"Генерал и его женщина" - читать интересную книгу автора (Романовский Владимир)

Романовский ВладимирГенерал и его женщина

Владимир Романовский

ГЕНЕРАЛ И ЕГО ЖЕНЩИНА

Роман

Глава 1. СЛОВО И ДЕЛО

На восьмидесятом километре влево от шоссе отделялась узкая бетонная дорога. Сосновый лес, исчерченный прожилками берез, здесь постепенно редел и расступался, словно приглашая пройтись пешком. Отшагав редколесьем минут тридцать, пешеход оказывался на опушке, за которой бетонка уходила в поле и сразу за подъемом упиралась в стальные ворота с контрольно-пропускным пунктом. За ними поблескивали стеклами корпуса высоких кирпичных зданий военного научно-исследовательского института.

Для окрестных жителей и прочих лиц, не допущенных к секретным делам, НИИ назывался госпиталем. Издали постройки на холме, опоясанные высокой стеной напоминали фантастическую крепость в форме вытянутого многоугольника, из-за чего местные обитатели немедленно окрестили госпиталь пентагоном. Вскоре даже водители автобусов стали именовать остановку не безликим названием восьмидесятый километр, а солидным словом - пентагон.

С институтского холма вдали виднелся районный центр - Новозаборск, расположенный отсюда в пяти километрах.

Первоначально о секретном НИИ никто в высоких кругах не помышлял. На холме строился обычный военный госпиталь. Были уже готовы три лечебных корпуса и жилые дома для персонала, когда в атмосфере неслыханных реформ и проектов незаметно, как бы сама собой возникла новая затея: переделать скромный госпиталь в солидный НИИ противохимической обороны.

События развивались с библейской простотой. Вначале была мысль. Возникла она в хорошенькой, но довольно своенравной головке Марии Петровны Барабановой - жены заместителя министра обороны. Мысль эта была о Мазанове - муже своей любимой сестры, человеке достойном, но единственном из ближайших родственнников, до сих пор не имевшим приличной, то есть генеральской должности. Поскольку Мазанов был химиком и фармацевтом, главной задачей НИИ лучше всего было сделать испытание психохимических средств и противоядий.

Потом было слово, точнее речь, произнесенная в мягкой, но убедительной форме своему супругу - грозному государственному начальнику и кроткому домашнему подчиненному.

В ответ на его сомнения она сказала:

- Милый, стране столько всего не хватает, что доказать необходимость ещё одного НИИ ничего не стоит. Во-первых, на западе подобный институт наверняка есть. На этот довод клюнет кто угодно: раз у них есть, значит и нам надо. В конце концов можно запросить внешнюю разведку. Во-вторых, обилие ненормальных в последнее время стало бросаться в глаза даже по телевизору. Иногда так и хочется крикнуть санитаров. В-третьих, алкоголизм: ни одна уважающая себя держава с развитой химией и усердно пьющим населением существовать без такого института не может.

Заместитель министра обороны внимательно слушал и уклончиво покачивал головой: уж слишком дерзкой, даже безумной казалась затея. Однако, как показало дальнейшее, именно вследствие своей нелепости замысел не обнаружил противников и не встретил организованного сопротивления. Предложение казалось слишком уж несерьезным, руководству было просто не до этого.

Потом было дело. Целая команда докторов и кандидатов наук, собранных по указанию Барабанова, занялась глубоким обоснованием проекта. Заняло оно двадцать пять машинописных страниц, хотя известно, что настоящие начальники документ толще одного листа не читают: нет у них для подобных занятий ни времени, ни желания. После этого необходимость переделки госпиталя в НИИ стала очевидной. Впрочем ничего нового, по сравнению с мыслями Марии Петровны, они не придумали. Да и вывод звучал похоже: в период реформ, массовых отравлений и борьбы с алкаголизмом противохимический НИИ жизненно необходим стране.

Через год институт вступил в строй. Уплотнив жилую часть и сократив число лечебных отделений, строители освободили два корпуса для научных лабораторий. Заново проектировать и строить пришлось только виварий. Территория была разделена на три участка. В жилой части с размещался персонал, лечебный корпус занимал середину городка, исследовательская зона со спецотделением размещалась в глубине городка и имела ещё один контрольно-пропускной пункт. Войти на её территорию можно было только по специальным пропускам.

Руководящему составу были предоставлены отдельные трехкомнатные квартиры. Среднему звену - всевозможным заместителям и старшим научным сотрудникам - выделили жилплощадь поменьше. Молодежь: младших научных сотрудников - "эмэнэсов" и им равных, вселили по две семьи в двухкомнатные квартиры и, записав на очередь, пообещали улучшить положение. Солдат поместили в совpеменной казарме, обоpудованной по последнему слову строительной науки - с типовой спальней на семьдесят коек, умывальником с ледяной водой и туалетом на двенадцать очков.

Начальником НИИ назначили известного токсиколога доктора наук Андрея Васильевича Сазонова: к тому времени Мазанов просто ещё не успел защитить диссертацию.

За год институт был укомплектован. Ехали сюда охотно: из-за жилья, которое предоставлялось немедленно, ради науки или служебного повышения, а многим просто надоели прежние начальники.

* * *

Прапорщик Виталий Борисович Дронин встал в шесть утра, выпил стакан портвейна, пробормотав: "как-никак выходной", и отправился на дачу Барабанова. Идти предстояло недалеко, но он торопился и завтракать не стал. На всякий случай отрезал кусок колбасы с хлебом, завернул в газету и сунул в карман. В спящем поселке кричали петухи. Смотри-ка, поют, неужели их ещё не сожрали, подумал Дронин.

В одинаковых щитовых домах, окруженных огородами, обитал персонал расположенного рядом учебного полигона. Дронин миновал окраину и пошел березовой рощей. Он был почти двухметрового роста, но гвардейский вид несколько портили большой живот и оплывшее лицо с плутоватыми глазами. Крупная фигура в сапогах, и десантном костюме выглядела по-боевому внушительно, будто шел он не к отопительному котлу на даче шефа, а по меньшей мере в разведку. Листья берез блестели на утреннем солнце. На душе у Дронина постепенно светлело. Если он управится за полчаса, то сможет попасть на семичасовую электричку и к десяти быть в своей московской квартире. Главное - не встретить Марию Петровну Барабанову. От её насмешливого острого взгляда, уверенного тона, решительных манер и резких слов у Дронина начинало сосать под ложечкой. К тому же она была красива, как артистка, и он просто немел, когда она обращалась к нему. Находиться под прицелом её пронзительных черных глаз было настоящей мукой. Вдобавок она имела невероятный, прямо-таки музыкальный нюх. В первую же встречу, Дронин привез тогда отделочный кирпич для камина, она вдруг повела носом и внимательно заглянула ему в глаза.

- Ку-ку-кру-кружка пива, - пробормотал он, затаив дыхание.

- Не кукарекай, дорогой Виталий Борисыч, - спокойно поправила его Мария Петровна, - ты принял сто пятьдесят пшеничной, триста портвейна и запил пивом... В последнем ты прав.

Потрясенный Дронин начал было доставать из кармана сигарету, но Мария Петровна отрезала:

- А вот этого не надо.

Черт побери, как в аптеке, думал Дронин, не баба, а смесь рентгена с дозиметром. Ей только в контрразведке работать. Жалко Григория Ивановича, каково ему с ней. Я бы с такой сразуразвелся... Сразу после медового месяца.

Он с отвращением замечал, как безбожно она командует Григорием Ивановичем. Это было особенно обидно: командует заместителем министра, чуть ли не маршалом. Не жена, а Наполеон, или даже Кутузов, не раз мелькало у него в голове.

Вскоре Дронин с ужасом обнаружил, что она способна читать чужие мысли, даже секретные. Стоило ему открыть рот, чтобы сказать что-то, как она произносила за него нужные слова и тут же подвергала их критике. Он был так напуган, что, находясь рядом с ней, он старался не думать вообще. При ней ему было постоянно не по себе, как на заминированном поле.

Дронин открыл ключом тяжелую калитку и осторожно вошел во двор. Из будки выскочил Букан - помесь немецкой овчарки с неизвестным животным. Дронин броосил ему кусок колбасы и приложил руку к козырьку форменной фуражки: жрите, пожалуйста. Букан понюхал продукт и укоризненно посмотрел на Дронина.

- Не жрешь? Аристократ... Весь в хозяйку, - Дронов остановился у двери, ведущей в цокольный этаж.

Систему подачи топлива для домашнего котла собрал Марии Петровне какой-то кандидат горюче-смазачных наук, за что был впоследствии назначен начальником кафедры. Во дворе рядом с собачьей будкой была врыта в землю полуторатонная емкость. Солярка по наклонной подземной трубе бежала к цокольному этажу, где была установлена форсунка. И вот вчера форсунка, спустя два года после установки, начала барахлить. Пламя то едва тлело, то гудело так угрожающе, что к котлу было тошно подходить.

Дронин переоделся в синий халат и присел к стальной дверце, в которую была ввинчена форсунка. Чтобы разобрать, промыть и снова установить форсунку, ему потребовалось не более 15 минут. Он вытер остро пахнущие соляркой руки и достал спички. Пламя загудело ровно и дружелюбно.

Между стеной и угловым ящиком он нащупал холодный бок бутылки с недопитой водкой - свой резерв - и извлек его на свет.

Было шесть сорок, пока все шло по плану. Он не спеша, достал из кармана пакет с остатками колбасы, отвергнутой Буканом, и приступил к завтраку.

Через десять минут он уже шагал к калитке, тихо напевая "броня крепка, а танки наши быстры, а наши люди - хрен ли говорить". Букан поприветствовал его кивком хвоста и полез в будку. Дронин взглянул в строну дома и увидев, как в окне спальни осторожно качнулась занавеска, понял, что его визит не остался незамеченным. Локатор, а не баба, просто станция орудийной наводки, восхищенно подумал он и вышел на дорогу.

Мария Петровна, проводив Дронина глазами, опустила занавеску. Просторная комната была наполнена утренним светом. Солнце горело на золотистом дереве шкафа.

Она покосилась на спящего Григория Ивановича, даже во сне хранившего строгое и озабоченное выражение лица, прислушалась к его ровному и мощному дыханию. Он лежал на спине, вытянув руки по швам, и имел суровый вид, словно и во сне пребывал на службе. Крупная седая голова, прямой нос, резко очерченые губы, тяжелый подбородок, он и без форменной фуражки выглядел как воин.

Она старалась смотреть на него не слишком пристально, чтобы не разбудить. Несмотря на двенадцатилетнюю разницу в возрасте и грозную должность, он всегда казался ей мальчишкой, нуждающимся в защите. Она ещё раз взглянула на него и вышла в коридор.

Они познакомились, когда ей было девятнадцать лет, в Доме офицеров на праздничном вечере. От него исходила молчаливая ласковая мощь и фундаментальная надежность. Спустя полгода, когда его переводили к новому месту службы в Германию, она уехала с ним, навсегда оставив третий курс биологического факультета. Глядя на её тонкую фигурку, трудно было представить, что именно она ведет их семейный корабль, ловко обходя опасные места и умело используя попутный ветер. На этом корабле Григорий Иванович был лишь матросом. Она быстро поняла, что выдающихся способностей он не имел. Просто дисциплинированный, хороший человек, имеющий особенность быть преданным. Преданным все равно кому - начальству, делу, да и ей самой. Последнее ей было особенно приятно: не у каждой был такой верный муж. Она чувствовала, что он нуждался в её житейских советах, хотя бы для того, чтобы не обманываться в людях, которых, как она сама не без основания считала, она видела насквозь. Она никогда не жаловалась на жизнь, не злословила, выручала всех, чем могла, имела массу приятельниц и знакомых, но близких подруг у неё никогда не было.

Григорий Иванович первым приходил на работу, а уходил одним из последних и был настолько поглощен службой, что если бы ночью внезапно увидел падающую звезду, то в голове его вместо загаданного желания скорее всего мелькнуло бы что-нибудь из воинского устава, какое-нибудь выражение типа "приказ начальника - закон для подчиненных". Сослуживцы считали, что ему везло. В сорок лет он поступил в академию генерального штаба и после её окончания, влившись в ряды номенклатурной элиты, начал уверенно подниматься по служебному эскалатору.

Книг он читал мало, а с годами из-за обилия служебных бумаг, часто совершенно бестолковых, заболел хроническим отвращением к печатному слову. Тогда Мария Петровна приохотила его к художественным альбомам, там не надо было читать, все было красочно и просто, и он незаметно так пристрастился к живописи, что стал посещать картинные галереи, а в служебном кабинете, рядом с портретами руководителей страны у него всегда висело изображение знаменитых "Трех богатырей" , на которых он любил смотреть в минуты отдыха. Во-первых, это были воины, а не старые развалины, а во вторых, они напоминали этикетку его любимого"Русского бальзама", напитка одновременно и жгучего, и мягкого.

Мария Петровна всячески способствовала его дружбе с однокашниками по академии, представляя квартиру под дружеские попойки. При этом она и сама нередко принимала участие в компании, пила наравне с мужиками, с той лишь разницей, что почти совершенно не пьянела. Она знала их жен и детей, их достоинства, слабости, родственные связи, дни рождений ниболее-на её безощибочный взгляд-перспективных из них. К праздникам она собственной рукой красивым почерком готовила не меньше тридцати поздравительных открыток, приносила ему подписать и потом сама их рассылала. Для неё не существовало ни государственных, ни семейных тайн.

Несколько лет они прослужили за границей, и постепенно их семейное хозяйство наполнилось мебелью, коврами, сервизами и столовым серебром. Мария Петровна больше не работала, забот и без того хватало. Может быть от того, что у них была только дочь и не было сына, в её чувстве к Григорию Ивановичу подсознательно присутствовало что-то материнское. Из его подчиненных она любила людей скромных, преданных, веселых и физически крепких. Таких она называла просто - хороший человек. Когда Григорий Иванович командовал военным округом, вся окружная интеллигенция - медики, военторговцы, строители и разведчики были как на подбор крепкие, улыбчивые ребята. Незаметно выросла дочь, которую она выдала за сына крупного военного начальника, и теперь их зять тоже был на генеральской должности.

По совету Марии Петровны Барабанов постепеннно окружил себя учеными, и все решения и документы, выходящие с его подписью, стали выглядеть солидно и убедительно. Благодаря его малоразговорчивости и умению подолгу без раздражения слушать ученых, а иногда даже и соглашаться с ними, в их среде стал циркулировать слух, что наконец-то среди полководцев, появился трезво мыслящий и склонный к науке человек. Пользуясь своим внушительным, а иногда и просто свирепым видом, он выбивал через военно-промышленную комиссию нешуточные средства для их фантазий. Постепенно о нем сложилась легенда как о современном руководителе, владеющем научным подходом к анализу военно-политической обстановки. При очередной смене руководства его вынесло на самый верх, в заместители министра обороны. Он стал часто бывать в "горячих точках", получал ордена и наверху ему уже начали намекать о высшей награде страны, как вдруг все круто изменилось. В одно мгновенье вероятные противники стали превращаться в друзей, а братья по оружию из Варшавского договора перешли в категорию "бывших".

Все начало рассыпаться, причем быстро, буквально на глазах. Мысли не успевали за событиями. Ему иногда казалось, что в голове у него теперь не два, как у всех людей, а четыре полушария: приходилось думать одно, говорить другое, делать третье, а наблюдать четвертое. Это походило на какое - то затяжное помешательство, он начал уже подумывать об отставке, но потом вдруг привык и даже вроде бы, как решила про себя Мария Петровна, успокоился. Последнее время он часто приходил усталым, почти опустошенным, но, выпив своего любимого "Русского бальзама", быстро отходил, оживлялся и, сидя на кухне, подробно докладывал своему "маршалу Маше" новости военно-политической обстановки.

Он никогда не был весельчаком, но теперь становился все мрачнее и молчаливее. Она чувствовала, как он отдалялся, терял её притяжение, как отходил от простых, доступных ей, обычных понятий и постепенно погружался в какой-то непривычный мир или новое состояние. От него исходила какая-то постоянная внутренняя тревога. Откуда взялось это состояние, она пока не понимала, но со временем надеялась разобраться, и не такие ребусы разгадывала.

...Вчера Григорий Иванович снова озадачил её. Он вернулся неожиданно, ночью, когда она уже спала. Она открыла дверь, а он, не говоря ни слова, прямо на пороге подхватил её на руки и, жадно поцеловав, понес в спальню. У них была такая ночь, какую она уже давно не помнила. Задерганный государственными заботами и служебными неприятностями, Барабанов давно уже не отличался пылкостью. Это был словно не её Гриша, а кто-то другой , точно такой же, но только более нежный и сильный.

- Маша! Товарищ маршал! Ты где? - Григорий Иванович появился в дверях кухни. В спортивном костюме с полотенцем на шее, высокий, массивный с крупной седой головой и строгим взглядом он напоминал тренера-тяжелоатлета, наставника спортивной молодежи.

- Здесь, милый.

- Какие буду4т указания? - он шумно втянул носом воздух и кивнул в сторону стола.

- Я даже не знаю твоих планов. . .

- Буду дома. Весь день. Если не надоем.

- Да? Просто не верится. Время чудес. Ночью мне приснился необыкновенный сон, будто меня посетил бог любви. Или по крайней мере его заместитель. Я даже чуть было не стала сопротивляться. А указания такие. Я иду в погребок, а ты пока в ванную. Устроим праздник.

Дача Барабановых была построена под руководством Марии Петровны четыре года назад. Она взяла проект польского коттеджа и, учитывая курс на демократию, несколько изменила его, подчеркнув внешнюю скромность и укрепив дополнительно косяки и запоры.

Как и другие крупные начальники, Барабанов мог бы взять государственную дачу и потом приватизировать её за копейки.

Но Мария Петровна оплатила строительные материалы, тогда они ещё были дешевы, и все работы.

Ограда учебного полигона, к которому примыкал участок, была оттеснена, а на использование освободившейся земли она получила разрешение от Новозаборско администрации. И дом, и земля теперь полностью принадлежали ей. Любому прокурору можно было легко доказать, что все сделано на их кровные денежки. Теперь она с удовольствием читала в газетах, как те, кто экономил и поселился прямо под Москвой отбиваются от ехидной общественности и обвешанных аппаратурой журналистов. А фамилия Барабановых по этому поводу нигде даже не упоминалась.

Дом получился настоящей крепостью из пропитанных незгораемыми составами материалов, с двойной дверью из дуба и стали, прочными внутренними ставнями, автономным электропитанием, надежным отоплением, водопроводом и канализацией. В погребке были две холодильные камеры, заполненные ящиками с мясными консервами, подсолнечным маслом, крупой, медом и вином. В отдельных отсеках цокольного этажа хранились несколько центнеров овощей и десятка три банок с солениями. У задней стены дома был сложен кирпичный гараж, в котором стояла бежевая "Девятка". Участок вплотную примыкал к полигону, и дом был подключен не только к телефонной связи, но и к дежурной сигнализации.

Мария Петровна любила свое детище: здесь можно было оставаться и летом и зимой и пережить любое баловство правительственных экономистов. А в погребок она иногда приходила просто так, полюбоваться. Созерцание ящиков, мешков, бутылок и коробок с провизией доставляло ей необыкновенное удовольствие. В эти минуты она чувствовала себя Робинзоном, осматривающим плоды неустанного труда.

Она спустилась в погребок, включила свет и принялась за дело. Григорий Иванович должен отдохнуть не только физически, но и душевно, а значит поделиться с ней всем, что в последнее время так тяготит его сердце. Беседа с такими сложными задачами должна быть тщательно подготовлена и психологически точно построена. Даже рюмки должны быть определенного размера. Другого такого случая может долго не представиться.

Когда Барабанов, сверкая мокрыми серебристыми волосами, снова вошел в кухню, стол был накрыт, а Мария Петровна в джинсовом костюме, в котором она особенно нравилась ему, сидела на краю углового дивана. Столик был накрыт на двоих. В кухне ви-тал запах капусты, лимона, свежих огурцов и ветчины. Он присел рядом, чмокнул её в щеку и, оглядев стол, покачал головой:

- Ну и ну. Капуста провансаль, "Русский бальзам"...

- А как же.

Он посмотрел на сверкающие рюмки, потом на часы.

- Не рано?

- Для "Бальзама"? - она подняла брови.

- А, ладно. Уговорила.

Он присел рядом и осторожно наполнил рюмки:

- За тебя и за встречу.

- Ах, милый... И за тебя тоже.

Они выпили, и она тут же наполнила рюмки снова.

Он машинально опрокинул в рот ещё одну и потянулся к капусте. Мария Петровна засмеялась.

- Ты что? - удивился Григорий Иванович.

- Вспомнила Козлова. Помнишь, ты мне рассказывал? Ну про капусту.

- Да? Напомни.

- В то время он был командующим округом. А самым его любимым блюдом была квашеная капуста. Без неё он просто не садился за стол. Одного прапорщика он даже забрал в штаб округа, дал ему квартиру и определил на офицерскую должность за успехи в квашении. Прапорщик знал в этом деле массу рецептов. Нрава Козлов был сурового, вроде тебя, и все войска округа от мелких частей до крупных соединений вынуждены были квасить капусту и держать её в постоянной боевой готовности: вдруг командующий нагрянет и останется обедать... Без двух-трех сортов квашеной капусты можно было слететь с должности...

- Ну ты прямо артистка, - с удовольствием следя за рассказом, вставил восхищенный Барабанов, и снова наполнил рюмки.

- И вот заехал он однажды в окружной санаторий. А начальник там был человек новый и ничего не знал о капусте. Да и часть не боевая, санаторий. Накрыли ему стол. Уха из стерляди, икра черная и красная, финский сервелат, бастурма по-грузински, сухие вина, коньяк. Он осмотрел стол и говорит: ну, вот, даже капусты квашеной нет. . . Командующего накормить толком не можете, а претендуете на звание полковника. Повернулся и уехал. Начальника санатория потом перевели на менее ответственную работу.

- Ну и память у тебя, мать. Архив генерального штаба. Ведь я рассказывал тебе это лет двадцать назад. Уже сам забыл.

- А я зато каждое твое слово помню. Давай выпьем за наших: за Лару, Станислава и нашу дорогую Катеньку. Они вчера звонили по дальней связи.

- Как там?

- У них все прекрасно. Катя уже говорит. Зовет к себе бабушку и дедушку Гришу. Жаль, что нельзя съездить. Ты все время занят...

- Такая обстановка. А все политиканы проклятые, - Григорий Иванович внезапно помрачнел, - открыли кингстоны. Теперь медленно, но верно идем ко дну. И никто уже ничего не в силах сделать... Или не хотят... Или не умеют, черт бы их побрал. Дилетанты. Государство - оно либо везде, либо нигде. Начни в одном месте, расползется все, вплоть до Камчатки.

- Зато холодной войны нет... Ты знаешь, как я тряслась, когда ты выезжал за границу? Да пусть все живут, как хотят, что у нас других забот мало, как только наставлять всех на путь истинный.

- Холодная война может быть и кончилась. Только не сама по себе. В ней, как и в любой войне, есть и побежденные. Мы! Я имею в виду не военных. Войну продули политиканы, правый фланг с левым перепутали. А расхлебывать придется народу, как всегда.

Надо было срочно добавлять, иначе он мог рассердиться не на шутку, забеспокоилась Мария Петровна. Она быстро наполнила и подвинула к нему рюмку:

- Давай-ка за твои успехи, Гриша, и за хорошее настроение. Пусть оно у тебя улучшится.

Он выпил молча и сосредоточенно, как лекарство, и долго сидел не произнося не слова, словно размышлял о чем-то. Мария Петровна подкладывала ему в тарелку соленые грибы с луком и ветчину, и мысленно готовилась к новому витку разговора.

- Какие у тебя планы? - внезапно спросил он.

- О, планы у меня грандиозные... После завтрака отдохнем немного и - в лес. Там сейчас необыкновенно. Ты получишь огромный заряд энергии. Прямо от самой природы. Березовый лес накапливает особую энергию, из космоса. Да, да, это точно. Потом - обед, отдохнем, посмотрим видео , позвоним знакомым. А вечером поездим по окрестностям, я тебя покатаю. Ну как?

- Только звонить знакомым будешь ты. У меня нет настроения.

- Ладно. А вообще, просто посидеть рядом - и то хорошо. Ты совсем не бываешь дома. Такого никогда не было. Что-то случилось?

- Спрашиваешь... Все трещит по швам. Армию поливают грязью, хотят изолировать от общества. Столько продажных писак! Будто их где-то разводят, в каком-то дьявольском инкубаторе. И люди им верят. Настоящие дети. Что за народ у нас...

- У хорошей власти был бы и народ хороший.

- А не наоборот?

- Нет, Гриша, каков поп, таков и приход.

- Народу порядок нужен, больше чем кому бы то ни было. - Григорий Иванович в ярости скрипнул зубами, - все парализовано: производство, армия, дисциплина, мораль. Не ведают, что творят? Если это невежество, то оно ещё как-то простительно, мы к нему привыкли. А если нет? И мы, старые идиоты, заслушались, слюни развесили, некоторые даже слезу пустили, политическую. Никто даже не подозревал, что такое государство начнет разваливаться. Ведь оно казалось вечным. И не только нам. Власть есть власть, она своего требует. . . Конечно, нужны реформы, кто ж с этим спорит, но зачем при этом разваливать государство?

Мария Петровна поднялась и включила плиту.

- Без управления и дисциплины страна превратится в черт знает во что! Дальше ехать некуда, приехали. Ну-ка налей... - Григорий Иванович поднялся и выпил стоя.

- Гриша, я теперь все время одна... Кругом неспокойно. Ни одной родной души рядом. Когда ты переведешь в Чистые Ключи Мазановых, Гриш? Она мне-не просто сестра. Мы с ней всегда были близки друг другу. . . Мне бы не было так тоскливо. Мне кажется, что ты уже и забыл, зачем мы создавали этот институт.

- Ничего я не забыл. Времена изменились, и не так все просто, как было. Все должно выглядеть естественно. Теперь, когда он защитил диссертацию, можно и переводить. Время пришло, ты права. Скоро Мазанов понадобится мне именно здесь. И как раз в качестве начальника института. Здесь мне нужен абсолютно надежный человек. Свой. Преданный.

- Прекрасная мысль, - Мария Петровна не стала уточнять, почему именно сейчас ему вдруг так срочно понадобился Мазанов, но вопрос этот отложился, чтобы снова возникнуть, когда появится подходящий случай.

- В спальне зазвонил телефон. Григорий Иванович удивленно посмотрел на Марию Ивановну, потом, подняв к глазам руку, на часы.

- Кого ещё несет? - он тяжело поднялся и двинулся из кухни.

Мария Петровна не любила подслушивать, но сейчас, когда на душе было так тревожно, и - она это чувствовала - Григорий Иванович что-то скрывал от нее, она не колеблясь, выскользнула в гостинную, где у них был второй аппарат, и осторожно подняла трубку. Говорил в основном собеседник, Григорий Иванович почтительно вставлял короткие фразы.

- ... Вы сейчас оказались в стороне, в обособленном положении, и это очень удобно. Через вас будет удобно поддерживать связь... И ваше НИИ рядом. Как там обстановка?

- Обычная, я вам прошлый раз докладывал...

- Надо ещё раз посмотреть спецотделение. Если необходимо, усильте их хорошими специалистами... Надежными людьми. Время пока еше есть... Ну что ж, до свидания. До встречи, - на другом конце повесили трубку. Мария Петровна вернулась в кухню и задумалась. Голос был странно знакомый, и тон неприятный - самоуверенный и непочтительный.

- Григорий Иванович появился несколько озабоченный.

- Все нормально? - спросила Мария Петровна. Уточнить, кто звонил она решила попозже, когда Григорий Иванович немного забудется.

- Да.

- Так ты мне не договорил о нашем институте... - Мария Петровна снова наполнила рюмки. - Что ждет там Мазанова? Что за работа? Он справится?

- За тебя, - он поднял рюмку и задумался на мгновенье и залпом выпил. Мария Петровна смотрела на него и ждала ответа.

- А почему нет? Начальник он и есть начальник... Если не станет на службу приходить на четвереньках, не разведет там гарем и не устроит пожар, то все будет нормально. Еще и генерала получит.

- Гриша, что ты говоришь? Будто не знаешь, что Юрий Степанович ни на что такое просто не способен. Но вдруг там ведутся какие-то работы, с которыми ему трудно будет справиться.

- Для этого есть специалисты... - Григорий Иванович потянулся вилкой к соленому груздю. Наши ученые способны на все... Только денег давай.

- Кстати, а кто это тебе звонил?

- Когда?

- Ну сейчас.

- А этот, как его. Один новый генерал у меня во втором управлении... Ты его не знаешь.

- Как его фамилия? Для подчиненного довольно бестактный звонок... В выходной, да ещё на дачу... Что-то случилось?

- Все нормально, оставим это. Подумаешь, звонок... А с Мазановым ты права. Пора переводить. Завтра же займусь этим, прямо отсюда поеду. Не знаю, правда, куда девать нынешнего начальника института...

- Подбери ему что-нибудь получше, Гриш. Не обижай, ладно? Он ведь и специалист хороший, и для института много сделал.

- Для этого кадровики есть, что-нибудь найдут. Давно я в Чистых Ключах не был. Пора взбодрить... Чтоб служба медом не казалась.

Они ещё долго говорили, обсуждали семейные и государственные дела, пили кофе, вспоминали друзей и родственников. Но в душе Марии Петровны уже не было покоя. Из головы не выходил этот случайно подслушанный телефонный разговор, этот начальственный, вальяжный, странно знакомый голос. Ей вдруг показалось, что на безоблачном горизонте появилась небольшая, но угрожающая туча.

Глава 2. СКЕЛЕТ

Иван Иванович Красильников, несмотря на солидный возраст, худобу и сутулую фигуру, на здоровье не жаловался. Он обитал в небольшой комнатке, где кроме телевизора и двух пожилых котов, кастрированных ещё в период развитого социализма, ничего лишнего не было. Звери мотались по своим делам, иногда шипели друг на друга, но у кормушки к удивлению Ивана Ивановича вели себя достойно, каждый держался своего места: один садился справа, ближе к двери, другой - слева, того тянуло к окну. Красильников так и прозвал их - Правый и Левый. Коты были одинаково серой масти, и сам хозяин нередко путал их, особенно выпивши.

Поздними вечерами далеко за пределами двора можно было слышать зычные выкрики:

- Правый, Правый, Левый, Левый! Домой! Домой, гады!

Если бы в это время в Новозаборск вступали войска, подобные команды могли внести в их строевой шаг полную неразбериху.

По утрам, пока во дворе было пустынно, Красильников любил кормить голубей. Растерев в крупных и твердых, как жернова ладонях, старые корки и засохшие куски булок, он скармливал им горы крошек. Тогда все было ещё не так дорого и он мог кормить уток в городском пруду, бродячих собак, воробьев, любую живность. Любил он и выпить, особенно зимой, в кругу котов, делясь с ними закуской. До реформ Иван Иванович был в состоянии довольно часто покупать дешевый портвейн и даже водку. В плохую погоду вечерами он зажигал свет, спрашивал у котов, где мои боевые сто грамм, и, включив телевизор, доставал бутылку. Телевизор он включал только под выпивку чтобы не облучаться болтовней, пояснял он котам.

Потом стало хуже. Пенсии уже не хватало и приходилось ради этих небольших удовольствий собирать по пустырям и другим местам увеселений граждан пустые бутылки. Но мужики, даже напившись до беспамятства, ползали по земле и собирали за собой стеклотару: какой-никакой, но доход. Когда пенсии перестало хватать даже на еду, он понял, что надо предпринимать что-то из ряда вон выходящее, иначе к зиме придется заколоть на мясо котов.

