"Цена человека" - читать интересную книгу автора (Романовский Владимир)Романовский ВладимирЦена человекаВладимир Романовский ЦЕНА ЧЕЛОВЕКА "... Подвижники нужны, как солнце. Составляя самый поэтический и жизнерадостный элемент общества, они возбуждают, утешают и облагораживают. Их личности - это живые документы, указывающие обществу, что кроме людей, ведущих спор об оптимизме и пессимизме, пишущих от скуки ненужные проекты и дешевые диссертации ...и лгущих ради куска хлеба... есть ещё люди иного порядка, люди подвига и ясно осознанной цели". А.П. Чехов ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА Эта книга - о жизни известного ленинградского ученого, военного врача и демографа, автора монографии "Цена войны" Льва Евгеньевича Полякова, человека талантливого, яркого и оригинального. Лев Евгеньевич обладал одним свойством, резко отличавшим его от традиционных научных работников: решая свои чисто профессиональные задачи, он одновременно словно жил ещё в одном, каком-то особом, одному ему ведомом измерении, и постоянно размышлял о проблемах глобальных, общечеловеческих. Его повседневная работа постоянно подсвечивалась искренним, неукротимым стремлением раскрыть чудовищные социально-биологические последствия войн. В конце концов, оно привело его к созданию монографии "Цена войны", книги по-настоящему ещё не оцененной, и, к сожалению, недостаточно известной. Подобную книгу мог написать только он - профессор Л. Е. Поляков. В других странах, скорее всего, не возникло бы даже такого замысла - не тот размах войн, не те масштабы потерь. А в России написать её, кроме Л.Е. Полякова, было просто некому. Для этого надо было, как он, провоевать солдатом в окопах Сталинграда, овладеть знаниями математики, вести длительные медико-статистические наблюдения за большими коллективами людей, иметь опыт моделирования санитарных потерь в боевых действиях, масштабно мыслить, любить жизнь, - то есть надо было стать Л.Е. Поляковым. Он написал более десяти монографий и учебников, но, вполне возможно, их смог бы написать и кто-нибудь другой. "Цену войны" мог написать только он. Его знало множество людей, одни - лично, другие - по его книгам и статьям. Пример его жизни являет нам ещё один тип современного российского интеллигента - не рефлексирующего, не погрязшего в брюзжании и бессильного в практической работе, а интеллигента привлекательного, целеустремленного и деятельного, общительного и остроумного, живущего ясно, открыто и радостно, верного своему делу и своей - единственной - любви. Именно поэтому его судьба и духовная эволюция, история его внутреннего мира интересны и достойны внимания самого широкого круга читателей. Разносторонние знания и глубокая внутренняя культура не превратили его в кабинетного ученого. Он был из тех., кто постоянно стремился "дело делать ". В жизни и деятельности Л.Е. Полякова отразился более чем 40-летний период истории военной медицины, с её непростыми задачами, с её проблемами и достижениями. Это было время внедрения новых технологий в военную медицину, новой организационной структуры и исследовательских учений. Более двадцати лет - с конца шестидесятых - до конца восьмидесятых годов Лев Евгеньевич посвятил новому научно-практическому направлению, связанному с применением ЭВМ в военной медицине. История становления этого направления, полная драматических, а иногда и трагикомических ситуаций, сама по себе интересна, она втягивала в орбиту своего притяжения разнообразных специалистов, крупных ученых и администраторов, людей оригинальных и непростых. Внутри этого вихря, находился и Лев Евгеньевич, с его неистощимым стремлением к новому, неизменно доброжелательный. остроумный и неунывающий. На фотографиях того времени рядом с ним конструкторы военных ЭВМ, гражданские разработчики, иностранцы представители армий ушедшего теперь в историю Варшавского договора, наш военный люд: капитаны, полковники, генералы. В этой книге о Льве Евгеньевиче сохранены реальные фамилии большинства действующих лиц, многие из них хорошо известны военным медикам. Следуя за ним и его коллегами и единомышленниками, читатель окунется в жизнь Военно-медицинской академии и Центрального военно-медицинского управления Министерства обороны (ЦВМУ МО) тех лет. В военной медицине Л.Е.Поляков занимает особое, уникальное место. С помощью методов медицинской статистики и кибернетики он исследовал состояние здоровья воинских и других крупных коллективов людей, закономерности демографических процессов. Его остро интересовали массовые явления, устойчивые статистические закономерности, моделирование масштабных, глобальных явлений. Человечество представлялось ему в виде огромного единого организма. Приходят, стареют, уходят, сменяют друг друга поколения, чтобы обновлялось, жило вечно, набиралось мудрости человечество. Его занимало движение популяций в этой огромной человеческой массе продолжительность их жизни, их заболеваемость, рождаемость и смертность, динамика смены одной популяции другой. Он ненавидел насилие и войну во всех её проявлениях. Множество людей на земле ненавидят войну, но Поляков превратил её в объект научного исследования, беспристрастного медико-статистического анализа. Можно изобразить войну, как это сделали Лев Толстой и Михаил Шолохов - через судьбы отдельных людей, через их любовь, страдания и смерть. Но можно раскрыть её страшную бесчеловечность и методами статистики и демографии. Написанная им "Цена войны" - именно такая книга. Он стремился показать войну с точки зрения человечества в целом, во всем её гигантском зле и глобальной ненормальности. Цифры его книги поражают вселенским, космическим масштабом человеческих потерь. В альбоме Льва Евгеньевича сохранилась датированная ноябрем 1945 года о многом говорящая запись (ему был тогда 21 год, шел Нюрнбергский процесс). Вот она: "Кончилась эта бессмысленная проклятая резня между людьми. Кончилась мировая поножовщина. Жертвы колоссальные. Слез и горя потрясающе много". Лев Евгеньевич работал над главной своей книгой около десяти лет, собирая по крупицам материалы из справочников и исследований демографов. Только ему было под силу такое терпение и постоянство. Он понимал, сколь трудно будет её издать: шли кровопролитные бои в Афганистане, цензура ревностно всматривалась в любые материалы на военную тему, и вдруг - "Цена войны"! Даже название звучало вызывающе. Он заканчивал книгу без всяких надежд на её опубликование. Он говорил: - Даже, если её не издадут, я все равно напишу её. Для себя. Для своих детей и внуков. Для друзей. Меня что-то притягивает к ней, какая-то сила. Я просто не могу её не писать. Это мой крест. Каждую главу он огородил цитатами из партийных документов и сочинений вождей, надеясь, что за этим частоколом удастся сохранить её сердцевину. Но цензоры - народ дотошный. Он с болью наблюдал, как под их умелыми руками лист за листом тает его рукопись. Вырезки были столь велики, что в некоторых местах остались только партийные цитаты. Поэтому он однажды и назвал свою работу "израненной книгой". К сожалению, вырезанные страницы бесследно исчезли, мы не смогли их найти даже в его личном архиве. "Цена войны" вышла в 1985 году, но даже то, что в ней было оставлено, позволило автору предисловия к ней доктору философии профессору И.С. Даниленко написать: "В этой книге речь идет о таких вещах, которые человеческий разум и совесть воспринимать спокойно не могут". Лев Евгеньевич обладал цепкой памятью профессионального педагога, математика и систематизатора знаний. Чтобы интересно излагать такую "сухую" науку, как медицинская статистика, надо обладать огромной эрудицией и энергией убежденности. Он и был настоящим эрудитом, мыслящим масштабно и глубоко. Это пришло не сразу, накапливалось годами от неуемной любознательности, целенаправленного чтения, постоянной практической работы и размышлений. Именно это позволило ему после увольнения в 1988 году из Вооруженных Сил перейти в ленинградский Государственный институт для усовершенствования врачей (ГИДУВ) и создать там новую кафедру - экономики и управления здравоохранением. Лев Евгеньевич Поляков полгода не дожил до своего семидесятилетия, он умер 23 апреля 1994 года. Это был доброжелательный, жизнелюбивый человек. Печально, что последние месяцы его жизни были омрачены тяжелыми физическими страданиями. Он перенес их стойко и умер, как воин, - с мужественным достоинством. Его последние дни были скрашены заботой близких ему людей - теплом и любовью его жены и сыновей. Эта книга основана на документах и воспоминаниях о Льве Евгеньевиче, но мы не стремились к бесстрастному анализу: правда - сердечное понятие, она глубже, чем холодная объективность. Автор бесконечно благодарен за помощь, без которой невозможна была бы эта книга, семье Льва Евгеньевича, свято хранящей о нем память - его жене Кларе Ивановне Поляковой и сыновьям - Евгению и Андрею. Огромная признательность однокашникам, друзьям и коллегам Льва Евгеньевича, поделившимися своими воспоминаниями и материалами: академику РАМН Ф.И.Комарову, профессору О.С. Лобастову, А.Л.Ратнеру. В.Б.Пручанскому, Ю.П.Багаеву, академику Российской экологической академии А. А. Келлеру, профессору В.П. Петленко, профессору В.И.Кувакину, академику РАМН В.А.Миняеву, скульптору профессору А.Г.Деме, переводчикам - члену Союза писателей России Г. А. Островской. Р.П.Кветной, В. А. Кирилловой. Большую помощь оказала книга выпускника Военно-морской медицинской академии А.М. Соколовского "Мы - курсанты 41 года". Особая благодарность доцентам К. В. Лашкову и Б.И.Игнатовичу за их воспоминания и предоставленные ими материалы по истории военно-медицинской статистики. Эта книга - не просто дань уважения одного из его учеников своему Учителю, она - напоминание людям об участнике войны с фашизмом, о большом труженике, достойном памяти за одну только книгу "Цена войны". Кроме неё Лев Евгеньевич написал более 270 научных работ и 12 монографий и учебников, воспитал многих учеников. Под его научным руководством защищено 29 кандидатских и 5 докторских диссертаций. Он обладал несгибаемым постоянством: всю жизнь провел на берегах Невы, не поддаваясь ни на одно лестное предложение о переводе в столицу, всю жизнь любил одну женщину и занимался только одним научным направлением. И к главной своей книге он шел тоже не сворачивая - от окопов Сталинграда до 1985 года. У него был свои, особые счеты с войной. - Так что, у него не было недостатков? - может спросить читатель. - Были, - отвечаю я, - и немало. Но о них пусть пишут другие. А моя книга - о его достоинствах. Потому что это был великолепный человек, я искренне восхищался им. И продолжаю восхищаться. Вечная ему память. Владимир Романовский. Глава I. ИСТОКИ. Судьба Льва Евгеньевича поражает странной неслучайностью, какой-то предначертанностью шагов, их внутренней последовательностью, превращающей стихийную линию жизни в целенаправленную траекторию. Он и сам чувствовал это и искал причины, истоки. Будучи уже смертельно больным, он писал об этом так: "Когда на исходе жизни пытаешься проанализировать все пройденное тобою, то невольно находишь логически обоснованную, а подчас строго детерминированную цепочку, состоящую из казалось бы разрозненных и никак не связанных между собой отдельных фактов и событий. И чтобы убедиться в этом, придется вернуться в памяти своей к времени ещё довоенному, к своей семье, родителям, родным..." К сожалению, он не успел выполнить свой замысел, и мы попытаемся сделать это за него. Мы не собираемся писать семейную хронику, но ведь из песни слова не выкинешь, да ещё из такой песни... Осень 1924 года в Ленинграде была обычной для этих мест: низкое небо, рваные тучи, холодный порывистый ветер с Балтики, вздувшаяся от вод темная Нева и дождь, дождь, дождь... И только в семье Поляковых, 29-летнего врача-гигиениста Евгения Владимировича и студентки последнего курса педиатрического факультета медицинского института, 22-х летней Цецилии Сергеевны сияло солнце, - это в детской кроватке таращил на них карие глаза появившийся на свет 9 ноября их первенец - Лева. Они жили на перекрестке улиц Кингисеппа (ныне Кронверкской) и Большой Пушкарской, недалеко от Каменноостровского проспекта, в массивном угловом шестиэтажном здании в стиле позднего модерна, с большими квадратными окнами, многочисленными эркерами и подъездами, с угловой башенкой, хорошо видной издалека. Дом был построен в 1914 году и спустя 10 лет все ещё выглядел богато и солидно. В этом доме жили многие крупные работники партийного и государственного аппарата, в том числе сам С.М. Киров, известные военачальники, деятели искусств, знаменитые спортсмены. Жили они - само собой разумеется - в отдельных квартирах. Но в доме было много и простого люда - интеллигентов, рабочих. Они обитали в коммунальных квартирах, с общей, на несколько семей, кухней и туалетом. В одной из таких коммуналок на шестом этаже в крыле, выходящим на Кронверкскую поселили и Поляковых. У них была огромная - 56 квадратных метров - комната, разгороженная тонкими перегородками на три комнатки, две небольших - кабинет и детская и одна побольше, служившая гостиной и спальней. Вспоминает живший в этом же доме А.Л. Ратнер, детский друг Левы, в последствии капитан 1 ранга (кстати, автор периодически публиковавшихся в центральной прессе остроумных афоризмов): "В доме было два больших парадных двора, с газонами и фонтанами и двенадцать "черных" дворов. Дом имел свою электростанцию и сорок восемь гаражей, до революции в них были конюшни. Одно из помещений так и осталось конюшней. Запомнилось это потому, что мы, мальчишки, частенько и с удовольствием ели жмых, который сюда привозился для лошадей. Напротив дома со стороны Кронверкской в Матвеевском садике стояла красивейшая церковь, мы часто гуляли там. Потом её взорвали, и мы стали играть на её развалинах в "казаки-разбойники". Игры продолжалась на "черных", то есть не парадных лестницах одного из наших дворов. Одев варежки, съезжали на тросах неработающих лифтов, кабины которых стояли внизу. Когда стали старше, носились на велосипедах, иногда сидя на руле, спиной вперед. Иногда ссорились, но никогда не дрались - у Левы был покладистый характер". Как следует из рассказа, Лева мало отличался от сверстников - крепкий, веселый и проказливый, вот только разве книги он любил больше других, и мог листать и рассматривать их часами. Но и этому можно найти объяснение. Его отец, будущий профессор социальной гигиены имел огромную библиотеку, был систематизатором медицины, историком, его научная и педагогическая деятельность была связана с поиском и выборкой массы сведений из книг и журналов. На сохранившейся фотографии (около 1936 года) он так и изображен - за письменным столом, среди книг и рукописей, на фоне стены с портретами писателей и медиков - интеллигентное лицо земского врача, внимательные глаза, очки в тонкой оправе, в нем чувствуется что-то неуловимо чеховское. Отец, сидящий за письменным столом, стал для Левы символом неустанного труда и размышлений, он будет мечтать о собственном письменном столе и, как только появится возможность, заведет его и будет проводить за ним многие и многие часы. Он перенял от отца страсть к истории и систематизации медицины, дотошно изучал биографии видных ученых-медиков. Он говорил потом, когда сам стал профессором: - Когда я бываю у кого-нибудь и вижу его домашний письменный стол с книгами, блокнотами и записями, на меня веет чем-то родным. Мне этот человек сразу становится понятнее, ближе... Через три года у Левы появилась сестренка - Виргиния или Ира, как её потом все звали. Семья жила дружно, без ссор, время было трудное - отец и мать постоянно работали, забот хватало, - и все-таки дома они сумели поддерживать спокойную, теплую атмосферу. Тогда не было телевидения и магнитофонов. Единственным семейным развлечением в долгие зимние и осенние вечера были книги, а Лева ещё и увлекся филателией. Семейная библиотека состояла не только из медицинской литературы. Евгений Владимирович был широко образованным человеком, любил музыку, поэзию, языки. Тяга к искусству имела глубокие семейные корни. Его бабушка. Надежда Александровна Полякова, урожденная Грибоедова, была дочерью двоюродного брата великого поэта А.С. Грибоедова. Она прекрасно играла на фисгармонии, любила и знала литературу. Ее муж (дед Левы), Владимир Васильевич Поляков, занимался экономикой, финансами и математикой, превосходно играл на скрипке, писал стихи. Любовь к книгам Лева и Ира пронесут через всю жизнь. Ира станет филологом, кандидатом филологических наук, в середине шестидесятых она выйдет замуж за чешского военного врача Ярослава Галика и переедет в Прагу. Там она будет работать в Пражском университете, напишет первый учебник русского языка для чехов. Встречаться с братом они станут редко, но в её памяти будут храниться все те же, что и у него, воспоминания об их квартире на Кронверкской. Всю жизнь она интересовалась историей их семьи, разрабатывала генеалогическе дерево семьи Поляковых, начатую отцом ещё в 20-е годы. Я присутствовал при их встрече в 1985 году в Праге. Мы тогда были в служебной командировке и сделали ради этого огромный крюк. Они вспоминали детство, а я сидел с её 18-летним сыном в соседней комнате (кстати, лицом он напоминает сыновей Льва Евгеньевича), пил кофе и с тревогой посматривал на часы, опасаясь, что мы опоздаем на самолет. В Ленинграде среди обычных средних школ, была и одна необыкновенная, как сказали бы сейчас - супершкола, 1-я образцовая школа Петроградского района на улице Мира (сейчас 80-я городская школа). В ней учились дети тогдашней партийно-государственной элиты. Но были и представители рабочих и служащих из близлежащих домов. Дом, в котором жил Лева, оказался недалеко, и он был принят. Возможно сыграло роль то, что его мама, педиатр, работала в ней школьным врачом. Обстановка в школе была демократичной, элитность школы выражалась в качестве обучения. Рассказывает профессор О.С. Лобастов, тоже ученик этой школы: - Школа размещалась в здании бывшего Александровского лицея, построенного к 100-летию со дня рождения А.С. Пушкина. Она была учебной базой, полигоном для профессорско-преподавательского состава Ленинградского отделения Центрального НИИ педагогики. Даже арифметику нам преподавали доктора наук! У нас проводили занятия крупные ученые, нас водили в театры, к нам приезжали писатели. У нас часто бывал К. Чуковский, были Леон Фейхтвангер, Андре Жид, другие писатели, ученые. Мы ходили в школу даже больные, не хотелось пропускать, так было интересно. Многие выпускники погибли в блокаду, в боях Великой Отечественной войны. А из оставшихся в живых вышло множество ученых, профессоров, изобретателей, видных литераторов. Каждый год в день Победы мы приходим к школе, нас становится все меньше и меньше... Закончил он свой рассказ словами поэта Е. Винокурова: - Вот уж воистину: "учитель, воспитай ученика, чтоб было у кого потом учиться". Да и сам Олег Сергеевич Лобастов, доктор медицинских наук, профессор, генерал-майор медицинской службы (сейчас - в отставке), человек разносторонних интересов, эрудит, любитель и знаток литературы, остроумный рассказчик представляется классическим примером выпускника этой необыкновенной школы. Лева учился хорошо, но к некоторым предметам были у него, как и у любого человека, особые склонности. Рассказывает А.Л.Ратнер: - Лева несомненно обладал литературными способностями, писал легко и грамотно, и был знатоком художественных книг. Весь класс, в том числе и я, пользовались этим - подглядывали на диктантах, списывали сочинения, да и он сам помогал нам. Математику он тогда не жаловал. У нас сложилась кооперациям выручал его по математике, он меня - по литературе. Потом началась война, наши пути разошлись, я стал флотским командиром, он военным врачом. И, представляете, я вдруг с удивлением узнаю, что Лева после Военно-морской медицинской академии ударился в статистику, потом - в кибернетику и в конце концов возглавил все это научное направление в военной медицине. А я, бывший флотский офицер, командник, вдруг стал печататься в "Литературной газете". Когда в 1971 году в командировке в Баку, где я тогда заканчивал морскую службу, он разыскал меня, мы так хохотали над этим, вы представить себе не можете. Жизнь полна парадоксов". То, как Лев Евгеньевич хохотал, представить нетрудно, но то, что он не интересовался в школе математикой - удивительно. Тем не менее - это факт. Увлечение социальной медициной, статистикой и историей было традиционным у Поляковых. Отец Левы - Евгений Владимирович, Поляков изучал влияние фабричного труда на здоровье рабочих. Список изученных им работ (Лев Евгеньевич сохранил рабочую тетрадь отца) говорит сам за себя. Вот некоторые из них: Письменный Н. "О влиянии фабричных условий работы и жизни матерей на смертность детей" ("Журнал общества русских врачей в память Н.И.Пирогова", 1904, N 1-2), "Смертность детей прямо пропорциональна числу женщин, работающих на фабриках" (фамилия автора не указана, "Врач", 1893 г., N 47), Покровская М.И. "О положении Петербургской фабричной работницы" ("Труды IX Пироговского съезда врачей", т. IV, С. - Пб, 1905 г.). Даже из названий исследований видно, что здоровьем российского народа и условиями его жизни занимались тогда и глубоко, и заинтересовано. Итак, Лева решает стать врачом, этот выбор он делает сам. Отец, человек тактичный и добрый, не подталкивал его к такому решению. Не шло речи ни о социальной гигиене, ни о статистике. Медицина включает в себя множество узких специальностей, к окончательному выбору будущие врачи приходят не сразу, обычно на последних курсах. Они оба понимали это. Но главный шаг к медицине был сделан. Скорее всего решение продолжить дело отца пришло к Леве после его гибели под Ленинградом в 1941 году. Лева был потрясен тогда, ведь отцу было всего лишь сорок шесть лет. Отца он любил и чисто по-детски, интуитивно, и вполне сознательно, наблюдая, как тот работает, чувствуя его привязанность к матери, к семье. Убили не просто отца, ученого, убили его кумира, его идеал. Постепенно, особенно после кровопролитнейших боев под Сталинградом, ненависть к фашизму переплавилась в нем в отвращение к насилию и войнам вообще. Возможно, именно тогда и возник у него замысел раскрыть их гигантскую жестокость и чудовищные последствия. К сожалению, у нас мало сведений о матери Левы, Цецилии Сергеевне. Она любила малышей, и была детским врачом по призванию, да и вся её жизнь была посвящена семье и детям. Евгению Владимировичу она, по мере сил, создавала все условия для занятия наукой. Когда он работал за своим письменным столом в их коммунальной квартире, или рылся в книгах, она как могла старалась оградить его от шума, от житейской суеты, хождений по магазинам, решения бытовых дел. А потом - война. Можно только представить себе, что испытывала молодая женщина, потерявшая летом 1941 года мужа и через год провожавшая в Кирове на Сталинградский фронт, в самое пекло своего мальчика, 18-летнего Леву... Несомненно, он остро чувствовал её переживания, он нежно любил мать, и это тоже не могло не отразиться на его восприятии войны. Летом 1940 года старшеклассников с хорошей спортивной подготовкой направили в качестве физруков в пионерские лагеря. Поехал и Лева. Он всерьез увлекался спортом, летом - волейболом и плаваньем, зимой лыжами и коньками. Перед войной он входил в юношескую сборную Петроградского района по бегу на коньках и его часто можно было видеть на ледовых дорожках стадионов. Он с грустью вспоминал о своих беговых коньках марки "Хаген-Осло" в одной из записей на странице фотоальбома под собственным снимком на этих коньках. Густые темные зачесанные назад - волосы, прямой нос, мягкий овал лица, открытый взгляд, ослепительная улыбка, крепкий и стройный, - таким он выглядит на фотографиях 1940 года. Он был в возрасте Ромео, на симпатичного улыбчивого парня начали заглядываться девушки. А Джульетта? Появилась и она, только их история складывалась совершенно не по Шекспиру. В нашем повествовании мы будем с ней часто встречаться, поэтому на время переключим на неё наше внимание. У неё было довольно экзотическое имя - Клара. Но в этом не было ничего удивительного, в то время многие так называли своих детей. Ее назвали в честь Клары Цеткин, такое уж было время. Клара Ивановна (урожденная Горбачева) родилась 1 июня 1926 года в семье военнослужащего. Отец её - Иван Ильич в 1934 году оставил семью и женился вторично. После XVII съезда партии он был репрессирован и только в 1954 году реабилитирован и освобожден. Все заботы о Кларе легли на плечи её мамы, Елизаветы Ивановны Лукьяновой, горячо её любившей, женщине энергичной, привыкшей к постоянному труду и приучившей к этому же и свою дочь. Клара выделялась среди одноклассников отличной учебой и необыкновенной организованностью. Ее мать трудилась с утра до позднего вечера, и Клара во всех своих делах - детских и школьных - привыкла полагаться только на себя. До 7 класса она мечтала стать капитаном дальнего плавания, всерьез изучала флотское дело, разбиралась в морской терминологии, знала массу подробностей о кораблях и даже умела вязать морские узлы. Романтические порывы уживались в ней с организованностью и самодисциплиной. Ее всегда удивляло неумение людей распределить свои силы и время. Сама она успевала все. Потом её увлекла необыкновенная судьба А.Коллонтай, и она стала готовить себя к дипломатической работе. Она изучала языки и готовилась поступать в Институт международных отношений. Однако в то время женщин в подобные учебные заведения, как и в мореходку, не принимали. Она отказалась и от этой своей мечты, однако навсегда сохранила тягу к иностранным языкам и странствиям. Летом 1940 года, когда Кларе исполнилось 14 лет, её отправили в пионерский лагерь. Здесь она впервые 20 увидела Леву. Да, да, наша Джульетта влюбилась в обычном пионерском лагере, где не только отдыхали, но и влюблялись. И, как мы убедимся дальше, - достаточно серьезно. Стройный красивый десятиклассник, проводивший с ними занятия по физподготовке, пробудил в ней необыкновенное волнение. Замечал ли он состояние и восхищенный взгляд этой хорошенькой, выглядевшей старше своих лет, темноволосой семиклассницы? Ведь вполне возможно, он просто не обращал на неё внимания: подумаешь, какая-то семиклашка. Правда потом, уже после войны, когда они встретятся и будут вместе, он признается, что тогда - в пионерлагере - она тоже нравилась ему. Так ли это было на самом деле, трудно сказать - ведь он признался в этом позже, когда сам всерьез влюбился в нее, и может быть оттого ему стало казаться, что все началось до войны, в том пионерлагере. Факт остается фактом - тогда Клара была в отчаянии. Глубина её чувства и сила переживаний испугали её саму. Она то впадала в тоску, то снова оживлялась, когда ей казалось, что он смотрит на неё как-то по-особому. При его появлении она то краснела, то бледнела и совершенно терялась, когда он обращался к ней. Она пыталась пересилить свое чувство, но быстро поняла, что это бессмысленно. И тогда она решила, что быть недалеко, просто видеть его - и то будет для неё счастьем. Но ведь они учились не только в разных классах, но и в разных школах, она - в обычной, он - в образцовой школе. И когда после пионерлагеря она обратилась к матери с просьбой перевести её в эту школу, та приняла её слова за шутку. Во-первых, школа территориально к ним не относилась, во-вторых, там все учились с самых начальных классов... Неразрешимая задача. И все-таки чудо совершилось - мама добилась, что Клару приняли. Школа показалась ей необыкновенной. Великолепные, добрые учителя, интересные уроки, но что её поразило - кружки. В них изучали языки, ставили пьесы, осваивали танцы. Детям ничего не запрещалось, во время большой перемены ставили музыку и разрешалось танцевать. Вместе с учениками танцевали и учителя. Из школы не хотелось уходить, а в неё Клара летела, как на крыльях. Но главное - там был Лева, он был где-то близко, она постоянно ощущала это. А с его сестрой Ирой они даже оказались в параллельном классе. Все это выглядело добрым предзнаменованием. Клара иногда бывала у них дома, а Леву теперь видела в школе почти каждый день. Внешне его отношение к ней не изменилось, он смотрел на неё весело и добродушно, как на всех. А Клара, подмечая какие взгляды бросают на него старшеклассницы, сгорала от любви и ревности. Пролетел год. Лева закончил школу и стал готовиться к экзаменам в Военно-морскую медицинскую академию. А через месяц началась война... Военкомат направил его в академию, а Клару приняли в госпиталь санитаркой. Она ещё не знала, что война разлучит их на целых четыре года, что потом они снова встретятся в послевоенном хаосе и уже никогда не будут разлучаться. В госпитале готовили санитарок для фронтовых госпиталей, она была рослой девушкой, и её приняли. И только перед отправкой на фронт, когда нужно было предъявить паспорт, открылось, что ей 15 лет, и её отправили домой. В сентябре вместе с теткой и 3-х летним двоюродным братом она была эвакуирована на Урал, в небольшой город Невьянск. Они жили впятером в 8-метровой комнатушке, Клара продолжала учиться в школе, вечерами занималась при коптилке, нянчила двух малышей. В холодном, голодном Невьянске среди однообразных забот и тревог она жила воспоминаниями и надеждой. Летом вместе с одноклассниками работали в колхозе, она научилась ездить верхом на лошади, вязать снопы. Вечерами в темноте выходила во двор, смотрела на запад, на звезды и думала о Леве. Где он, жив ли, помнит ли ее? Через год приехала мама и увезла её в город Березники, где она работала инженером-химиком на азотно-туковом комбинате. Здесь Клара закончила 10 класс, и летом 1945 года с бабушкой вернулась в Ленинград - поступать в институт. Улицы выглядели непривычно пустынными, население огромного города уменьшилось во много раз, дома были расписаны указателями бомбоубежищ, а кое-где ещё сохранились вырытые от бомбежек "щели". Но все так же зеленела сирень на Марсовом поле, и небо белых ночей было таким же необыкновенно светлым, Клара подала документы в университет, на английское отделение филологического факультета, и её приняли без экзаменов (она имела золотой аттестат). Это была такая радость, что ноги сами понесли её к знакомому дому на Кронверкской. Ее тянуло туда, едва она ступила на ленинградскую землю. Но идти было страшно - больше всего она боялась узнать какую-нибудь черную весть. Откладывала, колебалась и вот, наконец, - решилась. Несколько раз с замиранием сердца она прошлась вдоль их подъезда, и в этот момент из парадной вышел Лева. Потрясенная Клара замерла на месте, чувствуя, как загорелись её щеки. Давняя, почти детская любовь вспыхнула с новой силой. Он заметил её и, улыбаясь, двинулся навстречу. Он был в летнем костюме, совершенно взрослый, только улыбка осталась такой же детской и ослепительной. - Здравствуй, - он взял её за руку. - Ты что тут делаешь? И вообще, ты откуда взялась? Она видела, что он был искренне рад встрече. Что это было невероятное совпадение, счастливая случайность или судьба? - потом, спустя много лет, она долго терялась в догадках. Клара начала что-то выспрашивать об Ире, говорила какие-то слова, она чувствовала себя совершенно потерянной. - Иры нет дома, - он подхватил её под руку и потянул к трамвайной остановке, - поедем лучше со мной, мне срочно нужно к дядьке... Дорогой поговорим. Постепенно она приходила в себя, ведь теперь они были на равных: ему 21 год, ей - 19, она - студентка, и он, по существу студент, только военный. И в красоте они не уступали друг другу. Они были даже похожи чем-то. Позже, после многих прожитых вместе лет, совершенно не знавшие их прежде люди, при встрече будут думать, что они - брат и сестра. А тогда они сели в трамвай - единственный в то время регулярный транспорт - и говорили, говорили, говорили. Она расспрашивала об общих друзьях, знакомых, он рассказал ей про гибель своего отца, которого и она знала - встречала в их доме несколько раз до войны. Лева говорил об этом с такой болью, что Клара забыла о собственных бедах. Чем она могла помочь его горю, только сердечным участием... Так они и ехали на дребезжащем довоенном трамвае, ещё не осознавая полностью, что каждое слово, каждая минута сближает их друг с другом. Конечно, наверняка все у них потом было, как у большинства - белые ночи, томительные прикосновение, нежные поцелуи. Так же, как у большинства, и все-таки не так. У них была классически ясная, почти хрестоматийная любовь, без неврастенических взрывов и изломов, без скандалов и измен. Это были глубоко родственные души, как две половинки, они взаимно дополняли друг друга. Вместе они пройдут по жизни почти полвека, согреваясь теплом этой вспыхнувшей любви, воспитают двух - тоже любящих - сыновей и трех внуков. Потом, в тяжелые дни после его кончины, на мой вопрос, что было главным в его отношении к ней, Клара Ивановна ответила: нежность и верность. Необыкновенная нежность - и тогда, в молодости, и всю последующую жизнь... А.С. Пушкину принадлежат слова: "Говорят, что несчастье - хорошая школа: может быть. Но счастье есть лучший университет". Счастливое детство - с хорошими родителями и умными учителями, обретение любви - в этом, скорее всего, и состоит рецепт - для всех времен и государственных режимов, другого нет. Казалось бы, так просто, но, при виде некоторых интеллектуалов, невольно возникнает сомненние. И родители у многих были превосходные, и учили их уму-разуму вполне прилично, и любовь их не миновала, а толку? Кто же тогда исключение из правил - он, профессор Поляков, или они? Загадка, впрочем, не очень сложная. Глава II. КУРСАНТ СТАЛИНГРАДСКОГО КУРСА 1940 год... У самых границ, окутав Европу дымом пожарищ и концентрационными лагерями, заливая её кровью, бесчинствует фашизм. Идет советско-финляндская война. Отец Левы мобилизован в действующую армию. Ленинград превращается в почти прифронтовой город. В его госпитали поступают раненные, по улицам строем проходят бойцы. Далеко на востоке поднимает голову японский милитаризм. Лева был обычным юношей тех лет - комсомольцем и патриотом, и так же, как и его одноклассники, стремился стать настоящим защитником родины. Настоящим - значит профессионалом, кадровым военным. Ленинград - город военных моряков, многие из школьников, в том числе и Лева, мечтали поступить в военно-морской флот. Какой ленинградский мальчишка не грезил тогда о настоящем морском кортике... Но Лева одновременно хотел стать и врачом, как отец. Все это - и медицину и морскую службу - можно было совместить, если поступить в Военно-морскую медицинскую академию, - так, скорее всего, думал Лева. Вместе с ним решили поступать в эту же академию ещё двое одноклассников. В декабре 1940 года они отправляются в военкомат и подают заявления в Военно-морскую медицинскую академию. Экзамены должны были состояться 1 июля 1941 года. Конкурс в академию был огромный, в 1940 году - 12 человек на место, сдавали 12 экзаменов. Остальные ребята - выпускники школы, как и большинство их ленинградских сверстников, написали заявления в военные училища и академии. Лева засел за учебники. Наступил 1941 год. Лето приходит на берега Невы вместе с белыми ночами. Прекрасный город выглядит особенным: налет времени на зданиях выбоины, щербатины, пыль растворяется в серебристых сумерках. Фасады, колонны, барельефы в этом призрачном свете приобретают первозданную свежесть. Отгремел выпускной бал, и Лева с друзьями вышли на улицу. По Каменноостровскому проспекту в сторону Елагина острова - традиционного для выпускников места - шумными группами двигалась молодежь. Мелькали светлые платья девушек, белые, с закатанными рукавами рубашки юношей. В воздухе взрывы хохота, песни, говор и звуки шагов многочисленных ног в парусиновых туфлях. Лева молчал, устав от разговоров и хохм приятелей. Странное ощущение владело им: и приятное ожидание - впереди открывались манящие возможности взрослой жизни, и легкая тревога - грустно было расставаться с беспечным и озорным школьным братством. Впрочем, все клялись встречаться как можно чаще, а многих теперь связывал и выбранный ими общий путь, как Леву и Виля Пручанского, решивших стать военно-морскими врачами. Вдоль центральной аллеи Елагина острова в прозрачных сумерках отчетливо проступали кроны вековых дубов, с залива набегала прохлада. Набережная западной стрелки пестрела от выпускников. Над водой с пронзительными криками носились белые чайки. Вышли на облицованную гранитом террасу, по краям в сумеречном свете замерли два изваяния - два каменных льва. У каждого под мощной лапой - тяжелый шар, они словно катят их друг другу. - Три льва - два каменных и один натуральный, - Пручанский показал на Леву пальцем. - Три льва и с ними какой-то Виль, - отпарировал Лева. Постепенно говор стих, все замолчали, потрясенные открывшимися просторами. Сонная поверхность залива, створ реки отливали жемчужным блеском, дальний - западный край неба ещё розовел от вчерашнего заката. Природа являла ребятам одно из самых прекрасных своих состояний, словно предчувствуя, что многие из них уже не увидят его никогда. Ночь на воскресенье 22 июня Лева провел с Аликом Ратнером - на танцах в мраморном зале Дома культуры имени С.М.