровоподтеках и мокрое от пота. Из одной ноздри тонкой струйкой сочилась кровь; клочьями свисали остатки полумаски. – И не думай даже! – рявкнул я, заметив, как предательски блеснул единственный открытый глаз. – На телефоне – кнопка тревоги. Только пошевелишься – и я нажму ее. Не думаю, что ты в твоем теперешнем состоянии сумеешь со мной справиться, – что, я не прав? Женщина поникла головой и громко всхлипнула, не сумев сдержаться. Этот всхлип был красноречивее любого ругательства. Я отвел глаза и, как это ни смешно, почувствовал себя виноватым. И тогда я увидел провода, протянутые от компьютера к дополнительной розетке, которую установили для факса и модема. Я взглянул на монитор, и на меня снизошло озарение: в главном окне мелькала информация о моих деловых связях. Я нажал на клавишу «pause». – И куда же это вы пересылали мои файлы? – поинтересовался я. Женщина ничего не ответила. – Ich fragte, wohin Sie meine Feilen copieren wollte? Je viens de vous demander ou exactement vous avez voulu copier mes fichiers? [17] Hein? Mei archivi – dovei? [18] Los ficheros… [19] Она пробормотала что-то довольно неприличное. – О'кей, в таком случае будем говорить по-английски. Вам знакомо такое выражение, как Молчание. Я взглянул на нее повнимательнее. Так, ничего особенного. Только что высокая; неплохая фигура; гибкая, как пантера, – что правда, то правда, и грудь вроде ничего. Но все впечатление портило лицо. В этот момент оно выглядело ужасно: один глаз распух и посинел, разбитая губа вздулась, а из носа все еще сочились кровь и слизь. Но я сильно подозревал, что и в лучшие времена обладательница этого лица не победила бы на конкурсе красоты. Лицо ее выражало горькое разочарование и было таким же твердым, как ее кулаки, – начиная от глубокой V-образной складки между бровями и заканчивая выражавшими чувство неудовлетворенности глубокими морщинами по обеим сторонам от ее длинного носа и тяжелого рта. Глаз, который оставался открытым, был глубоко посаженным, очень темным и слегка косил. Он казался более узким от морщинок, наложенных нервным и тяжелым характером. Волосы у пленницы были черные и короткие. Сейчас они слиплись от пота и облепили ее голову, и поэтому сказать о них что-то определенное было невозможно. С этим выражением на лице ей можно было бы дать любой возраст, – возможно, сорок; но, взглянув на шею, я решил скинуть десять лет или даже больше. Такие лица я видел у женщин-гимнасток, у тех, которые потерпели поражение. Но это было вовсе не смирившееся лицо; напротив, это было лицо, дышавшее ненавистью, причем совершенно независимо от того, справедливо это чувство или нет. И все же я попытался спросить еще раз: – Не заблагорассудится ли вам все же сказать мне что-нибудь? Например, кто вы и что здесь делаете? Вам сейчас, если я правильно понимаю, могут пригодиться несколько лишних баллов в вашу пользу. – Есть люди, которые знают, где я, – произнесла она ничего не выражающим низким голосом. – Если вы мне что-нибудь сделаете, они вас найдут. Я пожал плечами. Она была тверда, как стена, и собиралась продолжать в том же духе. Я взглянул на номер телефона, куда она перекачивала мои данные, – 010—33. Французский, ведь там нет территориальных кодов. С другой стороны, этот номер выглядел точь-в-точь как страсбургский. Я ввел команду зарегистрировать его, а заодно и довольно недвусмысленное ругательство и отменил передачу информации. И тут же вскочил – как раз вовремя, чтобы остановить ее: она кинулась через кровать к компьютеру. Я подхватил его и выдернул провода из розетки. – Как вы себя ведете! Я уже приготовился, что она с диким воплем вцепится мне в горло, но вместо этого она устало опустила ноги на пол и закрыла лицо руками. Я, не спуская с нее глаз, осторожно поставил компьютер на место. – Вы, похоже, выводов не делаете! Думаю, мне лучше сию же секунду позвонить администратору и вызвать сюда парочку дюжих портье, чтобы они вас проводили к копам. Она презрительно фыркнула и громко сплюнула: – Ну давай! Попробуй, черт тебя дери! Но ты же не сделаешь этого – слабо тебе! Иначе что же станет с твоими драгоценными секретами? В ее голосе появились железные нотки. Мне уже где-то доводилось слышать что-то подобное – но где? Тот же резкий монотонный голос, налитый свинцом сарказма и сознания собственный правоты, – обладатель такого голоса знает, что правда на его стороне, но не получает от этого наслаждения. – Когда они увидят, чем нашпигована твоя машина, у них может появиться к тебе несколько вопросов! Я удивленно моргнул. Ладно, согласен, в тех файлах были коммерческие секреты, но ничего из ряда вон выходящего. – О чем это вы? Она чуть не плевалась от возмущения. – Да о тебе! О тебе и твоих дружках, твоих, с позволения сказать, коллегах, занятых перевозками по Европе. Только не думайте, что никто не знает о ваших делишках! Одни имена чего стоят – достаточно их услышать, и тем, кто знает, все сразу становится ясно! – Что именно ясно? – Да ладно тебе! Все эти сукины дети! Да разве они могут быть замешаны в чем-нибудь приличном? Если половина – уцелевшая от коммунистических режимов номенклатура, можно даже сказать птицы высокого полета, а остальные – продажные жирные коты, с которыми они водились и в былые времена? А еще экстремисты, как, например, твой закадычный дружок, герр барон! – Лутц фон Амернинген? А с ним-то что не так? Она театральным жестом пожала плечами: – Да так, ничего особенного. Просто все эти новомодные течения последнее время плодятся как грибы после дождя. И не только здесь, в Германии, а по всей Европе. Как они все заинтересовались гарнизонами и оружейными складами и уличными демонстрациями – такими, как сегодня! Называются они все по-разному, но стоит-то за ними, в сущности, одно и то же – неонацизм. А барон – главный заводила в большинстве из них. Но вы, уж конечно же, этого тоже не знали, так? Я прислонился к стене. – Как ни странно, но не знал. – Ну что вы, нет, не приведи Господь! – воскликнула она злорадно. – И уж конечно, вы ни одному моему слову не верите, не так ли? Я пожал плечами: – А разве это имеет значение? Как это ни прискорбно, но вести дела на старом добром Востоке без связей с подобными типами невозможно. На момент перестройки в странах Восточной Европы они были единственными, кто обладал навыками управления, и, понятное дело, они оказались в центре событий. Но они не представляют особой опасности. А насчет Лутца – я, пожалуй, мог бы и поверить вам. У его отца, если не ошибаюсь, не самый чистый послужной список. Да и сам Лутц мне никогда особенно не нравился. – Отец, говорите? – Ее почему-то перекосило от моих слов. Она огляделась вокруг и внезапно кинулась к туалетному столику. Я весь напрягся – ее быстрота меня пугала, – но она всего лишь схватила что-то, оказавшееся длинной белой карточкой. Она кинула ее мне под ноги. Приглашение Лутца. – А об этом что вы скажете? – Это впервые, – произнес я спокойно. – И я не знаю, идти туда или нет. Она ехидно ухмыльнулась. Я снова пожал плечами: – Думайте что хотите, мне плевать. Я не собираюсь ничего доказывать. Все, что мне известно об этих людях, – это то, что они признанные и уважаемые бизнесмены как в своих странах, так и по