Если верх возьмут радикалы, вначале заколю Правого, а если консерваторы, начну с Левого, ругался он, просматривая газеты. В холостяцкой квартире Ивана Ивановича теперь с утра до вечера раздавался их голодный вой. Откуда у этих сволочей столько аппетита, размышлял он, ведь они же кастрированные. Может, ветеринар, стервец, обманул. Или что-то напутал спьяну. Просто загадка природы. Эх, нам бы такую страну, рассуждал он, чтобы без стариков, без инвалидов, без домашних животных и без прочих дармоедов. Тогда бы министры свои умственные способности и развернули. Тогда-конечно, любую задумку внедрить можно, даже американскую или японскую. Да, статистика у нас никудышная: шутка ли, пенсионеров столько развели... А собак, кошек сколько! И что характерно-все жрать хотят, а пользы никакой.

Ладно ещё здоровье крепкое, думал он, а то без лекарств помрешь. Котов вот жалко, думал он. Они-то, сволочи, ничего не понимают в политике. Врожденная контра: не верят, гады, в реформы, не то что мы.

Когда соседка Юлия Сергеевна приглашала его на чай он чаще всего отказывался, чтобы - как он считал - не разбаловаться на чужих харчах. От нечего делать Иван Иванович бродил по очередям, надеясь услышать что-нибудь обнадеживающее. В то время в Новозаборске ожидалось странное для этих мест событие - натуральный политический митинг. Ничего подобного в двухсотлетней истории города не происходило. Ни при царе, ни при советской власти. Ни в период расцвета, ни в период загнивания.

Новость с удовольствием, как анекдот, смаковалась жителями Новозаборска. В руках они держали не примитивные пакеты времен застоя, а двухведерные хозяйственные сумки, оснащенные металлической рамой и парой колес. Это гениальное изобретение неизвестного самоучки напоминало тачку, правда, безмоторную, предназначенную, как писалось в инструкции, и для мужской и для женской тяги.

Дата проведения исторического события ни у кого сомнения не вызывала. Причины же назывались самые разные. Поговаривали даже, что все это происки московской мафии, мечтающей прибрать к рукам единственную местную газету. Захватив газету, которая, как известно, является коллективной агитаторшей, в городе перед самыми выборами можно было бы без труда поднять панику. Версия казалась правдоподобной, хотя газета и была величиной с носовой платок и после чтения мало на что годилась.

Однажды Красильников узнал, что в пентагоне много научных работников, которые для своей науки собирают по окрестностям животных. И тут его осенило. Наверняка им нужны не только животные, но и люди. А что, если продать им свой скелет... Написать завещание, честь по чести, отдаю, мол, после смерти мое тело со всеми органами, чтобы служило науке. Тем более, что во время войны, это тело в боях за Родину получило множественное осколочное ранение от разорвавшейся мины. Прямо в цепи, когда шли в атаку. Четыре осколка потом извлекли, а два так и остались в костях таза. Так и сидят в них. Для науки это должно быть интересно. Столько лет сидят эти осколки, а он даже инвалидом не стал. Живуч до удивления наш человек, просто загадка природы. Да и сталь, видать, качественная была у немцев. Рынок, что тут поделаешь, каждый торгует, чем может. Чем скелет не товар? Сколько же содрать за него, чтоб дотянуть до нормальной жизни...

В субботу после очередного похода по городу Красильников встретил старого приятеля. Широкое кумачовое лицо Павла Ильича Дерябина улыбалось, голубые слезящиеся глаза сияли неподдельной радостью. На поводке он вел флегматичного, пожилого, как сам, и почти такого же седого пса. Только тот не улыбался, потому что, не в пример хозяину, был по-собачьи трезв.

- Привет Иваныч, - обрадовался Дерябин. Как делаа-то? Живой еще?

- Помереть-то у нас не проблема, вот как бы выжить, - сказал Красильников. - Натворили делов, экономисты.

- Откуда у нас экономисты? - возразил Дерябин, - бюрократы есть, демократов, как оказалось, тоже навалом, а откуда экономисты? Лучше уж иностранцев призвать. Вон Петр Первый выписал в свое время, немцев, и сразу все стало нормально. На западе...

- Что нам твой запад, - перебил его Красильников, - там и дурак проживет. Пусть у нас попробуют, при нашем начальстве. И главное, все об народном благе думают. А мы с тобой по сравнению со всей этой грандиозностью - просто никто. Как микробы в воздухе, которых полно вокруг, но не видно. И кажется, что их вообще нет.

- Временно это. Появяться же когда-нибудь и у нас наверху умные люди. На земле все идет циклами: спад-подъем, умный-дурак, зима-лето. Говорят, вон в Америке тоже спад производства, - сказал Дерябин.

- Нам бы такой спад, - заметил Красильников.

Они прошли во двор и сели на лавочку. Над головами покачивались в вечернем солнце отцветающие кусты белой сирени.

Пес, освобожденный от поводка, проковылял к траве и, как подкошенный, повалился на бок.

- Чем ты его кормишь? - поинтересовался Красильников, мне такого зверя содержать ну просто не по карману. У тебя, похоже, нетрудовые доходы есть, а, Ильич?

- Кашей кормлю, перловкой. Правда иногда рыбки приношу с озера. Хочешь, сходим вместе. И ты своим дармоедам наловишь.

- Так надо же снасти. Да и осталась ли там рыба? - засомневался Красильников.

- Какие снасти? Вот, смотри, - Дерябин опасливо огляделся, открыл увесистую сумку, которую держал в руках, и поднял её поближе к глазам Красильникова.

Сумка была полна серых пакетов, напоминающих пачки маргарина, только с хвостиками.

- Взрывпакеты, понял? Двадцать штук.

- Ничего себе. Откуда? - поразился Красильников.

- Я где работаю-то, темнота, забыл? У военных. Могу даже бомбу достать. Атомную. Хочешь? Много не запрошу. Ну дак что, пошли? Каждый пакет на зорьке - считай полкило плотвы.

- Нет, не пойду. Если на удочку только. А так - нет. Не люблю я это дело, природа как-никак. У меня другая идея есть скелет загнать ученым. Тем, что в пентагоне, ну в Чистых Ключах.

- Так его ещё достать надо, скелет-то. Тоже проблема, - заметил Дерябин.

- Достать - не проблема, он у меня под рубашкой. Мой это скелет, понял? Он у меня особый. С немецкими осколками. Представляет ценность для науки. Сдеру с них заранее, за завещание. Да и на гроб разоряться не надо будет. Ну, как допер? - закончил Красильников, который втайне все же сомневался в правильности задуманного.

- Ой, бляха-муха, не могу! Ой уморил! - затрясся в смехе Дерябин, - ты че, Иван, совсем того? Помнишь, анекдот при Никите ходил? Показывают скелет и говорят - это колхозник: мясо сдал, одни кости остались. А ты и до скелета добрался, всех переплюнул. Ну ты даешь... Он же у тебя живой еще, скелет-то, действующий. На ходу еще. Староват маленько, но двигается. Его спиртом промывать, дак сносу не будет.

Красильников сидел насупившись. Дерябин помолчал мгновенье и продолжал:

- А с другой стороны, почему не попробовать? Если подумать, дело-то беспроигрышное. Скелет в будущем все равно на выброс. А так-выручка. Давай, Иван, действуй. Первопроходцем будешь. Новатором. И мне потом протекцию составишь.

- Ты вот что, пока об этом деле никому, понял? Мало ли что.

- Само собой, дело совершенно секретное, - заверил Дерябин.

Домой Красильников вернулся в бодром расположении духа: в его полностью лишенной доходов жизни, появился первый коммерческий замысел.

Глава 3. ЗАКОН ПАРНЫХ СЛУЧАЕВ

Опасаясь митинга, власти Новозаборска разработали план культурных мероприятий и образовали штаб общественного спокойствия. Мероприятий оказалось немного. Было решено в день митинга открыть пораньше магазины, непрерывно торговать дешевой колбасой и водкой и и тем самым рассеять наиболее активное население по торговым точкам. Площадь в это время должны занять ветераны и духовой оркестр. Чтобы направить невесть откуда взявшуюся общественную знергию в отвлекающее русло, решили подбросить на митинге лозунг: "Вернуть Новозаборску историческое название Старозаборск". Пусть народ пошумит. Местный гигиенист, целитель и йог доктор Мертвецкий прочтет лекцию о пользе голодания. Руководителей психиатрической больницы обязали усилить охрану, чтобы никто из сумашедших не проник на митинг и не стал мутить народ. Милицию попросили подготовить вытрезвитель на тридцать пьяных персон.

Олег Иванович Петрунин ничего этого не знал. Он выспался в Чистых Ключах у своего школьного приятеля Сергея Сергеевича Фокина и первым автобусом укатил в Новозаборск.

Это были его родные места, и последнее время он стал бывать здесь все чаще. В Новозаборске - с его неторопливым ритмом, простыми привычками и нестандартным юмором - к нему возвращалась жизненная уверенность и удовольствие от бытия. Редкие знакомые, встречаясь на улицах, удивленно и почтительно приветствовали его. Родители его давно умерли, родственников и приятелей жизнь разметала по всей округе, поэтому останавливался он в местной гостинице-двухэтажном ободранном здании, с медлительными от частых морилок тараканами и миловидной, всегда чем-то озабоченной администраторшей, к которой он по холостяцкой привычке все пытался, но никак не мог подобрать ключи.

Много лет назад, закончив филологический факультет, он случайно познакомился со своей будущей неудачной женой и под её влиянием случайно втянулся в литературные споры. А потом, вместо того, чтобы стать учителем литературы, начал писать критические статьи и прозу. Через пятнадцать лет он - тоже случайно - застал её в объятиях одного из прозаиков противоположного литературного лагеря. Это было двойной изменой: и Петрунину, и его эстетическим взглядам. Даже изменой в квадрате.

- Не стыдно? Пятнадцать лет жила , как у Христа за пазухой, да ещё изменяла. Извела все деньги, черт бы тебя побрал... Славянские женщины так не поступают, - сказал он с презрением.

- Ты со своим патриотизмом даже в кровати не расстаешься, - спокойно ответила она.

- Ошибаешься. Просто мне не нравятся суки... Суки любой национальности. В этом отношении я - космополит.

Он был так возмущен, что развелся с ней.

С тех пор в его статьях появился какой-то хронический горький подтекст, предчувствие какого-то глобального надувательства. Это придавало его работам оттенок печальной интеллектуальности, даже обреченности и стало нравиться публике. Его статьи все чаще появлялись в толстых журналах и материальное положение, расстроенное неудачной женой, улучшилось.

Следующая его случайная подруга была литературным критиком и входила в десятку самых едких и боевых представителей этой профессии. Она не просто говорила обо всем, что попадало в поле её зрения, она все это критиковала. Речь её была полна намеков, неожиданных сравнений и аллегорий. Беседуя с ней, приходилось напряженно думать, словно играть в шахматы с гроссмейстером. Это его утомляло, особенно после работы. Неужели ей самой не противно быть такой умной, удивлялся Петрунин. Кроме того, ей нравилась зажигательная, зовущая на битвы музыка. Даже, развлекаясь с ним в постели, она включала марш тореодора.

Он срочно отпросился в творческий отпуск и укатил на север. Наслаждаясь тишиной и умственным покоем, он целый месяц колесил по тундре, словно заметал следы.

- Правильно сделал, - успокоил его Ликунов, давний приятель, трижды женатый и знающий толк в подобных вещах, - все хорошо в меру. Женщина должна быть умной, но не чересчур. Это их портит. Как длинный нос. Им идет особый, женский ум: больше чувств и меньше логики. Строгая логика, неизбежно доводит их до полной ядовитости.

Потом, тоже случайно-в очереди за стиральным порошком, он познакомился с научной работницей. Это была красивая серьезная женщина, настоящий исследователь. Она была нежно задумчива и молчалива, и Петрунин обрадовался, решив, что так будет всегда. Оказалось, что она просто изучала его, как изучают по показаниям приборов неизвестный объект. Наконец, решив, что объект изучен и больше не является для неё черным ящиком, она повела себя более естественно-то есть стала много говорить. Едва Петрунин открывал рот, как она восклицала:

- Можешь не продолжать, мне все ясно.

- Что ясно? - останавливался Петрунин.

- Все, что ты хочешь сказать. Я уже догадалась.

После этого она обычно долго развивала его так и не прозвучавшую мысль. На каждую фразу Петрунина приходилась десятиминутное выступление его новой подруги.

Поначалу это забавляло, потом стало раздражать и, наконец, им овладело непреодолимое желание удушить её во время любовного свидания. Он стал мрачен, задумчив, рассеян, и кривая его гонораров резко пошла вниз. Наверно сам мой вид действует на интеллигентных женщин, как трибуна на депутата: возбуждает у них речь, с горечью думал он. Чтобы не доводить дело до преступления, он сбежал к Фокину в "Чистые Ключи". Только узнав от Ликунова, что его ученая дама нашла новый объект для исследований, он вернулся в Москву.

Были у него и другие подруги, не такие цепкие, с ними он расставался просто и обыденно, и с каждым новым знакомством все острее чувствовал, что без любви, без её мучительной жажды, все его встречи с женщинами превращаются в какую-то пресную, утомительную работу и не стоия ни затраченного времени, ни выпитого вина.

И вот месяц назад Петрунин случайно встретил в электричке Юлию, младшую сестру Сергея Фокина, и для него началась новая жизнь. Тогда он по обыкновению приехал на майские праздники в Чистые Ключи, подышать, как он говорил, российским воздухом. Фокин поселил его в своей старой избе, а сам уехал к семьей на центральную усадьбу. Кормить и обхаживать Петрунина он поручил соседу.

Петрунин привез с собой рукопись новой статьи и ещё какую-то литературную мелочь, надеясь в тиши поработать.

Утром сосед подал завтрак прямо в постель, как на западе, только вместо подноса в руках он держал широкий медный таз, на котором взамен аристократического кофе сверкал стакан самогона. Рядом стояла кружка парного молока.

- Пей, - ласково, но требовательно сказал сосед. Он был уже навеселе. Петрунин посмотрел на часы: девять утра, потом на соседа, поколебался секунду-другую и выпил. Сосед, так же решительно, поднес молоко:

- Запей.

Петрунин опять подчинился и, не переводя дух, припал к молоку. Самогонка была-так себе, а молоко - высший сорт, он сразу это понял: густое и душистое. Стенки кружки, когда он поставил её на поднос, так и остались белыми.

- Красота, - сосед удовлетворенно сверкнул глазами, - с нашим молоком не обалдеешь, даже если по три раза в день прикладываться. В голове только гудит немного, зато на душе - благодать. А куда денешься: жажда.

- Да как же вы работаете? И вообще... - Петрунин вдруг почувствовал, как, несмотря на уверения соседа, голова пошла кругом, словно он только что упал с карусели.

- А очень просто: стакан самогона, стакан молока. Только молоком и спасаемся. Раньше, до реформ даже план совхозу перевыполняли, хоть и под мухой... Стакановцы.

- Легче вообще не пить, - сказал Петрунин и, схватив карандаш, записал неизвестное слово "стакановцы".

- Вообще? - сосед посмотрел так, словно перед ним был не российский писатель, а инопланетянин.

На третий день Петрунин, которого в завтрак , обед и ужин приладился навещать сосед, сбежал в Новозаборск. И вот там, на посадке в электричку он и увидел Юлию.

Он знал, что она была замужем, когда-то Фокин даже приглашал его на свадьбу сестры, но он так и не поехал. Потом, спустя уже много лет, он случайно узнал от него, что жизнь её сложилась неудачно, суженый пил по-черному, колотил её неизвестно за что, а потом бросил работать и едва не угодил под суд. А когда в разгар перестройки в Новозаборске полностью исчезла водка, он напился тормозной жидкости и умер.

Петрунин, с которого ещё не сошел хмель после подношений соседа, бросился через толпу к Юлии.

Она была в светло голубом платье, загорелая, будто только что с юга. Петрунин внутренне ахнул, и, проклиная себя за то, что так и не собрался съездить к ней, а ведь ему несколько раз намекал Фокин, проклиная эту глупую свою лень, устремился в вагон, в который она только что вошла. Она ему искренне обрадовалась, и они тогда проговорили все полотора часа до Москвы. О чем они болтали, он толком и не помнил. Помнил только, как хотел произвести на неё впечатление и страшно боялся, что у неё кто-нибудь уже есть, какой-нибудь молодой лоботряс, который ни черта не разбирается в женщинах и способен только обидеть её.

С той поры он трижды встречался с ней в Москве, она возила туда какие-то отчеты, и незаметно для себя начал ощущать её постоянное присутствие в мире. Что бы он не делал, она была рядом. Она разбудила в нем какую-то безоглядную силу, отчаянное бесстрашное состояние, которое он у себя никогда не предполагал. Ему открылось, что жизнь коротка, и надо идти напролом, не стесняясь: терять ему всегда было нечего, а теперь - тем более. И все-таки, оставаясь один, он томился в сомнениях. Этого ещё не хватало, думал он. Мне пятьдесят два, ей тридцать пять. У каждого свои песни, свои слова и привычки. Мы будем говорить на разных языках, как чужестранцы. Бесперспективное дело. Бес попутал. Или ангел?

Петрунин верил в биополя, передачу мыслей и чувств на расстояние и нисколько не сомневался, что от неё исходило родственное его природе, теплое энергетическое сияние. Возможно и она чувствует то же самое, думал он, но спрашивать не решался, даже избегал. Ему хотелось, чтобы она сама высказала это, и вот тогда он и приступит к решительным действиям.

При встречах он рассказывал литературные сплетни, шутил, ну просто надрывался, чтобы выглядеть остроумным, и с удовольствием замечал, что это ему удавалось. Однако, на приглашение посетить свою холостяцкую квартиру она неизменно отвечала отказом.

Тогда он сам приехал в Новозаборск. После ужина Юлия отправила его ночевать к своему соседу, Ивану Ивановичу Красильникову. С ним они раздавили две чекушки и всю ночь вспоминали старое время.

- Ты присматривай здесь, пока меня нет, - внушал Петрунин Красильникову.

- Как это присматривать? - насторожился тот.

- В хорошем смысле. Жениться я хочу. Прошу тебя как будущего посаженного отца, понимаешь? Это даже больше, чем отец родной.

- Не староват ты для жениха-то?

- Нет, по статистике, это самые крепкие браки. У тех, кто по второму заходу.

- По статистике, по статистике... По твоей статистике, у нас уже подъем производства начался, а жрать все нечего, - проворчал Красильников, но помогать обещал.

Длинными одинокими вечерами Петрунин вспоминал, как она сидела напротив-красивая, просто обворожительная, такая близкая и недоступная-и, закручивая на палец свои белокурые локоны, молча слушала его, отзываясь на его шутки одними глазами. Единственная женщина, ради которой он не пожалел бы миллион. Если бы он у него был.

Он был истомлен, выбит из колеи, перо валилось из рук, и тонкий денежный ручеек гонораров снова начал пересыхать. Любовь, даже не успев толком расцвести, уже приносила финансовые убытки, сокрушался он. Дальше тянуть было просто невозможно: росли цены, уходили годы.

Сегодняшний свой приезд в Новозаборск он решил сделать историческим. Или он увезет Юлию в Москву, или... О другом варианте он старался не думать.

Было у него здесь и второе дело, литературно-коммерческого свойства. Тоже интересное, но не такое сердечное.

Петрунин не отличался литературной плодовитостью. Он писал медленно и мало. На две исторические повести у него ушло десять лет и почти столько же на то, чтобы их напечатать. На статью в четверть авторского листа он тратил несколько месяцев, чаще всего к тому времени она уже мало кого интересовала. Он всегда слишком много читал, для дум и собственных писаний почти не оставалось времени. Писал он так мало, что когда наступила гласность, ему не за что было краснеть. Зато его приятель Георгий Георгиевич Ликунов, или просто Жора, мог за один вечер изготовить статью на любую тему. Их литературное сотрудничество к тому времени напоминало перекрестное опыление. Ликунов, имевший репутацию ярого западника, критиковал Петрунина, примкнувшего к противоположному лагерю. Естественно, что Петрунин отвечал ему тем же. Стоило появиться статье одного из них, как её тут же в пух и прах разделывал другой. Это давало возможность не только оплодотворять литературный процесс, но и зарабатывать на жизнь. Иногда критические разносы служили взаимной рекламой. Их газетные баталии напоминали показательные бои борцов-профессионалов: выпученные от ярости глаза, мощные замахи, эффектные броски - настоящая, кровавая драка. Мало кто знал, что гонорар от подобных схваток Петрунин и Ликунов миролюбиво пропивали вместе. Одно было неудобно: писали они с разной скоростью. Если появлялась статья Ликунова, отклик на неё Петрунина можно было прождать целую вечность. Чтобы не нарушать гармонии, Ликунову нередко приходилось громить себя самому, но под фамилией друга. Однако в последнее время все эти литературные перебранки уже мало кого интересовали, и дела шли все хуже.

В последний год положение стало просто бедственным. Петрунину все чаще приходила в голову тревожная и оскорбительная мысль, что ни его повести, ни рассыпанные по газетам статьи возможно никогда и никому на всем свете не понадобятся. Он вдруг с ужасом осознал, что никому не нужен, бессилен, что вокруг что-то происходит, какая-то космическая метаморфоза, жизнь меняется прямо на глазах, а самое противное-она катастрофически дорожает, и он уже едва может сводить концы с концами.

А ведь есть люди, которые на вопрос "Что тебе нужно?" даже задумываются. Да разбуди его самым варварским способом среди ночи, он мгновенно без размышлений ответит: денег. И как можно больше. Можно в любой валюте, даже мелочью, даже взаймы, черт побери, все равно не отдаст. Можно не чеком, а в картофельном мешке.

- Брось хандрить, - успокаивал его Ликунов, - как-нибудь приспособимся. Выберемся. Не такое пережили. Главное - свобода. Вспомни, как мы мечтали о свободе, как стонали и ругались. Вот она, а ты опять скулишь.

- Что толку в свободе, если нет денег.

- На тебя не угодишь, - смеялся Ликунов.

Неделю назад он явился к Петрунину без предупреждения рано утром, весь возбужденно сияющий.

- Ну, старик, пока ты дрыхнешь я нащупал кое-что. Наконец-то, запахло удачей.

- Ты бы ещё с первыми петухами явился, - пробурчал Петрунин.

- А ты что, завел? Похвально, хоть каким-то делом занялся. Но шутки в сторону. Наконец-то мы издадим все, что хотели. И твое, и мое, и другое. Выпустим в прекрасных переплетах. Представляешь, а? Пахнут типографской красочкой.

- О-хо-хо, свежо предание, - вздохнул Петрунин.

- Фирма "Эко плюс" надумала создать в Подмосковье пансионат в стиле "а ля рюс" - с бревенчатыми домиками для отдыха, стерляжьей ухой, катанием на тройках, парильнями, варьете и прочим. А самое главное-им нужна типография для рекламно-издательского дела. Ищут территорию, базу. Ты понял, соня? Твой Новозаборск и Чистые Ключи - идеальный вариант для всего этого. Бери ноги в руки и дуй на электричку. Там же все твои приятели - Фокин, потом этот, в местной газете... Зверев.

- Что за фирма? Западная?

- Естественно. Но с каким-то нашим довеском, в общем-совместное предприятие. Эко-номика плюс эко-логия.

- Не желаю. Нечего им там делать, особенно в Чистых Ключах. Это же заповедные места, скотина.

- Ты наверно повредился от нужды. Будешь сидеть, как пень, другие все сделают. Но без нас. Точнее без тебя. Ты что не видишь, что за время пришло? Пока ты проснешься, все вокруг будет поделено и занято, а ты так и останешься поденщиком. Не надоело? Пока одни митингуют и обсуждают, другие гребут все, что плохо лежит. А у нас сейчас все лежит плохо. Когда все угомонится, окажется, что самое лучшее уже разделено, и концов не найти.

- Сомневаюсь я, Жора, - заколебался Петрунин.

- Если не мы, так кто? Мы-то хоть можем всему этому какой-то смысл придать, облагородить как-то, идею какую-то подвести под это дело.

- Какую ещё идею?

- Если есть совместные предприятия, почему не может быть совместной культуры? Совместного искусства? Нового типа культуры? Ну например, европейской по форме, русской по содержанию. Или американской по форме, русской по содержанию.

- Настоящая шизофрения, - покачал головой Петрунин.

- Зато свежо. Главное свежая идея, тогда за неё можно бороться. За новую идею, а не за деньги, улавливаешь разницу? Кто-нибудь обязательно примкнет, потом постепенно ещё и еще. Станем журнал издавать. Постепенно образуется новый культурный центр. Конференцию устроим, международную.

- Ассамблею, - загорелся Петрунин.

- Что угодно.

- Вообще что-то в этом есть, - Петрунин задумался.

- Твое дело-уговорить Фокина и подобраться к местной типографии. Рано или поздно кто-нибдь приберет её к рукам. Так пусть уж достанется своим, порядочным людям. Так хочется, наконец заняться нормальным делом, заиметь деньги, зажить по-человечески. Издать, наконец книги. Для чего ты писал их?

- Не говори, Жора, обидно все это. Я хочу объясниться в любви к миру, который меня окружает, но вынужден молчать: у этого мира нет денег. Для ненависти - есть, а для любви - нет. Как это понимать, Жора?

- Добро и так выживет, а злобу подкармливать надо.

- Все ударились в коммерцию. А ведь когда-то мы жили энтузиазмом, горели. С точки зрения экономики, это возможно и было глупо, но зато красиво. Жаль того бескорыстного времени, старик, - Петрунин вздохнул.

- Глупо и красиво - так не бывает. Короче, встречаемся в Новозаборске в воскресенье, в десять утра. Жди на станции. Я привезу водку и колбасу. Переговоры - дело серьезное, - тоном, не допускающим возражений, заключил Ликунов.

Так Петрунин оказался сначала в Чистых Ключах, а потом и в Новозаборске. Теперь, кроме встречи с Юлией надо было заниматься ещё и коммерческими переговорами. Не слишком ли много для одной поездки, вздохнул он.

С Ликуновым встретились на станции.

- Как дела? - спросил Ликунов.

- Не очень. Серега Фокин категорически возражает. Да ещё пить бросил. Теперь его ничем не прошибешь. Даже со мной чуть не поругался, - Петрунин перехватил чемодан, - эх, дьявол, килограмм десять.

- А ты как думал? Водочка с колбаской. Куда идем?

- Тут недалеко, к одной моей знакомой. . .

- Так, так.

- Жора, я тебя сразу хочу предупредить. У меня серьезные намерения. Она мне нужна, понял? Поэтому в случае чего буду бить сразу в морду.

- Намек понял. Только с чего ты взял, будто я... У меня как никак жена.

- Говорю напрямик. Чтобы зря не тратить времени.

- А где же цветы, кавалер? Предупредил бы, я захватил бы из Москвы.

- Не догадался. Как-то не подумал. . .

- Темнота.

- Ладно, потом исправим. Как статья?

- Еле устроил. Даже друзья не берут, собаки. А гонорар - просто слезы. Вон, весь в чемодане. Едва на десять бутылок хватило.

- Да-а-а, - разочарованно протянул Петрунин.

- Я им говорю, ребята, подскажите, что воспеть, или кого, в момент сделаем. Но не за такие же гроши.

- Злодеи, - покачал головой Петрунин, - кстати в десять здесь будет политический митинг. Я только что узнал.

- Надо побывать. Послушаем, о чем народ гутарит. Можно потом статью дернуть.

Они свернули за угол и Петрунин показал на проезд между трехэтажными кирпичными домами:

- Почти пришли. . . Уговор помнишь? Насчет морды.

- Естественно. Разве забудешь. . .

- Ее зовут Юлия Сергеевна. Это сестра Фокина.

- Окей, не волнуйся.

Они вошли в подъезд и поднялись на второй этаж. Петрунин нажал звонок. Дверь открыл Красильников. Свисающий с острых плеч серый свитер подчеркивал худобу.

- Здравствуйте, Иван Иванович. Мы в гости, как обещали, - Петрунин слегка отодвинулся и представил Ликунова.

Красильников пробормотал "Здравствуйте", посторонился и, когда они вошли в небольшой коридор, закрыл дверь.

- Вон там она, - старик показал пальцем в сторону дальней двери, а сам продолжал стоять.

Петрунин постучал, дверь слегка приоткрылась, а через секунду распахнулась совсем. В проеме стояла среднего роста молодая женщина в розовом платье. Стояла и улыбалась. Она была явно рада им. Заулыбался и старик, потом кивнул головой и удалился. Словно растаял в глубине коридора.

- Заходите, - она посторонилась, и, когда Петрунин, пропустив Ликунова вперед, наконец оказался рядом с ней, тихо добавила, глядя ему в глаза, - я очень рада, просто очень.

- Вот только цветов не нашел. . . У Сергея не догадался нарвать, а на станции не было.

- Не страшно. Цветы в другой раз. Вы же по делу, а не просто в гости. Сережа звонил, я так и поняла - по делу. Но мне не верилось, что вы приедете. Какие могут быть дела в нашей глуши.

- Гм, гм, - покашлял Ликунов, незаметно толкнув ногой Петрунина.

- Юленька, познакомься, - похватился Петрунин, - это мой коллега, Георгий Георгиевич, тоже пишет. Мы с ним оппоненты, но тем не менее друзья. Он хороший человек.

- Очень приятно, - она протянула Ликунову руку. - Неужели так бывает: оппоненты и - друзья?

- Как видите, - Ликунов почтительно пожал её руку и покачал головой. Олег - большой конспиратор, ему только про шпионов писать. Скрывал, что нас ждет такая встреча, нахал. И я тоже без цветов. Его хамское поведение будет немедленно доложено писательской общественности и строго осуждено.

- Нет, нет, нет, Олега Ивановича мы в обиду не дадим.

- Понял? - Петрунин шлепнул его по плечу и снова обратился к Юлии:

- Мы оставим у тебя чемоданчик, ладно? И еще: у нас есть колбаса. Если она полежит у тебя в холодильнике, ничего?

- Конечно.

- У нас до обеда деловая встреча, довольно скучная, со Зверевым. А часа в три мы освободимся. . .

- Он вас ждет в час дня, я договорилась. Только, уговор, там не обедайте. Я приготовила обед и буду вас ждать. Иначе рассержусь.

- Торжественнно обещаем, - сказал Петрунин.

- У вас, говорят, сегодня митинг? - поинтересовался Ликунов. - А вы не хотите с нами, Юленька?

- Спасибо, мы с дядей Ваней в магазин. Каждому свое. Мы уже собрались. Чаю хотите? Это быстро.

- Хорошая идея, - согласился Петрунин.

- Олег, надо идти. Мы должны быть там.

- Зачем только я тебя сюда выписал, на свою шею. Сам бы управился. И чай бы попил, - Петрунин погрозил кулаком и шагнул к двери, - до встречи, Юленька.

Площадь, размером с теннисный корт, была битком набита людьми. Народ бушевал.

Петрунин и Ликунов устроились в стороне и приготовили блокноты, чтобы ничего не забыть.

На самодельную трибуну забрался молодой парень в джинсовой куртке. Он говорил громко и почти совершенно без глаголов:

- Тоталитарная система, мать ее! Партия, мать ее! Демократия, мать ее! Партократы, бюрократы, либералы! Долой это дело! Куда эти Сусанины нас завели, японский городовой?