Кирова. Оделись по тогдашней моде - широченные брюки клеш, укороченные пиджаки с большими плечами. Благодаря школьному танцевальному кружку, все они умели лихо исполнять классическое танго, и пользовались невероятным успехом. Откуда им было знать, что в это время уже выруливали на взлетные полосы сотни вражеских самолетов со смертоносным грузом, тысячи бронированных машин, сосредоточенных вдоль границ, изготовились для удара, - фашистский конвейер смерти был запущен. Лева вернулся под утро и проспал до самого обеда. Его разбудила встревоженная мама - по радио передавали правительственное сообщение. Гитлеровская Германия вероломно напала на нашу территорию. Вражеские авиация бомбила не только военные объекты, но и мирные города, морские порты... Имеются многочисленные жертвы среди населения... Объявлялась всеобщая мобилизация... Известие отравило всю радость от окончания школы, от вступления во взрослую жизнь. Пришел отец и без слов опустился на стул. Все молчали, каждый понимал, что жизнь теперь перешла в новое - страшное измерение... Ленинград, по существу, был едва ли не приграничным городом - рядом Финляндия, воевавшая на стороне гитлеровцев, по Финскому заливу сравнительно недалеко - Восточная Пруссия, оккупированная захватчиками Норвегия... На следующий день отец получил назначение в военно-санитарное управление Ленинградского военного округа - он снова был призван, теперь уже в качестве военврача 2 ранга. Лева отправился в военкомат, там было настоящее столпотворение - тысячи людей с повестками, очереди добровольцев, шум, крики. - Ждите повестки, - сказали ему, и Лева стал ждать. 29 июня он, наконец, получает повестку о немедленной явке в Военно-морскую медицинскую академию для сдачи вступительных экзаменов. Вспоминает Виль Борисович Пручанский, получивший такую же повестку: "На следующий день, созвонившись, мы с Левой в сопровождении родителей поехали в академию. Нас переодели в матросские робы, выдали тельняшки, флотские ремни и бескозырки (пока без ленточек). Прибыли в основном ленинградцы, из остальных городов приезжали отдельными группами и позже. Из нас сформировали две роты и через несколько дней отправили в поселок Лисий Нос, в летний лагерь академии. После спокойной домашней жизни начались изматывающие солдатские будни: ночные тревоги, марш-броски, физическая подготовка, кроссы, приемы рукопашного боя, строевая подготовка. С середины июля начались налеты гитлеровской авиации. Бомбоубежищем служило помещение бывшего минного склада, дореволюционной ещё постройки с метровыми стенами и небольшими, как амбразуры, окнами. Здесь же мы сдавали и единственный теоретический экзамен - сочинение на вольную тему. Вторым экзаменом была физподготовка. В конце концов, было отобрано 230 человек, так из кандидатов мы стали так называемыми "нулями", то есть курсантами нулевого курса". ...В это время гитлеровская группа армий "Север" неудержимо катилась к Ленинграду. "В её составе насчитывалось 42 дивизии общей численность 725 тысяч человек, свыше 13 тысяч орудий и минометов, не менее 1500 танков. Одновременно наступала при поддержке немецкого воздушного флота и собственной авиации финская армия. Группировка превосходила противостоящие ей войска Северо-западного фронта: по численности - в 2,4 раза, по танкам в 1,2 раза, по артиллерийским орудиям - в 4 раза". 11 августа вновь поступившие приняли военную присягу, и им, наконец, выдали долгожданные ленточки к бескозыркам с надписью серебряными буквами: "Военно-морская медицинская академия". Теперь они были полноценными курсантами 1 курса. Следующей ночью они на поезде вернулись в Ленинград. От Финляндского вокзала шли строем - по темным от светомаскировки улицам к знакомым корпусам академии у Витебского вокзала. В строю шагал и рядовой Л.Е.Поляков. Перед ними был совершенно другой город - пустынный, с пронзительными лучами прожекторов на черном небе, с запахом гари и вооруженными патрулями (в городе действовали лазутчики). Снова вспоминает В.Б. Пручанский: "Через несколько дней после возвращения из нашего курса сформировали стрелковый батальон, нас переодели в армейскую форму (оставили только тельняшки и флотские ремни) и направили на Ленинградский фронт в район деревни Гостилицы. Мы впервые получили боевые винтовки, боеприпасы, полевое снаряжение". Батальон в непосредственных боевых действиях не участвовал, курсанты несли патрульную службу, проводили разведку местности, рыли окопы нового оборонительного рубежа. В начале сентября по приказу Верховного главнокомандующего о снятии с фронта курсантов военных училищ, их спешно погрузили в автомашины и отправили в Ленинград. "Благодаря преимуществу во внезапности, перевесу в живой силе и технике, ценой огромных потерь врагу удалось прорваться к станции Мга и перерезать последнюю железнодорожную ветку, связывающую Ленинград со страной. 8 сентября враг занял Петрокрепость и вышел на южный берег Ладожского озера. Ленинград оказался полностью блокированным с суши. Линия фронта проходила теперь всего в нескольких километров от Кировского завода. Прекрасный город стал мишенью для фашистской тяжелой артиллерии и авиации. Они не скупились: за время осады по дворцам и соборам, по жилым домам и заводам было выпущено 150 000 артиллерийских снарядов, сброшено 15 тысяч фугасных и зажигательных бомб". В 1945 году Лев Евгеньевич, которому только что исполнилось 21, запишет в альбоме о себе - 17-летнем: "Вспомни, как грохотали гусеницы по прекрасным, чистым улицам города, как рухнули сотни и тысячи иллюзий, грез и мечтаний; как далеко улетели... давно хранимые в душе мечты о великом будущем, о больших делах на пользу Отечества; как близко, с яростной злобой и ненавистью ты ожидал пруссаков с их Клейстом у рубежей любимого Питера; как грозно, с яростными и гремящими раскатами рвались стальные воздушные "пряники", как звенели и падали осколки прекрасных венецианских зеркал и стекол театров и магазинов, гостиниц и музеев, как жалобно и отрывисто вскрикивали наши сограждане, наши собратья". Занятия проходили в обстановке артобстрелов и воздушных налетов вражеская авиация господствовала в воздухе. Во время одного из таких налетов, как свидетельствует В.Б. Пручанский, на территорию академии было сброшено более 400 зажигательных бомб. Вместе со всеми, метался по корпусам и тушил "зажигалки" и Л.Е. Поляков. "Вспомни, - писал он все в том же альбоме, - как вдруг всколыхнулась земля и полетели обломки и осколки, доски и бетон, щепки и кирпич, как рухнули шести - и восьми-этажные громады домов; как все затрещало, загрохотало вокруг тебя; как ночи стали освещаться ракетами и пожарами"... Несмотря ни на что, занятия продолжались, курсанты писали контрольные, сдавали зачеты. В один из таких дней Леве сообщили страшное известие. 27 августа 1941 года его отец - Евгений Владимирович Поляков, военврач 2 ранга с группой офицеров на транспортном самолете вылетел в командировку. При перелете через линию фронта самолет был сбит. Пассажиры и члены экипажа погибли. Мама с сестрой в это время уже были в эвакуации. Смерть отца потрясла его. Позже, в 1945 году он запишет в альбоме: "Уже более четырех лет нет со мной дорогого руководителя моего, учителя, отца, товарища, уже четыре с лишним года странствую я по земле нашей сиротой, ...с горячим и незабвенным именем отца, ученого. Человека"... "В середине сентября запасы продовольствия в городе составляли: зерно, мука и сухари - на 35 суток, мясопродукты - на 33 суток, жиры на сорок пять суток, сахар - на 60 суток. Нормы выдачи продуктов ежедневно сокращались". 17 сентября была предпринята попытка эвакуации академии. Курсантов в бушлатах, с вещмешками и оружием вывели к Финляндскому вокзалу и эшелоном отправили на берег Ладожского озера. Однако, разыгравшаяся накануне трагедия заставила командование академии отказаться от первоначального варианта и повернуть обратно. Однокурсник Льва Евгеньевича, ставший в последствии писателем, А.М. Соколовский в своей яркой книге "Мы - курсанты 41 года" так передает рассказ очевидца этой страшной истории ставшего впоследствии профессором-невропатологом - А.И. Шварева: "Шестнадцатого сентября поздно вечером буксир "Орел" вывел в Ладожское озеро баржу, на которой находились 181 врач очередного выпуска Военно-морской медицинской академии, вторые курсы училищ имени Дзержинского и Орджоникидзе и небольшое пехотное подразделение. Ладога ночью была тихой, но к утру неожиданно налетел шторм. Старая баржа не выдержала, дала течь и переломилась пополам. Все оказались в ледяной воде. Буксир "Орел" крутился вокруг, но что он, такой маленький, мог сделать? Волны швыряли его, как щепку. Налетели три "хейнкеля", стреляли...Только в третьем часу, подоспело на помощь судно...Сто тридцать четыре военных врача нашли могилу на дне Ладоги". Ничего не подозревавшие тогда курсанты, решившие, что произошло простое изменение приказа, вернулись в академию и приступили к занятиям. К тому времени был значительно сокращен паек, они постоянно испытывали чувство голода, заметно похудели, у многих началась дистрофия. В результате пожаров в академии сгорел ряд хозяйственных зданий, были повреждены некоторые учебные корпуса. Вспоминает В.Б.Пручанский: "В конце ноября было принято новое решение об эвакуации академии - теперь уже с переходом по льду Ладожского озера. Часть имущества: постельные принадлежности, смену белья, сухой паек киллограмм сухарей, полкило сахара и банка консервов - курсанты должны были нести сами. Неимоверной тяжестью казались учебники, особенно анатомические атласы Воробьева. Небольшими группами, человек по 15, двинулись по льду через Ладогу. Чтобы легче было идти,мы с Левой заранее достали лыжи и сделали из них санки, на них и положили свое имущество. Точно так же поступили и многие другие наши товарищи. Идти было невероятно трудно - под пронизывающем ветром, по щиколотку в воде. Через 25 километров на острове Зеленец вышли к обогревательному пункту. Отогревшись кипятком и передохнув, двинулись дальше. Поддерживали друг друга, падали, поднимались и шли. Эти последние 7 километров от Зеленца до Кобоны преодолевали несколько часов. На берегу разместились на ночевку в какой-то церквушке. Утром едва поднялись, нас качало от голода и усталости. Нам объявили, что будем двигаться в обход линии фронта через Новую Ладогу, Сясьстрой, на железнодорожную станцию Ефимовская. Добирались как могли - пешком, на попутных машинах. Курс распался на мелкие группки по нескольку человек. Продовольственных аттестатов не было, с едой помогало местное население, встречали нас исключительно сердечно. Мы шли с Левой, спали на полу в крестьянских избах. От Ефимовской двигались по железной дороге попутными эшелонами. Поезда подолгу стояли на станциях, это давало возможность запасаться кипятком и продуктами. Единственным документом у нас были краснофлотские книжки, по ним нам выдавали на станциях сухой паек, в них же делали об этом отметку карандашом. В Вологде уже был пересыльный пункт Военно-морской медицинской академии. Оттуда нас направили в город Киров." Так Лева с товарищами сравнительно благополучно прибыли к месту новой дислокации академии. Впереди их ждали новые, куда более опасные испытания. Но они придут через год, а пока им предстояло создать себе на новом месте учебную базу и начать обучение. Вот как описывает этот период А.М. Соколовский: "Под жилье нам отдали двухэтажный дом. Первые дни мы спали на холодном полу, расположившись кругом... - во внутренней окружности наши головы на вещмешках, по наружной - видавшие виды ботинки - чоботы. Утром вскакивали по резкой боцманской дудке и мороз не мороз - умывались до пояса ледяной водой. Вскоре привезли бревна, доски, гвозди. Под руководством плотников сделали трехъярусные нары...В кубриках запахло смолистым лесным духом. Новый 1942 год встретили в этих застроенных нарами кубриках. Было ещё холодно, да и голодно, но не было обстрелов, бомбежек, затемнения, и, главное, радостно было от сознания, что наши войска продолжают гнать фашистов от Москвы. Жалели только по-молодому искренне, что все обходится без нас... Наконец академия получила здания бывшего рабфака... Потом "выбила" здание бывшего педтехникума. По всему городу мы таскали на себе парты, табуретки, скамейки, столы. В январе 1942 года начались занятия. Учились старательно, надо было наверстывать потерянное время. Ко многим курсантам правдами и неправдами удалось прорваться матерям. Часть из них вырвались из кольца блокады, некоторые приехали из городов, куда они были эвакуированы в начале войны. Они жили на частных квартирах, работали на тяжелых физически работах, но они были рядом, и это придавало силы. Первый учебный год закончился в мае, за ним пришли экзамены и летний лагерный сбор в поселке Боровое, на берегу Вятки." "Летом 1942 года гитлеровские войска, прорвав оборону на южном фланге стратегической группировки наших войск, начали быстро продвигаться в сторону Волги. Были взяты Воронеж, Ростов-на-Дону. Враг стремился захватить Сталинград, расколоть тем самым весь наш фронт, отрезать Кавказ от центральных районов страны. К концу июля на сталинградском направлении действовало около 30 вражеских дивизий. Ему удалось создать более, чем двукратное превосходство. Но и при этом попытка захватить город с хода потерпела крах. Фашистское командование было вынуждено повернуть с юга в район Сталинграда свою 4-ю армию и направить ещё румынскую - тоже 4-ю армию. Прибыли 90 артиллерийских дивизионов и все инженерно-саперные части резерва главного командования фашистов. Таким образом, на сталинградском направлении были втянуты в изнурительные бои огромные силы:6-я и 4-я танковые армии, 3-я и 4 румынские армии, 8-я итальянская армия, а всего 50 дивизий. Под Сталинградом находилось свыше миллиона вражеских солдат. Здесь действовала пятая часть пехотных и около трети танковых дивизий врага. Это было одно из самых кровопролитных сражений в истории войн. В боях под Сталинградом враг нес колоссальные потери. Ежемесячно ему приходилось направлять около 250 тысяч новых солдат и офицеров, сюда шла основная масса военной техники - танков, артиллерии, минометов. И все это сгорало в огне у стен героического города." В начале августа курсанты 2 курса вдруг получили команду - сдать в библиотеку учебники. Стало ясно, началась подготовка к отправке на фронт. До этого момента государство берегло их - свое будущее. Берегло до последнего момента. Теперь пришел и их черед. Курсанты с огромным воодушевлением отнеслись к известию. Кубрик наполнился криками: "Ребята, на фронт! Ура!..." Вспоминает В.Б. Пручанский: "20 августа нас накормили улучшенным обедом и ужином, и вечером с духовым оркестром впереди колонной мы отправилась на вокзал. Нас сопровождало множество людей - родители некоторых курсантов, друзья, девушки... Среди провожавших были мама и сестра Левы. Начальник академии бригадный врач А.И. Иванов попрощался с каждым из нас за руку и в конце, обратившись ко всем, сказал: "Я буду помнить о вас, я буду стараться вернуть вас в академию, как только это станет возможным". И он сдержал слово: после битв за Сталинград и на Курской дуге он помог возвратиться в академию большинству из оставшихся в живых курсантов". 23 августа их эшелон прибыл на станцию Верещагине, курсанты были направлены в учебный батальон 252 стрелковой дивизии. Лева, как и остальные курсанты, категорически отказался сдавать тельняшку, бескозырку и флотский ремень. Только после длительной "разъяснительной" работы командирам удалось полностью переодеть их в армейскую форму. Начались изнурительные полевые занятия. Под палящим солнцем рыли окопы, совершали марш-броски, бегали с полной выкладкой, ползали по-пластунски. Через две недели походной колонной их отправили на станцию, где уже стоял эшелон. Шла битва за Сталинград. 252 стрелковая дивизия, в составе которой воевали и Лева и остальные курсанты ВММА, была передана 66 армии, а в конце октября месяца - 65 армии Донского фронта. Их курс так и войдет в историю Военно - морской медицинской академии как Сталинградский курс. Прибывшее пополнение разбросали по всей дивизии, и они теперь встречались случайно на маршах, при передислокациях, при смене позиций или в медсанбатах. Снова обратимся к книге А.М. Соколовского: "Удивительное дело происходит порой с нашей памятью: и я, и многие мои сокурсники были уверены, что от Неткачей ( место разгрузки пополнения примеч. автора) до Грачевой балки мы прошли за суток 15 - 18. А вот официальные сведения, взятые в архиве: 9 сентября высадились из эшелона, 18 октября подошли к Грачевой балке. Сколько же эпизодов, деталей выпало из памяти?! Но в памяти осталось: неимоверная усталость, жажда, дорожная пыль, забивавшая глаза, бескрайняя пустая степь, миллионы звезд, смотревшие на нас с начинавшего все более и более багроветь неба..." Они шли сорок дней! Сохранилась запись Льва Евгеньевича об этом периоде, сделанная им в альбоме в 1945 году: "Мы долго, очень долго шли, шли днями, ночами, шли, обвешанные всеми военными атрибутами: гранатами, бутылками с горючей жидкостью, автоматами, дисками, пулеметными лентами, фляжками с водой, шли то медленно, то быстро, то, как живые люди, то как измученные животные...Это была очень длинная, очень тернистая, знойная и извилистая, изрезанная и изрытая... ДОРОГА НА СТАЛИНГРАД (разрядка Льва Евгеньевича Полякова)... Шли седые закаленные ещё со времен 1-й русско-немецкой, гражданской войн - герои, отцы больших семей, шли их взрослые сыновья, люди новой эпохи..., люди советских заводов и фабрик, научно-исследовательских институтов и доменных печей, клиник и госпиталей, театров и кинофабрик, металлургических гигантов и кустарных лавок, люди - отцы взрослых сыновей и дочерей, отцы больших фамилий; шли и они - ещё совсем молодые желторотые птенцы..., Шли из школ и ВУЗов, из морских и авиационных специальных заведений, все шли вперед, к месту, где решалась судьба Отчизны, судьба свободы, судьба прогресса, судьба человека... Пройдет много, очень много времени, а Сталинград - герой, Сталинград - закат фашистской армии никогда не исчезнет из литературы и из воспоминаний наших. Здесь было прожито немного, но пережито во сто крат больше. Здесь мы узнали истинную любовь к свободе и земле, и та и другая были нашими лучшими и надежнейшими друзьями, отцами. Степь - без конца и без края, полынь - сухая и желтая, балки глубокие и удобные, скрытые и гостеприимные, небо - высокое, голубое, большое и широкое; деревни, села и станицы, всегда разрушенные и сожженные, разграбленные и умерщвленные, - ни куста, ни деревца; безудержные пули, снаряды, мины и бомбы, неугасающее зарево пожаров на горизонте заставили трезво и во всеочию посмотреть вокруг и задуматься над основами мироздания, жизни, бытия...Только это толкнуло оценить взгляд дяди Вани - шофера, солдата: "Не скучай, сынок, наша русская доля теперича, как и всегда бывало, любого одолеет. Мы, браток, - совесть мировая". Суровая доля выпала этим восемнадцатилетним ребятам, ставшим воинами. Они не щадили себя и старательно выполняли свой долг. Тогда, конечно, Лев Евгеньевич не представлял себе ни замысла операции, ни задачи дивизий, ни их взаимодействия. Он выполнял команды, и не думал ни о тактике, ни, тем более, о стратегии. После войны, изучая на занятиях в академии историю военного искусства и Сталинградскую битву, он впервые прочувствовал её пространственный размах и продуманность. Ему было необыкновенно интересно следить по схемам, как двигались дивизии, какие перед ними стояли боевые задачи. Хаос кровопролитных боев за населенные пункты, марши на пределе человеческих сил, смена направлений и передислокации дивизий предстали перед ним в виде связанных между собой, скоординированных действий. А тогда, в 42-43 годах. Лева просто воевал и солдатским своим трудом стал частицей общего подвига своего курса, своего поколения. Он был настоящим солдатом - ненавидящим врага, собранным, отважным и безотказным. Недавняя мирная жизнь казалась такой же далекой и нереальной, как прочитанные когда-то книги. Уже будучи в Военно-медицинской академии, он интересовался проблемой человека на войне, говорил с врачами-фронтовиками, с учеными. Одно исследование его особенно поразило. Он тогда не называл его авторов: - Оказывается у воевавших в дивизиях первого эшелона многие физиологические показатели резко отличались от нормальных. У них было выше кровяное давление, иное содержание лейкоцитов, чаще пульс, у них были все сдвиги, типичные для хронического стресса. Только в армейском тылу эти показатели возвращались к норме. Вот что такое передовая... - Лев Евгеньевич покачал головой, улыбнулся и вдруг мгновенно стал серьезным. Так умел делать только он. - Я думаю, что когда-нибудь попаду в рай... Потому что в аду я уже побывал. Нас колотили из всех видов оружия. Без устали. А потом я привык, и уже не чувствовал себя зайцем на мушке. Я вдруг почувствовал какую-то уверенность. Мне казалось, что судьба оберегает меня. То ли кто-то молится за меня, то ли я попал в другой статистический ряд, в котором те, кто будет жить... Кто за него мог молиться? Отец погиб... Мать, сестра и исхудавшая от военных лишений темноволосая школьница Клара. ...А бои продолжались. Фронт неудержимо катился на запад. Наступила весна и новое лето - лето битвы на Курской дуге. По разному складывались судьбы курсантов. Многие | погибли, а некоторые - в основном после ранений - уже вернулись в Киров, они и сообщили начальнику академии адреса госпиталей, где лечились раненые однокурсники, и их удалось вызвать на долечивание в клиники Военно-морской медицинской академии. А вскоре последовал приказ Верховного Главнокомандующего о возвращении на учебу курсантов и слушателей высших военных учебных заведений. Летом 1943 года Лева все ещё был в действующей армии. Об этом периоде, о его пути от Сталинграда до Белгорода сохранилось всего несколько строчек в его альбоме за 1945 год. Он пишет о прихотливой солдатской судьбе, "схватившей его в степях Белгорода и лиственных лесах Орла и бросившего далеко за свою спину, через лазарет и госпиталь вновь на давно уже забытое место за учебным столом в большой и неуютной аудитории г.Кирова, где снова потекли однообразные и длинные учебные дни...". Добавим к этому, что вернулся он на учебу (в августе 1943 года) уже офицером, младшим лейтенантом. Он теперь продолжал учебу не в курсантской группе, как большинство, а в параллельном классе слушателей. Позже он напишет о своем мирощущении того времени: "Ты видел руины прекрасных городов, тысячи бронированных чудовищ у Орла и Белгорода..., чтобы на десяток лет вперед растормошить все буквально душевные качества и чувства и чтобы уже осознанно зашагать по жизни". Страшные потери понес сталинградский курс. А.М.Соколовский в своей книге пишет: "Из 205 курсантов, направленных под Сталинград, погибли на фронте 74 человека, судьба 17 осталась невыясненной - скорее всего они тоже погибли... Из курсантов и слушателей Сталинградского курса ВММА впоследствии вышли: министр здравоохранения СССР, вице-президент Академии медицинских наук, 15 профессоров и докторов наук, 18 кандидатов наук. Только сотня вернувшихся с фронта ребят нашего курса дала такие всходы. А если бы весь курс окончил академию? А сколько таких людей полегло на необозримых полях войны?!" Неудивительно, что со временем ненависть к врагу переплавится у Льва Евгеньевича в ненависть и отвращение к войне. К войне как таковой, как массовому убийству, гибели талантов, разрушению культуры и цивилизации. Глава III. ПОСЛЕ ВОЙНЫ. По субботам во второй половине дня из ворот бывшей Обуховской больницы, где размещались клиники Военно-морской медицинской академии, с сентября 1945 года регулярно появлялся молодой офицер :в темно-синем кителе с блестящими пуговицами, стоячим воротником и золотистыми погонами, с кортиком на левом боку, в отутюженных флотских клешах и начищенных ботинках. У поворота на улицу Дзержинского офицер (это был младший лейтенант Поляков), оглядывался и окидывал взглядом безлюдный Загородный проспект: ни людей, ни машин, в выбоинах ободранных тротуаров и мостовой зеленая трава. Ступив на такую же пустынную улицу Дзержинского, он обычно замедлял шаг и расстегивал воротничок кителя: можно было расслабиться. Лева с удовольствием вспоминал прошедшую учебную неделю. На четвертом курсе начались настоящие клинические дисциплины, связанные с врачеванием, с постановкой диагноза, поиском лечения, теперь требовались логика, размышление, догадка. И отношение к слушателям резко изменилось, вместо официальных обращений все чаще стало проскальзывать слово "коллега". В то время Военно-морская медицинская академия собрала под своим флагом целое созвездие блестящих ученых. Имена их были овеяны легендами. Многие из них получили европейское образование, владели несколькими языками, их ценили и знали зарубежные коллеги. Некоторые были консультантами кремлевской больницы, лечили тогдашнюю элиту. Каждый обладал запоминающейся, колоритной внешностью. Терапевт академик Лепорский: худощавый с высоким лбом, изысканный и серьезный. Онколог член-корреспондент АМН Мельников: с простоватый внешностью, а на деле глубокий и одновременно находчивый. Ученик Оппеля хирург член-корреспондент АМН Самарин, сверкающий острым взглядом из-под низких густых бровей. Отоларинголог профессор Засосов - волевое лицо, крупная голова с аккуратным пробором. Терапевт академик АМН Мясников, умница, элегантный до изящества, и одновременно простой, автор одного из самых ярких и ясных учебников по терапии, обладатель "золотого стетоскопа" - одной из самых престижных международных наград. На его лекциях, ясных и логически стройных, ловили каждое слово. На них стекалась масса преподавателей, а слушатели, презрев неминуемое наказание, сбегали с постов и нарядов. Хируррг академик АМН Джанелидзе, утонченный аристократ, сноб, блестящий хирург и жесткий администратор. Учился в Женеве, бывал в США, о чем с непередаваемым акцентом любил вспоминать на лекциях. Лева с головой уходил то в терапию, то в хирургию, то в эпидемиологию. Однако проходило время и он снова и снова возвращался к тетрадям отца. Аккуратные заготовки статей, знакомый почерк, пометки на книгах будили в нем не только теплые и томительные воспоминания, они, неудержимо звали его самого к этому столу, к этим книгам. Подходила мама, они присаживались рядом и, обнявшись, молча сидели за письменным столом отца... В свободное время он листал его книги по санитарной статистике и высшей математике и словно окунался в новый мир. И дело было даже не в долге перед памятью отца, который Лева всегда в себе чувствовал, а в его способности видеть за цифрами людей, угадывать за количественными показателями живые человеческие проблемы. "Числа не управляют миром, но показывают, как он управляется" эти слова Гете были записаны в одной из тетрадей отца. В последней неделе сентября потеплело, прояснело, и на берега Невы, наконец, завернуло забывшее эти края бабье лето. Теперь оно прощалось с Ленинградом, и перед октябрьским ненастьем наградило город голубым небом, прозрачностью и тишиной. Воздух, промытый дождями, был чист и ясен. Вдали, в створе сходящихся фасадов узкой, словно коридор, улицы Дзержинского, как в прорезе прицела, блестела Адмиралтейская игла, с мая месяца освобожденная от маскировочной ткани. Когда-то одна из самых оживленных магистралей города теперь была пустынной. Кованные каблуки флотских ботинок гулко стучали по асфальту. Странное ощущение. Да и сама улица без людей выглядела странно. Заметна стала пестрота зданий. Дома, то роскошные, яркие, с лепкой, пилястрами, эркерами и колоннами, то убогие, как трехэтажные бараки. Смешение стилей. Казарма бывшего Московского полка, напоминающая дворец, и жилые дома для простого люда, похожие на казармы. Ни одного деревца, только у Семеновского моста - на полукруглой площади перед Фонтанкой - несколько лип с желтеющими, но ещё густыми кронами, и снова каменный, однообразный коридор. Однообразный для кого-нибудь, но не для Левы. Он не раз провожал по этой улице своего отца, а тот хорошо знал город. И сейчас Лева шел, вспоминая его рассказы. Он ступал по безлюдной улице, как по музею. В доме N 59 одно время снимали квартиру родители Пушкина. Ближе к центру ещё слышнее шаги истории. Когда-то здесь цокали экипажи, сновали чиновники. Писатели, музыканты, философы создавали великие творения. Здесь жили Гоголь, Герцен, бывали Тургенев, Достоевский, И ни одной мемориальной доски... Может быть, когда-нибудь появятся. В доме N 14 жил Пушкин с женой и дочерью, здесь он работал над "Дубровским" и "Капитанской дочкой". Дом N 10 принадлежал княгине Голициной - "пиковой даме". Рядом, в угловом доме в квартире брата умер П.И.Чайковский... Лева перешел улицу Гоголя и направился к скверу. Воздушное от колонн и тонкого золотого шпиля Адмиралтейство светлело над кронами деревьев. Начали попадаться редкие прохожие, почти все в военной форме. Лева небрежно приветствовал их, шагал дальше. Перед сквером ещё раз оглянулся. Две машины и несколько человек. Голое безлюдье. Вот они - демографические последствия воины. Липовый сад у Адмиралтейства светился позолотой. У фонтана рядом с бюстом Лермонтова Лева повернул направо, под ногами шуршали листья. В сентябре с отцом и мамой они часто выезжали в Пушкин. Отец любил это время года. Он говорил: "Осень - пора размышлений, именно осенью понимаешь, почему её так ценил Пушкин." В Екатерининском парке тогда точно так же опадали листья, ноги утопали в них по самую щиколотку - не аллеи а желтые реки. "Люблю я пышное природы увяданье, в багрец и золото одетые леса...". Лева обогнул Адмиралтейство, напротив Зимнего дворца, патруль высокий морской офицер и старшина проверяли документы у матроса. Старшина укоризненно показывал на клеши невероятной ширины. Курсант за клеш последней моды Задержан был и патрули Его по улице Свободы В комендатуру повели... - вспомнил Лева курсантский фольклор и усмехнулся. На Дворцовом мосту всего несколько человек. Прогрохотал почти пустой трамвай. Лева остановился у перил и огляделся: бледно голубой купол неба, неяркое солнце, легкий ветер и темная гладь Невы, стремительные чайки. Эта картина всегда волновал его, часами он мог стоять на Дворцовом мосту. Впереди - Стрелка Васильевского острова, Петропавловская крепость, слева Исаакий, справа - Зимний дворец, его белоснежные колонны отражаются в спокойной невской воде. Гармония воды и камня, рукотворных дворцов и воздуха, горизонтальных линий и шпилей. Как все это уцелело в огне войны... Справедливость - редкая гостья в истории, но в этот сентябрьский день 1945 года, Леве казалось, что наконец-то она торжествует. Наши - в Берлине, военные преступники - за решеткой. Мы их победили, мы их наказали. Жертвы были не напрасны, мир спасен от фашистского бандитизма. А Ленинград, любимый город, все так же сияет шпилями и дворцами, как и раньше. Он вспомнил, как встречали возвращавшихся с парада Победы гвардейцев Ленинградского фронта. Триумфальные арки в цветах, толпы людей, парад на Дворцовой площади, салют. Два с половиной месяца прошло но ощущение людского братства и собственной причастности к общей победе все ещё горело в груди. Он перевел взгляд на Университетскую набережную, туда, где среди дворцов скромно зеленело вытянутое здание филологического факультета. Именно сюда он направлялся при любой возможности, сюда шел и сейчас. Лева остановился прямо напротив Исаакия и облокотился на шершавый теплый парапет набережной. "Пост N 1" - так шутил над ним Пручанский, имея в виду, что у остальные курсантов таковым был пост у знамени академии. Лева не видел, что из окон второго этажа его разглядывают множество женских глаз: "англичанки", "немки" "испанки", будущие преподаватели и переводчицы. На фоне широкой Невы и освещенного солнцем золотого купола Исаакиевского собора стройный флотский офицер с кортиком смотрелся невероятно романтично. Было в этой картине что то неправдоподобное, киношное, почти голливудское. - Кларка, как тебе повезло, как вообще тебе удалось его приворожить? шептали ей на ухо подруги. 'Повезло - не тот термин, не тот масштаб, она всем подсознанием, всем своим существом чувствовала это. - Не знаю, - отвечала Клара покачивала головой, сдержанно улыбалась. Да, парень он ничего. Да, конечно, целовались. У него такие лучистые глаза, притягивают... Да, он нетерпелив, но ничего, пусть немного помучается, подождет, она ждала дольше. У них есть о чем поговорить, не все же целоваться Это было так необыкновенно и фантастично, что ей даже ж завидовали, такого просто не могло быть. Клара сама удивлялась, даже посмеивалась в душе: ОР такой внушительный, фронтовик, офицер, и в то же время такой уступчивый, мягкий и добродушный. Клара чувствовала, что они все больше привязываются друг к другу. Они стали друзьями в самом прямом смысле этого слова. Это было и родство душ и их взаимное дополнение Дружба рождает доверие, без неё за спиной любви нередко появляется тень ревности. Нет дружбы - нет и доверия. Они стали друзьями и всю жизнь бесконечно верили друг другу. На свою родную Петроградскую решили пройти по "большому кругу": через Дворцовую набережную и Кировский мост. "Малым" они называли путь через Стрелку Васильевского острова и Биржевой мост. На Кировском мосту, как на борту корабля: просторы воды и воздуха, все здания вдали, словно уже отчаливаешь от берега. Над отражениями дворцов носились чайки. - А ты знаешь, где мы стоим? - спросил Лева. - Догадываюсь. - Не совсем. Через середину Кировского моста проходит Пулковский меридиан. - Действительно, не знала, - Клара взяла его под руку и заглянула в глаза, - какие у тебя планы? - Мне надо зайти к маме на Кронверкскую... Выходи в девять вечера, сможешь? - Конечно. А завтра? - Я предлагаю в Пушкин. Мы не были там сто лет. - Говорят, там все разрушено. - Посмотрим, что осталось. Побродим по паркам... Они шли по улицам Пушкина, тоже безлюдным, и Лева мрачнел с каждым шагом. Разрушенные дома, заколоченные окна и двери, искореженные деревья. В парке ни души, среди золотистых кленов и лип как немой укор мрачно громоздились черные от пожаров руины когда-то прекрасного Екатериниского дворца. - Уйдем отсюда, я не могу на это смотреть, - Лева сжал её руку и потянул в сторону вокзала. - Знаешь, я видел разрушенные города, сметенные с лица земли деревни... Их можно отстроить, трудно, но можно. Даже построить лучше, чем были. Но дворцы, картины, они неповторимы... Они - как послание в вечность... Как мог народ, давший миру Гете, Бетховена, великих философов совершить это варварство... Как легко оболванить даже такой народ... Вот что такое пропаганда. - Не только пропаганда, но и идеология, - уточнила Клара. - Какая идеология, Кларочка! - воскликнул он. - Обыкновенный бандитизм. Они разрушили все, что не могли увезти. Знаешь, что сказал Павлов, великий физиолог? "Война по существу есть звериный способ решения жизненных трудностей, способ недостойный человеческого ума". - Они ещё хотели и в душу наплевать. Разве мешал им тот симпатичный павильон, помнишь, на берегу пруда? - Грабеж - вот настоящая цель войны, самый обыкновенный грабеж, что бы там ни говорили... Все войны начинались ради этого. Когда Наполеон возвращался из России, он тянул за собой огромный обоз с награбленными драгоценностями. Лева вдруг вспомнил отца, его библиотеку, ребят-курсантов, оставшихся лежать в сталинградской земле, разрушенные города... Люди гибли, чтобы спасти эти дворцы, спасти культуру. Что осталось бы от Ленинграда, если бы туда ворвались гитлеровцы? Лева содрогнулся. Тема войны после гибели отца стала болевой зоной в его душе. С возвращением в Ленинград она напоминала о себе на каждом шагу, тревожила, вызывала все новые мысли. Он завел себе альбом, чтобы выплеснуть на его страницы часть своей горечи и недоумения. Всю жизнь тема войны будет постоянно присутствовать в глубине его мыслей и чувств. Иногда она будет уходить в тень, растворяя среди новых впечатлений и занятий, но всякий раз будет возвращаться с новой силой. Постепенно, с годами, она захватит его целиком, поглотив все его научные интересы. В сквере недалеко от станции они остановились. Лева посмотрел на часы, до ближайшего пригородного поезда оставалось больше часа. Внезапно ветки густого кустарника раздвинулись, и перед ними предстал седоусый лет под пятьдесят человек в форме старшины. Он весь светился доброжелательностью. - Привет, молодежь! Компанию не составите до поезда? - он кивнул в сторону своего логова. - Здравствуйте, - сказала Клара довольно холодно: незнакомец был явно навеселе. Старшина посмотрел на Леву, на его флотскую, без погон тужурку, из-под которой выглядывала тельняшка, и предложил: - Ну что, морячок, выпьем за победу над этой... Японией. Лева в нерешительности пожал плечами. - А что, хорошая мысль, - неожиданно сказала Клара. Не очень-то сейчас ей нравилось удрученное Левине настроение, и она незаметно перехватила инициативу. Они познакомились, старшина отрекомендовался Степанычем, при этом лихо щелкнул блестящими сапогами. За кустарником оказалась небольшая поляна, на траве темнела расстеленная плащ-накидка. Они присели, Степаныч извлек из рюкзака зеленую флягу, алюминиевую кружку, хлеб, сало, несколько луковиц и газету. Газету он протянул Кларе: - На-ка, похозяйствуй. Кружка одна, не страшно? - Нормально, - сказала Клара. - Воевал? - Степаныч отставил рюкзак в сторону. - Под Сталинградом, - односложно ответил Лева. Клара молча разорвала газету на салфетки, нарезала хлеб, сало и принялась за лук. - Дали им там по мозгам, - Степаныч удовлетворенно обвел глазами закуску, плеснул из фляги в кружку и галантно протянул её Кларе: - Начнем с дам. - А что это? - спросил Лева. - Водочка, - ласково сказал Степаныч. Клара пригубила слегка, поморщилась и вернула кружку Степанычу. Лева выпил полкружки, и с аппетитом принялся за бутерброд с салом и луком. Клара чувствовала, как постепенно спадает в нем напряжение. - Куда едете? - спросил Степаныч. - В Ленинград, а вы? - поинтересовался Лева. - В Павловск, к сестре. Пешком неохота, попуток в выходной мало, вот и сижу. И что вы здесь делали, в этой разрухе? - удивился Степаныч. - В Екатерининский парк ходили, рядом с дворцом были, - Клара вздохнула, - ничего не осталось. - Они там на стене, собаки, знаешь что накарябали? - Что? Мы внутрь не заходили, - Лева повернулся к Степанычу. - "Иван, мы уходим, но тебе все равно ничего не останется", ы понял? Постепенно разговорились. Степаныч оказался авиационным техником с Пушкинского военного аэродрома. Рассказывал про новые американские самолеты, которые они получили в конце 1944 года для морской авиации. - Представляете, ребята, нос у него разрисован под акулью морду, из красной пасти торчат зубы, вроде огромной пилы. Немцы при лобовой атаке сворачивали. Ясное дело, когда летит на тебя этакая рожа, свернешь. Ну и получали в брюхо очередь. Хитрый американцы народ, все у них предусмотрено: в спасательном комплекте - резиновая лодка, самонадувная, жилет тоже надувной, паек, есть даже складная удочка с леской - для рыбалки, чтобы, значит себя прокормить в море. А консервы... Просто объедение. Мы их с весны распробовали. Зачем "НЗ", раз война кончилась? Деликатес, скажу я вам, мясо нежное, особенно под спирт хорошо идет. Банки красивые, хоть на елку вешай. Эх, - Степаныч решительно махнул рукой и торжественно извлек из рюкзака ярко-голубую с красными разводами узкую консервную банку: - Везу сестре в подарок две штуки. Одну раздавим. Вряд ли вы, ребята, такое пробовали... - Нет, нет, - в один голос запротестовали и Лева, и Клара. - Как нет? Да полно у нас их на складе. Весь аэродром ими закусывает. Вы меня уважаете? - привел он последний аргумент. Клара поспешно закивала головой. - Тогда открывай, а то поезд скоро, выпьем по последней и закусим, он протянул банку Леве, а сам начал откручивать фляжку. - Ну, если по последней... - Лева развел руками, взял банку и повертев её в руках протянул Кларе: - Что там написано? Ну-ка, ты же англичанка. Клара пробежала глазами надпись и ужаснулась. Это были консервированные черви, наживка для удочек из спасательного комплекта, о котором только что рассказал Степаныч. Она наклонилась к Леве и зашептала ему на ухо, косясь на Степаныча, который наполнял из фляги кружку. Лева отпрянул от Клары, повернулся к ней, и вдруг повалился на спину в безудержном хохоте. Степаныч озадаченно поднял голову. Лева катался на спине, Клара сдержанно улыбалась. На всякий случай улыбнулся и Степаныч. - Вы че, ребята? - спросил он, когда Лева отсмеялся. - Клара, расскажи ему, я не могу, - Лева достал платок и вытер влажные от смеха глаза. И тогда Клара как можно тактичнее поведала Степанычу о назначении этих консервов. - А я - то ещё соображал: удочка есть, леска с крючком есть, а на что ловить-то... - он поставил кружку, повертел банку в ладони, размахнулся, собираясь запустить её в кусты, но передумал и опустил руку. - Ладно, ещё с мужиками посоветуюсь, как и что, выбросить-то всегда успею, - рассудительно проговорил он и сунул банку в вещмешок. - Полезное дело - языкознание, - смеялся Лева. Раздался гудок приближающегося поезда на Ленинград, они попрощались и побежали к вокзалу. Они стояли в тамбуре одни, о чем-то говорили... О чем? Можно с уверенностью сказать: не о медицинской статистике. И в перерывах между поцелуями Лева наверняка не подсчитывал пульс, поскольку меньше всего тогда думал о количественных показателях. - Знаешь, чего нам не хватает? - шапки-невидимки. Самый большой дефицит, их ведь вообще нет, в принципе... - шептал он, а Клара согласно кивала головой, и радовалась, что наконец-то у него восстановилось настроение. Домой вернулись поздно. В темном подъезде на Петропавловской улице, где жила Клара, жутко кричали кошки. - Может пройдем ко мне? Ты так нравишься бабушке, она зовет тебя Левушкой. - Екатерина Петровна - отличная бабушка, но здесь лучше, - прошептал Лева, - и потом, у кошек прекрасные тенора, а я давно не был в опере, - он засмеялся и привлек её к себе. ...