Романов ВладиславЗамок с превращениями

Владислав РОМАНОВ

Замок с превращениями

Фантастическая повесть

________________________________________________________________

ОГЛАВЛЕНИЕ:

В м е с т о  п р о л о г а (объясняющего в старых книгах

то, что следует читать между строк)

Г л а в а  1. О девочке Маше, Алике, Ларике и начале

необычного путешествия, а также непонятно почему, но и о Флоре

Галимзяновой

Г л а в а  2. В ней впервые рассказывается о Вечерней

стране, которой нет на географических картах, о встрече с

бабушкой и о том, что Азриэль фон Креукс жив

Г л а в а  3. Где мы знакомимся с Великим Магом и его

юностью

Г л а в а  4. Где мы снова возвратимся в Вечернюю страну

Г л а в а  5. О нелегкой жизни Великого злого Мага в

условиях "развитого социализма", оно же время застоя

Г л а в а  6. В ней мы наконец-то встретимся с

Петуховым-отцом и узнаем о голосах и смятении его души

Г л а в а  7. В ней много веселого, забавного и, впрочем,

серьезного

Г л а в а  8. В ней мы вернемся в далекое средневековье и

узнаем, как началась судьба Великого Мага и чародея Азриэля

Креукса

Г л а в а  9. Продолжение событий, начавшихся в

предыдущей главе

Г л а в а  10. В которой мы снова возвратимся к

Петухову-отцу и его необычному состоянию души и тела

Г л а в а  11. Где Маша оправдывает свое имя 

Мария-победительница

Г л а в а  12. Продолжение истории о Змейке, Азриэле и

Ганбале

Г л а в а  13. Она рассказывает о любви Азриэля и

Эльжбеты

Г л а в а  14. В ней Грымзина предстает в необычном для

себя облике; Алик Лавров узнает о своем будущем, а читатель

кое-что новое

Г л а в а  15. Где мы узнаем о том, что происходило после

заплыва, а также о пробуждении Машиной души

Г л а в а  16. О поединке между Петуховым-отцом и Великим

злым Магом и о перстне с рубином

Г л а в а  17. О необычном консилиуме, о протекции Алика

и его тревогах

Г л а в а  18. В которой рассказывается сказка "Замок с

превращениями"

Г л а в а  19. Анна Мандоне становится помощником Азриэля

Г л а в а  20. В которой Маша на равных разговаривает с

Великим злым Магом

Г л а в а  21. В которой читатель снова побывает в

Вечерней стране и вернется обратно вместе с Машей, совсем

повзрослевшей

В м е с т о  э п и л о г а, который как будто

рассказывает совсем о другом

________________________________________________________________

Вместо пролога

(объясняющего в старых книгах то, что следует читать между

строк)

Дипломант Всесоюзного фестиваля самодеятельного творчества хор пенсионеров при ЖЭУ № 33 исполнял песню Серафима Туликова "Родина". Запевала обычно Грымзина из девятнадцатой квартиры по Малому Кривоколенному, и баянист Шляпников, он же и художественный руководитель на полставки после того, как проводили в последний путь заслуженного работника культуры Семена Шмулевича, привычно качнул ей головой. "Ро-о-о-ди-на-а-а!.." - вдруг звонким почти юношеским дискантом мелодично вывела Грымзина, и у инструктора областного Дома народного творчества Валентина Петровича Шалимова слегка вытянулась физиономия, припухшая еще со вчерашнего вечера. Расправились тяжелые складки, и звук, пробившись сквозь треск и гул, образовал спасительный ручеек, мгновенно расчистивший болевую зону. Голова у Шалимова перестала шуметь, и он вспомнил то, что позабыл еще со вчерашнего вечера: зайти к дворничихе Венере Галимзяновой и забрать у нее стиральный порошок "Лотос", который та достала для жены в обмен на трехрублевые колготки. "У Шляпникова вроде бы еще портвейн "Кавказ" остался или мне показалось?.." - подумал Шалимов. Он закрыл на мгновение глаза, любимая песня один к одному звучала точно так же, как в исполнении хора мальчиков при Московской консерватории.

Он открыл глаза и увидел три ряда пенсионеров - лысые черепа, обтянутые бледно-желтой кожей, крашеные космы, морщинистые печальные лица. И пели, как подобает пенсионерам, правда, чуть высоковато, но что делать, стар да млад, одна душа, как говорится... Валентин Петрович закрыл глаза, и снова зазвучал хор мальчиков с чистыми, звенящими, трогающими за душу голосами, "Как это интересно получается?! - подумал он. - С открытыми глазами - одно, с закрытыми - другое?.. Явление природы, феномен!.. А может, я и есть феномен?! А?!"

Шалимов вздрогнул от такого вопроса и даже оглянулся. Но за спиной никто не сидел. "Нет, а что, а вдруг я тоже - феномен?!" Шалимов тихо ругнулся на радостях от такого собственного открытия и почувствовал, что голова совсем свеженькая и даже мерзнет с затылка. И вообще, он чувствовал себя сейчас гораздо лучше, чем вчера и даже чем пять минут назад. "Искусство, оно все же облагораживает!.." "Мои родные кра-а-а-я!.." затянул Шалимов, вспомнив и речушку Ласьву, и свое босоногое детство, и деревушку Сопени на взгорке... Шалимов расчувствовался и сам не заметил, как уже запел во весь голос, не в лад, невпопад, Шляпников махнул хору, чтобы все замолчали, и минуты две хор слушал одного Валентина Петровича Шалимова, с хрипотцой выпевавшего дорогие сердцу слова. Спохватившись, Шалимов наступил на горло собственной песне и сердито махнул Шляпникову рукой, чтобы продолжали дальше. Хор покатил дальше, и Грымзина снова пробила ручеек в сопревшем от конфуза сознании Шалимова. Он облегченно вздохнул. "Вот тихушники!.. - не без злости проговорил в душе Шалимов. Обязательно надо своего же ответственного работника подлягнуть! Я тихо себе подпеваю, можно сказать проникаюсь их проблемами, ан нет, надобно тебя выставить в неподобающем виде. Как дурака какого! Вот, мол, пришел и поет себе! Да хоть и пою?! А ты сделай вид, что не замечаешь! Уважь, как говорится!.." - Шалимов еще хотел что-то сказать, но забыл, увидев, что и вправду Крюкова нет. "И ведь не докажешь, что нет, - вздохнул он. - Как уж вывернется!.. В особое положение себя поставил, от критики отгородился! Тренер по плаванию! В сауне, небось, сидит с девицами полуголыми! Доложу, конечно, Правлению, толку-то что только?! Им, Великим Магам, любые выходки сходят с рук! Управы на них нет!.."

Шалимов еще долго так шипел, пока не почувствовал, что ручеек куда-то сгинул, и в голове снова осел треск и гул. "Ну, вот, доигрался, доворчался!" - подумал Шалимов и решил больше никогда не думать о Магах плохо. "Слово даю! В последний раз! Прошу поверить!.." - умоляюще проговорил он, замер и вдруг снова услышал журчание ручейка. "Пронесло!" как порыв освежающего ветра мелькнуло в сознании. Шалимов даже повеселел и снова вспомнил про "Кавказ", который ему явно не примерещился. "Только бы не забыть про стиральный порошок!.." "Родные кра-а-а-я-я-я!.." - пропел он негромко. Бодрость духа снова возвращалась к нему.

Вечерняя спевка подходила к концу. Шалимов был удовлетворен состоянием дел в хоре, заверил пенсионеров, что будет готовить документы на представление хору звания "народного".

- Вы достойны этого! - ободряюще сказал он. - Думаю, Правление нас поддержит!.. Репертуар хороший, чувствуется художественная рука товарища Шляпникова!.. Вы будете первый народный хор среди всех ЖЭУ города. Это обязывает!..

Пенсионеры разошлись по домам воодушевленные. А Шалимов остался, чтобы высказать еще частные замечания баянисту Шляпникову, тем более что их поджидал слесарь Баратынский, истосковавшийся по простому человеческому общению. Вообще-то он тоже ходил в хор, но именно от этой спевки Шляпников его освободил, так как Баратынский слуха не имел, а глотку драть любил. Зато у него и Шляпникова всегда оказывались совместные интересы другого рода, не совпадавшие с интересами тех, кто слух имел. Шел май, пекло нещадно, хотя в точности никто не мог сказать: май шел или июнь. Это был тот редкий случай, когда время, в общем-то даже и не шло, а, честно говоря, стояло на месте, а если и шло, то совсем в другую сторону. В какую, никто тоже не знал, да и узнать было негде. Работы хватало под завязку, планы составлялись огромные, графики делались один напряженней другого, потому что все теперь двигалось вперед семимильными темпами. Так что, никто и не интересовался, идет время или нет.

Шалимов же чувствовал напряжение на себе. И Шляпников с Баратынским чувствовали. И были счастливы небывалым чувством причастности. Вот вкратце такая обрисовывалась обстановка того времени. Или этого, потому что неважно, не о нем речь, ибо в пространстве многое сходится, даже две параллельные прямые. Во всяком случае, пока Шалимов, Шляпников и Баратынский оживленно обсуждали частные вопросы, Азарий Федорович Крюков действительно сидел с полуголыми девицами в сауне. Точнее, девицы были вообще голые, но в простынях. И не простые девицы, а пловчихи, и сидели они в родной сауне бассейна "Буревестник". Крюков же устал за день и не вслушивался в разговор Шалимова, Шляпникова и Баратынского. Тренировал Крюков второй состав молодежной женской сборной университета, тренировал уже восьмой год, и спортсменки своего "папашку", как звали его за глаза, не стеснялись.

Глава 1

О девочке Маше, Алике, Ларике и начале необычного путешествия,

а также непонятно почему, но и о Флоре Галимзяновой

Солнце еще не всходило, но слабый свет уже лился сверху невидимым дождем, асфальт загадочно блестел, кусты жимолости волнительно вздрагивали, и так одуряюще пахло жасмином, что непременно должно было что-то случиться.

Маша не шла, а летела по двору, точнее ее кто-то легонько подталкивал в спину. Это было смешно и удивительно одновременно. Смешно, потому что толстушка Маша издали напоминала тумбочку, и видеть, как летит тумбочка, было смешно, но и удивительно, ибо мало кто видел, как летают вообще тумбочки. Вот и летела похожая на тумбочку Маша, а ее белые летние туфельки стучали так громко, что мгновенно проснулась дворничиха Венера Галимзянова, жившая через дорогу, в доме напротив, и очень удивилась тому, как рано начал работу слесарь Баратынский: ходики показывали только три часа утра, а Баратынский грозился нагрянуть в восемь, что само по себе было уже невероятным, но, чтобы начать менять трубы в три утра, такого даже при Сталине не видели. Не успела дворничиха Венера помянуть имя Сталина, как Машенька завернула за дом и остановилась как вкопанная.

Так бывает, когда идешь себе преспокойненько, думая о самом обычном, ну, к примеру, из чего крылья бабочек сделаны (из пыльцы, что ли?), как вдруг, подняв голову, видишь на первом этаже панельного дома живую тигриную голову. Голова преспокойненько себе дремлет на солнышке, а увидев тебя, лениво, но вежливо скажет: "Ну, что ты, девочка, глазеешь?.. Тигра, что ли, не видела?!"

Тигры, конечно, спали еще в зоопарке, но у въезда во двор стояла настоящая серебряная карета, запряженная тройкой белоснежных лошадей. Неизвестно, откуда вдруг появился возничий, мальчик с копной светлых кудрей и большими голубыми глазами. Он застенчиво улыбался и никак не мог принять нужную позу. Дело в том, что возничий был соткан из тысячи мельчайших рыжих пылинок, роящихся облаком у кареты, и это живое бурлящее облако то превращалось в мальчика, то растекалось в стороны и снова заполняло контуры мальчишеского тела, причем это растекание мучило и возничего, он боялся как бы Машенька не испугалась его странного вида, который то и дело менялся: вытягивался нос, съезжало лицо, закручивались руки.

Не мальчик, а рыжее облако с носом, большим ртом и глазами. Возница то и дело приводил себя в порядок, стараясь держаться при этом в полный рост. Он успел распахнуть дверцу кареты, мученически улыбнуться и пригласил Машу войти, протянув ей руки. И едва Маша коснулась его невесомой легкой руки, как в тот же миг сильный электрический ток пронзил ее; она чуть не потеряла сознание от внезапного удара, но уже через секунду почувствовала себя свободной от всякого притяжения, в том числе и земного. Она впорхнула в карету, и тысячи запахов вскружили ей голову. Возничий заглянул в карету и, смутившись, представился:

- Меня зовут Ларик, я взял на себя смелость представиться сам, надеюсь, что Вы на меня не разгневаетесь за такую вольность, просто я давно мечтал об этой встрече и сейчас мои мысли смешались!..

Он держался за ажурную из серебряных паутин дверцу и смотрел так грустно, будто все еще извинялся за свое глупое и бесформенное состояние, однако и Маша теперь плавала в карете, как облако, постреливая рыжими пылинками, и могла сколько угодно вытягивать шею или вообще превратиться в одну длиннющую руку и сорвать у Грымзиной из девятнадцатой квартиры красную головку мальвы, что Маша тотчас и сделала.

Послышался топот ног по тротуару, Ларик оглянулся и растерянно посмотрел на Машу. Выглянула и Маша, увидев около кареты Алика Лаврова, с которым училась в 7 "б" и в которого была тайно влюблена, хотя Лавров всем сердечным мукам предпочитал химию, а если и обращал свое драгоценное внимание, то, конечно, не на Машу-тумбочку Петухову, у кого нос уточкой и вообще ничего выразительного в лице: так, одна болезненная мечтательность. Вот разве что глаза светлые-пресветлые, и Петухов-отец однажды заметил, что они у нее в темноте светятся и можно даже лампу на столе не включать.

Петухов-отец после работы почти всегда сидел за письменным столом, писал диссертацию, которая ему была не нужна, а нужна маме-Петуховой. Вообще ужасно, когда все под одной фамилией, все Петуховы!.. Отец то и дело напоминает маме, что надо продолжать род Петуховых, а значит, заводить сына Петухова. Но это их заботы. Однажды Маша на цыпочках зашла к отцу в кабинет, думая, что он работает, а он просто сидел в темноте за столом.

- Папа, ты что делаешь?.. - испуганно спросила Маша.

- Диссертацию пишу, - ответил из темноты отец.

Диссертация и жизнь Петуховых-старших пока к делу не относятся, важно лишь, что Алик, несмотря на любимую химию, всегда косил взглядом в сторону Флоры Галимзяновой, младшей дочери дворничихи Венеры Галимзяновой, ибо Флора имела много преимуществ перед Машей. Во-первых, была стройной брюнеткой, которую в трамвае принимали за дамочку, и ухажеры всех мастей роем вились вокруг Флорки. Во-вторых, у нее было кукольное личико, что в представлении Алика означало высшую степень красоты. В-третьих, одевалась Флора лучше всех в школе - и каракулевая шубка, и сапоги, и золотые сережки, и духи "Нина Ричи", которых даже у Беллочки не было (Белла Ефимовна, математичка, их классная). "А одеваться в наше время - это все равно что университет кончить"*, - любила повторять мама-Петухова. В-четвертых, Флора дружила с Птицыной, которая была страшнее атомной войны, и, конечно же, на ее фоне она выглядела сногсшибательно. А это уже выказывает ее ум, комментировал Петухов-отец, встревая в обсуждения жены и дочери, после чего его снова выгоняли писать диссертацию.

_______________

* Из афоризмов Петухова-отца (здесь и далее прим. автора).

- Ни трамваи, ни автобусы не ходят, - пробухтел Алик, сам не понимая, зачем он приперся сюда в три часа утра, но замолчал, ибо увидел такое, отчего на него напал столбняк: Маша из тумбочки превратилась в русалку с хвостом, ибо ножки ее, едва она взмывала с сиденья, превращались в золотисто-красный хвост.

- Извините, - вдруг покраснев, деликатно проговорил Ларик. - Но разве Вы должны были прийти сюда в столь ранний час?..

- А я откуда знаю?! - поеживаясь от утреннего холодка и не отрываясь от Маши, зевнул Алик. - Сказали: одевайся и беги! Я и побежал!..

- Давай, возьмем его! - неожиданно сказала Маша, и Ларик, помедлив, вздохнул, открыл дверцу и подал руку.

От прикосновения Алик вспыхнул странным светом, мелькнули искры, что-то затрещало, но через мгновение и он превратился в пушистое облако из рыжих пылинок и тотчас влетел в карету.

- Он чуть не сгорел! - побелев всем своим облаком, прошептал Ларик.

Лошади нетерпеливо забили копытами, послышалось ржанье, потом удалой посвист, карета рванулась, и Маша с Аликом от резкого толчка закувыркались на подушках.

- К морю! - воскликнула Маша, хотя еще секунду назад она никуда не собиралась.

Опомнившись, Маша выглянула в окно и чуть не задохнулась от увиденного: лошади неслись по воздуху.

Глава 2

В ней впервые рассказывается о Вечерней стране, которой нет на

географических картах, о встрече с бабушкой и о том, что

Азриэль фон Креукс жив

О, кто не летал в серебряной карете, запряженной тройкой белоснежных лошадей, тот не знает, какое это потрясающее удовольствие! Тебя так и наполняет воздухом, раздувает, разносит во все стороны, но ты не разлетаешься по частям, ты только вытягиваешься, сколько угодно твоей душе, и вновь собираешься в комок или просто полощешься на ветру, как знамя. А внизу мелькают ромбики, квадратики и прямоугольники пшеничных полей, словно божьи коровки, разбросаны домишки, как цветные лоскутки, дразнят глаза клеверные, ромашковые и васильковые луга.

Маша и думать позабыла об Алике, смеялась, хлопала в ладоши, кричала, как сумасшедшая, кувыркаясь на подушках кареты.

Алик оторопело смотрел на Машу, не понимая, что с ней произошло: из тумбочки она вдруг стала стройной и длинноногой, ее утиный носик выпрямился, заострился, чуть удлинились скулы, а глаза стали такими большими и глубокими, что он долго не мог оторвать восхищенного взгляда. Его же лицо, наоборот, сделалось таким скучным, невыразительным и пресным, хотя не изменилась ни одна черточка, что Маша, взглянув на него, даже закашлялась, ибо, глядя на Алика, только и хотелось кашлять. "Какого черта он потащился за нами, только настроение будет портить", - подумала она, и Алик, прочитав эти мысли, совсем скис, как молоко на подоконнике в жаркий день.

Через несколько секунд карета остановилась на берегу моря. Огромный красный диск солнца неподвижно стоял на горизонте у самой воды, обозначая вечер, бледно-оранжевое оперение блестками рассыпалось по воде, тихо покачиваясь на умиротворенной глади моря. Только у берега вода оставалась темно-зеленой, и ближний воздух тоже искрился темно-зелеными, опаловыми искорками. Стояла такая тишина, что было слышно, как по дну, переваливаясь, ползали крабы, царапая камни.

Маша не могла оторвать глаз от удивительных красок, переливающихся в воздухе, а кроме того, она в первый раз видела море!..

Алик тем временем придирчиво осмотрел карету.

- Обыкновенная карета, только двигатель странный; он куда-то спрятан... Интересно, на чем он работает? - пробормотал он, подходя к Маше.

- На воздухе, - сказала Маша.

Алик хмыкнул, искоса посматривая на Машу, точно не веря, что она может быть такой - длинноногой и похожей на русалочку. Он вздохнул, сбросил на песок рваные кеды, пощупал песок. Он был такой же, как на земле, только прохладный. Не холодный, а еле-еле теплый. Алик снова подошел к карете.

Она была сплетена из тончайших серебряных кружев. Маша только сейчас рассмотрела весь рисунок, нанесенный на боковую стенку. На ней открывался взору средневековый город с узенькими улочками, башенками соборов, возле которого торчал одинокий незнакомец, как две капли воды похожий на Алика. В руках он держал змейку. "Странно, - подумалось Маше, - при чем тут Лавров?.."

Алик подошел к лошадям и долго смотрел на них. Пристяжная покосилась на него и фыркнула.

- Странно все это, - вздохнув, сказал Лавров. - Солнце стоит на месте, освещение вечернее, и берег странный, песочек без одной соринки, теплый, я такого берета не видел...

Берег тянулся далеко-далеко, равнинный, до самого горизонта ни одного деревца. Только обломки скал, кратеры, даже старинный замок, точно нарисованный, вдали. Да и море казалось мертвым, без волн, и зеркальная темная гладь холодно отражала низкое небо и низкое предзакатное солнце. Маше захотелось спросить о замке вдали, она оглянулась, ища Ларика.

Он сидел на камнях рядом с водой в белоснежной широкой блузе с большим кружевным воротничком и в бархатных черных брючках, закатанных до колен. Теперь из облака он превратился в худенького подростка, лет пятнадцати, с длинной шеей и живыми черными глазами на бледном Лице.

Заметив Машенькин взгляд, он поднялся и влюбленно посмотрел на нее, так что Лавров даже нахмурился.

- А купаться здесь можно?! - спросила Маша.

- У замка есть озеро, и там очень чистая теплая вода. А по этому морю ходить можно... - сказал Ларик.

- Как ходить?! - не поняла Маша.

- Обыкновенно, - улыбнулся Ларик.

Маша подошла к воде, осторожно коснулась ее ногой. Остался след, но через секунду поверхность снова стала гладкой и ровной. Маша сняла туфельки, побежала босиком по ровной глади, подпрыгивая и кувыркаясь, словно на батуте. Она снова почувствовала себя легкой и невесомой, проделывая в воздухе самые невозможные сальто-мортале, от которых бы их физрук Осипов обалдел на сто лет.

Маше вдруг показалось, что она вот-вот взлетит. Она настолько поверила в это, что, резко оттолкнувшись, вдруг и в самом деле взлетела, сначала ввысь, а потом развернулась и, по-птичьи взмахнув руками, стремительно понеслась над водой и над берегом, над Лавровым, который откуда-то раздобыл книгу и тут же уткнулся в нее. "О, разве можно в этот миг читать книгу?!" - завопила от радости Маша. - "Что за несносный Лавров, который в насмешку над всеми повсюду читает книги?! Он свихнется когда-нибудь от них, это точно", - сказала она сама себе, и на мгновение ее вдруг накрыло леденящее облачко страха, будто она произнесла пророческие слова. Маша хотела вернуть их назад, но морозное облачко уже отлетело от нее и стремительно понеслось вниз, к берегу; Маша кинулась вслед за ним, как вдруг уже у самой земли чья-то сильная рука схватила ее и снова вынесла назад, к морю, над которым постоянно висела теплая полоса воздуха. Ее спасителем был Ларик.

- Ты могла разбиться, - извиняясь, смущенно пробормотал он.

Маша хотела спросить у него, что это было за облачко, но Ларик показал ей замок, и она увидела, что он уже не нарисованный, а настоящий, и густой лес окружает его, и блюдце озера блеснуло вдали.

Запахло йодом и водорослями. Ларик заволновался, снова взял ее за руку, и они, качнувшись, набирая скорость, словно большие птицы, полетели к замку.

О, кто не летал, тот не знает сколь упоительно это чувство полета! Забываешь обо всем на свете, ветер свистит в ушах, и теплый воздух омывает тело. Маша в блаженстве закрыла глаза и потихоньку про себя запела, и тотчас незримый хор голосов откликнулся на ее песню. Маша поначалу не поверила и только потом поняла, что в этом мире все желания сбываются и теперь никто на свете не сможет сравниться ни с ее красотой, ни с ее голосом. Неужели то облачко и было ее третьим желанием? Маша хотела спросить об этом у Ларика, но он вдруг резко нырнул вниз, и они с такой скоростью понеслись к земле, что у Маши от страха зашлось сердце. Она с трудом вырвала руку и в ту же секунду, подняв тысячу брызг, упала в теплое, как парное молоко, озеро.

Вынырнув на поверхность, она легко, необыкновенно и быстро поплыла к берегу, даже сердясь на Ларика за такое неожиданное падение в озеро.

- Я прошу прощения, - почувствовав свою вину, пролепетал Ларик. Вообще-то нужно спускаться кругами, но это очень долго и холоднее в два раза, поэтому я подумал...

"Индюк думал, да не летал"*, - хотела уже было сказать Маша, как вдруг увидела в его руках свой длинный махровый халат, которым она очень гордилась, потому что такого даже не имела Флора Галимзянова.

_______________

* Из афоризмов Петухова-отца.

- Вот, переоденьтесь, - подавая халат, тихо сказал Ларик.

Перед озером расстилалась большая, залитая вечерним солнцем и красная от земляники поляна. Маша даже ойкнула от восторга и, наскоро переодевшись, бросилась на коленки и стала срывать землянику. Крупные, спелые ягоды так и таяли во рту. "Я же забыла Ларика поблагодарить!" спохватилась она, обернулась и увидела бабушку. Все произошло так неожиданно, что Маша и сообразить ничего не успела.

- Бабушка!.. - прошептала Маша.

Ксения Егоровна умерла два года назад. Маша тогда отдыхала у тетки, в Молдавии, и родители сообщили ей о смерти бабушки уже осенью. Раньше они вдвоем жили в одной комнате, теперь Маша осталась одна. Петухов-отец вынес старую скрипучую бабушкину кровать, хотел убрать и книжный шкаф, но Маша его отстояла. Потом она почти месяц не могла по ночам заснуть: шкаф странным образом скрипел, шуршал, и Маша долго не могла к этому привыкнуть. Потом привыкла и даже забыла об этом. А сейчас вдруг все вспомнила.

Маша кинулась бабушке на шею, и Ксения Егоровна прослезилась.

- Слушай, - вдруг спохватившись, проговорила бабушка. - Ты помнишь, я тебе читала сказки про злого мага и волшебника Азриэля Креукса?

- Это такая старая книжка с розовыми картинками?.. - вспомнила Маша.

- Да-да! Она сохранилась?!

- Не знаю, а куда она может исчезнуть?! Я ничего не выбрасывала, а отец с матерью не вмешиваются в мои дела!..

- Азриэль жив! - объявила бабушка.

- Как жив?! - не поняла Маша. - Это же сказка!..

Бабушка сделала каменное лицо, крепко сжала губы.

- Мне нельзя ничего говорить такого, а я уже и так столько выболтала, ты поняла?!

Маша, ничего не поняв, затрясла головой.

- Ничего ты не поняла!.. Я видела жуткий сон! Понимаешь, жуткий сон, вот и побежала к панне Эльжбете, выпросила встречу с тобой, рассказала ей сон!.. Она так плакала!.. Ну что ты молчишь, выкладывай, ведь ужас что у вас там происходит! Ужас!..

- Почему ужас?! - не поняла Маша.

- Потому что потому, что не нравится уму!*, поняла?! - сердито спросила бабушка.

_______________

* Из афоризмов Петухова-отца.

- Нет, - растерянно ответила Маша.

- Мне же нельзя разглашать, дура! - прошептала бабушка прямо Маше в лицо. - А я умираю от нетерпения!.. Ну, рассказывай, что у вас там происходит?! - бабушку аж затрясло от сказанного.

- Ну... папа кандидатскую пишет... - промямлила Маша.

- Да не пишет он ничего, в темноте сидит!.. - отмахнулась бабушка.

- Мама в кинофикации редактором работает, - вспоминая наморщила лоб Маша. - Я кино хожу смотреть, - сказала Маша, но, увидев, как огорчилась бабушка, запнулась и замолчала. - Я не знаю, что у нас может тебя интересовать?!

- А между тем может, очень даже может! - сказала бабушка. - И это с мамой твоей связано, с дочерью моей! Учить детей не может, зла у нее, видите ли, на них не хватает! Вот до чего дожила! У дочери родной уже зла не хватает!.. Боже, боже праведный, я дочери зла недодала!.. Ну что еще-то, что?!

- К нам гости иногда приходят! - насмешливо ответила Маша.

- Вот! - вдруг вскричала бабушка. - Вот!.. Кто?!

- Азарий Федорович!

- Вот! - бабушка схватила Машу за руку, и ее прожгло таким холодом, что Маша, вскрикнув, тотчас отдернула руку. - Извини, успокойся, я буду вести себя прилично! Кто же этот Азарий Федорович?.. - елейным голоском вдруг спросила бабушка. - И почему он зачастил в ваш дом? А?!

- Он работает тренером по плаванию в ДСО "Буревестник", а мама ходит к нему в группу здоровья. И я теперь...

- И ты, кровиночка моя! - слезы навернулись у бабушки на глаза. Помнишь сказку-то?.. "У него была гладкая, как бильярдный шар, голова, нос с горбинкой, глаза, горящие, точно уголь, рот сухой, тонкие губы, кожа с темно-коричневым отливом и глубокими морщинами. В первую секунду казалось, что страшнее и выдумать нельзя, но стоило чуть всмотреться в это лицо, как происходило нечто невероятное: оно вдруг становилось привлекательным, манило, притягивало к себе, а через пять минут уже восхищало своей тонкостью и изяществом!.." - Вот так! - поджав губы, заключила бабушка. Я помню эти строчки наизусть! - она победно усмехнулась. - Ну-с, теперь-то ты припоминаешь?!

Глава 3

Где мы знакомимся с Великим Магом и его юностью

Азарий Федорович Крюков, в прошлом Азриэль фон Креукс, злой Великий Маг и чародей, лежал в фойе спорткомплекса "Буревестник" на широких кожаных креслах и дремал. Изредка он вздрагивал от тяжелого урчания холодильного шкафа, стоящего наверху, в буфете, особенно когда тот включался среди полночной тишины. В огромном, во всю стену, холодильном шкафу стояли лишь две бутылки "Жигулевского" да засохший хвостик леща буфетчица Нюра оставляла их для слесаря Баратынского и баяниста Шляпникова, так сказать, на правах возлюбленной последнего, поскольку жизнь для него с утра начиналась очень нелегко.

Азарий Федорович, конечно же, мог отключить ненавистный ему шкаф, достаточно ему было только взмахнуть рукой, но он дал себе слово не вмешиваться ни в какие дела и теперь, скрепя сердце, это слово соблюдал.

"Колдунья! Мое ты сердце расколдуй! Колдунья! Заветных слов вещунья, колдунья!" - пропел в голове голос баяниста Шляпникова, и Крюков тяжело вздохнул. Вот и Шляпников его уже "заколебал", как любила выражаться Грымзина из девятнадцатой квартиры. Шляпников же орал свою любимую песню за три квартала от "Буревестника" у себя дома по случаю очередного рандеву с Баратынским и Шалимовым, ядовитым инспекторишкой Дома народного творчества, а значит, любившим выпить на халяву. Впрочем, компания эта была известная, и Крюков всех троих терпеть не мог, хоть его и приписали, словно в отместку, к этому хору. В хор он, конечно, не ходил, еще этого не хватало, но песни иногда прослушивал: надо же быть в курсе репертуара. И опять же, словно нарочно, Шляпников откапывал такую песенную дрянь, которую даже подчас радио не транслировало, настолько песни были безвкусные, а порой и просто похабные.

За огромным витражом спорткомплекса темнел пруд, квакали лягушки, и кваканье их сегодня тоже раздражало Азария Федоровича. Дремотная влага уходила из него, как тепло. Дуло в поясницу, и хуже всего было то, что Азарий Федорович при всех своих регалиях Великого Мага и чародея не мог найти эту дырку, в которую потягивало холодком с пруда. "Буревестник" отчасти походил на аквариум, накрепко задраенный после тридцать первых ремонтных работ, и великое искусство Азриэля оказывалось бессильно перед незримой щелью, в которую проникал знобкий вечерний ветерок. Чтобы заснуть, Крюков по совету Грымзиной стал считать, сколько же ему лет, но на 486 году сбился. День своего рождения он еще помнил - 7 февраля, а вот возраст забыл. Как говорил его друг Зигмунд Фрейд: забыл, потому что хотел забыть, хотя с этими переездами всю память сломаешь. Раньше приходилось уезжать по причинам собственной безопасности, потом уже по привычке. Только здесь, в Копьевске, он почему-то задержался. Устал, наверное, думал он поначалу, но потом понял: чутье не подвело. И несмотря на то, что активистка хора Грымзина уговаривала его жениться на ней, несмотря на мучительные ночи дежурств и изнурительную борьбу с холодильным шкафом, а помимо тренерской работы Крюков подрабатывал еще ночным сторожем - не ради денег, как объяснял любопытным, - а потому, что именно на месте "Буревестника" находилась самая удобная локационная точка для приема космических сигналов и прослушивания тайных электроволн из Вечерней страны. Вот почему, несмотря на перепад давления, дикий холод зимой и жару летом, Крюков держался за Копьевск, как за спасительную соломинку.

Общественница Грымзина из девятнадцатой квартиры - маленькая, занозистая старушонка, похожая на спицу, с ядовито-зелеными глазами то и дело шастала к Азарию Федоровичу в двадцать четвертую квартиру. То ей требовались слова песни, которую они разучивали в хоре, то она забыла купить спички и, взяв щепоть, приносила ему целый коробок, то вдруг выбросили варенец, давно забытый копьевцами продукт, и Грымзина покупала бутылку и для Крюкова - поводы находились ежедневно. Причем, войдя в его холостяцкую квартирку, которую он из-за нее вынужден был содержать в чистоте, она сразу же тыкалась носом в углы, в холодильник, высматривая любую мелочь. Это нахальство неистребимо жило в ней, и все замечания Крюкова о том, что нехорошо одинокой женщине так часто навещать одинокого мужчину, она пропускала мимо ушей. Казалось, наоборот, эти замечания только подбавляли жару и, как обнаружил позже Азарий Федорович, бессовестно покопавшись в чулане ее тайных мыслей, она воспринимала их, как тайные намеки на более частые посещения. Он не в силах был разгадать натуру Грымзиной. Она впилась в него, как клещ, и уже лелеяла в сладких мыслях голубую мечту - как они обменяют их две однокомнатные квартирки на одну трехкомнатную, и тогда свершится мечта Грымзиной: у нее будет отдельная спальня, отдельная гостиная и отдельная столовая. Эта мечта заставляла ее действовать решительно и даже подчас жертвовать покоем, засиживаться у Крюкова до одиннадцати, глядя вместе с ним телевизор. Грымзина боялась, что Крюкова перехватят. Та же дворничиха Галимзянова из соседнего дома, проводив в последний путь четырех мужей, не прочь была сочетаться пятым браком именно с Крюковым.