Толпа одобрительно гудела. Ораторы стаскивали друг друга с трибуны, иногда начинали одновременно, получался как бы дуэт. Учтивостью и многословием никто не страдал. Петрунин чувствовал, как и в него проникает какая-то безумная сила, какое-то дикое нетерпение. Он едва успевал записывать. Над головами веял крепкий водочный дух. Все были заведены до предела. Он чувствовал необыкновенный душевный подъем. Он мысленно назвал это психологическим резонансом. Весь народ настроен на одну и ту же волну, в этом всеобщем подъеме каждый - частичка огромной, родственной силы, единого национального духа, в восторге, почти со слезами на глазах думал он, описывая карандашом свои чувства.

- Цены кто просил поднимать? Для того что ли выбирали? Теперь просят, затяните пояса мужики. Долой родное правительство! Долой одноразовое питание!

- Долой торгово-легавую мафию!

- Долой прожиточный минимум! Где отцы города, в кровь их всех с наждаком?

- Петрунин чувствовал, как энергия толпы вливается в него, как растет нетерпение и ярость.

- Мужики, менты идут! Менталитет прет, атас! Давай в сквер. Там воздуху больше. . .

Толпа качнулась и, закручиваясь, как от вихря, начала переливаться в проезд, соединяющий площадь с просторным сквером.

Петрунин едва успел посторониться.

Рядом стоял Ликунов и строчил в блокнот.

- А это что за контра? - на них показывал пальцем какой-то здоровяк с бутылкой, как с гранатой, в руке и безумными глазами.

Вокруг мгновенно собралась толпа.

- Ты за кого? - спросил здоровяк Петрунина, - за левых или правых?

- Я за интернационал, - вырвалось у Петрунина.

- Усохни, пережиток! - верзила приблизился и поднял руку.

- Я пошутил, - выпалил Петрунин, но было поздно: кулак молотом ударил по голове.

- Юля. . . - пролепетал, падая, Петрунин. Рука неудачи снова взметнулась над ним, настигла и покарала - чтобы не отвлекался. В глазах полыхнул взрыв света, посыпались разноцветные искры, и он провалился в темноту. Он не слышал ни топота ног, ни ругани, ни проклятий Ликунова, рухнувшего рядом. Толпа выплеснулась в сквер, и здесь на просторе началась драка. Бились кулаками, бутылками и длинными рейками, вырванными из палисадников. Теперь уже бились просто так, без политических соображений.

Штаб общественного спокойствия, наблюдавший схватку из окна, дал добро на действия милиции и скорой помощи.

Загудели сирены специальных машин-синих милицейских и белых медицинских. Минут через пятнадцать площадь и прилегающий к ней сквер опустели: митинг кончился. Штаб с удовлетворнием констатировал, что погибших не было, торговля за утро выполнила месячный план, а сорок семь человек, получивших телесные повреждения, организованно доставлены в ближайшие лечебные учреждения и вытрезвитель.

Петрунин и Ликунов - оба с сотрясением мозга-были отправлены в лечебный корпус пентагона у "Чистых Ключей".

- Закон парных случаев, - философски заметил дежурный военный врач, направляя их на рентген.

Глава 4. СОКРУШИТЕЛЬНЫЙ ВИЗИТ

В понедельник заместитель начальника НИИ Роман Николаевич Кронов прибыл на работу одним из первых.

Он не спеша поднялся по широким ступеням главного корпуса: коренастый, светлоголовый - от природы и от возраста, с большим, иссеченым морщинами лбом и неожиданно молодым, колючим взглядом голубых глаз.

Летнее утро играло солнечным светом и изумрудной зеленью. Плоские казенные здания института выглядели сегодня приветливее.

Он вспомнил точеные фасады Невского проспекта - жемчужные колонны, пастельных тонов здания, светлые барельефы и скульптуры, прохладное дыхание Невы, крики чаек у Литейного моста... А может быть он просто стал привыкать к новому месту?

Кронов открыл тяжелую дверь и направился в свой кабинет. По дороге заглянул в канцелярию, которая работала с восьми утра.

- Девочки, доброе утро. Головки не болят? Что новенького?

- Здравствуйте, Роман Николаевич, - рослая начальница канцелярии подняла голову от пачки подшивок, - есть одна бумаженция из Москвы, я положила в вашу папку.

- Тоже верно, подумал Кронов: если у нас шифротелеграммы зовут шизограммами, то в канцелярию должны приходить именно бумаженции, а не документы.

- Какие будут указания? - спросила Екатерина Петровна.

- Не перерабатывать. Это сейчас основная задача. Берегите энергию, впереди - тяжелые времена.

- Напугали, Роман Николаевич, у нас легких никогда не было.

Он прошел в кабинет, открыл форточку, привычно надел белоснежный халат и встал у окна. Отсюда было видно, как на центральной аллее один за другим появляются сотрудники института. Год назад Кронов занимался подбором кадров для его ведущих продразделений и пересмотрел десятки личных дел. Эту нудную работу он скрашивал астрологическими примечаниями и теперь при виде своих сотрудников в голове невольно возникала смесь анкет, аттестаций и гороскопов.

Вот у центрального корпуса остановился заместитель начальника института по научной работе Сергей Павлович Деревянов.

Высокий, преувеличенно серьезный и молчаливый. Рожден в год собаки под знаком близнецов, поэтому дисциплинирован, лишен чувства юмора, предан начальникам и работает за двоих. Получив задание, старается выполнить его как можно быстрее и становится порывистым и суматошным.. Опубликовал два десятка статей, из них половину - под фамилией прежнего начальника, за что был направлен с повышением в институт. Взысканий не имеет. Иностранными языками не владеет. В институте занимает комнату в общежитии, семья проживает в Москве. Эмэнэсы зовут его "Зэ-пэ-дэ", то есть, Зам-по-дереву.

К Деревянову подходит энергичный Михаил Борисович Орловский, психиатр, начальник спецотделения. Высокий, стройный, общительный. Обладатель короткой "под ежик" прически, густого баритона, простецких манер и настороженного взгляда. Родился в год лошади под знаком льва. Склонен несколько преувеличивать свои научные возможности, поэтому диссертация посвящена лечению алкоголизма. В последнее время занимается кодированием сознания.

К ним приблизился Николай Константинович Жарков - начальник лаборатории моделирования. Кронов усмехнулся, увидев своего однокашника. Худощавый среднего роста, он был одногодок Кронова, но из-за быстрых суетливых движений и сохранившейся шевелюры выглядел моложавее. Закончил множество курсов и два дополнительных факультета - математический и философский. Обладатель целого чемодана дипломов. До сих пор постоянно что-то изучает, ездит по конференциям и выставкам. Любитель схем, формул, медицинского спирта и песен под гитару. Часто публикует непонятные статьи в кибернетическом сборнике.

В поле зрения появляется заместитель начальника института по работе с личным составом Аркадий Федорович Седлецкий. Они энергично здороваются, обнимаются, похлопывая друг друга по бокам. Среднего роста, крепыш с молодцеватой посадкой головы. Под акуратными усами - белозубая с позолотой улыбка. Брюки отглажены, туфли блестят. Любит военные ритуалы, после трехсот граммов начинает выпивать стоя и говорить: "честь имею, господа офицеры". Локоть поднимает до уровня плеча, даже если пьет минералку. Супруга вместе с семнадцатилетней дочерью временно живут на старом месте: заканчивают среднюю школу. Взысканий не имеет. Иностранными языками не владеет, научных трудов нет. Прибыл в институт с должности заместителя начальника санатория по работе с личным составом, на которой получил хроническое отвращение к трудовой деятельности. Родился в под знаком стрельца, неравнодушен к женской красоте, склонен к удали. Эменесы зовут его "Вэ-бэ-гэ", то есть, Всадник-без-головы.

Аллею почти бегом пересек Владимир Николаевич Шаронов. Направился к виварию-кормить барана. Единственный старший научный сотрудник, которому не исполнилось тридцати. Владеет английским и немецким. Разработал новый препарат и предложил его десантникам. Сильнейшее средство для снятия страха и стимулирования работоспособности. На испытаниях выявилось побочное действие: оказалось, препарат заодно усиливает половое влечение. Комиссия предложила устранить недостаток. Импотенция - не наша проблема, заявил председатель, сам посуди, кто станет отвечать за боеготовность десанта, если после твоего препарата мужики побегут не в атаку, а к девчатам? Для узкого круга ограниченных лиц-это дело нужное, но для нас - нежелательное и даже опасное. И Шаронов расстроился. Эх, молодость, молодость, сколько пройдет времени, пока до неё дойдет, что в жизни главное.

Наконец появился начальник института Андрей Васильевич Сазонов. Крупная голова с темными вьющимися волосами и едва заметной сединой. Темные глаза иронически прищурены . В разговор вступает решительно. Любит озадачивать подчиненных вопросами типа: "А вы почему здесь, а не на рабочем" месте?

Сазонова сопровождали два дежурных: ответственный и обычный. Статус ответственного дежурного был введен недавно по указанию свыше для усиления дежурной службы в выходные дни. В смену он первым приходил на работу и последним покидал её. Спать разрешалось дома. В связи с появлением ответственных дежурных военный люд сразу же окрестил обычного дежурного безответственным. Нововведение всем понравилось: теперь при любом ЧП возникала неразбериха и трудно было отыскать виновных: обычный дежурный ссылался на ответственного, тот на-вышестоящий штаб, а там - на своего ответственного.

Кронов вернулся к столу и взял сводку о поступивших.

Жителям Новозаборского района с медициной повезло: они попадали не в простую больницу, а в научный институт. С апреля начали поступать мотоциклисты с переломами черепа и бедер. Пришлось для них выделить отдельную палату. Ближе к маю добавились автомобильные травмы и драки. Народ, как мог, заботился, чтобы сотрудники института не теряли квалификацию и имели материал для научных изысканий. Люди падали с высоты, били друг друга по голове, кололи ножами, стреляли. Кронову нередко приходила в голову мысль: а не ведется ли в районе Новозаборска необъявленная война? Сколько конструкторских бюро и заводов медицинской аппаратуры, сколько специалистов и приборов занято только тем, чтобы выхаживать этих солдат невидимого фронта. Любителям статистики надо чаще бывать в отделениях неотложной помощи, тогда они не станут ломать голову, почему мужская жизнь столь коротка, подумал Кронов. Он пробежал глазами список поступивших с митинга. В воскресенье институт принял двадцать пять человек. Среди них даже два писателя. Оба - с сотрясеним мозга. Появился новый вид поврежденных - политические, отметил он.

Решив, что Сазонов добрался до своего кабинета, Кронов наклонился к настольному селектору и нажал кнопку связи.

- Андрей Васильевич, доброе утро, Кронов докладывает. . .

- Привет, Роман. Какие новости?

- Утром по телевизору выступал астролог и официально каркал про тяжелый день.

- Естественно, что он ещё может сказать? Я не был раньше силен в математике, но теперь, наконец, понял физический смысл бесконечности.

- Поделись, Андрей Васильевич.

- Это значит, что несмотря на то, что сегодня плохо, завтра будет ещё хуже. Ну просто хуже некуда. И тем не менее послезавтра будет ещё хуже. А потом ещё хуже, и так до бесконечности. Как с поступившими?

- Нормально. Бессмертный народ. Будто специально создан для экспериментов.

- Зайди ко мне после дежурных.

Спустя полчаса Кронов вошел в кабинет Сазонова. Тот сидел за столом и хмуро перебирал бумаги.

- Что так долго?

- Обобщал сводку. Вот, посмотри, - Кронов раскрыл красную папку, всего поступило двадцать пять человек, все с воскресного митинга. В основном ушибленные раны головы и тела. Три ножевых ранения в живот. Трое с переломами нижних челюстей, у двух - скальпированные раны головы, у шестерых - ушибленные раны лица, два сотрясения мозга - у писателей.

- Как у них дела?

- Состояние удовлетворительное.

- Дай команду, чтобы подготовили подробную справку по ним: кто, откуда. . . Почему здесь, а не сидят дома, не пишут шедевры, как положено. Мало ли что, вдруг сверху запросят.

- Не влетит нам, что набрали столько гражданских? - Кронов кивнул на сводку, - была директива...

- Ну и что директива? Составить бумагу - раз плюнуть, а мы должны мучиться. Звонил завгорздравом Новозаборска, просил помочь. Я ж не пошлю его на хрен.

Загудел зуммер селектора. Сазонов снял трубку. Звонил дежурный.

- Только что из Москвы передали, Андрей Васильевич. К нам выехал замминистра обороны. В десять тридцать будет здесь.

Сазонов покосился на часы: было ровно десять.

- Какой замминистра, кто именно?

- Не знаю, я думал, что вы знаете.

Сазонов посмотрел на Кронова, тот недоуменно пожал плечами.

- Вот что, звони-ка обратно, уточни кто именно едет, с кем и зачем: лечиться или... Потом доложишь, - Сазонов выключил селектор, вышел из-за стола и приблизился к окну. Скорее всего, Барабанов, наконец, решил он. Тот всегда интересовался их делами, помогал со строительством и оснащением. Даже перефутболил бетонный четырехкилометровый забор, с какого-то полигона. Неплохой мужик, но уж очень резкий. Давно не был у них. Решил, наверно, проскочить с дачи, переел деликатесов и теперь мучается от изжоги.

- Ну, что скажешь? - Сазонов повернулся к Кронову.

- Думаю, это Барабанов. Прямо со своей дачи. Не спится юному ковбою, сказал тот.

- Скорее всего, так оно и есть. Астролог твой, стервец, накаркал все-таки, - проворчал Сазонов.

* * *

Молочного цвета "Волга", которую - в связи с курсом на демократию Барабанов завел вместо роскошного лимузина, подкатила к центральному корпусу ровно в десять тридцать. Высокого гостя встречало командование института. Впереди стояли Сазонов и Кронов, в двух шагах за их спинам замерли крепыш Седлецкий и долговязый Деревянов. Каждый - с выражением крайней озабоченности на лице - гадал о причинах неожиданного визита и готовился к неприятностям.

Выходить из "Волги" было неудобно: надо было наклоняться и выбираться, как из норы. Вначале из открытой дверцы выставились ноги в блестящих ботинках. Потом появился и сам Барабанов.

После обычной церемонии доклада он бросил небрежное "Здравствуйте" и двинулся к пищеблоку. Судя по началу маршрута, ничего хорошего визит не сулил.

Молчаливая и печальная процессия в мундирах направилась следом. В столовой носились по коридору одетые как попало солдаты кухонного наряда, гремели бачки, пол был жирный и скользкий. Заведующий столовой прапорщик Яковлев, важный и медлительный, заметил их только в варочном цехе и выпучив глаза от напускного страха, принялся докладывать:

- Товарищ заместитель министра. . .

- Довольно, - повелительным жестом остановил его Барабанов, - скажи-ка лучше, сколько стоит бачок, с которым вы так варварски обращаетесь?

- Не могу знать, товарищ заместитель министра, - не задумываясь отрапортовал Яковлев.

- Плохо... А термос?

- Не могу знать.

- А чайник?

- Не могу знать, - теперь уже не на шутку перепугался Яковлев.

- Ну, ну. Как твоя фамилия?

- Не могу знать, - в ужасе твердил Яковлев.

- Все ясно, - Барабанов махнул рукой и направился к выходу.

- Пищеблок застойных времен, - заключил он уже во дворе и, повернувшись к сопровождающим, продолжал. - Какое уж тут реформирование...

Двинулись к исследовательской зоне.

В компьютерной лаборатории их встретил Жарков. Поблескивая очками, он доложил Барабанову, чем занимвается лаборатория, и пригласил осмотреть технику. Знал, куда вести. При виде компьютеров больших начальников обычно охватывает робость и боязнь опростоволоситься. Чтобы не показаться темнотой, они делают вид, что все понимают и не задают лишних вопросов. Прогресс есть прогресс, какие тут могут быть вопросы, если ты умный человек.

В госпитальной зоне заместитель министра дальше приемного отделения не пошел, ограничившись путанным докладом дежурного.

- Территорию так и не окультурили. Надо клумбы, цветники разбить. Обуютить как-то, - ворчал Барабанов.

Спустя час они вновь остановились у белой "Волги". Обедать в институте Барабанов отказался, сославшись на неотложные дела.

- Подытоживая все, что мы с вами видели, я вам вот что должен доложить. Расстроили вы меня, товарищи. Элементарного порядка нет. Безответственность и благодушие. Давно я у вас не был и не ожидал такого. От каждого второго разит перегаром. Это называется научные сотрудники, интеллектуалы.

- Выходной же был, товарищ заместитель министра, - с явной обидой за народ сказал Седлецкий, - офицеры погусарили немного, к сожалению. А с другой стороны, не по митингам же мотаться. Уж лучше в кругу семьи, по маленькой. Водка вонючая пошла, просто беда.

- А вы для чего?

- Я меньше месяца здесь, к сожалению.

- Это не оправдание. Мы вам создали здесь целый отдел. Направили опытных работников, из числа сокращенных в Москве. Моральный дух коллектива - это ваша обязанность. Дежурный ваш ходит, как сонная муха.

- Они всю ночь помощь оказывали, из города много травм поступило, громко, почти вызывающе бросил Сазонов.

- В Новозаборске, товарищ заместитель министра, митинговали. Правые, левые и прочие друг другу скальпы снимали, - скороговоркой принялся пояснять Седлецкий.

- Почему принимали гражданских? - Барабанов нахмурил брови.

- Местная власть просила, - сказал Сазонов.

- Мы с этим ещё разберемся. Режимный институт загружать пьяными демонстрантами... Не хватало, чтобы там ещё оказались какие-нибудь писаки.

Сазонов и Кронов молча переглянулись.

- ...В исследовательском корпусе, - продолжал Барабанов, - никакого порядка и вообще, и если смотреть со стороны. . .

- А вы не смотрите со стороны, - внезапно и для всех, и тем более для себя, - перебил его Сазонов, - со стороны слишком большое преломление.

- Что вы имеете в виду? - в голосе Баранова зазвучал металл.

- Законы физики. В прошлом году меня и Кронова уговорили, в том числе и вы, подписать акт о готовности института. Уговорили, потому что обещали срочно начать строить ещё два корпуса, которых нам не хватает. У нас сейчас все уплотнено до предела. Теснота. Водозаборная система и электропитание на пределе возможностей. Производительность очистного блока ниже, чем требуется. Конечно, теперь можно и со стороны смотреть. Где все эти обещания?

- Зато у нас есть новый исследовательский институт. В тяжелейших условиях мы сумели вырвать на него средства. И, между прочим с генеральской должностью. Это надо понимать. Я сейчас говорю не о тесноте, а об элементарном порядке. Имейте в виду: разваливать институт вам никто не позволит, - Барабанов окинул всех по очереди тяжелым взглядом, и добавил. Ну что ж, до свидания. Расстроили вы меня, - он взял под козырек и забрался в машину.

Мелькнули и скрылись красные лампасы и блестящие туфли. Дверь хлопнула, как выстрел, и "Волга", постепенно набирая скорость, покатила по бетонке.

"Я вас люблю, мой полководец строгий, за блеск погон и ширину лампас, но отчего, вас встретив на дороге, так хочется одеть противогаз? ", мелькнуло у Кронова в голове. Когда-то его часто посещали рифмованные мысли, в основом восьмистишия. Потом, со временем строфы стали короче, две-три строчки без начала и конца. Мысли от службы то ли прессуются, то ли укорачиваются, решил Кронов.

"Волга" въехала в лес, мелькнула между темными соснами и скрылась из глаз.

- Лучшая в мире пыль - это пыль из-под колес уезжающего начальника, пробормотал Седлецкий старую военную пословицу.

- Ну, что скажете? - Сазонов повернулся к подчиненным.

- Не так уж у нас плохо, Андрей Васильевич, - сказал Седлецкий. Он, хотя и прибыл недавно, но уже чувствовал себя патриотом института.

- Это все лирика. У кого какие предложения, чтобы мне вас не собирать лишний раз?

- Разрешите? - начал пунктуальный Деревянов и открыл блокнот, - я думаю, надо составить план реализации указаний заместителя министра.

- Прекрасно. Вот вы этим и займетесь. Сколько вам надо для этого? Дня достаточно?

- В общем-то да, но я думал, что такой документ целесообразнее подготовить Роману Николаевичу.

- Что за фантазии, - перебил Кронов, - Тебе что, делать нечего? Какой ещё план? Какой можно составить план, если были одни втыки? План устранения неустранимых замечаний? Да и Барабанов ничего такого не требовал.

- План отставим. Недостатки каждый записал, вот и устраняйте, - сказал Сазонов..

- Весь день теперь пойдет под откос, - заключил он, когда Седлецкий и Деревянов ушли.

- Против лома нет приема, - Кронов взглянул на Сазонова, - напрасно ты полез в бутылку. Только обострил ситуацию.

- Знаешь, надоело. Находит иногда последнее время. Так и хочется не просто закусить удила, но и перекусить их совсем к чертовой бабушке.

- Ты так никогда не станешь дегенералом.

- Возможно. У меня в этом плане появилось какое-то служебное извращение: меня стали раздражать начальники и совершенно не беспокоят подчиненные.

Они подошли к первому корпусу и остановились перед дверью.

- Зайдем ко мне, - предложил Сазонов.

В кабинете было прохладно. Сазонов прикрыл окно и сел на диван у журнального столика.

- Я понял вот что: как бы мы себя не вели и что бы ни говорили, он бы нас все равно выдрал. Он сюда именно за этим и приехал. Непонятно только, зачем ему это нужно.

- Желчь после выходного разыгралась. Может гепатит у него? Надо узнать обстановку в Москве. Я позвоню Чеперову. Он выяснит. Все равно докладывать о визите высокого гостя.

- Доложить надо, - Сазонов повесил китель на спинку кресла, переключил от дежурного московский телефон и, открыв справочник, начал набирать номер Чеперова.

Умеет, однако, драть подчиненных заместитель министра, надо отдать ему должное - профессионал, подумал Кронов. Он встал и подошел к окну. Сквозь литую фигурную решетку и свежую листву просвечивала серая гладь бетонной стены.

- Держи. Чеперов на связи, - Сазонов протянул трубку Кронову.

- Привет, начальник, Кронов докладывает.

- О, Роман, привет.

- Как жизнь?

- Все хуже и хуже. . . А у вас как дела?

- Отлично, за исключением пустяка, - Кронов посмотрел на Сазонова.

- Неужели есть места, где все идет отлично? Даже завидно. А что за пустяк?

- Нас навестил Барабанов. О чем тебе и докладываю.

- Ничего себе! А подробнее.

- Ругал.

- Как, по отечески или всерьез? И за что?

- Недоперестроились. Идем к рынку, но не в ту сторону.

- Так. Интересно. Начальнику управления докладывали?

- Нет еще, решили вначале поговорить с тобой?

- У меня никакой информации. А сам как думаешь?

- Избиение младенцев. Средней степени тяжести. С заранее обдуманными намерениями. Решил поразвлечься и прямо с дачи - к нам.

- Слишком большой крюк для такого развлечения. Отодрать кого-нибудь он мог и в Москве. Вообще-то это не телефонный разговор.

- Леня, вот и я об этом. Сейчас двенадцать тридцать. В пятнадцать в Новозаборск идет прямая электричка. А на станции я тебя встречу. Пол-пятого ты уже будешь у нас. Сходим в сауну, поправим пошатнувшееся здоровье. Посидим у меня. Сашка моя шашлык приготовит. Заодно поможешь нам разобраться во всей этой ерунде. Приготовим фирменный коктейль. Вернешься утром, а Валентине твоей позвоним прямо от меня. Ну как?

- Мысль хорошая, но... Нет, не могу.

- Заодно возьмешь и себе. А то испарится, давно стоит.

- Сколько?

- Три по пятьсот, - Кронов посмотрел на Сазонова и подмигнул.

- Заманчиво... Но я, честно говоря, не созрел. Слишком неожиданно. Надо подумать... - Чеперов явно боролся с соблазном.

- А повод? - после некоторого молчания, наконец, произнес он.

- Замминистра. Теперь ты должен приехать и разобраться, причем на месте. Оказать нам помощь как представитель вышестоящего штаба. А как иначе? Подведомственное учреждение все-таки. Ну что, пьянству бой?

- Эх, чего не сделаешь ради друзей, - решительно произнес Чеперов. Придется ехать. Пьянству - бой. Давно я у вас не был.

- Вот именно. До встречи на станции. - Кронов положил трубку и повернулся к Самсонову, - хороший парень товарищ Леонид, но истиный аппаратчик - берет даже с друзей, правда, спиртом. За информацию придется платить, рынок. Полтора литра нашего напитка - клад для бедного московского чиновника.

- Ладно, только с условием-просто поговорим. Не делай из мухи слона, а точнее-из Барабанова мамонта. Мелочи все это. Не суетись. Имей самолюбие. Если за этим что-то кроется, рано или поздно это выплывет. У нас и без того забот хватает. Пусть он сам суетится, - Сазонов поднялся. - Дай команду, пусть приготовят сауну. Я пока доложу о налете в управление.

Глава 5. "ЛОШАДЬ ПРЖЕВАЛЬСКОГО"

Они сидели на верхних полках, как большие голые птицы на нашестях сгорбившись и ухватившись ладонями за обжигающие края: дородный Сазонов, даже в таком виде похожий на начальника, рядом - плотный, красный, как вареный рак Кронов и худой, длинный Чеперов. Кронов молча смахнул пот с лица. Белые пучки волос паклей торчали над медно-красным лицом.

- Человеческая кожа за сутки выделяет двести грамм сала. Без всякой парилки, просто так. А здесь ещё больше, - Кронов похлопал себя по животу.

- Никогда бы не подумал, - удивился Чеперов.

- Это у нормальных людей. Наша выделяет маргарин, - заметил Сазонов.

Освобожденные от усталости сухим жаром и ледяной купелью, они обмотались простынями и прошли в массажную, где был накрыт ужин. Чеперов нацепил очки, оглядел стол и потер руки:

- Все по-научному. Что значит фирма. Никакой кризис вам не страшен.

Сазонов взял ледяной запотевший флакон из-под противошокового раствора и наполнил стаканы коричневой жидкостью.

- Что это? - спросил Чеперов.

- Коктейль, "Лошадь Пржевальского" - спирт с пепси колой.

- А почему лошадь? - удивился Чеперов.

- Эмэнэсы придумали. Можно контролировать состояние: если "Пржевальского" не выговаривает, значит хватит. Очень удобно . И цвет гнедой. А вообще, смесь бесполезного западного напитка с отечественной взрывчаткой, - пояснил Кронов, встряхивая флакон.

- Или так: русского энтузиазма и американской деловитости, - добавил Сазонов.

- Тогда сдаюсь, - Чеперов поднял длинные худые руки.

- Темнота. Ничего они там в Москве не знают. Страшно далеки они от народа. Как декабристы, - покачал головой Кронов.

- Нет уж, в этом мы разбираемся. Центральный аппарат. Алконавты. Профвредность. Иногда мне кажется, что у меня внутри не печень, а огромная вонючая спиртовка, - Чеперов показал большим пальцем на живот.

- Итак, друзья. - Сазонов поднялся, - за встречу.

Стаканы взметнулись вверх, потом дружно стукнули по столу.

- Закуской не увлекаться, - предупредил Сазонов, - это я вам как токсиколог говорю. Если пить по-научному, то между первой и второй рюмкой должно пройти не более тридцати секунд. Иначе они в организме не найдут друг друга.

Они выпили ещё по одной, на этот раз за укрепление воинской дисциплины.

Самсонов подвинул ближе к гостю тарелку с бутербродами.

На белый хлеб была намазана густая желтоватая напоминающая паштет масса.

- Новый паек для космонавтов, находится у нас на испытании, - пояснил Кронов, - так что ты не просто закусываешь, а участвуешь в эксперименте.

- А, - Чеперов махнул рукой, - вся наша жизнь - эксперимент. Не ясно только, кто пишет протокол. Так что давай. А мы не взлетим?

- Не должны, - бросил Кронов.

- Так что он у вас накопал, Андрей Васильевич? - Чеперов повернулся к Сазонову.

- Ничего конкретного. Просто все плохо. Абсолютно все.

- Значит и мне попадет рикошетом, - задумчиво произнес Чеперов.

- Думай, Леня, думай, думай, для того и голова, - сказал Кронов.

- Я прелагаю ещё по одной, - Сазонов наливал в стаканы и одновременно говорил, - я предлагаю выпить за двигатель нашего прогресса, без которого мы бы ни институт во-время не открыли, ни науку бы не обеспечили, - он поднялся и, покачнувшись, закончил: Выпьем за спирт, за это прозрачное изобретение темного средневековья. Изобретатель наверняка думал о нас, о будущих жителях далекой холодной страны. Он догадывался, что здесь спастись можно только спиртом.

- Вот это тост! - просветленно протянул Чеперов.

- А что ты думаешь! - Кронов выпил, поморщился и после паузы продолжил: Монтаж аппаратуры - за спирт, ремонт - за спирт, даже зверей в виварий достаем за спирт.

- А асфальт вокруг склада? - добавил Сазонов.

- И асфальт, и асфальтовый каток, он, кстати у нас так и остался, забыли мужики, решили, наверно, что и его пропили, - все за спирт. Это наше алкогольное золото.

Сазонов поднялся:

- Коллеги, я буду собираться, мне надо уходить, а вы сидите, сколько сможете. Роман, все выключишь и ключ заберешь с собой. Завтра разберемся.

- Еще по одной? - спросил Кронов после ухода Сазонова.

- Наливай.

- Что новенького в верхах?

- В отделе ещё одну должность ввели. Подполковничью.

- Так ведь сокращение же, - удивился Кронов.

- У кого как. А ты знаешь, для чего в центральном аппарате нужен подполковник? - спросил Чеперов.

- Нет.

- Подполковник нужен для того, чтобы показать полковнику, где должен расписаться генерал.

- Молодец, - Кронов шлепнул Чеперова по голой спине.

- Наливай. Напиток на уровне мировых стандартов. Действительно лошадь.

- Так что ты думаешь, насчет замминистра? - спросил Кронов.

- Думаю, тут надо шерше.

- То есть? - не понял Кронов.

- Надо шерше ля фам.

- Поясни.

- Ты помнишь Карамова?

- Конечно, а он при чем?

- Он-то мне и рассказывал, сидели вот так же. . . Когда-то он служил в танковой армии. Войсковым врачом. Но многое знал. Начальники наши, они же, как дети, думают, что никто ничего не замечает. Командующим у них был Барабанов. А всей медициной - естественно - командовала его жена. Армейские специалисты - главный хирург, главный терапевт и другие были её номенклатурой. Строга была командующая, но справедлива. Звала по имени отчеству, помогала с квартирами, трудоустраивала жен, защищала от гнева начальников, даже в Москву выдвигала. Но, если кто-то ей не понравится: заартачится - есть же гордецы - или ещё что-то, считай, его песенка спета. Рано или поздно он оказывался в другом месте, не подозревая даже почему. В отпуск вся эта братия ходила по согласованному с ней графику. У неё тогда была маленькая дочь, так педиатр - он был слабонервный - - огда шел к ним, заранее пил валерьянку. Каждый раз приходилось не только назначать лечение, но и подробно объяснять, почему. Буквально доказывать. Как диссертацию защищать. Потом и он привык. Вот я и говорю - шерше. Может быть вы ей чем-то не угодили. Может она к Сазонову за чем-нибудь обращалась, а он проявил бюрократизм. Она - женщина впечатлительная.