На этом мы и оставим их, оставим целующимися. Лева ещё множество раз будет подниматься по этой лестнице, Клара окажется такой же непоседой, как и он, вдвоем они объездят все недоступные ранее, входившие в состав Финляндии места - Комарово (Куоккала), Репино (Келомякки), Зеленогорск (Териоки). В Зеленогорске у них на взморье появится своя аллея. Прислонившись к бронзовому стволу сосны они будут рассматривать далекий, едва видимый Кронштадт. Будет выпускной бал в Военно-морской медицинской академии, распределение, на котором Леве предложат заниматься в адъюнктуре у Каминского... Будет их свадьба и переезд на Васильевский остров... Многое ещё произойдет, но все это будет уже следствие... А началось все в 1945 году. Именно с послевоенного года жизненная его дорога начнет раскручиваться с той последовательностью, которая и превращает жизнь в судьбу. Лева выбрал дело, которому будет служить все последующие годы, и встретил подругу, которая - тоже всю жизнь - пойдет с ним рядом. Глава IV. УЧИТЕЛЬ Ленинград - город не только военных моряков, но и военных медиков. На огромной территории северо-западнее Финляндского вокзала вдоль улиц Лебедева и Боткина, вдоль Пироговской набережной и проспекта Маркса (ныне Большого Сампсоньевского) рядами тянутся корпуса десятков кафедр и клиник Военно-медицинской академии. Кафедра военно-медицинской статистики размещалась на первом этаже серого безликого здания на улице Боткина (сейчас здание не сохранилось). Рядом была кафедра организации и тактики медицинской службы (ОТМС), на которой уже учился в адъюнктуре О.С. Лобастов, однокашник Льва Евгеньевича по средней школе, коренастый крепыш с крупной головой, большим лбом (фамилия как нельзя кстати шла ему) и добродушными васильковыми газами. - Хоть одна родная душа, - обрадовался Лева, когда в 1947 году ступил на порог Военно-медицинской академии Чувствовал он себя среди сухопутчиков не очень уверенно. - С Каминским жить можно, - успокоил его Олег Сергеевич. - Тебе просто повезло, я бы и сам с удовольствием пошел к нему, если бы не эти ваши математические шарады. Действительно, Каминский любил молодежь и все знали это. Он был одним из тех, кто всегда находил время, чтобы лично проводить занятия с адъюнктами. Вспоминает О.С. Лобастов: "Каминский был прекрасным педагогом. Он умел очень ненавязчиво и в то же время убедительно показать необходимость освоения основ санитарной статистики для специалиста любой отрасли медицины. И не только показать, но и научить. И потом убедиться, что наука пошла на пользу. Мне, например, в качестве зачетной работы пришлось написать критический разбор капитального санитарно-статистического труда "Война с Японией 1904-1905 гг.", изданного в 1914г. в Петрограде. Особенно запомнилась мне необыкновенная эрудиция Каминского, его истинная интеллигентность, любовь к книге, глубокие знания литературы и истории. Однажды среди адъюнктов возникли дебаты в связи с обсуждением прочитанного нами письма А.С.Пушкина к С.А.Соболевскому, где он весьма цинично сообщал о своей "победе" над А.П.Керн. Нас буквально потрясло сопоставление этого письма со знаменитым стихотворением поэта "Я помню чудное мгновенье". И как блестяще потушил Каминский наши эмоции, свободно (буквально как профессиональный пушкинист) ориентируясь в эпохе, нравах, окружении А.С.Пушкина, его настроении и переживаниях." Каминский оказал столь сильное влияние на Льва Евгеньевича - на формирование его кругозора, его научных интересов, стиля работы и общения, что по воздействию его можно сравнить разве что с влиянием отца. Возможно, он чем-то и напоминал Леве отца широтой интересов, эрудицией, увлеченностью своим делом, любовью к истории и литературным разговорам, доброжелательностью и откровенностью. К тому же и отца, и Каминского занимала одна и таже область - социальная медицина, санитарная статистика и демография, методы измерений социально-биологических процессов. Сам Лев Евгеньевич считал его основателем военно-медицинской статистики и с гордостью относил себя к его ученикам. Встреча с Каминским, последующая у него учеба и совместная научная работа сыграли самую решающую роль в судьбе Льва Евгеньевича. Познакомимся и мы с этим человеком. В 1918 году Каминский с отличием заканчивает шестигодичный медицинский факультет Петербургского университета, а с 1920 года принимает активное участие в борьбе с сыпным тифом и вспышкой чумы в Астраханской губернии. Его интересуют количественные закономерности распространения заболеваний, скрытые корреляционные связи между биологическими явлениями. Он самостоятельно изучает математический анализ, теорию вероятностей и математическую статистику и пытается приложить новые знания к оценке показателей заболеваемости. В 1924 году Каминский знакомится с крупным отечественным специалистом в области демографической и санитарной статистики ленинградским профессором С.А.Новосельским и приступает под его руководством к преподаванию курса санитарной статистики в Ленинградском институте для усовершенствования врачей. В 1926 г. выходит первая большая работа Каминского, посвященная социально-гигиеническому и санитарно-статистическому исследованию здоровья рабочего коллектива ("Быт и здоровье железнодорожного рабочего", Л.,1926 г., 198с.). Затем он пишет ещё несколько работ: "Об общих очередных работах санитарной и демографической статистики", "Пути развития русской санитарной статистики" и ряд других. В 1929 году вышла монография Каминского, написанная им совместно с В.И.Бинштоком "Народное питание и народное здравие" с предисловием Наркома здравоохранения СССР Н.А.Семашко. Специальные главы книги были посвящены состоянию питания населения в 1-ю мировую войну, людским потерям России и сдвигам в санитарном состоянии населения. В предисловии Н.А.Семашко писал: "Мы имеем перед собой ценную работу, дающую ясное представление о социально-биологическом влиянии войны на население... Достаточно перелистать страницы, где описываются катастрофические потрясения самих основ социально-биологической жизни народов, чтобы почувствовать, что за сухими статистическими цифрами скрывается море крови и человеческих страданий". Мы подробно останавливаемся на этой книге Каминского, потому что в её контурах проступают истоки многих научных пристрастий Льва Евгеньевича, прослеживается их историческая перекличка: монографии Каминского и книги Льва Евгеньевича "Цена войны". В 1935 году Каминский назначается начальником отдела санитарной статистики Наркомздрава СССР, а в 1937г. защищает докторскую диссертацию на тему: "География и статистика брюшного тифа." В этой работе он писал: "При наличии цифрового материала, особенно в естествознании и медицине при помощи статистических методов удается достигнуть того, что бесформенная масса чисел начинает принимать характер видимых соотношений, измеренных связей между различными явлениями, вероятностных схем, трактующих о случайности или неслучайности рассматриваемых явлений. Вот почему статистическая работа, требующая многочисленных кропотливейших построений, может быть с известным правом сопоставляема с экспериментальными работами." Эти мысли об аналогии с экспериментом также станут близки Льву Евгеньевичу, но он пойдет дальше, к моделированию процессов медицинского обеспечения на основе найденных количественных закономерностей. В Красной Армии Л.С. Каминский оказался следующим образом. В 1942 году в качестве члена ученого совета Центрального института усовершенствования врачей он присутствовал на защите докторской диссертации тогдашнего начальника Главного военно-санитарного управления Красной Армии (ГВСУ КА), грозного Е.И. Смирнова. Смирнов был крупным начальником, был вхож к самому И.В.Сталину и, естественно, что у членов ученого совета вопросов к соискателю не возникло. Какие могут быть вопросы к такому человеку. Но, нашелся один чудак, профессор Каминский, у которого они появились. Он хладнокровно проанализировал несколько статистических показателей из диссертационных таблиц и спросил о статистических критериях. Начальник ГВСУ КА с огромным трудом выпутался из дебрей статистики. А через несколько дней автор каверзных вопросов был приглашен для личной беседы. Е.И.Смирнов с присущей ему прямотой и решительностью заявил Л.С.Каминскому: "Если я оказался неподготовленным по ряду вопросов методологии санитарной статистики, то Вы можете себе представить уровень соответствующих знаний у руководящего состава санитарной службы Красной Армии! Этого больше мы терпеть не можем!" Здесь же Смирнов предложил Каминскому организовать и возглавить в военно-медицинской академии новую кафедру - кафедру статистики. Л.С. Каминский согласился и был призван на военную службу с присвоением звания полковника медицинской службы. В мае - июне 1943 г. он приступил к формированию кафедры. Е.И. Смирнов помог и в укомплектовании новой кафедры специалистами. Так была отозвана из действующей армии доцент Е.Я.Белицкая и назначена на должность преподавателя. Перед новой кафедрой были поставлены задачи усовершенствования военных врачей, в первую очередь руководящего состава медицинской службы начальников медицинской службы дивизий и армий, начальников госпиталей и госпитальных баз по вопросам сбора, обработки, анализа и оценки статистических данных а также первичной подготовки по этим вопросам будущих военных врачей. Предстояло решить множество организационных вопросов, создать и развить научные основы и методологию военно-медицинской статистики как частной военно-медицинской науки. Кроме того, на новую кафедру была возложена помощь Главному военно-санитарному управлению Красной Армии в обработке и статистическом анализе материалов текущей медицинской отчетности, получаемой из действующей армии, а также в подготовке и проведении специальных выборочных военных медико-статистических исследований. К моменту появления Льва Евгеньевича в 1947 году на кафедре, благодаря энергии Каминского, его эрудициии и целеустремленности, были уже и учебные планы, и методические пособия, и многое другое. Каминскому в то время было 58 лет. Это был довольно крупный человек с импозантной внешностью, не очень-то вязавшейся с полковничьими погонами: усы, борода, седеющая голова с большим лбом, за стеклами тонких очков - дружелюбные глаза. Для кадрового полковника выглядел он староватым, и манеры были совершенно не полковничьи. Он и на самом деле был глубоко гражданский человек, теоретик, волею судьбы оказавшийся в военной медицине, приспособивший и узаконивший для её нужд аппарат математической статистики. Он был беспартийный, не любил командного языка, не любил отчитывать людей, не обращал внимания на чинопочитание, был независим и позволял себе нелестные высказывания даже в адрес начальства. Каминский нередко, например, говорил: "Разве могут идти нормально дела в период патологического руководства?", имея в виду, что начальником академии в то время был патофизиолог, а его заместителем по научной работе патологоанатом. Каминскому понравился молоденький старший лейтенант: симпатичное лицо, внимательный, спокойный взгляд, заразительная улыбка, вид его внушал доверие. Да и кто тогда рвался в военно-медицинскую статистику... Значит, решил пойти по стопам отца, а это уже серьезно, здесь влечение седца, чувство долга. Похвально. Даже отказался от святая святых для выпускников Военно-морской медицинской академии - от морской формы. Находчив. На вопрос мандатной комиссии, не жалко ли расставаться с морской формой, ответил: главное - не форма, а содержание. Членам комиссии оставалось только развести руками. Будет работать не за страх, а за совесть, надо только раскрыть ему смысл этой работы. Лев Евгеньевич был в восхищении от своего шефа, выполнял все его рекомендации, осваивал новые для себя области знаний, занимаясь с раннего утра до позднего вечера. - По-настоящему глубоко высшую математику можно освоить только в возрасте до 30 лет. Потом будет поздно. Только молодые мозги способны одолеть всю эту околесицу. Именно поэтому мало людей, глубоко владеющих двумя отраслями знаний. Статистика - превосходный инструмент и для практического врача, и для организатора, и для ученого. Но многие ли пользуются этим инструментом, многие ли знают о его возможностях? Вот мы и должны стать мостиком между медициной и математикой. А вообще, нам, работающим на стыке наук, надо знать как можно больше. Накапливай знания, но не бессистемно, соотноси их, с практикой здравоохранения, - говорил Каминский, и Лев Евгеньевич, привыкший доверять своим наставникам, истово выполнял его советы. Дифференциальное и интегральное исчисление, корреляционный и дисперсионный анализ, теория вероятностей и математическая статистика, - молодой адьюнкт медленно, но упорно постигал их, но чем больше он познавал, тем больше возникало вопросов. Это походило на заколдованный круг. Математиков в то время в Военно-медицинской академии не было, и все вопросы приходилось разрешать самостоятельно, не бегать же поминутно к Каминскому. В то время на лекциях и занятиях со слушателями изучались: предмет и содержание военно-медицинской статистики, организация и этапы медико-статистического исследования, относительные и средние величины, методы изучения связи между явлениями, статистические методы изучения физического развития военнослужащих, статистические методы изучения санитарных потерь войск, медицинский учет и отчетность. Все это - и тоже срочно - надо было осваивать молодому адъюнкту. Помогли лекции, написанные Л.С. Каминским в виде восьми брошюр по важнейшим методическим и прикладным вопросам дисциплины. К тому же, Льву Евгеньевичу , подготовленному по военно-морской медицине, пришлось заново изучать особенности медицинского обеспечения сухопутных войск, организационно-штатную структуру медицинских учреждений, основы оперативного искусства. Служебная литература, естественно, на дом не выдавалась и он просиживал в библиотеках до самого их закрытия. Одновременно он работал над кандидатской диссертацией, тема была новая, связанная с обработкой огромного количества данных о заболеваемости и состоянии здоровья воинов Ленинградского военного округа. А в то время, как известно, не было ещё ни компьютеров, ни даже калькуляторов. Настольный арифмометр и логарифмическая линейка, - вот и весь арсенал. Он приходил домой заполночь и как подкошенный валился на кровать. - Ты знаешь, Масенька, чтобы работать на стыке наук, надо иметь 4 глаза, 4 ноги и восемь полушарий мозга, - говорил он Кларе, засыпая. Почему он с некоторых пор стал звать её Масенькой, она понять не могла, но и не спрашивала: в его голосе было столько нежности, к чему лишние вопросы... Ей и самой теперь доставалось. Мало ей было университета, так она ещё поступила на заочное отделение в Московский институт внешней торговли - нашла отдушину для детской своей мечты о дипломатической работе. Но чтобы там учиться, надо было работать в системе внештогрга, и Клара устроилась в Ленинградскую торговую палату, вначале уборщицей, а потом экспедитором. К 6 утра она мчалась мыть мраморные лестницы и полы Торговой палаты, а к 9 - на занятия в университет. К экзаменам и зачетам в Ленинграде прибавилось такое же количесво экзаменов и зачетов в Москве. Теперь они жили втроем: Лева, Клара и бабушка, на Петропавловской улице в одной комнате огромной коммунальной квартиры. Бабушка Екатерина Петровна только покачивала головой и вздыхала, глядя, как крутится её молодежь. При таком темпе жизни разве могла она рассчитывать на появление внуков, а точнее правнуков... И вдруг эта гонка замедлилась, что-то произошло. А произошло то, что мягкий и терпеливый, позволявший Кларе делать все, что заблагорассудится, Лева, наконец, тоном одновременно и мольбы и приказа (он так умел) заявил: - Я тебе официально, как врач запрещаю подрывать свое здоровье... И как друг советую и умоляю, брось ты эту карьеру уборщицы и дипломата. Тем более, что и он, - Лева показал глазами на её округлившийся живот, терпеть этого не намерен... Клара вздохнула и согласилась, ведь они ждали ребенка. А Лева продолжал страдать от нехватки времени. Он вспоминал о своих планах, которые он обдумал после поступления в адъюнктуру, - изучить историю, искусство, английский язык, стать по-настоящему образованным человеком. Теперь все это отодвигалось на неопределенное время: в сутках было только 24 часа. Быт слушателя, когда-то казавшийся невероятно плотным, теперь выглядел едва ли не отпускным. Они тогда с Кларой ходили в театры, совершали многочасовые прогулки по Ленинграду, изучали музеи. Обо всем этом теперь вспоминалось с удивлением. Оба любили путешествовать и летом они бросались в странствия. В 1948 году уехали в Закарпатье, путевки достались сравнительно легко: район был тревожный, в лесах ещё продолжались бои, поезда прочесывались вооруженными бандеровцами, поэтому охотников на туристский отдых в этих краях было немного. Там на улочках древнего Львова, среди прекрасных гор забывались и математика и английская грамматика... Львов выглядел заграничным городом, с множеством комиссионных магазинов, заваленных невиданными товарами, своеобразно одетым людом. По утрам Лева убегал на базар за овощами и фруктами (Клару подташнивало), и они устраивали витаминный пир. - Внесем свой скромный вклад в статистику рождаемости... - смеялся Лева. Потом уходили бродить по городу. Им было весело и хорошо, они были молоды, полны сил, и даже тревоги того времени - налеты бандеровцев, перестрелки в пригородах воспринимались как часть туристской программы. 17 января 1949 года у них родился сын, которого они в честь отца Левы назвали Женей, и подкатила новая волна забот. Малыш требовал свое, в том числе и по ночам. Они подходили к нему по очереди, качали, успокаивали, но все равно никто не спал. Утром, полусонные они убегали на занятия, с малышом оставалась прабабушка Екатерина Петровна, иногда помогала мама Левы, но она тоже работала. Нужны были две комнаты, чтобы в одной из них можно было по очереди отдыхать и заниматься. Клара систематично и последовательно взялась за дело. Через несколько месяцев после многоходовой комбинации подходящий вариант обмена был найден, и они переехали на Васильевский остров в свою вторую, тоже коммунальную квартиру на углу Большого проспекта и 19-и линии. Когда-то вся она принадлежала царскому адмиралу, но после революции его уплотнили. Красивый зал был разделен тонкой перегородкой на две комнаты: одна принадлежала дочерям адмирала, вторая - Поляковым. Вторая комната Поляковых была относительно тихой, она имела капитальные стены и голоса беспардонных адмиральш сюда почти не долетали. Теперь в одной комнате можно было заниматься и отдыхать ночью, пока в другой один из них успокаивает проснувшегося малыша. Поздними вечерами, притулившись на краю стола. Лева заканчивал диссертацию, а Клара, расхаживая с грудным Женей на руках, твердила английские глаголы. За тонкой перегородкой бранились родственники царского адмирала, за обоями, в ожидании ночной работы таились злобные клопы, а из общей кухни доносились шипение керосинок и запахи вареной картошки и рыбы - для прожорливых адмиральских кошек. Екатерина Петровна переехала с ними же, конечно - подмога, но ведь ей было уже за семьдесят... Спасали организованность и твердость Клары. Она успевала все: в университете не было пропущено ни одного занятия, малыш был накормлен и ухожен, а Лева, пообедав, вовремя отправлялся в библиотеку. Она представляла, как ему трудно приходиться и старалась освободить его от хозяйственных забот. Лева чувствовал, как постепенно налаживается их быт, как появляется - правда редко - свободное время, и - на удивление - они начали делать покупки, значит стали водиться и деньги. В то время Клара уже работала преподавателем английского языка в Кораблестроительном институте. Наконец, Лева завершил диссертационное исследование и сдал работу в ученый совет. В начале 1951 года диссертация была успешно защищена, он было уже хотел вздохнуть с облегчением, но Каминский, поздравив его, сказал: - Ну, Лева, теперь за работу... - За работу? А что же тогда я делал раньше? - В твои годы не следует расслабляться. Вредно. И вообще, тезка, я тебя должен предостеречь... Время сейчас сложное. Наука и работа-единственное спасение для души. Ты где живешь? - На Васильевском острове, - Лев Евгеньевич был удивлен, так Каминский с ним ещё никогда не говорил. И выглядел профессор постаревшим и усталым. Позже Лев Евгеньевич узнал, что Каминский в тот день вернулся с совещания начальников кафедр, на котором громились генетика, кибернетика и другие буржуазные лженауки. Правда, разоблачением занималось всего несколько человек, остальные только переглядывались и отрешенно молчали, будто отсутствовали. - Так вот, - после небольшой паузы продолжал Каминский, - Постарайся создать в себе остров, вроде Васильевского - с дворцами и храмами. И обязательно с разводными мостами, чтобы можно было не пускать посторонних. Таким островом может стать наука. Она не подведет. Наука самодостаточна, она способна принести счастье, потому что включает в себя все, что необходимо человеческой душе. Тот, кто занимается наукой, настоящей наукой, а не словоблудием, тот может быть спокоен, жизнь его оправдана, потому что он служит для блага людей. Наука не предаст. Но наука требует отрешенности, и лучше всего отрешиться от политики, тем более, что это ничего не стоит, Каминский пристально посмотрел на него с какой-то мягкой хитрецой, стекла очков его блеснули. - Без политики человек непредвзято смотрит на мир, сам понимаешь, как это важно для ученого. Политика нужна карьеристам, а ученым - зачем она? Политика - это миф, а наука - это реальность. Ты понял, о чем я говорю? Лева кивнул головой, но в глазах его застыл немой вопрос. - Ты хочешь сказать: удобная позиция - не замечать, что творится вокруг? Нет, Лева, не удобная, а вынужденная. Мы вынуждены так жить, потому что мы обязаны двигать наше дело, нужное людям дело. Развитие идет по спирали, все ещё вернется на круги своя... Но сейчас, несмотря на эту спираль, можно вылететь с работы по элементарной прямой. Понял? Мы обречены жить в мире политики, приходится, никуда не денешься. Только не будь активным, не выступай, не клейми. Власть - это ещё не страна, это ещё не родина. Друг с другом они не коррелируют. Слушай всех, а поступай по совести... Это и будет твой независимый Васильевский остров. Вот так. И не верь тому, кто говорит, что есть буржуазная и социалистическая наука. Наука универсальна, её содержание, её методы едины, как мир. Буржуазная наука, такая же чушь, как буржуазная таблица умножения. И не замыкайся в статистике, иначе все твои замыслы могут выродиться в оторванные от жизни формулы. Старайся получить как можно больше медицинских знаний, особенно по социальной медицине и организации здравоохранения. Лишние знания толковому человеку никогда ещё не мешали. Я бы даже так сказал, что лишних знаний вообще не бывает. И не останавливайся. Находи новые сферы нашему делу, новые направления. Не закисай, размышляй, всматривайся в практическую жизнь, двигайся, держи нос по ветру. Главное - размышляй, думай. Нет размышлений - нет и проблем, нет проблем - зачем тогда наука? Софья Ковалевская сказала: "Поэт должен видеть то, чего не видят другие, видеть глубже других. И это же должен математик". Умная была дама. А теперь впрягайся в учебные занятия и НИРы. Чем меньше у тебя будет свободного времени, тем лучше... Для тебя самого. Эти беседы с Каминским, поглощенность наукой и домашними делами приучили Льва Евгеньевича ценить время. У него был собственный мир, интересные и дорогие ему замыслы, горы недочитанных книг, масса сердечных и семейных радостей. Он был по-человечески счастлив, молод и увлечен постижением нового. Кларе, едва освоившейся после университета на кафедре, было сложнее. Заведующая, воспитанница Смольного института благородных девиц, седая строгая старушка, была шокирована, когда её симпатичная ассистентка, смущаясь призналась перед отпуском, что не сможет 1 сентября выйти на работу, так как ей, к сожалению, именно в это время придется рожать. - Как рожать? Вы что, шутите? Откуда? - заведующая была поражена. Клара, нашившая себе модных широких юбок, кофт-разлетаек, выглядела ничуть не хуже юных десятиклассниц. Заведующая была доброй женщиной, но несмотря на всеобщий кафедральный восторг, декретного отпуска Клара так и не имела. 31 августа 1951 года у Поляковых родился второй сын - Андрей, а первому, Жене было всего 2 с половиной года. Свободного времени не было, они хронически не досыпали. В перерывах между занятиями Клара мчалась домой кормить сына и немедленно возвращалась обратно. Эти вояжи она совершала по несколько раз в день, под постоянном страхом увольнения. С малышами оставалась старенькая и больная прабабушка Екатерина Петровна. А ей иногда и самой требовалась помощь. Пришлось нанимать нянек. Обычно это были девушки из деревень. Пообвыкнув в Ленинграде, они смелели и, либо устраивались на завод, где давали общежитие, либо выходили замуж. Дети часто болели, и тогда Клара и Лева сменяли друг друга, как часовые. Иногда один приезжал с работы на такси, а другой, едва сдав детей, на той же машине отправлялся на работу. Но никто не унывал: они были полны замыслов и сил, любили друг друга, малыши были такие забавные, а впереди была целая жизнь. В 1983 году, вспоминая то время. Лев Евгеньевич говорил мне: - Обстоятельства были таковы, что я крутился, как белка в колесе. Сам за собой не успевал. Да и Каминский не давал скучать. Травля Ахматовой, Зощенко, "ленинградское дело", лысенковщина, - все это для меня проходило словно где-то в стороне. На другой планете что ли. Может быть, это связано с молодым мироощущением, знаешь, с этаким поросячьим оптимизмом. Так уж, наверно, устроен человек в 25 лет. Мир выглядит прекрасным. Да ты сам вспомни себя в этом возрасте... Вспомнил? Ну, назови мне хоть одно партийное постановление... - Пожалуйста, Лев Евгеньевич, - о борьбе с алкоголем. Кажется в 65-м году. Каленым железом и так далее... - Шутник... А у нас, между прочим, на руках было два малыша: два года и четыре. То один заболеет, то другой. А я по командировкам. Как вспомнишь, так вздрогнешь. И вот - дело врачей. Конечно, оно задевало. Но воспринималось как-то несерьезно. Конечно, для тех, кого посадили, это было куда как серьезно, серьезнее не бывает. Но мы-то читали тогдашние газеты... Ну, представь себе, статья называлась "врач-садист". И в ней - про известного всем терапевта, чудесного человека профессора Плетнева... Сущий бред. Я не помню всего, даже автора не помню. Там описывалось, что Плетнев такой садист, однажды даже укусил за голую грудь свою пациентку. Ну, кто мог в это поверить... Все считали, что все это вот-вот прекратиться, уж очень все это напоминало сумасшествие. Мы с Кларой Ивановной просто жили, растили своих ребят и трудились. Да что трудились, мы, как вы сейчас говорите, пахали. Причем с утра до ночи. Так что вся эта истерия в газетах была не для нас... У нас был свой, мир, нормальный. В 1951 году профессорско-преподавательский состав кафедры военно-медицинской статистики насчитывал 5 офицеров. В это число входили и начальник кафедры - профессор Каминский, которому тогда было 62 года, и недавно окончивший на кафедре адъюнктуру 27-летний преподаватель капитан Поляков. Малочисленная кафедра в те годы задыхалась от плановых заданий и научно-исследовательских работ. Лев Евгеньевич, как всегда, активен, и ввязывается в самые громоздкие и горящие темы. Он понимал, это было нужно и ему, каждая работа была связана с практикой. Общение с медицинскими специалистами и руководителями, выявление их информационных потребностей расширяло кругозор, за статистическими показателями вставали реальные медико-биологические процессы и организационные вопросы. Многое дало ему участие в грандиозном труде, посвященном медицинским итогам Великой отечественной войны. Работа была основана на материалах 10-процентной выборки из общего многомиллионного массива собранной военно-медицинской документации за 1941-1945 гг. Статистическая разработка этих материалов позволила получить разностороннюю характеристику ранений и заболеваний военнослужащих за военные годы, особенностей и результатов их лечения, оценить многообразную деятельность медицинской службы. К сожалению, время наложило свой отпечаток на опубликованные в труде статистические данные. В открытом издании, каким являлся "Опыт советской медицины в Великой отечественной войне", тогда не могли быть представлены многие обобщенные статистические показатели, отражавшие величину санитарных потерь и результаты медицинской помощи и лечения раненых. Статистикам пришлось немало потрудиться, чтобы, не вскрывая истинной величины показателей частоты раневых осложнений, летальности раненых и больных, продемонстрировать хотя бы их динамику. Поэтому в труде вместо наиболее ценных показателей частоты, использовались относительные величины распределения (структуры) и наглядности. Примерно, это выглядело так: "Если принять частоту осложнений у раненых в 1-й год войны за 100, то во 2-ом году она составляла у них 75, а в 3-ем году - 68", то есть видно снижение показателя по годам войны, а истинная величина его осталась неизвестной. Возможно именно в этот период, в начале пятидесятых годов и зародилась у него мысль о необходимости более глобального, демографического, всечеловеческого анализа войны. В 1952-1953 годах научная работа Льва Евгеньевича связана с практическим приложением своей диссертации. На основе его исследования были разработаны оценочные таблицы физического развития военнослужащих рядового состава подготовлены три раздела в "Руководство по медицинскому контролю за физическим состоянием, физической подготовкой и спортом личного состава Советской Армии". Была и неожиданная работа: изучение состава больных, лечившихся в академическом клиническом госпитале, статистический анализ исходов лечения. Лев Евгеньевич, как всегда, с жаром взялся за дело. Каминский, понимавший ординарность этой работы, заметил: - Не будь слишком дисциплинированным, Лева. Приказы ведь издают люди, а им свойственно ошибаться... Не торопись. Иногда надо быть слегка ленивым даже... Чтобы не делать лишнего. В 1953-1954 учебном году в академии впервые было проведено 2-х месячное усовершенствование группы офицеров по статистике из медицинских отделов военных округов и окружных госпиталей. Это был первый опыт целевого усовершенствования по военно-медицинской статистике врачей из органов управления и учреждений медицинской службы. В последующем Лев Евгеньевич будет не раз его использовать. В начале 50-х годов Каминский завершал работу над самой крупной своей монографией, в которой он впервые излагал методологические и содержательные основы военно-медицинской статистики. По своему содержанию, назначению и объему книга фактически являлась первым учебником по этой дисциплине. Методологическая её часть была предназначена не только для военных, но и для самого широкого круга врачей всех специальностей. Литература по медицинской статистике - тогда в послевоенные годы была невероятно бедна, и потребность в подобной работе давно назрела. Как ни отгораживался Каминский от политики, она сама, как непрошенная гостья, возникала на пороге. После августовской 1948 года сессии ВАСХНИЛ, на которой с докладом "О положении в биологической науке", одобренным ЦК ВКП(б), выступил академик Т.Д. Лысенко, издание подлинно научных работ по использованию математики в медицине и биологии стало почти невозможным. Под предлогом борьбы с идеализмом сессия объявила лженаучной хромосомную, вероятностную теорию наследственности, осудила "вейсманизм, менделизм, морганизм". Выдвинутый сессией тезис "наука - враг случайностей" стал тормозом исследований закономерностей, которые постигаются при статистическом изучении массовых явлений. Биометрия - научное направление, нацеленное на применение количественных методов в биологии, - подверглась критике за использование "идеалистических" методов Гальтона, Пирсона и других ученых. Наступление на статистику предпринималось и в социально-экономической сфере. Отрицался её вероятностный характер, подвергалась сомнению сама необходимость использования её методов для изучения общественных явлений. В какой-то мере негативное отношение к применению количественных методов в медицине коснулось и Военно-медицинской академии. В период разгула лысенковщины военно-медицинская статистика была исключена из состава предметов, изучавшихся на лечебно-профилактическом факультете. Вместе с тем в число предметов, подлежавших изучению адъюнктами и аспирантами академии всех специальностей, был включен и преподавался много лет так называемый советский творческий дарвинизм. Критически относились к применению статистических методов в медицинских исследованиях отдельные ученые и в академии и даже на кафедре военно-медицинской статистики. Профессор Е.