"Сердце на двоих" - читать интересную книгу автора (Стаффорд Ли)

Глава 2

Человек, представившийся как иль Монтеро, но бывший, по мнению Корделии, самим Гилланом Морнингтоном, являл странную смесь национальных особенностей своих родителей. И дело было не только во внешности: глаза его были темпы, тогда как волосы имели каштановый оттенок, часто встречающийся во всех уголках Англии. Важно то, что само выражение его лица, словно хамелеон, постоянно менялось, так что он то напоминал англичанина, то тут же выглядел, как истый испанец.

Корделия вежливо улыбнулась.

— Давайте установим истину, — сказала она твердо. — Как бы вы ни называли себя в настоящий момент, вы — Гиллан Морнингтон, не так ли?

Выражение злобы, возникшее на его лице, было тем более странным, что он оставался холоден.

— Я всегда называл себя Гилем Монтеро, и у меня нет оснований менять свое имя, — проговорил он ледяным голосом. — Имя моей матери — Монтеро, и я горжусь им. Что до другого имени, которое вы называете, что ж, я признаю, что имею право его носить, если захочу. Но я не желаю.

Он сделал пару шагов и остановился, пес снова распластался у его ног. Корделия отметила, что его нельзя назвать крупным мужчиной, однако он выглядел невероятно собранным и сильным, похоже, что мускулы его подобны стальным канатам. Она ожидала увидеть плейбоя и дамского угодника, но единственным намеком на это была тонкая, изломанная чувственная линия рта под прямым массивным носом.

— Итак, вы знаете, кто я таков и что этот дом принадлежит мне, — продолжал он, и под его по-прежнему холодной маской промелькнула усмешка. — Это дает вам явное преимущество, ибо я не имею понятия о том, кто вы и почему вы здесь. Надеюсь, я не буду нескромным, если попрошу просветить меня на этот счет?

— Я Корделия Харрис, — представилась она. Несмотря на легкий сарказм собеседника, она решила проявить вежливость и протянуть ему руку, которую он после секундного колебания пожал. Его рукопожатие было крепким, а кожа бронзовой от загара. Всем своим видом он являл здоровое естество, однако в глазах его таилась грустная задумчивость.

— Мое имя вам, конечно же, ничего не говорит, — продолжала она. — Я приехала по поручению юридической фирмы "Фолкнер и Пенфолд" из Херфорда.

Она увидела, как его глаза сразу же сузились, и вдруг испугалась того, что ей предстояло ему сообщить. Корделии никогда прежде не приходилось передавать кому-либо известие о кончине близкого человека. И почему она раньше не подумала об этом, когда вдруг решила ехать сюда.

Она вспомнила, с какой спокойной грустью и сочувствием сообщила ей о кончине отца медсестра. Никто не смог бы сделать этого более деликатно, но разве это смягчило удар?.. И вообще, может ли что-нибудь дать облегчение в подобном случае?

— Мне очень трудно сообщить об этом, — она заставляла себя говорить. — Я скажу вам сразу все напрямик. Ваш отец лорд Морнингтон недавно скончался. Мне очень жаль.

Его лицо осталось бесстрастным.

— Вы соболезнуете мне? Совершенно напрасно, — в голосе его зазвучали едкие ноты. — Если вы полагали, что я расстроюсь, то мне придется разочаровать вас. Я не видел своего отца и ничего не слышал о нем с пяти лет, так что с трудом могу его вспомнить. Вряд ли вам стоило добираться сюда, чтобы извещать меня об этом. Но, так или иначе, благодарю вас за хлопоты.

Она поняла, что он собирается закончить разговор и удалиться. Закрыв дверь в свой дом перед ее носом.

— Но это еще не все, — почти прокричала она. — Мне надо сказать вам, что вы его законный наследник. Теперь вы лорд Морнингтон.

Гиль Монтеро резко взглянул на нее, и вдруг на его лице появилось выражение невероятной веселости, которую он еле сдерживал. Наконец он не выдержал и, упав на ворота, разразился громким хохотом, так что слезы выступили у него на глазах.

Корделия была потрясена и возмущена его реакцией. Разве можно известие о чьей-либо смерти воспринимать столь цинично? Что за бессердечие и… бесчувствие!

Наконец он выпрямился и взял себя в руки, хотя в глазах его продолжали вспыхивать искорки смеха, а уголки чувственного рта кривились в усмешке.

— Ну, а теперь вы сообщили мне все? — спросил он ледяным голосом.

— О да, теперь все.