- Да нет, мы всегда по первому звонку. Действительно, она обращалась, они ведь и зимой здесь рядом на даче часто бывают, - Кронов говорил медленно, пытаясь вспомнить хоть какое-нибудь недоразумение. Потом уверенно отрезал:

- Нет ничего такого не было. Возможно все стихийно вышло. Барабанов нудел, нудел про недостатки, а Сазонов не выдержал, наговорил лишнего. Вместо "виноват, исправлюсь" и "устраним" полез в бутылку. Мне кажется никаких тут шерше. Просто не везет нам на начальников. Настоящее бедствие.

Они выпили ещё по одной-за здоровье прекрасных командующих дам, и Чеперов заявил:

- Вот когда к вам приедет комиссия...

- Какая ещё комиссия, ты, я смотрю, совсем перебрал, - Кронов отодвинувшись, удивленно уставился на собеседника.

- Если моя версия верна, по логике, он после вас должен отодрать наших начальников, и сюда немедленно явится комиссия для проверки состояния дел и оказания помощи. Сам понимаешь какой помощи - в приказе.

- А состав комиссии? - Кронов поднялся и стал убирать со стола.

- Состав может быть любой, это не имеет значения для результатов. Комиссия - технический орган. Ее задача что-нибудь накопать. А интер... интертрепировать факты, делать выводы и принимать решения будут другие. Специализация. Каждый выполняет свою задачу, не подозревая о конечных целях. Конечно, возможны варианты. Если председателем поедет, к примеру, Огородов, он человек любознательный и будет в основном интересоваться всякими новенькими штучками, изобретениями и так далее. А, если будет Щеглов, готовьтесь к оперетте. Это будет настоящее шоу. С мрачной рожей он будет важно расхаживать по вашей конторе, оденет всех в сапоги и начнет учинять строевые смотры. А вы будете щелкать каблуками, таращить глаза, коситься на грудь четвертого человека и изображать из себя перепуганных новобранцев. И записывать указания. Специалист по казарменному образу жизни. Главный признак порядка какой?

- А черт его знает, - Кронов наморщил свой огромный лоб.

- Эх ты, доктор наук. Однообразие, понял? Нет однообразия - нет и порядка.

- Фу, гадство какое... Слушай, ты можешь как нибудь повлиять на это дело? Выпиши нам Огородова, а? Тем более, он мой приятель. Служили когда-то вместе.

- Конечно, можно устроить... Все предварительные предложения буду готовить скорее всего я. Предложу и председателя. Начальники обычно подмахивают мои бумаги без замечаний. Они ведь думают, что это они руководят делами...

- Слушай, век не забуду.

- Но ты не думай, что от председателя многое зависит... Даже, если во главе комиссии приедет ангел с крылышками, все равно что-нибудь накопают.

- А что такого у нас можно накопать?

- Да что у вас нет недостатков? Этих самых... вопиющих? Да в одной вашей хозроте можно накопать столько, что кого угодно можно снять. Наверняка, есть и дедовщина. А уж из этого любой наш спец сколотит ящик.

- Да, успокоил ты меня... Однокашник называется.

- Я тебе просто реальную картину нарисовал... Наши трудовые будни. Откуда бы ты без меня это узнал? А вообще, ты зря сюда полез. Сидел бы в своем Питере, да ходил в альма матер на ученые советы.

- Сазонов уговорил. А теперь забыл, когда был в театре.

- А вот это зря. В театры, брат, ходить надо. По телеку - сплошная чернуха. Зверства, кровь, трупы, рожи, пытки. Причем, убивают и мрут так натурально. Посмотришь, ну будто в морге побывал. Или на бойне. Кровь стынет в жилах. Бедному интеллигенту просто некуда податься. Хочется чего-нибудь полегче, чего-ни будь с кружевами. Оперетку, наример. Во-первых, на сцене кишки не выпустишь - театральная наука ещё не достигла. Во-вторых, теперь в буфетах снова шампанское появилось. После работы лучший напиток. Правда цены варварские.

- Валя же у тебя непьющая, - перебил Кронов.

- Нет почему, от фужера шампанского она не откажется. Правда, мне-то оно, как слону дробина. Но если большое количество, то оно переливается в качество. Недавно мы были на "Летучей мыши". А в ней три акта. После первого приходим в буфет, а там уже человек сорок. Конечно, мы - в хвосте и не успели. Я конца следующего акта ждать не стал, выскочил минут за десять, несусь по лестницам, как черт, в буфете наверно подумали, пожар. Подлетаю к стойке, говорю бабуля, наливай. Нацедила она мне один, а я говорю, ещё два, пожалуйста. Это, предупреждает, вам дорого обойдется. Но у меня как раз деньги были. Окей, говорю, бабуля, лей.

Вобщем выставила бабуля фужеры на стойку, все три. Представляешь? Фужеры хрустальные, тонконогие с белой пеной, ну, как балерины, танец маленьких лебедей. Я их и начал глотать один за другим. Бабуля смотрит с интересом. Только я последний допил, несется Валюха. Не усидела. Что, говорит, тут хорошенького? Ах шампанское, возьми и мне. Я, как джентлмен, заказываю ещё два бокала, себя опять не забыл, и два эклера, Валюха пошла столик занимать. А в этот момент и антракт начался народ повалил. А мы уже у столика. Потягиваем из бокалов: я - четвертый, Валюха - первый. Потом идем мы назад, у меня все внутри захорошело, а потом - как закипит. Шампанские газы вверх прут. В нос, в башку. Очки задребезжали. Я думал, череп разнесет. Все-таки выпил-то грамм семьсот, даже если бабуля по темноте своей не доливала. А Валюха моя-чистая душа-говорит: что-то у тебя с желудком неладно, сходи в поликлинику.

Отсмеявшись выпили за Валентину и Чеперов вдруг поднялся:

- Роман, я можно сказать готов, перебрал или, по-научно

му, - отравился. Спать хочу. Пошли.

- Да подожди ты, кофе ещё выпьем, - предложил Кронов.

- Нет, нет и нет! У тебя небось и кофе с градусами. . . Твоя "лошадь" меня доконала.

- Переложи в свой портфель вон те три флакона.

- Спасибо. Ты настоящий друг.

- Ну что, готов? - Кронов оглядел Чеперова. Вид у того был несколько легкомысленный, но для десяти вечера и закрытого гарнизона вполне приличный. Он потушил свет и выключил на щитке рубильник.

Глава 6. ДОРОЖНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ

Аркадий Федорович Седлецкий когда-то был трудолюбивым человеком. В прежнее время начальство не давало скучать, переводя его с места на место. Он наставлял на путь истинный саперов, артиллеристов, связистов, медиков, а теперь вот и ученых. Постепенно он стал настоящим армейским полиглотом, и во время застолий мог поддержать разговор на любую военную тему. Он быстро вступал в дружеские отношения, не прочь был выпить, после чего начинал мурлыкать белогвардейские песни и косить взглядом в сторону женщин.

После реорганизации военно-политических органов многие из его знакомых перешли в министерские аппараты и начали готовить почву для будущей коммерческой деятельности. Среди организационной неразберихи, под разговоры о новых формах хозяйствования они переводили казенные деньги в фонды срочно организуемых ассоциаций и частных предприятий, обеспечивали их государственными заказами и, набрав своих людей - сослуживцев, родствеников, однокашников, надежных знакомых, пересаживались в кресла директоров. Организовав себе дело, можно было спокойно смотреть на царящий вокруг хаос и извлекать из него прибыль.

Приглашали и Седлецкого. Особенно настойчиво зазывал Анатолий Кондратьевич Рогов - бывший его начальник и приятель. К тому времени он уже утвердился на коммерческом поприще и стал заместителем директора процветающей ассоциации "Экономика". В то же самое время, как из-под земли, объявился молодой миллионер Евдокимов и раздобыл для них беспроцентный кредит. С его помощью они отвоевали в центре Москвы помещение и помогли часть его арендовать западной фирме "Эколоджи". Все это подтолкнуло их к объединению. Созданное совместное предприятие "Эко плюс" теперь получало валютную подпитку и выходило на стратегический простор.

Однако Седлецкий продолжал колебаться. Тем не менее, он часто ездил к Рогову, следил, что пишут о бизнесе в газетах. Постепенно казенная служба стала все более тяготить его и в голове все настойчивее прокручивались картины вольной жизни. Весной Рогова заинтересовал аграрный вопрос, и он разъезжал по провинции, изучая сельскохозяйственную обстановку. Приобрел сапоги, серую фуражку, допотопный пиджак и усиленно осваивал деревенский говор. Седлецкий, встретив его в начале лета, поразился, как быстро тот входит в роль.

- Нам теперя умные люди нужны, Федорыч. Умные и писучие, - объяснял ему Рогов. - Это раньше на митингах орали-ораторы. Теперь главная крикня в газетах, нам теперя газетеры нужны, понял, лошадиная сила? Без рекламы и писанины не обойтись. Поэтому кажной мало-мальски солидной команде нужны свои писатели. В том числе и нашей. Кто речи будет писать, платформы излагать, программы всякие строчить, мы сами, что ли, лошадиная сила? Кто нашу точку зрения аргументами и фактами обставлять должон? Нам самим некогда: пиплы скандалят, время дорого. Нам, лошадиная сила, настроения изучать надо, идеи обсасывать. А им - излагать грамотно, шоб никто не перепутал, да ещё отбиваться от таких же писак. Да им только покажи цель, найди врага и корм дай, начнут так лупить, не остановишь, лошадиная сила. Только перья полетят, вечные. Языки у всех острые, как сабли у Чапаева. Вот кто их приголубит, пригреет, тот и выиграет битву за урожай, понял?

- Ну, Толя, ты даешь, - восхищенно бормотал Седлецкий.

- Они нам все тылы прикроют, любое поле чудес разминируют и снова заминируют. Ихнее дело - дымовая завеса, скандал, шум, наша - прибыль. Как никак, инженеры душ. Ты вот попробуй напиши рекламу на что-нибудь, а? Не смогешь. А он, лошадиная сила, тебе так цианистый калий распишет, помчишься в аптеку, как за витаминами. Партия наша свою железную хватку сняла с ихних горлов, все и забегали, не знают, что делать. Без руля и без ветрил. И без рубля. Понял? - Рогов так вошел в роль, что сверкнул глазами.

- Ну ты артист, Толя... Молоток. Перековался на орала.

- Убедительно?

- Еще бы.

- Тренируюсь. Хочу шефа уговорить взять двух писателей на подряд, Петрунина и Ликунова. Без ихнего художественного свиста не обойтись, если о будущем-то фирмы думать. И ты не тяни, - заключил он. - Умные люди давно уже определили, куда падать и подстилают соломку. Можешь опоздать на поезд. Заодно имей в виду, мы планируем и оздоровительный комплекс открыть, нужны будут толковые врачи. Надо сагитировать хороших специалистов из вашего НИИ. За каждого завербованного, будешь получать комиссионные. На сексопатологов большой спрос, кругом - сплошные импотенты, лошадиная сила. Любые деньги платить готовы. Золотая жила, а не болезнь.

Седлецкий продолжал колебаться: начинать новую жизнь, да ещё трудовую, в сорок пять лет, думал он, - дело архитрудное, надо все взвесить. Вся эта неопределенность и ожидание окончательно отбили охоту к работе. Он выкатил из гаража свою голубую "Пятерку" и решил съездить в Новозаборск.

У проходной Седлецкий увидел Кронова, притормозил и вы сунулся из машины:

- Я-в город, ничего не надо?

- Нет... Возьми санитарку, если хочешь. . . Чтоб свою не бить, Кронов показал на стоянку служебного транспорта.

- Спасибо, а то разучусь водить.

Седлецкий выехал из института и покатил к лесу. Он слегка лукавил. Когда-то он предпочитал именно казенный транспорт. Но однажды случилось происшествие, после которого он стал обходить санитарные машины стороной. На сорок пятом километре столкнулись тяжелый "Зил" и малолитражный автобус. Возбужденная толпа во главе с милиционером, увидев санитарную "Волгу", бросилась наперерез. Упиравшегося Седлецкого выкорчевали из кабины и потащили к распростертым у обочины телам - оказывать помощь. Никакие объяснения о том, что он ещё не освоил медицину, во внимание не принимались. А милиционер даже угрожающе растегнул кобуру. Седлецкий, проклиная в душе народную темноту, с отвращением принялся искать пульс у крайнего пострадавшего.

- Пульса нет, - сказал, наконец Седлецкий, не в силах разыскать нужное место. Милиционер не собирался отпускать его и не поддавался ни на какие уговоры, пока не прибыли профессиональные реаниматологи. В тот день Седлецкий так и не попал по своим делам. Он вынужден был помогать грузить пострадавших, а одного из них, к тому времени скончавшегося, ему даже пришлось везти в морг. С тех пор Седлецкого не заманила бы в санитарную машину даже кинозвезда.

Голубой "Жигуленок", постукивая на стыках бетонных плит мчался к шоссе. Теплый упругий воздух врывался в салон через опущенное боковое стекло.

У самого поворота среди тонких березовых стволов мелькнула одинокая фигурка. Он сбросил газ и начал притормаживать. Впереди метрах в пятидесяти шла стройная женщина в коротком розовом платье. В правой руке она несла красный пластиковый пакет.

Юлия, а это была она, повернулась и уверенно подняла руку. Седлецкий, словно по команде, нажал сцепление и тормоз.

Он не любил одиночества. Супруга его была женщина практическая, прямолинейная и в диалектику чувств не верила, принимая её за разновидность марксизма. За повседневной суетой, заботами о выпускнице дочери, за продуктовыми проблемами, она как-то упустила из вида, что праздный мужской мозг - настоящая мастерская для дьявола. И допустила серьезную стратегическую ошибку, отправив мужа к новому месту службы совершенно одного. Да ещё к такому месту, где работы для него не было никакой.

Незнакомка подошла к машине:

- Подбросите до остановки?

- Пожалуйста, - Седлецкий потянулся и открыл дверцу.

Она устроилась рядом, бросила на него быстрый и благодарный взгляд.

Незнакомка была хороша, белокурые до плеч волосы, аккуратный носик, приветливые глаза, моложе его лет на десять. Седлецкий секунду косил на неё глазом, делая вид, что всматривается в приборную доску, наконец переключил передачу, и машина тронулась.

Наблюдая краем глаза, как она покачивается на мягком сиденье рядом с его правым плечом, Седлецкий поспешно отыскиваал в голове тему для задушевной беседы.

Он был говоруном и от природы, и по должности, но летнее томление, продолжительное одиночество, и эта выпорхнувшая из леса незнакомка лишили его дара слова. В голове вертелась какая-то тарабарщина: в поисках методов реформирования армии, во исполнение решений по демократизации, с целью овладения политическими дисскусиями, в процессе глубокого обоснования...

- А вэ-вэ-вы в Москву? - наконец выдавил он.

- В Новозаборск, - она повернулась к нему, тон был приветливый, подталкивающий к разговору. - Я навещала знакомого, он лежит в госпитале.

- Да? А что с ним?

- Сотрясение мозга. На митинге кто-то ударил. Может быть, слышали, у нас был большой митинг...

- С небольшой дракой, да? - Седлецкий подмигнул. Под усами сверкнули белые с золотом зубы. Он постепенно приходил в себя.

- Кто же он этот счастливчик? Я бы тоже согласился получить по голове, если бы меня стала навещать такая красавица.

- Что вы, ему чуть не проломили голову.

- Да кто же зто?

- Петрунин, Олег Иванович.

- Писатель? А вы что, тоже из этой... - Седлецкий долго не мог отыскать подходящего слова, - из этой когорты?

- Нет, просто он мой знакомый...

- Вот как? - Седлецкий всмотрелся в дорогу, впереди должен быть поворот и выезд на шоссе.

- А вы в госпитале работаете? Или вы не доктор? - она покосилась на его артиллерийские эмблемы.

- В госпитале. Я - психолог, - Седлецкий сбавил газ.

- Что значит, армия. Все-как надо, - поддержала она. - А то везде одни психиатры. Неужели у нас столько сумашедших? А о нормальных никто не думает. Я вот например к психиатру никогда бы не пошла, а с психологом посоветоваться - совсем другое дело. У нас на весь Новозаборск ни одного психолога не найдете, правда-правда.

Голос у неё был глубокий, грудной и Седлецкий так заслушался, что едва не проскочил выезд на шоссе. Он с трудом успел вывернуть руль и, почти вылетев за асфальтовое полотно, выровнял машину. С ней только в аварию, подумал он, покосившись на незнакомку. Впереди показался навес автобусной остановки.

- Я могу подбросить вас прямо до Новозаборска, мне по пути, - сказал он.

- Да? Вот спасибо. . .

- А где вы работаете, если не секрет, конечно? - поинтересовался Седлецкий.

- Нет, почему же. Устраиваюсь в московскую фирму "Эко плюс".

- Замдиректора Анатолий Кондратьевич Рогов?

- Да, - удивилась попутчица.

- Нет, вы подумайте, как тесен мир. Еду лесом, выходит прекрасная незнакомка, ну просто лесная фея. И оказывется, что она собирается работать у моего приятеля, - он повернулся к ней и захохотал. Светлокарие глаза его засияли вместе с золотыми коронками. Седлецкий вдруг почувствовал, что между ними словно протянулась незримая теплая нить. Бесенок-искуситель прыгнул ему на плечо и зазвонил серебряным колокольчиком. Какая женщина! Он здесь мучается, живет, как монах, почти в полевых условиях, питается в буфете, сам стирает... Занудная серая жизнь. И вдруг, по законам диалектики справедливость восстановлена. Седлецкий снова покосился направо. Ее бюст волнующе вздрагивал и покачивался в такт неровностям дороги, притягивая взгляд. Внезапно "Жигуленок" тряхнуло, и он с ужасом увидел перед собой обочину. Машина накренилась и понеслась по насыпи, но судьба вновь оказалась благосклонной: шоссе здесь поворачивало ещё раз, и они снова оказались на асфальте. Серебряные колокольчики едва не издали погребальнй звон. Седлецкий подкатил к правой стороне дороги, остановился у обочины и повернулся к пассажирке. Глаза их встретились: серые лучистые Юлии и золотистые, удивленно расширенные, Седлецкого. Ими вдруг овладел неудержимый хохот. Незаметно заглох мотор.

- А как вас зовут? - спросил наконец Седлецкий.

- Юлия.

- Красивое имя. А меня Аркадий.

- Очень приятно.

- А с вами опасно ездить, - она кокетливо повела плечами, - можно угодить в ваш госпиталь.

- Виноват, не доглядел... Правый уклон, - сказал Седлецкий.

- Что-что? - Юлия достала из сумочки платок и зеркальце и стало осторожно осушать влажные от смеха глаза.

- Занесло... В сторону от генеральной линии, - пояснил он и включил зажигание.

- Кем же вас приглашают работать? - спросил Седлецкий, когда они снова выехали на асфальт.

- Экономистом. Вы серьезно о Рогове?

- Конечно, серьезнее не бывает. Он и меня зовет. Правда, я ещё не решил. Но вполне возможно, будем работать вместе, - Седлецкий снова подмигнул, но глаз от дороги уже не отрывал.

Двадцать минут спустя они въехали в Новозаборск и повернули на центральную улицу. Магазины были дружно закрыты на обед. У гастронома толпился народ, пытаясь что-то разглядеть сквозь грязные стекла.

- У меня ещё есть время, может быть вам что-нибудь надо подвезти, могу помочь, - предложил он.

- Ну что вы... Мне даже неудобно. Вообще-то мне надо завезти подруге шланг для воды. Для дачи. Брат достал, Сергей. Это совсем рядом. Если можно. Но мне, честное слово, так неудобно.

- Конечно завезу, какие могут быть разговоры. Мне очень бы хотелось помочь вам. Вы такая красивая. В конце-концов, это мой долг, мы же почти коллеги теперь.

Они остановились у трехэтажного дома. По двору летал тополиный пух. Среди кустов сирени за дощатым столом сидел худой старик в темном свитере, с седой коротко остриженной головой. Это был Красильников. Увидев подъехавшую машину, он поднялся и не спеша направился в их сторону.

- Вы подождите здесь, ладно? Я сейчас вынесу шланг, - она взяла пакет и скрылась в подъезде.

- Здравствуйте, - сказал Красильников и начал внимательно рассматривать машину и Седлецкого.

- Здравствуйте, - довольно сухо ответил Седлецкий.

- Юленьку привезли? - Красильников кивнул в сторону подъезда.

- Попросила помочь. Все равно по пути.

- Помочь? - старик покачал головой.

- Ну да, с шлангом, - Седлецкий пожал плечами, дед уже начинал раздражать его.

- С шлангом? , - переспросил старик и зачем-то уставился на его ширинку. Седлецкий невольно опустил глаза и на всякий случай посмотрел на неё сам. Вот привязался, старый хрыч, только его здесь и не хватало.

Вышла Юлия, в руках её был смотанный и перевязанный веревкой шланг. Седлецкий бросился навстречу и, приняв из её рук довольно тяжелый тюк, втиснул его на заднее сиденье:

- Вы бы предупредили, такая тяжесть. Я бы сам вынес.

- Ничего, - она махнула рукой, - дядя Ваня, привет, как дела?

- Неплохо, Юленька, но... На работу никто не берет. А вы не из "пентагона"? - вдруг спросил он, повернувшись к Седлецкому.

- Да.

Красильников обрадовался. Наконец-то ему повезло: не надо тащиться за тридевять земель, Юлька сама привезла оттуда какого-то хахаля. Парень, видать, в неё втюрился и поможет не только со скелетом, но и с чем угодно.

- Тогда мне очень надо бы с вами поговорить по важному делу.

- По какому? - Седлецкий, не переставая удивляться, улыбнулся. Во рту полыхнуло золото.

Красильников внезапно замолчал. Его поразила странная мысль: сколько же стоит все это золото во рту, все это богатство? По-нынешним временам, целую машину. Это какие же речи надо говорить таким ртом, какие напитки пить, и какие петь песни. Романсы Пушкина. Под шампанское.

- У меня есть одно предложение по научной части.

- Сейчас, дядя Ваня, нам некогда. Я и так задержала машину. Аркадий, вы извините, ради Бога.

- Что вы, с удовольствием. Я же сам предложил вам помощь.

- Дядя Ваня, подожди, мы отвезем шланг и вернемся.

- Юлия и военный появились через полчаса. Красильников терпеливо ждал их во дворе.

- А вы знаете, дядя Ваня не простой человек, он разбирается в лекарственных травах, умеет обращаться с животными, возможно у него что-то стоящее для вас. Правда, дядя Ваня?

Иван Иванович кивнул и с благодарностью взглянул на Юлию:

- Да у меня, вобщем, и дело-то пятиминутное.

- Я готов, - Аркадий вытащил из кармана носовой платок и вытер руки.

- Я мог бы быть полезным науке, - сказал Иван Иванович.

- С чего вы решили, что у нас занимаются наукой? - удивился Седлецкий.

- Дак все говорят, в очередях. Только и разговоров про ваш пентагон. Вдобавок вояки к девкам нашим бегают. Так что все известно.

- Дядя Вань, ты того, давай по делу, - Юлия сделала строгий вид.

- Я хочу загнать для вашей науки один ценный скелет. Много не возьму.

- Скелет? - удивился Седлецкий. Везет же мне сегодня, подумал он.

- А где он?

- На мне, то есть во мне, - поправился Иван Иванович, - мой скелет, собственный.

Седлецкий молчал пораженный.

- Ты что, дядя Ваня, шутишь? - Юлия широко раскрыла глаза.

- Какие шутки. Деньги нужны. Скелет научную ценность имеет, горячился Иван Иванович, - Он социализм прошел, две войны. Только что в тюрьме не сидел. Зато прострелен в двух местах. Исторический скелет. Но сейчас я его хочу загнать. Пришла пора. Деньги нужны.

Седлецкий повалился на капот машины и начал хохотать. Красильников терпеливо ждал, когда тот отсмеется.

- . . . Да и котов кормить надо , - добавил он, когда Седлецкий успокоился.

- Так вы любите животных? - Седлецкого вдруг осенило. - Нам нужен такой человек на постоянную работу.

- Да, да. Дядя Ваня такой, это все знают, - Юлия даже подтолкнула Красильникова.

- Нам нужен заведующий виварием. При лаборатории экспериментальных животных. Приличный оклад, отдельное помещение. Можете даже иногда там оставаться и на ночь. Пенсия сохраняется.

Юлия захлопала от восторга в ладоши:

- Дядя Ваня, так это же прекрасно! Ах Аркадий, какой вы. Я в вас, пожалуй, влюблюсь, если вы поможете дяде Ване. Он у нас такой замечательный человек. Нет, это просто судьба.

Красильников с сомнением покачал головой:

- Подумать надо.

- А чего там думать? Вот мой телефон, приезжайте завтра, позвоните от проходной. Торопитесь, я скоро в отпуск и уволюсь. . .

- Да, да, дядя Ваня, - добавила Юлия.

- Так как насчет чая, который вы обещали? - Седлецкий повернулся к Юлии.

- Да, да, конечно, пойдемте.

Еще один вьется, подумал Красильников, проводив их глазами. Парень хоть куда. Гусар. Одни зубы чего стоят. Петрунину легко сказать - погляди, разве её укараулишь.

За окном начинало темнеть. Юлия отнесла на кухню чайник и посуду и вернулась в комнату. Седлецкий стоял у двери. Юлия потянулась включить свет, он перехватил её руку и осторожно поцеловав кончики пальцев обнял её за плечи. Как она нравилась ему сейчас: веселая, непосредственная, привлекательная. Он что-то невнятно проговорил ей в ухо, какие-то нежные, горячие слова, она засмеялась, упираясь руками ему в грудь. Наконец она высвободилась, одернула и погрозила пальцем.

- А вы шустрый. Мы так не договаривались. У меня есть друг, а у вас жена, ведь так? - она говорила тихо, почти шепотом.

- О чем вы? Сейчас мы одни во всем мире. Мы одни - это объективная реальность, данная нам в ощущениях.

- Какой вы умный, я даже ничего не поняла, - она смотрела на него не мигая и не двигаясь. Он снова поднес её ладонь к губам, и в этот момент раздался тихий, но довольно нахальный стук. Юлия высвободила руку, включила свет и распахнула дверь. На пороге стоял Красильников.

- Юленька, дай взаймы. В счет будущих доходов от моего скелета и ихнего вивария, - он кивнул в сторону Седлецкого.

Юлия достала из сумочки бумажную купюру и протянула Красильникову:

- Аркадий Федорович уезжает, может быть вам что-то нужно ещё спросить?

- Мы уже договорились. Спасибо, золотой ты человек. - Красильников грозно покосился на Седлецкого и медленно удалился.

Юлия встала и подошла к окну.

- Что это он такой сердитый? - удивился Седлецкий.

- Может быть что-то сказали не так. Подумайте, вы же психолог. Давайте прощаться, а то дядя Ваня опять постучит, - голос её стал сухим и серьезным.

Они вышли на лестницу, касаясь друг друга плечами, и Седлецкий долго потом сидел в машине, не желая стряхивать с себя эти прикосновения. Он посмотрел на третий этаж. На занавешенном оконе виднелась её тень. Смотрит ли она на него... Надо было оставить фуражку, забыть её в прихожей и сейчас вернуться. Да, но скорее всего ему открыл бы дядя Ваня, этот скелетоноситель. Седлецкий помедлил ещё секунду, повернул ключ зажигания и включил ближний свет.

Юлия смотрела во двор, ей все казалось, он что - то забыл и вернется. Что за жизнь-то пусто, то густо. Окружающий мир так суетлив, так удручен заботами, так раздражен. Никому не приходило в голову остановиться, вглядеться в нее, понять и увидеть за яркой внешностью и уверенной походкой усталость от обыкновенного одиночества. И вот, сегодня утром в госпитальном дворе Олег Иванович сделал ей предложение. Он был такой серьезный, бледный, то ли от волнения, то ли от лечения. Она просто не смогла ему возражать, хотя и согласия не дала. Он очень милый, интеллигентный человек и с ним приятно. Потом откуда-то свалился этот бравый гусар. И теперь ей кажется, что она его знает давным давно и даже незаметно перешла на короткое Аркадий. Наверно прав Олег Иванович: существуют родственные биополя, притяжение душ, магнитное узнавание. Случайно оказавшись рядом, такие люди испытывают неудержимую тягу друг к другу. И так легко сближаются, и так больно потом расстаются...

Убедившись, что машина выехала на улицу, она присела к столу и открыла книгу.

Глава 7. ПРОВЕРКА

В понедельник на узел связи пришла шифровка о комплексной проверке института, председателем комиссии значился Огородов, сдержал-таки свое обещание Чеперов. А через несколько дней прибыла и сама комиссия.

Василий Георгиевич Огородов был крупным специалистом в области социальной гигиены. Именно он разработал научно обоснованную классификация всевозможных отходов и одним из первых указал, что нечистоты следует делить на твердые, жидкие и газообразные.

В дальнейшем вместо слова "мухи" он ввел в науку новое понятие-"мушиный фактор", чем произвел революцию в изучении поносов. Результатом этих упорных изысканий стала кандидатская диссертация, а потом и докторская. На этом его научная карьера прервалась, и последние двенадцать лет в связи с превратностями казенной службы он занимался инспекционными проверками войск. Десять месяцев в году он находился в командировках, возглавляя проверочные комиссии. Неудивительно, что они ему порядком надоели. Верный научному подходу, а также от скуки, недостатки, которые обнаруживались на проверках, он разбил на три группы. К первой им были отнесены недостатки системные, зависящие, как он уверял, от идиотизма, заложенного в любую систему, а не только в нашу. Во вторую группу он включал недостатки интеллектуальные, зависящие от непреодолимой склонности многих начальников к легкомыслию и даже к глупости. К третьей группе он относил недостатки бумажные, самые поверхностные, то есть те, которые обычно и попадают в официальные бумаги: приказы и акты.

При желании и навыке, а также по указанию свыше в любом учреждении всегда можно обнаружить в столовой - антисанитарию, на складе - недостачу, в финансах - растрату, в науке - мелкотемье, в руководстве - бюрократизм и бумаготворчество. Для этого можно было даже не выезжать из Москвы и не мучить проверяемых.

Никогда не забыть ему первую свою комиссию. Это было двенадцать лет назад, в разгар длинных речей, которые горячо одобряло все прогрессивное человечество. Клюнул и Огородов. По простоте душевной он слишком буквально понял слова руководителей и бросился на борьбу с пороками. Как истинный ученый, он решил не просто бороться с недостатками, а искоренить их вовсе. Все, что его возмущало: портянки, похожие на половые тряпки и вызывающие гниение ног; кургузая униформа, в которой солдаты трясутся от холода зимой и киснут от пота летом; белье, в котором они выглядят, как обитатели ночлежек; спальные помещения, в которых от скученности такой воздух, что дохнут мухи, - весь этот копеечный солдатский быт был им проанализирован научно и экономически. Он подсчитал, что стоимость даже ста миллионов пар носков для солдат обойдется ми-нистерству дешевле одного генеральского самолета. Он вычислил цена нормального рациона, от которого не вываливаются зубы и не возникает гастрит, и показал, как прекрасно действует и как дешево обходится горячая вода в автопарках и казармах. Приводил он в пример и агрессивный блок НАТО, который содержал своих кровавых наемников как родных детей. Живущий в антисанитарных условиях, больной и грязный солдат не может быть полноценным защитником государства, уверял в рапорте Огородов.

Председатель комиссии долго разглядывал автора, гадая, откуда к ним прислали такого чудака.