- Чистый старичок, чистый! И крепкий! - обычно говорила она старушкам во дворе, и те согласно кивали. Крюков был единственный в их ЖЭУ, кто всегда имел с собой два чистых носовых платка.

Ради встреч с Крюковым пятидесятитрехлетняя Венера Галимзянова тоже записалась в хор к Шляпникову, хотя слуха не имела напрочь, и Шляпников просил Венеру только раскрывать рот, но не петь. Крюков же в хор не ходил, хотя постоянно заставлял баяниста Шляпникова делать ему замечания:

- Опять вы, товарищ Крюков, не в те ворота спасовали?! - нетвердым голосом выговаривал Шляпников, глядя в упор на сухонького доминошника Козлова, который и раньше-то, когда работал в спецстроймонтажтехпромупре, обходился одним словом "но...", теперь же, выйдя на пенсию, и вовсе перестал разговаривать, а чтоб не атрофировались челюстные мышцы, он по совету врача и ходил в хор. Посему с Козловым никаких хлопот не возникало. Он не возмущался из-за того, что его называли Крюковым. Зато Грымзина с Галимзяновой каждый раз били тревогу, пытаясь доказать, что на спевках Крюкова не бывает, однако Шляпников постоянно отмечал его в своей тетради, отмахиваясь от наскоков старушенций. Грымзина даже ходила домой к Козлову, требуя от него решительных протестов, Козлов же тянул свое "но...", улыбался и кивал. Вся эта мелкая возня, слухи, пересуды в другое время и в другом месте вконец отравили бы существование Азария Федоровича, но в Копьевске, именно в Копьевске, они составляли, так сказать, сладчайшую музыку его бытия. Дело в том, и здесь мы подходим к самому главному предмету нашего повествования, дело в том, что Азарий Федорович Крюков, в прошлом Азриэль фон Креукс, Великий злой Маг и чародей, устал творить зло. Ну в юности и зрелые годы, куда уж тут деваться, он немало загубил светлых душ, иных подвел под нож, пулю, петлю, яд или монастырь, а иных и просто сжил со света, убрал своими руками, было, что уж тут говорить, вспоминать страшно. Но вот уже лет сорок он жил тихо, мирно, стараясь не только не делать гадости ближнему, но и по мере сил тайно помогать, да-да, помогать, как это и не фантастично звучит по отношению к Великому Магу злодейств. "Колдунья!.." - вскрикнул последний раз Шляпников, и пение его с собутыльниками было пресечено силами милиции, коих, несмотря на сопротивление последних, принудил ехать Азарий Федорович. Только тогда он блаженно вздохнул, в голове его на краткий миг наступила убаюкивающая душу тишина.

Однако тишина длилась ровно столько, сколько длится один квак лягушки.

- Напиши мне письмо-о, хоть две строчки всего-о, чтобы я иногда-а прочитать мог его-о-о!.. - заголосил отвратно фальшивый голос, так что Азария Федоровича даже всего передернуло и началась легкая икота. Не удержавшись, он щелкнул пальцем, и пьяный со всего маху бухнулся в грязный пруд, заорал: "Спасите! Тону!", и Крюков, испугавшись, за волосы вытащил обратно оболтуса и поставил на ноги, так как воды в пруду было по колено. Все это Азарий Федорович проделал, даже не переворачиваясь на другой бок. Он только шумно вздохнул, мысленно сказав, чтобы пьяница убирался ко всем собакам, - чертей поминать ему не давал его сан Великого Мага, - и пьяница, тупо замотав головой, твердой походкой заспешил прямо в ПМГушке, стоящей неподалеку от кинотеатра, на шоссе.

- О, Великое Провидение, ты видишь, что я не хотел ему зла! огорчившись, воскликнул Азарий Федорович. - Он первый нарушил тишину, потревожив не только меня, и я не виноват в его будущих несчастиях!..

Трудно, очень трудно было творить добро, гораздо труднее, чем зло, и, несмотря на сорокалетний добрый стаж, Крюков немногим мог похвастаться. Однажды он спас из горящего дома шестнадцатилетнего подростка. Крюков был горд этим поступком всего две недели, потому что в начале третьей подросток грабанул ларек да еще отправил на тот свет героя гражданской войны, выскочив на него из-за угла и потребовав кошелек. Так и теперь, спасши пьяного, он отдал его в руки милиции, где уж непременно ему дадут пятнадцать суток, вследствие которых вся жизнь бедняги полетит к собакам (т. е. к чертям собачьим).

Азарий Федорович вздохнул, перевернулся на другой бок. Голосисто в ночи квакали лягушки. Задремав, Великий Маг поймал тайную волну Вечерней страны, вновь увидел красавицу баронессу Эльжбету, и, погрузившись в эти сказочные видения, Крюков наконец-то заснул и даже холодильный шкаф был не в силах их разрушить.

О, кто не любит вспоминать юность?! Только в юности хочется так непосильно долго жить, и всякое упоминание о смерти, всякий вид ее пугает до коликов в животе, и ночью, когда подступает сон, так схожий со смертью, ждешь не дождешься утра. Может быть, поэтому с особенным жаром участвуешь в приятельских пирушках и бросаешься в объятия первой встречной рыжей хохотушки, полной и крепкой, от которой пахнет горячим хлебом и которая стискивает тебя с такой силой, что на следующий день остаются синяки. Но угар наслаждений проходит, и полнотелая дочь булочника уже цепко держится за тебя, торопя к венцу, дабы творить бесстыдство на самых законных основаниях - утром, днем и ночью, потому что другого счастья нет, как любил повторять друг Зигмунд. Но ты бежишь куда глаза глядят. Тебе радостна свобода, ты распеваешь гимны, вышагивая по дороге из города, смело стучишься в первый попавшийся дом, когда наступает ночь и ливень обрушивается на твою голову...

Азарий Федорович тяжело вздохнул во сне. Кабы знать, где упасть, соломки бы подстелил...

Его встретил худой высокий старик с желтым лицом и наглыми, тоже желтыми глазами, которые беззастенчиво обшарили бедный дорожный костюм и узелок студиозуса, точно прикидывая чем можно поживиться. Креукса поразило обилие колб и реторт в доме. Пахло жженой пробкой, и ноздри щипало от этого запаха. Огромные меха поддерживали огонь в камине, а из сада, проникнув через окно, на Азриэля глазели диковинные растения. Это было неправдоподобно, но Креукс сам видел, как ярко-красный пион вполз в комнату и повернулся чашечкой цветка к нему, ощупывая его невидимыми лучами на расстоянии. Лишь щупальца его усиков чуть подрагивали, и Азриэль ощутил на лице странное прикосновение. Рядом с Ганбалем, так звали хозяина, сидела на стуле маленькая желтая змейка. Она именно сидела, грациозно склонив в его сторону головку и слегка постукивая хвостиком.

Ганбаль, насмотревшись вдоволь на Азриэля, сморщил и без того морщинистое желтое лицо и, скосив взгляд в сторону змейки, спросил:

- Ну что?.. Влюбиться можно?!

Змейка фыркнула и тотчас слетела со стула, быстро поднялась по лестнице в верхнюю комнату, громко захлопнув за собой дверь.

Ганбаль захохотал, но голос его неожиданно сорвался, он захрипел, глаза выкатились из орбит, и Азриэль увидел, как глазное яблоко прорезают десятки красных прожилок. Скрипнула дверь наверху, мелькнуло чье-то женское лицо, а может быть, Азриэлю и почудилось в тот миг, что мелькнуло именно женское лицо, но через несколько секунд желтая змейка уже снова сидела на стуле, а Ганбаль блаженно улыбался. Морщины на лице разгладились, и сквозь желтизну даже проступил румянец.

...Ночью горел огонь в камине, шумно вздыхали меха и, проснувшись, Азриэль почувствовал, как на него кто-то смотрит с лестницы. Взгляд Азриэля упирался в стену, по которой вверх-вниз ползали огромные тени мехов, и от страха он не мог повернуть головы и посмотреть, кто же стоит на лестнице. Он лишь чувствовал, что там, на лестнице, стоит  ч е л о в е к, но не Ганбаль, а кто-то другой... Пот выступил на лбу Азриэля. Меха неожиданно дернулись и встали, точно чья-то сильная рука задержала их вздох. Огонь стал гаснуть, а через несколько секунд зловещая тьма навалилась на него и Азриэль стал задыхаться. Он рванулся, вскочил, сделал несколько шагов по направлению к двери, но шепот заставил его остановиться.

- Не уходи!.. - точно вздох пронесся по дому.

Азриэль замер на пороге.

- Не уходи!..

И через мгновение, когда прошла первая душная волна страха, он вдруг ощутил, как легкая холодная игла вошла под лопатку. Азриэль оглянулся, чтобы схватить негодяя, но сзади никого не оказалось, лишь тьма холодом дохнула в лицо, и он вдруг потерял сознание.

Очнулся Азризль на следующее утро в своей постели, голова трещала, как после крепкой пирушки, и ему даже показалось, что он в своей мансарде у булошника Крюгера, но, повернув голову, Азриэль увидел высокого и худого незнакомца с желтым лицом. Незнакомец сидел за столом и нанизывал на тонкую стальную спицу кусочки мяса. Пыхтели огромные меха, дымились колбы, реторты, в которых что-то булькало, кипело, пахло жженой пробкой, и Азриэлю вдруг показалось, что он уже это где-то видел... Мясо шипело на ручном вертеле, капельки жира разлетались в стороны, желтый жир капал на головешки, вспыхивая тут же яркими желтыми язычками пламени, и огромный в яблоках пес жадно следил за каждым движением хозяина. Казалось, что Азриэль уже давно знал этого человека и в то же время ничего путного сказать о нем не мог. Лил дождь. К узким окнам жались пионы, и такой мученический был у них взгляд, что Азризль встал и открыл окно. Пионы тотчас нырнули в теплую комнату, и один из них лизнул ему ладонь, оставив влажный след.

- Садись, жарь мясо! - недовольно пробурчал незнакомец. - И закрой окно! Холодно!..

Азриэль прикрыл створки, оставив узкую полоску, через которую в комнату проникали головки трех пионов. Не успел Азриэль отойти к столу, чтобы тоже насадить на вертел кусочки мяса, как хозяин поднялся и резким движением захлопнул створки окна. Головки пионов, не успев выскользнуть на улицу, отлетели к камину, струйки крови пролились на пол, точно это были не цветы, а живые человеческие существа. Пес тотчас съел все три головки, слизав и струйки крови, сел рядом с хозяином, сладко облизываясь. Азриэль не мог вымолвить ни слова, так поразила его эта бессмысленная жестокость.

- Зачем вы так?.. - прошептал Азриэль.

Незнакомец не обернулся. Пахло винным уксусом, на столе стоял глиняный кувшин, и Азриэлю вдруг захотелось пить, да так, что он не выдержал и, взяв кувшин, почти залпом осушил его, ощущая на языке неприятный, горьковатый привкус мышьяка.

Наверху скрипнула дверь, и через несколько секунд желтая змейка уже сидела на своем стуле, поглядывая на Азриэля блестящими бусинками глаз. Змейка прыгнула на стол, подползла к нему, намереваясь что-то сказать.

- Кыш!.. - брезгливо проговорил Азриэль, взмахивая рукой и стараясь согнать змейку со стола. Но голова у него закружилась, он громко икнул и вместо змейки вдруг увидел маленькую девушку с желтыми льняными волосами. Девушка засмеялась, звонко и весело, и Азриэль виновато улыбнулся.

- Прошу... прощения!.. - заплетающимся языком сказал он.

Ему вдруг тоже стало весело, и он, не выдержав, рассмеялся. Озноб уже прохватывал его тело, и легкий холодок осел под сердцем. Свет стал меркнуть в глазах, и последнее, что Азриэль запомнил, - был восход солнца за окном, вдали у горизонта. Пробив дождевую пелену неба, показалось солнце, воспламенив тусклые окна...

Азарий Федорович вдруг наяву услышал этот смех и, приподняв голову, огляделся. Из фойе сквозь стеклянные стены была видна вся окрестность, и, не обнаружив никого рядом со спорткомплексом, Крюков решил, что просто ослышался, но в ту же секунду кто-то снова рассмеялся, так же звонко и весело, что Крюков снова вскочил и с шумом втянул носом воздух (обоняние у него было преотличнейшее!), но пахло сухой землей из кадок с пальмами, хлоркой из туалетов, спертой духотой зрительного зала - кондиционеры в целях экономии электроэнергии отключали уже на первом сеансе - в воздухе еще плавал дешевый запах духов "Наташа", прессованной пудры "Елена" и никотиновых смол. Смех же запаха не имел. Но Крюкова поразило то, что это был тот же самый смех, который он слышал у Ганбаля, перепутать он не мог.

Он подошел к витражам, прижался лбом к холодному стеклу. Больше всего ему захотелось уснуть и проспать сутки напролет, но сон вот уже в течение последних четырехсот лет не посещал его. Злым Великим Магам и волшебникам он не полагался.

Все спали окрест, лишь по нагретым за день и медленно остывающим асфальтовым дорожкам, поквакивая от восторга, скакали лягушки.

Глава 4

Где мы снова возвратимся в Вечернюю страну

С седыми реденькими волосиками, всегда тщательно вымытыми, зачесанными на пробор, с аккуратными ровно подстриженными височками, живыми приветливыми глазками и легким румянцем на коричневых почти пергаментных щечках, крепким, тренированным и неопределенного возраста мужичком - таким представал Азарий Федорович Крюков перед своими соседями, и, конечно же, Грымзина сразу желтела от зависти, досадуя на то, что не она распоряжается его спортивно-одинокой жизнью. Таким "приветливо-долгоиграющим"* знала его и Маша, поскольку Крюков жил в одном с нею доме и постоянно угощал ее конфетами, яблоками, а то и абрикосами. Изредка Крюков заходил к ним в гости, принося с собой коробку конфет или баночку икры, а то и бутылку шампанского. Объяснял он эти подарки тем, что его балуют племянники, но сам он ни конфет, ни икры не ест и уж тем более не пьет шампанского. Родители поначалу долго отказываются, но потом все-таки берут подарки и весь вечер только и хвалят Азария Федоровича, таков принятый ритуал, и он неизменен вот уже год. Помимо подарков, что приносил Крюков, он знал множество прелюбопытнейших исторических хроник о Марион Делорм и Дюма, Людовике XIV, XV, Диане Пуатье, Варфоломеевской ночи и других невероятнейших вещах, о чем родители подчас даже и не подозревали и слушали, раскрыв рот, охая да ахая. Петухов-отец попробовал однажды уличить Азария Федоровича во лжи, избегал все библиотеки, потратил целую неделю и, ко всеобщему удивлению, понял, что все рассказанное Крюковым было правдой. "Обалдевано-ивано!" - воскликнул Петухов-отец.

_______________

* Термин Петухова-отца.

- Просто ему делать нечего, и он все дни напролет читает исторические романы! - моя посуду, объясняла этот феномен Петухова-мама.

- В романах таких подробностей нет! - парировал Петухов-отец. - Нет, он историк, и блестящий историк, только почему-то скрывает это... Может, быть репрессирован?..

- Вполне!.. - тут же соглашалась мама. - В лагерях так умели ломать людей, что потом и вспоминать о прошлом не захочется!

- Н-да!.. - мычал Петухов. - Марион Делорм, на груди у герцога де Лонгвилля... Ай да тренер по плаванию!..

- Что?! - кричала из кухни Петухова-мама.

Но Петухов-отец уже сидел в кабинете, в темноте и работал над диссертацией.

Маша сорвала травинку и очень удивилась тому, что травинка была настоящая.

- Ну теперь-то ты понимаешь что к чему?! - торжествующе проговорила бабушка, но Маша только пожала плечами.

- О, горе мне! - заголосила бабушка. - Она ничего не понимает! Это же... - бабушка сделала зверское выражение лица. - Ну это же...

- Азриэль?! - спросила Маша.

- Да-да, да! Фу, устала, как трудно, как трудно, ужасно!

Бабушка еще при жизни была отравлена театром. Работая сначала актрисой, потом администратором и завтруппой, она считала себя натурой артистической, легковозбудимой, но поскольку на сцене возбуждаться уже не приходилось, бабушка с удовольствием возбуждалась в домашней обстановке, тираня своего зятя социолога Петухова.

- Азарий Федорович не похож на Азриэля, - тихо сказала Маша, уже не удивляясь ни этой встрече, ни тому, что бабушка совсем живая. Может быть, это неудивление получалось оттого, что Петухов-отец всегда говорил: "Наша бабушка бессмертна! Ее темперамент не только хворь, но и косую перешибет!" И хотя мама ругала отца за столь циничные насмешки, Маша ему сочувствовала, ибо бабушка настигала отца даже в ванной и ругалась с ним через закрытую дверь, потому что в Петухове-отце постоянно жил, как болезнетворный вирус, свой взгляд на любые вещи.

- Азарий Федорович, если на кого и похож, то на деда-мороза, только без бороды! - повторила Маша.

- Выпороть бы тебя как Сидорову козу! - завелась бабушка.

- Ксения Егоровна!.. - не выдержал Ларик, сидевший неподалеку у пруда.

- Да-да, я не буду! Я точно знаю, что ничего не знаю! - скороговоркой пробормотала бабушка, раздосадованная тем, что произошло. - Ну вот, теперь мне влетит из-за тебя!

Бабушка вздохнула, поникла, будто из нее выкачали воздух.

- Но он, правда, такой милый... - промямлила Маша.

- Вот и целуйся с ним! - огрызнулась бабушка. - Зря я тебя вызвала, вымолила эту поездку! Как же внучка, она теперь...

Ларик кашлянул.

- Да-да, она теперь умна не по летам, а внучка приехала и начала: он такой хороший, он такой пригожий, как дед-морозик, а сам тыщ пять ухлопал, глазом не моргнул!.. Изверг-мучитель!

- Нам пора, Ксения Егоровна! - прервал их Ларик.

- Да я сказки рассказываю! - возмутилась бабушка. - Что уж это такое? Нельзя сказку про Кощея Бессмертного рассказать?!

- Есть непредсказуемые ассоциации, которые могут повлиять на ход земной жизни, а мы не имеем права... - терпеливо начал объяснять Ларик, но бабушка его тут же прервала.

- Хватит! Еще минута и все!.. Непредсказуемые ассоциации! Колобок-заключенный, дедушка - Сталин, а бабушка - Берия, не надоело чушью заниматься?! - крикнула она неизвестно кому.

- Я не понимаю, о чем вы? - удивился Ларик.

- И очень хорошо! - снова оборвала Ларика бабушка.

- Нам пора, Маша! - твердо сказал Ларик.

- Подожди! - грубо осадила его бабушка. - Дай проститься с моей внученькой, моей голубушкой! Иди сюда, моя девочка, я так по тебе соскучилась!..

У бабушки навернулись на глаза слезы. Маша подошла к ней, они обнялись.

- От тебя все зависит, от одной тебя! - горячо зашептала бабушка. Твоя звезда самая яркая на северном небосклоне, и право решать такие вещи дано только тебе! Только тебе, тумбочка моя!..

Маша рассердилась на "тумбочку", забыв спросить, какие вещи ей дано решать, а бабушка снова зашептала.

- Я в твой кармашек положила несколько листочков вербены, завари с чаем и выпей, а заварку потом вылей в мой любимый кактус, не выбросили его еще?

- Нет, - прошептала Маша.

- Ну вот и хорошо!.. Не говори ему никогда "да", поняла? Почитай сказки, там все правда, скажешь "да", и все пропало! Ты теперь все решаешь, в твоих руках и моя судьба, королева моя!..

Маша вдруг почувствовала, как теплое облако вдруг коснулось ее, и в ту же секунду холодок коснулся щеки. На поляне никого, кроме Ларика, не было.

- А где бабушка?! - тревожно спросила Маша.

- Ей пора... - уклончиво ответил Ларик.

Он улыбнулся, помолчал, потом добавил, чуть смущаясь:

- Думаю, не надо всерьез принимать бабушкины страхи!.. Она любит фантазировать... - Ларик не договорил, насмешливо взглянув на Машу, да так, что Маше даже стало обидно за бабушку, будто она дурочка и всерьез ее принимать не стоит. И если бабушкины слова Маша действительно приняла, как фантазии, то слова Ларика заставили ее насторожиться: он-то почему об этом Азарии печется?!

Когда они вернулись назад, Лавров сидел, уткнувшись в книгу. Маша подумала: оставь его здесь навсегда и найди еще пару книг, Лавров будет счастлив до одурения.

- Чего вы так быстро налетались?! - недовольно спросил он.

Маша рассердилась, выхватила у него книгу, отбросив ее в сторону.

- Может быть, хватит?! - сурово сказала она.

Лавров вздохнул, жадно глядя на отобранную у него книгу.

- Брать ничего нельзя! - предупредил его вопрос Ларик.

Лавров кивнул. Ларик отошел к лошадям, которые уже нетерпеливо били копытом.

- Слушай! - не удержавшись и схватив Машу за рукав, прошептал Лавров. - Тут даже эйнштейновские формулы есть, но они написаны мелким шрифтом, как история науки, мол, были такие кустари-мыслители, играли на скрипке! Но там, знаешь, есть такие вещи, которые у нас еще не открыты, о которых и поговаривать-то вслух пока боятся! Офонареть можно!.. Спроси, нельзя задержаться минут на двадцать еще? Я бы их наизусть выучил! Я сейчас их помню, но еще нетвердо...

- Поехали! - крикнул Ларик. - Ветер поднимается, у вас скоро рассвет! Если опоздаем, то вы останетесь здесь навсегда!..

Море теперь покачивалось словно в преддверии бури, а из заката надвигалась на берег темно-фиолетовая туча, в которой, словно змейки дурачились, играли молнии. Равнина исчезла, вокруг вздымались леса и горы, шум деревьев накатывал со всех сторон.

Замок чернел на вершине громадного утеса, в узких окнах вспыхнул огонь, замелькали тени, и Маше вдруг захотелось туда. Она чуть не выпрыгнула из кареты, но лошади рванули: Лавров с Машей закувыркались на подушках кареты, превращаясь в облака разноцветных пылинок и забывая все, что с ними случилось.

Глава 5

О нелегкой жизни Великого злого Мага в условиях "развитого

социализма", оно же время застоя

Ночь истаивала, как леденец. Уже вовсю горланили птицы, небо посветлело, и розовые волны катили с востока.

Азарий Федорович достал заветную бутылку "Буратино", открыл ее и с жадностью выпил целый стакан, наслаждаясь терпким запахом эссенции. Через полчаса начнется изжога, а эссенция ее смягчала, облагораживала, и Крюков иного средства ее усмирения не знал.

Осень жизни удивительна тем, что даже в самом малом получаешь много радостного и уже совсем не хочется завоевывать мир, покорять страны и народы. Достаточно одного стакана отвратительного лимонада, к которому к тому же привык желудок, чтобы в миг сухого жаждущего рта почувствовать себя счастливым. Крюков посмотрел на бутылку, в которой еще оставалось так много страшной эссенции, и, помедлив, налил еще полстакана, но пил, уже не торопясь, по глотку, хотя предчувствие изжоги немного портило удовольствие.

Мимоходом, мысленно, он возвращался к странному смеху, прилетевшему под утро, смысл и назначение которого ему впервые были неведомы, а значит, внушали тревогу и страх. Азарий Федорович не терпел тайн и загадок, ничего хорошего, они, как правило, не сулили. Поэтому он старался их всегда разрушать и за четыреста с лишним лет довольно-таки преуспел в сем нелегком деле. Так он нашел семью Петуховых, а познакомившись с ними поближе, не поверил своим глазам: лик Маши Петуховой в точности напоминал известные портреты принцессы Северного королевства Ее Высочества Марии-Победительницы.

Бутылка была пуста. Азарий Федорович потер затылок, который мерз уже триста лет, и натянул любимую шерстяную чеплашечку, придававшую его облику вполне артистический вид, что позволило Крюкову еще сорок лет назад числиться профессором искусствоведения по французским средневековым шпалерам и гобеленам, благо их сохранилось не так много и большую часть из них он видел наяву, а несколько шпалер даже имел в собственной коллекции. Но нельзя дважды входить в одну и ту же реку. Скучно, во-первых, а потом он стал столь редким специалистом, что за консультацией к нему ездили из многих стран мира. Его сделали почетным доктором многих университетов, и засиживаться долго в живых было нельзя. Другое дело тренер по плаванию. Впрочем, и тут председатель федерации нет-нет да и спросит: не трудно ли ему, не пора ли на заслуженный отдых, а директорша-язва спорткомплекса предложила даже устроить его в дом престарелых...

Азарий Федорович вытащил из кармана содовые таблетки, проглотил сразу две штуки, чтобы хоть как-то заслониться от изжоги. Он взглянул на свою светло-шоколадную ладонь, изрезанную затейливой сетью морщин, и задумался. Век от века цвет кожи все больше темнел, и его уже принимали за южанина. Однажды пьянчужка даже проворчал: "Что за черт, негры откуда-то появились?!" Крюков рассердился и заставил пьяницу шагнуть в открытый люк телефонного колодца, где несчастный сломал руку, ногу, девять ребер и голову, но, к счастью, поправился, напрочь забыв о встрече с "негром". Конечно, пьяница не виноват, а Крюков погорячился, это ясно.

Закончив карьеру профессора искусствоведения, Крюков работал экскурсоводом в областном художественном музее. Городок был небольшой, музей хороший. Здесь Крюков вознамерился пополнить знания своих новых сограждан. С художниками он, кроме Веласкеса, Гогена и Леонардо, больше ни с кем не встречался, зато хорошо знал Шекспира, Дюма и Гете и про них он мог рассказывать часами. Особенно заслушивались молодые девушки, некоторые даже записывали, и это льстило Крюкову. Месяца три все шло хорошо, и вдруг разразился скандал. На его экскурсию забрел местный профессор Найденов и, послушав, возмущенный заявился к директору музея: какое, мол, имеет право экскурсовод Крюков морочить мозги честной аудитории, рассказывая о том, как он пьянствовал с Гогеном, Дюма и Шекспиром, да еще чернить светлое имя Леонардо, который якобы для изучения анатомии использовал живых людей, приговоренных к смерти. Директор Махруев попросил профессора все это записать на листочке бумаги, что профессор и сделал, подписавшись: доктор филологических наук Федор Федорович Найденов. Директор музея ознакомил Крюкова с заявлением профессора.

- Я этой бумаге ход не буду давать, - с намеком сказал Махруев, пряча заявление в стол, - но вам надо уладить этот инцидент с Найденовым. Надо быть скромнее, а то я с Дюма, я с Гогеном! Я вот с завотделом обкома на рыбалку езжу. А на рыбалке, сами понимаете, за ухой... Вот! Да и потом в обществе у нас употребляется другое местоимение: мы!.. Надо быть скромнее!..

- А бумага эта каким числом датирована? - спросил Крюков.

- Числом?.. - Махруев достал бумагу, но на ней ничего не было, чистый лист. Махруев переворошил весь стол, но криминальной бумаги не нашел.

- Ладно, я разберусь с этим инцидентом! - заверил он Крюкова.

На следующий день Махруев пригласил к себе Найденова и снова попросил написать пропавшее заявление. Однако не прошло и полчаса после ухода профессора, как все написанное Найденовым исчезло. У Махруева стало дергаться правое веко, причем оно дергалось так, что получалось будто Махруев подмигивает. Это еще больше осложняло его положение, особенно в разговоре с начальством.

Почти в тот же день, когда Махруев попросил Найденова написать заявление вторично, к профессору прибежали перепуганные студентки. Они не смогли найти его статью, которую Найденов приказал им законспектировать. В сборнике на той странице, на которой должна была начаться статья Найденова, сияла белейшая пустота.

- Издательский брак! - изрек самоуверенно Найденов, - найдите другой экземпляр!..

Студентка Минерва Галимзянова, старшая дочь Венеры от последнего брака в порыве любви к профессору перерыла все библиотеки: во всех экземплярах на указанных Найденовым страницах царила девственная белизна. Профессор попробовал было раскрыть свою собственную книгу, из которой у него постоянно торчали закладки, но и она была пуста. Тексты Найденова исчезли из всех его книг и статей. Причем цитаты из других авторов оставались нетронутыми, и вследствие этого книги Федора Федоровича представляли собой плачевное зрелище. Говорят, нашлись злые языки, которые подсчитали количество цитат у профессора, тем более что сделать это теперь было нетрудно. Найденов написал даже заявление в Комитет государственной безопасности, приписав случившееся проискам буржуазных философов, а также доценту Казьмину, который осмеливался публично критиковать работы профессора. Не получив ответа из КГБ, профессор подал на Казьмина в суд, но к производству дело не взяли, ибо профессор не представил никаких конкретных доказательств. В это время Найденов готовил документы на членкора, и каково же было его удивление, когда перепуганная кадровичка принесла назад его профессорский диплом. В графе "специальность" чьей-то корявой рукой было нацарапано: "профессор кислых щей". После тщательных сличений и графологических экспертиз - Казьмин и здесь оказался ни при чем - установили, что эту глупую фразу написал сам Найденов. Все это казалось невероятным.

Крюков, решивший поначалу столь безобидно наказать своего доносчика, теперь затосковал. Его беззлобная на первый взгляд затея разрасталась уже в великое зло, ибо на карту была поставлена судьба человека, так как Найденова хватил удар и "скорая" увезла его в больницу. Пришлось вернуть тексты "бессмертных сочинений" Найденова обратно и сделать так, чтоб все об этом как можно скорее позабыли.

В те дни Крюков не находил себе места. Он, добровольно отказавшийся от злых деяний, тоже готов был поверить в то, что чья-то сильная рука, прознав об этом, нарочно подставляет его в такую ситуацию. Да и было кому. Еще лет триста назад, выйдя на широкую профессиональную дорогу, Азриэль основал профессиональный СТД (Союз тихих деятелей), "тихушники", как их звали в Поднебесной. Они творили зло втихую, без воплей и шума, как это делали тут же объединившиеся в свою организацию "шумовики" из Союза шумных деятелей. А теперь, пронюхав настроения Крюкова, члены правления СТД решили сделать все, чтобы не произошло утечки информации. Из СТД просто так не уходят и уж тем более, в Вечернюю страну, куда собрался рвануть Крюков.

Нервотрепка с Найденовым столь чувствительно отозвалась в Крюкове, что он не только ушел из музея, но и вообще переселился в Копьевск, став тренером по плаванию.

Часы пробили четыре утра. Крюков вздрогнул. Больше всего на свете он боялся петухов и часов с боем. "Кошмар наяву", - как сказал бы Петухов-отец. Надо же, и фамилия у него неприятная, бр-р-р!.. Может быть, любимый СТД почувствовал опасность и начал тихую войну против своего учителя и Мага. Сопляки!.. В Правление набилась молодежь, и они считают, что с ним можно как со слепым котенком, в ведре утопить?..

Буквально через день после встревоживших его мыслей Крюков привычным логическим методом установил, что "шумовик" скорее всего обитает в его же доме. Скорее всего "шумовик", уточнил Азарий Федорович, потому что "гул", услышанный им, шел на низких частотах, у "тихушников" частота звука высокая, благородная. Да и вряд ли "тихушники" послали своего присмотреть за ним. Во-первых, Креукс тотчас бы "своего" раскусил по тем неуловимым признакам, которыми обладают все "эстэдэшники", а кроме того, мог бы разразиться скандал, ибо никаких фактов у СТД пока нет, а наблюдение и прослушивание жизни Великого Мага запрещено Высшим Законом. Засушили бы их, как бабочек, и отправили в Гербарий. Креукс любил бывать там. "Надо же, - думал он, разглядывая какого-нибудь деятеля прошлых времен, - в этой сморщенной фигурке бушевал некогда дьявольский огонь?! Его боялись, при его имени трепетали целые народы?! Слова его с благоговением произносили миллионы простых смертных?! И вот теперь этот тиран наколот, как бабочка или червяк, и красуется униженно в своем бархатном гнездышке?! Нет, мы на эту булавочку не попадемся!.." Итак, кто же, кто же?! Петухов-отец?! Диссертацию он не пишет, а сидит в темноте, изрекая допотопные афоризмы... Не пишет, а прослушивает, прослушивает! - воскликнул Крюков. - Но тогда выходит, что и Маша заодно с ними, с этой выжившей из ума актрисой?! Боже, как трудно при этой демократии, когда все равны, никакой иерархии, каждый делает что ему вздумается, а Старик одни детективы читает. И словечко подкинул "плюрализм", плюй кто хочет, куда хочет, на кого хочет. Плюйские идейки!..

Крюков хоть и нервничал, но успел подсадить Лаврова в карету. Но связь вдруг оборвалась, а мальчишка все время читал книгу. Конечно же, любовь движет миром на земле, "шумовики" этого не понимают, а Азарий Федорович понимает... Нет срока давности на преступления! Я им покажу, нет срока давности!.. Есть, двадцать лет для смертных и сто для них, Деятелей. А сто лет прошло, и за ним ни одного трупа. Ни од-но-го!.. Пусть слышит, как я смеюсь, пусть знает!.. Ох, Эльжбета, Эльжбета, устал я, если б кто-то знал, как я устал!.. Как я тоскую по тебе, Эльжбета!.. Ты ведь слышишь меня!.. Я знаю, что слышишь!.. Слышишь и молчишь... И это страшнее всего!..

Глава 6

В ней мы наконец-то встретимся с Петуховым-отцом и узнаем о

голосах и смятении его души

Маша вздрогнула, услышав последние фразы Крюкова. Она бы не проснулась, если б старческий голос завывал о любви к Елизавете, Нине, Кате, но, услышав имя Эльжбета, Маша встрепенулась и, соскочив с кровати, подошла к окну.

По пустынному утреннему двору, зевая, ходила дворничиха Венера Галимзянова, а за ней, также лениво зевая, семенил английский той-терьерчик Марсик, весь черный, с огненно-красными подпалинами и стоячими в виде латинской буквы "У" ушами. Марсик был злобный и кусачий, но поскольку движущихся предметов для кусания не наблюдалось, то он, зевая вслед за хозяйкой, обнюхивал памятные места, повсюду ставя свои метки.