Неужели он издевается надо мною потому, что я нахожу его веселость, неуместной, спрашивала себя Корделия. Но тут опять заговорил Гиль:

— Послушайте, поймите меня правильно. Я смеялся не над известием о смерти. Мне довелось слышать, что отец вторично женился и у него семья, которой я искренне сочувствую. Но его смерть потеря для них, а не для меня. С моей же стороны было бы ханжеством изображать горе в связи с кончиной человека, которого я практически не знал, который бросил меня, когда я был маленьким ребенком. Ну а мысль о том, что я стану лордом Морнингтоном, нелепа сверх всякой меры. Скажите им, чтобы они отдали этот титул следующему по старшинству. Ведь у его второй жены есть сын?

— Есть, но у него нет прав на это, — возразила Корделия. — Собственность вашего покойного отца — майорат, то есть она может переходить лишь от старшего сына к старшему сыну. Так что она переходит к вам.

Минуту назад он казался ей таким же стопроцентным англичанином, как и она сама, но теперь на его лице вновь проступили суровые испанские черты, глаза стали непроницаемыми, скрывающими любое чувство от постороннего взгляда, губы плотно сжались. Ей вдруг пришло в голову, что новость на самом деле задела его, только он не хочет этого показать. С минуту он выдерживал паузу, и, уважая его молчание, Корделия тоже ничего не говорила. Затем он зевнул и небрежно бросил:

— Вы бы лучше вошли в дом. С моей стороны было не слишком вежливо держать вас здесь на солнцепеке.

Он открыл перед ней ворота пошире и, перехватив ее нервный взгляд, брошенный на собаку, сказал:

— Не беспокойтесь о Пелайо. Если я приглашаю человека в дом, он понимает, что с этим человеком все в порядке. Он доверяет моему мнению.

— Как вы зовете собаку? Пел…?

— Пелайо. Он назван так в честь христианского полководца, который разгромил мавров в битве при Ковадонге в 722 году. Кстати, Ковадонга находится неподалеку отсюда.

В голосе его сквозила нежность, однако, заметив, что лицо Корделии продолжает выражать сомнение, он с нескрываемым изумлением спросил:

— Вы не любите собак?

— Я так не сказала бы. Просто мне никогда не приходилось иметь с ними дела. В Херфорде я снимаю квартиру, так что, сами понимаете, я не могу позволить себе завести собаку.

Чтобы показать, что у нее нет неприязни к собачьему племени, Корделия, идя вслед за Гилем Монтеро в его дом, осторожно провела рукой по теплой коричневой шерсти Пелайо и, поскольку тот не выразил неудовольствия, поняла, что пес не возражает против ее присутствия.

Стены дома были сложены из массивных камней, отчего внутри царил холод. В глаза бросался большой камин, и Корделия подумала, что эти же стены будут надежно удерживать тепло зимой, когда снег покроет окрестные горы. Пол в доме тоже был каменным, но кое-где его покрывали цветастые вязаные ковры. Мебель отличалась деревенской простотой и некоторой мрачностью. Солнце сквозь окно освещало мягким красным светом диван, цветы в напольной вазе, синие и белые горшки на старом шкафу.

В центре комнаты возвышался массивный стол с разбросанными по нему открытыми книгами, картами, документами. Корделия поняла, что своим приходом она оторвала хозяина дома от работы. Тем временем Гиль Монтеро пододвинул ей стул, достал графин вина и налил ей бокал, как бы вспомнив вдруг об испанской традиции гостеприимства. Через открытую дверь в противоположном конце комнаты Корделия увидела огород, засаженный салатом, кабачками, фасолью и множеством разнообразных цветов. В загоне суетились цыплята, а на тропинке пятнистая кошка энергично вылизывала целый выводок котят. Все здесь свидетельствовало об устоявшейся, полной надежности и спокойствия жизни. Неужели об этом человеке говорила Мерче Рамирес? Пока Корделия терялась в догадках, хозяин дома разглядывал ее с плохо скрываемым любопытством и недоверием.

— Извините меня, что я вас так изучаю, — сказал он, — но мне как-то с трудом верится в то, что вы действительно адвокат.

— А я и не адвокат, — ответила она живо, не желая, чтобы у него сложилось ложное впечатление о ней. — Строго говоря, у меня нет никакого официального поручения. Я просто друг Брюса Пенфолда, одного из совладельцев юридической фирмы. К сожалению, Брюс сегодня утром разболелся, и я взяла это дело на себя.

Раскрыв свою объемистую сумку, она достала из нее длинный конверт и вручила его Монтеро. Он же швырнул конверт на стол, не распечатав его.

— А где же сейчас находится сам сеньор Пенфолд? — спросил он.