- Вы где раньше служили? Что-то я вас не встречал до сих пор, наконец сказал председатель.

- Занимался наукой.

- Что-то не заметно. По крайней мере в глаза не бросается. А здесь на востоке вы раньше не бывали?

- Нет, впервые.

- А не хотите ли здесь послужить? Претворить, так сказать в жизнь свои замыслы в одном из отдаленных гарнизонов, - голос председателя был мягкий, но от самих слов повеяло забайкальским холодом. Огородов разволновался.

- Я только что переведен к новому месту. Я вам докладывал, я - ученый. . .

- Ученый, а рассуждаете, как начальник. Причем в таких категориях, в которых вам и думать-то не положено. Просто в принципе не положено, по должности. Бросьте рассуждать и займитесь вашими прямыми служебными обязанностями. Если хотите служить нормально.

Постепенно он успокоился, сообразив, что толку от проверочных комиссий нет, и относился к ним как к неизбежному злу, неизвестно кем придуманному. Он уже не помышлял об искоренении недостатков, теперь он их считал таким же естественным продуктом человеческой деятельности, как и нечистоты.

Слава Богу, что ни у меня, ни у моих родственнников нет сыновей для солдатской службы, утешал он себя. Кроме того, рассуждая микробиологически, нельзя держать людей в постоянной чистоте: это может вредно отозваться на иммунитете. Организм должен постоянно бороться с микробами, и чем их больше, тем лучше для тренировки. Чистота расслабляюще действует на защитные механизмы. Организм, отвыкший от микробов, в решительную минуту не в состоянии сопротивляться инфекции. Мысль эта так увлекла его, что он хотел даже написать в журнал статью о пользе грязи, но за повседневной суетой забыл.

Все чаще и чаще его стали направлять на проверки председателем. Обычно, пока члены комиссии копались в поисках недостатков, председателя развлекали в соответствии с его вкусами. Возили по литературным местам и памятникам революционной славы, поили коньяком, отпаривали в саунах, проводили на торговые базы и нагружали сувенирами.

Когда у проверяемых дело было совсем плохо, к председателю приставляли симпатичную молодую особу-экскурсовода, знающую историю края и умеющую загадочно улыбаться. Но Огородов, предпочитавший слабому полу крепкие напитки, военную гигиену и безмятежный сон, к всеобщему разочарованию не поддавался на провокации.

Он обладал спиртоупорным организмом и классическая формула опьянения "павлин-обезьяна-свинья" к нему совершенно не подходила. Первые несколько рюмок, обычно около трехсот грамм, он даже не замечал. Когда доза подходила к пятистам, он ощущал легкое головокружение и неразбериху в мыслях. Но затем, после шестисот, в голове у него вновь прояснялось, свежело и наступало как бы прозрение. Он чувствовал, что мысли его взбалтываются в черепе, как в банке, и на поверхность всплывают полузабытые сомнения в правильности окружающей жизни. Если рядом оказывались друзья, его тянуло на задушевные песни. После пения он обычно добавлял сто грамм и переключался на мировые проблемы. В такие моменты он любил поговорить о предссказаниях астрологов, американском ЦРУ и мудрых немцах, которые на одном только пиве объединили Германию и погубили всю нашу танковую группировку. Правда, к этому времени у Огородова переставали двигаться ноги, и в туалет его приходилось отправлять с сопровождающими, однако рассуждал он вполне здраво. После восьмисот грамм он застывал на месте, как громом пораженный, но через двадцать минут приходил в сознание и мог не качаясь, но и ничего не помня, самостоятельно добраться до служебной машины.

Он был твердо уверен, что все неприятности начались с совершенно безумной борьбы партии с алкоголем. Сам он давно пришел к выводу, что наше общество в принципе не приспособлено для проживания в трезвом виде. Всем было ясно, что старая система не перенесет сухого закона. Всем, кроме руководства. Проблемы, которые раньше легко распутывались за дружеским столом и бутылкой интернационального напитка, теперь решать стало невозможно. Распались деловые и зкономические связи. Вместо одной политической партии, как было раньше, когда в магазинах свободно стояли вино и водка, образовалась целая дюжина.

Вместо невинных пьянок стали разрастаться гигантские, устрашающие митинги. Исчезла сплоченность. А что прикажете делать? Как сплотишься, если выпить нечего? Возникла конфронтация. Развалились экономические связи, и этого надо было ожидать: как работать, если выпить нечего, ну просто нечего в принципе, как в пустыне. Из сельхозпродуктов вместо закуски начали делать самогон, стало нечем кормить скот, не то что людей. Сократилось производство, потому что на заводе на выпивку уже не заработаешь, и народ попер в кооперативы. Возникла инфляция и расцвел бандитизм. Вокруг вдруг объявились предприниматели, раньше их называли проще - аферисты. Перегибы с выпивкой пришлось, как всегда, сильно разгибать, но уже на развалинах системы. Все вернулось на круги своя, только жизнь стала во много раз дороже. Снова проблема. Научная интеллигенция, как самая неимущая и самая умная перешла на спирт. Хоть какой-то навар от профессии, с удовлетворением думал Огородов, принимая резко пахнущие подношения в плоских стальных фляжках.

Сидя за столом президиума и слушая в пол-уха доклад Сазонова, Огородов размышлял, как более или менее с пользой скоротать несколько проверочных дней, пока комиссия потрошит институт. В конце концов он решил изучить персональный компьютер. Причин для столь странного желания было достаточно. Во-первых, двенадцатилетняя внучка Лена в школе начала изучать информатику. А поскольку дед был единственным в семье мужчиной (за коммандировками он как-то и не заметил, что дочь разошлась с мужем), то со всеми непонятными вопросами, внучка обращалась к нему. Во-вторых, вышестоящее командование освоило весь этот компьютерный жаргон и так щеголяло им на совещаниях, что Огородов иногда переставал понимать, о чем идет речь. Надо образовываться, решил он. Сейчас для этого представлялся исключительно удобный случай. В институте числилось два десятка компьютеров, а главное здесь работали его давние сослуживцы Жарков и Кронов. Он искренне любил обоих: Кронова - за юмор, Жаркова - за математический склад ума, песни под гитару и постоянное наличие спирта - и в кабинете, и в портфеле, и дома.

После обеда Огородов основательно выспался, вызвал в номер секретаря комиссии и, утвердив план проверки, не спеша направился в лабораторию Жаркова. Ужинать он решил с друзьями. Желудок-единственный орган, который доставляет удовольствие в любом возрасте, думал он ускоряя шаг. Особенно, если прием пищи происходит в кругу однополчан, когда легкий хмель воспоминаний поддерживается дружескими тостами и крепкими напитками.

Огородов распахнул дверь в кабинет начальника лаборатории и оказался в обьятьях Жаркова и Кронова. Его провели на почетное место в торце длинного стола.

- Могли мы подумать двадцать пять лет назад, что когда-нибудь вот так будем встречать его в Чистых Ключах, а Роман? Он же нам, лейтенантам когда-то казался самым страшным начальником. Куда страшнее, чем сейчас. Шутка ли: аж капитан.

У Огородова от удовольствия сверкнули глаза:

- Эх, мужики, неужели и мы когда-то были лейтенантами, а? Какая прекрасная пора! Чихать мы тогда хотели на политику и международное положение.

Жарков замкнул дверь на ключ, достал из сейфа бутыль с оранжевой жидкостью и передал её Кронову.

- Что это? - спросил Огородов.

- Коктейль"Золотой репей": спирт, глюкоза, элеутерокок, поливитамины, фанта. Рекомендуется на ночь пожилым лунатикам. Напиток для умных, Кронов взболтнул бутыль.

- Почему для умных? - спросил Огородов.

- Пятьдесят градусов. Дурак от него сразу становится самим собой и виден невооруженным глазом.

Жарков расставил сверкающие стаканы и снял со стола газетное прикрытие. На тарелках лежали нарезанные, широкие, как ладонь, и почти такие же белые куски вареной колбасы, черный хлеб, ярко красная редиска, зеленые огурцы. В центре стояли три бутылки "Нарзана".

- Вполне приличный натюрморт, - заключил Огородов.

- Нарежь огурцы, - попросил Жарков.

- Так сгрызем, - сказал Кронов.

- Ты , как я посмотрю, совсем обленился. На второй этаж на лифте ездит, представляешь, Василий?

- Ну и что? Мы в Европе живем или где?

- Или где.

- Знаете, ребята, - заговорил Огородов, - когда я выпью, мне кажется, что я больше похож на нормального человека, чем трезвый. Говорю, что думаю, смеюсь, когда смешно, ругаю начальство, люблю людей и мне даже хочется петь. От водки я чувствую себя свободным, представляете? - его круглое лицо блаженно сияло.

- Ну это ты маленько того... Как бы перегнул, - сказал Жарков.

- Клянусь. Когда я выпью, мне даже делать чего-нибудь хочется, мыслить. Но не могу же я в таком виде на работу, не поймут.

- Кронов поднял стакан:

- За дружбу ребята! За военную дружбу.

Они взяли из тарелки по бутерброду.

- Ы-ых! - выдохнул Огородов и залпом выпил.

- Что в переводе на японский означает "Й-я!" - отдышавшись сказал Кронов и уточнил: - Ну как букет?

- Соответствует названию. Букет осенних репьев.

- Фирма веников не вяжет. А теперь докладывай, зачем приехал? И почему вам понадобилось проверять наш вонючий институт, делать нечего?

- Спроси что-нибудь полегче. Директива сверху. Одна из многих. Завалили бумагами. Будто в насмешку. Сокращение, передислокация. Неразбериха. И все это сопровождается потоком бумаг. Бой с тенью. То есть с самими собой. Нам не нужны противники, мы сами с собой воюем. И победим, ребята. Тоже сами себя. И даже будут награжденные. А может уже победили, только ещё не заметили.

- И все-таки, почему проверка? - Жарков подвинул Огородову тарелку.

- Если вы думаете, ребята, что я что-то скрываю или от меня что-то зависит, то вы ошибаетесь. Комиссия просто поставляет материал, а принимать по нему решения будут другие, - Огородов показал пальцем в сторону потолка.

- Нам-то ты можешь сказать? - Кронов в упор взглянул на Огородова.

- Роман, я тебя уверяю: нам поставлена задача: не столько вскрыть недостатки, сколько помочь их исправить. У нас же сам знаешь, какая система. По результатам работы любой комиссии можно либо наградить, либо снять с работы. Принимают решения наверху. И концов не найдешь. А мы как неодушевленное орудие. Но в этот раз - я повторяю для недоразвитых - при инструктажеподчеркивалось, что главное-помощь.

- Чем вы можете нам помочь-нам, специалистам: мне, или вот ему? Жарков подцепил на вилку кружок бледнорозовой колбасы и повернулся к Кронову.

- Не нервничай, это хандра, ребята, - уклонился от ответа Огородов. Это у вас от систематического недопивания.

- Наливай, - скомандовал Кронов, - недостатки надо устранять на месте.

- За вас, ребята. Ы-ых! - отсалютовал Огородов.

- И за встречу, - добавил Жарков.

- Николай, ты вот что... - Огородов покрутил в воздухе пальцами. Ты меня за эти дни должен просветить по всем компьютерным делам. Только имей в виду, что я в этом деле сорвершенно не копенгаген.

- А что ты хотел?

- Вот например, все говорят: моделирование, моделирование. Помнишь Богданова? Уволился простым профессором, а сейчас уже член-корреспондент. И на чем стал членкором - на моделировании. Не выходя из кабинета, составляет модели эпидемий. У микробов, будем говорить, своя жизнь. Ведут себя, как хотят. У них свобода. Они ни газет наших, ни постановлений не читают. Эпидемии как были, так и есть. А он-уже членкор. Ты понял? И статьи пишет такие, что ни эпидемиологи не понимают, ни математики, ни он сам, ни микробы. Но уже членкор. А пошли его на простую вспышку дизентерии, так он её не то что не прекратит, еше и сам понос подхватит.

- Вася, ты не расстраивайся. Пользы от них никакой. - начал Кронов.

- Как нет пользы, когда он уже членкор.

- За технический прогресс, - предложил Кронов.

Они сдвинули стаканы, потом дружно поднесли их к губам.

- Ы-ых! - выдохнул Огородов.

- Жарков сел перед компьютером, ловко постучал по клавишам и повернулся к друзьям:

- Подождем, сейчас загрузится программа. Значит так. Модель воздействия на людей средств массовой информации и пропаганды. По просьбе Седлецкого делали. И оказалось, что самые подходящие для этого дела аналоги - это модели поведения отравленных. То есть, как бы возникает ещё один вид отравлений - информационные.

- Ну это ты перепил. Неужели такое возможно? - Огородов с сомнением покачал головой.

- Почему нет? Тоже дурман. Похоже на отравления нечистотами. . .

- Нечистотами? - оживился Огородов. - Новый класс - информационные нечистоты.

- Конечно. Просто надо найти единицу измерения. Я пока назвал её минимальной отравляющей разум дозой, сокращенно - МОРД. Как бы единица оболванивания. На сто человек действует сто морд, на тысячу - одна киломорда, на миллион-мегаморда. Воздействие газет можно измерять в киломордах, радио и телевидения - в мегамордах, индивидуальное надувательство где-нибудь в кабинетах - просто одна морда. Или единица одурманивания на душу населения.

- Черт побери, - у Огородова сверкнули глаза.

- Болванометрия. - Кронов покачал головой. - Кто же доэтого додумался? . .

- Компьютер, кто же еще.

Огородов молчал, пораженный то ли напитком, то ли информационными нечистотами.

- Наливай, генерал застоялся, - скомандовал Кронов.

Огородов кивнул поощрительно. В стаканах снова забурлило.

- Ы-ых! - Огородов запрокинул голову. - Не может настоящий интеллигент обойтись без какого-нибудь дурмана, - проговорил он, поставив стакан. Лично я, когда решали вопрос, куда идти: в рюмочную или на политзанятия, из двух, так сказать, отрав всегда выбирал водку, как менее вредную. Политиканами на земле уничтожено больше народу, чем микробами особо опасных инфекций. Когда я читаю газеты, мне кажется, будто я оказался в огромном сумашедшем доме, - Огородов широко расставил руки.

- Все мы немного отравленные. Впрочем, сейчас за одного отравленного двух неотравленных дают, - успокоил его Жарков.

- Эх, ребята, все развалилось. Честно говоря, ничего так не жаль, как эсэсэсэровских песен. Хорошие, все-таки были песни, а, Николай? Утро красит нежным светом стены древнего Кремля... Не жилось им спокойно. Взялись за искоренение. Весь мир пьет, только русским нельзя, вредно. На два года перекрыли винно-водочный шланг и все - конец государству. Просто - до гениальности. Никого не отрезвили, а развалили все, - Огородов сокрушенно покачал головой, - хоть бы позвонили, посоветовались. Смотрю я на них и так и хочется крикнуть: ребята, да сходите вы лучше в рюмочную, уймитесь, наконец, хватит скандалить. Лучше тяпните грамм по шестьсот и спойте вместе чего-нибудь. Устройтеы неделю дружбы, усадите всех рядом, вино - на стол, оружие - в помойку. Музыка, песни, девчата. Ведь после вас не расхлебаешь, такую кашу заварили, всех переругали.

- Предложение конечно интересное... - начал Жарков.

- Теперь одни мы пьем от нервов, а весь мир - от удовольствия. Большая разница, - заключил Огородов.

- Как наш "Золотой репей"? - спросил Жарков.

- Нормальный напиток. Но его изобрел, скажу прямо, не лару... не лавру... не лауриат, - пробормотал Огородов и вдруг закрыл глаза.

- Все. Аут, - сказал Кронов, - социал-гигиенист заснул. Но так ничего и не сказал. Настоящий разведчик.

- Он действительно ничего не знает.

- Шучу. Засекай время, минут через пятнадцать он очнется и мы продолжим. Завари пока чаю покрепче.

- Слушай, мне вдруг пришло в голову, а что это такое - социальная гигиена, а? Ты можешь объяснить, что это такое, что за овцебык? - Жарков двинулся к шкафу за чайником.

- По моему, это советская власть плюс дезинфекция всей страны. Но лучше запроси у своего компьютера.

Глава 8. ОБЫКНОВЕННАЯ ИСТОРИЯ

Проверка института тянулась неделю. Наконец, составив акт, комиссия на блестящем желтом автобусе укатила, словно её никогда и не было.

Через день Сазонова вызвали в управление кадров. В Новозаборск он вернулся под вечер и направился к стоянке, где обычно ждала его служебная черная "Волга". В лучах вечернего солнца стекла привокзальных домов отливали бронзой. Водитель, молодой солдат из автовзвода, который утром и привез его к электричке, вывел машину на шоссе. Под колесами привычно зашуршало асфальтовое полотно. Скоро опять в дорогу подумал Сазонов. Ему вдруг пришла в голову мысль, что может быть именно сейчас, в эти минуты кадровики оформляют приказ о его переводе. Они тихо сидят в кабинетах, похожие друг на друга, немногословные, улыбчивые, с вежливыми приятными голосами - кадры, которые решают все. Они ловко просеивают через сетку штатного расписания названия должностей, учреждений, населенных пунктов, одновременно прикидывая в памяти фамилии, родственные связи, указания начальников и другие мало кому известные обстоятельства. И вот уже мчатся служивые с семьями: одни с запада на восток, другие в обратном направлении. Одни - вверх по казенной лестнице, другие - в сторону, третьи - вниз. Рушатся начатые дела, рвутся привязанности. И долго ещё вслед уехавшим тянется, как хвост кометы, поток писем.

Сазонов усмехнулся: а все-таки есть в этом искусственном хаосе, в этом броуновском движении и утешительная сторона - даже на самых отдаленных земных перекрестках всегда находятся знакомые или почти знакомые люди, когда-то служившие рядом. И оказывается: есть кого и что вспомнить - и с радостью, и с сожалением. И есть за что выпить, по крайней уж мере - за встречу. И снова планета предстает тесной и знакомой, как общежитие.

Кронов ждал в приемной: рубашка растегнута, галстук на стуле.

- Заходи, - Сазонов открыл дверь и пропустил его вперед.

- Что нового? - он снял фуражку и сел в кресло за стол заседаний. Кронов опустился на стул рядом и махнул рукой:

- Все, как обычно. Пришло две бумаги.

- О чем?

- Где-то был пожар. Естественно, пришла директива: "Принять меры к недопущению пожаров". Где-то утонул мичман, ещё одно указание: "Принять меры к недопущению несчастных случаев на воде". Я думаю, не забыли послать даже в пустыню... А что у тебя?

- Ну и гусь этот твой Огородов! И нашим, и вашим. И нашим, и вашим. Все отмерено, как у настоящего аппаратчика. Выполняя указания, с одной стороны, коллектив добился. В то же время имеет место ряд серьезных недостатков, свидетельствующих о... И так везде: с одной стороны, нормально, а с другой - хуже некуда. Поили их тут, поили, кормили, кормили... - Сазонов помолчал, - А в общем, мне предложили новую должность. Обыкновенная история.

- А ты?

- А что я? Мы только "так точно" и привыккли говорить. На мое место они предлагают знаешь кого?

- Ну?

- Тебя.

- И ты поверил кадровикам! Даже смешно слушать. Они просто мутят воду, чтобы не заметили более крупную рыбу. Кому-то срочно понадобилась генеральская должность, вот и все. Знаешь, есть такая профессия - зять? Зять большого начальника? У Барабанова как с этим делом?

- У него зять уже генерал... И хватит об этом. Противно. Запри-ка дверь и достань у меня в шкафу флакон "Пржевальского" - Сазонов передал Кронову связку ключей.

- Привыкли, что мы народ покорный. Все понимаем, но делаем вид, что все в порядке. Все на этом построено. А так хочется треснуть кулаком по столу. Ну ладно... Салют, Роман, - Сазонов поднял над столом мензурку.

- Салют.

Они дружно поставили пустые мензурки на стол и закурили.

- Могли бы просто вызвать, поговорить, предложить что-то. В открытую. Я бы и так освободил это место. Честно говоря, мне здесь не очень-то нравиться, никчемный он, наш институт. Кому нужна вся эта химия, все эти спецсредства? Я иногда думаю, до чего наверно приятно заниматься каким-нибудь обычным, нормальным делом... Нет, ты подумай, собрали здоровенную комиссию. Организовали комплексную проверку, вскрыли крупные недостатки. Все-друзья, пока за твоим столом. Эти чинуши свое дело знают. Пить-пьют, а наказ хозяина помнят. Походил я сегодня по их конторе, все только разводят руками и отводят глаза.

- Не бери в голову, все мы отравленные, как уверяет Жарков, одни больше, другие - меньше. Ведь казалось бы сейчас, начитавшись таких книг, зная такие вещи... Но - не в коня корм. Нам нужны инопланетяне. Или новое поколение, полностью новое. Без нашего закодированного сознания.

- Долг - вот на чем нас все время ловят. Вот на чем нас купили.. А кадровики, что с них возьмешь, работа такая. Каждый в отдельности нормальный человек, а при исполнении превращается черт знает во что. Система. - Кронов снова наполнил рюмки. - Углерод может быть и алмазом, и сажей. Все зависит от такой малости, как структура.

- Я думаю, у нас оттого живут так мало, что просто жить тошно. Просто теряется вкус к жизни. Конечно, опьянение создает иллюзию свободы, но сколько ребят спилось, полностью освободившись таким образом. Если бы мы так же любили свободу, как водку... Кому мы служим? Делу, народу, государству? Нет. Мы служим чиновникам, сидящим над нами. Мы просто пешки. Интеллигенты от инфантерии. Интеллектоиды. Обладатели дипломов. Простой народ легко провести, но как можно оболванить тех, кто знает языки, историю, мировую культуру?

- Давай-ка ещё по одной, а то уж больно ты мрачно рассуждаешь, сказал Кронов и поднял мензурку. - Салют. - он поставил мензурку: - А что тебе сейчас предложили?

- В целом неплохой вариант. Но все по обычному сценарию. По-скотски. Срочно, немедленно и так далее. Но под видом моих же интересов: иначе служебную квартиру можно проморгать, иначе должность упустим и так далее.

- А что за должность?

- В группу экспертов по уничтожению химических боеприпасов... Должность, ясное дело, полковничья. Но работа интересная, с иностранными специалистами.

- Но это ж ненадолго, сколько их можно уничтожать? Ну два-три года, Кронов покачал головой.

- Там дел на десятки. Наши полководцы наплодили такое количество химического оружия, что теперь надо проектировать, строить и оснащать целую фабрику для его уничтожения. Их произвести-то легко, как и любую дрянь, но попробуй потом избавься. Знаешь, почему в Японии тишина? Вовсе не потому, что материально они процветают. И не из-за национальных особенностей. А потому, что они производят в год миллионы компьютеров, магнитофонов и видеокамер, а это все не стреляет. Рано или поздно вещи, если их очень много, начинают жить своей жизнью. Они начинают подталкивать людей к действию, сами просятся в руки, иначе зачем тогда они? Надо делать красивые вещи, а не оружие, и люди перестанут убивать друг друга. Оружие материализованное зло. Когда вооружен до зубов, это как-то обязывает. Мы ещё наплачемся от избытка оружия...

- Я думаю, все, что с тобой случилось в кадрах, не так уж и плохо, рассудительно заметил Кронов.

- Вся наша российская философия стоит на двух поговорках: все, что ни делается - к лучшему, и ещё одна: могло быть хуже, - сказал Сазонов.

- Выпьем за эти вечные лозунги, - предложил Кронов.

- Давай.

- Ы-ых! Как говорил наш друг Огородов, - Кронов подмигнул и выпил. - А вообще, продолжал он, - я бы на твоем месте воспользовался моментом и уволился бы к чертовой бабушке... Если тебя интересует мое мнение.

- Я тоже так думаю. Вот только женский батальон у меня расшумится, не знаю, как ей и сказать. В позапрошлом году я сорвал её из Питера. Она не хотела ехать. У нас там дочь, а главное - внук. Но уговорил, клюнула на генеральскую должность. А теперь? Сейчас начнется: я говорила, я предупреждала... И в общем, мне ей нечем возразить, она права.

- Наши новые друзья из НАТО, товарищи французы говорят: женщина всегда права. И в этом есть глубокий смысл.

- Знаешь, Роман, в кадрах до меня вдруг дошло, что я просто гол. Квартиры своей-нет, мы её в Питере, когда уезжали, переоформили на дочь с зятем, они тогда жили на частной. В кармане - спасибо реформам - тоже пусто. Нас просто обжулили. Всех скопом - и докторов наук, и слесарей. Раньше я думал, что когда-нибудь смогу помогать дочери, внукам... Куда там. Значит и наши ребята начнут с нуля. Их тоже надули.

- Слушай, пойдем по домам, сначала ко мне, потом к тебе.

- А боевые подруги?

- А, ты ничего не знаешь... Женский батальон укатил в Новозаборск. Там какая-то распродажа. Кажется дешевой одежды. Много ли сейчас надо для счастья.

- Выдвигаемся, - Сазонов поднялся.

Глава 9. ДЕЛА СЕМЕЙНЫЕ

Букан сидел на тропе, ведущей к крыльцу, и, подняв голову, с вожделением внюхивался в кухонный аромат. Иногда он вскакивал от нетерпения и жалобно повизгивал. Из окна выглянула Мария Петровна и взмахнула рукой. Пес молниеносным движением подхват*ил на лету брошенный ею кусок мяса.

- Молодец, - она снова повернулась к плите.

На всех четырех комфорках шипели и потрескивали сковородки с жареным мясом и овощами. За столом чистила картошку её сестра, Татьяна. Рано утром небольшое семейство Мазановых: Татьяна Петровна, дочь Марина и Юрий Степанович, - приехали в Москву. На вокзале их встретил Дронин и на машине доставил на дачу. К обеду ждали Григория Ивановича.

- Знаешь, я по хорошему завидую тебе, - Татьяна Петровна прошла к раковине и набрала воды. - Среди всего этого хаоса ты сумела создать такое гнездышко, настоящий оазис. Приют трудов и вдохновенья. А мы с Юрой кочевники.

- Скоро и у вас все наладится.

- Нет не скоро, - Татьяна покачала головой, - да и я не такая хозяйка, как ты. Мне - не под силу, а Юре все это вообще до лампочки. Он ничего кроме службы не знает.

- Так же как и Гриша. Ни на что другое они не способны. А я тебе помогу, на самом деле все это очень просто.

- Меня сейчас больше Марина волнует. Двадцать четыре года, характер-трудный, один язык чего стоит. Просто бритва.

- У неё есть кто-нибудь?

- Была студенческая компания, но постоянного друга не было. После института они все разлетелись, видятся редко. Я чувствую, что ей одиноко. Кругом хаос, какие-то дельцы, политиканы. Просто страшно за нее. В наше время так нужна семья. Только она и спасает. Так хочется ей счастья. Она в общем-то хорошая и неглупая, только гордая, и языкастая. И если замыкается в себе, становится грубой, просто непереносимой. Свои-то для нее-не авторитет.

- Мы всегда с ней были друзьями. Надеюсь, поладим, - Мария Петровна сняла щипящую сковороду с мясом.

- Она на тебя похожа. Даже внешне больше тебя напоминает, чем меня. Даже обидно, ей богу, - Татьяна Петровна улыбнулась.

- Ей замуж пора. Институт набит молодыми учеными. Но дело это тонкое, деликатное. В общем, как устроитесь на новом месте, я к вам приеду. Тогда и начнем. Во мне сваха пропадает. Люблю красивые пары. Смешно, но мне до сих пор кажется, что у красивых людей и мысли и душа - тоже красивые, и к дурному они не способны. чего. Раньше умели составлять пары. Ненавязчиво подталкивая друг к другу. Молодежь влюбчива, их тянет друг к другу. Надо умно повести дело и можно поженить кого угодно.

- Ох, Маша, твои бы слова, да Богу в уши. Вы с ней рядом, как две подружки. Честное слово, ты - старшая сестра, а выглядишь моложе меня. И как тебе это удается...

- Смотри, чтобы лук не пригорел. Чуть подрумянится и снимай. Как удается? Очень просто. Я никогда не работала. Не сидела по этим идиотским конторам и учреждениям. Не портила нервы ни себе, ни людям. То есть работала, но дома. Себе в удовольствие. Спала, сколько хотела, делала, что хотела. Вот и все.

- В кого ты такая? Родители у нас вечно пропадали на работе. Мы их почти и не видели. Если бы не бабушка.

- Да бабушка была золотой человек. И с характером. Вот в кого мы все. Конечно, если бы не Гриша, у меня была бы другая жизнь.

- Да, с мужем тебе повезло.

- Мы познакомились случайно. Высокий такой крепкий и очень серьезный майор. А мне девятнадцать, представляешь? Мы были такие молодые! Боже мой! Он такой огромный, обнимал меня осторожно. Даже почтительно.

- Он по-моему и сейчас тебя побаивается, - засмеялась Татьяна.

- Нет, он просто делает вид, просто ему приятно хоть кому-то подчиняться. Никого он не боится. И в этом ничего хорошего нет, поверь. Уж лучше бы боялся. - Марья Петровна задумалась на мгновенье и продолжала: Мир меняется. Мы стареем и стареем. Только память остается.

- Ты и сейчас молодая.

- Какое там... Просто уже приходит второе дыхание. А знаешь, что такое второе дыхание? Это внуки. Да, да. От них веет чем-то очень теплым, родным. Если бы ещё вокруг все нормально было. Мы катимся куда-то. Особенно жалко детей. Я теперь просто не могу видеть, как обижают малышей. Прямо руки бы оборвала. Вот мы и кончили, - Марья Петровна сняла последнюю сковороду и сунула её в духовку, - пусть потомится немного.

- Быстро, я думала до вечера провозимся.

- Долго ли, когда все есть, - Мария Петровна прислушалась, потом выглянула в окно: у калитки стоял Дронин. Увидев Марию Петровну, он приблизился к дому и встал рядом с Буканом.

- Виталий, ты не очень занят?

- Никак нет, - ответил Дронин.

- Возьми машину и слетай в полигонный магазин за хлебом.

- Слушаюсь! Будет сделано, - Дронин повернулся кругом.

- А потом пообедаешь у нас. Деньги на хлеб есть?

- Найду, - уже от гаража крикнул Дронин.

- Ну ты и командирша, - заметила Татьяна.

- Приходится. А ты знаешь, я думаю, что среди начальников очень не хватает женщин.

- Почему?

- Тогда там дураков стало бы меньше. В женщине глупость сразу заметна, из-за её природной непосредственности. А у мужиков глупость не так проглядывает. Особенно, если они имеют задумчивый вид, ученую степень, бороду, усы или лысину. Иногда дурак дураком, а вид вполне солидный. От этого и все наши беды.

- Ой, Маша, не могу, насмешила, - Татьяна вытерла фартуком выступившую от смеха слезу.

- Нет, я серьезно. Я сторонница матриархата, честное слово. В нас природа вложила такие инстинкты, такие силы, которых просто не может быть у мужиков. Голос неизбежности нас ведет, дети, которых мы рожаем и вскармливаем. Мы повязаны бесконечностью жизни. Даже глупая женщина все-таки умнее такого же глупого мужика. А уж об умных я и не говорю. Мужики знают всех политиков, футболистов, массу всякой дребедени, а спроси их, как зовут, допустим, детей единственного друга - не скажут.

Стукнула калитка, лениво тявкнул Букан.

- Твои идут, - Мария Петровна выглянула в окно и помахала рукой. По тропе двигались Юрий Степановмич Мазанов и Марина, оба высокие, стройный в голубых спортивных костюмах. Юрий Степанович нес связку березовых веников, Марина помахивала блестящими садовыми ножницами.