Я.Белицкая выступила против использования несвойственных, по её мнению, советской статистике и заимствованных из "буржуазной статистической англоамериканской школы" приемов и критериев. Она же протестовала против применявшихся Каминским международно признанных математических обозначений статистических величин. Коллектив кафедры разделился на два лагеря. Каминского поддерживал Лев Евгеньевич и преподаватель М.И.Шебшаевич, Белицкую - старший научный сотрудник Н.Т.Литовченко. В 1954 году после одного из кафедральных совещаний, на котором Л.С.Каминский выступил с изложением метода дисперсионного анализа, Е.Я.Белицкая объявила его буржуазным перерожденцем и направила докладную записку начальнику академии с требованием "изгнать из академии беспартийного начальника кафедры, являющегося последователем англо-американской прогнившей насквозь школы статистиков". Каминскому надо было обладать немалой смелостью, чтобы включить в свое "Пособие" солидную главу "Меры точности средних величин и статистических коэффициентов", в которой для оценки различия между показателями использовались критерии, предложенные зарубежными учеными (фамилии их, правда, не указывались). Возможно, именно для того, чтобы избежать лишних нападок на свой труд, Л.С.Каминский назвал его "Пособием", а не учебником. Книгу издало Военно-медицинское управление МО, где Каминский пользовался огромным авторитетом, тем самым она как бы приобретало официальный статус и нападки на его автора временно прекратились. Наступило затишье. Гром грянул осенью 1954 года. Вначале, 30 августа 1954 года вышло постановление Совета Министров СССР и Центрального Комитета КПСС "Об улучшении подготовки, распределения и использования специалистов с высшим и средним специальным образованием", а в сентябре - одноименный приказ Министра высшей школы, изданный в развитие этого постановления. Документы предусматривали перестройку высшей школы и приведение профиля специалистов в соответствие с новыми задачами экономики и культуры. Пути к созданию специалистов широкого профиля виделись авторам Постановления в ликвидации дробности узких специальностей, в укрупнении кафедр и факультетов, устранении многопредметности в преподавании. В порядке реализации руководящих указаний, и надо полагать, по настоянию командования академии, Главное военно-медицинское управление МО СССР приняло решение об объединении нескольких теоретических кафедр. Кафедру военно-медицинской статистики было предложено расформировать, часть её преподавателей переводилась на кафедру ОТМС, чтобы обеспечить преподавание предусмотренных учебных вопросов. Кафедра ОТМС была преобразована в кафедру организации медицинского обеспечения войск (ОМОВ), ставшую преемницей не только кафедры ОТМС и военно-медицинской статистики, но и влившихся в неё кафедр военно-медицинского снабжения и истории медицины, также прекративших самостоятельное существование. Для преподавателей военно-медицинской статистики на кафедре ОМОВ были выделены две должности, старшего и младшего преподавателей, на которые оказались принятыми полковник медицинской службы профессор Е.Я.Белицкая и кандидат медицинских наук майор медицинской службы Л.Е.Поляков. С ними был также переведен адъюнкт подполковник медицинской службы К.В.Лашков. Профессор полковник медицинской службы Л.С.Каминский был уволен в отставку. В неофициальных беседах с сотрудниками кафедры, в своих личных письмах профессор Л.С.Каминский, анализируя причины ликвидации кафедры военно-медицинской статистики, указывал среди них на недооценку военно-медицинской статистики руководством военно-медицинской академии, описательную медико-биологическую направленность мысли руководителей академии, незнакомство со статистикой на многих экспериментальных и клинических кафедрах, что определило недооценку её как предмета преподавания и науки некоторыми членами ученого совета академии. Теперь, по прошествии многих лет становится все более очевидным, что в ликвидации кафедры значительную роль играли более прозаические причины. Независимое поведение и беспартийность Каминского, его гражданский лексикон, его неуступчивость в принципиальных методологических вопросах, его острый полемический тон и саркастические замечания в адрес начальства - все это делало его фигурой неудобной и нежелательной. Малочисленная кафедра доставляла слишком много хлопот командованию и политотделу академии. Расхождения между профессорами Е.Я.Белицкой и Л.С.Каминским по ряду методологических вопросов военно-медицинской статистики порой достигали состояния открытого конфликта, причем конфликта с политической окраской. Расформирование кафедры было наилучшим вариантом избавления от хлопот и непонятных идей. Нет беспокойного профессора - нет и проблем. Военно-медицинская статистика потеряла, по существу, статус самостоятельной дисциплины, стала рассматриваться как придаток организации и тактики медицинской службы. Каминский в 1956 г. был принят на должность профессора кафедры статистики и учета Ленинградского университета, где и работал до конца своей жизни. Он продолжал активную творческую деятельность, в частности опубликовал известную врачам монографию "Обработка лабораторных и клинических данных" Л., Мед-гиз, 1959. А всего им было опубликовано более 200 научных работ, в том числе около 20 монографий. Для Льва Евгеньевича расформирование кафедры и уход из академии Каминского были тяжкими ударами. На глазах, по чьему-то щучьему велению рушилось дело, которому он решил посвятить всю жизнь, дело его отца... Каминский, заметив состояние своего ученика, усадил его напротив себя, разлил по стаканам чай и, отхлебывая, заговорил мягким, домашним тоном. Словно ничего не случилось. Слова его Лев Евгеньевич запомнил на всю жизнь. - Не воспринимай это как трагедию, Лева. Просто сделай для себя выводы, на будущее. Я сам виноват. Если бы я был терпелив, дипломатичен, вступил бы в партию, кафедра возможно и сохранилась бы. А может быть и нет. Не будем гадать. Любая отрасль науки вырастает из объективных потребностей. Ее существование объективно обусловлено. Ее не отменишь ни приказами, ни постановлениями, как нельзя отменить вселенную. Все ещё вернется. Запомни это и не теряй времени. Выбери себе направление по душе... Пусть оно будет трудным, но чтобы оно нравилось тебе самому. Кажется Вернадский сказал: хорошо и долго работать можно только над тем, к чему лежит сердце и влечет мысль. Надо, чтобы наука стала для тебя чем-то вроде хлеба насущного, вроде кислорода. Тогда она сама по себе может дать ощущение счастья. Читай только то, что будит мысль, что толкает к размышлениям. Иначе у тебя просто не будет хватать времени. Займись новым - кибернетикой, информацией. Чем наши показатели не информация? В кибернетике вероятностный математический аппарат, ты его знаешь. Я оставляю тебя полпредом нашего дела. Не ругай Белицкую, она неплохой специалист, но поражена вирусом идеологической борьбы и все видит, как в кривом зеркале. А Лашков - хороший парень, вот с ним и дерзайте. И никогда не отступай, Лева. Не сдавайся. Никогда не уходи в отставку сам. Не доставляй противникам такого удовольствия, пусть посуетятся, пусть покажут свои истинные рожи. Науку задавить не так-то просто. Будь оптимистом. Собаки лают, но караван идет. Лева, ведь мне уже 66 лет, это не так уж и мало. И довольно грустно. И поверь мне: единственное утешение в такой ситуации - когда чувствуешь, что рядом с тобой идет молодой и толковый парень, в которого ты веришь и в которого ты можешь вложить интерес к своему делу. Это очень приятно, поверь. Когда-нибудь ты поймешь, что в жизни важно не только найти самого себя, но и своего ученика. Знаешь, почему курские соловьи стали петь как все? Поучительная история. Когда-то у них были необыкновенные, оригинальные переливы. Кто пел особенно хорошо, очень ценились, и их стали отлавливать. А соловьи учатся петь друг у друга, подражают лучшим. И вот постепенно, когда перевелись мастера, молодым стало не у кого учиться. Сейчас курские соловьи поют, как все. Вот так-то... Лев Евгеньевич не терял связь с учителем и после его увольнения. Они регулярно встречались семьями, обменивались замыслами и печатными работами. Каминский введет Льва Евгеньевича в круг ленинградских и московских статистиков и демографов, познакомит с многими выдающимися людьми. Лев Евгеньевич оправдает его надежды и после смерти своего учителя по существу займет его место в ряду наиболее крупных советских ученых в области санитарной статистики и демографии. Он станет главным специалистом Министерства обороны по военно-медицинской статистике и кибернетике. Удастся ему восстановить в академии и кафедру, теперь уже в новом качестве, но это произойдет только через двадцать лет. В 1988 году я заехал к Льву Евгеньевичу в Ленинград, и застал его за письменным столом. В то время он работал над книгой о Каминском и как раз просматривал его печатные труды. - Вот, посмотри, обязательно посмотри, какой диапазон интересов! Нет, я тебе сам почитаю, - Лев Евгеньевич усадил меня к столу и начал читать: - "Жгучие вопросы врачебной жизни". "Сельские врачи и грядущая смена". "Классификация военных потерь". "Статистика в деятельности госпитального врача"."Биометрия в медицине". "Вымирание народов". "Статистика и медицинская география". "О применении геометрической средней в биологии". И он не разбрасывался, просто он много знал. Энциклопедист. И кибернетику он одним из первых заметил, только времени на неё у него уже не было. А знаешь, кто первый обосновал и предложил делать медицинский отчет за фронтовую и армейскую операцию? Не за календарный месяц, а именно за операцию? Каминский. Признайся, не знал? Считал, наверно, какой-нибудь полководец-отэмээсник придумал? Нет, придумал это наш брат, статистик Каминский. - Не знал, Лев Евгеньевич. - Историю надо знать, дорогой мой. Ведь история любой науки вовсе не перечень фактов и идей, расставленных во времени. Это история ученых, их исканий, достижений и неудач. Это, дорогой мой, история людей, - сказано это было мягко, между делом, но запомнилось навсегда. Он помолчал несколько мгновений и вздохнул: - Как летит время! Неужели все это уже история? "Как нам бороться с ужасом, который был бегом времени когда-то наречен?" - он окинул взглядом заваленный папками бумаг стол, стопки книг, покачал головой и улыбнулся: Надо работать. Работать - только так можно перебороть время. Другого пути просто нет. На всю жизнь Лев Евгеньевич останется верным своему учителю, будет помогать его семье, добьется издания в "Медгизе" его избранных работ, напишет к столетию его рождения биографическую книгу о нем, организует и с блеском проведет 2 научные конференции, посвященные одна - 90-летию (1979 год) и вторая - 100-летию (1989 год) со дня рождения Каминского. На конференции съедутся специалисты Ленинграда и Москвы, в основном молодежь, а Лев Евгеньевич будет сидеть за столом президиума и поощрительно кивать головой во время их докладов. Запомнилась конференция 1979 года. Выступали и молодые адъюнкты и маститые ученые, многие из которых участвовали в разработке многотомного труда "Опыт советской военной медицины в Великой Отечественной войне." Они вспоминали, что статистическая обработка результатов лечения раненых и больных выполнялась под методическим руководством Л.С.Каминского (данные из историй болезни переносились на специальные карты и в дальнейшем подвергались статистической обработке; при этом перенос данных на карты был огромным по трудоемкости делом). На конференции прозвучала интересная мысль, её высказали многие участники той грандиозной работы: если бы Л.С. Каминский пришел в военно-медицинскую службу не в 1943 году, а в 30-е годы, истории болезни и другие медицинские документы были бы иными - менее трудоемкими, более достоверными и нацеленными на будущие научные разработки. Глава V. КИБЕРНЕТИКА. Весной в Ленинграде вспыхнула эпидемия детского полиомиелита. Заражались им легко, как гриппом, а последствия оставались страшные параличи, инвалидность. На работе у Клары Ивановны ходили жуткие слухи. Раньше они всей семьей, в том числе и малыши по выходным отправлялись в общественную баню (в их доме не было ни ванны, ни горячей воды). Когда Лев Евгеньевич, перехватив сумку на плечо и взяв малышей за руки, подходил к бане, ребята млели от восторга, ведь там была и заветная парилка с вениками. Теперь эти походы с детьми придется на время прекратить, решила Клара Ивановна. Вечерами, встречаясь дома, Лев Евгеньевич и Клара Ивановна с тревогой смотрели на ничего не подозревающих малышей. Решили найти няню и отправить с ней детей куда-нибудь подальше от опасных контактов, за город. Бабушки Екатерины Петровны теперь не было, она умерла в 1954 году. После долгих поисков удалось снять квартиру в Рощино, дачном поселке в часе езды от Ленинграда в сторону Выборга. Перевезли туда детей и молоденькую няню. Теперь после работы два - три раза в неделю Кларе Ивановне приходилось мчаться на Финляндский вокзал, где её ждал Лев Евгеньевич. В ближайших магазинах они накупали продуктов и ехали в Рощино. Там уже в полной тьме, навьюченные брели под дождем и ветром к небольшому домику, где их ждали два веселых гвардейца - 6-летний Женя и 4-летний Андрей. Няня помогала разобрать и приготовить продукты. Потом все ужинали, играли, иногда они оставались ночевать, но среди недели чаще всего уезжали обратно в Ленинград, иначе утром не успевали на работу. По выходным гуляли в густом сосновом бору, за деревьями ветра не было, они снимали тужурки и Лев Евгеньевич устраивал спортивные соревнования. Клара Ивановна слушала их довольные вопли, треск кустов, визг и чувствовала себя среди смолистого воздуха на седьмом небе. Нянечку на выходные они отпускали. Так прошла весна, ребята окрепли, не простужались, даже покрылись загаром. Хозяин дома, пожилой мужчина, с протезом вместо левой ноги, встречая их, нагруженных провизией качал головой: - Че вы такое возите, какой такой корм, - он показал в сторону няни, у неё швы на платье лопаются, и щеки со спины видать. Однажды они вернулись на Васильевский сравнительно рано, часов в десять вечера. С Невы дул сырой пронизывающий ветер. В свете фонарей блестели весенние лужи. Перед ними, подняв воротник пальто и вобрав голову в плечи, ссутулившись неторопливо шел мужчина. Поравнявшись с их домом, он поднял голову, посмотрел на освещенные окна и, насвистывая, направился к парадному. Клара, схватив Леву за рукав, остановилась, и зажала ладошкой рот, давясь от смеха. - Ты что, Мася? - удивился Лева. - Ты знаешь, кто это? Ты знаешь, что он насвистывал? Лева с недоумением покачал головой. - Наш сосед! И свистел он "Я - Аршин-Малалан, хожу по дворам". Лева остановился, недоверчиво покачал головой и вдруг сам разразился хохотом. Сосед их, муж адмиральской дочери, по профессии химик, был в то же время большим любителем классической музыки и часто пел вместе с дочкой арии из опер. Пианино стонало за тонкой перегородкой, и Женька, который называл эту комнату музыкальной шкатулкой, оставаясь один, чтобы заглушить надоедливые гаммы, включал пластинку с арией Аршина-Малалана. Сосед эту мелодию терпеть не мог и не раз жаловался Поляковым на проделки их старшего сына. Клара ругала малыша, но оставаясь один, тот упорно заводил свою пластинку. И вот теперь, мелодия, наконец, так въелась в соседа, что он стал насвистывать её даже на улице. - Ну, Женька, достал мужика... До печенок... Рефлекс, дрессировка... Ну, экспериментатор... Надо сменить пластинку, иначе он сведет его с ума, бормотал Лев Евгеньевич, вытирая выступившие от смеха слезы. Дома, рядом с Кларой и ребятами он забывался, а утром, по дороге в академию его вновь одолевали тягостные мысли. Работа на новом месте не клеилась, после разгрома кафедры военно-медицинской статистики их осталось трое: профессор полковник медицинской службы Е.Я.Белицкая, он сам кандидат медицинских наук майор медицинской службы Л.Е. Поляков и адъюнкт подполковник медицинской службы К.В.Лашков. Вот и все статистическое войско. А ведь они должны были обеспечить выполнение плановой учебной нагрузки и всей профильной исследовательской работы. А жизнь круто менялась и в стране, и в армии. Был осужден культ личности, началась демократизация общественной жизни. Возникали все новые научные направления и технологии. В то время Вооруженные Силы СССР перешли к боевой подготовке с учетом возможного применения вероятным противником оружия массового поражения. Руководство кафедры (А.Н.Григорьев, М.Ф.Войтенко) рассматривай вопросы военно-медицинской статистики как сугубо прикладные к курсу ОТМС. Количества часов на её преподавание неуклонно сокращалось. Преподаватели статистики стали привлекаться к проведению самых невероятных занятий, например, к обучению первокурсников работе санитарами на поле боя. Все это постепенно не могло не привести к снижению уровня математической подготовки курсантов и слушателей. Лев Евгеньевич понимал, что на фоне научно-технической революции рано или поздно это положение должно измениться и, чтобы не терять времени, переключился на исследовательскую работу и изучение кибернетики. Наиболее крупной разработкой в этот сложный период явилась подготовка нового "Наставления по медицинскому учету в Советской Армии и Военно-Морском флоте на военное время", новых классификаций и номенклатур боевых поражений, болезней и травм, а также форм документов медицинской отчетности военного времени. Чтобы оценить эту работу, следует учесть, что к середине 50-х годов медицинская служба не имела системы медицинского учета и отчетности, отражавшей новые требования, связанные с появлением оружия массового поражения и изменением структуры санитарных потерь. Работа по созданию новой системы медицинского учета и отчетности, была начата в середине 50-х годов. Разрабатывались новые варианты классификаций и номенклатур боевых поражений и болезней для условий военного времени. Самое непосредственное участие в этой работе принял и Лев Евгеньевич. С участием клинических специалистов, в ходе дискуссий были переработаны практически все формы медицинских документов. Разработанные проекты включали: медицинские донесения, ежемесячные сведения и медицинский отчет за боевую операцию. В проект медицинского отчета за боевую операцию были включены предложения из диссертационной работы К.В.Лашкова. Именно в этот период наступило профессиональное и человеческое сближение Льва Евгеньевича с его будущим бессменным заместителем и единомышлеником Кириллом Владимировичем Лашковым. Мы ещё не раз будем встречаться с этим человеком на страницах книги, поэтому познакомимся с ним. Кирилл Владимирович родился в г.Омске в 1921 году. В 1939 г. он поступил в Омский мединститут. После окончания 3-го курса был принят на военный факультет при 2-ом Московском мединституте, эвакуированным в то время в Омск. Окончил военфак в апреле 1943 года и до конца войны служил на фронте врачом отдельной части. После войны проходил службу в воинских частях, был врачом-статистиком окружного военного госпиталя, старшим офицером, офицером по статистике военно-медицинского отдела военного округа. В 1954 году поступил в адъюнктуру к Каминскому. Худощавый, крепкий сибиряк, с тонким интеллигентным лицом, был и романтиком, ценившим в науке красоту и блеск ума, и в то же время - трезвым практиком с фронтовым и послевоенным девятилетним опытом работы. Увлекающиеся натуры, Лев Евгеньевич и Лашков с полуслова понимали друг друга, осваивая притягивающие их новые области знаний, при этом Кирилл Владимирович безошибочно чувствовал перспективность или бесполезность для практической военной медицины той или иной новой идеи. Они прекрасно дополняли друг друга - имеющий огромную теоретическую подготовку Л.Е.Поляков и войсковой практик К.В.Лашков. В сентябре 1958 года проект наставления и другие материалы обсуждались на Ученом совете академии с участием представителей некоторых военных округов и флотов. Основные положения, содержавшиеся в докладах и проекте решения, получили положительную оценку большинства участников. Некоторые высказали сомнение в целесообразности предложенных документов. Были и курьезы: один крупный начальник предложил сжечь все эти бумаги вместе с их составителями. Другой - заместитель главного хирурга заявил, что все эти статистики и математики должны заниматься своими формулами и не лезть в хирургию. К удивлению Лашкова, поднялся майор Л.Е.Поляков и не смотря на то, что перед ним был генерал, возразил довольно резко: - Как же вы без документов обеспечите преемственность и последовательность медицинской помощи на отдельных этапах? Как вообще можно себе представить этапное лечение без медицинских документов? И как вы проанализируете результаты своей работы? Вы можете объяснить, товарищ генерал? Генерал удивленно повернулся и посмотрел на майора как на неизвестное экзотическое существо. - И никто не сможет, - не унимался Лев Евгеньевич. - И возражение против нормального учета можно объяснить только предрассудками. Есть хорошее высказывание: "В науках прикладных доступ к правде затруднен не одними только научными препятствиями, но и обыкновенными человеческими предрассудками". - Все это громкие слова, товарищ майор, и сбавьте тон. - Извините, товарищ генерал... Это сказал Пирогов, он заботился не только о хирургах, но и о раненых. - Войтенко, уйми своего майора, что он раскипятился, - неожиданно сдался генерал. С тех пор Лашков зауважал Л.Е.Полякова, которого он раньше в глубине души считал главным образом теоретиком. Еще более их сблизило изучение кибернетики. Новая наука и информационная технология развивались буквально на глазах. В 1948 года вышла в свет знаменитая книга Норберта Винера "Кибернетика, или управление и связь в животном и машине", в которой он показал, что управление и регулирование объективно существуют в системах любой природы: в технических, биологических и социальных. Без управления и регулирования система перестает быть системой и рассыпается на части. Он раскрыл значение информации, без которой невозможно управление. Оказалось, что информация ведет себя по своим законам, отличным от законов сохранения материи и энергии, она растет, увеличивается, накапливается... Это не укладывалось в стандартные схемы и забеспокоило политиканствующих философов. Они-то и постарались создать представление о киберенетике, как о "реакционной лженауке, форме современного механицизма, которая является не только идеологическим оружием империалистической реакции, но и средством осуществления её агрессивных военных планов". Однако, как это не раз случалось с новыми идеями, политические ярлыки смогли лишь замедлить шаги новой науки, но предотвратить её шествия они были не в силах. А многих она именно потому и заинтересовала, что её проклинала официальная философия. Кибернетические идеи давно витали в российском воздухе. Иначе она не смогла бы так быстро развиваться в нашей стране. Уже в 1954 году была переведена на русский язык и издана книга У.Р. Эшби "Введение в кибернетику" с предисловием академика А.Н. Колмогорова. С середины пятидесятых годов начинается широкая публикация научных работ, посвященных кибернетике и электронным вычислительным машинам. Знакомство Льва Евгеньевича с кибернетикой показало, что её основные положения: об общности принципов управления, о роли информации в управлении и возможности её измерения, о применении электронных вычислительных машин, - являются фундаментальными для развития теории управления медицинской службой. Да и практический врач тоже мыслит вероятностно, при дифференциальной диагностике он интуитивно выбирает наиболее вероятный диагноз. Положения кибернетики имели самое прямое отношение к сбору, передаче, обработке и анализу статистических данных. Именно поэтому специалисты по военно-медицинской статистике Л.Е.Поляков и К.В.Лашков были в числе тех, кто впервые в академии приступил к исследованию путей приложения кибернетики к военной медицине. Среди статистических таблиц все чаще появляются схемы сбора, обработки и использования информации. Постепенно закладываются новые подходы к обработке и анализу военно-медицинских данных и их подготовке для решения задач на ЭВМ. Определяются и уточняются вопросы использования ЭВМ в различных областях военной медицины. Освоение кибернетики было расширено при выполнении комплексных НИР. Кроме Военно-медицинской академии в них участвовала Военная академия тыла и транспорта. Совместные работы и контакты с программистами и математиками этой академии взаимно обогощали и медиков и представителей точных наук. В печати появляются работы, посвященные использованию ЭВМ и методов кибернетики в военной медицине. Среди авторов самых первых публикаций по этой проблеме в военно-медицинской (и в отечественной медицинской литературе вообще) - Л.Е.Поляков и К.В. Лашков. Ряд статей, посвященных перспективам использования достижений кибернетики в здравоохранении, был опубликован Л.Е.Поляковым в 1960-1961 гг. В конце пятидесятых годов Норберт Винер в интервью Для американского журнала "Юнайтед Стейтс Ньюс энд Уорлд Рипорт" на вопрос, как в Советском Союзе используют кибернетику, ответил: "Общее мнение - и оно идет от самых разных лиц - таково, что они отстают от нас в аппаратуре... Они впереди нас в разработке теории автоматизации". Это опережение в теории, и отставание в аппаратуре сохранится на много лет, в том числе и в медицинской кибернетике, и Лев Евгеньевич не раз сокрушался по этому поводу. Многое из его идей и предложений его сотрудников и учеников так и осталось на бумаге только по этой причине. Идеи кибернетики осветили в медицинской статистике неожиданные грани, раскрыли перед ней новые возможности. Лев Евгеньевич остро чувствовал это. - Чтобы хорошо понять что-то, надо сесть и самому написать об этом книгу, - решил он, и вместе с таким же энтузиастом кибернетических идей начальником опытно-вычислительного центра доцентом К.Я.Журковичем и профессором - А.С. Георгиевским, засел за монографию. Это была одна из первых в стране книг о роли кибернетики в здравоохранении. Она увидела свет в 1966 году. Лев Евгеньевич всегда с удовольствием вспоминал тот период. Физики спорили с лириками, математики загадочно молчали, а философы поучали, растолковывая ученым, какой должна быть истинная наука. Лев Евгеньевич чувствовал, как его постепенно втягивает в водоворот новых идей. Уже в 80-е годы он рассказывал: - С одной стороны ЭВМ словно созданы для обработки медико-статистической информации, как комбайн для поля. С другой, - уж очень они тогда были маломощные и капризные. Ламповая ЭВМ "Урал-2" в 1959 году - да её сейчас даже представить себе трудно! Мастодонт, вот с таким интеллектом, - он показывал кончик мизинца и продолжал: - Она едва умещалась в машинном зале площадью 100 квадратных метров. Металлические конструкции, похожие на стеллажи, нафаршированные тысячами электронных ламп. Ряды таких стеллажей с красноватыми огоньками. Между ними постоянно бродила дежурная бригада, отыскивая перегоревшие лампы. Вентиляционные установки, потому что все это неимоверно нагревалось, кабели, короба... Программирование в кодах машин... Страшное дело. Спустя 15 лет ЭВМ "Минск-32" казалась чудом, и все-таки все ещё нужен был машинный зал. Он напоминал настоящий цех: шкафы с центральным процессором и оперативной памятью, лентопротяжки накопителей, устройства ввода-вывода, штабеля перфолент... Сейчас компьютеры, превосходящие их в десятки раз, умещаются на письменном столе или в кейсе... И все это произошло на наших глазах... Непостижимо, - он поднимал брови и восторженно уставлялся на слушателей. Наряду с освоением кибернетики Лев Евгеньевич в этот период упорно работал и над решением чисто военно-медицинских проблем. Вместе с К.В.Лашковым они участвовали во всех исследовательских учениях, проводившихся Начальником Тыла ВС и начальником Главного военно-медицинского управления МО, отрабатывалась система медико-статистических показателей, отражающих деятельность медицинской службы в условиях современных боевых действий. Не прекращал Лев Евгеньевич работ и по традиционной тематике. Он часто повторял, что лучший способ глубоко разобраться в науке - это изучить историю её становления. Сам он, несмотря на занятость, находил время для исторических исследований и активно работал в Ленинградском научном обществе историков медицины. Его работы того времени дают яркое представление о его увлеченности историей. К 1961 году научное направление, которым занимался Лев Евгеньевич, оказалось на острие научно-технического прогресса. Киберенетику теперь связывали с достижениями в космосе, полетом Гагарина, с техническим прогрессом. И в то же время в Военно-медицинской академии оно пребывало в организационно зачаточном состоянии. По-настоящему ею занимались только Л.Е.Поляков, К.В.Лашков да начальник опытно-вычислительного центра К.Я.Журкович. В то же время не было сомнения, что успешное решение задач, стоящих перед военно-медицинской статистикой и кибернетикой, может быть достигнуто только при получении этими науками самостоятельного развития. Положение выглядело абсурдным. Именно в этот момент происходит смена руководства ЦВМУ МО, начальником которого в ноябре 1960 года становится генерал Д.Д.Кувшинский. Почти одновременно с кафедры ОТМС в 1960 году уходит М.Ф.Войтенко, вместо него заместителем начальника кафедры назначается доцент полковник медицинской службы Н.Г.Иванов, в 1961 году ставший её начальником. Отношение к военно-медицинской статистике и кибернетике резко меняется к лучшему. "Ну как после этого не учитывать в науке субъективный фактор. Да вся история нашей кафедры - это сплошная борьба с субъектами и субъективизмом", - смеялся потом Лев Евгеньевич. В апреле 1961 года им подготовлена и представлена начальнику ЦВМУ МО подробная докладная записка "О состоянии и перспективах работы в области военно-медицинской статистики и кибернетики" и рапорт командования академии о необходимости восстановления кафедры военно-медицинской статистики, с включением в преподавание и научные исследования вопросов кибернетики. В рапорте была обоснована также необходимость иметь в воссоздаваемой кафедре опытно-вычислительный центр для использования вычислительной техники в учебных целях и научно-исследовательской работе. Предлагался ориентировочный штат кафедры и расчет необходимых для неё технических средств. И вот директивой Заместителя Министра обороны - Начальника Тыла ВС СССР от 3 октября 1961 года в академии была учреждена кафедра военно-медицинской статистики и кибернетики с опытно-вычислительным центром. Исполняющим обязанности начальника кафедры был назначен преподаватель кафедры ОТМС доцент подполковник медицинской службы Л.Е.Поляков. 14 лет в академии не прошли для Льва Евгеньевича даром. К тому времени он, не просто доцент, он признанный ведущий специалист в области военно-медицинской статистики и кибернетики, автор более 40 научных работ, из которых более 20 опубликованы в общесоюзных научных журналах и сборниках. Он выступает с сообщениями и докладами в Военной академии тыла и транспорта, в Ленинградском государственном университете на совещании по применению математических методов в биологии, на 1 Всероссийском съезде гигиенистов и санитарных врачей, на научных конференциях НИИ социальной гигиены и организации здравоохранения имени Н.А.Семашко. Теперь у него масса приятелей на теоретических и клинических кафедрах, он консультирует адъюнктов и соискателей по статистической обработке результатов исследований. Заряженный на общение, приветливый и улыбающийся, он всегда готов прийти на помощь своими знаниями. Его признают, считают своим, для всех он - работяга, "многостаночник", знает массу сложнейших вещей, разбирается в ОТМС, малопонятных тогда кибернетике, теории информации и вычислительной технике. Поэтому не удивительно, что именно его и назначают начальником новой кафедры. Если основоположником военно-медицинской статистики в её, так сказать, чистом виде был Л.С.Каминский, то объединить довольно абстрактные для управления медицинской службой идеи кибернетики с медицинской статистикой, сделать её информационным обеспечением автоматизированных систем удалось именно Л.Е.Полякову. Существующее сейчас новая научно-практическая область военной медицины - автоматизация управления медицинской службой, слитая с медицинской статистикой как частью информационного обеспечения своим рождением и развитием несомненно обязана именно ему - Льву Евгеньевичу Полякову. На должность старшего преподавателя, фактически своего заместителя, он приглашает младшего научного сотрудника кафедры ОТМС кандидата медицинских наук подполковника медицинской службы К.В.Лашкова. На должность "гражданского" доцента был переведен старший научный сотрудник Военно-медицинского музея Министерства обороны кандидат медицинских наук Б.И.Игнатович. Начальником опытно-вычислительного центра кафедры назначили доцента полковника медицинской службы К.Я.