всей Европе, и именно поэтому моя фирма сотрудничает с ними. Даже если предположить, что в ваших словах есть доля правды, что у них в прошлом не все так чисто, никакой грязи в наши с ними дела не проникло. Ни в дела работы, ни в дела веселья – хотя мы не то чтобы уж очень много с ними развлекались. И моя фирма ни в чем – я хочу сказать, совершенно Она бросила на меня уничтожающий взгляд и ничего не сказала. Я ни малейшим образом не поколебал ее убеждений. Теперь я понял, кого мне напомнил ее голос: одну из моих первых учительниц, ни больше ни меньше, – вечно всем недовольную и раздражительную пожилую особу, твердо убежденную, что дети всегда строят против нее заговоры, и получавшую мстительное удовольствие, когда ей удавалось их на этом подловить. Само собой разумеется, что вскоре дети и вправду стали строить ей козни. У этой дамочки скорее всего та же проблема. Я пораскинул мозгами, выжидая. Едва ли она из полиции – она сказала о копах «они». К тому же она чересчур несдержанна. Я все больше и больше склонялся к мысли, что ко мне в руки попала какая-то одержимая репортерша-сыщик. Для подачи заявления в суд имелось бесконечное множество причин – нарушение частной собственности, нападение, кража информации, какие бы термины немцы ни использовали для обозначения взлома и вторжения. Но эта убежденная в собственной правоте ответчица на скамье подсудимых могла набросать вокруг себя такую кучу грязи, что часть могла попасть в цель и прилипнуть. – Ну что? – осведомилась она. – Не терпится побыстрее вызвать полицию, так? – Да уж, хватит с меня вашего общества, – ответил я. – Убирайтесь! – Может, хотите, чтобы я им сама позвонила? – сладким голосом спросила она. – Нет? Вот ведь странное дело… Я схватил ее за шиворот и, стащив с кровати, поставил на ноги. – Нам сейчас ваша грязная шумиха не нужна, – сказал я, шаря по еще не обысканным карманам и выуживая оттуда один за другим инструменты для взлома, а вслед за ними ключ от гостиничного номера. Никакого удостоверения, совершенно ничего. Я нащупал шов в том месте, где на костюме была пришита бирка, которую потом отпороли. – Только поэтому я так легко отпускаю вас. Слушайте внимательно: завтра первым делом вы выедете из номера… – я посмотрел на табличку и швырнул ключ ей обратно, – тысяча семьсот двадцать шесть. В противном случае я позабочусь о том, чтобы вас вышвырнули оттуда. Вы меня поняли? Это мне нетрудно сделать, можете мне поверить. – Я вам верю! – прошипела она. – Ну и ладно! Я указал пальцем на входную дверь, и она, прихрамывая, прошла мимо меня. Надо сказать, по комнате она шла с намеренно вызывающим видом, обнаглев до того, что остановилась, чтобы поднять по дороге стопку бумаг, и мне пришлось схватить ее за руку и вытолкать в коридор. Она зашаталась на толстом ковре, но не упала. Собралась, бросила на меня последний испепеляющий взгляд, проворчала что-то сквозь зубы и, немного переигрывая, с чувством собственного достоинства двинулась вперед по коридору, хотя ее попытка не хромать была чересчур нарочита. Я некоторое время смотрел ей вслед, затем отпустил дверь. Но амортизатор остановил дверь, не дав ей закрыться до конца, и до меня донесся всхлип, поспешно подавленный. Внезапно я почувствовал себя гораздо менее безупречным и справедливым, и это меня порядком взбесило. Я пошел в ванную, чтобы принять душ, стараясь не встречаться взглядом со своим отражением в зеркале. Я ведь никак не мог этого предотвратить, правда? Она не особенно-то церемонилась со мной. Если бы я не отбивался изо всех сил, она бы сделала из меня отбивную и смылась, вполне возможно прихватив компьютер. По крайней мере, она не пыталась сыграть на том, что она женщина. Как правило, такая игра имеет две основные формы, в одной из которых внешность незваной гостьи была бы не в ее пользу. Это лицо – или я видел только маску? Я попробовал представить ее без этой маски – и не смог. Гримаса презрения – если только она не изобразила ее намеренно. Если так, то зачем? Я уже начинал жалеть, что отпустил ее так легко. Мне следовало попытаться выяснить побольше. С другой стороны, не мог же я выбивать из нее признание силой. Горячая вода попала на царапины, и я зажмурился от боли. Она чуть дух из меня не вышибла, черт возьми! Где она только научилась так драться? И как ей удается поддерживать себя в такой прекрасной форме? Как мне с помощью альпинизма? Номер 1726 – это значит семнадцатый этаж. Спуститься на четыре этажа вниз. Где бы могла быть комната 26? В этом крыле здания, но в торце – один из самых дешевых номеров. Все сходится. Я поднял одну из маленьких штуковин, которые вытряхнул из ее карманов, – жучок, если я в этом что-нибудь понимаю. Едва не попался на крючок. Меня передернуло: я почувствовал себя крайне неуютно. Затем я раздавил зловредное приспособленьице пальцами. Это называется слежка, не так ли? Ну покажу я этой сучке, черт возьми, как такое следует делать! Идея была сумасбродная, но она с каждой минутой нравилась мне своим мрачным юмором все больше и больше. Я кинулся к шкафам, по которым портье распихали мои чемоданы, и принялся рыться в вещах. Благо альпинистское снаряжение, надеясь на прогулку в горы, я захватил с собой. Яркая одежда из лайкры не подойдет. Я натянул серый бадлон с капюшоном, темные джинсы, закрепил поверх них усложненный вариант снаряжения и принялся набивать сумку зацепами, тросами и отборнейшими штифтами, которые я уже давно мечтал испытать в деле. Мне потребовалось не больше минуты, чтобы натянуть ботинки – те, что с ультрагибкой подошвой, – и прихватить с собой немалых размеров моток веревки, легкой как перышко, к которой при помощи карабинов крепились зацепы и спусковой механизм. Рамы в окнах были крепкие, двустворчатые, и они должны были без труда выдержать мой вес, даже если я хорошенько раскачаюсь перед приземлением. При мысли об этом я с обожанием покосился на шлем, но он был кислотно-желтого цвета и стал бы сиять не хуже маяка, отражая подсветку фасада. Я перекинул ногу через подоконник, бросил взгляд на карниз и дальше – и у меня захватило дух. Автостоянка казалась отсюда морем машинных крыш, излучавшим мягкое свечение, и я даже слишком живо представил себе, как с огромной скоростью лечу вниз, навстречу этому морю, – возможно, даже вижу свое отражение в рафинированном блеске, который все ближе и ближе, и вот уже он готов принять меня через какое-то губительное мгновение и слиться со мной в единое целое, частица с античастицей… Я вздрогнул и пришёл в себя. К подобным ужасам я уже давно привык; альпинист, который уверяет, будто никогда не смотрит вниз, лжет. От этого зрелища вас может иногда сковать ужас на несколько долгих мгновении, даже если вы начинаете подниматься от самой подошвы горы и покоряете вершину, постепенно привыкая к ней. Спуск со страховкой всегда не очень-то импонировал мне, однако сейчас подгоняла необходимость быстроты. Но разве я однажды не спускался по стене отеля в Бангкоке? И повыше стеночка была, чем здесь. Согласен: тогда я толком и не знал, что карабкаюсь по стене, но разве это так уж важно? Я с готовностью перекинул через подоконник вторую ногу, поморщился, задев ушибленное место, пошарил рукой внизу, нащупал край