- Пойду, встречу, - Татьяна Петровна отвязала фартук.

Мария Петровна смотрела из глубины комнаты, как Юрий Степанович и Марина поднялись на крыльцо. Он пропустил её вперед, потом ещё потоптался у входа, вытирая ноги, и скрылся за дверью.

Мария Петровна была рада приезду Мазановых. С сестрой были связаны воспоминания об их доме. Он и сейчас продолжал снится ей по ночам. Дом тот давно снесли, улицу застроили серыми бетонными коробками, знакомых расселили куда-то. Мария Петровна часто воображала себя во главе огромного праздничного стола, за котором собралась вся родня. Вот она сидит, как на троне, - этакой строгой, но справедливой и, главное, красивой королевой, наблюдает, как пьют, едят и веселятся её подданные. И Юрий Степанович ей нравился. Ее привлекал такой тип мужчин: высоких, с гордой посадкой головы, густыми темными волосами, с крупными чертами лица. В нем было что-то породистое, неуловимо военное. Он даже в обычном пиджаке выглядел по-военному. Ей нравились красивые люди, им она готова была простить даже такой тяжкий недостаток, как глупость. В метро она любила разглядывать на эскалаторе медленно проплывающий встречный поток, отмечая красивые лица, каждый раз удивляясь их непохожести и обилию.

С приездом Мазанова она надеялась, наконец, разобраться в этой истории с телефонным звонком, с тем разговором, который оставил в душе ощущение опасности. Она постоянно помнила вскользь оброненную Григорием Ивановичем фразу, что здесь, в Чистых Ключах ему скоро понадобится свой, надежный человек. Помнила и с нетерпением ждала приезда Мазановых. Григорий Иванович попрежнему пропадал в командировках. Газеты печатали слухи о готовящемся государственном перевороте. Делались намеки на какие-то зловещие силы, на военных. Тревожные мысли не покидали её. Григорий Иванович и раньше не очень-то посвящал её в служебные дела, а теперь совершенно замкнулся. То , что ей удалось выяснить, сопоставляя сведения, полученные из разговоров с его подчиненнными, их женами, из газет и слухов, успокоения не приносило.

За воротами раздался звук автомашины, и через несколько минут появился Дронин с хлебом.

- Победаешь у нас? - спросила Мария Петровна.

- Мне в Москву надо, скоро электричка, - он неуверено переступил с ноги на ногу и для убедительности, поднял к глазам руку с часами.

- Тебе бензин компенсировать? Ты утром километров сто пятьдесят отмахал, - она открыла кухонный шкаф.

- Никак нет, какой ещё бензин, что вы придумали, - Дронин выкатил глаза, но, увидев в её руках бутылку марочного коньяка, покорно замолчал.

- Все не могу, извини, гости, но стакан налью, не возражаешь?

Он махнул рукой и без слов опустился на стул.

Мария Петровна приготовила два больших бутерброда с колбасой, наполнила стакан коньяком и поставила бутылку в шкаф.

- Извини, я пойду к гостям. Еще раз спасибо. И до свидания. В понедельник можешь не приезжать. Если конечно Григорий Иванович не позвонит, - последние слова она говорила уже выходя из кухни.

Григорий Иванович, как и обещал, приехал ровно в три, переоделся и вышел в гостинную. После приветствий и обьятий он сел на приготовленное ему Марией Петровной место, между ней и Мазановым, и поднял рюмку с "Русским бальзамом"

- За встречу, друзья и ваше благополучие. И за Мариночку персонально, я её давно не видел. Встретил бы не узнал. Настоящая красавица. Прямо артистка.

- Нет, дядя Гриша. Обыкновенный химик, - голос у неё был утомленный.

- Мы немного устали... В поезде духота, кондиционеры не работают, Татьяна Петровна посмотрела на Мазанова.

Григорий Иванович выпил, слегка поморщился и сказал:

- Хорош напиток. . . Когда-то на железной дороге, как и в армии, был кое-какой порядок. А теперь... Все с упорством, достойным лучшего применения, пилят сук, на котором сидят. Хорошо ещё силенок Бог не дал, иначе давно бы уже перепилили.

- Или сук толстый оказался, - вставил Мазанов.

- Вот-вот. И удивляются, что никак экономика не выздоравливает. При таких докторах любая экономика сыграет в ящик.

- Перед отъездом, мы смотрели по телевизору передачу "Независимое мнение"... - начала Татьяна Петровна.

- Таня, неужели ты тоже веришь в чье-то независимое мнение? Да ещё по телевизору. Откуда оно у нас? Независимый журнал, независимая передача... Сначала надо выяснить, кто платит.

- Может быть о чем-нибудь другом? Как выпьет русский человек, сразу о политике, - Мария Петровна повернулась к сестре, - правда, Тань?

- Мало выпили, поэтому и о политике, - пробормотал Барабанов.

- Как Мариночке понравилось у нас? - Мария Петровна посмотрела на племянницу. Та подняла голову:

- Прекрасно. Мы набрали венников...

- Да, вечером неплохо бы попариться, - сказал Мазанов.

- Я вчера ходила на пруд. Мальчишки купаются, хохот, шум. Такое чувство, будто все кругом спокойно, как в былые времена, и ничего плохого не может произойти.

- Уже происходит. Ну ладно, большевики где-то что-то напутали, перегнули, недогнули и так далее. Но зачем рушить государство, которое создавалось веками? Газетная мафия пишет, что хочет. Я не сторонник, чтобы скрывать. Но зачем нагнетать страсти? Ради красного словца не жалеют и отца. Для любого готов ярлык. Никак не поймут, что значит дисциплина в такой стране, как наша.

- "Гриша, налей Бальзам" и успокойся.

- Ладно, - Григорий Иванович снова наполнил рюмки.

- За вас, дорогие женщины.

- Совсем другое дело, правда, Марина?

- Конечно. . . Только ведь без демократии тоже нельзя.

- В хорошем государстве и демократы, и партократы, и радикалы, и либералы, - все в едином строю. А мы сейчас движемся к первобытной безгосударственности, вот куда. В джунгли - снова целину поднимать. Только надо иметь в виду, что в руках у дикарей будут не луки и стрелы, а танки, ракеты и автоматическое оружие.

- Гриша, я тебя лишу слова, - Мария Петровна снова повернулась к Марине: - а в саду вы были? Уже есть крыжовник и смородина.

- В этом году груша первый раз цвела, - добавил Григорий Иванович.

- Да, да, в первый раз и невероятно красиво. Листва была уже большая, и белые цветы на зелени лежали густо-густо, как снег. Таня, неси из кухни жаркое с овощами. Справишься?

- Марина поможет.

- Какие у тебя планы? - Григорий Иванович повернулся к Мазанову.

- В понедельник поеду в Москву, потом - в институт, вступать в должность. Вы хотели сориентировать меня в обстановке.

- Это потом. Посидим у меня в кабинете. Женщинам это не интересно.

Марья Петровна встала и молча вышла в спальню, где у неё лежал подготовленный к записи миниатюрный японский диктофон. Оттуда она проскользнула в кабинет Григория Ивановича, установила диктофон на стеллаже среди книг и присела в ближайшее кресло. Совсем тронулась, мелькнуло в голове. А если он увидит? Стыд какой. Что она скажет, как объяснит? Целая шпионская операция... - Она усмехнулась: - Операция "Мария". Не надо играть в опасные игры, мальчики, тогда не будет и операций. Она поправила книги и вгляделась. Диктофон, конечно, можно заметить, если специально всматриваться. При обычном взгляде он в глаза не бросался. Далековато от кресел, около метра. Но хоть что-то запишется, остальное догадаюсь, подумала она и вышла в гостинную.

Через полчаса мужчины переселились в кабинет Григория Ивановича. Мазанов рассматривал кабинет. В окне - особое, пуленепробиваемое стекло, о нем рассказывала Мария Петровна. Односворчатая широкая дверь, тяжелая, как у банковского сейфа.

Письменный стол, стеллаж с книгами во всю стену. Кресла, стулья, журнальный столик, - все темного дерева, крепкое и добротное. Григорий Иванович передвинул ближе столик с пепельницей, и они закурили.

- Не войдешь и не выйдешь без санкции, - улыбнулся хозяин. - А что делать, приходится. Иногда беру сюда документы работать. Не успеваю на службе.

Через минуту появилась Мария Петровна, поставила перед ними графинчик с"Русским бальзамом"и бутылку минеральной воды. Со стеллажа она сняла рюмки и заодно включила диктофон.

- Ну, что ещё по маленькой? - спросил Григорий Иванович, когда она вышла.

- Можно, - согласился Мазанов.

- Не надо смешивать идеологию с государством. Да, идеология потерпела крах, но при чем здесь государство? Крах государства - это уже цель войны. Любой войны! В том числе и холодной. И если государство трещит, оно трещит от действий противника, а не просто так, само по себе. Это спланировано, это же ясно любому здравомыслящему человеку. Государство надо спасать. И мы не можем остаться в стороне, слушать весь этот детский лепет о реформах и притворяться слепыми. Запад ещё пожалеет, когда поймет, что они перестарались. Развал такого государства, как у нас - страшное дело. Зацепит всех и их в том числе. За развалом государства начнется развал территории. А там - люди, группировки из разных национальностей, разных убеждений, религий... Ты представь себе, что может начаться... - Григорий Иванович наполнил рюмки.

Мазанов взял со стола сигарету и закурил.

- Это я так, чтобы обрисовать общую обстановку. Сейчас наступает решающий этап. Если разваливается государство, разваливается и армия. Заметь, одна из сильнейших армий в мире. Без единого выстрела. Вот что такое политика. У нас все благие намерения вырождаются всегда черт знает во что.

- Неужели так плохо?

- Хуже некуда. Твоя ближайшая задача - заняться спецотделением института. Его создали для работ по психорегуляции и управлению сознанием. Кое-какие успехи там есть. В нем надо усилить режим и подготовить один блок для проведения спецлечения. В полностью изолированных условиях. Человек на пятнадцать. Эх, всех бы их туда. Всех до единого. На принудительное лечение, а? Они же ненормальные... Да места на всех не хватит. Шучу, конечно. Подготовка спецотделени должна вестись под хорошей легендой. Придумаешь, что-нибудь, испытания каких-нибудь новых средств, или что-то в этом роде. Кроме тебя никто ничего не должен знать. Институт в течение ближайших двух недель освободить от больных и больше никого не класть. И отбрось все сомнения. Наше дело правое. Не может страна жить без элементарного порядка. Не получится в этот раз, получится в другой. Рано или поздно, поймут, что это неизбежно. Альтернативы просто нет.

- А если особист начнет интересоваться?

- Ему-ни слова, держи его подальше. Кому надо, тот знает. Скажешь, что там боевые отравляющие вещества и очень опасно. Пусть занимается бумажками и режимом. За спецотделением - между ним и наружной стеной - большой газон. Надо подготовить на нем площадку для приема двух вертолетов.

- Больших?

- МИ-8. А вообще институт разболтался. Обстановка супердемократическая. Полугражданская организация. Какая-то всеобщая расслабленность. Нет настоящего тонуса. Я понимаю - ученые, элита... Но не до такой же степени. Пьют, по-моему прямо с обеда. Надо их взбодрить, навести порядок, укрепить дисциплину. В случае чего, звони, не стесняйся. И приезжай. Ну что, пойдем к нашим дамам?

Когда они выщли, Мария Петровна посмотрела на часы. Вот что значит военные. За тридцать минут со всеми секретами управились. Боялась, что пленки не хватит. Она прошла в кабинет и выключила диктофон.

Глава 10. КОДИРОВАННОЕ СОЗНАНИЕ

Конференц-зал института был полон, пустовали только первые ряды. Привычка не занимать их стала одним из демократических завоеваний сотрудников НИИ. В глубине зала можно было скоротать время хотя бы с какой-то пользой: просмотреть отчет, статью или историю болезни, или просто затеряться за спинами и вздремнуть.

Мазанов поднялся из-за стола президиума, подошел к краю сцены и, вытянув вперед руку, отеческим, но довольно строгим голосом пригласил:

- Товарищи, поближе пожалуйста, займите первые ряды.

Никто не шевельнулся.

- Прав Григорий Иванович, - подумал Мазанов, безответственность естественное состояние подчиненных. Если упала дисциплина, значит они давно не получали. Придется воспитывать. Он снова вытянул вперед руку и уже более строго бросил в зал:

- Товарищи офицеры! На последних трех рядах! Прошу встать!

- Под треск кресел последние три ряда удивленно поднялись и переглянулись.

- Прошу пройти вперед.

Поднялся шум, вставшие задвигались, вышли в проходы и, подхватив портфели и дипломаты, начали перемещаться. Когда установилась тишина, первые ряды снова оказались пустыми: народ рассосался где-то в середине. Некоторые вообще только привстали и тут же грохнулись на прежние места.

Начальник спецотделения Орловский с удивлением наблюдал за происходящим. В таком шуме у даже не вздремнешь, подумал он.

Наконец, Мазанов, смирившись с вольнодумством подчиненных, поднялся на трибуну. Он говорил о том, что, несмотря на разрядку напряженности, наши бывшие противники продолжают работы в области химического оружия, особенно - в области фармакологического управления психикой. Нам же на этом зловещем фоне постоянно сокращают финансирование. Неплохо, что победила демократия и гласность, иначе об этом пришлось бы, как обычно, молчать. Но финансовая обстановка стала угрожающей для самого существования института. Нужны новые - коммерческие - подходы к организации научной работы. Чем заняты наши ученые? Сплошное мелкотемье. Мало серьезных многообещающих работ. Состав научной тематики и исполнителей будет пересмотрен, чтобы высвободить руки для перспективных исследований.

По залу пронесся и затих легкий гул. Мазанов поднял голову и значительно посмотрел в зал.

- Если есть идеи, прошу заходить, не стесняйтесь, - заключил Мазанов. - Всегда найдете поддержку.

После доклада и ответов на вопросы новый начальник, несколько утомленный, но довольный, сказал:

- Прошу моим заместителям, а также товарищам Жаркову и Орловскому пройти в мой кабинет. Остальные свободны. Благодарю за внимание.

Громыхая сиденьями кресел, участники совещания поднялись и потянулись к выходу.

Приглашенные перешли к Мазанову и расположились за столом заседаний.

Кронов положил перд собой рабочую тетрадь и переглянулся с Жарковым. Не так уж и плохо, но надо быть осторожным, - говорили их взгляды.

- Я задержал вас для того, чтобы поглубже обсудить главные направления нашей работы, - Мазанов оглядел всех по очереди, как бы приглашая к искреннему разговору и продолжал:

- С нас запросили новые предложения по военной реформе. Это, конечно, прекрасно. Демократия всегда прекрасна. Но мы в этом деле люди неопытные. Во что все эти благие начинания превратятся в реальной жизни пока совершенно неясно, дело, как говорится, темное. Надо найти прежние предложения института, подкорректировать слегка и отправить. Ничего нового выдвигать не будем. Подождем. Нашему коллективу поспешность не нужна - мы люди солидные. Правильно я излагаю, Федор Николаевич?

Темнолицый Седлецкий и сидящий рядом бледный Деревянов смотрелись как негатив и позитив.

- Абсолютно верно. Лучше не скажешь, - согласился Седлецкий. - Конечно предложения снизу идут, никуда не денешься, к сожалению. Надо их записывать, обобщать, готовить по ним статистику, проценты и прочее. Все на местном, так сказать, уровне, - заключил он.

- Теперь по второму вопросу, - сказал Мазанов. - Я не стану перечислять недостатки по основным работам: по психохимическим средствам, кодированию сознания и компьютеризации. По большому счету у нас, за исключением двух-трех разработок, пока ничего серьезного нет.

- Почему же нет, - солидно и с достоинством возразил Деревянов. - У нас есть диалоговая система, которая не имеет себе аналогов.

- Вы имеете в виду "ДЭБИЛС"? - повернулся к нему Жарков.

- Именно.

- А почему такое название, дебильное? - удивился Мазанов.

- Аббревиатура. Означает "Диалоговая электронная базовая информационно-лингвистическая система". Эмэнэсы специально так слова подобрали. Никто не заметил. Но работа уже попала в приказ министра, то есть название как бы узаконено. Теперь как изменишь? Так и значится во всех документах: ДЭБИЛС.

- И между прочим соответствует этому названию, - заметил Кронов.

- Вы напрасно иронизируете. Вы тоже не заметили, - парировал Деревянов.

- У меня и без этого забот хватает, чтобы за вашими "дебилсами" следить, - голос Кронова прозвучал резко.

- Товарищ Кронов, потише. И ближе к делу, - оборвал его Мазанов. Мы ещё разберемся, у кого сколько забот.

Все, достали, ребята, ухожу, рапорт об увольнении - на стол, и точка, с непривычным для себя бешенством подумал Кронов. Уже на второй день после прибытия Мазанова ему позвонил Чеперов и предупредил, что с новым начальником надо быть поосторожнее: "Я тебе говорил, шерше? Ну так вот, это - двоюродный зять, свояк, понял? Значит, в будущем превратится в какое-нибудь светило".

- Закон жизни, каждый тянет своего, - рассудительно заметил Жарков, когда Кронов передал ему слова Чеперова.

- А я-то по наивности думал, что все изменилось, - сказал тогда Кронов.

- У нас неписанные законы самые крепкие, ты что забыл?

... Кронов раскрыл рабочую тетрадь и принялся водить в ней карандашом. В оставшееся время он не произнес ни слова, разрисовав полосками, стрелками и каракулями несколько листов.

- Вычислительную технику, - продолжал тем временем Мазанов, - у нас используют единицы. А знаете ли вы, что даже московская епархия, например, давно автоматизирована? Вот вам и опиум для народа.

Жарков поднял руку, как первоклассник, и спросил:

- Юрий Степанович, все это понятно. Не понятно только, что вы хотите от компьютеров?

- Как что? Современный уровень информационного управления наукой. Чтобы я, допустим, или любой другой начальник, при необходмимости мог нажать кнопку и компьютер бы ему высветил на экране... - Мазанов замешкался, потеряв мысль, и закончил: - Все, что ему нужно.

- А откуда все это там возмется? Особенно, когда никто не знает, что ему нужно.

- Это уже ваша забота. Я даю вам идею, а детали вы продумайте сами и доложите.

- Юрий Степанович, я - разработчик, вы мне скажите, что вам конкретно нужно, а я найду, как этого добиться, - мягко, но настойчиво, как больному, пытался объяснять Жарков, делая ударение на словах "что" и "как.

- Это все лирика... Статистику какую-нибудь туда заведите... Да мало ли что, у нас же научное учреждение, а не околоток какой-то. Вот вы и сделайте так, чтобы все было нормально. Вы - профессионал, вам и карты в руки. Или вы с чем-то несогласны?

- Да нет, согласен. Почти, - пробормотал Жарков.

- Вот и прекрасно. Через три дня доложете мне предложения по этому вопросу. Садитесь. Прошу всех понять, что научный прогресс связан с компьютеризацией. Все до единого должны заняться этой проблемой. Это единственное, что может вывести нас на современный уровень.

Кронов посмотрел на Жаркова и тут же опустил голову, чтобы не рассмеяться. Давно он не видел своего однополчанина таким обескураженным.

- Теперь о работах спецотделения, - переключился Мазанов, - я предлагаю пойти туда и обсудить все проблемы на месте.

- К сожалению, - Орловский поднялся и развел руками, - в этом составе не выйдет. К специсследованиям, кроме непосредственных исполнителей допущены только вы, Юрий Степанович, и Кронов с Жарковым.

- Ну что ж, таким составом и пойдем. Перерыв. Встречаемся у вас в... он просмотрел на часы, - в восемнадцать часов. Все пока свободны, за исключением Кронова. Роман Николаевия, задержитесь минут на десять.

Дождавшись, пока все вышли, Мазанов поднялся из своего кресла и пересел напротив Кронова.

- Ты извини, что я резко тебя оборвал. Так получилось. День сегодня тяжелый.

- Не берите в голову, Юрий Степанович. Не первый год замужем, все бывает. Я человек спокойный. Но не все такие. Совет вам высказать можно? Между нами должна быть ясность, раз уж служба свела работать вместе. Только не обижайтесь, кроме меня вам такое вряд ли кто решиться сказать.

- Ну-ну... Уж очень длинное вступление.

- Я вам чисто по-человечески посоветовал бы не демонстрировать силу. Народ здесь хоть и затюканный службой, но не глупый. И о себе. Просто, чтобы вы были в курсе. Мне через две недели - пятьдесят. Выслуга у меня есть, никакими обязательствами я ни с кем не связан. Робостью тоже не обременен. Меня здесь ничего не держит. Я человек свободный, и собираюсь увольняться.

- Ну зачем вы так... Я ведь извинился.

- Ваши слова не причем. Вы - начальник, мой долг, чтобы вы знали. Только потому и говорю.

- Трудно с учеными. Вообще трудно руководить наукой. Особенно сейчас.

- А вы не руководите. Хуже не будет. Руководство наукой один из мифов о руководстве. Ученые, как дети, им достаточно элементарной заботы.

- Легко сказать - не руководите. Конечно, если бы было все, что положено иметь, можно было бы и не руководить. Но у нас такого никогда не было. Что прикажешь делать?

- Просто работать.

- Ну что ж, как говорится, обменялись мнениями... Пойдем к Орловскому?

Спецотделение занимало половину бывшего клинического корпуса. Вход был заперт. На звонок открылось прорезанное в двери квадратное оконце. Увидев начальство, часовой открыл дверь и вызвал Орловского.

Они поднялись на третий этаж и прошли в отделение специсследований. Все двери были на замках, и Орловский ловко, почти без задержки открывал и закрывал каждую из них.

- Волей-неволей натренируешься. За день раз двадцать ключ вставляю, пояснил он.

В сурдокомнате сидели Жарков и Белохин, помощник Орловского. Горел ровный неоновый свет, блестели никелем медицинские кресла и аппаратура.

- Спецвоздействие включает два компонента, - начал докладывать Орловский. - Вначале мы вводим препарат. Он растормаживает на подкорку, но при этом не угнетает её. Это позволяет установить прямую связь с подсознанием и вводить информацию прямо в него. Воспринимаются и закрепляются любые легенды и стереотипы. Они становятся новой информационной основой мышления. Резко повышается внушаемость. Человек действует естественно, ни о каком внешнем воздействии даже не подозревает. Внушение производится с помощью зрительных образов. При этом человек может импровизировать на темы, которые ему внушаются. Мы отработали методику с использованием ярко освещенного листа бумаги и нанесенного на него крупного текста.

- Что за текст? - спросил Мазанов.

- В принципе можно написать все, что угодно. Любую глупость. Она войдет в их мозг и превратиться в стойкое убеждение. Но мы, конечно предварительно согласовываем с нашими добровольцами тексты внушения.

Кронов взял лист с крупно напечатанным текстом. Буквы были жирные хорошо видимые без очков.

- Для проверки мы сейчас проводим опыты на двух добровольцах, продолжал Орловский. - Оба - представители интеллектуальной элиты, писатели. Консерваторы, но в то же время и любители новых либеральных веяний. Они уже прошли три сеанса. Потом можно будет их распросить об ощущениях.

- Как же ты их уговорил? - удивился Кронов.

- Им самим интересно, - Орловский пожал плечами, - а кроме того они получат приличные деньги.

- Распишут они потом в стихах и красках твои опыты где-нибудь в мемуарах, будешь знать, - покачал головой Кронов.

- Во-первых, опыты не мои, а государственные. А во-вторых, они не знают ни механизма, ни задач эксперимента. Они выполняют роль обезьян. Им вводят препарат, подключают датчики, а они сообщают о своих ощущениях и мыслях. Записи вести запрещено. Полная изоляция. Кроме того, они дали подписку о неразглашении.

- Где вы их держите? - озадаченно спросил Мазанов.

- В отдельной палате. Пока не жалуются. Но в целом, это серьезное испытание. С мозгом шутки плохи, я не преувеличиваю. Им создан максимально щадящий режим. Психические функции контролируются с помощью полиграфа. Если хотите, с ними можно будет побеседовать. Палата на втором этаже. Будем уходить, заглянем, - закончил Орловский.

Кронов придержал Жаркова на выходе:

- Коля, тебе не кажется, что это любопытство когда-нибудь всем очень дорого обойдется?

Жарков покосился на него:

- А что такое научный прогресс по-твоему? Это и есть удовлетворение любопытства. Больше ничего. Жизнь он не улучшает. Даже опасней делает. Сто лет назад все было куда приятнее: и природа, и пища, и одежда, и сами люди. А сейчас страшно и есть, и пить. И людей гибнет гораздо больше. Число умных уменьшается, а дебилов растет. Разве не заметно?

Они спустились на второй этаж и направились к подопытным.

- Мы ежедневно делаем им энцефалографию. Они слегка заторможены, сказывается нагрузка на психику, поэтому просьба это учесть при распросах, - пояснял Орловский. Он без стука распахнул дверь.

За небольшим, заваленным снедью столом сидели в больнич ных халатах Петрунин и Ликунов. Они удивленно повернули обмотанные датчиками головы. За ушами свисали, как макароны, желтые пучки проводов. Глаза подопытных весело блестели. В воздухе стоял знакомый всем запах российской водки и малосольных огурцов.

- Та-ак. . . С кодированным сознанием все ясно, - сказал Мазанов, и жестко добавил: - Выписать обоих! Немедленно!

Кронов выскочил в коридор и, давясь от смеха, направился к выходу. Это вам не подопытные кролики, а наша несгибаемая интеллигенция, наконец придя в себя и вытирая платком проступившие слезы, подумал он.

Глава 11. РАССЛЕДОВАНИЕ

Утро было ясным, солнечным. Мария Петровна срезала несколько алых роз и прошла в спальню. Среди зелени и цветов тревога не казалась такой черной. Накануне два дня она провела в Москве и вернулась совершенно обеспокоенная. По огромному, изнывающему от зноя городу, расползались зловещие слухи. Говорили о военном перевороте, о грядущем голоде, о пропавших из казны миллиардах.

Мария Петровна бросилась к самым заветным своим подругам, которые о государственных делах - прошлых, настоящих и будущих - знали больше, чем все разведки мира вместе взятые. Между обычными женскими разговорами она выяснила, что многие, отменив летние отпуска, пустились в разъезды. Чтобы летом пропадать в командировках и поздно являться домой, да ещё мрачно молчать после вечерней рюмки, нужны были веские причины. Все это не к добру - к таким выводам склонялось большинство боевых подруг.

...Поставив цветы в вазу, она присела к зеркалу и достала из тумбочки миниатюрный плейер с черными шариками наушников. Прежде чем уничтожить запись ещё одного - очередного - разговора, она решила ещё раз её послушать.

С минуту текла неторопливая джазовая мелодия, потом вслед за короткой паузой под стук посуды, скрип стульев и половиц возникли голоса.

Григорий Иванович:

- Всей этой братии теперь предоставлены возможности по их вкусам: одним - болтать без умолку и морочить людям голову, другим - путешествовать и наживаться, третьим - просто наживаться. Когда тут думать о государстве? Некогда.

- И об экономике, - вставил Мазанов.

- А это для них-вообще мелочь, что-то вроде надоедливой мухи. Все их экономические замыслы висят на одном - экономии на обороне. У них любая экономика сыграет в ящик, даже, если на оборону не тратить ни рубля.

Мария Петровна услышала в наушниках собственный голос:

- Милый, а это потому, что у вас любое дело обычно переходит в помешательство. Тихое или буйное - все зависит от темперамента начальника. Только ведь и народ уже не тот.

Голос Григория Ивановича:

- Машенька, народ всегда один и тот же. Просто периодически появляются деятели, которые возбуждают его своими разговорами. Причем, они в основном говорят, но ничего не делают, думают, что все произойдет само, от одних разговоров.

- Если бы в руководстве было побольше женщин, а не этих надутых индюков, может и начали бы думать о действительно нужных вещах.

- Ну например? - спросил Григорий Иванович.

- О семье, о детях, о воспитании, обо всем, что действительно нужно каждому нормальному человеку.

Снисходительный голос Григория Ивановича:

- Кто о чем, а вшивый о бане. Полно там вашего брата, даже больше, чем надо. Все барахло из спецмагазина разнесли.

- Я имею в виду нормальных женщин.

- Тебя там не хватало, - добродушно бросил Григорий Иванович.

- Возможно. Будь уверен, я очень быстро привела бы всех в чувство.

...Мария Петровна поправила наушники и усмехнулась, довольная своим твердым тоном.

Голос Григория Ивановича:

- Маша, у нас серьезный служебный разговор. Можешь дать поговорить спокойно?

- Конечно, дорогой.

В наушниках раздался скрежет отодвигаемого стула и перестук её каблучков.

Голос Мазанова:

- Она наверно рассердилась.

- Боевая подруга, должна понимать. А кроме того, она женщина черезчур сообразительная. Меньше знать - лучше для неё самой. Не мне тебе объяснять. Сейчас сведения извлекаются из человека, как из консервной банки. Вводится спецпрепарат, и он выкладывает все, как на исповеди. Наука... Ну ладно, налей-ка ещё по одной.

Разговор прервался аппетитным бульканьем.

Долго льют, подумала Мария Петровна, наверно в фужеры.

Голос Григория Ивановича:

- Нас уверяют, что надо все заложить в западный ламбард, а потом как-нибудь перебьемся. Кто потом будет выкупать и на какие средства неизвестно. Мы подошли к самому краю, и либо остановим весь этот развал, либо все полетим в пропасть. Иного не дано. Поэтому-за успех! Нужна решимость. Ее кое-кому не хватает.

Голос Мазанова:

- Такое ощущение, что уже поздно.

Молодец, отметила Мария Петровна. Эх вы, мужички, где же вы раньше были. Когда были помоложе.

Голос Григория Ивановича:

- Лучше поздно, чем никогда.

Нет, дорогой, бывает и так: лучше никогда, чем поздно, заметила про себя Мария Петровна.

- Надо спасти и сохранить государство! - загремел голос Григория Ивановича, - Сохраним его-решим любые проблемы. Ни одна страна в мире не разваливала собственное государство сама. Лечить зкономику? Да. Бороться с застоем? Да. Свобода нужна? Пожалуйста: поезжай куда хочешь, пиши любую глупость, если помолчать не можешь. На западе тоже были периоды застоя, коррупции и всеобщего отвращения, но они не разваливали государство. Они укрепляли его и потому выжили. Крепкое государство - благо для людей, гарантия порядка не только у себя, но и во всем мире. Его тяжело создать, а развалить легко. Только начни, дальше процесс сам пойдет. Нужно чрезвычайное положение и восстановление правопорядка. Иного пути нет. Выпьем ещё раз за успех. Нужен успех, он все определяет. Будет у нас успех, значит мы и правы. А обосновать потом и объяснить это по-научному специалисты всегда найдутся. Обозревателей у нас много. Обозрят все в самом лучшем виде. Поймет ли народ, вот в чем вопрос. Его уже столько раз дурачили, даже неудобно. Маша права, народ стал не тот. Отсюда нерешительность. Одни колеблятся, другие вообще трясутся от страха. Да и здоровье не железное, люди, мягко говоря не молодые, сам понимаешь. В сущности пенсионеры, у кого что, все на диспансерном учете.

На несколько секунд голоса смолкли, зазвенели бокалы.

Голос Григория Ивановича:

- Ничего, все будет нормально. Одни согласятся, других уговорим, третьим просто некуда будет деться. А самых неугомонных, чтобы они воду не мутили и не морочили трудящимся головы, пришлем к тебе на спецлечение.