Журкович. Лев Евгеньевич был весел, горд, полон энергии и замыслов. Однако проза жизни брала свое. Теперь перед ним встали многочисленные хлопоты по формированию коллектива, учебных планов, определению материальной и технической базы кафедры. Кроме того, надо было просто "выбивать" себе помещения. Несколько комнат было выделено на первом этаже главного здания академии, рядом с рентгенотделением центральной поликлиники. Здесь кафедре удалось оборудовать один учебный класс, кабинет начальника кафедры, преподавательскую, лаборантскую, складское помещение. Начальнику опытно-вычислительного центра досталась комната с установленным в ней рентгеновским аппаратом, убрать который начальник поликлиники категорически отказался. ... Забот было много, но это были приятные заботы! Свободного времени не прибавляли, и все-таки при любой возможности он мчался домой. Ребята подросли, меньше болели, сказались-таки его с Кларой Ивановной усилия, все эти дачи, купания, вылазки в лес, пробежки и парилки. Пока Лев Евгеньевич занимался теорией управления, Клара Ивановна взяла управление их семейным кораблем на себя. Кибернетика происходит от греческого слова кормчий. Дома кормчим была она, с той лишь разницей, что она сама же и выполняла большинство своих замыслов. Домашняя кибернетика оказалась не менее сложной, чем научная. Она продумывала и бюджет, и ежедневное меню, закупала продукты, готовила, мыла посуду, контролировала уроки, подталкивая и распекая ребят. Она подумала, раз они мало видят отца, хорошо ли будет, если в эти редкие часы, он ещё и будет их ругать. Поэтому все неприятные элементы воспитания: наказания и выговоры она взяла на себя. А он остался добрым папой: приносил им книги, привозил из командировок марки и диковинные значки. Женя был филателистом, а Андрей - нумизматом, так она решила, чтобы ребята не ссорились. Он учил их плавать, боролся с ними на берегу, при этом стоял такой визг и шум, что Клара улыбалась и думала: да ведь у неё трое детей, как же она не замечала раньше - два мальчика и один доцент. К сожалению, 1961 год был омрачен большим горем - 13 мая в Москве на 56 году жизни скоропостижно скончалась мама Клары Ивановны, Елизавета Ивановна Лукьянова. Мы почти не встречались на страницах нашей повести с этой женщиной, поэтому расскажем о ней. После войны в 1945 году Елизавета Ивановна поступила в аспирантуру московского Института общей неорганической химии АН, закончила её и осталась в этом институте старшим научным сотрудником. Она была химиком по призванию, любила свою профессию и была увлечена открывшейся перед ней работой. Любила она и внуков - сыновей своей дочери и Льва Евгеньевича. Так она и разрывалась все время - между работой и внуками, между Москвой и Ленинградом. Она приезжала к ним при первой же возможности, а отпускное время целиком проводила у них. Заветной мыслью её теперь стал переезд в Ленинград после ухода на пенсию. Лев Евгеньевич, бывая в командировках в Москве всегда останавливался у тещи, в её небольшой однокомнатной квартире на Ленинском проспекте. В 1960 году 9-летний Андрей заболел астматическим бронхитом, врачи рекомендовали поездку в Крым. Елизавета Ивановна немедленно отправилась в Ленинград и увезла обоих внуков в Гурзуф. После Крыма она уговорила Клару Ивановну и Льва Евгеньевича, чтобы Андрей пожил у неё в Москве. Когда он окончательно выздоровел. Лев Евгеньевич привез его в Ленинград. Елизавета Ивановна чувствовала необыкновенную радость, ведь внук наконец, был здоров, и это она помогла ему. Мысли о переезде в Ленинград возникла с новой силой. Клара Ивановна уже строила планы на новое лето... И вдруг - страшное известие. Лев Евгеньевич искренне любил свою тещу, она была умной, тактичной женщиной, кроме того, она всегда вставала на его сторону при возникновении семейных проблем. Ее похороны невольно напомнили об отце. Ведь могилы отца он так и не знал. Ему вдруг пришло в голову, что теперь, вероятно, он сможет отыскать место его гибели. Теперь он - подполковник, сотрудник академии, имеет знакомых и в Ленинградском военном округе и в военно-морской базе и через них сможет дотянуться до секретных архивов. Он поехал на Петроградскую, в их старый дом, к матери. Она только что вернулась с работы - продолжала трудиться, несмотря на возраст. Они долго сидели, обнявшись, перебирали старые фотографии, вспоминали. Через две недели он уже знал некоторые подробности. Ему выяснили и маршрут, по которому полетел самолет, и время потери связи с ним, и возможный район падения - недалеко от станции Мга. Он отправился туда в ближайшее же воскресенье. Местные жители провели его на опушку березовой рощи, к неглубокой - время заровняло - воронке, заросшей лебедой и лопухами. Они же рассказали, что произошло в тот августовский день 1941 года. Над лесом появился транспортный самолет, с красными звездами на крыльях. Его преследовали три "Мессершмита". Безоружная тихоходная машина представляла собой прекрасную мишень. Самолет расстреливали в упор, загоревшись, как факел, он упал на землю на краю березовой рощи. Никто не спасся, у них не было не только вооружения, но и парашютов... Война снова опалила его страшным своим огнем. Лев Евгеньеви достал из рюкзака короткую саперную лопату, начал копать у края воронки и почти сразу же обнаружил несколько черных изъеденых временем металлических обломков: земля ещё хранила следы войны. Он сложил осколки вместе с землей в рюкзак и, поблагодарив провожатых, отправился к электричке. Наконец, он сделал то, о чем мечтал много лет - ему удалось точно установить место гибели отца и перезахоронить его останки в семейную могилу на Серафимовском кладбище в Ленинграде. Теперь нужны были надгробия - и отцу, и Елизавете Ивановне. Помог случай. Однажды возвращаясь с дачи (они снова сняли для ребят дачу) Лев Евгеньевич опоздал на последнюю электричку. "Придется ждать на платформе до пяти утра", - вздохнул он и огляделся. В конце платформы в сумерках белой ночи отчетливо проступала темная человеческая фигура. "Еще один потерпевший... Хоть одна живая душа", - обрадовался он и двинулся в сторону незнакомца. Массивная, почти квадратная в полутьме фигура заговорила густым приятным баритоном: - Тоже опоздали? Меня зовут Анатолий. Можно просто Толей, - он протянул руку. Ладонь была широкая и твердая, ладонь землекопа или молотобойца. Лев Евгеньевич представился. - Давайте выпьем, а? Не торчать же здесь трезвыми, - новый знакомый сбросил рюкзак и присел на край платформы. Лев Евгеньевич согласился и начал развязывать свой рюкзак. Оказалось, что у каждого есть по бутылке водки, огурцы, хлеб, помидоры, ещё какая-то зелень. Закуску разложили на каких-то черновиках Льва Евгеньевича, ели накалывая её каждый своим походным ножом. Через несколько минут они уже были на "ты" и наперебой произносили тосты. Они ничем не походили друг на друга: Лев Евгеньевич - стройный, спортивный, с добродушной улыбкой, с гладкой речью профессионального лектора, эмоциональный, однако умеющий себя сдержать, и Анатолий Гордеевич Дема - резкий и непосредственный, крупный, с мощными плечами и крутой грудью, яростно жестикулирующий тяжелыми руками, в горячую минуту пересыпающий речь изощренным российским матом. Он оказался скульптором, его страстью было море, корабли и российский флот. - Лева, зачем ты ушел с флота? Это нехорошо... Я тебе этого никогда не прощу, - сверкая в рассветных сумерках глазами и размахивая блестящим ножом, рыдающим голосом говорил Толя. - Думаешь я не жалею? Еще как, - оправдывался Лева. - Что может быть красивей парусного фрегата? Ты можешь мне сказать? вопрошал Толя. - Ни-че-го, - подтверждал Лева. - Выпьем за российский флот, - торжественно произнес Толя. - Не возражаю. Только с добавлением: и за тех, кто воевал... - За воевавших выпьем отдельно... - Дема вдруг затянул крепким красивым баритоном: - Выпьем за тех, кто командовал ротами, кто замерзал на снегу, кто в Ленинград пробирался болотами, горло сжимая врагу... Лева подхватил, они допели песню до конца и выпили. - Слушай, вот ты медик... Говорят, что пить вредно, это действительно так или пропаганда? - Жить вообще вредно, Толя, - заметил Лев Евгеньевич. - Согласен. Вред - оборотная сторона удовольствия. - До самого рассвета они говорили и пели морские песни. Потом отправились на ближайший холм смотреть восход солнца. А потом всю дорогу до Ленинграда проспали, прислонившись другу к другу. Именно Дема помогал потом Льву Евгеньевичу установить надгробие на могилах отца и Елизаветы Ивановны. Люди встречаются случайно, но продолжают встречи уже по собственному желанию. Эта ночь стала началом их более чем тридцатилетней дружбы. Анатолий Гордеевич Дема станет известным скульптором, заслуженным художником России, профессором, заведующим кафедрой знаменитого Мухинского училища - Ленинградского высшего художественно-промышленного училища имени В.И.Мухиной (ныне это художественно-промышленная академия Штиглица). Его прекрасный бронзовый фрегат установят на Пироговской набережной, романтический стремительный парусник из металла будет стоять (и сейчас стоит) как живой укор безликому бетонному фасаду построенной рядом гостиницы. Он покажет Льву Евгеньевичу проект памятника героическим защитникам Ленинграда, конкурс на который он выиграет и получит 1 премию. Покажет он и свой самый грандиозный проект-монумент к 300-летию российского флота: в устье реки Смоленки, на острове, намытом в Финском заливе, на пересечении с набережной Петра Великого как впередсмотрящий великого города вознесется один из любимых кораблей Петра 1 - "Божье предвидение". У его подножия - основатели российского флота во главе с Петром. Но тогда ни Дема, ни Лев Евгеньевич ещё не знали об этом. ...Да, 1961 год выдался сложным, как сама жизнь: были и радости, и горе. Лев Евгеньевич стал начальником кафедры и возглавил в военно-медицинской службе научно-практическое направление, ставшее теперь семейной традицией. Он разыскал, наконец, место гибели отца и похоронил его. Смерть Елизаветы Ивановны выбила всех из привычной колеи, но рядом были их ребята, они требовали внимания и неустанных забот. Клара Ивановна, спрятав внутри тоску и боль, включилась в привычную работу. И тогда Лев Евгеньевич понял, что дети и его дела давно уже стали для неё главным в жизни. Если он сам чего-нибудь и стоит, подумал он, то причина этого живет рядом с ним и зовется его женой Кларой. Провожая 31 декабря старый год, Лев Евгеньевич произнес тост, который потом на всю жизнь превратится у него в традиционный: - Выпьем за наши "надежные тылы"... Клара, за тебя. За лучшие тылы в армии, а может быть и во всем мире. Без тыла ни одна приличная ячейка общества существовать не может. Но у нас особый тыл: он не только обеспечивает, но и постоянно подталкивает нас вперед. За тебя, моя дорогая... К февралю 1962 года кафедра военно-медицинской статистики и кибернетики (ВМСК) спланировала свой первый семестр и начала учебную работу. Это были сплошные муки. Одно классное помещение не могло обеспечить проведение занятий всех групп. Выделяемые по заявкам кафедры классы в других помещениях академии не отвечали элементарным потребностям учебного процесса: они были либо далеко от кафедры, либо просто были малы. Но самое неприятное ожидало новую кафедру впереди. В феврале 1962 года в академию с целью улучшения её штатной структуры прибыла комиссия во главе с заместителем начальника Генерального штаба. К тому времени академия нуждалась в серьезной реорганизации факультета усовершенствования врачей, на котором все ещё сохранялся такой анахронизм, как отделение заочного обучения. Комиссия после изучения на месте положения дел предложила: увеличить штатную численность слушателей и преподавательского состава академии, восстановить очное отделение факультета усовершенствования врачей и упразднить заочное, выделить средства для строительства нового учебного корпуса и общежития. В конце документа - этой великолепной бочки меда была и традиционная ложка дегтя: предлагалось ликвидировать два подразделения академии, в том числе и кафедру ВМСК. Возражения о нецелесообразности ликвидации только что образованной кафедры, с которыми выступили на Ученом совете начальник кафедры ОТМС Н.Г.Иванов и старший преподаватель К.В.Лашков (Лев Евгеньевич находился в командировке) во внимание приняты не были. Позже начальник академии объяснил Льву Евгеньевичу, что ликвидация кафедры явилась своеобразной "платой" академии за перечисленные выше первые три "положительных" пункта решения комиссии. Все возвращалось на круги своя, к тому двухлетней давности времени, когда на кафедре ОТМС всего лишь три человека (в том числе Л.Е.Поляков и К.В.Лашков) представляли в академии, да и во всей медицинской службе, это направление. Военно-медицинскую статистику и кибернетику как предмет преподавания и самостоятельное научное направление надо было спасать, и Лев Евгеньевич, едва ступив на порог после очередной командировки, бросился в Москву, в ЦВМУ МО. Он вернулся через несколько дней и, позвонив с вокзала домой, отправился на кафедру. Лашков, как всегда, был на месте. Лев Евгеньевич показался ему не по ситуации бодрым и оживленным. Они уединились в кабинете, и Лев Евгеньевич выложил из портфеля папку. - Как Москва? - спросил Лашков, пока Лев Евгеньевич разбирал бумаги. - Как всегда. Впрочем я её даже не видел. Гостиница, ЦВМУ и обратно. И так три дня. Да, вот, на всех улицах - афиши нового фильма "Наш дорогой Никита Сергеевич"... - Понятно. - В общем, дорогой мой, кафедры не будет. Уж слишком все хорошо шло вначале, так просто не бывает... Даже начальник ЦВМУ ничего не мог сделать. Это минус. Но кое-что удалось. Знаешь, как будет называться теперь кафедра ОТМС? Лашков отрицательно покачал головой. - "Кафедра ОТМС с курсом военно-медицинской статистики и киберенетики". Это будет нормальный полнокровный курс, со своим штатом и учебными дисциплинами. Это плюс. Пришлось, как Кутузову отступить и сдать Москву... Пожертвовать кафедрой ради сохранения нашего кибернетического войска. Правда, численность пока небольшая, всего шесть единиц, но ведь это только начало. Опытно-вычислительный центр войдет в состав кафедры ОТМС. Представ-ляеешь, какой конгломерат? Неуправляемый. Значит, будет не до нас. - Не слишком ли много плюсов, - заметил Лашков. - Ты - неизлечимый оптимист. - Как и ты. Это тоже плюс, - рассмеялся Лев Евгеньевич. - Главное осталось нетронутым: все наши учебные дисциплины, учебные группы, а часов даже прибавится. Снова плюс. Придется теперь форсировать разработку новых учебных программ, лекций, методичек... - Это уже минус, - Лашков улыбнулся. - Но ведь нам не привыкать. - Кроме обычных учебных тем, - продолжал Лев Евгеньевич, - расширим разделы о применении кибернетики и вычислительной техники... Для управления учреждениями, для диагностики, профилактики, прогнозирования... Поглубже дадим теорию - предмет и содержание кибернетики... - Лев Евгеньевич с воодушевлением раскрыл папку. - Кто все это будет преподавать, Лева? Где мы возьмем специалистов? заметил Лашков. - Найдем. Или выучим, - но для этого мы сами все это должны освоить. Написать лекции, методички... Море работы. Это как, плюс или минус? - Пока трудно сказать, - ответил Лашков. - Особенно, если учесть, что и без этого у нас работы - непочатый край. Ведь по нашей родной военно-медицинской статистике с учебными пособиями тоже не густо. А по некоторым разделам их просто нет. Слушателям, как говорится, просто некуда податься.... Да что мне тебе говорить. Вот это настоящий минус. С его ликвидации мы и начнем. И вот ещё что. Бывая в округах, и в Москве, я убедился вот в чем: мы совершенно не знаем истинного состояния здоровья личного состава. Совершенно. Медицинский учет, мягко говоря, оставляет желать лучшего. Ни заболеваемости не знаем, ни травматизма. Просто нет достоверных данных. Как можно что-то планировать, организовывать, руководить, не зная истинной картины? Можно конечно, но ведь это ненормально. Обучение офицеров из округов даст результаты, но не сразу, не скоро. А нам надо разобраться с состоянием здоровья как можно быстрее. Я думаю, надо провести выборочное исследование здоровья, это и быстрее и надежнее, если хорошо продумать методику и нормально организовать... - Но ведь это гигантская работа, гражданин начальник. - Знаю. Но другого выхода не вижу. - Может быть повременим? Мы просто не потянем. - Нет у нас времени временить. К тому же я уже обсуждал все это в ЦВМУ, они помогут, там в этом кровно заинтересованы. - А как же с твоей докторской? - спросил Лашков. - Придется пока отложить... Пока не кончится весь этот аврал. Тоже минус, - Лев Евгеньевич посерьезнел. - У нас вся жизнь - сплошной аврал... Так что должны выдержать, сказал Лашков, поднимаясь. Аврал этот длился несколько лет. Разработка учебных пособий, учебных программ и тематических планов, внедрение новых методик преподавания требовали массу времени. Три года ушло на подготовку и издание в академии избранных лекций по военно-медицинской статистике, написанных Л.Е.Поляковым, Б.И.Игнатовичем и К.В.Лашковым. Десять лекций, вошедших в это издание, охватили большинство разделов военно-медицинской статистики: предмет и содержание дисциплины, краткий исторический очерк её развития, этапы военного медико-статистического исследования, производные величины и методы оценки их достоверности, графические изображения, военно-медицинский учет и отчетность. Огромной проблемой было создание учебных заданий для практических занятий в многочисленных разнопрофильных учебных группах. Приходилось просматривать множество медицинских журналов соответствующего профиля, отбирая из них подходящие примеры. Для изучения медицинского учета и отчетности стали использоваться как подлинные материалы воинских частей и лечебных учреждений, так и учебные отчеты. Сложнее оказалось создание учебного материала по учету и отчетности военного времени и моделирования современной боевой патологии. Однако, со временем была решена и эта задача. Не забывалось и развитие методологии статистики. В начале 60-х годов в работах иностранных авторов появились описания методов, позволяющих оценивать результаты наблюдений без определения их общепринятых числовых характеристик (параметров). В 1964 году Лев Евгеньевич, при подготовке второго издания монографии Л.С.Каминского "Статистическая обработка лабораторных и клинических данных", дополнил её разделом "Непараметрические критерии различия". Разрабатывая дальше проблему применения непараметрических методов, Л.Е.Поляков и К.В.Лашков произвели их классификацию и описали на примерах применение их для различных медицинских данных. Работа "Непараметрические методы медико-статистических исследований" была опубликована в 1965 году. В последующем непараметрические методы получили широкое применение при статистической обработке медицинских наблюдений. Задуманное Львом Евгеньевичем и поддержанное ЦВМУ МО углубленное изучение физического состояния, заболеваемости, госпитализации и трудопотерь военнослужащих ВС СССР, проведенное в течение 1964-1965 годов, явилось крупнейшим военным медико-статистическим исследованием. Основными его целями были: изучение уровня и динамики здоровья военнослужащих и их влияния на боевую и физическую подготовку личного состава, разработка научно-обоснованной методики оценки здоровья военнослужащих и деятельности медицинской службы. Для статистического наблюдения были выбраны соединения различных видов ВС из разных климато-географических зон страны. Основным документов исследования являлась "Карта обследования", которая велась на каждого военнослужащего выбранных частей и соединений в течение одного года. После большой организационной работы: изготовления бланков учетных документов, составления инструкций для их заполнения, рассылки документации в военные округа и на флоты, инструктажа исполнителей, 1 января 1964 начался этап статистического наблюдения - заполнение в медпунктах частей и кораблей карт обследования, продолжавшийся в течение года. Заполненные карточки передавались в академию, где после проверки и кодирования обрабатывались на ЭВМ. Основными исполнителями исследования были Б.И. Игнатович и молодые сотрудники Льва Евгеньевича - В.М.Гладков, Д.М. Малинский, Н.Н. Таранда, А.В.Кудинов. Полученные материалы о физическом развитии, заболеваемости и увольняемости военнослужащих, как выяснилось, более объективно и полно характеризовали здоровье личного состава ВС, чем показатели периодической медицинской отчетности. Они явились важной информацией для руководства медицинской службы. А ведь была ещё и обычная учебная работа с группами всех факультетов - сухопутного, военно-морского, ВВС. Кроме того, занимались военные врачи факультета усовершенствования медицинского состава и академических курсов. Занятия проводились с учетом специальностей слушателей: терапевтов, невропатологов и других клиницистов, организаторов, эпидемиологов, гигиенистов. После десятилетнего перерыва на курсе военно-медицинской статистики и кибернетики возобновились занятия руководящего состава медицинской службы, старших офицеров военно-медицинских отделов округов и флотов по лечебной работе, заместителей председателей окружных военно-врачебных комиссий, начальников эпидотделов и санэпидотрядов и других учреждений. Особым контингентом обучаемых место ежегодное место встречи однокашников - к их школе. Собралось человек шестьдесят, во дворе - шум, возгласы, объятия. Постепенно разделились на несколько групп. Из открытых окон напротив лилась музыка мелодии военных лет. Клара Ивановна отошла к своему классу. Лев Евгеньевич отыскал глазами Пручанского, двинулся навстречу. Обнялись. - Ты где пропадаешь, бродяга? - Пручанский похлопал его по спине, отстранился. - Не звонишь. Ты вообще-то бываешь дома? Полгода не виделись. - Работы много, ты, Виль, не представляешь. - Конечно будет много, ты же сам её ищешь. Куда только Клара смотрит. Из окон голос диктора объявил в память о погибших минуту молчания. Все замерли, подтянулись. Наступила тишина. Потом заиграл духовой оркетр. По улице мимо школьного двора промчалась стайка ребят. Пручанский кивнул: - Посмотри на них, Лева. Вот она - цена победы. - Нет, Виль, это не цена победы, это её результат. Сохраненные жизни, уцелевшие города, спасенный Ленинград. А цена победы, знаешь, она не дает мне покоя. Уже несколько лет. Я все чаще о ней размышляю. Все считают, что мы потеряли 20 миллионов жизней... На самом деле - больше, ведь никто не считал неродившихся. Я хочу в этом разобраться. ...Мысли об огромной и ещё по-настоящему не измеренной цене победы пришли к нему в начале пятидесятых годов, в период разработки историй болезни раненых для "Опыта советской медицины в Великой Отечественной войне". Не хватало времени. Математика, кибернетика, диссертация, учебные планы и методички поглощали его неумолимо. - А как твои ребята? - спросил Пручанский. - Растут, - Лев Евгеньевич оживился, - Женьке уже 16, Андрею скоро 14. Женька тянется к биологии, медицине. Но в армию не хочет, я на него не давлю. Будет поступать в мединститут. А Андрей - тот конструктор, может часами возиться со всякими механизмами. Разобрал будильник, потом, правда, собрал. Несмотря на кучу оставшихся деталей, будильник работает, представляешь? Они ещё долго говорили о детях, вспоминали погибших одноклассников, подошла Клара Ивановна с Евгенией Ильиничной - женой Пручанского, Ахутин, Лобастов, постепенно набралось человек десять, решили идти на набережную, смотреть праздничный салют. Домой вернулись, когда ребята уже спали. Лев Евгеньевич откупорил шампанское, они подошли к окну, выпили стоя. _ За тех, кто не вернулся, - Лев Евгеньевич обнял её за плечи. - Знаешь, Левушка... Как бы хотелось устроить дома большой праздник, пригласить всех, всех. Человек двадцать - тридцать. - Вот получим квартиру и пригласим. - Когда, Левушка? - Клара Ивановна безнадежно махнула рукой и присела к столу. - Ведь мы здесь шестнадцать лет. Ребята выросли. Женя скоро будет студентом... А у тебя даже нет своего письменного стола, его некуда поставить. Как ты закончишь докторскую, как напишешь все, что задумал? - Мы прошли огни и воды, а трубы золотые - впереди, - он, как всегда пытался отшутиться. - Огни и воды? Но как выдержать наш быт, Левушка, наш беспросветный быт? Ребята не знают, что такое своя ванна, у нас нет даже горячей воды. Ты посмотри на мои руки... - она встала, протянула ему свои ладони, потом снова заговорила, тихо, но решительно. - Как это так, какие-то скользкие типы, проходимцы проныривют мимо очереди, получают квартиры?! Мимо коренных ленинградцев, фронтовиков, мимо талантливых ученых, наконец. Где справедливость?... Говорить убедительно она умела - безукоризненно правильная речь, ясная логика, хлесткие фразы. Она прекрасно понимала, что её Левушка, гордый человек и выпрашивать что-то для себя считает унизительным. Он, ходивший десятки раз к начальству просить и требовать за подчиненных, никогда не просил за себя. Все это она понимала, ей было жаль его, но иного выхода она не видела. - Мася, не надо так, - он присел рядом. - Разве я не хочу? Но ведь очередь... Придется ждать. - Да мы с тобой - уже олимпийские чемпионы по ожиданию! Я сама пойду к начальнику академии... - Да ты что?! - Лев Евгеньевич взвился со стула и в волнении заходил по комнате. - А что мне остается делать, Левушка? - Ладно, я сам схожу, обещаю, - он вздохнул, присел к столу и наполнил шампанским бокалы. - Выпьем за нашу удачу. Так они получили отдельную квартиру на Гданьской улице. Но предварительно всему семейству пришлось освоить несколько строительных профессий: каменщиков, штукатуров и маляров. Город был согласен выделить академии квартиру, но с одним условием: Поляковы должны были в прежней своей квартире вместо дощатой перегородки, отделяющей комнату от соседей, возвести кирпичную капитальную стену. И родители, и ребята засучили рукава и все лето занимались стройкой - ударной стройкой, как тогда модно было говорить. Новая квартира оказалась "распашонкой", с маленькими комнатками и крошечной прихожей. Лев Евгеньевич дважды выбивал стекла дверей локтями, когда одевал шинель, потом привык. Спустя несколько лет народ назовет эти квартиры "хрущобами", но тогда Поляковы были на седьмом небе. У них теперь была и ванна, и горячая вода, а мытье посуды и стирка перестали, наконец, быть мукой. Лев Евгеньевич получил, наконец, возможность установить хороший письменный стол и окружить его полками книг. Теперь поздними вечерами дети могли видеть его склоненную за столом фигуру. Добавим, что собственный кабинет появился у него через двенадцать лет, когда сыновья, один за другим женились и разъехались в другие квартиры. Ребята взрослели. Женя в 1966 году поступил в 1-й Ленинградский медицинский институт. Младшего, Андрея, Лев Евгеньевич давно уже звал "Кулибиным" и благословил в инженеры, поэтому на Женю были у него особые виды. Он надеялся, что когда-нибудь старший сын станет продолжателем его дела, и стремился разбудить в нем интерес к статистике. В 20-е годы отец Льва Евгеньевича изучал и статистически описал быт, успеваемость и здоровье студентов 1-го Ленинградского мединститута, где он тогда преподавал. У Льва Евгеньевича родилась идея - повторить это исследование спустя 50 лет и оценить статистически полученные различия. Идея была прекрасной во всех отношениях. Кроме чисто практического интереса, её заманчивость состояла в том, именно внук повторит исследование деда. И, конечно же, Лев Евгеньевич надеялся, что во время этой работы Женя увлечется статистикой, поймет её смысл и возможности, её красоту и мощь, и останется в ней навсегда. Женя всю жизнь потом вспоминал, как интересно было ему работать в паре с отцом. Вечерами они просиживали в Публичной библиотеке, составляя вопросы для одномоментного анкетирования студентов. Потом обсуждали полученные результаты, проводили анализ данных. Итогом работы была статья в журнале "Советское здравоохранение". Прошло время, восторг от публикации у Жени утих, и он вдруг осознал, что его неудержимо притягивают физиологические исследования. Гораздо сильнее, чем статистические. Огорчить отца или наступить на горло собственной песне? Лев Евгеньевич быстро понял мучения сына. - Конечно, было бы приятно, если бы ты решил пойти по моим стопам. Мы занимались бы одним делом, я стал бы тебе помогать. Но ты - взрослый человек и должен решать сам. Для мужчины нет ничего важнее интересной работы. Обязательно интересной - и тогда и жизнь его станет творческой и тоже интересной. Тогда он сможет добиться успеха. Подумай и выбирай. В конце концов, я сам когда-то увлекался физиологией. Так что считай, что это у тебя наследственное. Правда потом статистика пересилила, - Лев Евгеньевич говорил это мягко и весело, без тени упрека. И Женя вздохнул с облегчением: камень с его души был снят. Несмотря на огромную занятость. Лев Евгеньевич не прекращает публиковаться. Постепенно его научное имя, как специалиста в области медицинской статистики и кибернетики становится известным в стране и за рубежом. В 1966 году Лев Евгеньевич участвует в Международном симпозиуме по применению ЭВМ в медицинской статистике в Швеции. Потом он дважды едет на координационное совещание медицинских служб государств - участников Варшавского Договора (Чехословакия, Польша, 1968). В этом же году участвует в работе Всесоюзного совещания по статистике (Москва, 1968). Между делами, в перерывах между командировками Лев Евгеньевич успешно защитил докторскую диссертацию "Методология изучения и важнейшие закономерности здоровья военнослужащих Вооруженных Сил Союза СССР (военное медико-статистическое исследование)". Он становится членом редакционных советов журналов "Советское здравоохранение" и "Военно-медицинского журнала", членом научно-методической комиссии Министерства здравоохранения СССР по санитарной статистике. В 1969 году приказом заместителя министра обороны - начальника Тыла Вооруженных Сил Лев Евгеньевич назначается нештатным главным медицинским специалистом Министерства обороны по военно-медицинской статистике и кибернетике. Увеличились возможности его влияния на качество медико-статистической работы в войсках и военно-медицинских учреждениях. Однако состояние военно-медицинского учета на мирное время не удовлетворяла ни Льва Евгеньевича, ни командование ЦВМУ МО. Шли 60-е годы, а военная медицина продолжала существовать со старой, сложившейся ещё в конце сороковых годов системой. В ЦВМУ МО стекались с мест огромные, совершенные не унифицированные годовые медицинские отчеты. Требовался колоссальный труд, чтобы в этом море бумаг и цифр выделить значимые для принятия решений показатели, убедиться в их достоверности, сопоставить с данными прошлого года и других военных округов, потом свести вместе и подготовить медико-статистический анализ за Вооруженные Силы в целом. На эту работу уходил целый календарный год группы медицинских статистиков ЦВМУ МО. Естественно, что такая "черепашья "оперативность не могла удовлетворить никого. Требования к новой системе показателей были Льву Евгеньевичу достаточно ясны: их состав и статистические методы их обработки должны были предоставлять возможность анализировать и оценивать состояние здоровья и заболеваемость личного состава Вооруженных Сил и уровень лечебно-профилактической работы в армии. Ясно также было, что надо перестроить всю систему медицинского учета снизу доверху, от небольшого медицинского пункта до ЦВМУ МО, сократить объемы данных, повысить их информативность, унифицировать и приспособить для обработки на ЭВМ. Ясно было и другое: проведение всей этой работы необходимо было сосредоточить в ЦВМУ МО. Но оставалось одно "но". Для этой работы требовался уникальный специалист: блестяще знающий медицину, способный видеть скрытые в медико-статистических показателях глубинные закономерности, ясно представляющий, какие сведения нужны руководству медицинской службы для принятия целенаправленных мер, хорошо понимающий требования ЭВМ к медицинской информации и способный сам разрабатывать логически точные алгоритмы. Нужен был незаурядный человек, имеющий достаточный практический опыт, обладающий стратегическим мышлением, и в то же время способный кропотливо разбираться в деталях и количественных показателях. И, как это нередко случалось в истории, именно в это время и именно такой человек нашелся. Это был выпускник факультета усовершенствования врачей Военно-медицинской академии 35-летний Юрий Павлович Багаев. Сама судьба свела его в это время со Львом Евгеньевичем и уготовила ему честь решить эту задачу. Точный, корректный, немногословный, темпераментный и невероятно работоспособный, он быстро завоевал огромное доверие и уважение и у Льва Евгеньевича и у командования ЦВМУ МО. Ю.П. Багаев успевал все: бывать в округах; Военно-медицинской акакдемии - у Льва Евгеньевича и других главных медицинских специалистов МО; писать статьи и доклады; неделями не выходить из вычислительного центра, разрабатывая для программистов алгоритмы. Он изучил все отчеты комплексных НИР по составу медико-статистических показателей и методам оценки состояния здоровья военнослужащих, выполненных в разное время под руководством Льва Евгеньевича в Военно-медицинской академии, и, отобрав все рациональное и наиболее информативное, подготовил ясные и четкие предложения по составу медико-статистических показателей, создав, таким образом, вместе с Л.Е.Поляковым своеобразную "информационную пирамиду" от воинских частей до центрального звена. Лев Евгеньевич, сам никогда не терявший попусту время, не переставал удивляться его собранности и энергии, его умению сочетать научный подход с практическими потребностями службы. Уже через год время на подготовку медицинского отчета за Вооруженные Силы сократилось с 12 месяцев до 2-х недель, а сама отчетность стала компактной и информативной. И спустя почти 35 лет, она все ещё являлась основой системы медицинского учета и отчетности. И в дальнейшем, когда Ю.П.Багаев стал заместителем начальника лечебно-профилактического управления ЦВМУ МО, в стиле его работы осталось то, что так привлекало в нем Льва Евгеньевича и вызывало искреннее дружеское чувство: точность, оперативность, способность к ясному количественному анализу и глубокой медицинской интерпретации медико-статистических показателей. Охватывая мысленным взором прошедшие семь лет, Лев Евгеньевич мог бы почувствовать и удовлетворение. Произошло не только полное восстановление военно-медицинской статистики в академии и медицинской службе, но и её дальнейшее развитие, обогащение новыми идеями и методами. На его курсе сложился квалифицированный, работоспособный коллектив. Наряду с традиционными направлениями, проведены принципиально новые исследования, связанные с использованием нового математического аппарата, опыта военно-медицинских учений, применением электронных вычислительных машин. Многие важные положения кибернетики получили право на развитие в военно-медицинских исследованиях. И сам Лев Евгеньевич убедился в своих научных возможностях. Курс военно-медицинской статистики и кибернетики разросся, его численность увеличилась вдвое. Теперь Лев Евгеньевич с удовольствием наблюдал, как рядом с врачами у него работают математики, инженеры электроники, программисты. Увеличилось и количество вычислительной техники. Сейчас кажется вполне естественным, что медицинская статистика органически слита с наукой и практикой управления. Если бы не тяга Льва Евгеньевича к новому, если бы не его неугомонный характер, военно-медицинская статистика, скорее всего так и осталась бы прежней. Однако сделанное уже не удовлетворяло Льва Евгеньевича, его притягивали новые идеи. Решительным шагом к переходу на новый уровень были обоснование и разработка следующего поколения учебных программ для командно-медицинского отделения факультета усовершенствования врачей. В соответствии с этими программами слушатели должны были освоить дополнительно к традиционным темам совершенно новые дисциплины: основы теории вероятностей, математической статистики, основы исследования операций и их применение в медицинском обеспечении войск, использование ЭВМ для автоматизации управления службой. По логике все это с неизбежностью приводило к введению на всех факультетах подготовки врачей и преподавания элементов высшей математики, теории вероятностей и математической статистики. Действительно, как можно усовершенствовать знания, если в период курсантской подготовки будущие врачи их не получили. Несмотря на возражения ряда профессоров, решение о математической подготовке курсантов 1-х курсов состоялось, а в учебные планы было включено также изучение на 3-х курсах вопросов военно-медицинской кибернетики. В начале 70-х годов курс занимал двухэтажный особняк за клиникой инфекционных болезней и, по существу, имел полную независимость. Недалеко проходили железнодорожные пути финляндского вокзала, и за окнами слышался стук электричек и гудки маневровых локомотивов. - Нас сюда недаром определили, рядом с инфекционистами, наша наука тоже заразна, - сказал Лев Евгеньевич при первой нашей встрече. Это было в сентябре 1972 года, после знаменитого жаркого лета. Под Ленинградом горели леса и торфяники, и даже в центре города пахло дымом. Запах гари проникал и сюда. Лев Евгеньевич поднялся и закрыл окно. Он любил проверять новые идеи на разных людях, узнать их реакцию, послушать возражения. И не важно, кто перед ним был - маститый профессор или капитан из войск, вроде меня. Он говорил, а я слушал: - ...Наша наука обретает второе дыхание, только это пока не очень заметно. Не все это осознают. А она преображается. Сейчас перед ней новые возможности. Предстоит масса захватывающих дел... Можно будет изучать динамику и моделировать здоровье больших коллективов людей, создавать автоматизированные архивы огромной емкости, прогнозировать уровень здоровья... Я помню, как вдруг почувствовал себя легко и свободно, внезапно появилась убежденность, что судьба моя решена, и всю дальнейшую жизнь я буду заниматься кибернетикой и компьютерами. Не было даже тени сомнения. Откуда взялось тогда это предчувствие, не знаю, но оно запомнилось, потому что сбылось. Летом 1974 года курс ВМСК был переведен в только что построенный учебно-лабораторный корпус академии (тот самый корпус, который в 1962 году рекомендовала комиссия Генштаба одновременно с упразднением кафедры военно-медицинской статистики). Условия размещения курса ухудшились, однако улучшились возможности по использованию вычислительной техники. В одном из выделенных курсу учебных классов была установлена мини-ЭВМ "МИР-2". Это послужило фактически началом создания учебной лаборатории вычислительной техники. - Снова минусы и плюсы, - сокрушался Лашков. - Когда же мы будем обходиться без минусов? Расширение учебной работы курса ВМСК почти в полтора раза, ввод новых дисциплин практически на всех факультетах и академических курсах академии сопровождались усиленной разработкой учебно-методических материалов. Велась подготовка и к совершенно новому разделу программы - принципам автоматизации управления медицинской службой. Серия лекций по этому разделу была написана Львом Евгеньевичем. Им же в этот период подготовлен ряд учебных пособий. В период отсутствия учебника по основам военно-медицинской статистики своевременным оказался выход в издательстве "Медицина" в 1974 году обстоятельного руководства для врачей "Санитарная статистика", написанного Львом Евгеньевичем совместно с известным медицинским статистиком профессором А.И.