Маша все помнила. Даже вкус спелой земляники на поляне, он сохранился на губах, на языке, помнила и остальное, все подробности разговора, и раздражение бабушки...

Она вспомнила про вербену, пошла на кухню заваривать из нее чай. В половине седьмого, повинуясь многолетней привычке, поднялся Петухов-отец. Проходя мимо кухни, он застал странную картину: дочь заваривала чай, а ходики с кукушкой показывали 6.30! Эта соня, которую и в девять пушками не разбудишь, в такую рань хлопотала по хозяйству. От неожиданности Петухов-отец, лишившись дара речи, скрылся в туалете и долго там размышлял о невероятных переменах, не зная чему приписать столь резкий скачок в биоритмах дочери.

Маша тем временем приняла горячий душ, томимая странными волнительными предчувствиями, точно решалась ее судьба, а вытираясь полотенцем, вдруг заметила, что тело ее заметно вытянулось и она из "тумбочки" чуть вылезла, внезапно постройнев. Поначалу Маша даже зеркалу не поверила и лишь после того, как на кухне Петухов-отец буркнул, что она похудела, сердце ее радостно затрепыхалось: неужели, неужели?! Петухов же пил настой вербены с куском торта "Праздничный", и Маша только сейчас поняла, что натворила.

- Зачем ты пил, не надо было это пить!.. - в отчаянии крикнула Маша, но Петухов лишь пожал плечами.

- Зачем же в заварном чайнике заваривать? - недовольно пробурчал он, сохраняя спокойствие духа. - А что за траву добавила? Не отрава, надеюсь?!

- Бабушка говорит вербена, - тяжело вздохнула Маша.

Петухов-отец только через полчаса обратил внимание, что дочь его употребила настоящее время по отношению к умершей бабушке. Он недовольно хмыкнул, долго соображая, что это могло бы значить, но так ничего и не придумав, снова переключился на поиск нового государственного устройства в своей вымышленной Вечерней стране (Вечерней, потому что эта идея ему пришла вечером, когда он сидел в темноте и писал диссертацию). Пять видов государственного устройства, изобретенные еще Платоном, Петухова-отца не устраивали. Аристократический, при котором у власти стоят лучшие люди, аристократы, его не устраивал, потому что, во-первых, их не так много, а потом оценка "лучшие" - "худшие" довольно относительна. Второй вид тимократия, когда у власти стоят люди богатые и честолюбивые, тоже никуда не годится, третья демократия - это разброд, шатания, на каждого не угодишь, если приноравливаться ко всем и давать свободу, олигархия почти тоже, что и аристократия, а тирания само собой плохо, уже натерпелись и навидались!.. Додекархия, как в Египте, когда одновременно правили двенадцать царей, ничего хорошего не принесла. Достоевский, к примеру, считал, что нет ничего лучше конституционной монархии, то есть власти царя, но ограниченной Конституцией, но это его личное дело, а Петухову-отцу надо найти такой вид государственного устройства, который был бы наилучший. До сих пор никто всерьез государственным устройством не занимался, иначе не впали бы они в крутую азиатчину с деспотом-монархом, который истребил столь великое число людей, какое не снилось и Калигуле. Поэтому лучше заранее придумать такое, отчего человеку станет легче. И жизнь сразу приобрела для Петухова ясность и смысл.

Но едва он задумался о республиканской форме правления, как в голову нагло влез сначала один взволнованный женский голос и, глотая слезы, заговорил почти без пауз, потом второй. Так бывает при междугороднем разговоре, когда присоединяется еще одна пара голосов, как правило женских, со своими проблемами колготок - и тотчас начинают кричать, чтобы от них немедленно отсоединились. Примерно то же получилось и у Петухова с той лишь разницей, что его голос был им не слышен и на них не действовал.

- ...Нет-нет, он переживает, я же чувствую!.. Он давно раскаялся, и я уверена, что многое ему приписано! Конечно, он не безгрешен, он виноват, но кто-то воспользовался его именем и совершил ужасные преступления, на которые он просто не способен, я же его знаю, и хорошо знаю! - первый взволнованный голос всхлипнул. - Твои Любимые воздушные пирожные из нектара и земляники!..

- Если б он мог доказать, что его преступления вовсе не его, проговорил другой глуховатый голос. - Хотя бы часть!..

- Как сейчас докажешь?! Прошло лет триста, а потом все так ловко было подстроено, что если б следствие началось тогда же, прямо по свежим следам, когда были живы еще свидетели, то и тогда вряд ли удалось что-то доказать, а теперь...

Глубокий вздох, звяканье ложечек о тарелки и блюдца.

- Это сок заячьей капусты?.. - глуховатый голос.

- Вкусно, правда?!

- Да... Мы с Машей так толком и не поговорили!.. Я даже о дочери ничего не спросила!.. А если ничего не получится, вы пойдете за ним в ад огненных демонов? Неужели вы готовы на такое, пани Эльжбета?!

- Да, готова, - тихо проговорила пани Эльжбета.

- Да неужто вы до такой степени все еще любите его?!

- Да... - ответила она.

Петухов, конечно же, узнал голос тещи, понял, что речь идет о дочери и жене, и только сейчас стал понимать, п о ч е м у  Маша сказала о бабушке в настоящем времени.

"Выходит, что она не умерла?! - пронеслось в голове у Петухова. - А кого же похоронили?.."

Петухов мог поверить в летающие тарелки, в филиппинских хилеров, тибетских врачевателей, полтергейст и прочие чудеса, а в загробную жизнь не мог. Поэтому он стал размышлять над голосами, над природой их появления и после углубленной двухчасовой мозговой атаки пришел к выводу, что все это проявление феноменальной фонетической памяти, которая вдруг у него обнаружилась. Он когда-то слышал разговоры тещи с ее подружками (пани Эльжбета наверняка сценический персонаж, теща была актрисой), и теперь они вдруг "ожили" в памяти. Безусловно, это некое отклонение, но тем не менее оно вполне объяснимо.

Он пробыл полдня на работе и жутко устал от болтовни своей тещи. Он и раньше с трудом ее переносил. Теща часами висела на телефоне, жила на нем, обсуждая такие подробности, от которых у Петухова волосы становились дыбом. Хорошо поставленный голос Ксении Егоровны доставал его даже в туалете, вот почему, едва он услышал несколько глуховатых реплик неизвестной, как тотчас вздрогнул и безошибочно определил, кому они принадлежат. Через два часа он уже лез на стенку, и сослуживцы посоветовали ему сходить к врачу и вырвать больной зуб.

Просидев два часа в очереди к терапевту и узнав, что опасным преступником, в кого была влюблена баронесса Эльжбета, является тренер по плаванию Азарий Федорович Крюков, который жаждет почему-то завладеть благосклонностью Маши, Петухов вошел в кабинет Сырцова Ольгерда Семеновича. Ольгерд Семенович пил чай с бутербродами за соседним столом, листая новый номер журнала "Огонек". Сырцову уже давно стукнуло семьдесят, но он вследствие своей субтильности и тщедушности выглядел на пятьдесят три, а поскольку врачей в Копьевске не хватало, он по-прежнему практиковал. В войну он служил фельдшером в учебно-истребительном батальоне под Ташкентом, который готовил летчиков. И так как часть считалась военной, он получил зеленые корочки участника ВОВ (Великой Отечественной войны) и каждое Девятое мая требовал себе подарок от коллектива на тридцать рублей.

Посидев минут пять, Петухов кашлянул. Сырцов оторвался от статьи о взяточниках Узбекистана и кивнул Ниночке.

- На что жалуетесь? - спросила Ниночка.

- У меня в голове... шумит... - промямлил Петухов.

- Температура есть?.. - спросила чисто риторически Ниночка, беря и встряхивая градусник. - Поставьте и посидите там!.. - она указала на стул за стеклянным медицинским шкафом.

- Но у меня нет температуры, - проговорил Петухов.

- Нет так нет, - равнодушно сказала Ниночка, - я должна убедиться! Посидите там!.. - она снова указала на стул за шкафом.

Петухов сел за шкаф. Ниночка вытащила новый номер "Бурды", который ей достали в обмен на пять упаковок "Тазепама".

- ...Я всегда считала, что моей дочери не повезло, - говорила Ксения Егоровна. - Зять мой казался мне человеком скучным и неинтересным, не было в нем огня, романтики, страсти, если хотите, того, к чему привыкла я, живя с мужем... А теперь я думаю, что это зятю не повезло... Он-то как раз занимается интересной работой, а дочь превратилась с годами в обыкновенную мещанку: вещи, продукты - вот что ее по-настоящему волнует. Даже не верится, что это моя дочь!.. Не пойти ли нам на пруд?.. Прогуляемся...

Вздох, скрип кресла, шлепанье босых ног по полу.

- Пойдемте!.. - отозвалась Эльжбета.

- Вы что, заснули?! - Ниночка в упор смотрела на него. - Я вас раза четыре окликнула!..

- Извините, я не слышал... - пробормотал Петухов.

- Вам плохо?! - сменив гнев на милость спросила Ниночка, и Сырцов оторвался от "Огонька".

- Нет-нет, я просто задумался, - сказал Петухов.

- Температура у нас нормальная, - посмотрев на градусник, сказала Ниночка. - Может быть, переутомились?..

- Наверное, - пробормотал Петухов.

Чем больше он вслушивался в разговоры тещи и Эльжбеты, тем яснее понимал, что это никакое не отклонение в мозгу.

- Разденьтесь, вас послушают, - сказала Ниночка.

Петухов разделся, и Сырцов, оторвавшись от "Огонька", взялся за фонендоскоп. Он прослушивал Петухова минут пять. Морщился, заставлял не дышать. Даже Ниночка удивилась столь долгому прослушиванию.

- Н-да... - изрек Сырцов, вытер пот и сел на стул.

Посидев, Ольгерд Семенович вдруг сказал:

- Ложитесь!..

Петухов покорно лег. Сырцов снова стал его прослушивать. Причем мембрану фонендоскопа он пододвинул к шее и долго держал ее там.

- О чем они говорят?.. - догадавшись, спросил Петухов, потому что разговор тещи с Эльжбетой теперь весь утекал в звукоуловитель фонендоскопа и голоса слышались отдаленно, неразборчиво.

- О родах, - ответил Сырцов. - Что?! - тут же переспросил он и покраснел. - Что вы себе позволяете?! - взвизгнул Ольгерд Семенович. - Я ветеран войны и труда!..

- Я же не говорю, что вы подслушиваете, - заметил Петухов. - Я сам дал вам послушать, потому что... - Петухов осекся, взглянул на Ниночку, которая не понимала, о чем идет речь. - У меня целый день сегодня так, я работать не могу!..

- Может быть, вы приемник проглотили?! - заинтересовался Сырцов. Японцы, знаете ли, сейчас делают такие маленькие...

- Это моя теща, - мрачно сказал Петухов.

- Теща? А где она?.. - не понял Сырцов.

- Умерла... Два года назад... - вздохнул Петухов.

Сырцов несколько секунд удивленно смотрел на Петухова.

- Н-да... - пожевал воздух губами Сырцов. - Ниночка, выпишите ему бюллетень, - попросил Ольгерд Семенович. - Мы попробуем заглушить враждебные голоса антибиотиками!..

- А какой диагноз?! - ничего не понимая, спросила Ниночка.

- ОРЗ, - твердо сказал Сырцов.

Глава 7

В ней много веселого, забавного и, впрочем, серьезного

Надо сказать, что все те же разговоры слышала и Маша, которая после ухода отца тоже выпила целую чашку этого густого чая. Оставшуюся заварку она по совету бабушки вылила в ее любимый старый кактус, пожелтевший уже с боков, вымыла заварной чайник с мылом, сполоснула и заварила грузинский, номер 36. И буквально через пятнадцать минут включились голоса, но, в отличие от Петухова, Маша легким усилием воли могла убавлять звук и даже выключать его полностью и также прибавлять, словно радиоприемник находился у нее внутри. Это ее порадовало, и она, послушав разговор об Азриэле-Крюкове, вспомнила о сказках, нашла в шкафу старую книгу народных немецких сказок, села читать. В книжке было две сказки: "Волшебные зеркала" и "Замок с превращениями". Первая сказка была покороче, и она стала читать ее. В ней рассказывалось о мрачном грюнвальдском замке, где каждый, кто попадал в него, находил огромное количество зеркал. Но стоило лишь взглянуть на себя в зеркало, как человек мгновенно превращался в каменное изваяние, и таких странных скульптур в замке было великое множество. Оживлять их умел лишь владелец этого замка, злой Маг и чародей Азриэль фон Креукс, и ему доставляло удовольствие оживить кого-нибудь из гостей, чтобы поужинать с ним вместе, послушать рассказы пришельца и развеяться от одиночества. Иногда он оживлял красивых девушек, заставляя их проводить с ним жаркие ночи, а если кто-то из них не соглашался, он отправлял строптивых в подземелье, к своим крысам, где проводил чудовищные опыты. Эта сказка-повесть оказалась такой страшной, что Маша, не дочитав ее, отложила в сторону. Впрочем, пора было собираться в школу.

Занятия заканчивались, пошла последняя неделя, потом отработка, и два месяца можно было "побалдеть", как любил выражаться обалдуй Мыльников. Он ходил постоянно с разорванным карманом, и поскольку сидел позади Маши, то вечно к ней приставал. Самое излюбленное его приставание заключалось в том, чтобы шандарахнуть Машу электрическим током. Мыльников был просто напичкан электричеством, искры из него так и летели, и физичка Блудова всегда подзаряжала от него свой аккумулятор для слухового аппарата. У нее имелся специальный электроуловитель для этих целей, который она сама сконструировала, но запатентовать его отказывалась, потому что надо было заполнить кучу бумаг и принести сто справок, одну даже от психиатра. Поэтому Блудова собирала электричество ради спортивного интереса. Вызывала Мыльникова, спрашивала домашнее задание, которое он, естественно, не знал, ставила ему двойку и включала электроуловитель, за несколько секунд набирая нужные ей три вольта.

- Уйду на пенсию и продам патент американцам! - постоянно грозила она неизвестно кому и тяжело вздыхала.

Мыльников один раз разозлился и написал жалобу директору, потребовав 21 руб. 48 копеек (расценки на подзарядку он узнал в местной мастерской). И когда директор явился в класс, чтобы разобраться, физичка оказалась на высоте, заявив, что действительно заняла на прошлой неделе у Мыльникова 21 руб. 48 копеек на подзарядку и ждала зарплаты, чтобы отдать. Этот разговор между директором Ботинкиным и Блудовой происходил на глазах всего класса, и надо было видеть круглую директорскую физиономию. Ботинкин пришел в класс, чтобы похохотать (больше всего на свете, кажется, он любил хохотать, его так и звали в школе "хохотунчик"), но, когда факт жалобы подтвердился, рожа хохотунчика напоминала по вкусу скисшие сливки. Однако, когда он услышал, что Блудова заняла деньги на подзарядку слухового аппарата (не чего-нибудь, а слухового аппарата!), Ботинкин вдруг закхекал, а еще через секунду уже заливчато, как школьный звонок, заливался от хохота. И с ним, естественно, хохотал весь класс.

В тот день, когда Маша после путешествия в Вечернюю страну пришла в школу, произошло два, нет, три события. Не желая больше платить свои кровные деньги хулигану Мыльникову, Блудова вызвала к доске Алика Лаврова и, не дав ему договорить, влупила тройку, что, конечно же, равнялось по наглости убийству Мартина Лютера Кинга, ибо уж кто-кто, а Лавров знал физику за первый курс университета. Алик побагровел, взмахнул рукой, прибор у физички зашипел, из него пошел дым, а Блудова не могла оторвать глаз от стрелки. Ее зашкалило.

- У меня же там предельное напряжение триста пятьдесят вольт! прошептала она. - Где я найду такие резисторы?! У меня же свалка переехала! - воскликнула она.

Пока физичка разорялась по поводу сгоревшего прибора и нехватки резисторов, Мыльников, накопив немного своего электричества, ущипнул пребольно Машу. Она взмахнула рукой, и бедный Мыльников отлетел, как жучок, к стенке и, грохнувшись о нее, потерял сознание.

- Что это?! - всполошилась Блудова.

- Я только рукой взмахнула, а он это... - испуганно пролепетала Маша.

- Она электричеством... - пробормотала, видев, как все случилось, Флора Галимзянова.

Для верности она тоже взмахнула рукой в сторону тихони-астматика Зверева, который на всех уроках читал детективы, но Зверев даже не шелохнулся.

- Да пошла ты!.. - усмехнувшись, грубо пробурчал он и удивленно посмотрел на Машу.

Мыльникова откачали. Но он хлопал глазенками и заикался, испуганно таращась на Машу.

- Мыльников, чего помнишь? - спросила тотчас Блудова.

- Ни-ч-ч-чего! - ответил он, как белорусский партизан на допросе.

Блудова тут же подскочила к доске и быстро стала что-то подсчитывать. Исписав полдоски, она повернулась к классу и объявила:

- Сила удара равнялась примерно четыремстам килограммам.

- Что, у нее больше, что ли? - недовольно спросил Лавров.

- Нет, у вас примерно одинаково, - ответила физичка.

Она снова стала подсчитывать. Подсчитав, она обвела всех торжествующим взглядом.

- Ваша месячная энергия способна обогревать в течение целого дня один большой микрорайон!.. Это я считала по минимуму, а на самом деле... Блудова не договорила, задумалась.

- Представьте: доноры электричества! - воскликнула она. - Тогда не нужны будут эти страшные гидростанции и варварские атомные!.. Люди будут жить своей собственной энергией, и часть ее даже отдавать на общественные нужды!.. Не нужны будут провода, электрики, штепсельные розетки, гигантская экономия сделает землю богатой, а жизнь счастливой!.. - сияя, трещала она.

- И вам пенсию прибавят, - не без язвительности сказал Чугунов.

Надо было видеть лицо Блудовой. Она терпеть не могла Чугунова и он ее тоже, поэтому выше трояка он никогда не имел, да и, впрочем, в большем не нуждался, ибо папаша уже зарезервировал ему место в нархозе.

Наконец, третье событие заключалось в том, что после физики Флора подошла к Маше и сказала: "Слушай, зайдем после уроков ко мне?.. Такие записи клевые братан достал, полный Обвал Петрович!.. Слушай, а ты классно похудела! Сколько ты уже в бассейн ходишь?.. Месяц?!

Через час они уже сидели у Флоры на тахте и болтали, забыв про записи.

- Кофе у тебя есть?

- А как же!

- Ты какой: растворимый или тебе сделать по-турецки?

- Лучше по-турецки, - попросила Маша.

Они болтали о таких интимных вещах, что, услышь их разговор родители или, не дай бог, учителя, они бы пришли в неописуемый ужас: "Девочки, с е м и к л а с с н и ц ы, а говорят о таких непозволительных вещах!" Но они без пяти минут восьмиклассницы, а значит, вполне взрослые. И кто вообще устанавливает эти границы: вот ребенок, а вот взрослый? Есть взрослые, которые еще хуже детей, а есть дети умнее взрослых. "Ляли-баляли, мули-булюли", как любит говорить Яша Голяков, старый мудрый поэт, когда видит Флору Галимзянову. Пергаментное лицо его, обожженное иерусалимским солнцем, источает всю сладость жизни, круглится и тает, как янтарная смола, но кофейные глаза его голубеют, едва завидев Машу. Ляли-баляли, мули-булюли!.. Нет большего счастья в жизни, чем смотреть на зеленые буйные побеги, ибо когда слишком молод и всего в избытке, то тяготишься этим избытком, не понимая, что скоро-скоро он испарится, как кусок сухого льда в майский полдень.

Маша, заболтавшись, позабыла обо всем на свете, даже о своем необыкновенном тайном путешествии и, когда Флора позвала ее выглянуть в окно и показала на одинокого Алика Лаврова, болтающего ногами на высокой скамейке у доминошного столика, она вдруг рассмеялась, да так заразительно, что через секунду они с Флоркой уже катались, хохоча, по полу, разбудили Минерву, которая с перепугу опрокинула ночной столик с телевизором, телефоном, котом и будильником. Ухнул взрыв, зазвенели телефон и будильник, а Грымзина, уже двадцать лет ждавшая пожара, высунулась из окна и завопила: "Горим!" Слесарь Баратынский, не успев протрезветь, схватил ведро, наполнил его водой и побежал наверх к Грымзиной, выбил у нее дверь и окатил ее с порога холодной водой.

Венера Галимзянова, ворвавшись в квартиру, закричала: "Выбрасывайте вещи!", и все, в том числе и Алик Лавров, давно жаждавший подвига во имя Флоры, побежали к ней, помогая выбрасывать в окно все, что попадало под руку. Но когда он начал метать хрусталь, Венеру хватил удар. Приехали три пожарные машины и две "скорых" - для Венеры и Грымзиной. Сбежался народ, а Шляпников, растянув меха аккордеона, запел: "Прощайте, товарищи, все по местам! Последний парад наступает..." Баяниста, в свою очередь, поколотили пожарники, подумав, что шутка с пожаром придумана им.

Так началась эта последняя школьная неделя, смешно и грустно: кто-то хохотал, а кто-то плакал, и один Азарий Федорович Крюков даже не выглянул во двор, предчувствуя во всей этой суматохе что-то недоброе.

Глава 8

В ней мы вернемся в далекое средневековье и узнаем, как

началась судьба Великого Мага и чародея Азриэля Креукса

Азриэль Креукс открыл глаза, очнувшись благодаря далекому колокольному звону, выглянул в окно, ожидая увидеть вдалеке город, но вокруг была странная пустыня и ни одного селения на много верст окрест. Все также старательно пыхтели меха, нервно горел огонь, и Креукс увидел напротив за столом юную даму в белом длинном платье, именно даму с высокой развитой грудью и тугими широкими бедрами. Поразило Азриэля ее белое, как молоко, лицо и холодные темно-синие глаза, таких густых васильковых глаз он никогда не видел на свете. Рядом с незнакомкой стоял ее паж, мальчик лет двенадцати, худой, с острым носом и горящими любопытными глазками.

- Вот, баронесса, мой ученик, Азриэль Креукс, весьма толковый малый, но так замусорен всякими романтическими бреднями, что непросто привести его мозг в должный порядок, зато когда он встречает столь пышную Даму, способен блеснуть многими дрянными привычками, от коих не зря кружится кое у кого головка!..

Ганбаль хрипло рассмеялся и там, наверху, за дверью что-то шлепнулось на пол. "Змейка", - догадался Азриэль.

А Эльжбета, уже не отрываясь смотрела на него, ручка ее медленно проплыла в воздухе, губы Креукса коснулись шелковистой кожи, в холодных глазах вспыхнул огонек, и румянец слегка ожег белые щеки.

- Только не теряйте голову, юноша! - предупредил Ганбаль. - Наша дорогая Эльжбета замужем за бароном, он, правда, занят войной и шлет лишь победные реляции, однако не теряет надежду возвратиться домой и обнять свою женушку, которая от ожидания его так замерзла, что растопить ее будет делом нелегким...

- Ганбаль, вы так перчите свой язык, что я просто умираю от жажды! холодно заметила баронесса.

- Разве это перец?! - расхохотался Ганбаль. - Да это весь запас приличных слов, которые я знаю!.. Впрочем, упрек по части пустого кувшина, а то и двух, справедлив! Пошли, сынок, сходим за вином! - бросил Ганбаль пажу, и они ушли.

Эльжбета и Азриэль остались вдвоем. Креукс сразу же ощутил, как срослось за его спиной пространство, точно сшитое из парусины, после ухода Ганбаля. Он не мог шевельнуться, язык присох к гортани. Баронесса подошла к огню, потом к тяжелым мехам, далее пройдя мимо колб и делая вид, что рассматривает их, хотя они совсем не интересовали ее. Просто она подавала Азриэлю знак к атаке, а он не мог шевельнуться, ибо был ошеломлен ее красотой, ее тугим певучим телом, стянутым всякими лентами, лифами и корсетами, он и вообразить не мог, что бывают на свете такие красавицы, власть которых столь огромна, что может вызывать столбняк. Прав Ганбаль, его следует хорошенько почистить, дабы баронессы не вымораживали его внутренности...

Эльжбета обернулась, и нежная улыбка осветила ее лицо.

- А что это такое?.. - она показала пальчиком на тритона, заспиртованного в колбе, потом на другую колбу, в которой кипела вода, превращаясь в пар, а он уже окислял разные металлы, потом на третью, где росли кристаллы.

- Это ерунда, - приблизившись, заговорил Азриэль, - тут мы получаем тяжелые растворы, которые сами по себе ничего не значат, а вот внизу, в подвале, там тоже есть мастерская, чуть побольше, там уже дело посерьезнее... Мы скоро получим свой эликсир продления человеческой жизни. Плати сто золотых флоринов и живи на десять лет дольше!..

- Десять лет, так мало! - вздохнула Эльжбета.

- Важен сам результат, - еле дыша и чувствуя, как все тело его сотрясается в ознобе от близости Эльжбеты, говорил Креукс. - На основе этого можно разработать самые различные препараты, скажем, на двадцать, тридцать лет, а потом и на сто... Сто лет - это уже вторая жизнь... Вы бы хотели иметь вторую жизнь?

- Вторую жизнь?.. - усмехнулась Эльжбета и взглянула на Азриэля, от чего он чуть не задохнулся. - Не знаю... А зачем мне вторая жизнь?..

- Разве вы счастливы с бароном?.. - прошептал он хриплым голосом.

- При чем здесь барон? Я не собираюсь жить с ним всю жизнь! Его в любую минуту могут убить на войне, а потом он стар, изранен, и я отношусь к нему как к отцу!..

Лицо ее было так близко, что Азриэль не удержался и, приблизившись, коснулся губами ее щеки. Эльжбета не сдвинулась с места. Тогда Азриэль коснулся ее губ. Но баронесса не шелохнулась, с удивлением глядя на него своими большими холодными глазами.

Послышалось шипение, они обернулись, и баронесса вскрикнула от испуга, прижалась к Азриэлю своим жарким телом: на столе сидела, шипя, желтая змейка. Язычок ее то и дело гневно выскакивал, она раздувалась, точно готовясь к прыжку, и Эльжбета цепко держалась за Азриэля.

- Я терпеть не могу змей!.. - прошептала она.

- Иди на место! - сурово сказал Азриэль. - Ну?! - взгляд Креукса нашел кожаную плетку. - Я что тебе сказал?!

Еще через секунду змейка соскользнула со стола и мигом уползла в свою верхнюю комнату.

- Она... понимает?! - удивленно пролепетала Эльжбета, все еще не выпуская Азриэля из объятий.

- Эльжбета!.. - прошептал он и поцеловал ее в губы.

Баронесса сразу же покорилась этому поцелую, обмякла, став вдруг грузной и тяжелой, так что Креукс с трудом удержал ее на весу.

- О!.. - сдавленным голосом простонала она, полностью отдаваясь чувственной волне, накрывшей ее. Глаза ее медленно закрылись, мягкий сочный рот, наоборот, полуоткрылся и жар телесный зажег ее щеки, Азриэль, не ожидавший столь скорой победы, был несколько разочарован, став вдруг полновластным обладателем красавицы баронессы. Он оглянулся, не зная что делать с таким тяжелым, внезапно свалившимся на него счастьем, но в этот миг послышался скрипучий голос Ганбаля:

- Это лучшее вино во всей Германии!.. - гудел он, поднимаясь из подвала. - Даже твой фон-барон, объездив полмира, такого вина не пробовал, ибо его вообще в мире не существует!.. Это из сладкого альпийского нектара, та самая амброзия, которую пили еще Боги на Олимпе!.. Понял?!

- Я вообще не пью вина, - вздохнув, ответил паж.

Войдя в комнату, Ганбаль хитро взглянул на Азриэля и баронессу.

- Я вижу, вы здесь времени не теряли! Это мне нравится!.. - он засмеялся.

- Ганбаль, у вас не ум, а выгребная яма!.. - вспыхнув, проговорила баронесса. - Азриэль мне рассказывал про ваш эликсир, я, правда, не верю, но он утверждает...

- И правильно, что не верите! - оборвал ее Ганбаль. - Когда ему инквизиторы вырвут язык и поджарят его зад на костре, я искренне порадуюсь, что одним глупцом стало меньше на этом свете! - зло закончил Ганбаль, ставя на стол кружки. - Вот вино мы варим отменное! Попробуй, баронесса!..

Вечером, когда баронесса с пажом ушли, Ганбаль, ни слова не говоря, влупил Азриэлю по роже, да так, что Креукс отлетел к окну и, ударившись головой о подоконник, набил себе шишку, но она тут же, к его удивлению, рассосалась. Ганбаль заорал, что болтунов он самолично сжигает на костре, но, осмотрев то место, где только что у Азриэля торчала шишка, радостно улыбнулся.

- Все получилось! Действует!.. Эликсир действует!.. - заорал он. Перед этим три ученика окочурились! А ты оказался счастливчиком!.. Дорогой мой, молоденький!.. Я на десять лет застопорил процессы твоего старения в организме! На десять лет!.. А это значит, что можно остановить их на двадцать, на пятнадцать, на сто!.. Ты слышишь?! - он расцеловал Креукса, дыхнув на него крепким винным перегаром. - Ты единственный, уникальный, бесценный!.. Бессмертничек, сукин сын!.. - он схватил двумя пальцами нежный сосок Азриэля и ущипнул его так, что Креукс чуть не потерял сознание. Сосок тотчас потемнел, но через несколько секунд лиловый синяк вмиг рассосался.

- И кости должны срастаться! - как безумный выпалил Ганбаль, хватаясь за кочергу.

- Нет!.. - оглашенно заорал Азриэль, бросаясь прочь от Ганбаля.

- А-ха-ха! - ревя от восторга, гонялся за Креуксом Ганбаль с кочергой в руках, переворачивая столы, разбивая колбы и реторты. Наконец Ганбалю удалось достать Азриэля, и кочерга с радостью прошлась по его ребрам. Послышался хруст, Креукс заорал от боли и, потеряв сознание, свалился на пол. Но через минуту сознание уже вернулось к нему и он, словно ничего не случилось, поднялся на ноги. Боль уходила из тела, отдалялась от него и через минуту исчезла совсем.

- Ну что?! - прорычал Ганбаль.

Он, как сумасшедший, смотрел на него.

- Ничего не чувствую!.. - прошептал Азриэль.

- Вот так!.. - Ганбаль захватал ртом воздух. - Дай вина!.. Черт!..

Кувшин с вином валялся на полу разбитый, и вино лужей растеклось под столом. Ганбаль встал на четвереньки и, как собака, стал пить вино, слизывая его языком. Джульба, овчарка, подошла к Ганбалю, не понимая, для чего он это делает. Наконец, решив, что хозяин подает ей пример, Джульба тоже стала лакать вино. Нализавшись, Ганбаль поднялся.

- Черт! Дай воды! Не могу!.. Глотку как обсыпало, все горит!.. Я, видимо, того, переутомился!.. Ну?!

Азриэль зачерпнул ковш воды, подал Ганбалю. Тот залпом осушил его.

- А если на сто лет, то что нужно сделать?.. - спросил Азриэль.

- А это пустяки! - тупо глядя в пустоту, промычал Ганбаль. - Повысить концентрацию порошка в десять раз! Я тебе один к одному развел, а тут надо один к десяти. Намотал на ус? Только, конечно, бесконечное число раз не получится. Каждые сто лет будут у тебя отнимать по десятке, поэтому сколько тебе сейчас? Семнадцать?.. Ну, лет пятьсот вполне можно. А я вот... - он вдруг задумался, вытер пот со лба. - Мне и десяти не выдержать! Сердчишко вон как хлещет! Я все хотел помолодеть. Не вышло! Износился Иоахим Ганбаль... Жаль, никто не увидит мою победу. Да и некому из тех, кому бы я хотел утереть нос!.. - он снова схватился за ковш. - Иди принеси вина!.. Ну?!

Азриэль даже не услышал его голоса, пребывая в новых, неожиданных для себя мечтах. И не мудрено было оглохнуть. Ибо что такое пятьсот лет для обыкновенного человека?.. А какие денежные выгоды! Все великие люди земли падут к ногам безвестного Азриэля Креукса. Он будет повелевать государствами и странами, двигать армиями, назначать войны и опустошения, он...

- Ты слышишь, что тебе говорят, сукин сын?! - Ганбаль притянул его к себе, дыхнув на него кислым перегаром. - Ты пойдешь за вином или нет?!

- Уже иду!.. - послушно проговорил Азриэль.

Он взял целый кувшин и пошел в погреб за вином. Наполнил его доверху из старой бочки, где крепость вина была выше, и несколько секунд стоял на холодке в погребе, размышляя над своим новым бытием. Ганбаль теперь сделает все, чтобы его убрать. На кой черт ему нужен приблудившийся подмастерье, который к тому же не по годам умен, молод и быстро схватил премудрости великой науки. Его не отпихнешь, как шелудивую собачонку от крыльца. Да еще помолодел на десять лет и зарится на саму баронессу... Троих ученичков Ганбаль отправил на тот свет, рука не дрогнула. Почему не отправить и четвертого?

И другая отчаянная мысль уже давно вертелась в его голове, но он не подпускал ее близко, чувствуя, как озноб пробирает его тело от одного ее приближения. Но не подпуская, он и не прогонял ее прочь, позволяя ей с важным видом прогуливаться перед толпой других разных мыслишек, больших и маленьких. Она, эта отчаянная мысль, резко выделялась среди всех своими преимуществами. Так красавицы ночи ведут себя среди толпы второсортных девиц, завоевывая восхищенные взоры мужчин, так королевы идут меж фрейлинами, так... Но это была еще и страшная мысль. Она сразу ставила Азриэля в совершенно новое, неприемлемое пока для него положение, ибо он не хотел становиться убийцей, не хотел переходить заповедную грань добра и зла, понимая, какую тяжесть он примет тотчас же в душу свою.