- Кодирование сознания?

- Именно. Они сразу затянут другую песню. А потом можно допускать к ним и телевидение и прессу, хоть черта лысого. Они будут твердить и повторять, как попугаи то, что им вобьют в башку. За упех! И за здоровье! Дело такое: хватит всем здоровья и решительности, будет и успех. Всех склонных к демагогии отправь в отпуск. Лучше меньше, да лучше. Дней через пять я убываю в командировку. Вернусь, сразу позвоню. Связь только через меня. Могут позвонить и помимо меня, от моего имени, но это будут чисто информационные звонки. Команды - только лично от меня.

Голос Мазанова:

- Спецотделение готово принять пятнадцать человек в любое время. Аппаратура проверена, все работает безукоризненно. Вертолетная площадка подготовлена. Там, где вы говорили - между спецкорпусом и забором.

И этот туда же, подумала Мария Петровна. Она выключила плейер и сложила наушники. Дети, настоящие дети. Что они затеяли? Ах, Гриша, Гриша, связался-таки с политиканами. . . И какие речи! И когда мужики успевают набраться всего этого? А ведь когда-то он их терпеть не мог. Постарел. Все они хороши. Они используют тебя, мой милый, вас обоих, а потом отделаются. Или подставят, когда придет нужда, и будете вы, два больших глупых ребенка таращить глаза и бить себя в грудь перед следователями.

Мария Петровна резко поднялась и в волнении заходила по комнате. Ну нет, Гришенька, плохо ты меня знаешь. Мария Петровна перемотала кассету, включила стирание и под тихое шуршание плейера незаметно успокоилась.

Она открыла кабинет Григория Ивановича и внимательно оглядела письменный стол. Стопка газет и журналов, прибор с авторучками и перекидным календарем. Последний лист отсутствовал, а на следующем видны были в боковом свете отчетливые следы букв. Григорий Иванович всегда писал с нажимом, словно вырезал по дереву. Она без труда разобрала следы надписи: Семигоров - уэел связи!

Восклицательный знак был огромный, именно так любил он отмечать на документах особые места.

Семигоровых она прекрасно знала, и как раз их-то и не застала дома, когда ездила в Москву. По слухам, сам Семигоров недавно внезапно заболел, попросился в отставку и был отпущен без уговоров.

Раз он в отпуске, значит либо в санатории, либо на даче, рассудила Мария Петровна и , быстро собравшись, спустилась в гараж. Участок его был в двадцати километрах от Новозаборска, ближе к Москве, минут тридцать спокойной езды. Когда-то Никита Михайлович был к ней явно не равнодушен и даже пытался ухаживать, правда, не очень настойчиво, так-на всякий случай, но какое-то тепло между ними сохранилось.

Шестидесятилетний Никита Михайлович Семигоров, крупный, загорелый от лысины до кончиков пальцев, в голубом адидасовском костюме, встретил её с радостью.

В гостинной, отделанной вагонкой, он усадил её за старинный круглый стол, придвинул блюдечко с малиной, выключил телевизор. Причесался перед зеркалом, аккуратно уложив поперек темной лысины серебристую и единственную прядь. Заметив взгляд Марии Петровны, подмигнул:

- Все, что осталось на голове. Я думаю, и в голове у меня теперь тоже одна извилина. И тоже поперечная.

- Что вы, Никита Михайлович. Вы прекрасно выглядите.

- Спасибо. Давление иногда подводит. Но не жалуюсь. Отдыхаю превосходно. Один, без раздражителей. Зинаида приезжает только по субботам. Угощайтесь. Это без химии. А как Григорий Иванович поживает? Все в хлопотах, да в командировках? Самое время за вами приударить, а, Маша Петровна? Но у меня давление, к сожалению, черт бы его побрал.

- Не говорите так о давлении. А то действительно черт услышит, улыбнулась Мария Петровна, а про себя подумала:пить надо было меньше, старый разбойник.

- Вы правы. Какие новости? У меня телефон не работает, где-то кабель поврежден. Угощайтесь, угощайтесь. Что-нибудь Зинаиде передать?

- Нет спасибо. Я просто мимо ехала, решила навестить. Неужели, действительно, не скучно? Время-то какое горячее. Гриша мой, тот почти не бывает дома.

- Жара большая, даже к выпивке не тянет. Вот, привыкаю к трезвости и безделью. И, знаете, не так уж и плохо, столько ясных мыслей приходит, когда не суетишься, когда выскочишь наконец из этого чертова колеса. Какая-то просветленность наступает, будто выздоровел. И тянет к словам, к исповеди, честное слово.

- Как интересно! - Мария Петровна закинула ногу на ногу.

А Семигоров продолжал расписывать прелести безделья.

- Ничего общественно полезного не делаю, представляете?

Ну просто в принципе ничего. Ложусь рано, встаю поздно. Брожу по саду. От свежего воздуха спать хочется. А чем больше спишь, тем ещё сильне тянет. Заколдованный круг. Газет не читаю. Глаза берегу. Мелкий шрифт. Да и врут много. Особенно обидно, что мелким шрифтом врут. Разбираешь, разбираешь, все глаза надорвешь, а там вранье. Каково? А главное-сплошные причитания и истерики . Золотая пора для кликуш. "Народ озлоблен, народ озлоблен" - если это каждый день читать поневоле озлобишься. Обвиняют народ в долготерпении, просто подталкивают к драке. Э-хе-хе. Так и накаркать можно. Писаки эти хуже политиканов всех злят, клянусь. И откуда такое презрение к собственной стране? И говорят-то как, в третьем лице: "в этой стране, в этойстране", вроде бы сами нездешние...

- Я была в Москве. Ходят жуткие слухи, чуть ли не о государственном перевороте.

- Накаркать все можно. Газетчики усиленно это раздувают. Им-то хочется развлечений, иначе - скучно, никто и покупать не будет их писанину. Но мне это теперь абсолютно не интересно: меня, можно сказать, выставили за дверь.

- За что, Никита Михайлович? Такого орла...

- Если бы кому другому, сказал бы - за правду. Но тебе... Можно на ты?

- Спрашиваешь...

- Но тебе скажу честно - за язык. За орган, так сказать, звука. За язык в нашем государстве можно и на самую вершину взлететь, и в подземелье очутиться, и высшую меру схлопотать. Бес попутал.

- Расскажи, Никита Михайлович, я сгораю от любопытства.

- В двух словах... Проник ко мне как-то один журналист из центральной газетенки и говорит. Вот если бы вы, говорит, стали самым большим начальником, как бы вы стали бороться с коррупцией. И я, представляешь, старый идиот, клюнул! Будто затмение нашло, просто гипноз. Подловил он меня просто на голый крючок. Основал бы, говорю, фонд помощи большим чиновникам. Чтоб в казну не лазили. Ну и ещё чего-то наговорил, вместо того, чтобы сказать, что у нас в правительстве - честнейшие люди. Особенно премьер. Надо было тявкнуть, а я дал петуха. Журналист, конечно-спасибо, спасибо и смотался. А через пару дней в газете статья с нашей беседой. Вот так... А ты говоришь - орел. Старееем помаленьку. Время бежит. Время - это не деньги, это - все, это - жизнь, дорогая Маша.

- За такую мелочь, за шутку? - Мария Петровна сделала изумленные глаза.

- Не за это конечно, просто я перестал кое-кого устраивать, ну и плюс возраст. Я и раньше позволял себе разные нестандартные мысли и даже выражения. Мне всегда была противна вся эта политиканская возня. То один наверху, то другой, все болтают, а ничего не меняется, даже хуже становится. В общем, когда мне предложили отставку, я даже обрадовался, словно проснулся после какого-то дикого сна. Все-таки политика-это такое дело, которое только портит людей. Не улучшает, а портит. Стоит даже нормальному человеку заняться политикой, и вот он уже надувается от тщеславия и утрачивает и обычный человеческий язык, и нормальные чувства. Понятия типа совесть там вообще не в ходу: не политическая категория. У них иная система координат. Власть - другое дело, это им понятно. Потому что у нас приобщение к власти - это возможность пожить красиво. Безпроигрышная лотерея. Есть и второй способ - бандитизм, но он слишком рискован. Знаешь, что на самом-то деле произошло?

- Нет, конечно, откуда мне знать? - Мария Петровна красиво округлила глаза.

- Гигантский раскол номенклатуры. А это, я тебе доложу, очень неприятная вещь, похуже землятрясения, это - вторая холодная война. Да, да - холодная гражданская война. Пока - холодная.

- Ты меня не запугивай, я ж не за этим приехала.

- Я тебе точно говорю. А вот когда начнутся настоящие номенклатурные разборки, вот тогда - то всех и затрясет. Итальянские мафиози рядом с ними обыкновенные урки: идеологически не подкованы, общественно-политической терминологией не владеют. В общем, примитив. Когда-то номенклатура цементировала общество. А сейчас? Номенклатура правая, левая, патриотическая, либеральная, на любой вкус и цвет.

- А ты какой выбрал? - спросила Мария Петровна.

- Я? Чихал я на них. . . Я на них всех смотрю, как на полоумных. Я специалист, технарь, случайно оказавшийся наверху. Мне, если начистоту, любая власть противна, потому что она почти всегда оказывается не в тех руках. У нас чаще всего в конце концов побеждает случай, а не истина.

- Ох, какой ты злющий и опасный человек, настоящий смутьян, - Мария Петровна игриво погрозила пальцем. Закинув ногу на ногу, она внимательно слушала Семигорова, стараясь уловить в этой массе слов скрытое междусловье. Ее слегка приподнятые брови, широко раскрытые глаза, подвижные яркие губы выражали удивленное восхищение. Она аккуратно двумя пальцами брала малину и задумчиво отправляла её в рот. Семигоров действительно был в ударе:

- Я волей-неволей был частью системы, но у меня другой угол зрения, я вижу то, чего не видно другим. Я вижу, все это на бытовом, так сказать, домашнем уровне. Потому и не желаю впутываться в их потасовку. Иные думы давят череп мне. Можете продолжать без меня, сказал я им. Странно, правда: бьются за благо народа, а наживаются сами? Здесь недалеко есть одно коровье стадо, откуда большое начальство снабжается экологическим молоком. Слышала наверно, без нитратов и пестицидов. Там специальный луг, особый, проверенный спецнавоз и другие прелести. А обхаживает их профессор ветеринарных наук. Так вот, все сведется к тому, что у этих буренок просто поменяются клиенты. А спецсиськи останутся.

- Фу, - поморщилась Мария Петровна.

- Да, да. Идет битва за спецсиськи, за льготную жизнь. На всех этажах, снизу до верху. От Москвы до самых до окраин, с южных гор до северных морей. А писаки все это обкладывают теориями. Политологов всяких развелось, каких-то велеречивых социологов, оборзевателей ожиревших, политологов с ограниченной ответственностью. И все, как на подбор, либо ещё неоперившиеся, либо уже ощипанные.

- Ну и язычок у тебя, иногда даже завидно, - Мария Петровна восхищенно качнула головой.

- Давно не виделись, ты просто отвыкла. Так вот. Больше всего им нравится в игры играть. То одну карту разыграют, то другую. У них, я думаю, даже вместо любви, извини, что-нибудь тоже игрушечное придумано. Их даже женщины не вдохновляют. Недееспособность - вот главное их качество. Полная недееспособность. А история - дама и с характером, и с юмором. Оглянись, назови хотя бы одного нашего деятеля, над которым она бы не посмеялась. Сначала над побежденными, потом над победителями. И так каждый раз. Ну хватит, о чем это я толкую с прекрасной гостьей. Позор. Значит действительно старею. Но знаешь в одиночестве лучше думается. Мыслей много приходит интересных, а поговорить не с кем. Ты б хоть иногда заезжала. Ты ешь малину. Не скучно? Не торопишься?

- Нет, нет, что ты. С таким собеседником. Тебе ещё придет

ся выставлять меня. Неужели кругом так плохо? Неужели некому задуматься о будущем?

- Ах Маша Петровна. Да что мы японцы что ли какие-нибудь, чтобы о будущем думать? Мы взад смотрим. Сколько можно ходить по собственным следам.

- А я знаю, что нас спасет. Обыкновенная любовь. Любовь мужчины и женщины. Любовь к детям, к внукам. К своему дому.

- Хорошая мысль, но... Годится для тоста, а не для жизни. Слишком просто.

- Грише недавно влетело, за какой-то сверхновый узел связи, - Мария Петровна решила слегка подправить отклонившийся от курса разгровор.

- Он звонил мне неделю назад, я ему все объяснил. Но чтоб ругать, он мне ничего не говорил.

- Он не скажет. А что это за узел?

- Обеспечивает высший эшелон. Да не переживай ты, ничего страшного.

- Я не переживаю. В моем возрасте уже ничего не страшно, Никита Михайлович. Вот разве за внуков. А теперь и за Гришу.

- Пусть держится от них подальше. Идеи у многих из них может и хорошие, но... С ними очень легко тонуть, милая Маша Петровна, ни за что не выплывешь. Пусть берет пример с меня. Вот отдохну немного, успокоюсь и - в санаторий. Чихал я на них. Знаешь, чем отличаются нормальные люди от идиотов? Нормальным тоже приходят в голову идиотские мысли, но они их отгоняет. А идиоты им следуют. Да что мы все о политике да о политике. Нет бы о чем-то приятном. Я вот давно хотел уточнить, у вас кто, кобелек или сучка? - внезапно спросил Семигоров.

- Что, что? - Мария Петровна опешила от такого разворота.

- Собака мне твоя понравилась. Вид устрашающий, а характер положительный.

- Букан? Кобель, - она произнесла это с удовольстувием, словно выругалась. - Без родословной. Помесь кого-то с кем-то. И не очень-то он спокойный. Если увидит... эту самую, собачью мадам, цепь оборвет. Неужели все кобели такие?

- Все, Маша Петровна. Все до единого, смею тебя уверить. Жаль конечно, а то мы бы кутенка взяли. Глядишь и породнились бы, - он захохотал.

- Да ну тебя. Когда ты только станешь серьезным? Ведь пенсионер уже.

- Это неистребимо, Маша Петровна. Органика.

Семигоров пошел провожать её и не спеша топал сзади, мурлыча под нос какую-то бодрую строевую классику. У машины он церемонно раскланялся и приложился к ручке.

Мария Петровна захлопнула дверцу и через минуту уже мчалась по шоссе. Визит был полезным, хотя ничего существенного она и не узнала. Теперь она твердо была уверена, пора вмешаться, иначе будет поздно. Сопоставив факты, слухи, разговоры знакомых, она не сомневалась, что Гриша успел ввязаться в потасовку. Она снова ощутила холодок в сердце, но уже не тоскливый, а бодрящий, похожий на тот, который испытывают перед прыжком с высокого берега в море.

Ей вдруг остро, как никогда, захотелось оказаться в родном городе. Там все выглядит таким же ласковым, как в детстве: прикосновение ветра, солнечный свет, даже крики грачей на тополях. Вечером в сиреневых сумерках над парком все также ярко горят крупные звезды, и под шелест листьев легко приходят воспоминания: полузабытые песни и голоса, прежние привязанности и порывы. Жизнь снова кажется долгой, в ней проступают глубина и смысл. Нужно чаще бывать в городе детства, тогда человек не сойдет с ума, поймет величие простых истин и, почувствовав огромность мира и силу вечности, успокоится душой и станет добрее. Ах, милый мой генерал Гриша, объясни мне, думала она, где в вашей государственности место для простой любви? Для семьи, для детей и внуков? Неужели у спускового крючка, в окопе? Объясни на простом человеческом языке. Не можешь? А я могу. Дом - вот мое государство. А в нем - ты, я, наши дочь и внучка, наши альбомы и книги, наш сад и все эти милые места, где мы живем. И плевать я хотела вон с того высокого дуба на вашу возню, на всех этих лидеров, спикеров, председателей и премьеров. Набив карманы, они возомнили себя пророками, властителями дум, решили, что это они определяют мою жизнь, а моя собственная душа - ничто. Они всерьез думают, будто нужны нам, что мы без них не проживем, не сообразим, кого любить, чему радоваться, чему горевать, когда смеяться, а когда молчать. Вообразили, что знают что-то такое, чего не знаем мы. Что имеют право управлять нами. Что кругом слепцы, верящие их фальшивым улыбкам и сладким речам, написанным за деньги сочинителями. Нет, Гриша, никуда я тебя не пущу.

Глава 12. ТЕРРОРИСТ

Красильников сидел на скамье у вивария и курил. Больше месяца с подачи златозубого Седлецкого он проработал здесь на благо науки.

Несмотря на ласковое солнце и птичий щебет, доносившийся со стороны леса, на душе было тоскливо. Радоваться было нечему: он только что отнес в кочегарку на сжигание ещё двух белых кролей - не смог он их выходить, как ни старался. И кислород не помог. Теперь в живых остался один, последний. А в кармане уже хрустели казенные деньги для закупки ещё двух десятков. Для новых опытов и диссертаций. А эти бедняги даже и не подозревают, что над ними творят. Они-то думают, что так и надо. Что такова жизнь. Нет, с него хватит. Сдать деньги и уволиться немедленно. Жаль, конечно, место хорошее, спирт дармовой перепадает, буфет дешевый. Сытное место, но бесчеловечное, невмоготу. И скелет его исторический никому оказался не нужен. Кому интересно, что в нем немецкие осколки? И вообще, кому интересно, что он воевал и был одним из лучших взрывников в восемьсот сорок восьмом отдельном саперном батальоне.

Красильников хотел было подняться, но заметил, как от спецкорпуса к нему направился Белохин, перетравивший в виварии не один десяток кроликов и едва не отправивший на тот свет и его котов. Молодой, а уже лысый, тоже, видать, нанюхался своей химии, подумал Красильников и насторожился.

- Добрый день, Иван Иванович, - Белохин протянул пачку сигарет. Угощайтесь.

- Спасибо, только что отсмолил, - Иван Иванович хлопнул себя по карманам брюк.

- Как подопечные, живой есть кто - нибудь?

- Все сдохли. Все - дружно, как один, на том свете. Разве уцелеешь, если такой спец, как ты за это дело возмется.

- А баран? - спросил Белохин.

- А что баран? - возмутился Иван Иванович. - Ты же с кроликами работаешь.

- Что здесь частная лавочка, или государственный виварий? - хмыкнул Белохин.

- Вот именно - не частная. А ты прешься, как к себе домой.

- У нас плановая тема горит. Жив он останется баран, - спокойно сказал Белохин, - ничего с ним не случится. Еще здоровее станет. Введем ему новый препарат и запишем на пленку электрофизиологию. Вот и все.

- Это ты можешь девку так уговаривать, а не меня, понял? Я-то знаю твои препараты. Это Фокин мне привез зверя. Из Чистых Ключей, понял?

- Что за чушь! - не выдержал Белохин. - Он его в институт привез, а не тебе. Причем, за деньги. В понедельник я принесу письменное распоряжение начальника. Устроит?

- Не знаю.

- Завтра откройте пораньше операционную. Я буду вскрывать кролика. Последнего из этой партии.

- Так он живой. Он же перенес все твои чертовы процедуры и жив остался. Зачем же его вскрывать?

- А вот и посмотрим, почему жив остался. Такова уж, Иван Иванович, кроличья жизнь. Се ля ви.

- Не жалко? Он ведь герой. Заслуженный деятель науки. Столько натерпелся, все вынес. Назло вашей дьявольской химии, а вы... Оставь, даже в войну скотину жалели. Я его выхожу. Не таких выхаживал.

- Не могу, - Белохин нахмурился и поскреб лысину, - все должно быть завершено. Чего его жалеть? Человекообразная обезьяна - да, я понимаю, она дорогая. А кролик? Червонец ему цена. Отработанный материал, - он развернулся и зашагал в спецкорпус.

Красильников проводил его глазами и встал на ноги. Нет, это не она человекообразная, это ты, гад, обезьяноподобный, бормотал он, направляясь в сторону КПП. Это вам даром не пройдет. Отработанный материал, говоришь? Я-то, по-вашему тоже небось отработанный материал, тоже результат опыта. То над народом экспериментируют, то над зверьем, живодерня какая-то. Погодите, ребята, химики мои дорогие. Вы у меня ещё попляшете, японский городовой.

- Через час Красильников высадился из новозаборского автобуса и направился домой. Вид он имел деловой и решительный.

Он знал, что делать и теперь на ходу додумывал детали. Юлии не было, она теперь все больше пропадала в Москве, наезжая домой не чаще раза в неделю. Может устроилась, наконец, девка, дай-то ей Бог, подумал он. Коты шатались где-то по помойкам.

Он распахнул комнату, открыл шкаф и нащупал на нижней полке холодный бок солдатской фляги. И спирт и фляжку ему подарил Седлецкий, добрая душа. Он перелил часть спирта в чекушку, с удовольствием принюхался к острому духу и проглотил слюну. Не время, подумал он, вначале дело. Под вешалкой он разыскал серую холщевую сумку, сунул в неё завернутое в газету сокровище и отправился к Павлу Ильичу Дерябину. Солнце уже клонилось к закату, Красильников торопился: опасался, как бы Дерябин не уехал за рыбой. Если Пашка дома, это судьба, все должно получиться.

Павел Ильич не только был дома, но и пребывал в самом веселом расположении духа: ему только что удалось достать флакон тройного одеколона и он как раз вознамерился обмыть удачу этим же напитком.

- Привет Иваныч, - обрадовался он, увидев гостя, - как раз сообразим тройной на двоих. Понял математику: тройной на двоих? Ни один твой доцент не разберется сколько это будет.

- Брось эту парфюмерию, что ты, француз что ли? Как ты можешь такую дрянь лакать? Отчество твоего тезки - Ильича - позоришь.

- Я пью, Ваня, не просто так, а в знак протеста.

- Я тебе нашенского принес, бронебойного, - Иван Иванович извлек четвертинку, поднял вверх и медленно, как с памятника, стянул с неё газетное покрывало.

- Неужто спирт? - Павел Ильич широко раскрыл глаза и отодвинул пузырек с одеколоном.

- Он, родимый. Динамит, а не напиток.

- Красота какая. Даже лучше, чем родная бормотуха. Эх, когда-то на свои сто двадцать я мог взять. - Дерябин закатил глаза к потолку, - мог взять сорок бутылок, а теперь десять, ты понял? Разница есть? А премьер говорит, нет инфляции. Объегоривают, и никто не вопиет, а? Вот откуда обнищание пролетариата, которым Макс все стращал, царствие ему небесное. Одни нищают, другие, епэрэсэтэ, миллионы наживают. Говорят, в Москв миллионеров уже больше, чем в Америке. Все партократы уже миллионеры, ты понял? Вот для чего вся эта канитель. Захотели, значит и они жить по человечески. А у тебя как дела-то на новом месте?

- Вначале-то думал: тепло, светло и мухи не кусают. Свое помещение, еды полно. Что ещё нужно? Все к тебе с уважением. Солдаты виварий убирают. Звери ухоженные. Я даже подумал однажды: эх, да зверям тут живется лучше, чем мне, грешному. Как сглазил. Начались эти проклятые опыты. В лабораторию берут пять собак, приносят пять трупов. А потом у меня же в операционной вскрывают. И так три раза. Статистику набирают, сволочи. Потом начали приносить полуживых. Я достал в неотложном отделении этот, как его, кислородный ингалятор, стал их ночью кислородом отхаживать. Всю ночь не спал, так мне же ещё и попало: испортил видите ли ихний дьявольский эксперимент, нарушил чистоту опыта. Потом ещё одна неприятность. Привез я к ним моих котов, на время. Чтоб Юля от них отдохнула. Поместил их в отдельный загон, замаскировал. Прихожу как-то, а они еле дышат. И Белохин за этим делом наблюдает. Самый зловредный человек из всей вашей ученой братии. Глазки маленькие, как сверла, морда вширь, уши торчком, ничего человеческого, кроме лысины, в фигуре нет. Я подлетаю: ты что гад делаешь? Это мои коты, личные, вдобавок инвалиды, кастрированные. А он заявляет: выйдете отсюда, опыты секретные, мы спецсредства испытываем. А я ему: за котов мне ответишь. Они породистые. По рыночной цене, гад, отвалишь. Зарплаты твоей не хватит. А он котов уже внес в протокол, Левому ввел какую-то секретную смесь, а Правому тоже какую-то дрянь для контроля, но не секретную. И протокол тоже секретный. То есть обоих засекретили, суки такие, в спецкотов превратили. Ночью спер я их и отволок обратно домой. Я-то там все ходы и выходы изучил, меня не поймаешь. Утром скандал: пропали секретные коты. Белохин - ко мне. Ты, говорит, мне хоть Левого разыщи, в нем смесь дюже секретная. Составили акт, фиктивный конечно, что два подопытных сдохли смертью храбрых, проведено их исследование, секретных веществ не обнаружено. Коты сожжены в кочегарке, а пепел развеян. Как у Геббельса. Мне тоже дали подписать. Акт теперь в секретном деле подшит. А эти дела, сам знаешь, хранятся вечно. Так, что теперь память о моих котах дойдет до потомков.

- Наливай, душа горит, - провозгласил Дерябин.

- Подожди, дело есть. Ты мне, помнишь, говорил о взрывпакетах, рыбу глушить?

- Ну?

- Есть они у тебя?

- А то. Я как никак у настоящих военных работаю, не то, что ты.

- Зато у моих спирт.

- Да... Это - вещь. Тут уж никуда, брат, не попрешь. Спирт он и в Африке спирт. Взрывпакетами жажду не утолишь. Можно конечно, мы и не такое хлебали, да ведь в воде не растворяются, шибко твердые. Химия, конечно, великое дело, особенно спиртовая. Кстати, а как твой скелет, неужто загнал? Или на спирт выменял? Слушай, устрой и мне, а? Походатайствуй перед учеными. На вес, один к одному: кило моих костей на кило ихнего спирта.

- Не нужны никому наши скелеты. Теперь совестью тоговать надо. Ну ладно не до шуток. Взрывпакеты требуются, просто позарез. Штук десять наскребешь? Хочу порыбачить, коты помирают, ухи просят.

- Четыре дам. Больше пока нет. Только, смотри, чтоб клешню не оторвало. Имей в виду - четыре секунды. И спьяну не советую: выпимши время длиннее кажется. Закон природы, учти.

- Обижаешь, Паша. Я, как никак бывший сапер, только этого никто не знает. И, дай Бог, чтоб не узнали. Тащи воду запивать. Наливаю.

Красильников вернулся в институт под вечер. Солнце уже село, закат был безмятежно чист. От КПП он прошел мимо склада серого длинного здания, похожего на барак, только без окон. Их заменяли вентилляционные форточки с вертикальными защитными прутьями. Иногда форточки запирались изнутри, но сегодня как раз были открыты. Это тоже было хорошим знаком: не надо бить стекла.

Любопытный от природы, Красильников не раз заглядывал в склад, когда там шла работа, и прекрасно представлял себе, где что хранится. У последней форточки стояли на деревянных подставках металлические бочки со спиртом, рядом на полках в десятилитровых бутылях - тоже спирт, а подальше в мелких склянках - эфир. У самой стены выстроились в ряд баллоны с кислородом и ещё с каким-то газом. Красильников представил себе, как все это блестит в полутьме и удовлетворенно потер руки. Сегодня он покажет этим химикам свой эксперимент. Я научу вас технике безопасности, разгильдяи, бормотал он, направляясь в виварий. Вы ещё не знаете, что такое старый сапер. Я разнесу весь ваш дьявольский курятник на мелкие детали. Я вам покажу, почем скелет дяди Вани.

Он прошел в помещение для животных, включил свет и наклонился к клетке. Маленький белый комок не шевелился. Красильников осторожно коснулся длинного кроличьего уха - холодное. Доконали, сволочи. Чужая жизнь копейка.

Он слегка приоткрыл дверь и прислушался. Баран мирно сопел у дальней стены, скорее всего спал.

Достав из каптерки свои ореховые удочки, Красильников выбрал две подлиннее, прошел в комнату и закрылся на ключ.

Перво-наперво надо подготовить заряды. Разделив пакеты по два, он обмотал каждую пару широким бинтом, а черные хвосты бикфордова шнура скрепил ниткой, чтобы загорелись от одной спички. На каждой связке - тоже из бинта - он сделал по петле, снял леску и аккуратно вбил у самого конца удилища гвоздик. Потом нацепил связки и примерился, как держатся пакеты. Держались нормально, удилище прогибалось, но не сильно. Теперь можно было и покурить. Он бросил адское снаряжение на кровать и достал сигарету.

В четыре утра Красильников оделся потеплее, вывел упиравшегося барана и привязал его к ручке двери. Баран смотрел на него укоризненно. Стой, Кузя, в обиду тебя не дам, глупое ты животное. Глупое и беззащитное. Уморят тебя ради любопытства эти зкспериментаторы и скажут: такова баранья жизнь. Селяви их за ногу.

Красильников открыл дверь и глубоко вдохнул. Ночной холод освежил голову. Военный городок спал, погруженный в темноту. Только на КПП горели два фонаря, да в клиническом корпусе светилось несколько окон, но их свет не достигал исследовательской зоны. Небо переливалось искрами звезд, млечного пути уже не было видно: над восточной стороной городка начинало светлеть. Все вокруг было таким спокойным и мирным, что его вдруг охватили сомнения, а надо ли?

Надо, Ваня, наконец решил он. Дальше терпеть невмоготу. Начнется утро и все пойдет попрежнему, и ему тогда всю последующую жизнь только и останется сожалеть об упущенной этой возможности.

Постепенно глаза привыкали, под ногами обозначилась узкая дорожка. Впереди чернели контуры очистного блока, трансформаторной подстанции и склада. За складом у самого спецкорпуса желтело ещё одно пятно электрического света - там должен был ходить часовой. Красильников мягким скользящим шагом двинулся к складу. Он вдруг снова прочувствовал себя солдатом, крепким, ловким и решительным. Руки налились силой, глаза напряглись, ноги обрели упругость. Он бесшумно приблизился к углу склада и выглянул на освещенную сторону, туда, где был вход и где обычно околачивался часовой. Часовой отсутствовал. У разгильдяев сейчас самый сон. И никакой бдительности. Сейчас мы им покажем, что такое устав караульной службы.

Красильников быстро метнулся обратно и остановился у последнего оконца. Главное, чтобы никто не заметил огонек, когда он будет поджигать бикфордов шнур, Он вытащил из мешка первую связку, нацепил её на конец удилища и, подняв к окну, примерил к решетке. Связка свободно проходила между прутьями. Он подцепил вторую связку, петля у неё была подлиннее и ещё раз примерил. Если действовать акуратно, связки одна за другой спокойно пройдут в проем. Красильников опустил удилище, снова осмотрелся и прислушался. Начинался самый серьезный момент. Сейчас он чиркнет спичкой, и дальше обратного хода нет. Если кто-то прибежит на огонек, придется догнивать век в камере с такими же решетками. Он наклонился, заслоняя огонь, чиркнул спичкой и один за другим подпалил оба хвоста. Бикфордов шнур загорелся кроваво красным угольком и угрожающе зашипел.

Четыре секунды, четыре секунды, стучало в голове. Он поднял удилище, быстро провел связки между прутьями и, подпрыгнув, с силой, как копье, толкнул его внутрь. Скользнув в оконце, удилище исчезло. За стеной раздался глухой удар и звон. В бутыли угодил, мелькнуло в голове, когда он мчался обратно. За спиной один за другим раздались два глухих, едва слышных отсюда взрыва. Он обернулся и увидел, что оконце, в которое он бросил пакеты, светится каким-то необыкновенным оранжевым светом. Все не как у людей, одно слово-химики.