карниза, оттолкнулся от него и, доверившись двойному тросу, заскользил вниз – все ниже и ниже, пока трос не натянулся. Теперь я практически шел вниз по гладкому бетонному фасаду отеля. Находись мой номер на несколько этажей ниже, и мне бы не удалась эта выходка. Меня бы выдала предательская подсветка фасада. Здесь же, наверху, свет был не такой яркий – чтобы хорошо было видно светящееся название отеля на крыше; а уж в тени все коты-взломщики серы. Спуститься труда не составило. Добравшись, как мне показалось, до нужного этажа, я стал присматривать место, куда можно загнать штифт. Этот ультрамодный фасад был сверху донизу покрыт щелями и впадинами, но все они были чересчур велики даже для самого гигантского штифта. Я несколько секунд попотел над решением этой задачки, но делать было нечего: или я возвращаюсь обратно наверх, или преодолеваю оставшийся отрезок – будь он проклят – одним прыжком. Я с опаской покосился вниз – пока никто там не кричал и пальцами на меня не показывал; но еще не вечер. Нельзя терять ни секунды. Я принялся раскачиваться, с каждым разом отталкиваясь все дальше и дальше от стены. Но стоило мне почти достичь нужной высоты, и я тут же живо представил, как влетаю на полной скорости в окно, а острые лезвия разбитых стекол сдирают с меня кожу и мясо… Черт с ними, с этими страхами! Я качнулся вбок и отпустил веревку. Я отлетел от стены со звуком рвущейся холстины, и меня стало заносить вбок, пока трос не попал на массивную угловую колонну и не забросил меня за угол. Я схватился за спусковой механизм, а бетонная стена уже спешила мне навстречу, вонзаясь в ладони, колени и все другие части тела, которые смогли судорожно в нее вцепиться. Я закачался, ухватился за стену, поскользнулся, подтянулся. Пальцем зацепился за отверстие в стене, другим нащупал еще одно, вот уже и нога нашла подходящий выступ, – ушибы мои ныли, но я действовал молниеносно. Я глубоко вздохнул, посмотрел наверх и сосчитал этажи. Спустился на один лишний… Хорошо. К тому же на этой стороне здания меня почти невозможно заметить снизу. Я полез наверх, подтягивая свисающую веревку и следя, чтобы ее не было видно из окон. Вот там, выше и правее, – это, должно быть, окно комнаты 1726. Створки чуть приоткрыты. Только я пальцами зацепился за выступ окна, как на меня упал луч прожектора. Я с отчаянной поспешностью подтянулся, припал к стене, вися на одних пальцах; карниз заскрипел и пошатнулся. Нужно быть осторожнее – наверняка где-нибудь неподалеку окажется еще и служба охраны, которая как раз для отлова таких сумасшедших, как я, и существует. Занавески были раздернуты, я, откинув с лица капюшон, заглянул внутрь, чуть приподнявшись над уровнем подоконника. Вот она – идет медленно, только что закрыла за собой дверь. Наверное, решила, что лучше пойдет по лестнице, чем встретит кого-нибудь в таком виде в лифте. Долго и мучительно медленно тащилась, и каждый шаг болью отдавался в ее теле. Добравшись до кресла, она рухнула в него как подкошенная и, по-видимому окончательно выбившись из сил, затряслась от рыданий. В комнате больше никого не было. Ни звука, ни движения. Она была одна. Моя идиотская, не поддающаяся уговорам разума совесть снова кольнула меня. И я спрятал голову. Пальцы и икроножные мышцы затекли; я обшарил все вокруг и нашел подходящие расщелины, куда мне удалось загнать пару штифтов. Их раздвоенные шляпки, раздвинувшись, вонзились в грязный бетон, а я прицепил к ним опоясывавшие меня ремни. И успел поймать самое интересное зрелище: она уже встала и расстегивала молнию на костюме. Она прошлась туда-сюда, и я увидел, как отвергнутый костюм молниеносно пролетел по комнате; должно быть, она пнула его ногой. Вслед за ним отправилась и футболка, и я увидел ее обнаженную руку, которая поднималась вверх по мере того, как ее хозяйка озабоченно ощупывала кровоподтеки в районе ребер, – ясное дело, проверяла, есть ли переломы. Моя поганая совесть теперь уже буквально визжала как резаная; с другой стороны, у меня тоже нашлась бы пара-тройка ушибов, о которых можно было поговорить. К тому же, если говорить начистоту, зрелище доставляло мне искреннее удовольствие: спина у нее была вовсе недурна, насколько я мог судить по тому, что мне удалось увидеть, а видно мне было, к сожалению, совсем немногое. А тут она и вовсе скрылась из виду. Неторопливо, осторожно я подтянулся на подоконнике, спрятался за раздвинутыми занавесками и очень медленно огляделся по сторонам. Первое, что бросилось мне в глаза, – были трусики, лежавшие рядом с отвергнутым костюмом. Боже мой. А вот и она, все еще стоит ко мне спиной – и правда ничего, вполне сойдет, – налила порядочный стакан из единственной бутылки, стоявшей в мини-баре, и жадно отхлебнула. Проглотила, нетерпеливо провела рукой по глазам, снова отхлебнула, сжав стакан обеими руками. Она повернулась в мою сторону, и я скользнул назад, спрятавшись в тени занавески. Увидел, как она, прихрамывая, подошла к стулу, стоявшему рядом с телефоном. Наклонилась к нему – а у нее и вправду превосходная спина, – неуверенно коснулась его, как будто испугавшись, затем грубо выругалась и стала набирать какой-то номер. – Алло? Будьте добры, Центр д'Ординатур, компьютерный зал. Это Жорж, да? Ну, Жорж? Ты ведь получил эти файлы… получил-таки, замечательно! Очевидно, у нее гора с плеч свалилась; она вся обмякла и снова отхлебнула из своего стакана. – Ну так что, этого достаточно? Долгое молчание. – Что ты хочешь этим сказать? Жорж, ты себе не представляешь, через что я прошла, чтобы раздобыть их. Если ты что-нибудь напортил… Еще более длительное молчание, затем – крик отчаяния: – Не может быть! Жорж, там должно хоть Молчание. – Но ты уверен, что они все всего лишь его пассии? А как насчет китайской сучки? Ну ладно, ладно! Значит, он просто хладнокровный ублюдок и обращается с ними как с грязью под ногами. Да чего от него еще можно ожидать! Ну хорошо. Она задумалась на мгновение. Ясно было, что в ней все так и кипит. В этом она была, впрочем, не одинока. – Хорошо, – повторила она голосом, который выражал совершенно противоположное. – Жаль, что ты не видел его, этого ублюдка! Сегодня все эти демонстрации, а красавчик проезжает мимо них на машине с фон Амернингеном, и оба в ус не дуют! Все это похоже на Веймар начала тридцатых: они проверяют систему на прочность, замышляется что-то поистине грандиозное – настоящий переворот. Вполне возможно, что они собираются задействовать его новую транспортную сеть, – например, заставят всех поверить в ее благонадежность, потом свернут все дельце, прихватят денежки – и только их и видели! А как тебе идея перебрасывать запасы или даже вооружение – и никакого контроля. И к тому же быстро – речь ведь идет о блицкриге! Слушай, Жорж, этот замысел слишком грандиозный, и скорее всего всем этим заведует Верховный Комиссар – я имею в виду, что все держится на Фишере! Убрать его, а может, еще барона, и все остальное разрушить нам не составит труда. Молчание. – Да нет, я раздобыла-таки новые доказательства – милашка тренировался, это уж наверняка! Откуда я знаю? Вполне возможно, что с ИРА [20] в Ливии. Да где бы это ни происходило – он силен, даже слишком. Да. Ну, я его задержала, ему