Конечно, он мог убежать, исчезнуть, так же, как и пришел, и постараться забыть все, что случилось с ним в этом доме, но разве такое можно забыть?.. Разве можно бросить такую мечту, которая свалилась вдруг на твою голову?! Да он проклянет себя потом, он всю жизнь будет казнить себя за то, что не испытал судьбу, подарившую ему сей звездный час!..

- Азриэль!.. Черт тебя дери!.. Ты что, сдох там?! - зарычал Ганбаль, спускаясь за ним следом, и Креукс помчался ему навстречу. Они столкнулись на лестнице, и Ганбаль, выхватив кувшин, расплескав его, сухими губами присосался к спасительному краю и выпил по меньшей мере половину, а то и три четверти. Оторвавшись, он долго шумно дышал, выпучив глаза, вытер рот, взглянув на удивленно-испуганное лицо Азриэля.

- Иди, наполни снова до краев! - прохрипел Ганбаль. - Сегодня мой день, день моей победы, и я хочу упиться в стельку!..

Он сунул Азриэлю кувшин и медленно пополз назад, с трудом одолевая каждую ступеньку.

"Он ведь так может и окочуриться, - вдруг подумалось Креуксу. - Разве способен человек выдержать такую нагрузку?.. Такое ощущение, что он вот-вот загнется!.. Просто надо помочь...

Послышался грохот наверху. Ганбаль упал. Азриэль хотел броситься наверх, но сдержал себя. Набрал новый кувшин вина и не спеша стал подниматься наверх, "Наверняка он грохнулся и лежит без чувств после стольких кувшинов вина. Конечно, к утру он очухается, будет стонать, хвататься за голову, попросит наложить ему компресс... Но утро может и не наступить!.. Утро может и не наступить... Но как?.. Не убивать же его, как свинью!.. И ядов Азриэль никаких не знает, особенно таких, медленно действующих и трудно отличимых потом, при вскрытии..."

Каково же было изумление Азриэля, когда он поднялся и вошел в комнату: Ганбаль сидел за столом, ел мясо, хитровато с прищуром улыбаясь, и был совершенно трезв, словно только что встал с постели и теперь завтракает.

Глава 9

Продолжение событий, начавшихся в предыдущей главе

Рядом с Ганбалем на лавке сидела Джульба, внимательно следя за каждым кусочком мяса, который хозяин прямо с ножа отправлял себе в рот.

- Вино очень кстати, мой юный студиозус! - весело говорил Ганбаль. Ибо есть мясо без терпкого красного вина, это все равно что вместо подушки ткнуться головой в муравейник!.. А?! Ха-ха!.. - зарычал он, довольный своим сравнением.

Азриэль поставил кувшин на стол, сел напротив. Он никак не мог взять себя в руки, и вид у него был кислый.

- Что?! - прохрипел Ганбаль. - А ты уж подумал было, что Ганбаль концы отдал, и тебе на блюдце он оставил свою безумную голову!.. Ха-ха!.. Мы еще поживем в свое удовольствие!.. А вот что с тобой делать, это действительно вопрос! Впрочем, надеюсь, искать тебя не будут, а могилка для тебя уже имеется!.. Я хочу слегка распотрошить тебя, посмотреть, что же происходит там у тебя внутри, как действует мой эликсир, чтобы уже знать все до конца!.. О, господи, прости мою душу грешную за эту тварь земную, кою я умерщвляю ради того, чтобы найти дорогу к тебе!..

Он ел мясо, запивая его вином и не сводя с Азриэля холодных глаз.

Озноб пробежал по спине Креукса. "Боже, какой он дурак! - пронеслось у него в голове. - Он еще сомневался, а тут ему и часа прожить не дадут, прирежут, как барана, как подопытную мышь, чтобы полюбоваться проделанной работой!.." Страх сковал его тело, и он сидел, оцепенев, перед Ганбалем.

- Поэтому я и не предлагаю тебе мяса, - жуя, ухмылялся Ганбаль, зачем без толку переводить хорошие продукты!.. Верно, Джульба?! - он потискал собаку. - Ты не должен быть на меня в обиде!.. Ты прожил краткую, но интересную жизнь. Жаль, что не справил до конца свою службу с баронессой, она, по-моему, просто изнывает от своего соломенного вдовства, но, может быть, на том свете ты сей грех восполнишь!.. А? Ха-ха! Фуй!..

Ганбаль сделал несколько больших глотков из кувшина и стал ковыряться в своих желтых, полусгнивших зубах, выковыривая из них куски мяса. При этом он смачно рыгал, потом вытер руки о рубаху. Нож он из рук не выпускал.

- Честно говоря, мне даже жалко тебя убивать, слишком хорошую весть ты мне принес сегодня! - вздохнул он. - И будь я уверен в тебе, как в себе, я бы тебя не сразу убил, но велико искушение твое, и ты не справишься с ним!.. А посему прощай!.. Да сохранит господь твою душу для лучшей жизни! Аминь!..

Он молитвенно сложил руки, зажав между ними нож, пробормотал несколько священных фраз и сразу же полоснул его ножом по горлу, но не рассчитал: лезвие ножа лишь прочертило кровавую полосу, которая тотчас зажила, не оставив и следа.

Креукс вскочил, отбежал в угол, схватив кочергу.

- Ба, я же забыл совсем о твоем омоложении! - хмуро промычал он. Да, придется повозиться с тобой!..

Мушкет с фитильным замком, набитый порохом на случай грабителей, висел на стене, рядом с обеденным столом, и Ганбаль потянулся за ним, но Азриэль в прыжке - он вдруг обнаружил в себе невиданную прыгучесть свалил Ганбаля с ног и кочергой ударил его по голове.

Ганбаль упал и потерял сознание. Несколько секунд Азриэль в страхе смотрел на него, потом стал искать веревку. Нашел ее, опустился на колени, чтобы связать Ганбаля, как вдруг старик открыл желтые глаза и захохотал, обнажив гнилой рот. Азриэль оцепенел от страха.

Ганбаль бросился на него, свалил с ног, потянулся за ножом, который валялся рядом, удерживая одной рукой Азриэля, но Креукс вцепился зубами в его руку. Ганбаль отдернул ее, и Азриэль снова вскочил, схватил кочергу и несколько раз наотмашь ударил Ганбаля по голове, разбив череп в нескольких местах. Старик упал. Азриэль перевернул Ганбаля, связал руки, а потом и тело веревкой, спеленав старика точно куклу. Кровь сочилась из разбитой головы. Джульба в страхе смотрела на драку, но броситься на Азриэля она не посмела. Лишь когда Креукс связал Ганбаля, она подползла к хозяину и стала зализывать его раны.

Азриэль, шатаясь, подошел к столу, отхлебнул вина. Резко оглянулся, ему показалось, что Ганбаль ожил, но старик лежал на полу недвижим. Взгляд его упал на мушкет, он взял его, схватил головешку, чтобы запалить фитиль, но, помедлив, выбросил ее обратно в камин. Повесил ружье обратно. Подошел и снова ударил Ганбаля кочергой по голове. Джульба зарычала.

Он вдруг почувствовал жуткий голод. Вплоть до обморока.

Азриэль насадил мясо на шампур, сунул его в огонь. Схватил кусок хлеба и стал жадно есть, не дожидаясь, пока поджарится мясо. Ел хлеб, запивая его терпким пахучим вином, каждый глоток которого, казалось, входил в кровь, разгоняя ее по всему телу.

Вылезла и змейка. Азриэль и ей поджарил несколько кусочков. Глазки ее возбужденно блестели, и она, скользнув на лестницу, показала хвостиком, чтобы Азриэль шел за ней. Он помедлил, но любопытство пересилило, и Креукс стал не спеша подниматься по скрипучим ступеням наверх. На пороге ее комнаты он оглянулся: Ганбаль не подавал признаков жизни.

Переступив порог, Азриэль сразу же попал в полутьму. Горела свеча, и терпкие душистые запахи вмиг окутали Азриэля, голова его закружилась. Змейка пропала, а когда глаза Креукса привыкли к темноте и прошло первое головокружение, он вдруг увидел невысокого роста девушку-подростка с миндалевидными черными глазами, алым крупным ртом и розовой кожей. Она вышла из-за большого шкафа обнаженной, лишь густые и длинные, почти до колен, волосы закрывали ее тело, которое светилось розовым светом в темноте. Азриэль сразу же узнал змейку. Он хотел спросить, как случилось это превращение, но она тотчас положила свою маленькую ладонь на его рот.

"Здесь нельзя разговаривать вслух, вещи запоминают голоса и потом Ганбаль узнает обо всем", - мысленно сказала Змейка, и Азриэль, услышав ее тихий голос, опустил веки в знак согласия вести такой молчаливый разговор.

Змейка отвела свою руку от его рта, усадила на широкую кровать, села рядом.

"Если бы ты не связал Ганбаля, мы бы никогда с тобой не увиделись и ты бы не узнал мою тайну, - мысленно проговорила она. - Что у вас случилось?.."

"Он опробовал на мне эликсир!" - сообщил Азриэль.

"Я знаю, - ответила Змейка. - Я сама помогала ему..."

"Помогала?!" - удивился Азриэль.

"Да, как и делала это раньше. Ночью я всегда превращаюсь в человека, а днем в змейку, только дух мой всегда бодрствует. Ганбаль похитил меня, как и тебя, заставил работать на него. Родителей у меня не было, я жила с тетушкой и целыми днями торговала на базаре диким луком, чесноком, кислицей и другими травами, которые собирала в лесу. Тетушка ткала коврики, которые я изредка тоже продавала... Он попросил однажды собрать для него много разных трав, пообещав хорошо заплатить. Я знала все травы, тетушка многому меня научила. Я собрала их, принесла в этот дом, и он пригласил к столу попить чаю. Я замерзла по дороге и согласилась. А едва выпила чашку чая, как меня сморил сон, я уснула, проснувшись уже змейкой, в клетке..."

Она уронила две слезы, и они обожгли руку Азриэлю. Он отдернул ее, но ока тотчас извинилась за свои слезы, Ганбаль запрещал ей плакать.

"Ночью он освобождал меня, заставляя ложиться с ним в постель..."

Она подняла на него глаза, чтобы увидеть выражение его лица, но Азриэль заставил себя нежно улыбнуться, чтобы не обидеть ее.

"Он не коснулся меня, - добавила она. - Он обнимал, целовал, но на большее был уже не способен... Если б он еще и надругался надо мной, я бы покончила с собой!.. Ты мне веришь?.."

Азриэль кивнул.

"Самое удивительное, что меня и в детстве звали Змейкой... вздохнула она. - Последние полгода я чесала ему пятки, чтобы он побыстрей заснул, а потом всю ночь сидела у зеркала и мечтала, пока не наступало утро, когда тело мое застывало подобно гипсовой статуе, а дух, превратившись в змейку, выползал из него, чтобы прислуживать ему: лизать за ухом, щекотать под мышками и исполнять разные прихоти... Не будет денег, говорил часто Ганбаль, будешь танцевать на площадях под дудочку!.. Но самые страшные дни наступили тогда, когда пришел ты. Я как увидела тебя, сразу же влюбилась без памяти!.. Он это почувствовал и каждый вечер дразнил меня. А потом объявил, что испытает на тебе свой эликсир. Перед этим трое учеников погибли, когда он пробовал его на них, а тут я почему-то была уверена, что все получится! А сегодня утром я чуть не сошла с ума от ревности, когда тебе понравилась баронесса... - Змейка лукаво улыбнулась. - Но она ведь тебе разонравилась, правда?!

- Да, - кивнул он, подумав про себя, что в его "разочаровании" виновата Змейка, а значит, Эльжбета совсем другая. Какая же?!

- Я ничего не делала, - угадав его мысли, грустно усмехнулась она. Ты можешь проверить!..

Она умолкла, глядя в сторону.

- Ганбаль тебе этого не простит, - совсем тихо проговорила она.

- Сколько я уже у него?.. - спросил Азриэль.

- Год... - ответила Змейка.

- Год?! - вскрикнув, удивился Азриэль.

- Может быть, больше...

- Деньги у него есть?.. - спросил Азриэль.

- Немного... Но у него есть статуэтка Гефеста из чистого золота. Она очень тяжелая, и он очень дорожит ей... Он считает, что Гефест ему покровительствует!..

- Ты не бросишь меня? - спросил Азриэль.

- Нет!..

- Никогда?!

- Даже если ты убьешь его!.. - сказала она. - Впрочем, он этого заслуживает!..

- Мне нужна будет твоя помощь!.. - сказал Азриэль. - Я должен буду закончить его работу!.. Осталось совсем немного!..

- Я знаю, где лежат его тетради!.. - глаза ее загорелись.

- Я освобожу тебя из плена!.. - пообещал Азриэль.

Змейка бросилась к нему на шею и жарко поцеловала его.

- Ты будешь любить меня?.. - спросила она.

Он кивнул. И тотчас почувствовал, как похолодело ее жаркое тело. Послышался хриплый гортанный смех. Азриэль обернулся. С ружьем и головешкой в руках на пороге комнаты стоял Ганбаль.

- Уже делим наследство?! - хрипло проговорил он. - А ничего девка, верно?! Что рот раззявил?! Не ожидал?! А я тоже хлебнул живой водички! И, как видишь, сохраняю свежесть мысли. Ну, хватит, засиделся ты, щенок, в жильцах!..

Он уже поднес головешку к фитилю, но Змейка плеснула воду из кувшина, и головешка погасла.

- И ты за него, - хрипло выговорил он, злобно щурясь желтыми глазами. - Быстро ты предала меня!..

- Это ты искалечил мою жизнь! - закричала она. - Ненавижу, ненавижу тебя!..

- Ну что ж, я убью вас обоих! - прохрипел он.

Спальня Ганбаля была загромождена целым рядом шкафов, поэтому ни уйти, ни сбежать Азриэль не мог, а в силе он алхимику проигрывал: старик обладал крепкими мускулами. Ганбаль взялся за ствол, чтобы разбить приклад о голову Азриэля, сделал первый осторожный шаг, опасаясь подвоха со стороны подмастерья.

В эту секунду нож блеснул в руках Змейки, и она в немыслимом полете точно вонзила его в шею Ганбаля. Азриэль, не медля, головой, как тараном, вышиб Ганбаля из комнаты. Проломив перильца, старик упал вниз. Нож торчал у него из горла.

Азриэль бросился вниз, подобрал ружье, схватил новую головешку из камина. Ганбаль медленно поднимался на ноги. Выдернул нож, зажав рану рукой. Кровь вскоре перестала хлестать, и рана затянулась, словно ничего и не было.

- У тебя духу не хватит выстрелить в меня, щенок!.. - прорычал Ганбаль. - Ведь это будет настоящее убийство!.. А ты не способен убивать, щенок!..

- Я выстрелю! - твердо сказал Азриэль.

Руки у него дрожали, и все внутри содрогалось от одной мысли, что сейчас он убьет человека. Он действительно был не способен убивать.

- Ладно, давай мир!.. - Ганбаль протянул руку и сделал шаг навстречу Азриэлю.

- Не подходи, я запалю фитиль! - предупредил Креукс.

- Мы будем вместе работать!.. Мне все равно нужен помощник, а ты парень головастый, все схватываешь на лету!.. Мы оба будем владеть миром, сделаемся самыми богатыми людьми на свете!..

- Не верь ему!.. - послышался голос Змейки.

- Ах ты мразь! - услышав ее шепот, ощерился Ганбаль. - Я на десять лет затормозил для нее бег времени!.. Подумаешь, днем она ползает змейкой?! Зато вся ночь ее!.. А что главное для беспутной девки?! - он заржал. - Другие бы умерли от счастья!..

- Ты сделал это, не спросив меня!.. - крикнула она.

- А что я должен был спрашивать?! Хочешь ли ты продлить свою молодость, сучка?! Это я должен был у тебя спросить?! Говорю при ней, обратился Ганбаль к Азриэлю. - Она твоя с сегодняшнего вечера!.. Я дарю ее тебе!.. А себе найду с десяток девок покрупнее! Мы их превратим в овец, сарай у меня есть!.. Ну, мир?!

Ганбаль протянул руку и снова сделал шаг к Азриэлю.

- Не верь ему!.. - прошептала Змейка.

- Ах ты слизь болотная!.. - прорычал он. - Паршивая гадюка!.. Я тебе покажу сейчас, как надо разговаривать с хозяином!..

Ганбаль бросился к лестнице.

- Стой!.. - крикнул Азриэль, но Гаибаль, не слыша его, уже взбирался по лестнице.

- Стреляй! - послышался отчаянный шепот Змейки, и Азриэль запалил фитиль. Через несколько секунд, когда Ганбаль был уже наверху, мушкет выстрелил, сразив его точно в сердце.

По совету Змейки Азриэль перетащил Ганбаля в подвал, выкопал там яму, сбросил тело старика туда, насыпал холмик земли, положив сверху два тяжелых камня.

Наверху, в комнате, уже было все прибрано. Змейка легко управилась с беспорядком, отмыла пятна крови на полу, подмела его, навела порядок у огня, покормила мясом Джульбу. Они долго сидели молча за столом.

- Ты хочешь есть?.. - спросила Змейка, но Азриэль отрицательно покачал головой.

Он почувствовал, как что-то изменилось в нем, и то, чего он боялся, свершилось. Азриэль еще не знал, что это такое. Изменение было связано с душой, а ее тайны не подвластны и Ганбалю. Наверное, это происходит с каждым убийцей, кто пересекает невидимую грань добра и зла. Азриэль вслушивался в себя, стараясь понять, что же произошло, какая ниточка прервалась в нем, но сколько бы ни вслушивался, ничего не услышал.

Так же ровно двигались меха, поддерживая огонь, кипела вода в ретортах, превращаясь в пар, выходила смола из камней и росли кристаллы новых веществ. Еще две минуты назад он хотел без оглядки бежать отсюда, но куда теперь убежишь, да и как разрушишь одним махом хорошо налаженное хозяйство?

В другом месте все надо будет начинать заново, со сбора трав, минералов, органических соединений, заново ждать новообразований, которые получаются путем сложнейшей перегонки, и на получение одного грамма концентрированного белка Ганбаля требуется полгода...

Он выпил вина и снова почувствовал, что терпкий глоток мгновенно снимает усталость и вливает в кровь свежие силы.

- Это необычное вино, - подсказала Змейка, молчавшая до сих пор. Оно настоено на крови молодых ягнят с добавлением тех ускорителей, которые применял Ганбаль для эликсира... Поэтому он и пил его каждый день, пытаясь таким способом преодолеть наступающее одряхление тканей...

Азриэль с интересом взглянул на Змейку, и она вспыхнула, расцвела от этого неожиданного внимания к ней.

- Раньше, чтобы добиться моего расположения, он мне все объяснял, сказала она, - видимо, думая, что я ничего не запомню, но я все запомнила и помогу тебе!.. - с нежностью в голосе сказала она.

Азриэль привлек ее к себе и поцеловал.

- Скоро уже рассвет, - с грустью сказала она, - мне пора возвращаться.

Он кивнул.

- Но день пройдет быстро, и мы опять встретимся, хорошо?..

Азриэль снова кивнул, и Змейка легко взбежала наверх, оглянулась, одарив его влюбленным взглядом, и скрылась в комнате.

Вино придало ему бодрости. Завтра же с утра он займется делом. Земля, налог за которую платил старик, принадлежит барону, а его нет, он на войне, и единственно кому может прийти в голову вопрос об исчезновении Ганбаля, так это Эльжбете... А она поверит всему, что ей наговорит Азриэль, если к тому же он окажет ей некоторые знаки внимания...

- Нет! - послышался настойчивый голос Змейки.

Азриэль вспомнил, что она способна читать его мысли, и помрачнел. Несколько секунд он молчал, потом громко сказал:

- Да!..

- Я бы не хотела, - умоляюще прошептала Змейка.

- Другого выхода у нас нет, - вздохнул Азриэль. - Пойми, у  н а с, повторил он.

- У нас... - эхом донесся до него ее покоряющийся голос.

Глава 10

В которой мы снова возвратимся к Петухову-отцу и его

необычному состоянию души и тела

Получив бюллетень, Петухов немного успокоился. Он позвонил жене и сообщил ей, что заболел. "Слава богу, - сказала она, - ты наконец-то выкрасишь окна и пол в кухне". - "Ты с ума сошла, - возмутился Петухов, я за-бо-лел!.. Это очень серьезно. Это такая болезнь, что может быть, может быть..." - он даже не смог договорить, ибо спазмы сжали его горло, когда он представил себе, как его помещают в психушку. - "Что за болезнь, диагноз?!" - испугавшись, закричала Наталья Петровна. - "ОРЗ," - почти рыдая, доложил Петухов...

В трубке засмеялись. Наталья Петровна смеялась громко и от души. Потом, успокоившись, она сказала уже усталым голосом: "Петухов, если ты не покрасишь окна и пол, отдыхать я тебя с собой не возьму! Понял?.."

Это была постоянная ее угроза. А все потому, что местком кинофикации лучше относился к своим подчиненным, нежели НИИ социологии Петухова. Вообще-то они не шиковали, а ездили всегда отдыхать на Телецкое озеро, на Алтай и проводили отпуск чудесно. Петухов ловил рыбу, а Наталья Петровна совершала пятидневный поход вдоль Телецкого. Она любила сидеть у костра, спать в палатке, а если случался легкий флирт с каким-нибудь теплофизиком из Новосибирского Академгородка, робкий поцелуй, объятия, жар крепкого мужского тела - до большего почему-то не доходило, - Наталья Петровна считала, что отпуск прошел чудно и год можно томиться в предчувствии новых походов и объятий, поцелуев... Дальше мечтать она просто не могла, у нее голова кружилась.

Она даже не считала, что изменяет Петухову. Она женщина и должна нравиться мужчинам, а у мужиков любовь только таким способом и выражается. Это она так объяснялась в своем бабьем кругу, когда надоедал разговор о производстве. Впрочем, годы шли, она потихоньку старела, а Петухов все глубже погружался в свою диссертацию. "А вдруг гений?.." - иной раз спохватывалась она, стараясь оправдать свою жутко бесцветную жизнь, но в глубине души уже знала: нет, не гений. Просто безобидный Петухов, незлобивый, неглупый, не урод, не алкоголик. Бывают и хуже. Но бывают и лучше, это она тоже знала. Лучшего ей не досталось. Что теперь, вешаться?.. Или бегать искать по земному шару?.. Но второго ребенка она не захотела. Петухов даже обиделся. "Иди, зарабатывай рублей триста в месяц, рожу! - сказала Наталья Петровна. - А так из кожи лезть я не хочу!.. И без того от зарплаты до зарплаты еле концы сводим!.."

Она была права, и Петухов, пообижавшись, смирился, потому, что получал 160 рублей в месяц. Премий не было, прогрессивок тоже. Мясо на рынке стоило десять рублей килограмм, а в магазинах даже цвет его позабыли. За варенки на черном рынке просили как минимум двести рублей, за сапоги двести пятьдесят-триста, а за шубу... Лучше эту тему не поднимать. Диссертация Петухова называлась "Информационные и коммуникативные системы современного производства. Эволюция и революция". Когда-то эта тема ему очень нравилась, и он с интересом ее копал, но чем больше он копал, тем отчетливей понимал, что его исследования никому не нужны. И не будут. А сменить тему не хватало духу. Все-таки два года на нее угрохал. Да и жена ждала уже диссертацию. Степень. "Мой-то вчера защитился!.." - "Ну, наконец-то!.." Вот и все. Ради этих двух реплик он и должен был защититься. Теперь эти окна красить. "Ты же мужчина, черт тебя подери?! кричала всегда она. - Ты же должен уметь молоток в руках держать?!" Почему должен?.. Почему он всегда что-то всем должен?! Общество должников - вот наша государственная система. Она построена на вечном Долге!..

Он так тихо бурчал сам с собой, потому что те молчали. Петухов снял туфли и забрался с ногами на скамейку. У старушки, которая сидела рядом, вытянулась челюсть. Она тотчас поднялась и пошла. "Иди-иди, бабуся, береги свою нервную систему!" - улыбнувшись, сказал он про себя.

Теперь все, кто проходил мимо, смотрели на него. Интересно, сколько он выдержит в такой раскованности. Ага, милиционер идет. Медленно так идет, не спеша и смотрит только на Петухова. Может быть, убрать ноги, пока не поздно!.. Сержант идет с оттопыренными ушами. Смешной такой в своей невозмутимой серьезности. Чайник такой, маленький...

Милиционер подошел, остановился напротив Петухова. Взгляд его затяжелел. Он взялся рукой за рацию, как бы очень предупреждая.

- Гражданин, снимите ноги со скамейки! - вежливо сказал он.

- Я же в косках, они чистые!.. Ноги устали!.. - признался Петухов.

- Снимите ноги, так не положено!.. Есть правила распорядка в общественных местах!.. - повторил он, не снимая руки с рации.

Петухов помедлил. Милиционер начал заводиться. Петухов снял ноги со скамейки, сунул их в туфли.

Милиционер еще постоял минуты две, не зная, то ли брать штраф, то ли не брать. Решил пока не брать. Пошел дальше. Сейчас оглянется. Не может быть, чтобы не оглянулся! Ну вот, оглянулся!..

Так не положено!.. Не-по-ло-же-но!..

Петухов купил мороженое и стал не спеша его облизывать. Ему вдруг захотелось заплакать, как в детстве. А еще, чтобы его кто-то обнял и приласкал. Шепнул на ухо: "Я тебя люблю, малыш!" Почему сейчас еще горше, чем в детстве?.. Нет ответа. Если он начнет петь, просто напевать, идя по улице, то все будут смотреть на него, как на сумасшедшего. А если увидят сослуживцы - не избежать объяснений. Весь мир против него. Весь мир не желает, чтобы он вел себя не так, как другие. Как другие, как другие, как другие, как другие, на круги, на своя...

- ...Он был забавный человек, - усмехаясь и прорвав зону молчания, громко заговорила вдруг Ксения Егоровна, да так громко и отчетливо, словно стояла за спиной; Петухов даже обернулся, но никого не увидел. - Он умывался, как ребенок: наберет полные ладошки воды, опрокидывает на лицо и попискивает от удовольствия!.. Визжать он не мог, а в детстве, видимо, визжал. Или сядут с внучкой играть в какую-нибудь игру и спорят, орут друг на друга, я даже у дочери спросила: а он нормальный у тебя, муж-то, ты проверяла?.. Она на меня испуганно так посмотрела. Дура я была, сама видишь!.. Так стыдно теперь!.. Так хочется его увидеть, обнять, у него порой бывало такое беспомощное выражение лица, такое жалкое...

- А тебя это возмущало!.. - проговорил тот нежный ласковый голос Эльжбеты, и Петухов остановился.

- А меня возмущало!.. - подхватила Ксения Егоровна. - Я думала: как же так?! Мужик, о семье надо заботиться, а тут впору ему самому сопли утирать!.. Детский сад!..

- У нас испорченный вкус!.. - с нежностью сказала Эльжбета, и сердце у Петухова вдруг неровно забилось. - Казалось, мы по природе своей должны любить все нежное, тонкое, слабое, а любим грубое, сильное, отдающее запахом пота!.. Интересно бы взглянуть на вашего зятя!.. - вздохнула она.

- Они не пара, - с сожалением констатировала Ксения Егоровна. - Моей Наталье нужен хороший жеребец, она бы молилась на него, а вот вы бы срослись с ним, пани Эльжбета!..

- Хотела бы, хотела бы я посмотреть на вашего зятя!.. - снова не без значения в голосе проговорила пани Эльжбета.

- Вы бы подошли друг другу! - уверенно сказала Ксения Егоровна.

Голоса вдруг стали удаляться, исчезли, словно ушли из зоны радиоприема. Петухов заметался, стараясь найти их, и вдруг увидел снова того, прежнего милиционера с оттопыренными ушами, который почему-то манил его пальчиком. Рядом с милиционером собралась уже толпа, которая, нахально посмеиваясь, разглядывала во все глаза Петухова. Он обернулся и увидел, что стоит посреди обкомовского газона с тюльпанами, на который он забрел случайно, примяв уже штук пять тюльпанов. Кто-то из бойких репортеров фотографировал его посреди газона. Послышался визг тормозов и рядом с газоном остановилась "ПМГушка", из которой выскочили еще два милиционера.

Молоденький сержант с оттопыренными ушами все еще под хохот толпы манил его пальчиком, а Петухов не мог сдвинуться с места. Сердце его остановилось, и душа наполнилась слезами. "Пани Эльжбета! - прошептал он. - Помоги мне!.."

Слезы хлынули из глаз Петухова, а толпа захохотала еще громче.

Эльжбета вздрогнула, словно услышав этот его зов, зябко поежилась.

- Холодно, шаль принести?! - обеспокоилась Ксения Егоровна.

- Да нет, ничего, спасибо!..

Голоса снова прорезались, и Петухов улыбнулся сквозь слезы.

В 113-м отделении милиции он показал справку от врача, и лейтенант, у которого только что родилась дочь, отпустил его на все четыре стороны, даже не взяв денег за сломанные тюльпаны, которые тут же в качестве вещдоков присутствовали.

- Цветы я жене отнесу, а ты, сержант, акт составишь и деньги на лаврушника повесишь, ему все равно сколько штраф платить! - подмигнув, весело проговорил лейтенант. - Влюбился, что ли?.. - по секрету спросил он у Петухова, и тот кивнул.

- Это, брат, хорошее дело!.. - с завистью сказал он. - А тюльпаны лучше рвать у завода "Точприбор", они там много высадили, но "Точприбор" не наш район, и там, насколько я знаю, после одиннадцати никто из охраны не появляется! Физкульт-привет!..

Он хлопнул его по плечу, и Петухов ушел из милиции, счастливый, как никогда.

- А какой он внешне, расскажите?! - послышался вдруг голос пани Эльжбеты, и Петухов, выйдя из милиции, сел на скамейку.

- Какой?.. - повторила задумчиво Ксения Егоровна. - А ты знаешь, он чем-то на Христа похож! - вдруг сказала она. - Такое же удлиненное лицо, худое, веснушчатое, рыжеватые усы, глаза чуть навыкате, он только бороды не носит, а если б носил бороду, то как у Веласкеса!.. Или у кого рыжий Иисус?..

Пани Эльжбета не ответила.

- Может быть, подвезти?.. - из милиции вышел сержант с оттопыренными ушами, хлопнул Петухова по плечу.

- Тсс!.. - прошептал, поднимаясь, Петухов, напряженно вслуживаясь в эфирную тишину.

- Да, таким я его и представляла, - проговорила Эльжбета, и в голосе ее послышалась нежность. Она вздохнула.

Петухов стоял недвижим, как памятник первопечатнику Федорову, не выказывая никакого интереса к окружающей жизни, и сержант, кивнув ему, на цыпочках пошел к "ПМГушке".

Глава 11

Где Маша оправдывает свое имя - Мария-победительница

Маша минут на десять опоздала в бассейн, куда ходила по средам с 18 до 19.30. Это время кинофикация откупала для своих работников с пятидесятипроцентной скидкой. Переодевшись, Маша вышла к плавательным дорожкам, где ее тут же остановили.

- Девочка, у нас соревнования, ты записана?! - грубым голосом спросила ее ярко накрашенная дама столь пышных форм, что Маша долго не могла прийти в себя от изумления.

- Записана, записана! - послышался знакомый голос, и, подняв голову, Петухова увидела Азария Федоровича. Она впервые после ночного путешествия встретилась с ним взглядом, и Крюков, смутившись, отвел взор. "Он все знает, и это действительно он, бабушка права!" - тотчас сообразила Маша.

- Победитель этих соревнований поедет в Сиэтл, в Америку, на Игры доброй воли, - проговорил Крюков, глядя в сторону.

- Но я не записывалась, - ответила Маша.

- Я от группы здоровья управления кинофикации записал вас, Мария Елизаровна, - сообщил бесстрастно Азарий Федорович.

- Зачем?!

- Вам не хочется съездить в Америку?!

- Но я плохо плаваю!

- Вчера вы летали, а не плавали! - заметил Крюков. - Готовьтесь к старту!

- Что, хорошая девочка? - спросил, подойдя к Крюкову, главный тренер "Буревестника" по плаванию Сидоркин.

- Посмотришь, - пожал плечами Азарий Федорович.

Маша принимала заплыв по четвертой дорожке, а рядом с ней разминалась тридцатилетняя женщина с крепким спортивным телом и, окинув насмешливым взглядом "полутумбочку" Машу, ее соперница с вызовом проговорила:

- В Сиэтл поедет только один из всех заплывов, а тут, я знаю, есть и два мастера по плаванию, маскирующиеся под любителей. У меня-то в свое время был первый, поэтому шансов у нас с тобой, девочка, ни-ка-ких!..

Прозвучала команда "На старт!", и Маша взобралась на возвышение. Ее не волновал Сиэтл, ей хотелось просто поплавать. Стартовала она удачно и легко: пролетела ласточкой несколько метров над водой и, погрузившись в нее, сразу же сделала первый энергичный гребок. И сразу почувствовала, как тело мгновенно вынесло вперед. Еще гребок, третий, четвертый, и восхищенный рев трибун донесся до ее слуха. И только тогда она все поняла: ее несла вперед та самая энергия, которая накопилась в ней за время поездки.

Это был стремительный и ошеломляющий всех заплыв. К концу первых пятидесяти метров она обогнала соперниц почти наполовину.

- Слушай, она побила все союзные рекорды на первых пятидесяти метрах! - пробормотал Пал Андреич Сидоркин, стоя рядом с Крюковым. - Как ее фамилия?!

- Маша Петухова, - сообщил Азарий Федорович.

На втором отрезке Маша чуть сбавила темп, понимая, что если она закончит с такой же скоростью, то произойдет скандал. Но даже притормозив, она все равно закончила стометровку с новым рекордом Европы для женщин.

- Сколько ей лет?! - заикаясь, спросил Сидоркин.

- 13 с хвостиком...

- Невероятно! Ты ее тренируешь?!

Крюков кивнул.

- Будем вдвоем! - решительно заявил Сидоркин, но Крюков столь презрительно взглянул на Сидоркина, что тот покраснел.

- Я имел в виду, чтоб Москва не перехватила!.. - пробормотал Сидоркин.

Соперница Маши по третьей дорожке пришла пятой. Но когда она увидела на табло время своей соседки-"полутумбочки", то перворазряднице стало дурно.