Мерковым. Эта книга и по сей день остается настольным руководством для тысяч отечественных и зарубежных научных медицинских работников и практических врачей. В 1975 году Лев Евгеньевич со своими сотрудниками подготовили и провели всеармейскую конференцию на тему: "Кибернетика и военная медицина". В ней участвовало более 150 человек из разных учебных и научно-исследовательских учреждений как Министерства обороны, так и других министерств и ведомств. Стало очевидным, что курс военно-медицинской статистики и кибернетики имеет высокий авторитет среди специалистов не только Ленинграда и страны, но и ряда зарубежных государств. Условия для восстановления когда-то расформированной кафедры, наконец, созрели, решил Лев Евгеньевич. Налицо были и работоспособный научно-педагогический коллектив, и необходимая учебно-методическая база, и опыт обучения слушателей вычислительной технике, и значительные наработки в области автоматизации управления медицинской службой. Глава VII. НАЧАЛЬНИК КАФЕДРЫ Заседание Ученого совета в Военно-медицинской академии, где в 1975 году насчитывалось более пятидесяти кафедр и научных лабораторий, впечатляющее зрелище. Торжественный свет хрустальных люстр, золото генеральских погон и полковничьих звезд, вереница медленно передвигающихся фигур в военной форме - высоких и низкорослых, стройных и тучных, уравновешенных и бойких. Солидный блеск лысин и благородное серебро седин, в легком гуле - всплески приветственных возгласов. Весь спектр выражений лиц: высокомерных, добродушных, флегматичных, озабоченных и почти по детски восторженных. Здесь были начальники клинических кафедр: терапевтических, хирургических, военно-морских, авиационных и сухопутных. Среди них главные специалисты Вооруженных Сил, представляющие почти все медицинские науки: от мудрой терапии до решительной хирургии, от пикантной венерологии до таинственной психиатрии и всевидящей рентгенологии. Многие из них лауреаты премий, академики и профессора, авторы учебников, монографий и руководств по диагностике и лечению. Здесь были представители точных наук: физики и химики, и менее точных - биологии, гигиены, эпидемиологии, организации и тактики медицинской службы. В зале Ученого совета их ждали покрытые строгим темно-зеленым сукном два огромных стола, метров по 15 длиной, обставленные - каждый - двумя рядами тяжелых кожаных стульев. Они упирались в широкий поперечный стол президиума, образуя п-образную форму. Справа от президиума возвышалась массивная темная трибуна. Со стены, с полотен в золотых рамах взирали на собравшихся портреты корифеев медицины, её гордость - Пирогов, Павлов, Сеченов, Боткин, когда-то они тоже входили в этот зал. Вдоль другой стены старинные остекленные книжные шкафы из благородного красного дерева, заполненные тяжелыми томами. Зал вмещал около ста человек - весь состав ученого совета и приглашенных, которых всегда было немало. Большинство приходят задолго до назначенного часа, разбиваются по группам и прогуливаются в фойе. Это самая приятная часть заседания. Здесь можно получить неожиданную информацию, услышать замечательный анекдот, посоветоваться, разведать, поделиться планами или просто отвести душу за воспоминаниями, ведь многие из них однокашники. Миловидные в строгих платьях секретарши потчуют их крепким чаем из старинного самовара и бутербродами с сыром. Здесь дух дружелюбия, товарищеских острот и расслабленности. Как перед боем. На заседании совета они другие. Ведь за каждым из них - кафедральный коллектив, за многими целая военно-медицинская специальность, научное направление или школа. Здесь уже не до шуток. Они не только первоклассные специалисты, они полпреды своего дела, борцы за его интересы. Здесь разворачивались такие баталии, что нередко случались и сердечные приступы. В зале они становились собранными, готовыми к защите и отпору, к твердости и ледяному спокойствию, находчивыми и остроумными, готовыми с улыбкой отвечать на самые ехидные вопросы и колючие реплики. Лев Евгеньевич, теперь уже опытный профессор и главный специалист министерства обороны по военно-медицинской статистике и кибернетике, все это умел. Он был здесь своим и все-таки волновался. Перед ним стояла нелегкая задача - не только обосновать необходимость создания новой, 44-й по счету кафедры Военно-медицинской академии - кафедры автоматизации управления и военно-медицинской статистики, - это было половина дела. Ему надо было склонить хотя бы несколько человек поделиться с ним численностью своих подразделений, ведь кафедра должна быть создана в пределах существующей численности академии. В 1975 году Льву Евгеньевичу шел 51-й год. Он смотрелся как типичный профессор: высокая представительная фигура, крупная голова с густыми, с сединой прядями, добродушное с легкой иронией выражение лица, внимательные острые глаза, готовый к улыбке рот, - в нем было что-то неуловимо артистичное и благородное. И в то же время он выглядел порывистым и моложавым. Умел он и выступать - горячо и, одновременно, - гладко и аргументировано. Он остановился у окна, ещё раз мысленно прокручивая в голове предстоящую речь, он не любил говорить с листа и почти никогда не пользовался конспектами. Подошел профессор Лобастов, он уже стал генералом. - Лева, не дрейфь, - он похлопал Льва Евгеньевича по плечу, - сам посуди, если уж я согласен, кто может возразить что-нибудь по существу? Ну, подумай. Профессор Лобастов был прав: Лев Евгеньевич был его заместителем по кафедре, и если кто и терял от предлагаемого нововведения, так это именно он, Лобастов. В случае реализации предложения, он лишался едва ли не четверти сотрудников, нескольких кабинетов и классов. Не всякий при таких обстоятельствах стал бы поддерживать своего подчиненного, даже и старого приятеля. - Спасибо Олег, - только и смог произнести Лев Евгеньевич. В зале ученого совета у каждого было свое место. За столом президиума размещалось командование академии с непременным начальником политотдела, знавшим медицину в рамках школьных учебников, да и то понаслышке. Он молча водил по рядам безмятежным взглядом, видимо чувствуя себя, как на спектакле, исполняемом на неизвестном иностранном языке. Ближе к столу президиума сидели ученые мировой величины, по краям - подающая надежды молодежь. Многие из присутствующих спасли тысячи жизней - и не только во время Великой отечественной войны и локальных конфликтов, но и в мирное время - в клиниках и операционных. Это были колоритные личности, среди них были имена буквально легендарные, многих уже нет в живых, их дела ждут своих исследователей и достойны куда большей благодарности и памяти, чем только в своих кафедральных музеях и лекционных рассказах. Лев Евгеньевич сделал блестящий доклад, однако встречен он был без особого энтузиазма. Кроме выделения численности был ещё один щекотливый вопрос: расширение преподавания математики и основ применения вычислительной техники неминуемо приводило к уменьшению учебных часов на других теоретических кафедрах. За часы здесь дрались, их сокращение автоматически вело к сокращению числа преподавателей. Дело было предельно деликатным. Даже ярый сторонник количественных методов, седовласый биохимик выступил против. Но, в конце концов удалось уговорить всех. Ученый совет утвердил и наименование и состав новой кафедры, нашел для неё и численность, и учебные часы. Однако, этим дело не кончилось, и новую кафедру пришлось отстаивать ещё раз, теперь уже в столице. Через месяц, уже будучи в отпуске, Лев Евгеньевич поехал в Москву, с ним была и Клара Ивановна. Они разместились в двухместном номере гостиницы Центрального дома Советской Армии (ЦДСА), Клара Ивановна включила в ванной свет и ахнула: черные усатые существа опрометью бросились из раковины. Гостиница оказалась пристанищем не только военных, но и тараканов. Она не на шутку расстроилась, к тому же ей с утра не здоровилось. - Они не придут, если спать при свете, - успокоил её опытный Лев Евгеньевич. К утру ей стало ещё хуже, появилась слабость, болело горло и голова. Она достала из дорожной сумки термометр, который всегда брала с собой в дальние поездки. Температура оказалась тридцать девять градусов. Лев Евгеньевич встревожился не на шутку, в Москве у него была масса дел, а главное - надо было убедиться, что в Центральном управлении пропустили предложение о новой кафедре. Он набрал номер управления. - Да, штат из академии поступил, но о кафедре там ни слова, - сказал ему генерал Могильный. - Как же так, Василий Федорович? Что теперь делать? Как вообще такое могло случиться? - Лев Евгеньевич похолодел. - Скорее всего, кто-то из ваших забыл включить. Или умышленно не включил... В понедельник штат уже должен быть на утверждении в Генеральном штабе. Так что сами понимаете, Лев Евгеньевич... - И ничего нельзя сделать? - Можно, - сказал Могильный. - Я готов помочь. Но вы должны съездить в Ленинград, подписать у начальника академии дополнительное представление, и привезти его нам. В воскресенье я вызову машинистку, она перепечатает весь штат заново... - Ехать в Ленинград? - Другого выхода нет. Повторяю, в понедельник штат должен быть в Генштабе... Иначе придется ждать ещё полгода. А за это время все может произойти. Ковать железо надо сейчас. Клара Ивановна увидела его потерянное лицо и все поняла. - Левушка, ты должен ехать. Обо мне не волнуйся, - тихо, но твердо сказала она. - Я не могу тебя оставить в таком состоянии. - Со мной ничего не случиться. Ты просто обязан ехать. Он все ещё колебался и молчал. - Я тебя умоляю. Ты представляешь, как я буду себя упрекать, если все сорвется из-за меня. Мне будет только хуже. - Не из-за тебя, а из-за академических бюрократов, - он действительно не знал, что делать. - Я прошу поезжай. Всего один день. - Сутки, а не день, - он начинал сдаваться. - Я приму лекарство, отлежусь, ну, Левушка. - Хорошо, - наконец согласился он, - только я попрошу другой номер, без тараканов. - Дорогой, неужели здесь есть такие номера? - она слабо улыбнулась. Вечером он уехал, в субботу был в Ленинграде, разыскал начальника академии, подписал представление и в воскресенье утром вернулся в Москву. Клара Ивановна все так же лежала в подушках на койке и тяжело дышала. Так он и метался все эти дни - между ЦВМУ МО и больной Кларой Ивановной. А в среду он узнал, что новый штат вместе с его кафедрой наконец-то утвержден в Генеральном штабе. Так они - снова вместе - оказались у истоков кафедры автоматизации управления и военно-медицинской статистики (АвтУ и ВМС). Перед новой кафедрой возникли две дополнительные задачи: научить военных врачей основам научного управления медицинской службой и практическому использованию электронных вычислительных машин. Реализация этих, на первый взгляд простых задач была связана с решением множества проблем: и организационных, и учебно-методических, и материально-технических. Требовалось доукомплектоваться преподавателями и научными сотрудниками (штатная численность кафедры значительно выросла), обучить и сплотить новый коллектив, пересмотреть учебно-методические материалы, подготовить помещения, найти достаточное количество вычислительной техники для обучения и научных работ. Личные планы снова были отодвинуты. Лев Евгеньевич только тяжело вздыхал, глядя на начатую уже рукопись книги "Цена войны". Именно так он решил теперь назвать эту книгу. Изучая литературу, сравнивая потери в предыдущих войнах, размышляя над моделями потерь в возможную 3-ю мировую войну, он расширил свой замысел: цена победы превратилась в цену войны. Постепенно на кафедре начал складываться работоспособный научно-педагогический коллектив - 22 человека, около половины из них составляли молодые преподаватели, научные сотрудники и адъюнкты (Лев Евгеньевич любил молодежь). Были укомплектованы учебная лаборатория вычислительной техники и учебный кабинет, набран вспомогательный персонал. Офицеры осваивали опыт других военных и гражданских учебных заведений и научно-исследовательских институтов, стажировались в войсках, участвовали в оперативных, тыловых и военно-медицинских учениях и играх на картах. Значительно возросла учебная и научно-исследовательская работа, внедрялись новые формы и методов преподавания, связанные с освоением курсантами и врачами вычислительной техники, разрабатывались информационные модели управления для различных звеньях медицинской службы. Преподавание на командно-медицинском отделении автоматизации управления, введенное в эти годы, являлось фактически совершенно новым разделом подготовки медицинского состава. Вот далеко не полный перечень учебных групп факультета усовершенствования врачей в этот период: будущие начальники медицинской службы соединений и объединений, начальники госпиталей, гигиенисты, спецфизиологи, токсикологи, эпидемиологи, психофизиологи, клиницисты всех профилей - (от психиатров до урологов), медснабженцы, офицеры по автоматизации управления. Ежегодно на кафедре начали проходить занятия группы руководящего состава - начальников и заместителей начальников медслужбы военных округов, групп войск, флотов. Как и в предыдущие годы проводилась подготовка адъюнктов по обработке данных с использованием ЭВМ. Чтобы обеспечить усвоение всех этих дисциплин были подготовлены десятки методических разработок, лекций и учебных программ для вычислительных машин. Одних слайдов было изготовлено более 400 штук. В этот период Львом Евгеньевичем и сотрудниками кафедры написано и издано множество учебных пособий. До сих пор эта вся эта работа считается беспрецедентной по объему. К 1979 году кафедра стала занимать одно из ведущих мест в академии: количество учебных часов достигло почти семи тысяч, из них более чем две трети приходилось на практические занятия. Преподаватели и научные сотрудники кафедры участвовали ежегодно в 30-40 исследовательских работах, ни одно из крупных исследовательских учений не проходило без участия сотрудников Льва Евгеньевича. Большинство НИР являлись заказными. Заказчиками выступали Генеральный штаб и Штаб тыла ВС, ЦВМУ и другие управления МО. Как правило, исследования являлись комплексными и выполнялись совместно с другими кафедрами академии, медицинской службой военных округов, групп войск, флотов. Постепенно кафедра стала представлять собой уникальное явление в системе обучения военно-медицинских специалистов. Неудивительно, что все, кого интересовали современные информационные технологии, потянулись в её учебные классы. Обучение на кафедре прошли многие научные сотрудники и преподаватели академии, в том числе ряд профессоров - начальников кафедр, преподаватели большинства Военно-медицинских факультетов мединститутов. Но самое яркое представление о масштабах обучения на кафедре дают международные учебные группы. В середине 80-х годов К.В.Лашков завел себе контурную карту, где отмечал страны, представители которых обучались на кафедре. Закрашенной оказалась едва ли не треть земного шара. В Европе - Польша, ГДР, Венгрия, Чехия и Словакия, Румыния, Болгария, Югославия; в Азии - Ливан, Сирия, Ирак, Саудовская Аравия, Йемен, Афганистан, Индия, Вьетнам, Лаос, Индонезия, Китай, Северная Корея, Монголия; в Африке - Алжир, Египет, Эфиопия, Сомали, Ангола, Мозамбик, Уганда, Конго, Гвинея, Мали, Руанда. Многие из зарубежных специалистов, сдружившись с ленинградскими своими коллегами, не теряли связь с кафедрой и после обучения, участвовали в совместных научных исследованиях. Часть их них стали крупными руководителями и учеными. Среди них - Милан Петров, болгарский адъюнкт Льва Евгеньевича, ставший впоследствии доктором медицинских наук, профессором, начальником Военно-медицинской академии Болгарской армии. Чутко улавливая все новое. Лев Евгеньевич стремился не только сам понять его суть, но и сделать его близким и понятным всем. Его коньком был системный подход. Он применял его мастерски, любую проблему он излагал, привлекая массу смежных фактов и аналогии. Он прекрасно знал прошлое военной медицины и трезво оценивал её практические потребности. Нередко, начав издалека, с самых общих фундаментальных понятий и постепенно продвигаясь к нужному вопросу, он уже в процессе обсуждения, находил правильное решение. Он любил сталкивать противоположные мнения, крайние точки зрения, чтобы выявить рациональные мысли и обычно, подводя итоги, легко и методично расставлял все по своим местам. Он вообще был склонен к широким обобщениям и философским выводом. Недаром одним из любимых его собеседников был доктор философии профессор Виктор Порфирьевич Петленко оригинальнейший человек и ученый, имеющий и философское и биологическое образование. Он занимался философскими и этическими проблемами, которых масса в медицине, особенно в военной. Лекции его были логически ясными и в то же время образными. Лев Евгеньевич любил бывать на них. Выражался Петленко афористично и точно, аудитория слушала его, затаив дыхание. Петленко написал массу статей и книг, удивительно, что они со Львом Евгеньевичем не выступали как соавторы. Новые заботы стоили огромного времени. Он не только готовил лекции, методички и учебники, подавая пример работоспособности, но и помогал с диссертациями, консультировал в сложных случаях, занимался решением квартирных дел подчиненных, трудоустройством их жен, местами в детских садах и яслях для их детей. Родные видели Льва Евгеньевича все реже и реже, а когда он приходил домой, на их квартирный телефон обрушивались звонки. - Левушка, мало того, что ты почти не бываешь дома, ты превратил квартиру в какой-то штаб научно-технической революции... Так же нельзя. Все время ты кому-то советуешь, что-то для них делаешь, устраиваешь, помогаешь... Я тебя почти не вижу. Подумай и о здоровье, наконец. - Летом отдохнем, Масенька. Поедем в Крым, представляешь: Гурзуф, море, Аю-Даг... - успокаивал он. Клара Ивановна только вздыхала: до лета было слишком далеко. Лев Евгеньевич делал все, чтобы сплотить коллектив. По праздникам организовывался "длинный" (в отличие от "круглого") стол, где вперемежку сидели и молодежь и умудренные опытом доценты, произносили тосты, рассказывали кибернетические шутки и анекдоты, читали собственные стихи. Да, да на кафедре писали не только лекции, методички и диссертации, но и стихи. Вот одно из них, написанное К.В. Лашковым, на сюжет старой притчи, оно точно раскрывало смысл их работы и очень нравилось Льву Евгеньевичу: Троих камнетесов во Франции давней, Прохожий, присев на откос, Спросил: "Чем вы заняты, парни?" - Обычный, нормальный вопрос. И первый ответил: "Не видишь ты, что ли, Иль мало протопал дорог? Ворочаю камни, от этой неволи Совсем я уже изнемог". Второй поначалу подумал немного, О доме своем, о себе, О тех, кто его провожал до порога: "Я хлеб добываю семье". А третий упрямо тряхнул головою, Соленые капли отер: "Послушай, прохожий, неправы те двое - Мы строим Руанский собор". ...И мысли светлеют, и ноша легчает, И мир полон вновь красоты, Когда человек различать начинает Великого дела черты. Кафедра представляла собой довольно пестрое сообщество: умудренные ветераны и едва познавшие практику старшие лейтенанты и капитаны, осторожные ортодоксы и любители рискованных затей, флегматики и непоседы, общественники и индивидуалисты; инженеры, математики, медики, - всех их объединяло новое дело. Они спорили в коридорах, в классах, на кафедральных совещаниях. Управляя этим разношерстным "войском" Лев Евгеньевич старался быть спокойным и терпеливым. Пытался сблизить полярные точки зрения, стараясь не только развивать новое направление, но и не забывать традиционную медицинскую статистику. Он понимал, что ЭВМ без необходимой информации - всего лишь дорогая забава, а медицинская статистика без автоматизированной обработки, всестороннего анализа и отбора данных не станет информационной основой управления. Лев Евгеньевич не любил категоричности и старался примирить самые крайние точки зрения. Во время споров он часто повторял: - Не горячитесь, ребята. Ищите истину где-то посередине. Он мог разговорить кого угодно - мужчину и женщину, флегматика и сангвиника, молодого и убеленного сединами. Непритворный интерес к собеседнику, какое-то заразительное любопытство располагали к откровенности. Лев Евгеньевич любил беседы, сам процесс обмена мыслями, но беседы не всякие, а, как он говорил, острые, с интересными фактами и парадоксами. При этом он очень непосредственно удивлялся, и собеседнику всегда хотелось сообщить ему что-нибудь свежее и необыкновенное. Пустые, праздные разговоры и занятия он не жаловал и прекращал их самым решительным образом - протягивал для прощания руку и говорил: "Будьте здоровы. У меня скоро лекция". На первом месте у Льва Евгеньевича была идея, и только потом - слово и дело. Идеи он любил, под идеей он понимал всякую абсолютно новую мысль, пусть даже не очень реалистичную. На обсуждение новых идей он тратил массу времени. При всей своей занятости он был очень доступный, открытый человек. Приходит к нему в кабинет кто-нибудь (сотрудник кафедры, слушатель, представитель другого подразделения - все равно) и говорит: - Лев Евгеньевич, у меня есть такая идея... - Ну-ну, - он отрывал взгляд от лежащей перед ним рукописи или книги и поверх очков с интересом смотрел на собеседника. И начиналась беседа. Если идея ему нравилась, он приглашал счастливчика изложить её на кафедральном совещании. Довольно часто кафедральные острословы разделывали смельчака под орех. Убедившись во время дискуссии, что идея пуста. Лев Евгеньевич как мог утешал пострадавшего. Но довольно часто идея принималась, обрастала деталями, так нередко рождались НИРы, новые математические модели и компьютерные программы. Проблем на кафедре хватало. Как вскоре выяснилось, ЭВМ "Мир-2" предназначалась для инженерных расчетов и была мало пригодной для решения большинства медико-статистических задач. - Все-таки это лучше чем ничего, - утешал Лев Евгеньевич Лашкова (Кирилл Владимирович теперь был заместителем начальника кафедры). - С этим конечно трудно не согласиться, - отвечал Лашков, - но сапожник все-таки должен быть, если и не в сапогах, то хотя бы обутым... Затем они получили электронную клавишную вычислительную машину "Альфа". Машина решала в основном задачи учета и отчетности и выдавала информацию в виде статистических и оперативных документов. Несмотря на небольшой объем памяти, "Альфа" могла быть использована в некоторых управленческих задачах. В качестве оператора на ней мог самостоятельно работать военный врач. Кроме того, она работала в полевых условиях. Но возможности её были слишком малы. При весе едва ли не в центнер она имела совершенно ничтожную оперативную память. Осмотрев её, Лев Евгеньевич заметил: - Динозавр электронного века: при таком весе микроскопический мозг. - Зато вибрацию переносит и сейсмоустойчивая, - засмеялся кафедральный инженер. - Это плюс, да Кирилл? Но ни одной приличной задачки на них не решишь. Это - минус. В связи с увеличением числа сотрудников и объема учебной работы кафедра обратилась к командованию с просьбой улучшить её размещения. Начальник академии временно передал ей несколько помещений, однако по-прежнему большинству учебных групп приходилось заниматься в выделяемых учебным отделом, неприспособленных классах. Персонал кафедры АвтУ и ВМС располагался скученно, вспомогательные помещения - библиотека, машинописное бюро, чертежная, кладовая, мастерская - отсутствовали. Несмотря на высокий авторитет и хорошие отношения с начальником академии, генералом Н.Г.Ивановым, Лев Евгеньевич ничего не мог сделать. При встречах он выглядел удрученным. - Сплошное расстройство... Снова мы не можем развиваться, - сокрушался он. - А нам обещали выделить приличную технику, куда я её поставлю? Домой? - А вы подключите политотдел. Когда-то политики зажимали кибернетику, пусть искупают вину, - в шутку посоветовал я. - Не надо... Еще обидятся. Все не так просто. Там, в общем-то, неплохие ребята. Это ведь не они, а власть зажимала. Не путай власть с людьми, дорогой мой. Это был период многочисленных совещаний и массовых мероприятий. Как-то я встретил Льва Евгеньевича на перекрестке улиц Лебедева и Боткина. Маршрут там не для слабонервных: совершенно непредсказуемое поведение 4-х светофоров и бесшабашное уличное движение. Рядом находилась клиника травматологии и многие называли, да и сейчас ещё называют этот перекресток экспериментальным. Лев Евгеньевич, как всегда стремительно, пересек его и натолкнулся на меня. Мы поздоровались. - Что нового? - сказал я. - Не спрашивай. Ничего не знаю и не ведаю. Нет, Райкин неправ: жизнь не театр, а цирк, из нас все время хотят сделать клоунов. Ни минуты покоя, совещания, семинары, мероприятия - одно за другим. Лекции слушателям читать некогда. Представляешь, подпольно читаю. Запираемся, мои отвечают - нет на кафедре. Иначе - выдернут. Вот так и живем, - и он помчался дальше. Льву Евгеньевичу, как и любому начальнику академической кафедры приходилось проводить политзанятия. Он терпеть не мог формализма и скуки и готовился к ним с обычной своей обстоятельностью. Тему он всегда знал блестяще, но не относился к ней слишком всерьез. Да и занятия, которые он проводил, больше походили на дискуссии. Сам он всегда отдавал предпочтение социалистическим принципам, полагая их справедливыми, но не делал из этого культа. Кто-то верит в одно, кто-то - в другое, он терпимо относился к убеждениям собеседников. И к политорганам он относился спокойно, как к объективному явлению природы или житейской неизбежности. С ними он был и соблюдать правила их игры, чтобы не страдало дело, чтобы его можно было двигать вперед и развивать. Он занимался политическими мероприятиями ровно столько, сколько нужно, чтобы к нему не приставали. Не больше. Но и не меньше. Может быть, именно это в значительной степени и выручило его, когда в конце семидесятых годов на него стали поступать анонимки в ЦК КПСС и Комитет партийного контроля. Формируя свой курс, а потом и новую кафедру, Лев Евгеньевич, принял всех, кто проявлял интерес к медицинской статистике, математике и компьютерам. Если человек любил свое дело, он готов был простить ему любые грехи. Конечно, зло должно наказываться, но это пол-дела, считал Лев Евгеньевич, важнее награждать добро. И он больше любил вознаграждать, это доставляло ему удовольствие. Распекать, ругать он не любил и, если быть точным, и не умел. Он был доверчивым человеком, никогда не предполагал в людях коварства, и, как показало дальнейшее, его доверчивость иногда приводила к неожиданным последствиям. Дело было новое, он и сам был не прочь подискутировать, но поступал он не так, как хотелось бы его оппонентам, а так, как считал правильным он сам. Он имел на это право, заслужил - своей эрудицией, многолетним опытом, безошибочной интуицией при оценке всевозможных "прожектов". Человек открытый и эмоциональный он был прекрасной мишенью для интриганов. - Все считают, что наше время - это век электроники и информации. Ничего подобного - это век бумаги. Планы, протоколы, отчеты... А теперь вот пишем объяснительные по анонимкам. Чернил не хватает, не то что бумаги. И ведь куда шлют, стервецы: генеральному секретарю, председателю партийного контроля. Вот так, не ниже. Меня задергали проверками. Главное - сколько времени впустую уходит. И никто не пытается с этим бороться, говорят, анонимки - единственная связь верхов с массами, - он сокрушенно покачивал головой. И здесь он оставался самим собой: его реакцией было лишь удивление ученого перед неожиданным феноменом, да ещё досада от бездарно потраченного времени. Я вспоминаю те дни и думаю: может быть безымянные "доброжелатели", прочтут эту книгу и поймут все-таки кое-что. А возможно они и сами давно все поняли, бывает и так. Как показало дальнейшее, за громкими обвинениями анонимок крылся обычный корыстный интерес: хотелось побыстрее престижных должностей, полковничьих званий, ведь по сравнению с родственной кафедрой ОТМС, должностные категории преподавателей кафедры АвтУ и ВМС были на ступень ниже. Понять их можно. Понять, но не оправдать, ведь по существу, это были обычные доносы, когда-то по таким "сигналам" людей отправляли за колючую проволоку. В армии множество начальников, чтобы не запутаться, их подразделяют на прямых и непосредственных. Чем они отличаются, сложно разобраться даже профессору. Кроме начальника, в академии было несколько его заместителей и масса начальников отделов: политического, учебного, научного, клинического, и тоже со своими заместителями. И все давали указания, а как иначе? Лев Евгеньевич был дисциплинированным человеком, и как он лавировал в этом море руководителей - загадка. Впрочем, по-настоящему никого, кроме начальника академии он не признавал. Во второй половине 70-х годов его начали зазывать в Москву. Предлагали должность заместителя директора НИИ социальной гигиены имени Семашко, директором ещё какого-то НИИ, он без колебаний отказывался. Его вызвали в Минздрав, уговаривали там, он устоял. Позже я узнал, что С.Буренков, заместитель, а потом и министр здравоохранения СССР, был его однокашником по Военно-морской медицинской академии. Можно только представить себе, сколь интенсивной была обработка. Лев Евгеньевич выдержал и остался в Ленинграде, просто начальником кафедры. Лев Евгеньевич часто бывал в военных округах и на флотах, изучая дела снизу доверху - от медицинской службы части до медицинской службы округа. - Состояние нашего учета способно свести с ума. Или довести до инфаркта, - сказал он вернувшись после очередной командировки в военный округ. - Почему люди так легкомысленно относятся к цифрам? Ведь это информация, сигналы, руководство к действию. Если бы человеческий организм так же искажал сигналы? Да он бы просто не смог существовать. - А мы существуем. Лев Евгеньевич, почему? - спросил я. - Вот именно - существуем, а могли бы развиваться по восходящей. Ведь мы даже толком не знаем, сколько у нас больных. Окружных боссов правда не интересует. Их ведь награждают за снижение заболеваемости и травматизма, вот они их и снижают на бумаге. Пойди проверь. Только меня ведь не проведешь, я то представляю, какой должен быть её уровень при нормальном учете. - Если бы выделение средств: денег, медикаментов отталкивалось бы от числа больных, тогда... - начал однажды я. - Тогда бы у нас кругом стали одни больные. Только врачи и больные. Что не придумывай, а без обыкновенной честности не обойдешься. Впрочем, кому она сейчас нужна - честность. Нет спроса. И все-таки надо быть честным. По большому счету это единственно разумное поведение. Гомо должен стать наконец сапиенс. Пора, - и он поднимал брови, показывая глазами куда-то вверх. Льва Евгеньевича всегда остро интересовали новые, оригинальные подходы к проблемам социальной медицины. Именно это привлекало его и в медицинской географии, науке, изучающей влияние зональных, природно-климатических, экологических условий на заболеваемость населения и организацию здравоохранения. К тому же он сам любил путешествовать и был неравнодушен и к географии, и к географическим картам. Медико-географические атласы поражали его своей огромной информативностью, сочетанием внешней простоты с возможностью делать на их основе глубокие выводы. В них в концентрированном виде можно было разить наиболее существенные черты природных условий, экологические особенности среды обитания, структуру, частоту региональную распространенность заболеваний. Лев Евгеньевич полагал, что для решения проблем практического здравоохранения комплексное использование методов статистики и медицинской географии совершенно необходимо и может дать качественно новые результаты. Мы ещё не касались этой стороны его научной деятельности, поэтому остановимся на ней более подробно. Мало кто из многочисленных знакомых и приятелей Льва Евгеньевича знал, что он долгие годы состоял действительным членом знаменитого Русского географического общества (основанного ещё в 1845 году). И не просто состоял, а активно в нем работал. Врачи вообще традиционно играли в этом обществе самые активные роли. Среди его учредителей, например, были В.И. Даль (врач и составитель "Толкового словаря живого великорусского языка"), К.М.Бэр (врач и путешественник, академик Императорской медико-хирургической академии). В более поздний период президентом его был академик Военно-медицинской академии Е.Н.Павловский. А вообще членами этого общества были в свое время такие известные люди, как Н.М.Пржевальский, Н.Н.Миклухо-Маклай, Л.Н.Гумилев. Так произошло сближение научных интересов Льва Евгеньевича и давнего его товарища, однокашника по Военно-морской медицинской академии Артура Артуровича Келлера, к тому времени ставшего одним из самых крупных специалистов в области медицинской географии, ныне академика Российской экологической академии и председателя отделения медицинской географии Русского географического общества. В них было много схожего - огромная эрудиция, внутренняя культура, открытость для общения, страсть к путешествиям, энергия и неутомимость в поисках нового и сохранившаяся до седин простота и непосредственность. А.А.Келлер после окончания ВММА в 1949 году 8 лет служил на Тихоокеанском флоте, увлекся эпидемиологией, картографированием региональной заболеваемости, защитил диссертацию. Затем работал в Ленинградском НИИ, занимался переводами на русский язык зарубежных медико-географических описаний (он в совершенстве знал английский и французский), изучал инфекционную заболеваемость на сопредельных с нашей страной территориях, составлял медико-географические атласы. О его научных интересах лучше всего говорят его работы: "Эпидемиологическая география и картографирование" (1968 г.), "Проблемы географии инфекционных болезней зарубежной Азии" (1981 г.), "Принципы эпидемиологического районирования крупных регионов" (1981 г.). После увольнения в отставку А.А. Келлер в начале 1980-х годов был приглашен Львом Евгеньевичем на кафедру АвтУ и ВМС. Постепенно чисто личные, товарищеские отношения между ними привели к развитию комплексного подхода в изучении региональных проблем здравоохранения. Объединив возможности разных методов, они в течение нескольких лет проводили уникальную работу по изучению состояния здоровья и здравоохранения Карельской АССР. Одним из её результатов было создание медико-географического атласа Карелии, который включал в себя детальное картографическое, эпидемиологическое и медико-статистическое описание территории республики и размещения сети её лечебных учреждении. Кроме Льва Евгеньевича и А.А. Келлера активное участие в этой работе принимали сотрудник кафедры АвтУ и ВМС Б.А.Ильмухин, Д.М.Малинский и работники Минздрава Карельской АССР. Атлас был издан в 1990 году (к тому времени Лев Евгеньевич уже оставил кафедру АвтУ и ВМС). На эту работу ни малейшего внимания не обратило руководство Военно-медицинской академии (в своем отечестве нет пророков), но она была немедленно замечена за рубежом. Ведущий географ США Чэнси Харрис (Сhensy Нarris) назвал этот атлас эталонной работой в области медицинской географии, моделью для будущих разработок подобного рода. ED 1993 году, когда Лев Евгеньевич уже работал в ГИДУВе, в Cанкт-Петербурге, в издательстве "Гиппократ" вышел в свет не менее уникальный труд - наиболее полное в стране и за рубежом 350-страничное "Руководство по медицинской географии (под ред. А.А.Келлера, О.П.Щепина, А.В.Чаклина). Раздел "Статистический метод в медицинской географии" был написан Львом Евгеньевичем Поляковым. Для выполнения научных исследований и обучения военных врачей на кафедре и вообще в Военно-медицинской академии катастрофически не хватало вычислительной техники. Льву Евгеньевичу удалось так расшевелить профессорско-преподавательский состав академии, что ЭВМ теперь требовали практически все кафедры и лаборатории. Вычислительный центр академии, оснащенный машинами второго поколения - "Минск-32" и "ЕС-1022" не удовлетворял элементарных потребностей научно-исследовательской работы огромного академического коллектива, не говоря уж об учебном процессе. Кроме того, эти ЭВМ не отличались высокой надежностью. И вот, в 1979 году, благодаря усилиям начальника ЦВМУ МО академика АМН генерал-полковниеа медицинской службы Ф.И.Комарова (однокашника Льва Евгеньевича по Военно-морской медицинской академии) и начальника лечебного управления ЦВМУ МО генерал-лейиенанта И.В. Синопальникова (таких же энтузиастов компьютерной технологии, как и Лев Евгеньевич) необходимые финансовые средства были выделены. Решение было кардинальным: закупить для Военно-медицинской академии и Главного военного клинического госпиталя имени Н.