пришлось меня отпустить, ты же знаешь, что во всем департаменте никто… Да ладно тебе, Жорж, ты не лучше, чем остальные! Хватит спорить! Кроме него и быть некому! Самое время нам выступить и растерзать его, смешать его с грязью… Жорж! Да ты на чьей стороне, я что-то не пойму? Не корми меня этими баснями! Эта карта не сыграла, ну и что же? Да. Да, я погорела. Откуда мне знать, записал он номер или нет! Вполне возможно, что записал, но я не думаю. Да брось ты, он и так наверняка уже знал об этом – он ведь Великий Мозговой Центр, не так ли? Да брось ты! Если ты продолжишь Бернгеймеру рассказывать все эти небылицы, меня от этого дела отстранят, это ты хоть понимаешь? Я имею в виду, может быть… Рука ее дрогнула, и трубка опустилась. Она чуть не уронила ее, и я подумал было, что она сейчас бросит ее на рычаг. Она посмотрела на трубку, и лицо ее скривилось. – Ну и черт с тобой, – произнесла она и мягко опустила трубку. Она поднялась, и я еще яснее, чем ее наготу, увидел покрасневшие и наливавшиеся черным пятна от ушибов. Она выглядела так, будто побывала на бойне. Но я вспомнил о том, как вторглись в мое жилище, перекачали мои файлы, выведали все о моих подружках, вспомнил о злобности разочарованного голоса, который извращал и перевирал истину, чтобы подогнать ее под собственные подозрения. Моя совесть заткнулась, сложила ручки и стала наслаждаться зрелищем. Она повертела стакан в руках, поставила его обратно в бар и пошла в ванную с чувством оскорбленного достоинства, похожая на робота-балерину. Через несколько минут я услышал, как зашумела вода в унитазе и включился душ. Неплохая задумка – мне тоже может пригодиться. Я выдернул штифты, собрался с силами и резко оттолкнулся от стены, отлетев от нее и очутившись на открытом пространстве, затем обогнул гребень стены и оказался снова у фасада отеля. На сей раз мне не понадобилось цепляться за стену – я стукнулся о нее, отлетел, схватился за подъемный механизм и принялся быстро подтягивать себя наверх. Руки ломило от напряжения, а я направлял веревку ногами, стараясь, чтобы ее не было видно из окон. Мне придавало сил чувство облегчения, ведь теперь я знал, из-за чего вышел весь этот сыр-бор. Страсбургский номер, Горан Бернгеймер, торговый представитель Европейского Союза. Значит, Жанна д'Арк – торговый инспектор ЕС. Хорошенькая работенка для параноика. Но судя по тому, что я слышал обо всей этой честной компании, ее скоро снимут с моего следа: Бернгеймер не идиот. Чувства облегчения хватило на всю дорогу обратно в номер… почти на всю. Я был уже на подоконнике, как вдруг мне в сердце закрался холодок. О'кей, она всего лишь чересчур рьяный полицейский-маньяк – такие обычно заканчивают тем, что подтасовывают факты. Ну-ка пусть теперь попробует! Но все же она в некотором роде коп, а не обычный любитель покопаться в грязном белье. И это придавало больший вес всему, что она говорила, – гораздо больший вес. Ладно, насчет меня она ошиблась, но главной причиной, по которой она меня подозревала, по-видимому, были те круги, в которых я вращался. Я решил уж было, что она и в отношении их заблуждается, – но так ли уж она была не права? О них она говорила с полной уверенностью, и, судя по всему, Жорж на дальнем конце провода был того же мнения. И увереннее всего они были в отношении Лутца. Я скользнул в окно, жмурясь от боли, когда задевал ушибленные места, и прямиком направился в ванную, это место притяжения для философов. Над огромной ванной висел в наклонном положении телевизор, но выпуски новостей, которые передавали, пока я топил свою боль в дымящейся паром ванне, были не очень-то утешительны. Они были напичканы информацией о демонстрациях, которые прошли здесь и в Варшаве. Польские скинхеды сцепились с головорезами из неокоммунистов. И те, и другие выглядели одинаково ужасающе. А уж главари – так тех и вовсе невозможно было отличить друг от друга и, если уж на то пошло, от тех, кого я видел здесь. Европа становилась теперь вся на одно лицо, и лицо это мне не нравилось. Я кое-как вытащил себя из-под душа и позвонил вниз, в службу дополнительных услуг, чтобы мне принесли вечерний фрак и привели в порядок мою машину. Я все-таки решил заглянуть на вечеринку к Лутцу. Я взял напрокат спортивную «БМВ» новой модели, а так как в вечернее время на дорогах становилось свободнее, я за рекордно короткое время выехал из города и оказался на пригородном шоссе. Оно вывело меня каким-то витиеватым путем к маленькой деревушке, представлявшей собой единственный уцелевший кусочек некогда обширных владений Амернингенов. Деревушка по-спартански ютилась в тени пышно разукрашенных ворот в стиле барокко. Несмотря на то что привратники тоже были одеты в смокинги и даже невзирая на их безупречную вежливость, их невозможно было спутать с гостями или официантами: их гигантский рост и квадратные головы делали их похожими на прусских гренадер. Судя по виду, они должны были топать как слоны, но они передвигались с грацией атлетов. Один из них мило беседовал со мной по-английски, а другие ненавязчиво скользнули взглядами по мне и моему приглашению, сверяясь с каким-то невидимым глазу списком. Затем они распахнули передо мной ворота с такой любезностью, что любой простил бы задержку. Неяркие огоньки мерцали то тут, то там в кустах, пока я проезжал мимо, а затем затухали позади, и длинная дорожка тонула в тени. Направляясь в фамильную усадьбу баварских баронов, вы наверняка ожидали бы увидеть некую невероятную готическую мешанину из башенок и бастионов или, на худой конец, старинный, пронизанный солнечным светом Schloss [21] в деревенском стиле, который битком набит оленьими головами и каминами. Ничего подобного я не увидел. Я остановил машину у парадных дверей просторного, представительного дома, построенного с большим вкусом, который, судя по стеклянному куполу и другим подобным прибамбасам, хорошо подошел бы дворянину восемнадцатого века, предававшемуся праздному времяпрепровождению. Предки Лутца любили пожить на широкую ногу, это ясно. Если тут где и был старинный замок, то скорее всего в виде живописных развалин в саду. Это место скорее наводило на мысль о глотке «куантро», нежели о кружках с пивом, и, судя по шуму, раздавшемуся как только распахнулись высокие передние двери, внутри сейчас шел довольно активный процесс поглощения спиртных напитков. Мне навстречу высыпала орава лакеев под предводительством Юноны лет пятидесяти пяти, которая в молодости наверняка была очень даже ничего, да и сейчас, несмотря на строгий деловой костюм, на нее вполне можно было глаз положить. Она приветствовала меня, как своего любимого племянника, и, заговорщически улыбнувшись, представилась: – Инга-Луиза, мажордом господина барона. Заверив меня, что герр барон с нетерпением ждет герра Ratspraesident'a [22] – под этим названием подразумевался я, – она с присущим ей изяществом увлекла меня за собой внутрь дома. Пройдя через холл и двойные двери, мы попали во внушительных размеров комнату. Когда-то под ее колоннадами, должно быть, раздавались утонченные звуки вальсов и кадрилей, теперь же здесь царствовало полное смешение декораций и разноцветной иллюминации, а по полу были в беспорядке раскиданы кушетки и диванные