- Уже рекордсменок Европы стали в группы здоровья засовывать! проворчала она, вылезая из воды. - Ну вот где она, правда-то?!

Возвращалась Маша из бассейна вместе с Крюковым. Он быстро отшил Сидоркина, который предлагал ей завтра же отправиться в Сочи на сборы вместе с мамой, но Азарий Федорович только цыкнул, и Сидоркин исчез.

- А где мама? - вспомнила Маша. - Почему ее нет?

- А у нее это... профсоюзное собрание!.. - нашелся Крюков, и Маша поняла: врет. Он нарочно все это устроил, чтобы поговорить с ней наедине. Разве не так?..

- Так, - неожиданно проговорил Азарий Федорович, и Маша вздрогнула: ведь разговаривала-то она сама с собой. И хоть знала, что для Великих Магов такие вещи, как подслушивание чужих мыслей, ерунда на постном масле, а все же... Непривычно, одним словом.

Они вышли и медленно пошли сквером домой.

- Книги лгут! - помолчав, вздохнул Азарий Федорович. - Самые настоящие бароны Мюнхгаузены - это сказочники. Они лгут, не стесняясь, ради того, чтобы напугать малолеток да позабавить их. Но самое скверное во всей этой истории, что они взяли мое имя и ославили на целый свет!..

- Вы что, не Великий Маг?! - удивилась Маша.

- Это уже потом... Собственно, книжки и сослужили мне нечто вроде рекомендации. Так что я Маг поневоле. А Эльжбета знает всю мою жизнь, поэтому и верит. Должны поверить и вы, Машенька!..

- Я верю вам, - сказала Маша.

- Нет, вы не верите, вы сказали эти слова, чтобы отвязаться! Ведь так?!

Маша не ответила. Стал вдруг падать снег, и Маша, очнувшись, с ужасом увидела, что вокруг белым-бело, а они идут по заснеженному скверу. На Маше ее старенькое зимнее пальто, в руках коньки.

Маша остановилась как вкопанная и не могла выговорить ни слова.

- Зачем?! - прошептала она.

Снег вдруг стал таять, и через несколько секунд все деревья вмиг расцвели, и снова вернулась буйная весна.

- Ты вспомнила о зиме, как вы шли с папой по скверу и падал снег, сказал Азарий Федорович. - Я просто оживил твое воспоминание. Это также легко, как карточный фокус для иллюзиониста. Но я не хочу больше быть Великим Магом, Машенька. Я устал, и тоска по Эльжбете грызет меня по ночам. А спасение в твоих руках. Но вы злое поколение, вы выросли, не зная, что такое милосердие, вы исповедуете только ту справедливость, которая требует око за око. Другой вы признавать не хотите! И мне страшно жить о вами!..

Крюков растворился, точно его и не было. Маша оглянулась и увидела Лаврова. Он плелся следом метрах в десяти.

- А где старикан-то?! - удивился Лавров, оглядываясь вокруг. - Ты же с ним шла...

- Тебя он вызвал?! - спросила Маша.

- Кто?! - не понял Лавров.

Маша не ответила.

- Что происходит?! - возмутился Лавров. - Это что, не сон был?

- О чем ты?..

- Ну полеты эти, электричество? Я думал, что все это мне приснилось... Ты что, на диете сидишь?! Совсем исхудала?!

- А тебе-то что?! - возмутилась Маша.

- Ничего! Я просто хочу знать, на каком я свете! Чертовщина какая-то!..

- Знаешь, иди, Вася, гуляй! Мне надоело с тобой разговаривать!

Маша ускорила шаг, а Лавров, остановившись, догонять ее, к Машиному огорчению, не стал, а повернул назад.

- Козел! - раздраженно проговорила Маша и тотчас оглянулась: на том месте, где стоял Лавров, жалобно блеял старый козел.

- Нет-нет! - сказала Маша. - Не надо, пусть он снова станет Лавровым! - Она взмахнула рукой, козел исчез, а на его месте опять возник Лавров, недоуменно закрутив головой. Маша перевела дух и уже бегом побежала домой.

Глава 12

Продолжение истории о Змейке, Азриэле и Ганбале

Казалось, вся нежность и ласка Вселенной обрушилась на Азриэля. Он не мог дождаться ночи, каждый день откладывая свой визит к баронессе, чтоб сообщить ей о внезапной смерти ученого-алхимика Ганбаля, который по поддельному, но искусно сработанному завещанию обязал похоронить себя в своем подвале, а имущество передавал верному помощнику и ученику Азриэлю фон Креуксу. В этой мелкой работенке проявился неожиданный талант Азриэля: он так умело скопировал буквы, завитки и закорючки, что подпись Ганбаля на завещании не отличила бы самая суровая судейская проверка.

Змейка не отходила от него ни на шаг. Грелась у него за пазухой, сидела на плече, ходила с ним за водой, в сарай за дровами, наставляла его в приготовлении обеда, постоянно прибавляя ко всем словам: "любимый мой!", "повелитель мой!"

Приходила ночь, тело ее оживало, и они предавались столь изощренным ласкам, столь чувственным и сладостным, что не замечали, как пролетала ночь.

- Какой я был глупый, что польстился на толстую баронессу! - то и дело восклицал Азриэль. - Но если и через пять лет ты сможешь быть такой, как сейчас, то мы умрем от голода в этой спальне!..

Змейка знала наизусть все чувствительные места его тела; ее прикосновения то обжигали Азриэля, то обдавали ледяным холодом, он превращался в послушный инструмент в ее руках, на котором она играла так же легко, как на лесной дудочке. Азриэль то погружался в сладкую полудрему, то превращался в облако, столь невесомое, что, казалось, дунь ветерок, и он полетит.

Прошло две недели, потом еще две, потом еще десять дней. В ту сороковую ночь они так же нежились, как и прежде, возбуждая в себе жаркие волны любви. Окно было распахнуто настежь, чтобы не пропустить опаловую дымку восхода; догорала свеча, и их тела светились в темноте, точно внутри каждого полыхал фонарь.

- Любимый мой! Любимый мой!.. - шептала Змейка.

- Любимая моя!.. - отвечал Азриэль.

Боже мой, что за чудо любить, чувствовать стеснение и жар в груди, болеть этой высокой священной болезнью и считаться неизлечимым. Только эта болезнь так прекрасна и сладка, что не хочется выздоравливать. Блажен, кто болеет ею до старости, хоть она и доставляет хлопот гораздо больше, нежели грипп или гастрит. Но, чтобы болеть ею всю жизнь, надобно не путать зуд телесный с жаром душевным, ибо первое есть всегда признак похоти, а второе - истинной любви. Кому недоступно это воспламенение, муки и слезы, ночи без сна, страдания, похожие на ад, мысли, близкие к помешательству, кто хочет удовлетворяться скорым облегчением плоти, тот рискует никогда не узнать великую силу прекрасной болезни, единственной способной на чудеса.

Азриэль только подходил к этим таинственным ступеням, только хотел ступить на первую из них, как вдруг дверь сорвалась с петель и на пороге возник Ганбаль с кровавыми ранами на груди и на голове. Еще земля лежала у него на плечах, засыпалась в проломленный череп, лицо прогнило в отдельных местах, и проглядывала желтая кость.

- Я знал, что вы здесь, что ты занял мое место! - прорычал, еле ворочая языком, Ганбаль. - Но оно мое, пес, мое!..

Тело Азризля словно облили свинцом, оно вдруг отяжелело, и он застыл, как статуя, не в силах пошевелиться.

Ганбаль стоял уже у постели и, щерясь, пожирал пустыми глазницами его и Змейку.

- Попались, голубчики!.. - довольно прорычал он, дыхнув на них смрадом. - Надо было вбить осиновый кол посреди могилы, ха-ха!.. А теперь мы уйдем туда втроем!.. И снова заживем вместе, ха-ха-ха!

- Ты пришел, наверное, чтобы я почесала тебе пятки?.. - ласковым голосом спросила Змейка.

- Ага!.. - вдруг вспомнив, закивал Ганбаль, роняя с плеч землю. - Я люблю, когда мне чешут пятки!..

- Ложись!.. - она указала на постель. - Мы будем тебе вдвоем чесать их!.. Ложись!.. - повторила она, и Ганбаль, присмирев, покорно лег на белоснежные простыни.

Змейка коснулась пальчиками его почерневших ступней, Ганбаль блаженно заурчал, тихонько подвывая, как собака.

Змейка кивнула Азриэлю. Он осторожно выбрался из комнаты и спустился вниз за ружьем. Ганбаль даже не услышал скрипа ступенек, погруженный в сладкие грезы. Но едва Азриэль ступил на пол, как услышал рычание. У камина, закрывая путь к ружью, сидела Джульба, Голова у нее была проломлена, в боку кровоточила еще одна рана, видимо, Ганбаль убил ее, сделав и пса оборотнем. Джульба рычала, не узнавая Азриэля, готовясь броситься на него.

Азриэль замер, не зная, что ему делать. Легкая тень смерти уже прошуршала серебряным крылом над ним, как вдруг рука нащупала крестик, висевший на шее. Азриэль сорвал его и, выставив вперед, как щит, двинулся на Джульбу. Та заскулила, отвернула голову и поползла прочь в подвал, дверь в который была раскрыта.

Азриэль добежал до камина, схватил ружье, вытащил из камина головешку и стал подниматься наверх. Он вошел в комнату, остолбенев от увиденного: посреди комнаты стоял Ганбаль, прикрываясь Змейкой, как щитом, и высасывая из нее кровь.

- Стреляй в нас!.. - прошептала она.

- Неужели ты сможешь выстрелить в нес?! - коварно шептал Ганбаль.

Глаза у него уже горели, раны затягивались, и он молодел на глазах.

- В ту, которую ты успел уже полюбить?! - скалясь, шептал Ганбаль. В ее тело, в ее головку!..

За спиной Ганбаля уже светлел, колыхаясь, точно море, опаловый туман восхода.

- Стреляй в нас! - шептала умирая Змейка.

Азриэль поднял ружье, поднес головешку к фитилю. Слезы мешали ему, и он никак не мог решиться поджечь его.

- Если ты выстрелишь, она умрет навсегда! - рычал Ганбаль. - Кровь можно влить до захода солнца, подстрелить молодую косулю, перелить ее кровь, и это тело станет еще гибче и прекрасней! Не спеши поджигать фитиль! Я уйду от вас, живите вдвоем, всем хватит места на земле, зачем же убивать друг друга?! Пролежав сорок дней в мерзкой земле с наглыми червями, жуками и прожорливыми личинками, я стал святым и миролюбивым, излечившись от непомерной злости, и теперь предлагаю тебе, Азриэлю, вечный мир и дружбу. Мы станем бессмертными, будем помогать друг другу, а вдвоем нам не страшен ни Бог, ни Дьявол, ни Король!..

- Стреляй же!.. - умирая, прошептала Змейка, и Азриэль поджег фитиль, выстрелив и продырявив сразу обе их головы.

Через час все было кончено. Он закопал их в той же могиле, вбив посредине крепкий осиновый кол. Азриэля трясло, выворачивало наизнанку, два дня он ничего не ел, и лишь на третий нервная лихорадка стала проходить. На четвертый он уже пил отвары, а на пятый съел мякиш хлеба.

Кончались дрова, не было денег, и ему пришлось начать охотиться и ловить рыбу. Однажды его с дичью поймал егерь барона, привел в замок. В огромной зале горели сразу два камина. Креукс увидел баронессу в строгом черном кринолине и белом жабо вокруг тонкой, изящной шеи. Ее белое лицо с холодными темно-синими глазами по-прежнему смотрело на него дружелюбно и внимательно. "Значит, барона до сих пор нет!" - промелькнуло в голове, и он улыбнулся.

Глава 13

Она рассказывает о любви Азриэля и Эльжбеты

Барон все еще воевал, слал короткие письма с выражением любви и скорого возвращения. Но, видимо, там, где он воевал, ему нравилось больше, чем дома, и он не спешил с возвращением.

Баронесса, выслушав рассказ Азриэля, заметно оживилась и предложила ему сесть рядом с собой.

- Знаете ли вы, Азриэль, что все имущество Ганбаля является собственностью барона, который платил ежемесячно Ганбалю небольшую сумму на расходы и существование ученого. И данное вам завещание дает лишь право работать за Ганбаля на тех же условиях...

Она замолчала, точно ожидая от него ответа.

- Я согласен, - сказал Азриэль.

Баронесса вспыхнула, поднялась, подошла к камину. На ее белом лице мигали отблески огня.

- Вы можете работать и в замке, - помолчав, добавила она. - Я велю освободить вам несколько комнат и эту залу. Не надо будет тратить время на приготовление еды, да и мне было бы веселее, - она вздохнула. - Сейчас зима, и неохота никуда выбираться, а сидеть одной в этом мрачном замке скучно...

Она посмотрела ему прямо в глаза, и лицо ее вспыхнуло, щеки ожег слабый румянец.

- Да... - помолчав, ответил Азриэль.

На следующий же день в двух повозках он перевез приборы и вещи в замок, желая до лета провести несколько опытов, дабы убедиться в верности открытого Ганбалем эликсира и исчезнуть навсегда, чтобы начать новую жизнь бессмертного человека.

Он провел опыты на лошадях и собаках. Старый облезлый дог превратился в щенка, а беззубый мерин в жеребенка. Самое же главное состояло в том, чтобы приготовить как можно больше сухого концентрата эликсира. Азриэль сразу делил его на части и рассовывал по ладанкам, на которых вышивал цифры: 100, 200 или 300 лет. За этим рукодельем его и застала Эльжбета. Почти неделю она не показывалась, видимо, полагая, что Азриэль сам найдет способ увидеть ее. Но он, дорвавшись до работы, отчаянно спешил, спал часа по четыре в сутки, точно кто-то подгонял его. Поэтому приход Эльжбеты, ее долгие томительные взгляды вызвали в Азриэле лишь раздражение, и едва она ушла, он с новой энергией взялся за прерванное дело.

Однажды в декабрьский вечер баронесса через служанку попросила Азриэля принести ей снотворное. Азриэль заварил Эльжбете корень валерьяны, надеясь, что служанка придет за настоем сама, но она не появлялась, и Азриэлю пришлось подняться в покои баронессы.

Эльжбета молилась, стоя на коленях перед распятием. Светлые волосы, разбросанные волнами по плечам, тонкая шея, красивое лицо, освещенное пламенем свечи, - все это неожиданным образом вдруг взволновало Азриэля, хотя, поднимаясь в покои баронессы, он с мукою думал о том, как бы побыстрей улизнуть и вернуться в свой подвал.

Прошло немало времени, прежде чем Эльжбета поднялась и улыбнулась ему той кроткой ангельской улыбкой, которая сразу же запечатлелась в его сердце.

- Прошу простить меня, я заставила вас ждать, - еле слышно проговорила она. - Мне неспокойно последнее время, тяжелые предчувствия теснят душу... Мы так долго не могли увидеться, у вас ведь найдется для меня свободная минута?.. Или вы спешите?..

- Нет-нет, - ответил Азриэль и сел, ощущая сильное сердцебиение и дрожь во всех членах.

Постель под зеленым балдахином слепила белизной простынь и подушек.

- Как ваша работа?.. Довольны вы ею?.. - спросила Эльжбета. - Каждую весну мы нанимали для Ганбаля человек сорок женщин для сбора разных трав. Вы тоже будете собирать их по весне?..

- Скорее всего нет, баронесса, - помолчав, ответил Азриэль.

- Вот как?! - удивилась она.

Азриэль молчал. Он чувствовал, что и Эльжбета вела этот разговор вовсе не для того, чтобы узнать, будет ли он собирать травы. Она сидела как на иголках, ее темно-синие глаза тронула густая поволока, и лишь врожденный этикет не позволял ей броситься тотчас же в его объятия.

- Так жарко почему-то!.. - пробормотала она. - Щеки горят! - она встала, подошла к окну, и он поднялся со скамейки, подошел к ней, обнял ее за плечи. Она вздрогнула, прижалась к нему и шумно задышала, закрыв глаза.

"Может быть, это пройдет, - подумал он, - и я излечусь от этого нервного недуга?.."

Но болезнь не прошла. Она сильнее разгоралась день ото дня, и Азриэль снова забросил свои опыты. Он целые дни пропадал с баронессой. Они выезжали в зимний лес, целовались на морозе и возвращались в замок к обеду.

Раньше Азризль столовался на кухне, вместе со слугами, теперь стал обедать с баронессой за дубовым столом в большой зале, стены которой украшали ковры с изображением невиданных деревьев и животных, а во время обеда музыканты услаждали слух пением и игрой на лютне. Прислуживал за столом сенешаль барона, старик Бергер, он даже не удивился, увидев однажды на столом Азриэля. Зато камергер Винзенштайн, ведавший комнатами замка и домашней утварью, проявил немало любопытства к неожиданному фавориту, явно невзлюбив его.

Почти неделю Азриэль не обращал внимание на ядовитые реплики камергера, пока тот впрямую не стал его шантажировать.

- Каждый месяц в замок прибывает гонец с посланием барона и отвозит обратно письмо баронессы, - многозначительно выговаривал Азриэлю толстый Винзенштайн. - И в один прекрасный день барон может получить письмо от своего верного слуги, который сообщит ему, что новый доктор большую часть своего времени проводит в спальне баронессы... - сказав эти слова, Винзенштайн расплылся в наглой улыбочке, полагая, что сумел нагнать страху на бедного докторишку.

Наутро Винзенштайн отдал Богу свою душу. В замке недолго скорбели о его смерти. Эльжбета нашла нового камергера, который по многим вопросам советовался и с Азриэлем.

Казалось, все пошло по-прежнему, как вдруг через неделю после смерти Винзенштайна в замок нагрянул сам барон.

Он отсутствовал три года, и его приезд застал врасплох Эльжбету и Азризля. Их любовь окрепла, они жили счастливо и спокойно. Азриэль даже вернулся к своим опытам, а баронессу перестал мучить страх за свое грехопадение. Она уверовала, что сам Бог отворил для нее врата великой любви, оказавшейся сильнее супружеских оков. Это объяснение успокоило ее душу, и она открыла для себя новый сад наслаждений - тенистый, без яркого солнца, счастливый и томительный, как само блаженство.

И вдруг под утро глухие удары в ворота, резкий звук походной трубы, ржание коней, бранные выкрики и двадцать всадников вместе с бароном Генрихом Оттенгеймом ворвались в замок, чтобы отдохнуть от смертельных схваток. Роман с баронессой протекал на глазах у слуг, и кто мог поручиться за то, что не найдется гнусный доброхот, сберегавший честь хозяина более чем свою. Вот уж выйдет тогда потеха озверевшим от крови и смертей рыцарям...

Эльжбета сама предложила ему бежать, но куда?.. Стояла суровая зима. Исчезновение Азриэля тотчас обнаружится, и вся эта оголтелая банда бросится на его розыски, да и к тому же он не может все бросить и скрыться. Эликсир важнее, чем страхи из-за встречи с бароном...

Днем во время обеденного пиршества Эльжбета представила Азриэля мужу и его спутникам. Барон оглядел Креукса, спросил о Ганбале и, выслушав весть о его кончине, хмуро покачал головой, ни на минуту не прекращая обгладывания куропатки и обильных винных возлияний. Судя по тому равнодушию, какое проявил барон к Азриэлю, гадкие слухи еще не успели достичь его ушей. Внезапная смерть Винзенштайна, превращение дога в щенка, а старого мерина в жеребенка, видимо, нагнали немалый страх на обитателей замка, и пока он действовал. Пока...

У Азриэля уже имелся сообщник, один из поваров, готовивший кремы и соусы. На третий день барон устроил большую псовую охоту, чтобы потом продолжить великий пир.

К желанной радости Азриэля, барон настолько одряхлел за годы походной жизни, что все три ночи спал мертвецким сном, похваляясь утром перед рыцарями о небывалых мужских победах. Но молодых рыцарей трудно провести вокруг пальца, и многие из них уже недвусмысленно намекали Эльжбете о своих чувствах.

"Если понадобится, они возьмут ее силой, - подумал Азриэль. - Война отняла у них разум и навыки человеческого общения. Оки привыкли к захвату, насилию, убийству, стоит только вспыхнуть искре, и пожар не остановить!"

Азриэль представил себе будущую картину разгула, и холод пробежал по коже. Он решил не мешкать, принес повару крепкое зелье, погружающее человека в почти трехдневный сон. Креукс знал, что баронесса не любит острый перцовый соус, и велел напитать зельем именно его.

Начался обед, но двое рыцарей к соусу не прикоснулись.

- Заставь их любым путем!.. - потребовал Азриэль от повара. - Пусть попробуют хотя бы каплю его!..

Входить в зал поварам не разрешалось, но все уже были пьяны, чтобы тотчас пресечь столь явное нарушение этикета. Повар, выйдя к гостям, на руках, как шут, объявил о небывалом соусе, перец для которого был специально завезен слугами барона из Африки, а жгучая трава из Австралии, и благодаря ему самый трухлявый мертвец не уступит в страсти восемнадцатилетнему юноше!..

Столь необычная речь вынудила одного из двух рыцарей с улыбкой отведать необычную приправу. Второй же лишь усмехнулся.

- Господин, вы не верите мне?! - обиженно проговорил повар, обратившись ко второму рыцарю.

- Попробуй, Иоганн, это мой знаменитый соус!.. - заикаясь, попросил и барон.

- Я люблю острые приправы, барон, - бросив взгляд на Эльжбету, ответил рыцарь, - но другого рода!..

Через полчаса девятнадцать рыцарей вместе с бароном погрузились в странный сон. Эльжбета, не ведавшая об этой затее Азриэля, была потрясена. Иоганн, единственный, кто остался бодрствовать, выскочил из-за стола, выхватил шпагу.

- Кто ты, злодей! - вскричал он. - Выходи, я снесу тебе голову!

Просвистела веревка, и петля ловко окрутила тело воинствующего рыцаря. Он упал, Азриэль, выскочив, быстро связал его и под страхом смерти заставил проглотить ложку соуса. Повар одел мешок рыцарю на голову и утащил его в соседнюю комнату. Все это было проделано молча, на глазах у потрясенной Эльжбеты.

- Что с остальными?.. - спросил Азриэль у повара.

- Я раздал соус всем слугам. Часть из них уже спит...

- Возьми столько золота, сколько тебе надо, - сказал Азриэль, - и уходи! Найдешь меня там, где я сказал!

Повар ушел. Азриэль и Эльжбета остались одни. Он попробовал взять ее за руку, но она в страхе отдернула ее.

- Извини за этот спектакль!.. - пробормотал Азриэль. - Но если б я этого не сделал, они через час вломились бы к тебе в спальню! Они полоумные, война вытравила в них все человеческое. Я не убил их! Через три дня они проснутся как ни в чем не бывало и продолжат свое пиршество!

Эльжбета не слушала его, уставившись в одну точку. Азриэль снова взял ее за руку, но она опять отдернула ее.

- Не трогай меня!.. - прошептала она.

Азриэль вздохнул, выпил вина. Окаменев, стоял стольник с двумя слугами, оба успели лизнуть огненный соус с тарелок. Вошел третий слуга, стал собирать кости со стола, чтобы освободить место для рыбных блюд. Почти минуту он сосредоточенно работал, не обращая внимания на спящих рыцарей, и, лишь оглядевшись, застыл в ужасе.

- Подойди сюда!.. - приказал Азриэль.

Слуга закивал головой, но не смог сделать ни шага. Азризль сам подошел к слуге, зачерпнул ложку соуса и засунул ему в рот.

- Запей! - приказал Азриэль, подав ему кубок с вином.

Слуга выпил вино.

- А теперь сядь, посиди! - Азриэль усадил его на лавку. - Побежишь, превращу в петуха!

Слуга покорно закивал головой. Азриэль вернулся к Эльжбете.

- Сегодня уже поздно, а завтра с утра нам придется покинуть замок, проговорил Азриэль. - Выпей, вино взбодрит тебя!..

Эльжбета трясущимися руками взяла кубок.

- К ночи в замке не останется ни одной живой души, - проговорил Азриэль. - Мы уедем вообще из Германии! В Италию или Францию, куда захотим!..

- Ганбаля ты убил?.. - спросила Эльжбета, и Азриэль промолчал. Он не мог ей солгать.

- Когда они проснутся?! - гневно спросила она.

- Через три дня, - ответил Азриэль. - Они ничего не будут помнить! За три дня мы доберемся до моря...

- Я никуда не поеду! Это мой дом!.. - выкрикнула вне себя Эльжбета.

Она вскочила и убежала из зала. Он уговаривал ее весь вечер и всю ночь. Спокойно старался внушить ей, что таким способом он спас ее от насилия и убийств, что рано или поздно рыцари бы подвергли замок страшному опустошению и разору. Она не могла в это поверить. Она не слышала, что он говорит ей. Наверное, не могла поверить, что через три дня они очнутся и все пойдет по-прежнему. Наверное, мысль, что она убила своего мужа, не давала ей покоя. Азриэль выбился из сил, кричал, топал ногами. Дважды, сорвавшись, он ударил ее. Наконец выдохся совсем. Собрал свои вещи, запряг повозку. Выехал со двора и снова вернулся за ней. Но она закрыла дверь и не хотела с ним разговаривать.

Лишь через семь лет он вернулся в эти места. Замок продавался. Азриэль купил его. Старый слуга рассказал ему, что рыцари, проснувшись, снова напились вдребезги, убили барона, изнасиловали его жену, и она выбросилась из окна спальни, разбившись насмерть. Азриэль побыл на ее могиле, поставил склеп и повелел, чтобы его похоронили рядом. Он еще не знал, что ему совсем не захочется умирать.

Глава 14

В ней Грымзина предстает в необычном для себя облике;

Алик Лавров узнает о своем будущем, а читатель кое-что новое

Алик Лавров, не сходя с места, просидел у окна четыре часа. Он сел в половине второго. Очнулся в половине шестого. Взглянув на часы, даже подумал, что они стоят. Однако будильник беспечно тикал.

Квартира, где жил Алик с родителями, находилась на втором этаже кирпичной пятиэтажки. Окна выходили в садик, где несли боевой дозор старушки, обсуждая не только правительство, их жен, отсутствие сахара или туалетной бумаги, но и темы более вечные: болезни, предстоящие роды молодой соседки без мужа и все возрастающие цены на похоронные услуги.

Повседневно Алик, обозревая старушечий хор, включал кассету Майкла Джексона и отрешался от мирских забот. Так он сделал и на этот раз. Прослушал одну песенку, потом вторую. На третьей кто-то словно подтолкнул его в спину и пробурчал: "Сядь к окну!"

Алик, лежавший, задрав ноги, на тахте, даже приподнял голову: кто это мог шепнуть такую глупость? Но никого не увидел. Он снова было погрузился в острый синкопный ритм песенок Джексона, представляя, как они с Флорой закрутят брейк на школьной дискотеке, как голос повторил нахальное: "Ну, что я тебе сказала?! Сядь к окну!.."

Алик подпрыгнул и сел на тахте. Джексон закончил песенку и вдруг на ломаном русском языке сказал: "Альек, сьядь кьё кну!"

На этот раз у Алика мурашки пробежали по спине. Он проследил, как последняя спрыгнула со спины, и поднялся. Стул, который аккуратно стоял у стола, вдруг медленно пополз и встал у окна, словно приглашая его сесть.

- Обвал Петрович!.. - прошептал Алик.

Ноги его сами двинулись к окну, и через секунду он уже сидел.

Алик выглянул в окно и увидел, что на скамейке, где обычно восседал старушечий парламент, греется на солнце одна Грымзина*.

_______________

* Грымзина Мария Ивановна (Анна Мандоне), род. в 1792 г. в Милане, в семье рыбака Джованни Мандоне. 13-й ребенок от третьей жены торговки Франчески. Уже в 1811 г. она вынуждена была бежать из Милана по подозрению в краже церковных денег. Известная мошенница, сводня и развратница, несколько раз приговаривалась к различным срокам тюрьмы, но постоянно сбегала, вследствие чего сделалась персоной "нон грата" ряда европейских государств. Убита в 1837 г. слугами сэра Ральфа Ричардсона, английского скототорговца. В СШД с 1907 г. Неоднократно участвовала в земных авантюрах, проявив себя самым лучшим образом. Имеет несколько благодарностей и наград. Изобретательна, хитра, коварна. Имеет звание Магистра 2-й степени, снабжена портативным накопителем биоэнергии, а также биотрансформатором. Давно рекомендована в Магистры 1-й степени. - Прим. авт.

Сидела она странно, слегка отклонившись вбок и, несмотря на такое градусов 45 отклонение, - тем не менее не падала, а держалась. На глазах у нее были темные очки.

- Ну что, о Флорке тебе рассказать?.. - хихикнула Грымзина, и голос ее прозвучал так близко, что даже защекотало в ухе у Лаврова. - Флорка, девка ого-го!.. Через год уже родит, а дальше пойдет вкривь и вкось!.. Пойдет по рукам, станет наркоманкой, вылечится, отсидит три года, а потом меня переплюнет!.. Ты еще школу не кончишь, а увидев ее, на другую сторону улицы переходить станешь, а на втором курсе института, когда она из колонии выйдет, ты воровски придешь к ней по ее зову, согрешишь, дашь деньги и сбежишь, а потом всю жизнь будешь каяться, стараться забыть, да не сможешь...

Алик не ответил. Он только почувствовал, что все сказанное - правда, и от этого ощущения, что ему приоткрывают завесу над будущим, он и не мог выговорить ни слова.

- Что, чувствуешь, правду говорю?.. Но вот дальше произойдет потрясающий поворот!.. Ну кто такая будет Флорка Галимзянова?.. Правильно, такая и растакая! И вдруг жена известного кинорежиссера - это в тридцать лет! Начнет сниматься, мелькать, и когда вернется в родной город, все будут толпами ходить за ней!..

Голос вдруг сладко, с легким ржанием рассмеялся.

- Нет, ты, конечно, не побежишь, кандидат наук, как же, педагог вуза. Но она сама придет! Скажет: "Здравствуй, Алик-скотобаза!.." А ты засуетишься, начнешь прогибаться, будешь заискивать, чтобы, не дай бог, она не проговорилась твоей жене о прошлых грешках, а едва останетесь наедине, как ты тут же начнешь Флорку лапать, намекать на встречу, но Флорка повернется и уйдет... На этот раз навсегда, и ты ее больше не увидишь!..

- Это не моя жизнь!.. - вдруг сказал Алик.

- А чья же?! - зловеще усмехнулась Грымзина. - Правда, имеется у меня еще одна фамилия, но тот, второй, не по научной части... От судьбы, милок, не уйдешь!..

- А шанс у меня есть?.. - облизнув сухие губы, спросил Алик.

- Шанс у каждого есть! Причем все знают, что судьба дает ему  ш а н с, и даже пытаются его использовать, но как?! Вполсилы. В то время как шанс - это милостыня судьбы! Она не дала тебе сразу все, что дает обычно другим, она дала тебе лишь один шанс. Один шанс из тысячи!.. А вдруг?! Это все равно что на скаку в седло влететь. И уж в бросок этот заветный надо все силы вложить!.. Ну?! Оп-па?! Ну-ну-ну?!

Алик, подталкиваемый этими воплями, чуть в окно не выскочил. Хоть и второй этаж, но все же... Грымзина вовремя его удержала, потому что высасывала из Алика электричество, а вместе с ним и сведения о его поездке в Вечернюю страну.

Собственно, из этих сведений она ничего не узнала, а энергию высасывала уж так, в охотку, потому что состояла в обществе собирателей Энергии, и каждый год Грымзину за большую энергоотдачу премировали ценным подарком. Она любила ценные подарки.

- Ну что, Джексона тебе поставить?! - спросила Грымзина, видя, как Алик начинает клевать носом - как-никак полторы тысячи киловатт нахватал Алик во время двух полетов.

- Можно, - засыпая, проговорил Алик, хотя, честно говоря, ему было уже все равно: Джексон или Леонтьев.

Да-да, именно Грымзина из девятнадцатой квартиры и являлась тем самым агентом Союза Шумных Деятелей, который по соглашению с СТД был завербован для ведения слежки за Крюковым. Вот почему, несмотря на свой серьезный возраст, она проявляла неслыханную прыть в отношении своего соседа, и любой средней руки чекист давно бы заинтересовался столь неуемным интересом к собственной персоне, но Азарий Федорович даже предположить не мог, что шумовики могут вести себя так глупо. Ибо, будучи сам Магом высшей квалификации, он и других мерил по себе.

Грымзина же, хорошо зная Креукса, сработала ловко и легко, собрав всю нужную ей информацию за половину отпущенного ей срока. Можно было бы и возвращаться. Но на земле было хорошо, Грымзина пристрастилась к ряженке, которая оказалась намного вкуснее энергосоуса РС-5, который стоил к тому же очень дорого. И еще Грымзиной хотелось понять, почему Великий Маг стремится в какую-то паршивую Вечернюю страну из-за глупой бабенки?! Ведь Великие Маги могут выбрать, внушить любовь к себе лучшей земной красавицы, а он страдает из-за пыльной полутени?! Чего, спрашивается, еще надо?! Жизнь на Земле, в любой точке земного шара, два отпуска в году по два месяца, отдых в любом уголке Вселенной, хорошее питание (в СССР - за билетом, в химчистку и в баню - вне очереди) и множество других льгот, о чем только Магистры могли мечтать; их возможности ограничивались лишь вот такими, как у Грымзиной, краткими командировками, в то время как Великие Маги жили на Земле почти постоянно. Поэтому за каждое место из девятнадцати велась отчаянная борьба, каждый из них зорко следил за всем, что происходит вокруг, имел свою команду среди Магистров 1-й степени, которые доносили обо всем, что творилось в Аппарате и Канцелярии. Один Азриэль фон Креукс был равнодушен ко всей этой возне. Может быть, оттого, что он обладал тайной эликсира и никто не решался посягнуть на его репутацию, ибо приобретение эликсира - а Креукс обещал перед смертью передать его Правлению СТД - во многом бы облегчило бремя земных инспекций.