Н. Бурденко два современных вычислительных комплекса у одной из зарубежных компаний. Была выбрана американская фирма "Хьюлетт-Паккард", чьи мини-ЭВМ зарекомендовали себя при использовании в учреждениях здравоохранения в качестве надежных и неприхотливых в эксплуатации устройств. Лев Евгеньевич загорелся этой идеей. В течение месяца было проведено информационное обследование и разработан состав оборудования: мощный центральный вычислительный комплекс с огромной памятью и быстродействием, автоматизированные рабочие места (АРМы) для удаленных пользователей, средства связи и программное обеспечение. Комплект был столь мощным, что фирма вынуждена была получать специальное разрешение в Конгрессе США. Лев Евгеньевич, взявший на себя роль представителя заказчика, зачастил в Москву. В этих поездках не раз сопровождал его и я. Последняя поездка была в конце декабря, перед самым новым годом. С нами был инженер-системотехник, хорошо знакомый с аппаратурой этой фирмы. Каждый день мы приезжали из гостиницы в представительство "Хьюлетт Паккарда" на Покровском бульваре, раскладывали на низких столиках наши схемы и спецификации, потом появлялся улыбающийся Питер, австриец по происхождению, прекрасно говорящий на нескольких европейских языках, в том числе и на русском. После приветствия он задавал традиционный вопрос: - Что будем пить? Кофе, пиво, колу, бренди, виски? На улице мороз, между прочим. Лев Евгеньевич тоже улыбался, вставал для приветствия и говорил: - Питер, вы ещё спрашиваете... Пока не подпишем контракт, только кофе, мой дорогой. Несмотря на мороз. Когда проект контракта был готов, Питер не скрывал радости: - Если сделка состоится, я получу хорошую премию. Хватит, чтобы отдохнуть пару месяцев в Италии. Погреюсь у моря после ваших холодов. Наконец мы собрали все необходимые подписи, передали бумаги Питеру и вернулись в гостиницу. Все чувствовали подъем: наконец-то едем домой, впереди был новый 1980 год, сулящий массу интересных дел... А в это время наши войска уже входили в Афганистан. На Западе началась антисоветская компания, и контракт был расторгнут американской стороной. Лев Евгеньевич был расстроен невероятно, ведь без надежных ЭВМ и средств связи многие его идеи и разработанные проекты оставались лишь на бумаге. Как всегда, он постарался скрыть свое состояние за шуткой: - Кажется, это первый случай, когда международные события непосредственно вмешались в работу кафедры, так Кирилл? - Первый. И будем надеяться - последний, - сказал Лашков. Глава VIII. ВСТРЕЧИ Сыновья Евгений и Андрей жили отдельно, теперь, когда у них были свои семьи и заботы, каждый двигался по собственной орбите. Лев Евгеньевич с грустью видел, что профессионально они далеки от него. С грустью, но не с сожалением. Он никогда не пытался силой отвести их от собственного выбора, наоборот поощрял самостоятельность. Зато в них укоренился его стиль работы: упорная методичность, обстоятельность, тяга к работе за письменным толом, интерес к новому, неординарному, стремление самостоятельно понять и разобраться в нем. Связь их с домом на Гданьской не ослабевала. Родной их дом по-прежнему оставался одним из центров притяжения, они ежедневно перезванивались, часто виделись, а с началом теплого сезона все съезжались на даче. С 1977 года это взаимное притяжение силилось: один за другим, будто сговорившись, появились внуки: Володя в семье Жени и Дима - у Андрея. В 1984 году у Андрея родился ещё один сын - Илья. "Настоящий мальишник", смеялась довольная Клара Ивановна. Усаживаясь а большой обеденный стол на даче, Лев Евгеньевич с гордостью окидывал взглядом разросшуюся компанию - сыновей, трех внуков, невесток. - Уже набирается на мужскую волейбольную команду. Илья немного подрастет и можно формировать сборную Поляковых, - шутил он. Он видел, как радовалась Клара Ивановна: снова у них были малыши, нуждающиеся в их заботе. Детские магазины снова превратились в подобие художественных выставок, с той лишь разницей, что экспонаты можно было трогать руками, и покупать. Теперь ему было чем заняться в многочисленных командировках, и он с удовольствием рылся в детских книгах и игрушках, заранее представляя себе довольные физиономиии внуков. По-прежнему он был легок на подъем, и в течение нескольких лет побывал в стольких местах, что их легче преречислить по регионам, чем по городам: Дальний Восток, Закавказье, Средняя Азия, центральная Россия, Карелия, Прибалтика, Белоруссия, Украина. Он знал страсть Клары Ивановны к путешествиям (в ней все ещё жил капитан дальнего плавания) и, чтобы доставить ей удовольствие, если представлялась малейшая возможность, брал её с собой. Его часто приглашали на научные совещания в Чехословакию, Болгарию, Польшу, ГДР и Кубу, где на военно-медицинских кафедрах было много его учеников и просто специалистов, уважавших его, как ученого и безотказного человека. Куба поразила его своей экзотикой, он осмотрел все, на что хватило свободного от занятий времени: дворцы старой Гаваны, памятник Колумбу, громадный монумент Хосе Марти. Гостеприимные хозяева показали ему весь остров - он пересек его с юга от Тринидада до северного курорта Варадеро. Его угощали необыкновенными блюдами, особенно понравилась рыба, запеченная в тесте с мясом и сыром, все это подавали вместе с жареными бананами. Но и здесь "цена войны" напомнила о себе. Когда, среди ярких красок цветущей тропической природы он оказался на кладбище советских военнослужащих, погибших на Кубе, это настолько поразило его, что в тот день он больше никуда не смог ехать. 19 ноября перед самым его отъездом, как бы в завершении программы, над Кубой пронесся тайфун "Кэй" ("представляешь, как раз в день начала Сталинградской битвы, в День артиллерии", - рассказывал потом Лев Евгеньевич). Скорость ветра достигала 140 километров в час, он выворачивал деревья, срывал крыши, опрокидывал машины. На стеклах домов появились полосы клееной крест накрест бумаги (как в войну, отметил Лев Евгеньевич), отключили электричество, город и отель погрузились во мрак. Можно себе представить, что испытала Клара Ивановна, увидевшая по телевидению, как летят вырванные с корнем деревья и рушатся здания. Тайфун прошел через день, и 21 ноября Лев Евгеньевич благополучно вылетел Москву. О его командировках можно было бы рассказывать бесконечно, но ближе всех к теме этой повести была, пожалуй, поездка в ГДР в феврале 1983 года. Только что исполнилось 40 лет победы под Сталинградом. За окном поезда проплывали аккуратные немецкие городки с яркими, как игрушки, домиками. Поля уже чернели от свежей вспашки. Лев Евгеньевич был охвачен военными воспоминаниями, да к тому же мы оказались в Германии. Чувствовалось, что им овладело какое-то особое, взволнованное состояние. Вечером мы подошли к шлагбауму с американскими часовыми, недалеко от Брандербургских ворот - посмотреть на здание рейхстага. Когда возвращались обратно и вышли на Унтер ден Линден, Лев Евгеньевич заметил: - Обрати внимание - ни деревца. И это - "Улица под липами! Гитлер распорядился срубить их, чтобы не мешали маршировать его колоннам... И срубили. На следующий день мы побывали у памятника Воину-освободителю в Трептов-парке, шли медленно, я старательно отводил взгляд, делая вид, что не замечаю, как он смахивает слезы. - Все ещё твердят о российских просторах... Гитлер, дескать, не учел растянутость фронта, российских дорог, жутких морозов... А российские ребята, прикрывшие собой страну? С нашего курса вернулась только половина, а было всем по 18-19 лет. После этих походов он становился молчаливым, и только вечером, когда мы оставались одни, давал волю чувствам. В его словах звучало безграничное удивление перед всесилием воинственного идиотизма. У него не укладывалось голове, как можно истреблять людей в таких гигантских масштабах. Я не знал тогда содержания его книги "Цена войны". Во многих городах Германии, а потом и Чехии мы видели сохранившиеся "чумные столбы" - памятники, сооруженные по случаю окончания чумных эпидемии. - Ты посмотри, - говорил он, - чуму победили, другие особо опасные инфекции, а собственную глупость одолеть не можем. Когда уже мы, наконец, поставим ей памятник... В командировках он любил бывать в книжных магазинах. Потянуло его к ним и в Берлине. Мы стояли на площади у телецентра, до отъезда оставалось несколько часов и вдруг Лев Евгеньевич произнес свою сакраментальную фразу: - Слушай, а книжный? - Может не стоит, заблудимся, - пытался возразить я, уже предчувствуя, что это бесполезно. - Язык до Киева доведет. - Но мы в Берлине, Лев Евгеньевич. Я кроме "хенде хох" и "битте" ничего не знаю. Он повернулся к какой-то молодой паре и, жестикулируя, вращая глазами и запинаясь, начал по-немецки излагать нашу проблему. Через 10 минут мы уже катились в берлинском трамвае по известному одному только ему направлению. Я благоразумно молчал. Потом мы шли, снова ехали и оказались на берегу Шпрее, рядом на площади виднелся огромный книжный магазин. - Вас случайно не забрасывали из-под Сталинграда в Берлин? - спросил я. Он только загадочно улыбался. В магазине был большой отдел литературы на русском языке. Это теперь в Москве можно найти любую книгу, а в те годы доступ к книгам имели только избранные. Поэтому библиофилы, оказавшись по воле случая за рубежом, нагружались книгами до предела. С гигантскими пакетами мы вышли из магазина и теперь уже проверенным путем вернулись к телецентру. Вечером мы отправились в Грейфсвальд. Нас сопровождал капитан из штаба Группы советских войск в Германии (ГСВГ). Черная "Волга" неслась по автобану, обгоняя многочисленные "Трабанты". Внезапно Лев Евгеньевич забеспокоился, какая-то новая мысль овладела им. Я сделал вид, что ничего не замечаю. Наконец он повернулся ко мне и твердо сказал: - Надо позвонить Кларе Ивановне. - Лев Евгеньевич, помилуйте, в чистом поле, в Германии, какие звонки... И потом мы всего три дня, как из дома. - Я не говорю - сию минуту, но мы должны позвонить. Представляешь, как она удивится? - он сверкнул глазами от предвкушаемого удовольствия. Капитан, сидевший рядом с водителем, повернулся к нам: - Здесь впереди, часа через полтора, недалеко от автобана будет штаб армии. Можно запросто позвонить. - Спасибо вам большое. Значит так, сворачиваем в штаб. К тому времени она как раз будет дома. В штабе мы разыскали начальника медслужбы армии, им оказался наш старый знакомый - Р.И. Маджанов. Его темное восточное лицо просияло от удовольствия, едва он увидел нас. Они ушли к телефонистам, а я остался в кабинете Маджанова. ВСтол был завален бумагами - было время годовых отчетов. Минут через двадцать они вернулись. - Ну вот, а ты говоришь... - с порога начал Лев Евгеньевич, - У нас ничего невозможного нет. Связались с ЛенВО, те набрали мой домашний номер и все. Слышимость прекрасная... Привет тебе от Клары Ивановны. - Как там погода? - только и нашелся сказать я. - Мороз, представляешь? - он потер руки и повернулся Маджанову. - Так какие проблемы. Рустам Искандерович? - Годовой отчет заколебал. Лев Евгеньевич. Кто только его придумал? Маджанов сокрушенно покачал головой. - Бестактный вопрос, - заметил я и кивнул в сторону Льва Евгеньевича. - Не поможете? - Маджанов вымолвил это без всякой адежды на успех. - Конечно, поможем, какой разговор... Лев Евгеньевич снял китель и подсел к столу. Пришлось снимать китель и мне. Я показал Маджанову кулак и тоже присел к бумагам. - Вот смотри. Рустам Искандерович, - повертев списанные столбцами цифр листы, сказал Лев Евгеньевич, - у тебя показатели заболеваемости и госпитализации почти совпадают. Но так же не бывает, вы что, госпитализируете каждого заболевшего? - Нет, конечно, - пробормотал Маджанов. - Есть же устойчивые закономерности... Скажи мне, сколько вы госпитализируете, и я скажу вам, какая у вас заболеваемость. Кому вы втираете очки? Ах да, начальству. - Да мы не втираем, Лев Евгеньевич, я же только что начал работать здесь... Считаю чужие данные, - оправдывался хозяин кабинета. - Статистика основана на объективности, понял? То есть на честности. Без этого она - просто служанка начальства, - Лев Евгеньевич сокрушенно вздыхал и делал на отчетах какие-то пометки, потом положил карандаш и продолжал: - Ведь как просто, и всего-то нужна обыкновенная честность - и все. И статистика станет статистикой, профилактика профилактикой, а наука наукой. Без честности ни вычислительная техника не поможет, ни моделирование, ничего... Мы освободились только к десяти вечера. Ехать дальше не имело смысла, пришлось готовиться к ночевке. В армейском госпитале нам отвели комнату с высоченным потолком, двумя узкими солдатскими койками и длинным, как в президиуме собрания, столом. Появился Маджанов, за ним следовал дежурный, руки его оттягивали две тяжелые сумки. Как оказалось, это был наш ужин. Маджанов - восточный человек, и накрывать стол не доверил никому. Он сделал это мастерски - быстро и красиво. Лев Евгеньевич был в ударе. - Скажи, дорогой Рустам, что может быть лучше таких встреч. Вдали от дома, от "альма матер", черт знает где, в чистом поле, решаем позвонить Кларе Ивановне. И вот - пожалуйста, уже сидим вместе. - И хорошо сидим, - засмеялся Маджанов, окинув широким жестом стол. - Когда мы встречались последний раз? - Лет пять назад, я был у вас на учебе. - А ты? - Лев Евгеньевич повернулся ко мне. - Столько же, - прикинул я. - И не переписывались? - А когда? - Однокашники называется, выпороть бы вас, - Лев Евгеньевич покачал головой и поднялся из-за стола с бокалом в руке: - Выпьем за Россию, раз уж мы встретились в Германии. Мы выпили, и Маджанов рассказал историю госпиталя. - Раньше здесь был эсэсовский госпиталь. Причем образцовый. Корпуса, палаты, территория, вы заметили, - все как в санатории. Есть даже бассейн, он и теперь работает. Иногда заливаем воду... Я толкнул оратора под столом ногой, но было поздно. - Бассейн? - Лев Евгеньевич оживился. "Все кончено, подумал я, теперь придется купаться". Я посмотрел на часы, был час ночи. - Где наши полотенца? - Лев Евгеньевич поднялся. - Его ещё надо залить, Лев Евгеньевич, - сказал Маджанов. - А что это так трудно? - Нет, только, когда вы будете отдыхать? - Бассейн - лучший отдых. Отговаривать его было совершенно бесполезно. Маджанов встал и вышел, желание гостя - закон для его восточной натуры. Через несколько минут он вернулся, я все ещё надеялся, что купание сорвется. Но он сказал: - Никаких проблем. Пока бассейн заполнялся, мы выпили за военно-морской флот, за укрепление воинской дисциплины и за компьютеризацию медицинской службы. В два часа ночи нам сообщили, что бассейн готов к употреблению, то есть заполнен водой, правда, холодной. В 1983 году Льву Евгеньевичу было 59 лет. Это надо было видеть солидный профессор летит вниз головой с 4-х метровой высоты. Никто больше на подобное не решился, карабкаясь по металлической лесенке, мы, как робкие дошколята, с содроганием сердца опустились в холодную (из водопровода) воду. Он плавал великолепно - без всплесков, почти бесшумно, сделал несколько кругов и поднялся наверх. Спустя много лет, вспоминая тот день, я сказал ему: - Никогда в жизни больше не купался в полтретьего ночи, да ещё в бассейне, построенным эсэсовцами... - Дошло, наконец, - засмеялся он. В 3 часа ночи мы вернулись в нашу комнату, а в семь выехали в Грейфсвальд. В 14 часов он сделал блестящий доклад на совещании специалистов медицинской службы армий государств - участников Варшавского договора. Три дня мы провели в этом прекрасном и гостеприимном городке. Нас сопровождал немецкий переводчик - капитан медицинской службы Отто Шварц, высокий блондин с голубыми глазами и арийским овалом лица. Он прерасно говорил по-русски, водил нас по городу, рассказывал его историю. Между прочим, он предложил нам на обратном пути в Берлин заехать в Равенсбрюк, бывший женский концлагерь, там теперь был музей. Лев Евгеньевич отказался категорически. - Ну, уж нет, мой дорогой, туда ты нас не затянешь. Смотреть, как издевались над женщинами... Да ты что?! Отто был смущен, он-то хотел оказать услугу. Он вообще ходил за Львом Евгеньевичем по пятам, в то время он писал диссертацию, задавал какие-то вопросы, а ответы даже записывал. В последствии при очередной командировке в Москву Лев Евгеньевич поведал мне о новой встрече с ним. Она, видимо, так поразила его, что он начал рассказывать, едва мы поздоровались. - Ты знаешь, кто у меня был недавно? Отто Шварц... - и Лев Евгеньевич принялся за рассказ. Эта история настолько интересна, что я вкратце изложу её здесь. Отто Шварц оказался русским парнем, Толей Шевцовым. Родители его были чистокровные русские, отец когда-то служил в ГСВГ. Маленький Толя общался с немецкими детьми, изучил язык и ему так понравилась Германия, что он всю жизнь мечтал о ней. После возвращения в Россию, он окончил школу, поступил в Военно-медицинскую академию и стал военным врачом. Он даже успел послужить два-три года в войсках. Однако мечты о далекой Германии не давали покоя. Он в совершенстве изучил немецкий язык, освоил их песни и литературу. Однажды на какой-то выставке в Москве он высмотрел себе подходящую немку, покорил её сердце, женился и укатил в ГДР. Там он сменил фамилию, натурализовался и был принят в Народную Национальную Армию ГДР в качестве старшего лейтенанта медицинской службы. По этому поводу даже было специальное решение их министра обороны. Он часто сопровождал в качестве переводчика наши военные делегации, разъезжал по ГДР и так вошел в роль, что даже по-русски стал говорить с сильнейшим немецким акцентом. Наши принимали его за типичного немца. Числился он на военно-медицинской кафедре, решил писать диссертацию и обратился за помощью ко Льву Евгеньевичу. Как выяснилось в дальнейшем, диссертацию он так и не написал, помешало его интернациональное любвеобильное сердце. Он развелся с первой женой, женился на другой, потом оставил и её, нашел себе третью. Начальству это надоело, и его сослали в какую-то германскую тьмутаракань, в войска. Мы потом часто вспоминали о нем. Лев Евгеньевич говорил: - Где-то он сейчас, бедолага, мыкается под крышей общеевропейского дома... - Может, подался в Австрию или Швейцарию, там тоже немецкий язык... Нашел себе очередную жену, трудится, может, снова за диссертацию взялся... - Вот ты смеешься... Он конечно странный парень. Трудно понять его. Но можно... Что-то в этом есть, чисто человеческое, симпатичное... В начале 80-х годов на кафедру обрушился вал директивных научно-исследовательских работ, связанных с созданием АСУ Тылом Вооруженных Сил. Лев Евгеньевич участвовал во многих совещаниях, на которых координировались работы и обсуждалась идеология создания отдельных подсистем АСУ. Совещания, как правило, проходили в Москве, Лев Евгеньевич приезжал утренним поездом, и мы встречались с ним уже в конференц-зале. Так было и в 1985 году. Мы устроились в первых рядах, прямо перед столом президиума. Вел совещание руководитель работ, болезненного вида генерал, худой и строгий. Зал был полон, вперемежку с офицерами сидели представители промышленности - разработчики. Вдоль стен были развешаны огромные цветные схемы. Докладывал руководитель военно-научного сопровождения, он лихо водил по схемам трехметровой указкой, возвращался на трибуну, ставил рядом с собой это удилище и говорил, говорил, говорил. Председатель совещания удовлетворенно кивал. Вопросов никто не задавал, опасаясь его крутого нрава и острого языка. Лев Евгеньевич внимательно слушал, делая какие-то пометки в блокноте, покачивал головой и сокрушенно вздыхал. После доклада он поднял руку и в наступившей тишине раздался его голос: - Можно вопрос к докладчику? Председатель удивленно кивнул. - Полковник Поляков из Военно-медицинской академии, - представился Лев Евгеньевич. - Каким образом медицинская служба будет планировать оказание помощи и доставку медимущества, если вы оставили всего одно наше донесение - о санитарных потерях, а по имуществу - все только в расчетно-снабженческих единицах, без номенклатуры? - Надо переходить на новые принципы снабжения - нормативные. Отработать модели и варианты структуры раненых от всех видов оружия и соответственные варианты их обеспечения, не по донесениям, а по нормативам. - Так это уже было. Давно. И лопнуло. Потому что нормативного снабжения ни одна экономика не выдержит. Придется создавать огромные запасы, и, тем не менее, половины будет не доставать, а половина окажется ненужной. И еще: мы не можем оказывать помощь какому-то среднему раненому. Помощь - дело специализированное. А как можно прогнозировать судьбу раненых, сроки лечения, возврат в строй, не зная их конкретной структуры? - По моделям, - сказал докладчик. - То есть вероятностный прогноз по вероятностным моделям? Интересно. Вероятность ноль-семь умножить на вероятность ноль-семь, это даст меньше ноль-пяти? Это уже не прогноз, а фифти-фифти, - Лев Евгеньевич развел руками и сел. - А что вы предлагаете? - строго спросил председатель. Лев Евгеньевич поднялся: - Необходимо расширить объемы информации для медицины. - Чем вы лучше остальных подсистем? - заметил докладчик. - Мы не лучше, мы другие. Это нужно не медицине, а раненым. - Хорошо, мы подумаем, - заключил председатель. После совещания. Лев Евгеньевич выглядел крайне озабоченным. - Не нравится мне все это... Какое-то легкомыслие... Плакатов каких-то понавешали, схем совершенно варварских... - пробормотал он, и заключил: Надо идти к Федору Ивановичу. К Федору Ивановичу Комарову - начальнику ЦВМУ МО (тогда - академику, а в будущем вице-президенту Академии медицинских наук) Лев Евгеньевич обращался только в самых неотложных случаях, хотя они и были однокашниками по Военно-морской медицинской академии. Лев Евгеньевич не просто уважал, он восхищался этим человеком - великолепным клиницистом, ученым и организатором военного здравоохранения, блестящим лектором и остроумным веселым человеком. Впрочем, Комаровым восхищались все, кто знал его - от высшего руководства министерства обороны до рядового подчиненного. Круглолицый, крепкий с внимательными острыми глазами под крутым лбом, с заразительной улыбкой, и сочным баритоном, он излучал особую - приветливую энергию, и, кроме того, был поразительно простым и доступным человеком. Мы вошли в кабинет, Комаров работал с документами. Он поднял от стола голову и взглянул поверх очков: - А, пропащий Лев Евгеньевич... Здравствуйте, здравствуйте, ребята. Присаживайтесь. Подождите, разберусь с бумагами, - он придвинул к себе очередную папку и снова принялся за прерванное занятие. Через несколько минут он закрыл папку и снял очки. - Ты вот скажи, Лев Евгеньевич, сколько информации может переработать человеческий мозг? Мы тонем в море бумаг. В командировке я разговорился с одним командиром дивизии и говорю: вам-то полегче, все-таки бумаг меньше идет. Он смеется: какое там, настоящий бумажный обстрел. Но я, говорит, приспособился, пишу: "Начальнику штаба, разобраться и доложить". Что он дальше с ними делает, я не знаю и не интересуюсь. Начать то же самое, как Лева? - он откинулся в кресле и рассмеялся. - Нас тоже обстреливают, в том числе и любимое центральное управление. Переписывают директивы сверху и транзитом нам. Между прочим, мозг способен вместить гигантские объемы информации, но, если они туда попадут. Человек ограничен возможностями по вводу данных. Мы не в состоянии читать 24 часа в сутки. - Возможно, и так, - Комаров внимательно оглядел нас. - Какие проблемы? Лев Евгеньевич коротко изложил суть дела. - Так мы позвоним Семенихину, он там самый главный, он и поможет разобраться, - Комаров открыл справочник абонентов "кремлевки", и повернулся к заставленному аппаратами телефонному столику. - Владимир Сергеевич, Комаров докладывает. Здравствуйте, как здоровье? Рад слышать, а то мне обычно жалуются... Нам нужна консультация по вашим автоматизаторским делам... Тыл? Вот с ним-то и не можем разобраться. У нас этим занимается профессор Поляков из Военно-медицинской академии. Он сейчас у меня... На, поговори, - Комаров протянул трубку Льву Евгеньевичу. Главный конструктор АСУ Вооруженными Силами СССР академик В.С. Семенихин был легендарной фигурой. Он занимался разработкой системы управления стратегическими силами страны, высшее звено которых включало в себя знаменитый "ядерный чемоданчик" главы государства. Кроме того, Семенихин возглавлял совет главных конструкторов других подсистем, в том числе и тыловой, и был чем-то вроде законодателя всех проектных решений. - ...Формально - мы тыловая подсистема, - говорил в трубку Лев Евгеньевич, - но ведь надо учитывать и нашу специфику. У нас огромные объемы информации. Не может же такой информационный слон быть подсистемой у моськи. Хорошо, завтра подъеду. До свидания, - Лев Евгеньевич протянул Комарову трубку и сел к столу. - Наших встречаешь? - спросил Комаров. Я понял, что сейчас начнется обычный в таких случаях разговор однокашников, и попросил разрешения выйти. Мы встретились минут через пятнадцать. - К Семенихину поедешь? - Не могу, завтра дежурю по управлению. - Много потеряешь. - Знаю, но... Дежурство, святое дело. - Во сколько освободишься? - Послезавтра утром, полдесятого. - Я подъеду. Через день мы встретились в комнате дежурного. Я только что сдал дежурство и ждал, пока Лев Евгеньевич дозвонится до Ленинграда. Раздался звонок городского телефона, и он машинально снял трубку. Послушав, он протянул было её дежурному, но передумал. Что-то заинтересовало его, и он продолжал слушать. - Подождите минутку, - он опустил руку с трубкой и обратился к нам: Ребята, тут беда... Звонит участник войны, его внук, восемнадцать лет, служит где-то в Московской области. Вчера вечером дед позвонил в часть, узнать как дела, а ему сообщили, что внука с острым менингитом, без сознания увезли в госпиталь. Госпиталек маленький, телефона нет, он просит дозвониться по военной связи и узнать, как состояние. - Где госпиталь? - спросил дежурный. - Под Нарофоминском. - Если вы сами возьметесь дозваниваться, пожалуйста, а у меня дел по горло... Сами понимаете, что значит здесь дежурство. Сплошной стресс. Лев Евгеньевич поднес трубку ко рту: - Вот что... Мы постараемся помочь, а вы перезвоните по этому телефону через час. Договорились? Мы уединились в одном из кабинетов, выяснили позывные и заказали разговор. - Единственный внук, понимаешь, - Лев Евгеньевич покачал головой, - а отец где-то в отъезде. Менингит, страшное дело... Наконец, нас соединили с дежурным по госпиталю. Я представился и спросил о поступившем с менингитом. - Плохо дело. Он в крайне тяжелом состоянии. - И что предпринимаете? - Все, что положено. К сожалению пока улучшения нет... Дело действительно было скверным. Я представил себе этот небольшой госпиталек, с лейтенатами и капитанами, ни опыта, ни аппаратуры... Лев Евгеньевич стремительно поднялся. - Пошли к Комарову. - Он в Генштабе на совещании. - А Синопальников? - В отпуске. - Пошли к Багаеву. Что-нибудь придумаем. Юрий Павлович Багаев (с ним мы уже познакомились в шестой главе) возглавлял лечебный отдел. Мы прошли на второй этаж, немногословный Багаев, выслушав нас, без лишних вопросов начал разыскивать по телефону начальника медслужбы Московского военного округа... Через два часа из Подольского окружного госпиталя стремительно выехал санитарный "Рафик". Внутри его сидела бригада опытных врачей с реанимационной аппаратурой. Больше суток они провели с больным солдатом и вытащили его из совершенно безнадежного состояния. Лев Евгеньевич часто потом вспоминал этот случаи и невероятно радовался за того деда, которого он слышал только по телефону, и за его внука - молоденького солдата. - А как разговор с Семенихиным? - спросил я, когда мы вышли из управления. - Великолепный человек. Личность. Вроде Федора Ивановича. Все понимает с полуслова. Обещал помогать. Почти в каждый свой приезд в Москву, после дневных совещаний и дел Лев Евгеньевич устремлялся в библиотеку имени Ленина - "Ленинку" и часа два-три проводил в зале для докторов наук, перелистывая новинки. Его все больше захватывала демография. Я ждал его в Александровском парке, напротив кремлевской стены у огромного цветника, где мы чаще всего встречались. Он подходил, как всегда стремительно, бросал на скамью свой неизменный портфель, опускался рядом и спрашивал: - Давно ждешь? Удостоверившись, что недавно, он снимал военную фуражку, расстегивал китель и, откинувшись на скамье, делал глубокий вдох. Это означало, что рабочий день наконец-то кончился. Александровский парк летом был одним из самых любимых его мест в столице. - Какая у нас программа? - спрашивал он. Я показывал на часы, как правило было часов восемь - девять вечера: - Какая может быть программа. Лев Евгеньевич? Сейчас пора обсуждать меню, а не программу. Я предлагаю по шашлыку. (Лев Евгеньевич любил кавказскую кухню). - Утверждается... - Нашли что-нибудь новенькое? - спрашивал я, имея в виду новые поступления. - Ничего. Ни о военных потерях, ни о демографии теперь почти никто не пишет. Ни фактов, ни статистики. Все ударились в социологию. Тоже нужно, но сначала узнайте достоверный состав населения, узнайте, наконец, - кто отвечает на ваши социологические вопросы. А какие выборки?... Смехотворные. По ним можно доказать, что угодно. В один из таких вечеров я протянул ему лист бумаги, на котором, пока ждал его, набросал несколько строк. Он нацепил очки и прочел вслух: - Сойди под сень библиотек, В мир просвещения спокойный, Заройся в книги, человек, И, может быть, утихнут войны. И мы идем туда опять, К тому порогу золотому, Чтоб непрочитанному тому Дань уважения отдать. - Никогда не думал, что среди автоматизаторов и математиков столько любителей стихов, - он сунул листок в карман и продолжал: - У меня Лашков пишет. Вот послушай: "Пусть будет мир, как солнце, вечен, пусть будет счастлив человек, пусть наши дружеские встречи застанут 21-й век". Неплохо, а, о 21 веке? Иногда я думаю: может быть, весь этот сплав из описательных медицинских сведений, хранимых в памяти, и математики запускает в мозгу какие-то дремлющие у обычных специалистов механизмы, а? - Вы физиологией не увлекались? - спросил я. - Был грех, но ты меня не уводи в сторону. Этим меня не возьмешь. Ты почему отлыниваешь от докторской? - Лев Евгеньевич, шашлычная закроется. Он погрозил пальцем и поднялся. Обычно мы шли в сторону Красной площади. Вечера летом - тихие, ясные, в воздухе - густой запах лип и цветов. У могилы Неизвестного солдата он обычно замедлял шаг, поправлял фуражку, весь подтягивался. Мы не спеша пересекали Красную площадь и направлялись к Маросейке. Хмельной швейцар у входа в шашлычную вставал и торжественно брал под козырек. - Вольно, - говорил Лев Евгеньевич, и швейцар с чувством исполненного долга валился обратно на стул. Мы входили в гудящий от говора зал и занимали столик поближе к раскрытому окну. - Вы говорите, библиотека - что-то вроде храма... А что же тогда шашлычная? - спросил я. Он удивленно посмотрел на меня: - Мой внук говорит - расслабуха. Представляешь словцо? Пока мы ждали свои шашлыки, он надевал очки и разворачивал газету. Среди жующих, пьющих, чокающихся аборигенов, среди звона посуды, выкриков и табачного дыма этот высокий строгий джентльмен в форме полковника с газетой в руках выглядел, наверно, инопланетянином. После сухого вина и бастурмы он окончательно оттаивал, дневные заботы и деловые мысли покидали его, и мы говорили о самых простых земных вещах. Кстати, именно в этой шашлычной в день пограничника - 28 мая - мы услышали о сенсационном приземлении на Красной площади немецкого пилота Руста. Лев Евгеньевич среагировал мгновенно: - Побежали, не могу поверить... Через несколько минут мы уже протискивались сквозь густую толпу у нижнего въезда на Красную площадь. У собора Василия Блаженного белел небольшой легкомоторный самолетик, пространство вокруг кишело журналистами. - Невероятно, но - факт. Похоже, наверху тоже расслабуха... То ли ещё будет, - прокомментировал Лев Евгеньевич, когда мы выбрались на Варварку и зашагали к метро. Однажды мы встретились с Андреем, младшим сыном Льва Евгеньевича. Он тогда учился в Москве, в Академии внешней торговли. Андрей всегда интересовался экономикой и осваивал её самостоятельно, но теперь требовались более основательные знания: он стал работать в аппарате Уполномоченного Министерства внешней торговли по Ленинграду. Посоветовавшись с отцом, Андрей в конце концов добился направления на учебу в Москву, в 3-х годичную Академию внешней торговли. Сказались-таки гены Клары Ивановны. мечтавшей когда-то об этом ВУЗе. Мы проводили Льва Евгеньевича к поезду и обратно возвращались вместе. Андрей выглядел озабоченным и всю дорогу молчал, разговорился он лишь, когда я спросил, трудно ли учиться. - Трудно - не то слово... Представляете, в 37 лет взяться за языки? Английский ещё куда ни шло, все-таки мама с нами занималась. Но финский... А остальное? Это только со стороны кажется, что интересно... А на деле... Международное торговое законодательство, работа арбитража, документы для контрактов... Тоска зеленая. Знаете, что спасает? Вспоминаю, как работает отец. Мы сидим в общей комнате, смотрим телевизор, а он у себя. Сквозь стеклянную дверь видны свет настольной лампы, склоненная над книгами голова. Рядом под лампой дремлет Рыжик, был у нас такой кот, любимец отца. 17 лет у нас прожил. Вундеркот. Пройдешь мимо раз, другой третий - сидит, уже ночь глубокая - сидит... И Рыжик под лампой, как часовой, только спящий. Я часто ловлю себя на мысли: теперь и я прикован к письменному столу. Вспомнишь - и вроде ничего. Постепенно финский стал поддаваться... Я ведь один здесь, семья в Питере... Знаете, как отец зовет внуков? Короеды. Действительно короеды - сидят теперь на даче и хрумкают морковками, - он помолчал и продолжал: - Какое слово, а? Русский язык начинаешь ценить, когда сядешь за иностранный. Сравните - английское "герл" и наше "девушка". Как говорится - две большие разницы. - Может, выпьем, за этих, за короедов, - предложил я. - Здесь недалеко, на Вернадского - хорошее кафе. - Ни в коем случае, - засмеялся он. - На носу зачеты. - Ладно. Тогда скажи мне что-нибудь по-фински на прощанье. - Нэкемин, что значит - "до свиданья", - сказал Андрей. Глава IX. "ЦЕНА ВОЙНЫ" Мысль об исследовании войн не оставляла Льва Евгеньевича с конца сороковых годов. Нет сомнения, что занявшись статистикой, он решил продолжить дело своего погибшего отца, но, кроме того, она притягивала его и сама по себе, он интуитивно чувствовал её возможности для описания общечеловеческих последствий войн. Судьба сделала из него не только солдата, но и исследователя войн, инструментами которого стали медицинская статистика и демография. Они беспристрастно показывают результаты и направленность деятельности человеческого общества. Благими намерениями выстлана дорога в ад, гласит пословица, но уже в середине этой дороги медицинская статистика и демография могут показать, куда она ведет. Лев Евгеньевич имел этот дар - понимать и отдельного человека, и человечество в целом - через сухие сводные цифры рождаемости, смертности, брачности, возрастной структуры, продолжительности жизни поколений он умел увязывать судьбу отдельного человека со статистическими показателями бедствий всего народа. Исподволь он начал подбирать необходимую литературу, изучил книгу Л.С.Каминского и С.А.Новосельского "Потери в прошлых войнах" (1947 г.), труды 1-й и 2-й конференций по изучению медико-санитарных последствий войны "Санитарные последствия войны и мероприятия по их ликвидации" (1947 г.), работы Г.А.Баткиса, А.С.Георгиевского, О.К. Гаврилова, Б.Ц. Урланиса. Первоначальный замысел все более расширялся. Анализируя статистические и демографические материалы монографий, справочников и статей, сводок ЦСУ, систематизируя их. Лев Евгеньевич обнаружил множество пробелов, как он говорил, "белых информационных пятен", сведения просто отсутствовали. Постепенно он приходил к выводу, что влияние войн на естественное движение и поведение населения полностью не раскрыто. Систематизированных, исчерпывающих сведений о людских потерях в войнах не имелось ни в отечественной, ни в зарубежной литературе. Кроме того, напрашивался раздел о демографических последствиях войн с применением самых современных средств поражения: ядерного, химического, бактериологического и сверхточного огнестрельного оружия. Боевые действия в Афганистане подхлестнули работу над книгой. В клиники Военно-медицинской академии начали поступать раненные солдаты и офицеры. Многих доставляли авиацией. Огнестрельные ранения были невиданными по тяжести. Пуля, выпущенная из нового оружия обладала огромной кинетической энергией, попав в человека, она теряла прямолинейное движение и начинала метаться среди тканей, превращая в фарш мышцы, кости и внутренние органы. Первым медиком, погибшим в этой войне, был выпускник военно-морского факультета академии терапевт В.П. Кузнеченков, которого Лев Евгеньевич хорошо знал. Командированный в 1979 году в ещё мирный тогда Кабул в качестве врача-консультанта, он 27 декабря был вызван во дворец для оказания медицинской помощи. Там, случайно оказавшись в зоне внезапно вспыхнувшей перестрелки, он погиб. Тело его было доставлено в Военно-медицинскую академию уже после нового года. Лев Евгеньевич был потрясен этим случаем. Он представлял себе, что испытывают отцы и матери молодых парней, вчерашних школьников, брошенных в котел войны, пусть локальной, но страшной по самой своей сути - она так же исправно пожирала людей. Отбросив в сторону все свои личные планы и замыслы, он очистил стол и разложил на нем накопленные и рассортированные по папкам материалы с пометкой "Цена войны". К тому времени им было проанализировано огромное число работ, имевших хоть какое-то отношение к теме. Исследователи войн соприкасаются с множеством вопросов, связанных с причинами их возникновения, с причинами побед и поражений: историческими, философскими, политическими, этическими. Лев Евгеньевич понимал, что стоит ему зацепиться хотя бы за один такой пласт, и он из него будет выбираться годами, столь велик был материал по любому из этих вопросов. С самого начала он решил сосредоточиться только на демографических последствиях войн. Его задача была показать страшный лик войны, любой войны, его книга должна была стать предостережением. Его самого ужасали эти показатели бедствий народов, и он хотел, чтобы собранные воедино, эти немые цифры так же воздействовали бы и на читателя. В предисловии он писал: "Цель книги ещё раз привлечь общественное мнение, убедить человечество в абсолютной неприемлемости современной войны, какие бы формы она не принимала и с помощью каких бы видов оружия она не велась". Ядро книги огромный фактический материал был практически собран и распределен по главам и разделам. Лев Евгеньевич решил, что это будет строгий, как можно более полный, беспристрастный анализ прошлых войн и основанный на медико-статистических моделях прогноз потерь населения и войск от современных видов оружия. Он вставал в 6 утра, и часа 2-3 работал дома. Это позволяло потом - по дороге на работу и в течении всего дня по инерции размышлять над материалом. Командировок он теперь старался по возможности избегать, а когда это не удавалось, брал материалы книги с собой, работая с ними в поезде, гостинице, библиотеке. И все равно времени катастрофически не хватало, тогда Лев Евгеньевич отбросил все, что поедало драгоценные часы: рецензирование, просмотр диссертаций, он избегал совещаний, игнорировал политзанятия, старательно уклонялся от военных учений. Во время одного из военно-медицинских исследовательских учений на картах он сказал Лобастову: - Реально ли такое количество, сотни тысяч пораженных, доставить в медсанбаты и госпитали? А если их все-таки доставят, ну представим себе такое чудо, как им всем окажешь помощь, ведь не хватит никаких сил? Да и медиков выйдет из строя множество, никто не обращает на это внимание. На одного медика будут приходится тысячи пораженных. Когда до раненого дойдет очередь, помощь ему будет не нужна. Или на этом все и строится? Неужели наши тыловые полководцы всерьез считают, что медицина справится с этим кошмаром? Это же шапкозакидательство! О.