подушки, на которых возлежали тела. В воздухе висел дым и смрад; пахло ароматическим табаком и бешеными деньгами, а также отвратительной смесью дорогих духов и пота богачей. Время от времени какой-нибудь заплутавший лазерный луч, ворвавшийся в дом со двора, где шла дискотека, отражался от покачивающихся сережек и переливающихся кофточек, проводил горячим бесплотным пальцем по голому плечу и скользил ниже. Пока мы пробирались вдоль стены, мимо лежащих поодиночке или переплетенных друг с другом тел, дверь сбоку внезапно распахнулась и раздались крики и вопли. По мраморному полу забегали босые ноги, и мы оказались в окружении теплых, наполовину обнаженных тел. Девушки поспешно нацепили на себя одежду, по крайней мере большинство из них, хотя некоторые и были в трусиках; мужчины же, все как один в рубашках и носках, имели потрепанный вид и смотрели вокруг себя остекленелыми, непонимающими глазами. Кто-то сунул мне под нос руку и щелкнул маленькой хлопушкой. Почувствовав сладковатый привкус амилнитрата, я быстро отошел прочь, вызвав раскаты хохота. Инга-Луиза одобрительно мне улыбнулась. Затем они скрылись, повалив вниз по лестнице, ведущей, по-видимому, к закрытому бассейну – судя по вскрикам и всплескам. Один или двое, однако, не последовали общему примеру и скрылись в другую дверь, находившуюся прямо передо мной. Инга-Луиза, бросив на меня озорной и в то же время простодушный взгляд, слегка приотворила дверь, чтобы посмотреть, что там происходит. Мы переглянулись и хихикнули. – Вот это зрелище! Надеюсь, они не переборщат с травкой, а то завтра утром придется отсюда вынести несколько трупов. – Она снова одарила меня своим слегка дразнящим одобрительным взглядом. – Герр Ratspraesident не потакает подобным шалостям? – Ну, я иногда очень даже не прочь пошалить. Но меня интересуют другие вершины, настоящие. Я верю, что, покоряя их, я дольше останусь молодым. Она улыбнулась и, взяв с подноса у слуга бокал в форме тюльпана, наполненный шампанским, подала его мне: – Герр Ratspraesident выглядит моложе, чем я себе представляла, особенно для человека, который столь многого достиг. Это очень ценное качество для мужчины. – Ну, герр барон выглядит не хуже меня. Вы, должно быть, очень о нем заботитесь. Она улыбнулась, и на ее щеках обозначились ямочки, но улыбка ее была невеселой. – Слава Богу, уж что-что, а заботиться о себе он умеет даже слишком хорошо. – Я и не сомневаюсь, – усмехнулся я. Однако я невольно задумался, было ли выражение ее лица вызвано недостаточным знанием английского, или она хотела меня ненавязчиво предупредить, чтобы я был осторожен и следил за тем, что происходит у меня за спиной. Очень мило с ее стороны, но я и сам не лыком шит. С тех самых пор как я начал иметь дело с бароном фон Амернингеном, я сразу понял, что, несмотря на всю его панъевропейскую брехню, круг его интересов сводился главным образом к нему самому, ведь в этом человеке главным был инстинкт самосохранения. Мой добрый друг Дейв однажды заметил, что таких попробуй раскуси. Думаю, он был прав. Я все смотрел, не идет ли Лутц, но на это и намека не было, и Инга-Луиза вела меня, казалось, в какое-то потайное место. Мы прошли по огромному дому, то и дело натыкаясь на оргии местного масштаба, и направились к тому, что, наверное, являлось черной лестницей. По ней мы поднялись на два этажа, и там оглушительный шум дискотеки напоминал о себе только легким подрагиванием пола под ногами. Впереди виднелись еще двери, не такие огромные, как дверь в танцевальный зал, а тяжелые и по-деловому безыскусные. Швейцары, прохлаждавшиеся перед ними на стульях, повскакивали с них, завидев нас. Да нет, не были они похожи на швейцаров – скорее на тех бугаев, которые стояли на страже у ворот, но если те хоть пытались соблюдать приличия и быть любезными, то у этих вид был совершенно бандитский: носы картошкой и надорванные, как у борцов, уши; поросячьи глазки горели злорадным огнем. Инга-Луиза передала меня на их попечение, улыбнулась, как будто извиняясь, и, сказав: «Дальше я не хожу» – удалилась, лукаво и немного натянуто усмехнувшись. Я слышал, как шум ее торопливых шагов, стихая, раздавался по коридору, и мне показалось, что ей хочется скрыться на лестнице прежде, чем двери откроются. Когда же они наконец открылись, меня чуть не постигло разочарование. После блеска и движения – Все, кто на Я улыбнулся бессмысленной улыбкой, отошел и тут же наткнулся на какого-то высокого, верблюдоподобного субъекта, невидящим взглядом озирающегося по сторонам и щиплющего пальцами свои обвислые усики. Должно быть, это Лино Мортера, один из членов нашего совета директоров в Италии – причем один из самых моих нелюбимых. Был здесь и маленький толстый Понтуа. Он яростно жестикулировал, обращаясь к парочке здоровенных старых греховодниц, которым улыбалась карьера шкиперов русского тралового флота или бельгийских телохранителей. Я ни с тем, ни с другим знакомым общаться ничуть не желал, а потому поспешил укрыться в другом конце комнаты. По пути я то и дело натыкался на очередных дельцов, которых смутно припоминал после презентации, на сильных, властных женщин с холеной внешностью телевизионных продюсеров или директоров компаний и их чуть менее холеных коллег, занятых, вероятно, преподавательской деятельностью. Неподалеку в одиночестве стояла высокая длинноногая женщина, и я поспешил воспользоваться услышанной репликой для начала разговора: – Ну что, все, кто на Брок, на борту? Она как-то очень странно посмотрела на меня: – Verzeih'n – ah. Dem Brocken. Ja, dauert's nicht lang. [23] Голос у нее был низкий, печальный. И все же, произнося эти слова, она прикрыла глаза и слегка облизнула губы. Было такое ощущение, что она вот-вот задрожит. Брокен! Так вот они о чем говорили! Я-то знаю, что это за место; я там был. Гора в Гарце, причем, если мне не изменяла память, на самой границе с бывшей ГДР, и отсюда до нее путь неблизкий. Но мне казалось, что я еще где-то слышал это название, и при мысли об этом в голове моей стали собираться тени. – Послушайте, – настойчиво продолжал я, – об этом Бро… Она резко отвернулась, прижалась лбом к стене и оттолкнула меня, когда я попытался к ней приблизиться. Я тихонько отошел, чтобы не привлекать внимания, оставив позади парочку немецких длинноволосиков, споривших о театральном искусстве и пластике форм, и нашел себе пристанище среди относительно нормальных типов, в основной массе представленных перегулявшими модными бездельниками вроде прожженных университетских выпускников, которые тусовались внизу. Они пыхтели и потели в своих тесных воротничках и обсуждали недостатки своих брокеров, а также излагали собственные дурацкие мысли по поводу положения дел на рынках. Я уже влез было с небольшой порцией элементарной экономики, но тут на меня обрушились две худосочные женщины лет около сорока, с горящими нервными глазами, одетые в фантастически дорогущие джемперы из полиэстера и по очереди смолящие гигантскую сигарету с травкой. Одна наклонилась ко мне и сказала по-английски с придыханием: – Я вас знаю. Вы капиталист, nicht wahr? [24] Знаешь, Путцерль? Он из статьи – человек, заставляющий посылки думать. Они оценивающе посмотрели на меня