Сейчас приходилось долго ждать, пока какой-нибудь смертный или смертная не испустит дух, причем необходимо было успеть поймать его душу на отлете (что не такое уж легкое дело!) и, пока тело не остыло, вернуться обратно. Да к тому же было важно, чтобы смертный жил один, дабы это возвращение не напугало домашних, и - что особенно важно - не был религиозен, и тело не отпевали бы в церкви. Посему все такие одинокие старики и старушки были на строжайшем учете, их сторожили денно и нощно, и Креукс тоже знал об этом, но он не предполагал, что Грымзину как раз и перехватили, да так ловко, что соседи ничего не заподозрили. А кроме того, Азриэль фон Креукс не боялся, что в СТД узнают о его намерениях отправиться в Вечернюю страну. Тайна эликсира была в его руках, а ради него Правление не станет возбуждать дело об измене. Да и потом Азриэль на 99 процентов был уверен, что его "пасет" Петухов-отец. По гороскопу Великих Магов у Креукса должен был появиться соперник в его страсти к Эльжбете, и по некоторым признакам им оказывался Петухов. Приметы упорно показывали на него, а тут ошибки не бывает.

Четыре часа понадобилось Грымзиной, чтобы выкачать из Алика все электричество.

Уже предвкушая ценный подарок по итогам года за сбор энергии, Грымзина отбила телеграмму во Владивосток, где сидел на связи один из курьеров СШД. "Партия жареной скумбрии доставлена потребителю. Жду тару" такой текст отбила Грымзина, означавший, что кое-что есть, но необходимо задержаться еще, и на радостях купила себе три бутылки ряженки. Она потягивала холодный напиток, раздумывая о будущем Великого Мага, которого, по ее разумению, ждал Гербарий. Засушат и наколют, как бабочку, торжественно расписав все заслуги, ибо плохих Магов не бывало и быть не может. Ей дадут Магистра 1-й степени, хотя запросто могут обмануть и перенести срок утверждения еще на год. Звания же Великого Мага она никогда не удостоится, для женщин диплом Магистра 2-й степени неслыханная роскошь, а первую степень имеют всего две дамочки, которые ради карьеры и отца не пожалеют. Грымзиной было жаль Креукса, потому что она давно любила его. Впрочем, что значит "любила"?.. Когда она родилась, он был уже Великим Магом в ореоле земной и небесной славы, а потом, когда ее приняли в Союз, Креукса даже ее Шумные Деятели уважали и боялись, ибо он был Патриархом. Она и приблизиться-то к нему не смела, а уж скажи ей кто-нибудь, что она лет через двести будет собирать "компромат" на Патриарха, Анна бы убила этого негодяя, ибо Креукс всегда был для нее идеалом, Магом с большой буквы, так он умел привораживать всех умом, тактом, манерами. А как он говорил?! На его лекциях она, собственно говоря, воспиталась... Да что тут говорить!..

Грымзина сама не заметила, как выдула две бутылки ряженки. Третью, спохватившись, спрятала в холодильник, на вечер. Вообще земная жизнь, хоть и смешная, но приятная. Оказывается, деньги выдают здесь только в ограниченном количестве. Это называется "пенсия". Грымзина быстренько "размножила" купюры, рассовав по всем шкафам, но оказалось, что тратить их не на что, да и нельзя, это она потом уже докумекала, что ее копьевская старушенция была беднее церковной крысы, а посему изменение жизненного статуса могло вызвать подозрение. Не у властей, конечно, у Креукса. Власти обмануть раз плюнуть, не впервой.

И все же Креукса она жалела. Поэтому и дала телеграмму об отсрочке. Грымзину вдруг посетила сногсшибательная мысль: пойти ва-банк, лично объясниться с Креуксом. Условие одно: он берет ее в жены - обличье она, конечно, сменит, найдет какую-нибудь красотку - и навсегда забывает о своей Эльжбете и Вечерней стране. Пойдет ли на это Креукс?! Если нет Анну превратят в пыль, и душа ее исчезнет навсегда. Об этом и подумать страшно. Поэтому надо крепко-крепко все обмозговать. Не спешить.

Глава 15

Где мы узнаем о том, что происходило после заплыва, а также о

пробуждении Машиной души

Сообщение о новом европейском рекорде, установленном Машей в бассейне ДСО "Буревестник", как ни странно, никого поначалу не потрясло. Внеплановая распродажа югославских зимних сапог вызвала в Копьевске больше волнений. Неформальная партия верующих христиан подала протест в горсовет, потребовав изъять сапоги у жен руководящих работников, ибо, кроме них, никто больше не был оповещен о такой распродаже. По этому поводу в Копьевске прокатилась даже волна забастовок и митингов, и за шумом этих животрепещущих событий сенсация о заплыве не сразу дошла до чутких сердец копьевцев.

Один Сидоркин бегал как оглашенный, но в облспорткомитете происходила смена начальства - прежний председатель открывал в городе кооперативную пельменную "Чайка", а вновь назначенный Бровин сдавал дела на мебельной фабрике, коллектив которой избрал другого директора, - и Сидоркин не мог никому доказать, что ехать в Сиэтл с Петуховой должен именно он, а не Бровин, виза на которого уже оформлялась. Отчаявшись, Сидоркин взял две смены чистого белья, пришел к Петуховым, сел у них в прихожей и объявил голодовку, требуя отставки Бровина.

Только тогда, когда газеты сообщили о голодовке главного тренера ДСО "Буревестник", жители Копьевска наконец-то узнали о рекорде Петуховой и очень обрадовались.

К Маше косяком повалили газетчики. Журналисты, расписывая копьевский феномен Маши Петуховой, не забывали вставить несколько скорбных фраз про изможденный лик Сидоркина. "Его угасающий взгляд провожал меня на пороге Машиного дома..." - писал Л. Аркадьев. "Я спросил его: что дает ему еще силы, и Сидоркин, не моргнув, ответил: "Тепло Машенькиного рекорда". Сердце мое сжалось..." - с чувством писал Сем. Козлов, и после этих публикаций будто сам собой возник комитет в поддержку Сидоркина. Через день Копьевск молнией облетел слух, что Бровин связан с рашидовской мафией, так как его часто видели в шашлычной "Узбекистан".

Наталья Петровна, отдубасив поначалу Сидоркина шваброй и выкинув его в первую же ночь на лестничную клетку, была вынуждена сменить гнев на милость, так как копьевцы единодушно избрали ее Председателем нового Комитета.

Местная студия тотчас ввела постоянную рубрику "Вечерком у Петуховых", и ровно в 18.30 весь Копьевск прилипал на полчаса к телевизорам, наблюдая за светлой улыбкой Сидоркина и узнавая факты новых злодеяний Бровина. В пылу этой борьбы против административно-командной системы о Маше само собой подзабыли, и редактор Безбрежных очень удивилась, обнаружив в очередном мешке писем коротенькую записку с просьбой рассказать о методике Сидоркинских тренировок. Тренер долго улыбался в камеру, услышав этот вопрос, после чего вымучил всего одну фразу: "Это подвиг!" Комментируя ответ Сидоркина, Безбрежных ядовито заметила, что у подвига методик не бывает.

Главной же героиней новой серии телепередач стала неистовая Наталья Петровна. Она словно проснулась после долгой зимней спячки и всю свою энергию отдала борьбе. Петухова-мать с такой страстью выступала на митингах, так темпераментно убеждала копьевцев стряхнуть прах бюрократии со своих ног, так преображалась во время этих выступлений, что ей косяком пошли приглашения занять то или иное директорское место, посыпались письма о любви; телефон звонил не переставая, а один вдовец, не дожидаясь ответного чувства, переписал на Наталью Петровну дачу и машину, сделав также взнос в пять тысяч рублей на нужды Комитета. Едва Наталья Петровна поблагодарила публично вдовца за такое внимание к умирающему Сидоркину, как посыпались новые переводы, и пришлось открыть собственный счет в отделении Жилсоцбанка, организовать собственный фонд, завести кассира, секретаря и референта по общим вопросам. Вскоре квартирка Петуховых уже не выдерживала потока деловых встреч, и райисполком выделил Комитету помещение, четырехкомнатный офис, куда Наталья Петровна собственноручно перенесла Сидоркина. Канадская фирма "Арт компани" подарила Комитету ксерокс и телефакс, а вскоре под крышей фонда начали работать три кооператива, одна ассоциация и два совместных предприятия. Годовой финансовый оборот фонда составил 15 миллионов рублей, а после того, как Наталья Петровна выкупила у государства мебельную фабрику и съездила в Америку, где организовала дочернее предприятие по выпуску универсального биопигмента для лакокрасящих смесей, жизнь ее резко переменилась. Наталье Петровне, увы, но пришлось расстаться с Петуховым, так как интересы дела потребовали сочетаться законным браком с мультимиллионером Джоном Попкинсом и большую часть времени проводить на его проклятой вилле во Флориде, где Наталья Петровна, конечно же, тосковала по милому провинциальному Копьевску. Маша, конечно, отца не покинула, но и на мать не обиделась, понимая, что дело есть дело.

Несмотря на ожесточенную борьбу и широкую финансовую поддержку, Бровин все же возглавил облспорткомитет, съездил в Сиэтл (Машу не пустили, ибо она со своим рекордом уже не могла считаться пловчихой-любительницей), но, пойдя навстречу пожеланиям трудящихся, оставил пост главного тренера по плаванию в ДСО "Буревестник" за Сидоркиным (срезав ему зарплату). Сидоркин успокоился, хвалил повсюду инициативы Бровина, а голодовку относил за счет язвы желудка, которую таким путем он успешно излечил. Но все это чуть позже, а пока вернемся в те бурные дни.

Елизар Матвеевич Петухов (Наталья Петровна шутливо звала его Лиза) и раньше мало вникал в дела семьи, а теперь, став слушателем бесед тещи и Эльжбеты, и вовсе одичал. Приходя домой, он тотчас скрывался в своем кабинете, просил его не беспокоить, благо бюллетень был на руках и ссылки на горло ограждали его от лишних вопросов. Появление Сидоркина и вся шумиха, связанная с его голодовкой, несколько отвлекли Наталью Петровну, предоставив Петухову долгожданную свободу одиночества.

Одна Маша понимала состояние отца, но события последних дней и ее вывели из равновесия. Теперь она знала: безобидный Азарий Тимофеевич не кто иной, как Великий Маг и чародей Азриэль фон Креукс, ее не нужно было, как Лаврова, убеждать в том, что Маги Зла могут иметь земное обличье и даже служить безобидным тренером по плаванию; она никогда не верила, что такое чудо, как человеческая жизнь, замкнуто лишь в постную обыденность материального мира, в глубине души теплилась надежда: рано или поздно ржавый обруч скуки лопнет, и жизнь воссияет многоцветьем красок. Сие и свершилось. Но пришла и пора выбирать - с кем ты, по какую сторону баррикады, как любила повторять бабушка. Быть или не быть, вот в чем вопрос. А Крюков уже попытался ее устрашить, заставляя весной падать снег и превращая Лаврова в козла. С ней он может делать все что угодно, она не струсит. Просчитались, господин Азриэль фон Креукс!

Крюков сам чувствовал, что переборщил с фокусами. Ведь большую часть своей жизни он имел дело с рабскими душами, и чуть стоило устрашить человечишку да дать понять, что он имеет дело с инфернальными силами, тут уж ничто не помогало: ни родовитость, ни чины. Князья с великими фамилиями бухались на колени и молили о пощаде. Труднее покорялись церковники, последние знали кое-какие секреты противодействия, но на то Креукс и Великий Маг, чтобы никого не бояться. С детьми же иметь дело не приходилось. И не то чтобы с детьми, а вот с такой созревающей зеленью, когда вся сила, мощь еще скрыта и поразить, ослабить ее практически невозможно. А так получается, что все зависит от нее, от этой зеленушки, вот уж незадача!.. И еще Петухов, который числится ее отцом и ежечасно настраивает девчонку против него, подсовывая дрянные сказки. Была бы воля Креукса, он бы их уничтожил, но не имеет права, ибо тогда уже точно все будут думать, что он это и есть Азриэль, а там правда процентов на двадцать, не больше.

Маша то и дело спотыкалась о Сидоркина, который, вытянув ноги, сидел на полу в коридоре. Он боялся, что придет журналист или телеоператор и застанет его сидящим в комнате или на кухне. Чего доброго, еще заподозрят, что он потихоньку ото всех ест, хотя так оно и было. Ел Сидоркин, правда, по ночам, когда входную дверь запирали на два замка. Однажды Маша его застала на кухне с ложкой в руках, но Сидоркин тотчас заявил, что пьет воду из ложки, хотя губы у него лоснились от жира (он уплетал вермишель с мясом). Впрочем, Маше до всей этой чепухи дела не было. Она сидела у окна, смотрела на дворничиху Венеру Галимзянову, сплетничавшую с Грымзиной, и размышляла. Ей важно было связать воедино разрозненные факты: полет в Вечернюю страну с Аликом, разговор с бабушкой, заплыв и угрозы Азриэля. Все не так уж безобидно, как кажется, у нее родители на руках, об их судьбе тоже надо думать, потому что шутить с Азриэлем фон Креуксом опасно. Почему все сошлось на ней? В чем причина?! Должна же быть разгадка!..

Чем больше Маша думала на эту тему, тем больше становилось вопросов, а ответы так и не находились. Маше не терпелось бросить вызов Великому Магу, отомстить за все его злодеяния, пусть она даже погибнет после этого или превратится в гипсовую пионерку, отдающую честь, наподобие той, которая еще сохранилась с пятидесятых годов у них во дворе, пусть, главное - безумство храбрых. От этих мыслей у Маши кружилась голова и хотелось спать. Наталья Петровна, в свою очередь, считала, что у дочери авитаминоз и переутомление от школы, и ежедневно готовила зеленые салаты. С тех пор как она ушла с работы и целиком отдалась общественной борьбе, у нее прибавилось свободного времени и она стала готовить для семьи обеды. Тем более что и Петухов, схватив простое ОРЗ, целые дни валялся на кушетке у себя в кабинете, прикидываясь больным, "Семья - мой крест!" - со слезами на глазах вздыхала Наталья Петровна.

Глава 16

О поединке между Петуховым-отцом и Великим злым Магом и о

перстне с рубином

Надо сразу же сказать, что Петухов не просто валялся на кушетке, он слушал тещу с Эльжбетой. В эти часы он не только не мог ни с кем разговаривать, но даже смотреть на кого-либо. Поэтому он ложился на кушетку, делал зверское лицо, показывая, что до невозможности болит горло, и закрывал глаза.

На второй день бюллетеня вечером позвонил Сырцов.

- Ну что, вы завтра приходите?.. - спросил он.

- Нет, я должен послезавтра... - промычал Петухов.

- Ничего, приходите завтра! - бодро предложил Сырцов.

- Не обещаю, - вздохнул Петухов.

- А что слышно?.. - спросил, не выдержав, Сырцов.

- Да так, ерунда, - уклонился Петухов.

- Но хорошо слышно?..

Петухов хотел сказать "очень плохо, все хуже и хуже", но не смог солгать. Он не умел.

- Хорошо, - ответил он.

- Вы бы вели конспектик для истории болезни, это очень важно! взволнованно сказал Сырцов. - А иначе я не смогу продлить вам бюллетень!..

- А так смогли бы?! - вырвалось у Петухова.

- Конечно!.. - уверенно сказал Сырцов. - Но мне нужен только полный и подробный конспект!.. Вы меня поняли?..

- Да-да, понял! - прокричал Петухов, окрыленный этой неожиданной идеей.

- Особенно, если что-то будет медицинское!.. - подсказал Сырцов. Рецепты там, травы, лекарства... Ну вы меня понимаете!.. Ну и вообще!

- Вас понял!.. Иду записывать! - сказал Петухов.

- Началось?! - взволнованно спросил Сырцов.

- Да! - крикнул Петухов.

- У вас портативный диктофон есть?..

- Нет, - ответил Петухов.

- Я послезавтра вам принесу!.. А пока все записывайте!.. До свидания!..

Петухов положил трубку, задумался. Надо быть полным идиотом, чтобы переписывать Сырцову эти разговоры, но, с другой стороны, еще неделя наедине с Эльжбетой и Ксенией Егоровной, а может быть, и месяц. Петухов знал, что в соседнем отделе сотрудники ежегодно болели по четыре месяца, столько позволялось. Больше было нельзя, а четыре можно было смело болеть... Четыре месяца!.. Петухов блаженно вздохнул. Взгляд его упал на книжный шкаф. "Растения тибетской медицины", называлась книжка. Жена была просто помешана на тибетской медицине и скупала все, что выходило. Он подошел к шкафу, раскрыл створки. Вайдурья-Онбо - трактат индо-тибетской медицины, Петухов взял книжку, раскрыл ее.

"Двенадцатое положение, - прочитал Петухов, раскрыв книгу наугад. Если пульс "сосуда жизни" не изменяется в течение 100 ударов и характеризуется хорошей наполненностью, то человек при нормальном образе жизни и соблюдении режима питания проживет сто лет..."

Полистав книжку, Петухов решил, что многое из того, о чем писали несколько веков назад, для Сырцова будет открытием и поможет ему в его практике. Посему страничек пять он ему к четвергу законспектирует...

Он даже хотел, не теряя времени, тотчас приступить к этому делу, тем более что в разговорах Эльжбеты и Ксении Егоровны возник перерыв, как вдруг раздался звонок.

Петухов открыл дверь. На пороге с цветами, бутылкой шампанского и коробкой конфет стоял Крюков. Сидоркин, сидевший в углу, застонал для приличия, полагая, что пришли к нему корреспонденты, но, увидев сослуживца, разочарованно вздохнул. Петухов вздрогнул, вспомнив, что теща характеризовала Крюкова как злостного преступника, натворившего немало бед.

- Здравствуйте, Елизар Матвеич!.. - слащаво улыбаясь, пропел Крюков, стоя в прихожей. - Привет, Пал Андреич!

- Ну вы тут беседуйте, я болен, к сожалению! - сообщил Петухов, уходя к себе.

- А я к вам! - скова расплылся в улыбке Крюков.

- Ко мне?! - удивился Петхов. - По какому вопросу?! Я на больничном!..

- А я как раз по поводу вашей болезни! - многозначительно сказал, посерьезнев, Крюков. - Цветы вашей супруге, конфеты дочери, а шампанское нам! - весело распорядился он, причесываясь перед зеркалом.

"Может, он в тюрьме сидел?.. - подумал Петухов. - Но раньше, при Сталине, все приличные люди сидели, а на уголовника он вообще-то не похож!.. Скорее, на профессора. Да и знает много такого, чего обыкновенный уголовник попросту знать не может..."

- В тюрьме я сидел один раз, - вдруг проговорил Крюков, входя следом в комнату. - В самой знаменитой! Бастилии!.. Вы разрешите?.. - Азарий Федорович кивнул на стул.

- Да-да, конечно! - кивнул Петухов. - Но Бастилию разрушили 14 июля 1789 года?! - не без иронии напомнил хозяин.

- Совершенно верно! - весело воскликнул Крюков. - Мы сравняли ее с землей и написали: "Иси данз!". Здесь танцуют! И я танцевал вместе со всеми! Еще бы: на следующий день меня хотели повесить! Забавно, не так ли?..

- Забавно, - промычал Петухов.

- Шампанского? - Крюков схватился за бутылку.

- Нет-нет! - запротестовал Петухов.

- Оно не отравлено! - усмехнулся Азарий Федорович. - Да и к чему мне вас убивать?.. Давайте откровенно! - Крюков осекся, потому что вдруг обнаружил, что никакой подставки нет: душа Петухова, которую он нашел спрятавшейся за большой берцовой костью, принадлежала именно Петухову Елизару Матвеичу и никому больше! А это означало, что Петухов был Петуховым и никем больше. Что-что, а уж такие вещи Азарий Федорович еще различать мог. Крюкову сразу стало грустно. Направляясь к Петухову, он еще тешил себя надеждой, что не ошибся, и даже воображал, как он легко и красиво выведет на чистую воду "чернушника", но теперь понял, что дал обвести себя вокруг пальца.

- Вы знали пани Эльжбету? - вдруг спросил Петухов.

- Что?! - не понял Крюков.

- Я спросил: вы знали пани Эльжбету?..

Азарий Федорович взглянул на тихое мечтательное лицо Петухова и не поверил своим глазам: перед ним сидел влюбленный!.. Но если Петухов видел Эльжбету, то... Нет, ее никто не мог видеть из ныне смертных! Это бред! Или "чернушник" столь нагло издевается над ним! Значит, он где-то здесь, неподалеку?.. Азарий Федорович быстро взял себя в руки.

- Вы встречались с нею?.. - скривившись, спросил он.

- Нет, я только слышу ее голос... - Петухов улыбнулся.

Азарий Федорович достал платок, вытер бисеринки пота. Этак можно и сознание потерять.

- И когда вы стали слышать ее голос? - спросил Крюков.

- Это секрет, - смущенно сказал Петухов.

- Когда вы стали ее слышать? - Крюков рявкнул так, что во дворе упала скульптура юной пионерки, отдающей честь. Внутри оказалась пустота, в которой, однако, помещался солидный узелок с золотыми царскими червонцами. Червонцы рассыпались во дворе, и хмурый лик последнего Романова засиял под удивленными лучами солнца.

- Недавно, - прочищая уши и обиженно глядя на Крюкова, проговорил Петухов. - Если вы будете так кричать, я попрошу вас удалиться! решительно заявил он.

- Извините! - вытирая пот, пробормотал Крюков. - Но для меня... для меня это очень важно! Вы понимаете?!

- Не понимаю! - отрезал Петухов. - Я на бюллетене... - Петухов запнулся. - Извините, а вы откуда ее знаете?! Тоже чаю хлебнули?!

- Ага, - кивнул Крюков, сообразив сразу о листьях вербены, которые привезла с собой Маша. Как он сразу не дотумкал?! Нет, быть Великим Магом он не имеет больше права!

- Это случилось два дня назад, - вздохнул Петухов. - Впрочем, какое это имеет значение? Мне кажется, мы знакомы тысячу лет!..

- Вы что... переговариваетесь?! - побледнев, спросил Крюков. - Вы переговариваетесь?!

- Это секрет, - улыбнувшись, снова сказал Петухов, и Крюков готов был испепелить мерзавца, но вместо этого направил страшный пучок энергии через открытое окно на пустой трехэтажный дом, который стоял уже в таком виде целых полгода, потому что исполком никак не мог решить - ремонтировать его или дешевле будет снести и построить новый. Через несколько секунд на месте этого дома остался небольшой, сантиметров в двадцать, слой пыли песка, ибо остальное все сгорело за считанные секунды, никто и не понял, что произошло. Лишь Грымзина, ходившая в это время в "Ремонт обуви", видела все. Посчитав в уме силу энергетического удара, она несколько перепугалась, приняв его на свой счет в качестве предупреждения, ибо взрыв свершился буквально на ее глазах, и надо быть глухой, чтобы не понять, кого предупреждают и за что. Значит, он ее вычислил. На то он и Великий Маг, Патриарх, этот Креукс. Посидев на скамейке в сквере еще секунд двадцать, она решила, что лично для нее спокойнее будет не представлять своему Правлению доказательства измены Креукса уставу СТД. В конечном счете все кончится тем, что ликвидируют ее, как свидетеля, а Великие Маги мирно договорятся между собой. Сколько раз так бывало. Не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. На такие скандалы - отправить Патриарха в Гербарий - способны единицы, и при более благоприятных обстоятельствах. Теперь же вряд ли кто-нибудь выступит против одного из могущественных Магов. Ее подставят, как девочку, и все!..

Грымзиной даже стало легче, что она не успела сделать эту ошибку. А если она еще выразит желание быть ученицей Азриэля, то... то...

Она даже разволновалась, как школьница, думая об этой встрече. К тому же он не такой уж старый и выглядит импозантно. Венера так и норовит прибрать его к рукам! Чучмечка!

Но вернемся к Петухову. Он вообще не любил смотреть в окно и, конечно же, не понял, почему из окна пахнет горелой известкой.

- Так вы ответите на мой вопрос или нет?! - угрожающе спросил Крюков.

- Вы-то слышите сами или нет?! - рассердился Петухов. - Что вы меня тут допрашиваете?! Это мое личное дело! Что вам нужно вообще?! Вы приходите ко мне в дом, задаете какие-то странные вопросы... Почему я должен вам отвечать?! Вон Сидоркин, говорите с ним!

Сидоркин, услышав свою фамилию, слабо застонал из коридора. Он внимательно вслушивался в разговор, чувствуя, что Крюков пришел качать права и сам хочет ехать в Сиэтл с Машей.

Крюков спокойно выслушал возмущенную отповедь Петухова и даже сумел улыбнуться.

- Мне, собственно, нужна ваша дочь, точнее, ее благосклонность! Крюков вздохнул не без грусти.

Сидоркин снова застонал из коридора.

- А может быть, еще ключ от квартиры, где деньги лежат?! - съязвил Петухов, не понимая, что нужно Крюкову. - Дочь ему нужна?!

Крюков тоже не понял, о каком ключе и о какой квартире идет речь. Он перебрал в памяти квартиры всех соседей, но денежных людей, за исключением Венеры Галимзяновой, в этом доме он больше не знал.

- Вы хотите сказать, чтобы я вам сделал ключ от квартиры Галимзяновой? - вежливо уточнил Крюков.

- У нее что, есть деньги?! Она же дворник!..

- Двадцать пять тысяч лежат в спальне Венеры, в бельевом шкафу на третьей полке в старом капроновом чулке, - выложил Крюков. - Ключ у вас будет завтра.

- Вы хотите взять меня в сообщники? - рассмеялся от души Петухов.

Крюков побледнел. Он понял, что в обмен на информацию о Вечерней стране Петухов деньги брать не хочет, а намерен использовать возможности Крюкова для личного обогащения. Он, видимо, хочет, чтобы Крюков сам воровал для него. Однако воровство также стояло в списке запрещенных деяний Вечерней страны, и, соверши он хоть кражу конфеты со стола Петухова, попасть туда будет уже невозможно.

- Я в сообщники не гожусь, стар уже, - стараясь подавить раздражение, выговорил Крюков.

- А откуда вы про деньги знаете? - поинтересовался Петухов. - Вы наводчик?

Крюков от этих слов чуть сознания не лишился. Брось Крюкову это обвинение Петухов при теще, и он не сможет отвертеться, да там и не будут прислушиваться к его объяснениям.

- Вы пошутили, надеюсь?.. - не скрывая своего волнения, спросил Крюков.

- Да-да, я пошутил, - улыбнулся Петухов. - А откуда вы про деньги знаете?..

- Я все знаю, - мрачно ответил Крюков.

- Интересно! - пробормотал Петухов. - А откуда тогда у меня голоса в голове?

- Вы выпили настой Вербены Незабываемой, и у вас открылся канал для приема знакомых голосов, - сказал Крюков.

- Я нечаянно выпил, дочь заварила! - вдруг спохватился Петухов. - И пахло вербеной! Но откуда дочь ее взяла?!

- В Вечерней стране, она летала туда два дня назад!..

- Летала?! - удивился Петухов. - Два дня назад?!

- Что вы вообще знаете о своей дочери?! - усмехнулся Крюков. - Она превращается в женщину, а это целое приключение одного лица!.. - Крюков вздохнул, откинулся на спинку стула. - Я уважаю вашу дочь и вот!.. - он вытащил из кармана старинный перстень с рубином. - Это для вас, ваш камень рубин, вы хоть это знаете?! Этот перстень мне подарил Людовик XV, мы были с ним дружны...

- Зачем это?! - не понял Петухов.

Вид у него был напуганный, потому что перстень Крюков явно где-то стащил. "Скорее всего он специализируется на антиквариате, отсюда и информация, - догадался Петухов. - Неужели и дочь уже впутали?.. Он сказал: она летала два дня куда-то... Они впутали ее, это ясно!.."

- Я понимаю, что современному человеку, да еще живущему в вашей стране, трудно поверить в чудеса. Вы вообще долгое время отвергали и дьявольские и божественные силы, зная историю лишь по краткому курсу ВКП(б), не так ли? - усмехнулся Крюков, и в глазах его мелькнули молнии. А я Великий злой Маг и чародей в прошлом, что в вашем сознании значит лишь одно: артист цирка, не так ли?

Петухов кивнул. Крюков несколько секунд молчал, глядя на взъерошенного крепыша-блондина с веснушками. "Странно, а у Маши веснушек нет", - промычал про себя Крюков. - И волосы у нее потемнее..."

- Берите перстень, он ваш, а мне в ответ нужна маленькая услуга: уговорите дочь сказать "да!" Дело в том, что сегодня ночью она снова полетит в Вечернюю страну и там ее спросят: "да" или "нет" относительно того, чтобы я стал жителем этой страны, так вот, пусть она смилостивится и скажет "да". Пусть снизойдет до моей просьбы. Это пустяк, я готов заплатить за него очень многим. Безусловно, те подарки, что я приготовил для нее, они не стоят этого краткого слова, но я ей пригожусь там, в ее Вечерней будущей стране, королевой которой она обязательно будет, я очень ей пригожусь!.. Всего этого я ей не имею права говорить, а вы можете, вот и надо ее убедить! Вы поняли меня? Я в долгу не останусь, поверьте. Великие Маги умеют быть благодарными!

И он исчез. Да-да, не ушел через дверь, а исчез, растворился в воздухе, оставив после себя легкий росчерк "АФК", перепуганного насмерть Петухова, который не знал, что ему делать: то ли верить, то ли нет, то ли звонить в милицию (правда, у него хватило ума, чтобы тотчас отбросить это предложение), то ли вообще считать, что никакого разговора с Крюковым не было, а все это мираж, фантазии... Но тяжелый перстень лежал на столе, и Петухов, схватив его, помчался к своему приятелю ювелиру, с которым учился когда-то в школе. Тот долго смотрел-вертел перстень в руках и наконец выдал:

- Блестящая подделка под западное средневековье!.. Больше ничего сказать не могу, так как надо проверить химический состав, только тогда можно будет сказать окончательно, подлинная вещь или нет. Просто я думаю, что в Копьевске такое не могло появиться...

- А если это настоящий перстень Людовика XV? - шепотом спросил Петухов.

- Ну а если это настоящий перстень Людовика, то тогда лучше сразу обратиться в уголовный розыск или ОБХСС, - усмехнулся ювелир.

- Думаешь отберут? - спросил Петухов.

- Конечно! - уверенно сказал приятель. - Еще и привлекут!..

- Понял! - Петухов вытер пот.

- Ну, если ты хочешь, давай я... - приятель потянулся к перстню.

- Нет! - твердо сказал Петухов, пряча перстень в карман. - Я его на дороге нашел! - тут же соврал он.

- А, ну тогда явно подделка! - вздохнул приятель. - Но все равно носить не советую, слишком бросается в глаза, вместе с пальцем блатники какие-нибудь снимут. Давай лучше мне, я тебе стольник дам за него по дружбе, а какому-нибудь грузину за сто пятьдесят толкну! Идет?

- Нет, - улыбнулся вдруг Петухов. - Тут рубин, это мой камень, а рубин-то настоящий, не так ли?!

- Да, рубин настоящий, это видно... - позеленел от зависти приятель. - Ну, смотри!.. Но носить не советую!..

Петухов вышел от ювелира и снова услышал голоса.

"Я так волнуюсь, - говорила теща. - Она завтра прилетит и что скажет? Чует мое сердце, что хлебнем мы с ним бед! Да мой зять в вас бы точно влюбился! - вдруг рассмеялась она. - Нет, он все-таки замечательный!..

- Да... - отозвалась Эльжбета, и сердце у Петухова вдруг провалилось, и он чуть не грохнулся посреди перекрестка без светофора.

Глава 17

О необычном консилиуме, о протекции Алика и его тревогах

В школе тоже происходили невероятности. Физичка созвала целый консилиум по обследованию великих электрических сил у Лаврова и Маши. Но сколько бы Лавров ни взмахивал рукой, никакого электрического поля не наблюдалось. Даже эбонитовая палочка не трещала искрами. Великие медицинские деятели снисходительно поулыбались, глядя на покрасневшую от стыда Блудову, и уже потянулись к выходу из класса, как вдруг физичка вскрикнула и, ткнув пальцем в Машу, попросила проверить ее.

- Не надо меня проверять! - поднявшись, сердито проговорила Маша. - У меня ничего нет!

И великие деятели радостно закивали, а одна стареющая дамочка с ярко накрашенными губами объяснила Блудовой, что электричество есть теперь у всех, и не надо делать из этого ложные сенсации.

Блудова была опозорена, а Лавров впервые взглянул на Машу с такой нежностью, что у нее защемило сердце.

- Ну ладно, - принимая нитроглицерин, яростно взмахнула рукой Блудова. - Петухова, иди отвечать!..

Ничего хорошего суровый тон приглашения не сулил, тем более что Маша со всеми своими происшествиями попросту забыла даже заглянуть в учебник, хотя знала, что балансирует в журнале между тройкой и двойкой - с физикой у нее давно были нелады.

Обалдуй Мыльников, обрадовавшись отсутствию у Петуховой электросил, быстренько привязал ее косу к соседнему столу, Маша дернулась, сморщилась от боли, замахнулась, чтобы влепить обалдую затрещину, и вдруг сноп искр рассыпался в воздухе, а Мыльников, с воплем отлетев к стене, грохнулся на пол без сознания.

От неожиданности все в классе онемели. У Блудовой даже стало подергиваться левое веко. Она, придерживая его рукой, подошла к Мыльникову и, узрев, что бедняга почти не дышит, начала делать ему искусственное дыхание. Кто-то сбегал за водой, и общими усилиями обалдуя возвратили к жизни.

- Тебе что, Обалдуй Обалдуич, мало вчерашнего?! - спросила Блудова.

- Она же сказала... - пролепетал Мыльников. - Она же сказала...

- А ты и поверил! - усмехнулась Блудова, строго взглянув на Машу. Шевелить мозгой тоже иногда полезно. А то последний ум вылетит! - сказала ока и вернулась к доске. Несколько секунд она молчала, глядя в окно, и класс сидел притихший, ожидая нечто вроде приговора. Маша бегло просматривала заданные для повтора темы, как вдруг физичка шумно вздохнула и сказала: "Пошли!"