Задыхаясь, он добежал до вивария, схватил вторую удочку, отвязал барана и погнал его в сторону КПП.

Одышка постепенно улеглась, и у ворот он уже спокойно сказал сонному, как ребенок, дежурному:

- Пойду половлю на зорьке. Заодно и барашек попасется.

- Давай, дед, - пробормотал солдат, тревожно вглядываясь в сторону склада. Красильников обернулся. Там, в самой темной части городка, словно включили люстру.

- Не заметил, что там? - голос дежурного стал хриплым от волнения.

- Может ученые чего жгут, - бросил Красильников, вытягивая упирающегося барана за КПП. Оказавшись на дороге, он огрел его несколько раз удилищем, веревка натянулась, баран побежал.

Набрав таким образом скорость, они свернули на тропу, ведущую в Чистые Ключи.

Утро было росным. Эх, надо было сапоги надеть, подумал он, промокну теперь. Где ещё выпадают такие росы, как у нас. Может и Россию-то назвали так из-за этого.

За спиной раздался взрыв. До баллонов с кислородом дошло, удовлетворенно подумал Красильников. Вот так, дорогие мои химики, доценты и кандидаты. Попробуйте теперь, пошевелите мозгой. Это вам не опыты ставить над невинными существами и не диссертации писать. Все не осилю, но хоть что-то взорву, малое, но удовольствие.

Над темным полем проступал восход, небо светлело, разгоралось. Справа сквозь сумерки чернел холм, за которым скрывалась деревня. Светло-розовый край неба наливался багровым свечением, оно растекалось в стороны, поднималось вверх. Напряжение красок достигло предела, в молчании восход замер, казалось, солнцу не хватит сил подняться.

Красильников поднял удочку и стал подниматься по склону. Баран послушно засеменил рядом.

Тем временем золотистый край солнца появился над просветленным горизонтом, и заспанное светило неуловимо медленно стало подниматься вверх, становясь все нестерпимее для глаз. Красильников зажмурился, представив, как бесшумно и стремительно летит в пространстве голубая Земля, обласканная солнечным теплом, прикованная спасительным притяжением.

Склад, как химическая горелка, полыхал ярким и чистым пламенем. Внутри рвались бочки со спиртом, озаряя окрестности укоризненными всполохами. Горючие химикалии - ацетон, эфир, масла - довели пламя до чудовищной температуры. Шифер на крыше стрелял винтовочными залпами. Рядом траурно и молчаливо чадили трансформаторная будка и очистной блок.

Пожарные команды, нештатная и успевшая прибыть штатная, оцепили зону пожара, не допуская никого к героическим поступкам. Ждали, когда огонь доберется до последних кислородных баллонов.

Кронов стоял за пожарной машиной, изредка поглядывая на огонь сквозь защитную маску и странное чувство не покидало его. В пламени гибли атрибуты их науки: яды и противоядия, дегазаторы и реактивы, агрессивные жидкости и консерванты. Выпустив прощальный шлейф дыма, занялись противогазы, защитные плащи и чулки. Ни один дегустатор в мире, не расшифровал бы кошмарный запах, доносящийся со стороны склада. Прощай наукоемкая химическая галантерея, порождение бессмысленной политики и послушной науки, подумал Кронов. Он бросил защитную маску на капот машины и сразу же услышал зычный голос Седлецкого:

- Держитесь с подветренной стороны! - кричал он кому-то. - Держитесь запада! Ветер с запада. Запада держитесь, оглохли что ли?

- Аполитичные лозунги бросаешь, начальник, - сказал Кронов, остановившись рядом.

- Как это? - не понял Седлецкий.

- Подумай.

- Тебе лишь бы зубоскалить.

- Не сердись. Шутка. Надоело мне вся эта канитель, Аркадий, на дембель хочется.

- Мне тоже. И место есть. Однако не спешу. Все там будем. Вольют нам теперь за этот костерчик.

Мимо пробежало несколько человек в серебристых комбинезонах.

- За что? Несчастный случай, стихия. Зато жертв нет, вот, что главное. Можно даже представлять к награде. Все героически потухло, а убытки Мазанову, сам понимаешь, свояк всегда спишет. Так что, все окей. Но меня это уже не волнует. Подаю рапорт, - Кронов повернулся и направился вглубь территории.

К десяти утра пожар утих. Исследовательская зона представляла собой мрачную картину: четыре приземистых, выгоревших дотла бетонных остова, черные от копоти, вокруг них-выжженная земля и обуглившийся кустарник. Спецкорпус - в грязно зеленых и серых пятнах, будто в маскировочной раскраске, с оплавленными стеклами, обуглившимися входными дверями.

Погода испортилась: небо налилось тяжелыми тучами, похолодало, воздух пропитался сыростью.

Кронов, чертыхаясь и проклиная свою медлительность с увольнением, обошел пожарище, словно ещё раз хотел в чем-то убедится, и направился к себе. Кадровики правы, думал он, со службой, как с надоевшим приятелем, надо расставаться во-время. Сразу, не медля. За поздравлениями и юбилейными застольями размагнитился, не послушался внутреннего голоса. Неделя промедления и пожалуйста - пожар. Ждать больше нельзя, точка. Вчера было рано, завтра может стать поздно. Как у большевиков. Разоружаюсь.

Никого не встретив, он миновал коридор управления, вошел в кабинет, присел за стол и нацепил очки. В верхнем ящике лежал написанный ещё в пятницу рапорт. "В связи с достижением установленного срока службы пятьдесят лет прошу уволить меня по возрасту в запас". Кронов поставил дату, расписался и откинулся к спинке стула.

За полуоткрытым окном зашуршал по листве дождь.

Дверь без стука распахнулась и влетел, сверкая глазами, возбужденный Деревянов.

- Все-таки, как думаешь, почему загорелось? - он достал сигарету.

- Самовозгорание. Склад на все это не расчитан. А снабженцы, они же запасливые, сложили впрок все, что и можно и нельзя. В химии они не очень-то разбираются. Могла не выдержать вентилляция. Что-то испарилось, что-то с чем-то соединилось. Малейшая искра, ну и рвануло. Так бывает. Иногда. Знаешь, как в песне: если кто-то кое-где у нас порой...

- А не поджог?

- Дела не меняет. Нельзя столько всякой дряни держать в одном месте.

- А может электропроводка? - предположил Деревянов.

- Не гадай, лучше всего - самовозгорание. Прекрасный термин кто-то придумал. А вообще, меня в данный момент больше волнует вот это. - Кронов подвинул ему рапорт, приступаю к личному разоружению. Обвальному, как говорят реформаторы.

- Деревянов отодвинул бумагу подальше от глаз и начал медленно разбирать написанное.

- Ты что, с ума сошел? - наконец сказал он. - Это знаешь как могут сейчас расценить, в свете пожара? Бросаешь нас в самый тяжелый момент. Момент неудачный, повремени. Ну что тебе стоит, месяц раньше, месяц позже, не все ли равно, если за плечами двадцать семь лет?

- А если человек в этот момент заболел? Ну хотя бы душевно. ? Я давно предупреждал, что буду увольняться, ты что, первый раз слышишь? И Мазанов прекрасно знает. Да он и рад будет, разные мы люди. Кроме того, на меня можно кое-что свалить, как это у нас обычно делается: самоустранился, не проконт ролировал, ну и так далее. За что и уволен. Видишь, я только неделю лишнюю прослужил, и вот что получилось. Нет, надо уходить, нюхом чую. Сама судьба против моей службы. Неизвестно, что будет ещё через неделю. А вдруг землятрясение или государственный переворот? Попробуй тогда уволься.

- Типун тебе на язык, какой ещё переворот? - Деревянов вскочил со стула. - Смотри, накаркаешь! Пойдем, Мазанов вызывает, он весь в трансе. Из Москвы идут какие-то странные команды, требуют докладов о боеготовности, об укомплектованности. В общем, неразбериха. Я понимаю, у тебя на него аллергия. Но ты же у нас вроде начальника штаба, давай выручай.

- Вот видишь? - Кронов поднялся.

Мазанов пребывал в возбужденном состоянии и было от чего: с шести утра на узел связи и по его городскому телефону начали поступать какие-то непонятные команды, а Барабанов, как в воду канул, ни дома, ни на даче никто не снимал трубку.

Мазанов жестом пригласил всех к столу и придвинул Кронову папку с шифрограмами:

- Вот полюбуйтесь, Роман Николаевич. Штаб требует одно, Московский округ - другое, начальник гарнизона - третье.

- Одну минуту, я только почитаю, - Кронов подвинул к себе папку, взамен протянув свой рапорт об увольнении.

Он не спеша перелистал бумаги, снял очки и посмотрел на Мазанова. От его неторопливых движений, рассудительного голоса и небесно-голубых глаз веяло домашним спокойствием.

- Так это же прекрасно, Юрий Степанович! Если бы у вас была одна команда, тогда другое дело. А когда их много, можно не выполнять ни одной, или любую на выбор, какая больше понравится. Вы ещё не вросли в специфику нашей работы: здесь огромное количество начальников, как слонов в заповеднике. В районе Москвы их и не отстреливают, и на пенсию не отправляют.

Мазанов отодвинул в сторону рапорт Кронова, будто шутливую записку:

- Надеюсь это не всерьез?

- Слушай, Роман, - вмешался Деревянов. - Да забери ты свою бумагу, ну не время сейчас.

- У нас для личных дел всегда нет времени. Живем, как на вулкане.

- Сходишь в отпуск, отдохнешь, снова вкус к службе появиться. Ты просто устал, к сожалению.

- Вкус к службе? Смеешься, Сергей Палыч?

- Хочешь новую жизнь начать? Поздно. Для нас уже все поздно, к сожалению. Но надо как-то дослужить, боле-мене достойно.

- Новую жизнь начать никогда не поздно, даже перед самым финишем.

- Подождите, подождите. Может я чем обидел, или что не так у нас вышло, - тон у Мазанова был самый задушевный.

- Нет у меня никаких обид. Что я мальчик? За службу мало ли что было. Просто у меня другие планы. Могу я на старости лет, наконец, зажить по-своему? Подписывайте рапорт. А ответ на шифротелеграммы я вам в момент составлю. Ну как, бумагу на бумагу, вы - мне, я - вам, а, Юрий Степанович? Я на радостях такой текст подготовлю - до конца столетия разбираться будут. И вас в покое оставят. И ваши научные овцы будут целы, и штабные волки сыты. Ну так что-договорились или нет?

Мазанов повременил секунду и утвердительно кивнул головой.

Глава 13. ЗАПРЕЩЕННЫЙ ПРИЕМ

Мария Петровна вздрогнула от пронзительного телефонного звонка. Так истошно могла сигналить только военная связь. Она посмотрела на часы: десять утра, и сняла трубку.

- Где Григорий Иванович? - голос Мазанова был настолько растерянным, что она его не сразу узнала.

- Юрий Степанович, во-первых, доброе утро.

- Извините, Мария Петровна. У нас здесь небольшое чэпэ. Мне срочно нужен Григорий Иванович.

- Он будет только к вечеру, приедет на ужин, прямо с аэродрома. А что случилось?

- У нас был пожар. Сейчас уже потушили. Пострадавших, к счастью нет. Повреждено спецотделение, сгорели склад, очистной блок, виварий и, самое неприятное - трансформаторная подстанция. Электроэнергии нет, узел связи перевели на аварийное питание, все остальное пока без света. В общем, кошмар.

- Юрий Степанович, дорогой, пора бы уж и привыкнуть: в армии каждый год что-то взрывается или горит, это входит в графу расходов. Во всем мире так. Главное, чтобы не было пострадавших. Отстроят заново. А вам ещё и медаль "За отвагу на пожаре" кому-нибудь дадут. Могу походатайствовать.

- Мария Петровна, дорогая, мне не до шуток. Срывается колоссальное, можно сказатьгосударственное дело. Я даже не знаю, как Григорию Ивановичу докладывать.

- Как это случилось ?

- Наверно электропроводка. Замыкание где-то на складе. А там - горючие жидкости, баллоны с кислородом. Все начало рваться. Пришлось просто оцепить и ждать, когда все прогорит. Спецкорпус выведен из строя, окон практически нет. Все в копоти. Григорий Иванович будет вне себя: именно спецкорпус и нужен больше всего. Как назло, в самый, можно сказать, исторический момент. Если бы не проводка, можно подумать - вредительство. Вы бы как-нибудь смягчили это дело, а?

- Да уж Григорий Иванович не похвалит. Постараюсь смягчить. - Мария Петровна говорила медленно, а сама думала о своем.

- А что, сигнал уже поступил? - она сказала это уверенным тоном, но Мазанов вдруг замолчал.

- Да я в курсе, Юрий Степанович. Просто уточняю, если Григорий Иванович спросит.

- Да, сигнал готовности поступил. Пациентов могут направить уже завтра-послезавтра, представляете? А у нас спецкорпус выведен из строя.

- Ладно, обещаю помочь. Мой вам совет: не дожидаясь Григория Ивановича, доложите во все инстанции, что занимаетесь ликвидацией последствий пожара и других задач выполнять не можете. Выходите из игры, Юра.

- Без решения Григория Ивановича не могу.

- Другого выхода нет, и лучше предупредить заранее.

- Спасибо, подумаю. Так я надеюсь на вас, Мария Петровна, - он повесил трубку.

Успешные дела с пожаров не начинаются, подумала она. Это сигнал, это предупреждение ей свыше. Случайно таких совпадений не бывает, сама судьба дает знак, предоставляет возможность.

Она спустилась вниз и включила свет. В бильярдной было прохладно. Она обошла огромный зеленый стол и присела на диван. У камина лежала связка сухих березовых поленьев, остро пахло берестой. Поужинаем здесь, решила она.

Дверь, от которой начиналась лестница цокольного этажа, запиралась изнутри и снаружи. Мария Петровна осмотрела замок и осталась довольна. Она поднялась наверх и через кухню прошла в сад. Вид кудрявых яблонь, мирно спящий в траве Букан окончательно успокоили её. Она заглянула в гараж и проверила канистры: обе были полны. Молодец, Дронин, подумала она, заправил все, что можно.

Григорий Иванович приехал в семь вечера.

- Только что с самолета. Никто не звонил? - Григорий Иванович рассеяно чмокнул её в щеку.

- Нет, - Мария Петровна внимательно посмотрела ему в глаза. Как дела?

- Потом, потом, - он сбросил китель и прошел в ванну.

Пока он мылся и переодевался, Мария Петровна вышла из калитки. Водитель служебной "Волги", худой, мрачноватого вида мужчина, развалившись на сиденье читал газету. Увидев Марию Петровну, он бросил газету и подчеркнуто дисциплинированным тоном сказал:

- Здравия желаю, Мария Петровна.

- Здрасте, Герман Михайлович. Вам сюрприз: можете ехать в Москву. Григорий Иванович остается.

- Так он же просил подождать. Вроде ехать собирался.

- Передумал. А вы, разве против?

- Да ради Бога. Спасибо. Ничего не передавал больше?

- Нет, завтра утром позвонит диспетчеру. Устал он, просил не беспокоить.

- Я думаю. В таком возрасте так работать. Не позавидуешь. Детям своим зареку: хоть сапером-мины разряжать, только не заммминистром обороны. Дурная работа, извините.

- Вы абсолютно правы. До свидания, - Мария Петровна повернулась и уже во дворе услышала шум отъезжающей машины. Мосты были сожжены. Только бы он сейчас не позвонил из кабины по радиотелефону, подумала она.

- Куда он? - кивнул головой Григорий Иванович.

- На полигон заправиться. Скоро вернется.

Мария Петровна спустилась в кладовку: эдесь у самого угла дома в полу был лючок, в который выходила труба с телефонным кабелем. Она нащупала рукой пластмассовую крышку с тремя разъемами - для городской, дальной и местной связи, - и потянув на себя, один за другим разъединмила контакты. Потом закрыла лючок, вернулась в кухню и присев к столу напротив Григория Ивановича, заглянула ему в глаза.

- Ты что так смотришь? - он поднял брови.

- Я устала, Гриша, морально устала. Не сплю, предчувствия какие-то.

- Давай-ка лучше перекусим, - помедлив, предложил он.

- Я накрою в биллиардной. Камин затопим. Посидим, хочется побыть с тобой, успокоиться. Ты совсем не бываешь дома.

- Хорошо, - сдался Григорий Иванович.

- Окрошку будешь?

- Давай.

- Тогда бери с плиты кастрюлю, спускайся вниз и разжигай камин. А я принесу все остальное.

- Я только позвоню.

- Да, Гриша, я забыла тебе сказать, что-то с телефонной линией.

- Что за черт, никогда такого не было. Дожили, доруководили. Хотел передохнуть, теперь придется ехать. Кругом бардак, - он возмущенно повел мощными плечами и захватив белую кастрюлю с окрошкой, все так же ворча пошел в биллиардную.

Береста в камине вспыхнула сразу, затрещал огонь. Пока Мария Петровна накрывала стол, он молча смотрел, как языки пламени охватывают сухие чурки. По комнате расползался легкий запах дыма. Поставив на стол сковороду с жареным молодым картофелем, она присела рядом с Григорием Ивановичем.

- Тебе обязательно ехать сегодня? Так не хочется тебя отпускать. Ты меня перестал любить. Совсем забыл меня. Забросил. Старушка, да?

- Это я - дед. А ты - молодчина.

- Ах Гриша, много ли нам осталось? Жизнь уходит. Если бы сейчас позвонила наша дочь и спросила бы совет, всего в несколько слов, но годный на все случаи жизни, знаешь что я бы сказала ей? Я бы сказала: помни, каждую минуту помни-жизнь наша ужасно коротка. Жизнь так коротка Гриша! И если в ней и есть хоть какой-то смысл, то он-в любви и во всем, что с ней связано-в семье, детях. Мы с тобой ещё не очень старые, но и не молодые, конечно. Наша жизнь особенно коротка, просто катастрофически.

- Наверно, стар я становлюсь для любви.

- А для политики не стар? Мне иногда кажется, что между нами вторгается что-то чужое, ледяное, разъединяющее нас. Враждебное нам. Я это чувствую, во мне словно поселилось что-то тревожное, пугающее. Милый мой, только любви все возрасты покорны. Тем она и чудесна. Всему остальному есть предел. Оставьте вы все молодым, только умным. Непуганным и непоротым. Пусть они строят будущее, как хотят. Не ссорьте их. Наше время ушло, Гришенька, милый, очнись ты. Угомонись. Всем вам - пятидесятникам, шестидесятникам и прочим десятникам - все надо было делать в свое время. Мы - пропащее поколение. Отравленное болтологией.

- Политик, как врач: чем старше, тем мудрее, - Григорий Иванович, озадаченный словами супруги, принялся за окрошку.

- Не сравнивай их, дорогой мой. Хороший врач помогает естественным силам, а эти твои новые друзья только портят человеческую природу. Они мне глубоко противны. Если человеку не морочить голову, он будет вести себя нормально: мать будет думать о детях, мужчины о женщинах, дети о родителях. И тогда станет больше любви на земле, и все станет на свои места. А твои политиканы всех перессорили. И это не от глупости, тут расчет есть: легче держаться у кормушки, пока люди дерутся, даже можно судьей им стать. Когда я слышу все эти звуки, что они издают, весь этот бред, мне иногда кажется, а не отбирает ли их на нашу голову какой-то лукавый бес, какая-то космическая сила. И главное, все обещают. Удобная у нас страна для обещаний. В случае чего, всегда можно отговориться, ссылаясь на её масштабы.

- Да что это сегодня на тебя нашло, мать?

- Я случайно встретила Семигорова, и он мне кое на что глаза открыл.

- Нашла кого слушать: оказался за бортом, вот и брюзжит. Он никогда ни во что не верил. Циник. Есть же святые понятия - страна, государство.

- Святые? Для кого? Для них? Не смеши. Пришли мне какой-нибудь прибор, какой-нибудь дальномер, чтобы можно было рассмотреть в них хоть что-то, напоминающее нравственность.

- Маша, - он смотрел на неё удивленно. Хватит причитать.

- Гриша, неужели ты не понял, что я все знаю и хочу остановить тебя? Они тебя просто втянули. Облапошили, одурманили словами, не словами даже, а своими идиотскими лозунгами. Они же других слов не знают. Кому, какому нормальному человеку они нужны, все эти их заклинания? Я же знаю, почему ты мотаешься по военным округам. И дело не в сокращении войск. Я ведь говорила не только с Семигоровым. Я случайно слышала тот ваш телефонный разговор. Я узнала тот голос. Помнишь он звонил прямо сюда, на дачу? Извини, просто нечаянно подняла трубку. Результат определяют люди, а не лозунги. С этими мужиками любой замысел обречен, даже хороший - им просто никто не поверит, Гриша. У них же все на лбу написано, на сытых физиономиях. Да неужели ты им веришь, им, с этакими-то рожами? Они же у нас все время на глазах, мы-то им цену знаем. Да неужели я стала бы отговаривать тебя, если бы это было не так? Да я бы тебя благословила!

- Значит, ты-в курсе. Тем более обидно. Боевая подруга называется. Вместо поддержки. Государство, армия - все разваливается. А наши политики...

- Жизнь и без политики прекрасна. Человеку нужны добро, музыка, цветы, красота, просто любовь, обычная, а не политическая. Ему нужно просто жить и работать, а не бороться и не строить без конца то социализм, то капитализм. Неужели это так трудно - дать людям возможность просто нормально жить? !

- Скажи, ты боялась со мной, когда мы, помнишь, давным-давно, ходили по паркам и всяким забегаловкам?

- Нет, что ты, никогда.

- Потому что во мне больше центнера мускулов, а вот этим, - Кронов потряс в воздухе кулаком, - я могу разнести вдребезки твой дубовый шкаф. И государство должно быть сильным, чтобы никого не бояться.

- Главное, умным, Гриша, - добавила Мария Петровна, - если дело ведется умно, врагов не будет.

- Наш ум-в силе. Чтобы не иметь врагов, надо быть сильным. Поэтому-то за державу и обидно. История нам не простит. Прошлое не отменишь газетой. Мы то знаем, как были сильны. А теперь? Мощнейшую державу мира, противовес любым экстремистам превратили черт знает во что. Нас даже мелочь всякая перестала бояться!

- Ну конечно, для них это опасно. Потому что армия у них единственный аргумент во всех делах. Сила есть, ума не надо. Нормальные люди головой должны работать, а не кулаками махать. Конечно под прикрытием такой армады можно и маразмом щеголять. Кому нужны все эти мегатонны? Мне что ли? Только политиканам, чтобы меньше думать, да тщеславие свое щекотать. Их-то, как раз и надо разоружить, всем только спокойнее будет. Может тогда и научаться думать, как нормальные люди. Да все, наконец, вздохнут с облегчением, если у всей этой гвардии будет нечем открыть стрельбу. За детей спокойней будет.

- В политике особые мерки, не бабьи, - наконец пришел в себя Григорий Иванович. - Народ привык к порядку. Он сам его просит! И мы его наведем. А победителей не судят.

- Зато судят побежденных, Гриша. И очень несправедливо всегда судят. Потребуются козлы отпущения, а ты очень подходишь на эту роль" честный, храбрый, наивный. Запевалы, как всегда, уйдут в сторону. Я умоляю тебя, оставь их. Ты немолодой уже, ты сделал все, что мог. И здоровье не то, можешь ведь и заболеть, правда? Вызови врача. Гипертонический криз и - дело с концом.

- Издеваешься?

- Верочка Саблина поделилась, что её Петру тоже предлагали участвовать. Но он-то умный человек: он конечно отказываться не стал, но сразу залег в госпиталь с дизентерией, в тот же день.

- Ты соображаешь вообще, что ты говоришь? Как я могу подвести людей? Ты что, меня не знаешь? Да и поздно, - он посмотрел на часы. - Я уже не могу уклониться. От меня зависит слишком многое.

- К сожалению, я не умею лить слезы, не дал Бог такой способности. А жаль: говорят, полководцы падки на женские слезы. И все-таки, я тебя умоляю, оставь это дело. Брось, Гриша. Хочешь, я упаду перед тобой на колени?

- Поздно, Машенька, поздно. Прекрати, не рви душу, и так тошно, - он тяжело вздохнул.

- Ладно. Прости. Не можешь, значит не можешь. Значит судьба. Одна я все время, просто поговорить не с кем. Мысли всякие приходят в голову. О чем только не передумаешь одна. Вот и высказалась. Теперь даже легче стало. Будь, что будет. Не сердись, - примирительно сказала она, - давай выпьем посошок на дорожку. За удачу.

- Не могу, Маша, - он заколебался, обрадованный, что она, наконец, замолчала.

- "Русский бальзам"? Даже смешно. Такое дело и не обмыть. Плохая примета.

- Ну ладно, если бальзам. Уговорила. Неси по рюмочке.

Мария Петровна поднялась в кухню, достала рюмки и початую бутылку "Русского бальзама". Над столом висел расписанный яркими петухами деревянный шкафчик с медикаментами. Она отыскала нужный пакетик, достала пузырек темного стекла и налила в одну из рюмок столовую ложку бесцветной жидкости. Потом заполнила рюмки бальзамом, неумело перекрестилась и прошептала:

- Господи, прости меня. Я всего лишь женщина. Любовь - мое единственное оправдание. У меня нет другого выхода.

Григорий Иванович задумчиво смотрел на огонь. Он принял наполненную рюмку, коснулся ею рюмки Марии Петровны, и мастерски опрокинул напиток в рот:

- За удачу.

- Господи, прости, - снова подумала она и залпом выпила.

Григорий Иванович, довольный, что жена перестала излагать свою политическиую платформу, снова принялся за окрошку.

- Ты что будешь, чай или кофе? Я схожу, приготовлю, - она поднялась и взяла поднос.

- Лучше кофе, - Григорий Иванович подошел к камину и короткой увесистой кочергой стал ворошить угли.

- Когда минут через пятнадцать она вошла в биллиардную, Григорий Иванович по-стариковски дремал на диване.

- Возьми подушку, передохни немного, - она говорила мягко, без настойчивости.

- Когда придет машина, разбудишь, - он повернулся на бок и сомкнул внезапно отяжелевшие веки.

- Конечно, конечно, - она посмотрела на часы.

Вот и пригодились капельки. Двенадцать часов гарантированного сна, как уверял её когда-то главный невропатолог.

Она осторожно проверила у него пульс, поднялась и остановилась у зеркала. Что же она натворила, то ли отвела беду, то ли ли накликала новую?

Ей стало нестерпимо жалко и Гришу, и себя и почему-то маленькую внучку Катю. Она смотрела в зеркало, как стекают по лицу слезы, как заливают они губы и подбородок, как блестят от них щеки и постепенно успокаивалась. И вместе с успокоением, почувствовала, как пробуждается в ней предчувствие удачи.

Она вытерла слезы и повернулась к спящему мужу. Он был для неё все тем же большим и милым капитаном. Таким же неосторожным, доверчивым и беззащитным. Для того она и встретилась ему в жизни, чтобы однажды, вот так, как сегодня, уберечь. Ах, мужички, мужички, всем вам надо проспаться, как следует. Проспаться, а потом встать и начать нормальную жизнь. Или писать мемуары о том, какие вы были хорошие. Говорить, да писать у вас лучше получается, чем делать. Спи малыш, мама о тебе позаботится. В спички она тебе больше играть не даст. Поиграл и хватит. Процесс куда приятнее, чем результат. Завтра, когда ты очнешься, ты ещё скажешь мне спасибо. Все эти петухи, ни на что, кроме политики не способны. Тебе они не компания, ты у меня - орел.

Она достала с полки альбом и нашла в нем цветную фотографию внучки. Катя была снята крупным планом, среди темной зелени её золотистое личико сияло необыкновенным светом.

В начале альбома был вклеен и собственный портрет Марии Петровны, сделанный лет тридцать пять назад в детском саду. Она поставила их рядом и подумала, что это настоящее чудо: Катька была разительно похожа на нее, природа почти через полвека повторила себя и воспроизвела знакомые черты.

Она подумала, что в ежеминутной суете, в повседневных хлопотах, в торопливом ритме забываются и смысл жизни, и её - такие простые - истины. Забывается, что без любви, которая все связывает, без её энергии и притяжения начинается распад. Она замерла, пораженная мыслью о постоянстве этой таинственной силы. Силы, толкающей людей друг к другу и делающей хрупкую жизнь вечной и могучей, как сама вселенная. Силы, стоящей над войнами и болезнями, над техническим прогрессом и химией, над диктатурами и демократиями, над житейскими склоками и государственными переворотами. Ее Катька вырастет и через полвека у неё появится своя внучка и она будет похожа на неё - Марию Петровну. Будет похожа - таков великий закон природы. И будет так же любить кого-то. И не будет этому конца.

Мария Петровна окончательно успокоилась и закрыла альбом. В кладовке она включила телефон дальней связи и тут же услышала его пронзительный голос в спальне. Она быстро поднялась наверх и сняла трубку. Это был Мазанов:

- Наконец-то, - облегченно воскликнул он, - связь восстановлена. Мария Петровна, Григорий Иванович прибыл? Мне надо с ним срочно поговорить.

Сейчас я тебя обрадую, подумала она.

- Боюсь, что срочно не получится. . . Ты один?

- Да.

- Перезвони мне по городскому телефону.

- А что случилось? Мария Петровна, вы меня пугаете. . . - голос его тревожно осип.

- Да ничего особенного, просто по дальней плохо слышно. - Она усмехнулась и добавила про себя: и много лишних ушей.

Через минуту зазвонил городской телефон.

- Так что случилось, Мария Петровна?

- Григорий Иванович заболел.

- Как? Что с ним?

- Наверно, твой пожар его доконал. Как только я сказала, он побледнел и ему стало плохо. Сейчас ему чуть-чуть получше, но во всех этих, - она нажала на слово "этих", - мероприятиях он участвовать не сможет. - Голос у неё стал твердый и официальный.

- Я сейчас приеду.

- А вот этого не надо.

- Но хотя бы переговорить с ним.

- Это невозможно.

- Что же мне делать?

- Запиши телефонограмму, сейчас продиктую, и передай её оперативному дежурному в Москву. Тогда и поймешь, что делать.

- Ладно, я записываю.

- Заместитель министра обороны Барабанов в связи с тяжестью состояния находится на даче. Диагноз: гипертонический криз. Оказана неотложная помощь. В настоящее время опасности для жизни нет. Нуждается в длительном лечении. Все. И свою подпись.

- Как же так... Это настоящая катастрофа.

- Пока я с ним, никакой катастрофы не будет.

- Мне звонят какие-то люди... Называют пароль. Но я их не знаю, я же не могу подчиняться по телефону. . .

- Послушай, дорогой Юрий Степанович, хватит нервничать. Кто из нас офицер, а кто баба, ты или я? Отвечай, что он тяжело болен, с каждым может случиться. И что это за мероприятие такое, что нельзя обойтись без одного человека? Тоже мне, организаторы... В общем, придумай что-нибудь. Ты целым научным институтом командуешь.

- Постараюсь. Может быть нужна все-таки какая-то помощь? Я пришлю Татьяну.

- Пока не надо. Если потребуется, я обращусь. Привет ей и Марине. Скоро увидимся. Не делай глупостей, береги себя, - она положила трубку, отключила телефоны и снова прошла в биллиардную, где безмятежно посапывал один из самых воинственных армейских генералов.

Так в семейном кругу тихо и без потерь завершилась операция "Мария".