блестящими от злорадства глазами и захихикали. – Чем вы собираетесь здесь торговать, герр Капиталист? – осведомилась другая. – Своей задницей! – предположила первая, и обе завизжали от восторга. – Нет, – холодно парировал я, – вашей. Следившие за разговором мужчины оживились. – S'ist nicht z'verkaufn! [25] – воспротестовала вторая. – Я ее сто лет назад купила для себя! – Покажи ей, – завопила другая. – Она все покупает, грязная потаскушка! – Чего вы хотите? Ладно, потом пойму. Я за тобой следить буду, герр Торговец. Ты мне нравишься! – Только если ты не еврей! – вставила другая. – Путцерль не нравятся вонючие евреёзы, так ведь, малышка? – Я и за этим прослежу! – провизжала Путцерль, и они обе согнулись в три погибели от хохота, закашлялись, и изо рта у них паром повалил запах конопли. Судя по запаху, травка была из дорогих, у меня на языке от нее остался горький привкус – чертовски горький. Какой-то мужчина обхватил меня за плечи мясистой ручищей: – Ты осторожней с этой парочкой. Они тебе яйца открутят! Непременно открутят их, – настойчиво повторил он, – кр-рак! – чтобы я уж наверняка понял, что он имеет в виду. – Моя жена так со мной поступила. И мои проклятые дети. Но погоди чуточку. Он тряхнул головой, взмокшей от пота, и я заглянул в его глаза, темные, с кровавыми прожилками, очень темные. Это было все равно что глядеться в пруды истинного ужаса. – Знаешь, что я видел? – повторил он. – Liebe Gott [26], если бы ты знал… Его рука соскользнула с моего плеча, он весь обмяк и побрел прочь, качая головой. Люди повышали голос, когда он проходил мимо них, направляясь к выходу. Они тоже потели, хотя нельзя сказать, чтобы здесь было слишком жарко или что они много выпили: в комнате была всего пара-другая официантов пожилого возраста, и их подносов почти никто не касался. В воздухе тем не менее висел такой угар наркоты, что у меня самого голова слегка поплыла. Эта напряженность, которую я уловил в только что состоявшемся разговоре, – может, во всем виновата только травка, эта зараза, которая может изнутри заразить собравшееся общество, перескакивая из одной головы в другую, подобно молнии, и оскверняя воздух? Не это ли произошло здесь? Но в воздухе витала еще одна разновидность возбуждения – неспокойная, нездоровая, доходящая почти до экстаза и ощущаемая целой группой людей, которые собираются сделать что-то запретное и манящее одновременно. Я сразу вспомнил университетский альпинистский клуб и как мы собрались совершить абсолютно непозволительную вещь: прыгнуть с тросом с моста, находившегося недалеко от университета; вся эта бравада и кипение страстей – а пот между тем змейкой тек по позвоночнику в трусы. Вот и тут такое же ощущение. Разница состояла в том, что эти люди вряд ли пытались скрыть его друг от друга, как будто они уже через это все проходили и им было нечего скрывать друг от друга, разве что, пожалуй, от себя самих. Я уж начал было думать, не забрел ли случайно в какой-то кружок извращенцев, но тут мне вспомнилось обвинение в неонацизме и упоминание Брокена. Это место было знаменито в свое время не меньше Бранденбургских ворот, символа разделения Германии. Может, название позаимствовали для какого-нибудь неонацистского Bund'a? [27] Очень даже может быть. А может, оно и вовсе ничего не означает. Только где-то я это название все-таки слышал, но голос, его произнесший, я запомнить не удосужился. Так сказал Ле Стриж в состоянии крайнего недовольства; мой друг Джип-штурман побледнел при упоминании этого места. Раздавшийся грохот вернул меня от грустных воспоминаний в действительность. Совсем недалеко от того места, где я стоял, распахнулась дверь в комнату, и из заднего помещения внесли какую-то громоздкую мебель. Я заглянул в открывшуюся дверь и увидел комнату, которая по размерам была больше этой, а венчал ее огромный стеклянный купол. Вокруг сновали мужчины без пиджаков, явно готовясь к чему-то; они расчищали место и даже скатывали ковер. Конечно, это можно было сделать и раньше, прежде чем пришли гости; так почему же этого не произошло? Если только здесь не было какого-то секрета – такого секрета, который можно подготовить только под прикрытием вечеринки. Пол у слуг под ногами выглядел как мраморный, судя по внешнему виду и по звуку выставляемых графинов и чанов – нет, сосудов и кувшинов, с фантастическими орнаментами, позолоченных или золотых, с едва уловимым налетом древности. В полу тоже были золотые вкрапления, а среди мозаичных рисунков, вмонтированных в мраморную поверхность, самая большая фигура в центре зала выглядела знакомой. Только «знакомая» не значит «дружелюбная» исходя из того, что мне доводилось видеть. Но где же я сталкивался с – Stephen? Teufelschwanz, was machst du Verfluchter in dieser Stelle? [28] – Постой-ка, Лутц, ты меня разве сам не приглашал? В глазах на мгновение выразилось недоумение, но затем голос его смягчился. Однако у таких людей, как Лутц, мягкость – это не естественное состояние. – Да, да, конечно, прости меня! На вечеринку, gewiss naturlich! [29] Хотя я уже и надеяться перестал, что ты придешь! Не сказал? Извини, Стивен, но это собрание особенного… как это называется? Ложи. Тайной Ложи. Но как ты умудрился попасть сюда? – Фройляйн Инга-Луиза привела меня сюда, чтоб я встретился с тобой – вот как! – А-а… – Выражение лица у него сразу изменилось. – Ее никто не просил об этом. Глупая баба! Ей, наверное, взбрело в голову, что если ты появился так поздно, то целью твоего посещения может быть только одно. Хм! – Он надулся ненадолго, потер руки, затем посмотрел на меня слегка недоверчиво. – Мне нужно будет с ней перекинуться словечком. Если честно, меня все это огорчило. Ты и она – оба – несколько обесценили сюрприз, который я хотел для тебя приготовить. Специально для тебя. – Для меня? – Ну да. Я надеялся, что смогу пригласить тебя – и пожалуйста, не смейся! – стать членом этой Ложи. Может быть, даже сегодня вечером. А вы с ней все испортили! Я глубоко вздохнул. Самое время вспомнить об осторожности. – Лутц… это большая честь для меня. И с твоей стороны это очень мило. Только… впрочем, наверное, все это и к лучшему. Знаешь, как часто мне предлагали стать масоном? Но каждый раз я вынужден был отказываться. В компании у нас такая традиция: без страха и упрека. Я вспомнил моего бывшего босса Барри, который так никогда и не вступил ни в одну из милых его сердцу еврейских организаций, но почему-то мне не захотелось рассказывать об этом Лутцу. – Мы даже с ротарианцами никаких дел не имеем. Вот. Лутц добродушно ухмыльнулся, но в глазах его все еще поблескивал нехороший огонек. – Да ну тебя с твоей компанией! Конечно, я прекрасно понимал, что мне придется на тебя время потратить, порассказать тебе о нас, насколько мне это позволено. Для тебя это может оказаться крайне важным, Стивен. Нынешние масоны – это ерунда, так, мелкая сошка. Но мы имеем связь с настоящими вольными каменщиками, Стивен, организацией, которая издревле существовала на континенте. Она неизмеримо древнее и могущественнее и происходит от лож, членами которых были Моцарт и император Иосиф Второй. [30] Мы давно уже привыкли к тому, что наши ряды пополняются людьми, наделенными властью, самыми выдающимися