Она силой притащила Машу в кабинет директора, где консилиум, смеясь, уже готов был разбежаться.

- Что, решили все же продемонстрировать свой опыт? - замычал в нос ветхий старичок, первый в Копьевске радиолюбитель.

- Что вам демонстрировать? Это чудовищной силы энергия, которая способна разнести всю школу по кирпичику! - придерживая пальцем веко, хрипло заговорила Блудова, и авторитетные мужи в костюмах и галстуках затрясли животами.

- Ну, школу трогать не надо! - прозвенел Михаил Михалыч Ботинкин. - А вот строители тут у нас теплушку свою оставили и сделали из нее склад, ходят, открывают, что-то берут, водочку распивают, я уж ругаться устал с РСУ, пообещал им сдать ее в утиль, вот ее, пожалуйста, разносите по досочке! А?! - И сам же первый громко захохотал. Он заливался минуты две, после чего уже захохотал весь консилиум, а ветхий радиолюбитель даже стал икать.

- Какие проблемы, где теплушка? - сурово спросила Блудова.

- Нет проблем! - Директор ткнул пальчиком в угол школьного двора, где действительно стоял вагончик с трубой.

- Окно можно открыть? - спросила Блудова.

- Можно, - все еще подхихикивая, кивнул директор. - А вы что, из окна ее... разнесете?! - не без смешков спросил он.

- Из окна, - деловито отозвалась Блудова.

Она распахнула окно, снова сморщилась, все еще придерживая пальцем веко, критически осмотрела вагончик, кивнула Маше. Та робко подошла к подоконнику, осмотрела вагончик.

- Сможешь?! - спросила Блудова. - Получишь четверку за год! пообещала она.

Маша кивнула.

- Ну что, можно его испепелить? - спросила Блудова.

- Можно, можно! - давясь смехом, кивнул Ботинкин.

- А вдруг там ценности? - встревожилась Блудова. - Кто будет отвечать?!

- Я, я отвечу! - заливаясь, замахал руками Михаил Михалыч.

- Все будут свидетелями, - все еще держа пальцем веко, сказала Блудова.

- Будем, будем, - устав ждать, заторопили авторитеты с животами.

- Давай, Маша! - вздохнула Блудова. - А вы чуть отойдите. Начинай!..

Маша сосредоточилась, мысленно подожгла вагончик и, взмахнув ладонью, выпрямила ее, указывая точно на домик. Несколько молний ударило в него, он вспыхнул с разных сторон, грохнул взрыв, видимо что-то взорвалось в самом вагончике, и столб пламени рванулся вверх.

- Уррра! - завопил 6 "Б", наблюдавший из окна коридора за экспериментом.

Директор и члены консилиума застыли, точно памятник бюрократизму. Они не верили своим глазам. Вагончик тем временем быстро догорал. В кабинет ворвался завхоз Востриков. У него тряслись губы.

- По-жа-а-р! - выпалил он. - Михал Михалыч, вы видите?! Преступление!..

- Это я разрешил, - погрустнев, выдавил Ботинкин. - Его же строители забыли, ходят, распивают, мне сами же докладывали!..

- Но там же, там же... наша олифа, которую я у них купил... прошептал Востриков. - Сто литров олифы, обои, краски...

- Интересно, - очнувшись, первым поправила очки дама из районо. Интересный трюк!.. Вы, значит, взмахнули рукой, а кто-то в это время поджег?! Ловко!.. Представьте нам и второго участника опыта!

Члены консилиума загудели. Директор побагровел.

- Так это трюк?! - прорычал он. - Вы будете отвечать за содеянное!

- Ловко! Ловко!.. - подхватили остальные.

- Это неправда! - попыталась обидеться Блудова, но ее уже никто не слушал. Ботинкин лихорадочно набирал номер 02, и Маше стало жаль физичку, да и потом она четверку за год обещала.

- Вы хотите, чтобы я еще продемонстрировала свои способности?! неожиданно проговорила Маша. - Она легко взмахнула рукой, и первый же скептик отлетел к стене.

- Маша! - попыталась остановить ее Блудова, но было уже поздно: дама из районо взлетела к люстре и, плюхнувшись на нее, закрутилась вместе с ней в воздухе.

- Что вы себе позволяете?! - взвизгнул Востриков, но тотчас по взмаху Машиной руки вылетел в окно.

- Так, кто еще сомневается?! - спросила Маша.

Остальные молчали, со страхом глядя на нее, а радиолюбитель, ничего не понимая, продолжал икать, встряхивая слуховой аппарат, который почему-то не работал.

- Ну, знаете ли?! - возмущенно проговорил Ботинкин. - Ваши шуточки неуместны и оскорбительны!

- Ах, вы еще недовольны?! - Маша приподняла его на метр от пола и с помощью вытянутой руки держала в воздухе.

- Ну, с чем вы не согласны?! - подскочила к нему Блудова, сияя торжеством момента. - С чем?! Говорите, ну?!

- Я ссссссогласен! - просвистел он, и Маша опустила его на пол.

Из школы Маша возвращалась с Лавровым. Они, не торопясь, прошли по Тихому переулку и вышли на Ласьвинскую. Им было все равно куда идти.

- Ты сегодня ночью снова полетишь туда? - спросил Лавров.

Маша кивнула. Она слышала, как об этом говорила бабушка с Эльжбетой. Ее удивило то, что бабушка почему-то уговаривает отца влюбиться в Эльжбету, а Эльжбету влюбиться в него. Маша знала, что и он слышит эти разговоры, и не только слышит, но, кажется, готов полюбить эту неземную красавицу, которую в свое время Азриэль сделал пленницей своего замка. Так в сказке. Как же было на самом деле?.. Бабушка уверяет, что так оно все и было, Эльжбета же, наоборот, что на него взвалили понапраслину. А кто он тогда? Где истина?! Трудно разобраться в этой путанице...

- И тебе предстоит решить судьбу Азария Федоровича Крюкова, ведь он рвется туда. Что ты ответишь: да или нет?.. - снова спросил Алик.

- А ты что бы ответил? - спросила Маша.

- Я бы ответил: да.

- Почему?

- Любой человек должен иметь свой шанс, даже если он тебе не нравится...

- Крюков - злодей из злодеев, он стольких людей погубил!

- И что?! - вздохнул Лавров. - Это же было давно!

- Значит, простить?! У меня бабушка восемь лет отсидела в лагере ни за что! За то, что анекдот рассказала!.. Бабушка была талантливой актрисой, и если б не лагерь, она, может быть... - Маша не договорила.

- Получается: "топи утопающего!" - усмехнулся Лавров. - А если он одумался, если ему надоело быть злодеем, что теперь?! Негоден?.. На свалку?!

- Ты-то что за него хлопочешь? - обозлилась Маша.

- Просто хороший старичок. Я у него плаванием занимался...

- Он что, тебе в жилетку поплакался?! - съязвила Маша.

- Я о нем в той книге Будущего прочитал, - посерьезнев, ответил Алик. - Там описывается и его прошлая и настоящая жизнь. Даже Копьевск указан: "Последние годы Азарий Федорович Крюков жил в Копьевске..."

- Раз ты читал книгу Будущего, там же должно быть сказано, что с ним стало? - спросила Маша.

- Там и сказано, - ответил Алик. - Только я не имею права этого говорить...

- Почему?

- Потому что как только я скажу, ровно через девять дней я умру, погибну, исчезну, в общем, меня не станет!..

- Там тоже это сказано? - спросила Маша.

Алик кивнул.

- Тогда не говори, забудь обо всем! - сказала Маша.

- В том-то и дело - я не могу забыть, - грустно проговорил Алик. Вот и придется всю жизнь жить в напряге, как бы чего не вышло, а Крюков пообещал, что если он попадет в Вечернюю страну, то освободит меня от этого заклятия... И еще он сказал, что будет помогать нам... У него есть свои каналы...

- В обмен на мое "да", - добавила Маша.

Алик грустно покачал головой. Маша усмехнулась.

- Ловко!.. - она доела мороженое, выбросила бумажку, достала платок. - Значит, это он послал тебя со мной!

Алик кивнул.

- "...У него была гладкая, как бильярдный шар, голова, нос с горбинкой, глаза, горящие, точно уголь, рот сухой, тонкие губы, кожа с темно-коричневым отливом и глубокими морщинами. В первую секунду казалось, что страшнее и выдумать нельзя, но стоило чуть всмотреться в это лицо, как происходило нечто невероятное: оно вдруг становилось привлекательным, манило, притягивало к себе, а через пять минут уже восхищало своей тонкостью и изяществом..."

- Помнишь эти строки? - спросила Маша, сама вдруг вспомнив их целиком, словно заучила когда-то наизусть.

- Откуда это?..

- Из сказки "Замок с превращениями", читал?

- Нет.

- Хочешь почитать?

Алик пожал плечами.

- Пойдем! - решительно сказала Маша.

Глава 18

В которой рассказывается сказка "Замок с превращениями"

Петухов был дома, но на сей раз он действительно трудился в поте лица, переписывая для Сырцова положения из "Вайдурья-Онбо" и предвкушая продление больничного как минимум еще на неделю.

Маша провела Алика в свою комнату, сходила, поставила чайник, достала книгу и стала читать.

"Темной безлунной ночью заскрипели канаты подъемного моста, перекинувшегося через широкий ров, поднялась железная решетка, и одинокий всадник не спеша процокал по нему во двор старинного замка. Мост тотчас поднялся, с грохотом опустилась толстая решетка. Всадник слез с коня, а подоспевший слуга молча увел лошадь в конюшню, все делалось быстро и тихо. Не успел приезжий взойти на крыльцо, как дверь услужливо отворилась и неяркий свет от фонаря со свечой внутри выхватил на мгновение узкое лицо, длинный с горбинкой нос, и правый глаз, полыхнув черным пламенем, заставил слугу замереть и превратиться в соляной столб.

Прибывший в замок был его хозяином, бароном Азриэлем фон Креуксом. Слава о нем шла недобрая. Злые языки болтали, что тот, кто попадал в замок, уже не выходил оттуда никогда. Один из местных баронов - Генрих Оттенгейм, чья средняя дочь Марта неожиданно пропала в теплый сентябрьский день, выйдя из дома побродить по лесу, - даже попробовал штурмом одолеть крепостные стены, но был наголову разбит и сам ранен в этом бою. Приезжал в замок и герцог Грюнвальдский, чтобы самому разобраться в жалобах, и уехал успокоенный, объявив всем, что слухи, распространяемые о бароне Креуксе, ложны и не стоит таить предубеждений против честного и добропорядочного рыцаря.

На некоторое время Генрих Оттенгейм успокоился. Выдав замуж старшую дочь, Гретхен, барон остался с младшей, Эльжбетой, которую любил больше жизни. Слухи, один страшнее другого, о новых похищениях Азриэля фон Креукса продолжали, подобно февральским метелям, носиться по округе. К Генриху Оттенгейму приходили за помощью и утешением его вилланы, жалуясь на разбой слуг барона, которые, не зная жалости, рыскали, как стая цепных псов, выискивая и похищая красивых девушек и юношей. Оттенгейм, давший слово герцогу жить с Креуксом в мире, стиснув зубы, призывал давать отпор разбойникам, смело вступать с ними в схватку, а главное - захватить хоть одного живым. Но разбойники были неуязвимы, и Оттенгейм, взяв несколько вилланов, бывших свидетелями разбоя, сам отправился к барону Креуксу, чтобы решительно переговорить с ним на сей предмет. Уж как отговаривала его Эльжбета, как умоляла не ездить, не послушался ее отец. Надежно приказал он слугам запереть свой замок, зарядить всем ружья и никому, даже герцогу, не открывать ворота до его возвращения.

Уехал старый барон рано утром и к полудню уже стучался в ворота замка барона Креукса. Его впустили, пригласили сразу к столу, но отказался Генрих Оттенгейм от угощения, велел звать барона для переговоров.

Креукс вышел к Оттенгейму. Долго барон Генрих перечислял своему соседу все известные факты разбоя, выставил вилланов свидетелями, которые, присягнув святой деве Марии, клятвенно подтвердили слова барона Генриха Оттенгейма.

- Итак, - выслушав Оттенгейма и вилланов, заговорил Азриэль фон Креукс, обращаясь к свидетелям, - вы утверждаете, что сами видели слуг моих, занимавшихся таким разбоем?! - нахмурясь, спросил Азриэль.

- Сами видели, уважаемый барон Азриэль фон Креукс! Слуги ваши еще и похвалялись этим: мол, сколько не жалуйтесь своему дряхлому Оттенгейму, а лучше повинуйтесь Азриэлю фон Креуксу и досыта жить будете!.. - в один голос заявили вилланы.

- Так-так!.. - грозно проговорил Азриэль. - Всех слуг сюда! приказал он своему старому сенешалю Маркусу. - Всех до единого! А вы, господа, если кого увидите и опознаете, то укажите, я вмиг того мерзавца на сук вздерну!

Всех слуг собрали в большом зале дворца. Всех провели мимо вилланов и барона Генриха Оттенгейма, но никого не опознали вилланы.

- Все ли слуги здесь?! - грозно спросил барон Азриэль фон Креукс.

- Все до единого! - ответил Маркус.

Креукс выдержал паузу, взглянул на вилланов и Генриха Оттенгейма. Недоверчивыми были их лица и взгляды, не верили они барону, и Азриэль, помрачнев, проговорил:

- Я разрешаю вам обыскать каждый сантиметр моего дворца, и если вы убедитесь, что я обманул вас, - докажите мне это! - сурово воскликнул хозяин замка.

Согласился Генрих Оттенгейм на такое решение Креукса, приказал обыскать замок, хоть и знал, что не подобает так вести себя с бароном, но уж слишком зол и гневен он был. Почти три часа метр за метром обыскивали Оттенгейм и его вилланы замок Азриэля фон Креукса, но так ничего и не нашли. Обескураженный, пришел барон Генрих к Азриэлю фон Креуксу.

- Я не знаю, ч т о  со мной происходит, уважаемый мой сосед, барон Азризль фон Креукс, но я должен просить у вас прощение за такую настойчивость мою!.. Ввели меня в заблуждение вилланы мои и слухи, которых во множестве имеется в округе!.. - поклонясь, проговорил Генрих Оттенгейм. - Видимо, затмение на мой ум нашло!..

- Я не в обиде на вас, барон Генрих, - помолчав, ответил Креукс. Вижу я, что недруги мои именем моим столь великое зло творят, что отныне и сам все силы применю, чтобы злодеев этих сыскать и лично их пред ваши очи привести, барон Генрих!..

Оба барона обменялись клятвами в сем великом деле, Креукс пригласил Генриха и вилланов его отобедать в знак дружбы, на что Оттенгейм с благодарностью согласился.

Обед в честь барона Генриха Оттенгейма отличался таким великолепием, что, пожалуй, и сам герцог бы этому позавидовал. Жареные олень и кабан, приправленные горячим перцовым соусом, жареные павлины и лебеди, пироги с мясом и рыбой, зайцы и кролики, обжаренные на вертеле, приправленные перцем, мускатным орехом, гвоздикой и имбирем. Приправы и пряности возбуждали жажду, и слуги не успевали наполнять кувшины вином. А в конце обеда внесли огромный поднос с фруктами - гранатами, яблоками, финиками. Вошли музыканты и певцы, появились жонглеры, заиграла музыка, ворвались акробаты, один заходил на шаре, другой на руках. Двое подняли обруч, а третий впрыгивал в него, нашлись искусники подражать пению птиц и рычанию зверей.

Генрих Оттенгейм даже пожалел, что не взял с собой Эльжбету, вот бы порадовалась она этим зрелищам.

После обеда Азриэль фон Креукс пригласил гостей сразиться за шахматной доской, обещая через полчаса выступление заезжего аэда, певца исторических песен, но было уже поздно, и барон Генрих Оттенгейм, сердечно поблагодарив хозяина, заторопился домой. Тревожное предчувствие вдруг сжало его сердце, и всю дорогу он неистово нахлестывал коня.

Наконец показался замок. Еще издали он увидел свет в окне дочери и только тогда вздохнул облегченно. Сенешаль сообщил, что все в порядке, никто в ворота к ним не стучался, никто не заезжал, а Эльжбета еще не ужинала, сообщив, что подождет отца. Генрих Оттенгейм даже не стал входить в большую залу, где уже гремели кубками, накрывая стол для ужина, а сразу поднялся в комнату дочери. Он постучал, но ему никто не ответил. Барон толкнул дверь - она оказалась открытой, и он вошел в комнату дочери. Горела свеча, ноты и лютня лежали на столе, точно Эльжбету только что оторвали от музицирования.

Барон спустился вниз, в залу, подумав, что, узнав о его приезде, она спустилась к нему навстречу, и они разминулись, однако и там ее тоже не было. Генрих Оттенгейм забил тревогу, поднял на ноги всех слуг, велел обыскать весь замок, но тщетно: Эльжбета как сквозь землю провалилась..."

- Слушай, чем-то пахнет! - прервав чтение сказал Алик, взглянув на Машу.

- Ой, у меня же чайник на плите! - воскликнула она и бросилась на кухню.

Лавров посмотрел, сколько страниц осталось до конца, но сказка оказалась длинноватой. Он вздохнул, отложил книгу, вышел на кухню. Закопченный чайник уже стоял на полу, и Маша растерянно смотрела на него. Чайник потрескивал, от стенок отскакивала эмаль.

- Тебе влетит? - спросил он.

- Ну... - неопределенно промычала Маша.

- Слушай, а кто ее украл, Эльжбету? - спросил Алик.

На кухню, морща нос, вышел Петухов, увидел чайник.

- Прошляпили? - спросил он.

Маша кивнула. Петухов вздохнул, присел, стал рассматривать чайник.

- Ладно, маме скажу, что это я, хорошо? - Петухов подмигнул Маше. Конечно, крику будет много, но что с меня возьмешь?! Я на бюллетене! Вы сказку-то будете дочитывать? - спросил Петухов.

- А ты что, тоже слушаешь?! - удивилась Маша.

Он кивнул, взглянул на Машу, и она, усмехнувшись, отвела взгляд.

- Да она длинная вообще-то, - сказал Алик. - Лучше своими словами рассказать. Ты же читала? - спросил он у Маши.

- Я не помню подробностей, - ответила Маша. - И потом там не так много, если не читать песню аэда...

- Нет-нет, надо дочитать, я сам буду декламатором! - улыбнулся Петухов, и они пошли дочитывать.

- Только без песни аэда, - напомнил Алик.

И Петухов стал читать дальше.

"Эльжбета очнулась в небольшой комнате, очевидно, служившей спальней: кровать была застелена, рядом стоял кувшин для воды и тазик. На окнах решетки. Эльжбета подбежала к окну и поняла, что она находится в одной из башен незнакомого ей замка.

"Замок барона Креукса"... - догадалась она, но не успела Эльжбета подумать об этом, как вошел он сам. Эльжбета никогда его не видела раньше, ей только рассказывали, но даже если б ей и не рассказывали о нем, она все равно бы узнала его, ибо только таким мог быть человек, о котором ходило столько самых разных слухов. У него была гладкая, как бильярдный шар, голова, нос с горбинкой, глаза, горящие, точно уголь, рот сухой, тонкие губы, кожа с темно-коричневым отливом и глубокими морщинами. В первую секунду казалось, что страшнее и выдумать нельзя, но стоило чуть всмотреться в это лицо, как происходило нечто невероятное: оно вдруг становилось привлекательным, манило, притягивало к себе, а еще через минуту уже восхищало своей тонкостью и изяществом.

- Это вы похитили меня?! - прошептала Эльжбета.

- Да, - ответил Азриэль.

- Зачем? - на глаза у нее навернулись слезы.

- Потому что я люблю вас и всегда думал только о вас... - не задумываясь, ответил Азриэль. - И еще потому, что вас зовут Эльжбета. Для меня одно это имя звучит столь прекрасно, что я...

- Но Марта!.. - вскрикнула Эльжбета.

- Я не виноват, что ранее мои слуги вместо вас похитили ее, я готов и сейчас отпустить Марту обратно домой, но она сама не хочет!..

- Это ложь! - перебила его Эльжбета.

Азриэль фон Креукс загадочно улыбнулся, открыл дверь и крикнул: "Марта!" Послышались шаги, и в комнату, улыбаясь, вбежала русоволосая, веснушчатая Марта. Увидев Эльжбету, она кинулась ей на шею.

- Как я рада, что Азриэль выкрал тебя!.. Я уже ему все уши прожужжала, чтоб он тебя выкрал, а он все не решался, медлил, боялся!.. Теперь мы вместе!.. Здесь тебе страшно понравится! Здесь так чудесно, так хорошо, что сегодня я весь день дрожала, пока отец был в замке, все боялась, что меня найдут и вернут обратно!.. - взахлеб говорила она.

- Ты не хочешь домой, к отцу?! - испуганно выговорила Эльжбета.

- Нет, представь себе, не хочу! И если Азриэль все же отправит меня к отцу, я покончу с собой! Я понимаю, что кажусь тебе сумасшедшей, или ты думаешь, что Азриэль чем-нибудь подпоил меня?! Ничуть!.. Поначалу, когда меня похитили, я, конечно же, билась в истерике, но потом Азриэль сказал: "Хорошо!.. Даю неделю! Если через неделю тебе снова захочется домой, я тебя туда отправлю! Договорились?!" Я согласилась. Но теперь прошло уже полгода, а я по-прежнему не хочу домой! Здесь так весело, Эли, так чудесно, столько интересных людей, такие музыканты, поэты, жонглеры, мы так весело и прекрасно проводим время, что я все время вспоминала о тебе: "Ах, бедняжка, - думала я, - она снова сидит одна, смотрит в окно, вышивает или играет на лютне, но ведь так скучно в нашем старом замке, а здесь!.."

Марта в восторге закатила глаза и блаженно улыбнулась.

- Неужели ты ни разу не вспомнила за это время об отце или обо мне и тебе не захотелось нас увидеть?! - воскликнула Эльжбета.

- Нет, я же говорю, что то и дело вспоминала о тебе, и мне, конечно, хотелось увидеть нашего ворчливого отца, но едва я представляла, что лишусь всего этого, меня бросало в дрожь!..

Азриэль стоял в стороне, и лукавая улыбка играла на его тонких губах.

- Азриэль, разреши я ей все покажу?! - воскликнула Марта.

Азриэль кивнул, и Марта, схватив Эльжбету за руку, помчалась с ней в один из больших залов дворца, где располагался зимний сад с диковинными растениями в человеческий рост, с пестрыми бабочками, напоминающими птиц, и певчими птицами, похожими на павлинов. Здесь гуляли важные, грациозные кошки, газели и маленькие, величиной с собак, слоны. Все звери гуляли не сами по себе, а небольшими группами вместе с людьми, музыкантами, поэтами, философами, и все, шумно смеясь, спорили, жестикулировали, а время от времени звучала музыка или акробат показывал сложнейший трюк. Но самое удивительное заключалось в том, что и звери разговаривали. Чаще всего они говорили женскими голосами, реже слышались мужские. Марта представила Элю темно-коричневой ангорской кошке, которая не спеша подала ей лапу и вежливо осведомилась:

- Это и есть твоя сестра, Марта?

Марта кивнула, и ангорская кошка, промурлыкав нечто вроде "Очень приятно", представилась:

- Ираида, присоединяйтесь к нам, мы читаем стихи!..

Эльжбета с Мартой приблизились к небольшому кружку, в центре которого изящный страус с черной бабочкой на тонкой шее и в пенсне со шнурком, чуть покачиваясь, читал:

Они так быстро перешли на "ты",

Они так скоро стали неразлучны,

Что даже Смерть, любовью той измучась,

На свет вернула их из темноты.

Любовь не терпят. Против них войну

Ведут, злобясь, рассудок, мор и горе,

Но тщетно. Их любви не утихает море,

И лишь любовь Бог ставит им в вину...

Ангорская кошка Ираида смахнула кажущуюся слезинку и томно вздохнула, а Марта уже потащила Эльжбету к философам, а от них к художникам, и в каждом кружке велись необыкновенно интереснейшие беседы, и все было ново, неожиданно и ошеломляюще. Перед Эльжбетой вдруг распахнулся неведомый мир, словно она из темницы шагнула на свет, и он ослепил ее своими красками. И когда неслышно в конце дня к ней подошел Азриэль и спросил ее, интересно ли ей здесь, Эльжбета тотчас кивнула, и алый сок жгучего стыда залил ее щеки.

- Вы, конечно же, имеете право в любую секунду покинуть этот дом, я не удерживаю вас, - сказал он, чуть наклонив голову. - Хотите это сделать сейчас?..

Она задумалась и, сама того не желая, произнесла:

- Нет, не хочу!.. Можно, я погощу у вас немного?.. - добавила она, но со второй частью фразы Эльжбета уже согласилась полностью, и Азриэль, поклонившись, отошел в сторону..."

- Странная сказка, - нарушив чтение, пробурчал Алик.

Петухов-отец недоуменно взглянул на Машу и Лаврова.

Он заглянул в конец и с радостью обнаружил, что до конца еще слишком далеко.

- Ну что, может быть, хватит? - спросил он. - Чем там кончается?!

- Там дальше еще интересней! - ответила Маша. - Эльжбета выходит замуж за Азриэля, и только тогда он решается отпустить ее в родной дом. Она возвращается и видит похоронную процессию: это хоронят ее отца. Она плачет, проводит в фамильном склепе целую ночь и ночью слышит голос отца, его душа говорит с нею. Он рассказывает ей правду об Азриэле, который держит у себя множество дочерей почтенных отцов, часть которых он превратил в животных, часть околдовал, как ее, и что в старинных книгах будто написано, что только ей под силу сокрушить его чары. И он просит ее вернуться в свою девичью комнату. Она приходит туда, а там сидит маленькая старушка, которая была нянькой еще его отца. Эта старушка дает ей волшебный напиток, старое веретено, клубок ниток и острую спицу. Эльжбета выпивает напиток, чтобы стать невидимой. Пробирается в замок. Нитями клубка обвязывает всех пленников, а из оставшейся шерсти вяжет шапочку, которую ночью надевает на Азриэля, потом колет его острой спицей, и ток его страшных сил по шерстяной нитке идет из него к пленникам, они освобождаются от злых чар, а он остается без своей магической силы, превратившись в сморщенного старикашку... Так страшно читать, когда она ночью крадется к нему, как она надевает на него шапочку, как он просыпается, они борются, он уже чуть не убивает ее, но в последний миг ей удается уколоть его спицей и происходит это невероятное превращение!.. Я помню, мне в детстве бабушка читала, я вся дрожала от страха!.. захлебываясь от возбуждения, пересказала сказку Маша.

- Я даже не слышал об этой сказке!.. - хмыкнул Алик. - Как она называется?..

- "Замок с превращениями"...

- А кто автор? - спросил он.

- Автора нет... Это средневековая история, нашли ее недавно в каких-то богословских книгах... Предполагают, что написал какой-то монах, переписчик старых книг. Написал втайне от всех...

- Прекрасная сказка! - вздохнул Петухов-отец. - Странно, что я в детстве тоже ее не читал!..

- Ее просто кашли недавно, поэтому ты и не читал!

Петухов-отец задумчиво покачал головой.

- Я все-таки ее дочитаю! - проговорил он, забрав книжку, и ушел к себе в кабинет.

- Ты думаешь, все это правда? - помолчав, спросил Алик.

- Я думаю, все это могло быть, - ответила Маша.

В эту секунду в наступившей тишине раздался звонок, и Маша с Лавровым вздрогнули. Маша пошла открывать дверь. На пороге стоял Азарий Федорович Крюков.

Глава 19

Анна Мандоне становится помощником Азриэля

Ночью Крюков имел обстоятельный разговор с Грымзиной. Последняя повинилась во всем, предоставив Крюкову и копию своего отчета, где Великий Маг представал вне всяческих подозрений. Азарий Федорович подумал, что такой благополучный отчет о нем будет даже желательнее, нежели его протесты.

- Вы, чернушники, видите романтику в том, чтобы кого-то скомпрометировать, избить, что-то украсть, и сами не понимаете того, что все эти методы только закаляют людей. Ибо, потерпев поражение, человек качает мышцы, готовит себя к отпору и подчас у него это неплохо получается... - мудрым тоном наставника говорил Крюков Грымзиной, которая, точно школьница, сидела перед ним на стульчике, теребя оборку выходного платья. - Лет двести назад я пришел к выводу, что пора кончать вести дела таким образом, и создал отряд Тихих, отличавшихся мудростью... Они не задирались на улицах, не вламывались в квартиры, а потихоньку изучали людей, их нравы и умело использовали эти знания. Оказывалось гораздо легче натравить людей друг на друга, их самих заставить грабить, убивать друг друга, гораздо эффективнее, используя людские слабости, рушить могучих колоссов, против которых и с бандой выходить опасно. И мне есть чем гордиться в этой области. Сейчас все правление СТД - мои ученики... Азриэль вдруг горько усмехнулся, и глаза его вспыхнули черным пламенем. Но ученики не любят, когда учитель живет слишком долго, они сами хотят быть учителями, поэтому я и удалился от дел, чтоб не мешать им, а им все равно неймется, и, видимо, сам факт моего существования их так сильно волнует, что они не могут творить зло спокойно...

Азриэль увидел горящие глаза Грымзиной, ее нервно подрагивающие пальцы и подумал, что в юности Грымзина была довольно сочной милашкой и порядочной ведьмой, вскружившей головы не одному легиону распутников. И сейчас еще энергии у нее хоть отбавляй, любой девчонке она сто очков форы даст, ибо нет ничего соблазнительнее невинных глазок, застенчивой улыбки и этакого нервного перебирания пальчиков, в которых уже накапливается сок будущей страсти.

- Из тебя бы мог выйти отличный "тихушник", - задумчиво сказал Азриэль, не сводя с нее глаз. Грымзина вспыхнула и дряблые щеки ее разрумянились. Жаль, что я раньше не знал ее, вздохнул про себя Азриэль, и мысли его снова унеслись к Эльжбете... Нет, он никогда не был пьянен медным телом восточных рабынь, их бешеной страстью, жесткими, черными скрученными змеиными волосами, что-то дьявольское было всегда заключено в хрупких сосудах их души, колдовское и роковое... Он приходил в неизъяснимый трепет от белого мягкого тела, от некоторой холодности и отчужденности взгляда, ему доставляло огромное удовольствие созерцать, как медленно приходит в кипение страсть равнинной девы, ибо он сам был таков. Боже, о чем он думает в его-то лета!

- Я училась у Вас, мессер, - прервав его задумчивость, проговорила Анна.

- У меня многие учились, - ответил Азриэль, - всех трудно запомнить...

- Для меня было бы великим счастьем работать с Вами, учитель! - с волнением в голосе выговорила она.

- Я, пожалуй, возьму тебя к себе, - помолчав, сказал Азриэль. - Мне как раз нужен был помощник, и я искал такого, кто бы был предан мне...

От волнения щеки Анны так разрумянились, что даже старческие морщины стали расправляться и кожа на мгновение приобрела гладкий матовый блеск, какой бывает еще у сорокалетних женщин. "Теперь ей больше сорока пяти не дашь", - усмехнулся Азриэль, любуясь этой неожиданной переменой. Глаза Мандоне-Грымзиной столь призывно вспыхивали, что особого ума не требовалось, дабы понять, какого подарка ждала Анна от Азриэля, и он решил подарить ей на мгновение это ощущение счастья, надо же делать добро не только людям, ибо потом, когда он станет жителем Вечерней страны - в последнем Азриэль не сомневался, Эльжбета все еще любит его, он чувствовал это - бедную магистершу все равно превратят в пыль только потому, что она была связана с ним. Эту участь Мандоне выбрала сама, тут ничего не поделаешь.

- Только не надо торопиться... Когда ты возвращаешься?! - спросил Азриэль.

- Через неделю!..

- Вот и прекрасно!..

Азриэль поморщился, взглянул на часы: три часа ночи, изжога вступала в свои права. Он попросил Грымзину достать ему бутылку "Буратино" из холодильника и с наслаждением сделал несколько глотков, ощущая на языке горьковатый привкус эссенции. Именно эссенция наперекор всем правилам помогала забыть проклятую изжогу.

- Что ж вы желудочника-то выбрали, - усмехнулась Грымзина. - Моя вот ряженку обожала!.. Приходится вставать ни свет ни заря, чтобы успеть купить на день...

Азриэль хмуро взглянул на Анну, и та осеклась, поняв, что сболтнула чушь.

- Это мое собственное тело, - помолчав, не без гордости сообщил Азриэль, радуясь тому, какое ошеломляющее впечатление произвели эти слова на Грымзину. Несколько секунд она не могла вымолвить даже слова.

- А я думала...

- Да, я единственный, кто носит это платье, скроенное еще Господом. Это великий комфорт носить те одежды, с которыми сроднился за много веков. Желудок только сдает... Но это маленькое неудобство с лихвой искупают другие достоинства, - глядя пристально на Грымзину, проговорил Азриэль. Я оценил вашу работу, не надо думать, что я спешу забыть свою ошибку...

Щеки Грымзиной снова вспыхнули румянцем.

- Я надеюсь, ты будешь предана мне?.. - тихо спросил Азриэль.

- Да... - прошептала Грымзина. - Я только хотела спросить о Вечерней стране...

- Первое правило преданности гласит: не задавать никаких вопросов, все понимать с полуслова, не интересоваться делами мессера! Если понадобится, я сам посвящу тебя в то, что тебе положено будет знать. А второе правило преданности ты знаешь?

- "Все услышанное тобой, должно тотчас умереть в душе твоей", отчеканила Грымзина, и он удовлетворенно качнул головой.

- На всякий случай проштудируй "Правила преданности", когда-то я их сам составлял и за долгие годы убедился в мудрости сочиненных положений. Ну и конечно, - Азриэль оглядел Грымзину с головы до ног, - смени оболочку!.. Слишком молоденькую не надо, это здесь вызывает подозрение, но где-то лет двадцать пять, двадцать семь, не больше...

- А какую фигурку вы бы хотели видеть Ваше...

- Азарий Федорович, - перебил ее Крюков.

- Азарий Федорович, - послушно повторила Грымзина. - Блондинку брать или брюнетку?..