С. Лобастов вздохнул: - Талейран, кажется говорил: война слишком серьезное дело, чтобы доверять его военным. Вот и не доверяют. Специалистов никто не слушает. Все рассуждают так: если вероятный противник вооружается, не сидеть же сложа руки... - Когда-то войны велись ради победы. Но при таком масштабе потерь, при такой безумной цене разве можно вообще говорить о победе? Это война не с противником, а с человечеством. - Ты - математик, вот и промоделируй все это. Покажи, докажи, раскрой всем, так сказать, глаза... - Все не так просто, - ответил Лев Евгеньевич. - Олег, что я здесь торчу, у меня столько работы. Я прошу тебя, избавь ты меня от этих учений, придумай чего-нибудь, прикрой. Зачем мне весь этот маразм, - он окинул огромные развешанные по стенам топографические карты, испещренные красными и синими стрелами. - Ладно, исчезни, что-нибудь придумаю, - Лобастов махнул рукой. Наконец, книгу можно было показывать издателям. Она состояла из короткого "Введения", трех разделов: "Прямое влияние войн на народонаселение", "Косвенное влияние войн на характер и интенсивность демографических последствий", "Возможные последствия современной войны" и "Заключения". За сухими цифрами демографических последствий войн, точными и, казалось бы, бесстрастными формулировками этой книги так и слышится его голос: "Люди, взгляните на результаты военных трудов ваших! Хватит уничтожать друг друга! Вы убиваете не только самих себя, вы лишаете жизни последующие поколения, убиваете тех, кто мог бы, но так и не сможет никогда родиться благодаря вашей слепоте. Вы уничтожаете саму идею человечества!" В первый раздел вошли главы: "Мобилизация и демобилизация", "Миграция населения во время войн", "Людские потери в войнах", "Болезни и эпидемии в войнах", "Социально-экономические потери". Ранее распыленные по различным справочникам и монографиям, отобранные и систематизированные автором количественные показатели заговорили по-новому. Воочию можно было убедиться, как пагубно влияет на естественную жизнь народов даже простая мобилизация, без боевых действий, когда миллионы молодых мужчин изымаются от домашних очагов и помещаются в казармы и окопы, как отрицательно сказывается на естественной хозяйственной деятельности человечества милитаризация производства. Второй раздел (о косвенном влиянии войн) включал в себя главы: "Брачность", "Рождаемость", "Половозрастная структура", "Темпы роста численности населения", "Естественный прирост населения", "Изменения в составе здоровья населения". От косвенных потерь спада брачности, рождаемости, увеличения смертности от болезней и лишений население теряет в каждой войне почти такое же количество жизней, как и на полях сражений, - таков был главный вывод раздела. Особое внимание Лев Евгеньевич обратил на наглядность материала. Он использовал графики, диаграммы, группировал показатели в сводные таблицы, и цифры оживали. Вот перед нами половозрастная пирамида населения Германии в 1910 году и ГДР и ФРГ в 1956 году. В 1910 году у неё ровные края, это действительно пирамида. В 1956 году её края изъедены молохом войны так, что она скорее напоминает крону потрепанного бурей дерева. Представить такой же график численности населения СССР он не мог, просто не было данных, сведения в открытой литературе не публиковались, а приводить цифры закрытых источников не разрешалось. Он показал, что демографические последствия прошлых мировых войн, сказываются на последующих поколениях в течение едва ли не целого века, они неизгладимы, как вселенские катастрофы. Третий раздел - о возможных последствиях современной войны - содержал данные о потерях войск и населения при использовании оружия массового поражения - ядерного, химического и бактериологического. В этом же разделе были проанализированы сценарии войны с применением высокоточного огнестрельного оружия. Он предупреждал, что на территории индустриально развитых стран, с атомными электростанциями, химическими предприятиями, выпускающими аммиак, хлор и другие агрессивные вещества, применение обычного оружия неминуемо приведет к радиоактивному и химическому заражению огромных территорий, к разрушению плотин и затоплениям населенных пунктов, с попаданием атомных и химических отходов в подпочвенные воды и заражением огромных территорий и водных пространств. Существование населения на долгие десятилетия станет кошмаром. Жуткие картины и цифры. Знакомый редактор, с которым Лев Евгеньевич решил посоветоваться, сказал прямо: "Замени название книги. Надо что-нибудь индиферентное. Не зли кровососущих насекомых. И побольше партийных цитат." Лев Евгеньевич покачал головой. Нет, название он не изменит, а цитаты..., что ж, цитаты - не проблема. Монографией "Цена войны" заинтересовалось издательство "Финансы и статистика", и в конце 1983 года Лев Евгеньевич отправил туда рукопись. Началось томительное ожидание. Можно только представить себе, как обрадовались цензоры, увидев рукопись "Цены войны", здесь было, где порезвиться. Весной 1984 года в один из его приездов в Москву мы встретились в сквере на Старой площади. Лев Евгеньевич выглядел озабоченным, даже удрученным. - Книгу кромсают немилосердно. От раздела о современных войнах почти ничего не осталось. Все новые данные и сценарии выброшены. Оставлены только бедные Хиросима и Нагасаки, да несколько слов о вредности химического оружия. - Как так? - осторожно, чтобы не расстроить его окончательно, спросил я. - Очень просто. Цензоры говорят: лучше не приводить такие данные. Что о нас самих могут подумать, если мы в этом так хорошо разбираемся? А эти сценарии с атомными электростанциями, химическими заводами и плотинами... Лев Евгеньевич расширил глаза, изображая цензора. - "Ваши расчеты, профессор, просто устрашающи. Они деморализуют. От этих выкладок жить не хочется. Начитавшись этих ужасов, люди в угрожаемый период просто разбегутся с этих предприятий. Сплошная безисходность, народ устал от всего этого. По-вашему, все мы сидим на пороховой бочке и балуемся спичками"... Абсолютно точно подмечено, согласился я, лучше не скажешь. "Нас с вами просто не поймут"... Вот так, дорогой мой, - Лев Евгеньевич покачал головой. - Израненная рукопись. И все-таки приходится соглашаться, иначе книга вообще не пройдет. А так хоть что-то останется. Требуют расширить введение, ввести главу "Империализм - источник войн". У меня есть об этом немного, но они требуют целую главу. Я пытался объяснить: моя книга - не о причинах войн, этим занимаются политики, историки, моя книга - о демографических и медицинских последствиях... Это специальное медико-демографическое исследование, это предостережение специалиста, а не политическая брошюра. Ничего не хотят слушать. Говорят, важнее показать зловещее лицо империализма, а то, что война ужасна, и так все знают. К тому же у меня много цитат умершего генсека... Их требуют изъять и заменить высказываниями живого. Так что переделывать все равно придется... Лев Евгеньевич показывал мне отрывки своей книги, раздел "Введение" в ней был построен по классической для того времени схеме: марксистко-ленинское определение сущности войн, цитаты из сочинений вождей и партийных документов. И это не было обычным дипломатическим ходом, Лев Евгеньевич искренне верил в эти положения, но он не хотел излишней политизации книги и излагал их в самой сжатой форме. Такая конспективность не устраивала цензора. Он мягко, но настойчиво вел свою линию. Лев Евгеньевич тяжело вздыхал, но требования выполнял, желая спасти книгу. Весной 1985 года "Цена войны" вышла в издательстве "Финансы и статистика" тиражом 50 тысяч экземпляров. На обложке художник В.К.Бисенгалиев изобразил могучего атланта, склонившегося от огромного груза, взваленного ему на плечи: ракет, танков, военных кораблей... Эта символическая картина как нельзя лучше отражает смысл книги. В дальнейшем, его стали упрекать за излишнюю политизацию "Цены войны", за многочисленные партийные цитаты. Отвечая своим оппонентам, он не ссылался ни на жесткость цензуры, ни на время, он принимал "грех" на себя и возражал только по существу. И, тем не менее, в таких случаях он выглядел раздосадованным. Спустя несколько лет, я зашел к нему на новую кафедру - экономики и управления здравоохранением, которую он после увольнения из армии создал в Ленинградском государственном институте для усовершенствования врачей (ныне - Санкт-Петербургская академия последипломного образования). В кабинете за столом у него сидел какой-то посетитель, лет около шестидесяти, возбужденный и всклокоченный. По непринужденному его поведению было видно, что они - давние знакомые. Мы поздоровались. - Доцент Красновский - представился посетитель, и разговор продолжился. - И все-таки я утверждаю, что советская империя... - Послушай, дорогой мой, - перебил его Лев Евгеньевич. - Какая империя? У меня масса друзей среди таджиков, грузин, армян, латышей, всех не перечислишь. Не говоря уж об Украине и Белоруссии. Я помогал им чем мог, делился разработками, мы встречались, обсуждали общее дело. И оно двигалось. А вот теперь они стонут, потому что брошены на произвол судьбы. - Я не об этом. ...Шла война в Афганистане, а ты в своей книге писал о миролюбии социализма, - наступал гость. Лев Евгеньевич оправдывался, собеседник саркастически улыбался. А когда говорил, голос его звучал напористо, чувствовалось, что он привык к дискуссиям. Лев Евгеньевич был явно взволнован. Он выхватил из стола "Цену войны" полистал её и сказал: - Дорогой мой, вот послушай, и скажи, что в этом неправильного? "Отстаивая мир, мы работаем не только для ныне живущих людей, не только для наших детей и внуков; мы работаем для счастья десятков будущих поколений". С чем ты не согласен? - С этим я согласен. - Так я тебе процитировал абзац из постановления 26 съезда КПСС. - Молодец. Ущучил, так сказать. - Не путай божий дар с яичницей, а социализм - с номенклатурной верхушкой. Я и сейчас считаю, что социализм, нормальный социализм, - самое мирное устройство, в нем нет заинтересованных в войне. А империализм всегда стремился устранить конкурентов. Западная финансовая система и гигантские компании - это и есть реальная империя, потому что поддерживают высокий уровень жизни за счет других стран, и устраняют всех, кого числят в конкурентах. Разве это не империализм? Я, дорогой мой, гордился, что именно моя страна официально провозгласила отказ от применения первой ядерного оружия. И об этом не мог не написать в своей книге. Что тут плохого? А что ты имеешь против деления войн на справедливые и несправедливые? Если на твою родину вторглись вооруженные банды, что тебе остается делать? Воевать. Это и есть справедливая война. А сколько войн развязал империализм! Кто сбросил бомбы на Хиросиму и Нагасаки, кто окружил нас военными базами? Забыл что ли? И холодная война - разве не его изобретение? Гонка вооружений была выгодна империализму, потому она и существовала и очень умело поддерживалась. Огнем и мечом такую страну, как наша, не возьмешь, я сам воевал, знаю. Поэтому решили взять хитростью. И наше руководство клюнуло на эту консервированную наживку... Это был прекрасный способ подрыва экономики конкурента. В этом и состоял истинный смысл холодной войны - обескровить нашу экономику и устранить конкурента - разве это не империализм? И война в Афганистане была им выгодна. Они были уверены, что она окончательно подорвет нам экономику и общественную мораль. Кроме того, прекрасный повод для всяких санкций и обвинений. Все не так просто, дорогой мой. К сожалению, многие у нас поражены куриной слепотой... - Эк, куда тебя. Лева, повело. Как на митинге. - Это ты у нас бродишь по митингам... Хиппуешь, - Лев Евгеньевич усмехнулся. - Не хиппую, а познаю. - Прозреваешь так сказать... Не путай социалистические принципы с делами политиков. Реальная практика - отражение чьей-то личной безнравственности, а не социализма. Они нанесли социалистическим идеям такой вред, что его вполне можно сравнить с ущербом от действии прямых врагов. Знаешь в чем главная функция политика? - Ну, доложи. - В предотвращении войн. Но политики, к сожалению, не выполняли этой функции. На востоке была традиция - со всеми спорами идти к самому мудрому аксакалу, он старался решить их по справедливости. И тем предотвращал резню. К сожалению, политикам этой мудрости-то и недостает. Может быть, и вторую мировую войну можно было предотвратить. И многие другие. Ведь, по существу цену политикам, как и реформам, определить довольно просто - по количеству пролитой при них крови... Существуют инфекции, они вызываются патогенными микробами, слышал? Ну вот. И существуют войны, они вызываются патогенными политиками. А народы только болеют: и от микробов, и от политиков, итоги одни. Войны, мой дорогой, - это и есть результат их работы. Не согласен? Все равно будем прощаться, договорим в другой раз, меня ждут, - Лев Евгеньевич кивнул в мою сторону. - Кто это? - поинтересовался я, когда посетитель вышел. - Один наш доцент. Застарелый политический зуд не дает ему покоя. Вступил в какую-то новую партию. Нет, ты послушай: придумали социализм с человеческим лицом. Да у настоящего социализма и без того человеческое лицо. Номенклатура, лагеря, политический сыск и цензура - это вовсе не социализм. Все это может быть при любом строе. Как и воровство. Социализм это справедливое распределение, государственная защита человека, науки, культуры здравоохранения, природы, это защита страны от агрессии, это дружба между народами и ещё многое другое. Во что его превратили на практике - это другой вопрос. Но при чем здесь социализм? Неужели надо обязательно бросаться из одной крайности в другую? Ну, а сейчас масштабы воровства разве не космические? Теперь это называют по научному - прибылью. Не может быть нажива критерием успеха, целью жизни, ориентиром для ума. Нельзя делать из личной прибыли, из кормушки идеал, тогда вся жизнь превратится в сплошное свинство. Должно же быть что-то святое, что в принципе выше выгоды: родина, честь, совесть. Родина может быть бедной, больной и слабой. Как мать. Нельзя же её ругать за это. Жалеть надо и работать. Работать! Тогда есть надежда... Видишь, целую лекцию тебе прочитал. Завел он меня. В общем-то неплохой мужик, только путаник... Но в чем-то он прав: "Цена войны" слишком политизирована. А меня по-прежнему увлекает эта тема. Я хочу расширить её, дополнить, появилось много новых данных. Включу раздел о геноциде, о холодных войнах - экономических. И назову, знаешь как? "Мир и войны". Такие книги нужны и сейчас, и в 21 веке, я уверен... Хотелось бы дожить до двухтысячного года. Наверно это превосходное ощущение - встретить 21 век. И проводить наш, 20-й. Странный век: прекрасные идеи и безумные войны. У Сен-Симона есть хорошая мысль, дословно не помню, но смысл такой: "Прекрасным будет то время, когда величие и слава человека будут заключаться только в приобретении новых знаний... Довольно почестей Македонским! Да здравствуют Архимеды!" Должен же наш век хоть чему-нибудь научить людей, может быть, поймут, наконец, какое это невероятное чудо - жизнь, - Лев Евгеньевич покачал головой. Разговор этот происходил в 1992 году. Мы не будем комментировать его слова, важно, что он так думал, и наш долг - рассказать об этом. Льву Евгеньевичу не удалось осуществить свой замысел, книгу "Мир и войны" он написать не успел, судьба отпустила ему для этого слишком мало времени. Глава X. ВТОРАЯ КАФЕДРА В конце 1988 года в возрасте 64-х лет Лев Евгеньевич уволился в запас и был приглашен в Ленинградский государственный институт для усовершенствования врачей (ГИДУВ) создать и возглавить новую кафедру экономики и управления здравоохранением. Потребность в такой кафедре давно назрела: бедственное состояние общественного здравоохранения требовало поиска новых подходов к организации работы и финансирования лечебно-профилактических учреждений, в первую очередь больниц и поликлиник. Отдельные исследования в этом направлении в Ленинграде велись и раньше, но теперь требовался научный, учебный и методический центр, который мог бы обобщать опыт и возглавить всю эту работу. К тому времени Л.Е. Поляков считался одним из самых авторитетных специалистов не только в области военного, но и гражданского здравоохранения. По его учебникам занимались врачи гражданских вузов, его статьи регулярно публиковались в центральных журналах ("Советское здравоохранение", "Здравоохранение Российской Федерации" и ряде других). Он был членом научно-методических и ученых советов ведущих медицинских центров Ленинграда и Москвы, методического совета Минздрава, не раз приглашался в качестве эксперта Главного управления здравоохранения Ленинграда. Последние несколько лет он возглавлял научный коллектив, изучавший состояние здоровья населения и здравоохранения Северо-западного региона страны, в который входили Карелия, Ленинградская, Псковская и Новгородская области. Кроме того, его хорошо знали многие профессора ГИДУВа - бывшие военные медики (Военно-медицинская академия была настоящей "кузницей" профессорско-преподавательских кадров для многих ВУЗов Ленинграда). Оставляя академию, Лев Евгеньевич испытывал и грусть, и удовлетворение. Ему удалось не только полностью восстановить упраздненную когда-то кафедру, но и сделать из неё одно из самых крупных, работоспособных и авторитетных подразделений академии и медицинской службы. Теперь в её составе были медики, инженеры электроники, программисты, математики, экономисты. За год на кафедре проходили обучение в среднем около 250 учебных групп, а объем учебной работы перевалил за 8 тысяч часов. Созданы сотни учебно-методических материалов, пособий, и слайдов, разработаны компьютерные программы для обеспечения учебного процесса и научной работы, многие из них переданы медицинской службе военных округов и в лечебно-профилактические учреждения. Работает учебный класс с автоматизированными рабочими местами на базе мини и персональных ЭВМ, растет смена специалистов. ...Лев Евгеньевич рассказал о предложении ректора ГИДУВа Кларе Ивановне. Она и радовалась за него, он снова был полон новых замыслов и идей, и тревожилась: опять он втягивается в тяжелейшее дело, все - с нуля, хватит ли сил... Ребята (впрочем какие ребята - Жене тридцать девятый год, Андрею - тридцать седьмой) вместе с женами крутились с утра до вечера. Женя переключился на чисто экспериментальную работу, она требовала присутствия его в институте и вечерами, нередко и в ночное время. Андрей стал менеджером и пропадал в командировках. А внуки (Володя, Дима и Илюша) требовали внимания, непоседливые и любознательные, настоящие сорванцы, с ними надо было заниматься - учить английскому языку, водить в бассейн, беречь от инфекции, вывозить летом на дачу, проверять уроки, да просто готовить обеды. Не нанимать же нянечек, да их теперь и не было. Словом, все повторялось заново. Пришлось обменять квартиру и переехать на проспект Испытателей, поближе к детям и внукам. Новая место им понравилось просторные улицы, метро недалеко, под окнами кабинета Льва Евгеньевича кусты сирени и рябины. Сам кабинет небольшой, но в нем все, что ему дорого: письменный стол, над ним - портрет отца, рядом - книжный шкаф, военно-морской кортик на ковре у дивана, всюду - книги, книги, книги. От их дома теперь всего несколько минут ходьбы и до Жени, и до Андрея. Клара Ивановна уже несколько лет была на пенсии, и ей хотелось, чтобы и Лев Евгеньевич выключился, наконец, из своей постоянной гонки и сбавил обороты. И вот вместо этого он отыскал себе новую работу. - Левушка, ты сделал, все, что мог. И даже больше. Отдохни, почему нельзя быть просто профессором-консультантом: ходить на ученые советы, читать иногда лекции, брать домой для рецензирования рукописи... Ведь тебе предлагали. Мы бы могли больше помогать внукам, ходить в театры, больше путешествовать. Ты бы писал свои книги к статьи... Левушка, ну сколько можно... Мне рассказывали: у вас же там ничего нет, голые стены, да несколько столов. И потом, ты никогда не занимался экономикой. - Но меня всегда тянуло к ней, ты ведь знаешь. - Знаю, что ты за экономист. С деньгами у нас всегда были проблемы, дорогой мой. - Вот и надо разобраться, в чем дело, - пошутил он. - Будто не знаешь... - Не стоит волноваться. Конечно, я буду меньше работать, это ясно. Опыт есть, создать кафедру - это мы уже проходили, все знакомо... успокаивал он Клару Ивановну. - Тебе шестьдесят пятый год... Ты был тогда моложе, Левушка. - Не преувеличивай - только шестьдесят четыре, Масенька. Не могу я в эту страну-ветеранию. Да я просто зачахну без свежего дела, как без воздуха. Когда перед тобой интересная цель, силы прибавляются... И потом, просит ректор, у них просто нет другой кандидатуры. Надо выручить. А если не понравится или будет тяжело, уйду. Это сделать никогда не поздно, и не трудно. Обещаю, раскручу это дело, и все брошу... Займемся только своими делами. Даже в консультанты не пойду. - Ты хотел книгу написать... - безнадежным тоном сказала Клара Ивановна. Она начинала сдаваться, поняла, что он уже живет этим новым делом и отговаривать его теперь - значит расстраивать и его, и себя. - Напишу. Еще не вечер. Клара Ивановна больше не возражала, надеясь, что через полгода - год, намаявшись с новой кафедрой Лев Евгеньевич остынет и сдастся. Лев Евгеньевич не остыл ни через год, ни через два. Начал он испытанным способом - с кадров. Нашел социал-гигиенистов, врачей из практического здравоохранения. Уговорил перейти к себе из Военно-медицинской академии доцента Д.М.Малинского, с которым проработал более 25 лет, кандидата экономических наук Л.С.Шмелеву. Позже к нему перешел кандидат медицинских наук А.Т.Бойко. Отправил всех на экономическую учебу, учился сам. Скова писались лекции, методические материалы, чертились схемы, изготовлялись слайды. Ректор ГИДУВа выделил новые помещения и два компьютера. Он участвует в разработке концепции страховой медицины, издает информационно-методические материалы по курсу "Экономика и управление здравоохранением в новых условиях хозяйствования". Академик Российской академии медицинских наук В.А.Миняев впоследствии рассказывал: - Нам, всю жизнь проработавшим в гражданском здравоохранении, досконально знакомым с его проблемами, было поразительно, как быстро он освоил новую область. Не просто новую, а совершенно запутанную область экономику здравоохранения. Видимо, дело ещё в его стиле работы. Он - не кабинетный человек. Он изъездил весь Северо-западный регион, обсуждая проблемы с практиками - с главными врачами, работниками облздравов, с директорами предприятий, на которых есть медсанчасти. И с каждым находил общий язык, у каждого чему-нибудь да учился. Он первый в ГИДУВе начал читать экономику, маркетинг, менеджмент, и кому - заместителям министра республик, заведующим облздравами и горздравами, главным врачам крупных больниц. Это ж надо набраться смелости, чтобы этим зубрам читать подобные лекции! Я бы не решился. Да они забросают такими вопросами, от которых просто некуда деться... В то время повсюду, как грибы, росли малые предприятия. На одном из кафедральных совещаний возникла идея основать акционерное общество - для выполнения заказных научно-исследовательских работ и оказания услуг органам здравоохранения. В первую очередь решили создать биржу для трудоустройства и переквалификации медицинских работников Ленинграда, теперь уже Санкт-Петербурга. Потребность в такой бирже давно назрела, но её надо было сделать современной, с компьютерным банком информации о медицинских кадрах, о вакантных местах по каждой медицинской специальности, о всех специалистах, нуждающихся в работе. Осенью 1991 года Льва Евгеньевича пригласили участвовать в необыкновенном симпозиуме: "Медицина катастроф". Необычность заключалась в том, что для его проведения был выделен теплоход "Белинский", следующий по маршруту "Ленинград-Петрозаводск", с заходом на Валаам и Кижи. Были приглашены ученые самых разных специальностей: гигиенисты, эпидемиологи, клиницисты, генетики, биологи, организаторы здравоохранения, философы. Разрешалось брать и семьи, и Лев Евгеньевич принялся уговаривать Клару Ивановну. Ей конечно же хотелось поехать, многих из приглашенных она знала - профессоров Петленко, Фаршатова, Грицанова, но дело было в конце сентября, погода начинала портиться, а Клара Ивановна была простужена. После упорных уговоров она согласилась. И не пожалела. Какие были дискуссии! О человеке и обществе, о здоровье и окружающей среде, о смысле производственной деятельности, о природе, о влиянии современных технологии... Вечерами устраивались концерты, народ собрался талантливый, пели, читали стихи. Едва отошли от пристани, погода улучшилась. Их окружала великолепная российская осень - с позолоченными берегами, просторами воды и воздуха. На Ладоге стало холоднее. Льву Евгеньевичу вспомнился курсантский переход по едва замерзшему льду из осажденного Ленинграда в ноябре 1941 года. Вспомнился отец... На Валааме, среди вековых деревьев, среди необыкновенной тишины разливался колокольный звон. С высокого берега их белый теплоход, пристанище сотен людей казался в бухте между заросшими сосной скалистыми островами, совершенно игрушечным. Он вспомнил, как во время одной из командировок, оказался на Волге у города Калязина. Из водной глади выступала светлая колокольня затопленной при создании водохранилища церкви. Вытянутая вверх её вершина, как предупреждающий перст направленный в небо, странно смотрелась на фоне берега с чернеющей огромной чашей космической антенны. Эта встреча прошлого и настоящего поразила тогда его. После Ладоги Лев Евгеньевич был молчалив. Не выступал, уединялся на палубе, обратив взгляд к проплывающим мимо берегам с осенними рощами и полями, деревенскими избами и маковками церквей. Часто доставал блокнот и записывал что-то. Клара Ивановна старалась не отвлекать его от размышлений. Ей было спокойно и хорошо среди дружеской атмосферы и умных людей, и она отводила душу за разговорами. Потрясающее впечатление осталось от ажурного, сказочного ансамбля Преображенской церкви на Онежском острове Кижи. - Чудо рук человеческих... Это - не прошлое, это - вечное. И какое место отыскали красивейшее, - сказал Лев Евгеньевич. Они оставались на палубе до тех пор, пока светлые строения церквей, все уменьшаясь, не исчезли за горизонтом. 21 сентября, в годовщину свадьбы решили собрать друзей. 44 года совместной жизни - дата не круглая, но как причина для вечеринки вполне солидная. В кафе, расположенном в носовой части трюма, договорились о двух столиках. Небольшое уютное помещение понравилось Кларе Ивановне: темно-вишневые тона, притушенный свет, высокие спинки диванов окаймляют столики, как загородки, круглые иллюминаторы, площадка для танцев, низкий потолок, миниатюрная эстрада. За столиками разместилось 12 человек, рядом друзья, подальше - молодежь. Клара Ивановна обвела всех взглядом: больше половины собравшихся - доктора наук, профессора. "Не юбилей, а заседание ученого совета", - подумала она. Принесли шампанское, начались тосты, с неизменным "горько" в конце. Кафе постепенно наполнялось, вокруг шумели, приходилось повышать голос. Клара Ивановна не могла потом припомнить ни тостов, ни речей. Ей было просто хорошо среди этого гама, в компании умных людей. И только слова Льва Евгеньевича в конце она запомнила. Когда круг тостов замкнулся и очередь дошла до него, он застегнул пиджак и поднялся. Он всегда любил говорить стоя. - Друзья, не хочется быть уж очень серьезным в такой вечер, но ведь 44 года - не шутка. А если учесть школьный стаж нашего знакомства и военные годы, то срок потянет на все пятьдесят. И сейчас, когда я смотрю на наших с ней внуков, так и хочется сказать: ребята, у вас только одна жизнь, влюбляйтесь как можно раньше и лучше всего в своих школьных подружек. Не гасите в себе огня, и тогда он будет светить и согревать вас всю жизнь. Вот и весь секрет... Нет здесь Алика Ратнера, он выдал бы какой-нибудь парадокс, а я скажу просто: здоровья тебе, моя дорогая. И раз уж мы на борту парохода, открою вам, друзья мои, ещё один секрет: она всегда была для меня, чем-то вроде спасательного круга, брошенного самой судьбой... Клара Ивановна поднялась и под общий смех возразила: - Это ты был для меня спасательным кругом. - Итак, - вмешался Петленко, - перед нами два спасательных круга, брошенных друг другу... Горько! Потом, когда кафе закрылось и все разошлись, они решили побыть на палубе. Дул холоднй и плотный северозападный ветер. Лев Евгеньевич принес шерстяной плед и они долго ещё сидели на скамье у окна своей каюты, прижавшись Друг другу. - Знаешь что, Масенька, - тихо сказал он, - брошу-ка я все и засяду за книгу. Только не научную, имей в виду. Я назову её "Время и жизнь"... - Вот и правильно, Левушка. А ещё мы хотели с тобой отметить на карте все места, где путешествовали. - Обязательно, дорогой мой Миклухо-Маклай, - он обнял её за плечи. Однако забот на новой кафедре хватало. В Москве Лев Евгеньевич стал бывать меньше, и встречаться мы стали все реже. Одна из таких встреч произошла весной 1992 года. Он участвовал в симпозиуме по экономике в здравоохранении и перед отъездом заглянул ко мне. - ...Вот сейчас чем надо заниматься - экономикой, - говорил он, расхаживая по кабинету. - Возьми, например, острую почечную недостаточность. Чисто экономическая проблема. Тысячи молодых людей гибнут ежегодно только потому, что не хватает "искусственных почек", не обеспечивает промышленность. Вовремя подключи "искусственную почку", и человек спасен. Экономикой здравоохранения у нас по-настоящему только начинают заниматься... Кстати, ты обязательно включи такой раздел в диссертацию. Для докторской сейчас это просто необходимо. - Лев Евгеньевич, я её бросил, - сказал я и подсел к компьютеру. - Что бросил? - Диссертацию. Надоела. - Ну, знаешь... И чем же ты занимаешься? - Пишу книгу. - Тогда включи этот раздел в книгу, ещё лучше, я помогу. - Лев Евгеньевич, это не научная книга, а роман. - Так, так... - он посмотрел на меня изучающим взглядом, как на больного: - Повороты у тебя... А посмотреть можно? - Об этом я и хотел вас попросить... Посоветоваться, - я вызвал текст на экран и уступил ему место. - А пока вы почитаете, я сбегаю в магазин, куплю что-нибудь на ужин. Когда я вернулся. Лев Евгеньевич все ещё сидел перед экраном и постукивал по клавиатуре. Наконец, он повернулся и снял очки. В комнате повисла тишина. - Ну, ты и подпольщик. И молчал. - Редко видимся. Кроме того, боялся. Так что мне делать - дописывать диссертацию или эту книгу? - А если скажу - диссертацию? Неужели послушаешься? Изменщик... Ладно, не буду. Пиши свою книгу, мне понравилось. Считай, что я тебя благословил. Может быть, когда-нибудь напишешь и о нас. Только без ядовитости, есть у тебя этот грешок - любишь покритиковать... А вообще, это эксперимент над собой - начинать в твоем возрасте. Впрочем, разве вся наша жизнь - не эксперимент? Обещай, когда будешь в Питере, зайти ко мне на новую кафедру. Покажу, какой она стала, познакомлю с интереснейшими людьми, - он задумался на мгновенье и продолжал. - А вообще, мне самому иногда страшно хочется бросить все и засесть за книгу, за воспоминания. Но все некогда. Десятки людей, представляешь? И, если честно - приятно видеть плоды своих трудов, волей-неволей думаешь: нет, время потрачено не зря, оно уходит на нужное дело. Но... оно уходит и уходит, к сожалению. Мы просидели допоздна, потом отправились на вокзал. По дороге завернули на междугородний телефон, он поговорил с Кларой Ивановной, узнал новости о внуках, передал от неё привет, а потом сказал: - Топай-ка домой, я доберусь один, здесь рядом, а для тебя - лишний крюк... Как я не сопротивлялся, пришлось уступить. ...Вспоминая, не могу отделаться от мысли, что было в той нашей встрече что-то мистическое: судьба словно знала, что когда-нибудь я захочу написать о нем книгу, и именно потому устроила нам тот разговор. Ведь ему самому времени на воспоминания так и не хватило. На новой кафедре мне удалось побывать в декабре 1992 года. Лев Евгеньевич был оживлен, делился планами, водил меня по коридорам, увешанных стендами, в компьютерном классе показал программу, обслуживающую биржу медработников. Мы уединились в его кабинете, и он достал пачку фотографий слушателей - выпускников его цикла. - Люди со всех концов России, представляешь? Общаться с ними необыкновенно интересно. Работяги. Искренний народ, болеют за дело. Мне теперь кажется, что у нас две страны: одна - в Москве и Петербурге, погрязшая в склоках и карманных интересах, и вторая - вся остальная Россия, терпеливая и работящая. С некоторыми регионами мы договорились провести исследование продолжительности жизни и здоровья населения... Кто сейчас это изучает... Да никто. Кого оно теперь по-настоящему волнует? Но работа большая, и вся надежда - на компьютеры. Он поднялся, подошел к компьютерному столику и положил руку на клавиатуру: - Можешь себе представить, я до сих пор удивляюсь, когда смотрю на компьютер. Я все понимаю, как он работает, как запоминает и хранит данные, но не могу отделаться от ощущения, что все это - из области невероятного. Что-то в нем есть загадочное, фантастическое, какая-то магия. Тебе не кажется? - он улыбнулся. ...Таким он и остался в моей памяти: веселым, остроумным, полным энергии и замыслов, с густой седой шевелюрой и молодыми глазами. Пусть таким он запомнится и вам, дорогой читатель. ЗАКЛЮЧЕНИЕ В конце апреля 1994 года, через день после похорон Льва Евгеньевича, я возвращался в Москву. "Красная стрела" неслась вперед, сотрясая гулом и грохотом дачные поселки. За окном проносились перелески и поля, мосты и речки, делянки с недостроенными домиками, тонкая, как дым, зеленая кисея деревьев. Над горизонтом вставало молчаливое красное солнце. Я вспомнил один разговор с ним, тоже в поезде. - Знаешь, что такое цена человека? - внезапно, на фоне молчания спросил тогда Лев Евгеньевич. Он любил задавать неожиданные вопросы. От удивления я только неопределенно повел плечами, но потом нашелся: - Размер валютного счета. - Мир держится на труде, дорогой мой, и на совести, - он покачал головой. - Поэтому цена человека - это количество законченных дел за единицу времени. Ну, например за год. Или за месяц. Трудно выполнить все, но надо стремиться к этому. Хотя бы главное в жизни надо сделать. Нужно уметь выделять его среди текучки. А для этого надо постоянно думать. Везде - в поездах, на совещаниях, в очередях. Надо жить интенсивнее, вот в чем дело. Он так и жил. В его личном телефонном справочнике - более полутысячи телефонных номеров с фамилиями, именами и отчествами людей, с которыми он часто общался, против многих - даты рождений. С одними его связывали дружеские отношения, с другими - работа, кому-то он помогал, кто-то помогал ему. Идеалист, романтик, подвижник, постоянно нацеленный на поиск новых путей, он увлекал за собой других, возникала тропа, и постепенно с годами она превращалась в доступную для всех дорогу. Но при всей своей внешней благополучности его судьба заключала в себе извечную человеческую драму: водоворот дел поглотил отпущенное ему время, не дав утолить духовный, исповедальный голод. "Цена войны", единственная книга, отразившая направленность его души, его доброту и светлое мировосприятие, была исполосована цензурой. Задуманные им работы "Мир и войны", "Жизнь и время" были едва начаты. Опыт личной жизни, итоги размышлений он унес с собой. Он всегда был полон сил и энергии, и оптимистическое ощущение бесконечности земного пути обмануло его. Под стук вагонных колес вспомнились стихи, написанные приятелем Льва Евгеньевича - Артуром Артуровичем Келлером (с ним читатель уже встречался выше, в 7 главе): Мы уходим, они остаются - Книги, песни, стихи и дела, Как узор на фарфоровом блюдце, Перед тем, как упасть со стола. Но и эти осколки когда-то Может быть, наш потомок найдет, Как в раскопках в долине Евфрата. Расшифрует, прочтет и поймет. И тогда мне вдруг с необыкновенной отчетливостью стало ясно, что я должен, просто обязан рассказать о Льве Евгеньевиче, должен написать о его в общем-то простой, но в то же время и необыкновенной жизни - такой большой и такой короткой, если вдуматься. Расшифровать, понять её и объяснить. Для себя, для тех, кто его знал, и для тех, кто о нем никогда не слышал... В памяти возникали наши встречи, его мягкий говор... Так родилась эта книга. Может быть она, пусть в малой степени, восполнит то, чего не удалось сделать Льву Евгеньевичу, и хотя бы частично отразит его жизнь и его время. Санкт-Петербург - Москва |
|
|