людьми своего времени. Правительства составлялись или разгонялись в наших салонах, королей свергали с престола, люди получали состояния или разорялись. Во времена потрясений или войн мы предлагаем убежище, понимание, постоянную взаимопомощь, которая не знает границ между нациями. – Он понизил голос. – А тем, у кого достаточно воображения, чтобы осознать это, мы предлагаем познать силы, которые поистине являются основой всего сущего. Я сейчас больше ничего не скажу, но то, что я рассказал, – все истинная правда. Я ходил по тонкому льду. – Звучит заманчиво, но мои принципы… – Твои? – прогрохотал он. – Да ты уже достаточно взрослый мальчик, чтобы понимать, что принципы – это то, что ты создаешь сам. К тому же принципы ведь для тебя не главное, так? – Он крякнул и протянул мне еще один бокал шампанского: – «Вдова Клико», и не моим шумным юным друзьям внизу его глотать. Хотя знаешь, Стив, – он усмехнулся, и мне показалось, что сейчас он пихнет меня в бок, – мы бы им кое-что смогли показать. Мы трудимся по-крупному, но и играем по-крупному – и я уже знаю, что к тебе это тоже относится! Как насчет девушек, которых ты здесь видел? Ну, после нескольких часов, проведенных здесь… – Он приподнял брови, округлив глаза, которые приобрели озорное выражение. – Ты понимаешь, о чем я говорю? Я оглянулся по сторонам, и он фыркнул: – Нет, конечно, не с этой братией, не с этими старыми Katzen. [31] Они тут просто за компанию – verstehn? So gut. [32] Но я обещаю, что ты испытаешь нечто, что перевернет все твои представления о жизни, герр Ratspraesident, все перевернет. Есть девушки, красивые девушки, которые… у меня просто нет слов. Это необходимо пережить. Я внутренне содрогнулся, но обижать его не хотел. Я попытался найти правильный ответ, мягкий отказ, который не позволил бы ему обидеться сразу. – Лутц, я… я действительно впечатлен. Но, как бы там ни было, ты знаешь, как это бывает? Я уж лучше пойду своей дорогой. Он посмотрел на меня в упор и затем разразился громоподобным смехом. – So, g'wiss, und wer soll denn das Papier lecken, hah? [33] И ты всегда куришь сигареты с фильтром, ха-ха-ха! Ну что ж, я тебя за это могу уважать. Но ты бы лучше поосторожней был, Стивен, когда отказываешься от знания. Нет такого человека, у которого его было бы достаточно. – Поверь мне, я знаю это. Может, ты смог бы мне еще об этом рассказать. В другой раз. Сейчас я немного устал, и меня очень трудно в чем-нибудь убедить… – Aber naturlich. [34] Но становится поздно, и… Он оглянулся по сторонам. Мужчины в соседней комнате неуверенно поглядывали на меня, как, впрочем, и прочие гости. – Ты понимаешь? Если ты сегодня не с нами… – Ну конечно, я понимаю и не хочу мешать. – Вот и замечательно. Конечно же, ты можешь присоединиться к тем, кто веселится внизу, – или, что, тоже не хочешь? Тогда я сам провожу тебя. – Он обернулся и обрушил целый град указаний на остававшихся – не по-немецки, скорее это было похоже на польский язык или на какой-то южнославянский диалект. Люди побежали обратно в смежную комнату, и я увидел, как несколько гостей, или членов ложи, или кем они еще там были, бегут туда словно на помощь, со все нарастающим чувством беспокойства. Я бросил последний взгляд на эту крепкую инкрустированную дверь, но мне на плечи тут же легла рука Лутца, который выпроводил меня вон. На сей раз мы прошли коротким путем, по темной лестнице, мимо закрытых дверей, обходя стороной раздававшийся внизу гул голосов. Я уже подумал было, что меня сейчас вытолкнут с черного хода, но Лутц как-то внезапно вывел меня в главный зал. Он остановился, чтобы представить меня нескольким гостям, по-видимому не самого высокого полета, а затем сгреб меня своими ручищами и увел. Моя машина уже ждала меня, мотор гудел, и фары горели. Я залез внутрь, а Лутц принялся громко и настойчиво давать мне ненужные указания о дороге в город. Он, казалось, твердо решил позаботиться обо мне и долго еще стоял и махал мне рукой, когда я отъезжал по посыпанному гравием двору к дорожке. И снова фонарики следовали за мной, пока я проезжал по парку, – наверное, какое-то сенсорное устройство, подумал я, специально, чтобы не разгонять ночь блеском огней, но как бы там ни было, а я чувствовал себя выставленным напоказ. Смешно, но волоски у меня на шее под воротником встали дыбом. Как будто за мной наблюдали, как будто что-то преследовало меня, спрятавшись среди теней. Я не мог избавиться от этого ощущения. Я нажал на тормоз и огляделся по сторонам. Нависшая прямо над машиной ветка рододендрона подпрыгнула и взлетела вверх, и тут же всей массой листьев опустилась на капот. Я еще раз резко дал по тормозам, а рядом, просвистев в воздухе, опустилось еще что-то, запустив пригоршней гравия в дверцу машины рядом с сиденьем водителя. Я изо всех сил нажал на педаль акселератора. Стоило машине сорваться с места, как на лобовом стекле тотчас блеснула яркая зеленая точка. Затем сквозь открытое окно снова просвистело, и что-то пролетело рядом с моим ухом; окно позади меня треснуло. Я пригнулся, переключил скорость и увидел, как еще два фонтана гравия брызнули по обе стороны от машины. Но вот я уже приближаюсь к воротам. Охранники вскочили, и я уже думал, что они кинутся преграждать мне путь с автоматами наперевес; но вместо этого они распахнули ворота с такой же предусмотрительностью, как и прежде, так что мне практически не пришлось снижать скорость. Я пролетел сквозь ворота, небрежно помахав рукой, так и ожидая пули в спину. Я видел, как изменились их лица, когда они заметили гигантскую трещину в заднем стекле. Слишком поздно: я уже был за воротами и ехал вниз по направлению к деревне. Но лишь когда булыжная мостовая ее главной улицы зашуршала у меня под колесами, я решился замедлить ход и остановиться, весь дрожа и недоумевая, кому, черт побери, понадобилось гоняться за мной со снайперской винтовкой с лазерным прицелом. Я не мог настолько сильно обидеть Лутца, а если бы такое и случилось, существовала куча более простых способов избавиться от меня, да и к тому же не в своих владениях. И не таков был Лутц, чтобы выпустить меня из своих ворот. Но кто бы это ни был, он промахнулся. А может, это было лишь предупреждение? Я протянул назад руку и дотронулся до искореженного окна; дюйм-другой, и такое произошло бы с моей головой. Предупреждения так близко не летают. Это означало, что наш снайпер был настоящим убийцей, только не очень умелым: может быть, сказался недостаток практики. Я вздохнул поглубже и поехал по направлению к автобану; эти маленькие петляющие аллейки выбивали меня теперь из колеи. За каждым поворотом я так и ожидал снова увидеть зеленый огонек, но затем ничего не случалось. А на автобане я мог прибавить скорость, и в меня будет не так легко попасть, а уж в потоке других машин и вовсе невозможно. Знак Einfahrt [35], который обычно вызывал у меня усмешку, когда я достиг его на этот раз, показался мне вратами рая, а ухабистое асфальтовое покрытие – достижение Третьего рейха – шелестело спокойно и надежно. В меня стреляли чаще, чем в большинство из кого бы то ни было, но, если уж на то пошло, чем дальше, тем меньше мне это нравилось: каждый промах приближал еще на одну зарубку то