- Я привык к блондинкам, но не слишком ярким... Светло-голубые глаза, светлые волосы, длинноногонькая, но не высокая, крепкая грудь, развитая, ровные белые зубы, лицо слегка продолговатое, но, главное, должен быть шарм, понимаешь?!

Грымзина все записывала в блокнотик.

- Такими чаще всего бывают либо немки, либо польки, чаще смешанный тип, там и надо поискать, но прежде чем занимать их место, ты проследи, как они ведут себя в разных ситуациях, чтобы не утерять сам аромат такой женщины, - вздохнул Крюков. - Я-то все же настоящий! - И он тихо засмеялся, заливчато, как дитя.

- Я постараюсь, - торжественным тоном объявила Грымзина. - Я сделаю все так, как вы сказали!..

- Вот и хорошо. - Крюков помолчал, раздумывая о своем. - Сообщение, как подготовишь, принеси просмотреть!

Грымзина кивнула.

Крюков выпроводил ее и лег отдохнуть. Разговор его встревожил. Он плохо поверил в пионерско-смиренные чувства Анны Мандоне, он хорошо помнил ее еще ученицей. Курсовой работой ее стало наследство в пять миллионов эскудо, которое отписал ей португальский граф, к которому она втерлась в доверие, стала его любовницей, через пару месяцев женой, а еще через пару месяцев он благополучно отлетел на небеса, оставив деньги коварной злодейке. Деньги она сдала в казну Магистрата, за что и заслужила похвалу его Совета, да и сам Азриэль был тогда в восторге от лихой работы. На защите она неплохо теоретически обосновала метод особой доверительности, на который всегда клюют самые мудрые из мудрейших, ибо все на свете можно купить за деньги, но доверие, как это ни странно, у людей все еще считается неподкупным, его надо заслуживать, завоевывать упорным трудом, послушанием, но уж тогда можно открыть любые двери, в любую душу...

Сейчас ее приход вполне объясним, она боится попасть в эти ножницы раздора между ним и правлением СТД. В любое мгновение ее устранят как свидетельницу, и все пойдет своим чередом.

Но с другой стороны, она уже не робкая ученица, чтобы вот так сидеть истуканом перед ним. Значит, она слегка подыгрывает, но зачем?! Какой смысл во всем этом?!

Азриэль устал за всеми этими мыслями и стал тихонько подремывать, забываться. Сонная поволока приятно дурманила мозг, и разные видения из разных эпох вылезали из своих нор и проносились перед его внутренним взором. Некоторые пугали его, а другие, наоборот, успокаивали, ласкали душу. Пронеслась в своем темно-вишневом платье и Эльжбета, и Крюков подумал, что завтра надо, не откладывая, пойти самому к Маше и переговорить начистоту, ибо ее уже оболванили, а маленькие девочки - самые страшные...

Глава 20

В которой Маша на равных разговаривает с Великим злым Магом

На этот раз дверь открыла сама Маша, а Сидоркина в коридоре не было. Легкий испуг промелькнул на ее лице, и Крюков тотчас огорчился: все-таки она верит во все эти сказки!

- А где наш главный тренер? - весело спросил Азарий Федорович.

- Он в ванной, я сейчас его позову! - с готовностью проговорила Маша, но Крюков ее остановил.

- Не надо, я пришел к тебе, - вкрадчиво и мягко сказал Азарий Федорович. - Ты разрешишь с тобой побеседовать?..

Маша пожала плечами.

- Проходите... - сказала она.

Крюков прошел в ее комнату, и Лавров, увидев его, тотчас поднялся.

- Ну, я пойду? - вдруг заторопился он.

Маше не хотелось, чтоб он уходил, но она почему-то промолчала.

- Я пойду! - решительно сказал Лавров и вышел из комнаты. Хлопнула входная дверь.

"Он струсил, - подумала она. - Боже, как это все противно!"

- Да, я тоже не люблю трусов, - усаживаясь в кресло, вздохнул Азарий Федорович. Он взглянул на Машу и вдруг ахнул: в профиль она как две капли воды была похожа на Эльжбету! Так вот почему выбор пал на нее, у них глаз зорче, чем у него. Впрочем, могли быть еще сотни других причин.

- Не буду скрывать, Машенька, что я не привык выступать в роли просителя, ибо самое страшное для любого Великого злого Мага и Чародея это ущемление достоинства, - заговорил Азарий Федорович.

- А вы действительно злой Маг и Чародей? - спросила она.

- Я - Великий злой Маг и Чародей, - поправил ее Крюков. - Я понимаю, что для тебя сегодня все это звучит так же фантастично, как, к примеру, для средневекового жителя полеты в космос или обыкновенный телефон. Однако для средневекового жителя слова "Маг" и "Чародей" звучали вполне обыденно, и, услышав их, он уважительно снимал шляпу! - вздохнув, проговорил Азарий Федорович и от волнения расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке. Галстуков он не носил, ибо к любой петле на шее относился крайне неприветливо, но и не любил, когда выставляли напоказ морщинистую шею, а тут у него что-то запершило в горле.

- Время - странная штука!.. Я многое пережил в своей жизни, но вот спроси меня, что самое главное в человеке, и я бы, не задумываясь, ответил: это его великая способность удивлять и удивляться! Человек изобретает стальных птиц и удивляется примитивной букашке, он сметает с земли целые народы и государства и удивительно жалостлив к безродному псу, ибо сохранил в себе способность удивляться, то есть подпадать под власть простейших чувств, заметь, Машенька, простейших!.. Они вот уже не одно тысячелетие владеют нами, и я уважаю эти великие древние чувства. Вот и я, разбив сердца многих красавиц мира, будучи их властелином, до сегодняшнего дня сохранил в своей душе любовь к гордой полупольке-полуеврейке Эльжбете, и ничего не могу с собой поделать, ибо она была первой, кто заставил меня страдать, кто не покорился мне до конца, и это уязвило меня на всю жизнь!.. Поэтому единственная мечта моя - это снова увидеть ее, и вот еще одно удивление: исполнение сие зависит от тебя! Странно, не правда ли?.. он улыбнулся.

- Ничего странного нет, - вдруг серьезным голосом сказала Маша.

- Вот как?! - удивился Азарий Федорович.

- Мне кажется, что всю прошлую свою жизнь я прожила пленницей вашего замка, только покорить вам меня не удалось, и это дало мне право на то, чтобы сделать окончательный выбор в вашей судьбе, - Маша взглянула на Крюкова, и он прочитал легкую усмешку в ее взоре. Он чуть не задохнулся от столь решительной самоуверенности, но сумел совладать со своим гневом.

- Если, уважаемая Мария Елизаровна, вы имеете в виду ту гнусную сказку, которую перечитывали вчера, то все события в ней сплошь выдуманы, - спокойно проговорил Крюков. - Я посчитался с обидчиком, имени его никто никогда не узнает, но злой талант, увы, оказался неподвластен даже моим чарам!..

- Кто же ваш злой гений?! - спросила Маша.

- Вы хотите знать - извольте, я вам скажу! - с готовностью проговорил Крюков. - Это родной племянник барона Генриха Оттенгейма, сын его младшей сестры, вышедшей замуж за графа Эссекского. Его звали граф Томас Эссекский, он думал, что я не узнаю, кто сочинил сей гнусный пасквиль, но я узнал... Он признался во лжи, но книга сделалась столь популярной, что я не мог предотвратить ее распространение. Так мое имя стало нарицательным... Забавно, не правда ли?.. - Крюков горько усмехнулся.

- И там все - ложь и нет ни слова правды?! - в упор спросила Маша.

- В том-то и дело, что там многое правда, - неожиданно сказал Азарий Федорович. - Жизнь Генриха Оттенгейма описана правдиво, у него действительно выкрали двух дочерей, кроме старшей, и он, конечно же, умер от горя. И мой замок действительно стоял рядом, и он действительно грешил на меня - тут все правда... - Крюков на мгновение замолчал, словно раздумывая, стоит дальше говорить или нет.

- А Эльжбета? - спросила Маша.

Азарий Федорович помолчал.

- Да, я действительно любил ее, точнее, не ее... Я любил когда-то баронессу Эльжбету Оттенгейм, и барон Генрих был ее мужем... Но это было еще во времена моей юности, когда я, бедный алхимик, еще только изобрел свой эликсир молодости... Прошло много лет, баронесса погибла, и вдруг я узнаю, что неподалеку от тех мест, где все это происходило, живет еще один барон Генрих Оттенгейм, дальний родственник того Оттенгейма, и его младшую дочь зовут Эльжбета. А рядом с поместьем барона стоит запустелый замок, который продается за бесценок. Я купил его, привел в порядок, обзавелся слугами, хозяйством, стал выезжать, принимать у себя, устраивать балы... И вот тогда-то все и началось...

- Вы ее похитили? - угадала Маша.

Азарий Федорович помедлил, прежде чем ответить. Тонкие губы его дрогнули, в глубине черных зрачков вспыхнуло пламя.

- С ее согласия... - ответил он.

- А Марту? - спросила Маша.

- Нет! - решительно проговорил Азриэль. - Марту я не похищал, она сама прибежала ко мне в одну из ночей и осталась в замке. Я ее хотел выгнать, но она ни за что не хотела уходить... У меня в замке жило много людей, я давал приют всем. Собирал музыкантов, художников, бродячих актеров, поэтов, просто чудаков, изобретателей, и поэтому все тянулись в мой замок... Я был богат, меценатствовал, а вокруг текла такая скучная и пресная жизнь, что тот, кто хоть раз попадал в мой замок, оставался в нем навсегда. И вот так мы прожили почти сорок лет...

- И вы бросили всех и скрылись... - подсказала Маша.

- Я звал Эльжбету ехать со мной, но она не захотела... Она вернулась в свой замок и последние годы жила там. К ней приезжал Томас, и она, конечно же, много рассказывала ему о тех временах, и в его несомненно одаренной голове и родилась эта гнусная история...

Азарий Федорович пожевал губами воздух.

- Но мы отвлеклись... Я пришел...

- Я знаю, не надо! - оборвала его Маша.

- Но я могу надеяться?.. - спросил Крюков.

- И обещать я ничего не могу! - твердо ответила Маша. - Я просто еще не знаю, как мне лучше поступить...

- Разве есть какие-то сомнения? - обидчиво проговорил Азарий Федорович, выдавив кривую усмешку.

- Есть... - прямо ответила Маша.

- Но милосердие!.. - заговорил Крюков. - Сейчас время милосердия! Если мы будем постоянно помнить о прошлом и не будем прощать, мы не сможем жить в мире! Только умение прощать, только терпимость и добрая память смогут уберечь мир от катастрофы. Зло порождает зло, и только. Твой отказ заставит и меня отказаться от прежних принципов - а я больше сорока лет не пользуюсь тайнами своего ремесла. Пойми меня правильно: я не ставлю условия, но я старейшина своего цеха Магов, и меня уже понуждают к поступкам. Либо-либо!.. Я же выбираю отказ и хочу удалиться на покой!.. Так ли это много?!

- Заслужили ли вы покой - вот в чем вопрос, - тихо сказала Маша, и Азарий Федорович вздрогнул от этих слов, настолько мудры и опасны они были для Крюкова. Он сам не раз думал над этим, но ни разу не мог ответить утвердительно. И теперь она думает над тем же, что и он.

Холодок пробежал по спине, и он зябко поежился, оглянулся, но форточка была закрыта.

- Если я заслужил прощение, значит, и покой, - ответил он.

- Если?! - вздохнула она. - А если нет?!

- Стоит, наверное, подумать и о судьбе твоего отца, - помолчав, холодно заметил Крюков. - У Эльжбеты есть три дня - именно столько осталось до конца мая... Если она не выберет себе спутника, то навсегда останется одна. А ведь вы, Машенька, допустили ошибку, дав отцу попробовать настой вербены и соединив, таким образом, его и Эльжбету. Если не я, то... - Крюков не договорил, выразительно посмотрев на Машу, и впервые за все время разговора почувствовал удовлетворение: он попал в точку!

- Ваш отец еще молод, энергичен, и преступно обрывать его жизнь в столь молодом возрасте, не так ли? - вздохнув, заметил Крюков.

Маша молчала, потрясенная этим сообщением. Крюков снова вздохнул, потом поднялся с кресла.

- Помните о милосердии, Маша, это очень важно для всех нас!.. произнес он и ушел. Несколько секунд Маша стояла у окна, не зная, что ей делать, потом вспомнила, что все в конечном итоге зависит от ее ответа. Если она скажет "да", Крюков станет жителем Вечерней страны, а они заживут по-прежнему. А вдруг Крюкова намеренно засылают туда, чтоб он устроил там приют для таких же злодеев, как сам. И тогда она разрушит покой тех, кто действительно заслужил его, кто всю жизнь творил добро и сейчас излучает его в пространство. А если оно лишится этих лучей, этой энергии, благодаря которой можно воспрепятствовать проникновению зла, то во что превратится их земная жизнь? В притон?.. В один огромный ГУЛАГ?.. - Маша вспомнила о морозном облачке, которое накрыло ее там, в Вечерней стране, когда она подумала плохо о Лаврове. Но ведь Креукс принесет с собой тысячи еще более страшных мыслей, и где гарантия того, что холод не превратит море и лес в ледяную пустыню?!

Вошел отец, протянул Маше книгу. Вид у него был растерянный.

- Это что, наш Крюков?.. - спросил он, отдавая книгу.

Маша кивнула.

Отец громко рассмеялся, потом нахмурился.

- И давно эта книга у нас? - спросил он.

- Всегда была, - ответила Маша.

Он взглянул, покачал головой.

- Со мной что-то происходит, - пробормотал он. - Надо быть сумасшедшим, чтобы поверить в это. А я... я... не хочу быть сумасшедшим. Ты меня понимаешь?!

Маша кивнула. Она подошла к отцу, и он обнял ее. Она чуть не расплакалась, так ей стало его жалко.

"Нет, я не могу с ним расстаться!" - твердо сказала она сама себе.

Глава 21

В которой читатель снова побывает в Вечерней стране и вернется

обратно вместе с Машей, совсем повзрослевшей

Кто не летал в серебряной карете, запряженной тройкой белоснежных лошадей, тот не знает, какое это потрясающее удовольствие. Второй раз Маша летела одна, тревога сжимала ее сердце, но все равно, стояло карете взмыть в воздух, как тотчас все тревожные мысли облетели, как сухие осенние листья, она на краткий миг позабыла обо всем, отдавшись на волю воздушной стихии и кувыркаясь на атласных подушках кареты. Теперь она обратила внимание на то, что на подушках был замысловато вышит вензель "МП" и на самой карете красовался точно такой же знак. Ларик был почтительнее, чем обычно, а кони неслись еще стремительнее, чем в первый раз.

Она не успела насладиться полетом, как кони встали, дверца распахнулась, и Ларик, почтительно склонив голову, помог ей выйти из кареты. Он дал ей оглядеться, потом, уловив ее желание, взял за руку; они поднялись в воздух и полетели в сторону замка. В окнах его уже горели огни, и легкие тени мелькали по белым занавесям.

Они спустились у крыльца, взошли на него, обе двери мгновенно открылись, и два лакея в белых ливреях вышли навстречу, приглашая их войти.

Маша смело ступила на широкую голубую дорожку, украшенную геральдическими гербами великих князей по краям, и уверенно пошла по ней меж высоких мраморных колонн, приближаясь к большой зале, за дверями которой уже слышался гул возбужденных голосов. Не успела она приблизиться на два метра к дверям, как они неожиданно распахнулись и статный мажордом в парике громким голосом объявил:

- Принцесса Северного Королевства Ее Высочество Мария Победительница!..

Грянул оркестр, Маша обернулась, но Ларика за спиной уже не было, а сама она шла в белоснежном платье, украшенном кружевами и воланами. Маша вышла на середину зала, поклонилась, сделав одновременно книксен. Герцог Тосканский, руководивший церемонией, подбежал к ней, поцеловал руку.

- Наконец-то Ваше Высочество, баронесса меня уже осыпала упреками.

Он подвел Машу к Эльжбете, и хоть Маша никогда ее не видела, она тотчас поняла, что это именно баронесса, а за ее спиной в кругу фрейлин она увидела и бабушку, которая сделала ей знак не приближаться к ней и вместе со всеми фрейлинами почтительно склонила голову в приветствии.

- Мы действительно вас заждались, Ваше Высочество! - смущенно проговорила, поклонившись, баронесса Эльжбета. - Но Вы вовремя, Король вот-вот должен появиться!.. Как долетели?

- О, прекрасно! - заулыбалась Маша.

- Я упросила герцога Тосканского взяться опекать Вас и перезнакомить со всеми, кто уже наслышан о Вас, правда, особо известных лиц не ищите, их попросту нет, хотя с Джульеттой я вас познакомлю, с возлюбленной Петрарки Беатриче, словом, кое-кто найдется, но мы не гонимся за громкими именами, зато всем, кто находится здесь, Вы можете смело довериться, и никто Вас не подведет!.. - на одном дыхании выпалила Эльжбета.

- Его Величество Король Христианин Яков IV! - провозгласил мажордом, заиграли фанфары, наступила тишина, медленно отворились двери.

- Вас представит Королю герцог Тосканский! - успела шепнуть Маше Эльжбета. - Вы уже знаете, что сказать Королю: да или нет?..

- Да! - ответила Маша, и Эльжбета не поняла, ч т о  означает это "да". Впрочем, и у самой Маши все перепуталось в голове. Еще спеша к карете, она помнила, что важно сказать именно "да", и тогда отец останется с ней, а Крюков отправится в Вечернюю страну, потому что как бы она ни уговаривала себя, но разлука с отцом не представлялась ей возможной, но едва она села в карету и лошади понеслись, как в голове все спуталось, и сейчас, стоя вместе с Эльжбетой и ощущая себя "Высочеством", она поняла сколь ответственно ее слово. Видя вокруг себя роскошные наряды и красивые одухотворенные лица, Маша вдруг подумала, что не имеет права поселять среди этих прекрасных людей человека, сотворившего столько зла.

Вошел Король, высокий, стройный, голубоглазый с ласковой приветливой улыбкой. Герцог Тосканский взял Машу за руку и повел ее к трону.

- Принцесса Северного Королевства Ее Высочество Мария Победительница, Ваше Величество! - представил он Машу, отступив назад.

Король подошел к Маше, поцеловал ей руку, Маша поклонилась в ответ.

- Она решает судьбу избранника баронессы? - спросил король у герцога, и тот кивнул.

- Насколько я помню, первый и единственный претендент Азриэль фон Креукс?.. - слегка улыбнувшись, спросил Король у герцога, и последний учтиво качнул головой в ответ. - Итак, какой же ответ Вы нам приготовили?..

- Нет!.. - твердо сказала Маша.

По залу пробежал недоуменный ропот.

- Она в первый раз, Ваше Величество, - смутившись и выступив вперед, проговорил герцог Тосканский. - Я напомню вам, Ваше Высочество, что Вы должны трижды произнести слово "нет" с прибавлением полного имени претендента!..

- Не волнуйтесь! - успокоил ее Король. - Это так просто!

- Нет, Азриэль фон Креукс! Нет, Азриэль фон Креукс! Нет, Азриэль фон Креукс!.. - трижды твердо сказала Маша.

- Быть посему! - выдержав паузу, ласково сказал Король, улыбаясь Маше. - Вы не расстроены, баронесса?.. - спросил он, обращаясь к Эльжбете, и Маша услышала за спиной грустное "нет" баронессы.

- Мы все благодарим Вас за эту нелегкую работу, принцесса! - беря ее под руку, сказал Король. - И пусть баронесса на вас не обижается, смешно протестовать против судьбы, не так ли?.. Разрешите пригласить вас на тур вальса?! - попросил Король, и Маша с благодарностью опустила глаза.

Потом они танцевали. Машу наперебой приглашали кавалеры, говорили комплименты, благодарили за мудрое решение относительно избранника баронессы, оказывается, многие знали не только прошлое Азриэля, но и лично его самого, словом, Маша сразу же попала в центр внимания и стала истинной Королевой вечера. А Беатриче, восхищаясь ее мужеством, даже чмокнула Машу в щеку.

Король был тоже, как и баронесса, одинок, время его выбора еще не подошло, и он три раза отважился протанцевать с Машей, признавшись, что готов был бы танцевать весь вечер, но на него обидятся остальные дамы, а он не имеет права их огорчать.

Лишь к концу бала Маша успела повидать баронессу. На губах ее играла улыбка, но глаза были такие грустные, что Маша тотчас пожалела о такой своей решительности. Бабушка не смела подойти к ней, но и она грустила, хотя сама же делала все, чтобы не допустить избрания Креукса.

- Уже Ларик маячил на пороге залы, вытягивал голову, призывая ее к себе, да и Маша чувствовала наступающий холодок, пора было уезжать, а с бабушкой она так и не переговорила.

- Вам пора, принцесса! - подойдя, шепнул герцог, Маша кивнула, хотела подойти к бабушке, но баронесса остановила ее.

- Не надо, это не принято на таких балах! - шепнула Эльжбета. - Еще успеешь увидаться с ней не раз, тем более что ты, кажется, понравилась Королю! Беги, я не в обиде, я сама просила твою бабушку, чтобы ты сказала это "нет", но теперь поняла, что была не права. Мы скованы предрассудками и боимся с ними расстаться. Он усталый, больной человек, а мы ответственны и за них, не так ли?! Это было бы весьма показательно, если б сам Великий злой Маг перешел к нам. Ведь он сам отказывается творить зло, сам, а мы, как чистоплюи, руки не хотим ему подать! Я тебя не виню и бабушку твою тоже, ее можно понять, я сама еще вчера думала также, но теперь... баронесса увидела отчаянное лицо Ларика и закивала. - Ладно, беги, тебе пора!.. - она старалась улыбаться, но в глазах у нее поблескивали слезы.

Маша кивнула, поблагодарила Эльжбету.

- Поблагодари Короля за вечер! - подсказала баронесса.

Маша подошла к Королю, сказала ему несколько ласковых слов, и он расцвел как майская роза.

"Ох, уж эти мужчины!" - вздохнула Маша и медленно пошла к выходу.

Ларик ждал ее на ступеньках. Карета стояла у крыльца. Маша села в нее, лошади рванули, и она снова закувыркалась на подушках.

...Она проснулась ровно в четыре часа утра, когда теплый утренний свет уже заливал комнату и все вещи, казалось, плавали в этом светлом пространстве. Маша поднялась, подошла к окну, села на подоконник и долго так сидела, закрыв глаза, пока не вспомнила наполненные слезами глаза баронессы. Маша спрыгнула с подоконника, побежала в родительскую спальню и успокоилась лишь тогда, когда увидела отца, мирно похрапывающего на своей подушке.

И Маша вдруг подумала, что Крюков попросту пугал ее. И никто из Вечерней страны не поступил бы так, как предсказывал Азриэль, ибо это была страна добрых людей. И они просто не умели творить зло. Она хотела обрадоваться этой простой истине, но радости в душе не было. Что же действительно теперь делать Азриэлю?.. Сочинять злые проделки?.. И кому она принесла доброе, если способствовала распространению зла здесь, на Земле, а Эльжбету обрекла на одиночество?!

Она уснула уже под утро, когда вышла во двор дворничиха Венера Галимзянова с английским той-терьерчиком Марсиком и стала шаркать метлой по асфальту. Услышав до боли знакомые звуки, сонные потявкиванья Марсика, мирный храп отца, Маша неожиданно для себя самой уснула, падая в темный холодный колодец, но где-то посредине пути падение замедлилось, и она стала тихонько подниматься наверх, а когда поднялась совсем и открыла глаза, то уже вовсю светило солнце, и отец, бреясь, мурлыкал свою любимую песенку "Гудбай, Америка, о!", а мать уже ругалась с главбухом фонда, требуя оплатить Сидоркину путевку в Кисловодск полностью, потому что он заслужил. Сидоркин сидел в коридоре, слушал этот разговор, и слезы текли по его впалым щекам.

Маша еще не знала, чем будет заниматься летом целых два месяца. Может быть, стоит пойти поработать или заняться английским, но только не ехать в пионерлагерь. "Пора совсем определяться в жизни, - подумала она, - вон какая дылда вымахала, парни уж заглядываются, а дела своего все еще нет. Это плохо. Пора определяться и с делом. А то бог знает что в голове: замки, злые маги, короли и баронессы..."

- Хватит валяться, вставай! - бросив трубку крикнула ей Наталья Петровна. - Чай бы лучше заварила!.. Поедете по бесплатной путевке, Пал Андреич. - Петухова вздохнула, оглянулась на мужа. - А ты чего марафет наводишь?! На работу собрался?

- На халяву и хлорка творожок*, - бодро ответил отец. - Иду продлевать больничный еще на неделю!

_______________

* Из афоризмов Петухова-отца.

Они пили чай, говорили о деньгах, Петухов-отец острил по поводу своего бессребреничества, мать злилась и заводилась, предлагала ему ставку консультанта в фонде, а Маша стояла в ванной и смотрелась в зеркало. Она не узнавала себя. Лицо у нее вдруг вытянулось, пропали куда-то веснушки, носик из уточки выпрямился, и совсем незнакомый ей человек смотрел теперь на нее и точно так же насмешливо растягивал губы. Маша плеснула воды на лицо, взяла полотенце, вышла из ванной.

- Азарий Федорович предлагает достать "Таврию", это всего пять тысяч, я, пожалуй, возьму для фонда... - вздыхала Наталья Петровна.

- Меня в астрологический кооператив зовут, - усмехался Петухов-отец. - Выйдет из меня гадалка?..

- А что, это перспективно! - отозвалась Петухова. - Теперь вон ни один президент без астрологов не обходится!..

Они говорили еще об отпуске, о том, что теперь не удастся поехать на Телецкое озеро, а Маша постоянно возвращалась памятью к балу и к судорожному разговору с Эльжбетой, и чем больше Маша раздумывала о нем и о грустно-вежливых вальсах с Королем, который ничем не дал обнаружить свое отношение к решительному Машиному "да", тем сильнее она начинала ощущать свою неправоту. Ведь действительно получается: "топи утопающего!" Имеет ли она право отказывать тому, кто сам жаждет обновления, сам хочет переродиться, пусть даже в прошлом он был достоин всяческого осуждения и даже наказания. Добро должно быть добрым, на то оно и добро, а сейчас ее добро получается злое, оно ничем не отличается от коварных козней Азриэля.

Ее специально запутали, оговорили, оплели, чтобы она сама смогла выбраться из этой липкой паутины чужих мнений, сама решить по справедливости, и вот, выходит, что она попросту поддалась собственным злым настроениям, а значит, в ней еще много и злого, воинственного. Но откуда оно у нее?.. Маша вспомнила демонстрацию устрашающей силы, сгоревший вагончик, и ей стало стыдно. Неужели все обладающие какой-нибудь маломальской силой ведут себя точно так же и им не терпится тотчас применить ее, подчинить себе остальных?.. Азриэля нельзя было оставлять здесь, и уж тем более доводить до отчаяния, и теперь ей ничего не остается, как ждать этих страшных ударов, которые будут направлены, если не в нее, так в ее близких, она их все-таки поставила под удар, Азриэль не зря ее предупреждал.

Машу окликнули, она пошла завтракать. День разгорался, грозил всем невероятной жарой, сумасшедшим солнцем и духотой. Наступал июнь, лето усаживалось на свою солнечную колесницу, и все торжествовало победу - и деревья, и птицы, и травы - даже родители Маши отчего-то были веселы. Может быть, оттого, что Сидоркин уезжал на курорт, Наталья Петровна открывала сразу три кооператива, а Петухов-отец становился астрологом, все резко менялось в их жизни, одна Маша была наполнена предощущением конца, и настоящий страх уже касался своим пупырчатым крылом ее нежных лопаток, маленьких крылышек, заставляя ее вздрагивать и замирать перед неизвестностью...

Вместо эпилога

который как будто рассказывает совсем о другом

Дипломант Всесоюзного фестиваля самодеятельного творчества, народный хор пенсионеров Дворца культуры "Молодость" шинного завода и ЖЭУ № 33 (последнее в афишах не указывали) уезжал в составе Каравана мира по Волге. Сначала самолетами из Копьевска в Москву, а там всех караванщиков - среди них триста американцев - усаживают на три белоснежных красавца теплохода (на каждый по сто американцев) - и, как говорится, вперед и с песней. Крюковы (Анна успела поменять оболочку и выглядела весьма привлекательно по сравнению с "пергаментным" Крюковым, и ему пришлось объявить ее своей племянницей, что было встречено ею с весьма большим неудовольствием) грустно стояли в стороне. Около их ног скромно лежали два тугих баульчика. Азарий Федорович в строгом черном костюме, безукоризненно белой рубашке и черной бабочке, в дымчатых модных очках уже сейчас походил на крупного американского бизнесмена или даже миллионера, и Шляпников, носясь как угорелый и пересчитывая наличный состав, каждый раз останавливался около Крюкова, ибо видел его в первый раз в жизни. Однако Азарий Федорович Крюков числился в составе хора, и билет на него был куплен. Баратынский ходил следом за Шляпниковым, не зная, куда себя девать по случаю необыкновенной трезвости, ибо Шляпников вместе с Шалимовым (последний ехал как бы руководителем делегации самодеятельных творческих пенсионеров) строго-настрого запретили ему употреблять даже пиво до посадки на теплоход.

Маша пришла вместе с Флоркой, которая провожала мать в столь необычное длительное путешествие. Венера Галимзянова везла с собой три огромных чемоданища и теперь вербовала старичков в носильщики, показывая им из сумочки пузырьки дефицитного корвалола, которым она обещала расплатиться за помощь с их стороны. Баратынский, хоть и не был пенсионером, но, узнав, что корвалол на спирту, согласился сразу же и быстро нашел еще двоих, так что каждый нес по чемоданищу.

В чемоданах Венера везла платки-паутинки (30 штук), изделия из кожи, уральские самоцветы, икру, рыбу, резную кость и другие вещи, на которые могли бы клюнуть предприимчивые американцы, рассчитывая обогатиться валютой, которую можно выгодно продать в том же Копьевске или же купить на нее дефицит в валютных московских магазинах.

Венера Галимзянова знала что почем и ее на дурачка не купишь. Изредка Венера бросала завистливые взгляды в сторону Крюковых, подумывая, что с такой внешностью Крюкова вполне можно использовать как посредника, родной милиционер его всегда примет за богатенького янки, в то время, как на стодвадцатисемикилограммовую тушу Венеры нельзя не обратить внимания. "Уж очень кокетливо эта племянница посматривает на Азария, - размышляла Венера, - что-то тут не чисто. Да и с какой стати такой смазливенькой молодушке торчать возле старика?! Не иначе как состояние, и эта Эльвира (такое имя выбрала себе Анна) ждет не дождется его смерти..." Венера всегда подозревала, что Крюков не просто тренер по плаванию. Теперь ей стало ясно: он - миллионер, и она обязана довершить то, на что покушалась покойница Грымзина. "Только надо действовать не как Грымза! Если уж пришла к нему в семь вечера телевизор смотреть, то не уходи до утра, пока не согласится в ЗАГС идти. А то взгляды, завлекалки, это все вон для Флорки да Машки..." - ревниво мурлыкала про себя Галимзянова, придирчиво разглядывая Петухову. Маша так вытянулась в последнее время и так заметно похорошела, что лучше Флорки выглядит. Венера подумала, что Флорке надо снова подружиться с Птицыной, которая страшнее атомной войны, чтоб на ее фоне выглядеть позаковыристей.

Началась посадка в автобус, и Венера тут же организовала Баратынского на погрузку. Все затолпились, стремясь занять места впереди, но Шалимов успокоил пенсионеров, пообещав, что подойдет еще один автобус. Крюков, проводив Эльвиру к автобусу, вдруг отошел и направился прямо к Маше. Никто не обратил на это особенного внимания, но Маша остолбенела от такой неожиданности, и тревожное предчувствие кольнуло сердце. Крюков подошел к ней, взял за руку, отвел в сторону.

- Одно слово, Машенька, - проворковал он. - Просьбица есть одна. По истечений тридцати дней там можно будет подать просьбу на продление срока, Эльжбета подает, я не сомневаюсь, и король Яков продлит ей срок еще на полгода, но все это, увы, без смены выбирающего, то есть тебя мне не миновать, что уж тут поделаешь... Н-да! - Крюков зажевал ртом воздух, сморщился, как лопнувший воздушный шарик. - Эти повторные выборы, конечно, ужасные, в том смысле, что я уже не имею права быть полноценным жителем этой страны, то есть не могу пользоваться ее благами, но для меня это не главное, главное для меня быть соединенным, то есть быть вместе с ней, ты понимаешь, о чем я говорю?..

Маша кивнула.

- Вот!.. Ваша воля, конечно, решать, Ваше Высочество, но я прошу о милости!.. - вытирая пот со лба, пробормотал он. - О милостыне прошу!..

- Вы меня обманули, - хмуро проговорила Маша. - Я говорю о моем отце и о вашей угрозе...

- Я вас не обманывал, Ваше Высочество, просто бабушка ваша вдруг переменилась и упросила ее не делать этого, пообещав за это уговорить Вас... Она сама Вам об этом скажет, и Вы поймете, что я говорил только правду... - он помолчал и добавил: - Я, впрочем, всегда говорю только правду!..

- Азарий Федорович!.. - Эльвира, заволновавшись, вылезла даже из автобуса.

- До свидания, Ваше Высочество! - Крюков поклонился и быстрым шагом пошел к автобусу.

Через минуту автобусы уехали, и Флорка притащила два пломбира.

- Теперь лафа!.. - радостно улыбаясь, проговорила она. - Полтора месяца мамаши дома не будет!.. Представляешь, ч т о  можно сделать за полтора месяца?! - воскликнула Флора.

Она даже раскрыла рот от удивления, ибо еще не представляла себе, ч т о  можно сделать за полтора месяца.

- Нет! - сказала Маша, и Флора закивала в ответ.

Около школы их поджидал Алик Лавров, сразу же пристроившись рядом с Машей.

- Ты-то чего не на отработке? - спросила Флора, но Лавров даже не расслышал ее вопроса. Он смотрел на Машу, и с каждой секундой она нравилась ему все больше и больше.