самое неминуемое попадание… Я опустил ногу на педаль газа и дал волю машине. Я предпочел бы из соображений безопасности, чтобы на дороге было чуть-чуть побольше машин. Ладно, по крайней мере я могу ехать на полной скорости. Мое внимание привлек рев, раздавшийся сзади, – звук сорвавшейся с места гоночной машины. Я осмотрелся по сторонам, увидел затемненные окна салона совсем рядом, увидел, как оконное стекло опускается. При виде этой гоночной машины я едва не рассмеялся, пока не понял, зачем она здесь. Я резко пригнулся, схватился за руль, чтобы свернуть в сторону, и закричал во весь голос. Огромный черный грузовик, не спеша двигавшийся чуть впереди меня, превратился теперь в ревущее и грозно раскачивающееся из стороны в сторону чудовище, преграждающее дорогу и оттесняющее меня к обочине, к бетонному бордюру и кромешной тьме за ним. Я вильнул, нажал на тормоз; грузовик на полной скорости врезался в бетон прямо передо мной и тут же был отброшен назад вместе с каменными обломками. А вот и снова этот чертов «мерc»! Я резко повернул вправо и тут же увидел колеса грузовика, нависшие над моей машиной, подобно вращающимся винтам мясорубки, теперь уже слишком близкие и неотвратимые. Послышался глухой треск, взорвалось осколками покалеченное заднее стекло, а «мерc», подрезавший меня, скатился по ним, как шарик с рулетки. Судорожно пытаясь перейти в режим торможения, я краем глаза видел, как его вынесло на середину дороги и кинуло к противоположному бордюру, вдоль которого он пролетел еще немного, а затем перевернулся со звуком расплющенной консервной банки. Я развернулся, когда грузовик поехал на меня, дал по газам и почувствовал, как двести пятьдесят лошадиных сил завладели дорогой и встали на дыбы. Друг или враг, грузовик теперь не мог лелеять ни малейшей надежды нагнать меня. Он остался далеко позади, и в этом не было ничего удивительного. Ветер свирепо задувал через заднее стекло; если бы не грузовик, вместо него пострадало бы боковое стекло, а может быть, и я сам. Прежде меня колотило; теперь я был просто вне себя от гнева. Было почти два часа ночи, когда я возвратился в гостиницу. У заспанного портье глаза на лоб полезли при виде искореженной машины. Я успел уже известить полицию о происшедшем. Не то чтобы я думал, что это что-нибудь даст, просто не хотел иметь сложностей с компанией по прокату машин. Полицейские вели себя вежливо, но настроены были скептично. Они поинтересовались, не повлияло ли правостороннее движение на мои познания в области правил вождения, и хотели было уже заставить меня подышать в трубочку – но тут выяснилось, откуда я ехал. Одного упоминания Лутца и «Си-Трана» хватило, чтобы все изменилось: «Да, сэр, нет, сэр, такого не должно случаться, сэр, но тем не менее случается». Все это еще больше вывело меня из себя, и, дабы избежать дальнейших объяснений, я сказал, что припаркуюсь сам. Выбрал я самый неприметный уголок в тени с боковой стороны гостиницы, и это напомнило мне о номере 1726. Я нашел глазами окно, но свет в номере был выключен. Все же я удержался от соблазна кинуться туда и выжать из нее очередные объяснения. Лучшее, что я сейчас мог сделать, – это выбраться отсюда поскорее и вернуться домой, чтобы там посоветоваться обо всем происшедшем с людьми, заслуживающими доверия. Не знаю, как это случилось, но во время всей этой сумасшедшей гонки мое подсознание опознало тот странный символ на красивом мраморном полу, и это меня глубоко взволновало. Уж лучше бы он оказался чем-нибудь вроде свастики – это я еще мог бы понять, с ненавистью, но все же соотнести с реальными историческими событиями, с ужасами, относящимися к миру людей. Но в последний раз я видел этот рисунок не где-нибудь, а среди дьявольских переплетений непристойной резьбы на высокой корме волчьего корабля «Сарацин». Геометрически правильная пятиконечная звезда внутри двойного круга из надписей, эмблема дурных намерений, магический знак. Хотя внутри этого рисунка было нечто напоминающее замысловатый мозаичный орнамент… Я внезапно остановился, повернулся. Позади что-то шевельнулось, что-то напоминающее мгновенную вспышку света, и еще что-то прошуршало. Стоило мне повернуться, и все замерло, а затем снова зашуршало, но уже громче. Над капотами припаркованных здесь машин нечто парило, нечто различимое только в отшлифованных до блеска зеркалах автомобилей, – легкий туман, дрожавший и колебавшийся, словно волоски амебы. Вот я уже вижу это в воздухе, когда на него попадает отблеск огней. И снова этот звук – не шорох даже, а скорее едва слышный хриплый вздох. Казалось, ничего и нет вовсе, но я не мог избавиться от мысли, что мне очень не хотелось бы оказаться окутанным этим низким облаком. Я попятился и увидел, что оно вздымается на дыбы, нависает надо мной, едва уловимое мерцание на фоне низкорослых деревьев и одинокого, низко висящего фонаря, – и вдруг, ни с того ни с сего, оно стало белее и гуще, как будто туман собрался со всей округи и заполнил его. Оно стягивалось в густое туманное облако. Я повернулся и побежал. Краем глаза я видел, как нечто тоже движется, перемещаясь вперед, по моим следам, и блестит между припаркованными машинами, скользя по их холодному металлу, как нежное прикосновение. Оно двигалось быстро, но я был быстрее: кинулся к фасаду гостиницы и буквально упал внутрь сквозь распахнувшиеся с шумом стеклянные двери. Портье как зачарованный уставился на меня. – Туман, – объяснил я. Это слово [36] значит по-немецки «навоз», но другого объяснения я тогда придумать не мог. Прихрамывая, я добрался до лифтов и поднялся к себе в комнату. Но хоть я и устал как собака, все же налил себе выпить и вышел на балкон, не в состоянии точно оценить все, что произошло со мной за последнюю пару часов. Физические атаки – может быть, но я даже представить не мог, кто мог получить от этого выгоду. Но и эти атаки казались теперь невероятными, даже слегка смешными, как будто я все несколько преувеличил, исказив свои воспоминания. Да тут еще этот туман, – ладно, со мной и раньше случались невероятные вещи. Но уж это-то, конечно, не что иное, как шутки перепуганного воображения. Даже истерия, подстегнутая стрессом. Но, посмотрев с высоты вниз на парковку, я увидел, что она все так же затянута легкой дымкой, от которой вокруг фонарей образовались светящиеся ореолы. Первый этаж гостиницы был также окутан туманом. Он зашевелился, когда я перегнулся через перила балкона, и мне показалось, будто он протянул ко мне длинное щупальце, подобно волне, взбирающейся на утес в море. Но его затея не удалась, и, подобно волне, он упал назад, туда, откуда пришел, распространяя вокруг легкую рябь призрачного волнения. Этой ночью я свалился в постель крайне уставший, и неспокойно было у меня на душе. Я все думал, во что же я ввязался, что такое сотворил. Несколько раз я просыпался от этих снов в холодном поту, но из всей ужасающей мешанины остался всего лишь один образ. Карта Европы, нарисованная ребенком в старом школьном атласе и потемневшая от времени, а по ней расползлась паутина, серая, запутанная, грязная паутина, полная пожухлой смерти. А в самом ее сердце, напряженный, злобный, готовый к прыжку, засел маленький черный паук. |
||
|