— Я же сказала: ему нездоровится. А иначе он приехал бы сам. Сейчас он в Хосталь де ла Коста. Да вы знаете, это в Кастро Урдиалес. Там мы остановились на ночлег, — Корделия запиналась, смущенная резкостью вопроса. Неужели он не верит всему, что я говорю? Но она тут же контратаковала:

— Это был единственный адрес, который удалось установить фирме. Ну, а потом уже сеньора Рамирес, которую вы, вероятно, знаете, направила нас сюда.

Она рассчитывала смутить его, но вместо этого ленивая улыбка заиграла в уголках его губ, а глаза прищурились чуть сильнее.

— Ну да, конечно, Мерче, — сказал он мягко и с легкой грустью.

И эта интонация подтвердила интуитивную догадку Корделии, что когда-то эти двое были больше, чем друзья.

— Она говорила, что не видела вас более трех лет, — добавила Корделия, сознавая, что эту тему лучше не продолжать, однако не в силах противиться соблазну поколебать его неприступность.

— Неужели прошло так много времени? — голос его звучал легко и непринужденно. Он сохранял благодарные воспоминания о Мерче Рамирес, но не более того. Ее же воспоминания были куда более страстными и куда более горькими. Быть может, подумала Корделия, незаметно разглядывая линию его рта, Мерче права, когда говорит, что он меняет женщин, не думая о последствиях.

Тем временем Монтеро вновь налил себе вина и предложил Корделии выпить, но она отказалась.

— Пожалуйста, сеньор Монтеро, вскройте конверт. Тогда вам будет о чем поговорить с Брюсом, который обязательно приедет сюда, как только почувствует себя лучше.

Он терпеливо вздохнул.

— Вы ведь лично не заинтересованы в этом деле, не так ли? — сказал он. Попытаюсь вам все растолковать. Мне в самом деле не нужны ни содержимое этого конверта, ни титул и владения Морнингтона. Моя жизнь здесь, я счастлив в ней, такой, как она есть. Вы понимаете?

— Нет, не понимаю! — возбужденно воскликнула Корделия. — Я совершенно не понимаю, что такое вы делаете здесь, что так прекрасно, отчего вы не можете покинуть эти места.

Он сочувственно улыбнулся.

— Вы совершенно городская девушка, поэтому, я думаю, и не можете понять, тон его смягчился. — Это очень просто. Я сопровождаю людей в их прогулках по горам. У меня есть дом, животные, деревня и горы. Быть может, вам покажется, что это не очень много, но я рад посвятить себя им.

— Да, я вижу, сейчас этот образ жизни вам приятен, пока вы молоды, вы можете наслаждаться им. Но что потом?

— Я астуриец, — сказал он упрямо. — Я буду бродить по этим горам столько, сколько смогу. А когда не смогу, то засяду в харчевне пить сидр и играть в карты с такими же старыми мальчиками, как и я.

Он смеется над ней? Она не верила, что так можно думать всерьез.

— Вы англичанин, сеньор Монтеро, хотя бы наполовину. Вы же говорите по-английски так же хорошо, как я.

— Естественно. Я говорил на этом языке до пяти лет. Я учился в Кембридже. Я думаю по-английски в Испании и по-испански в Англии и, уверяю вас, чувствую себя как дома в той и другой речи. Но по темпераменту и воспитанию я испанец. Моя мать родилась в Кангас де Онис, менее чем в двадцати милях отсюда. Это мой дом. Должен ли я говорить еще что-то?

Корделия готова была признать его правоту, но на нем были обязанности по управлению землями Морнингтонов, налагаемые рождением, и она полагала, что он не имеет права просто так отвергнуть их и делать вид, что их не существует.

— Все же вы не можете уклониться от ответственности, — сказала она ему. Этот имущественный вопрос можете решить только вы, требуется ваша подпись, ваше согласие — Брюс объяснит все это лучше меня. Есть еще и семья, которая должна знать, что вы намерены делать. Вы не должны казнить их неведением — это несправедливо.

Он презрительно фыркнул.

— Я несправедливо казню их неведением, так, кажется, вы сказали? Нет, я вовсе не питаю к ним злости, я просто не думаю об этом. Так что не толкуйте мне об ответственности. Возьмите конверт, верните его вашему другу мистеру Пенфолду к скажите ему спасибо.

Это было бы даже удобно для Корделии: оставить все как есть, вернуться к Брюсу и сказать, что, к сожалению, она не добилась ничего, и теперь ему самому нужно сделать то, что он сочтет необходимым.

Почему же ей так не хотелось пойти по этому простому пути? Не хотелось признать свое поражение? Не только. Этот мужчина заинтриговал и встревожил ее, хоть ей и не хотелось сознаваться в этом. В нем ощущалось, что он может причинить боль вам или нанести ущерб, если вы попробуете сблизиться с ним. Он словно бросал вызов, но поначалу она думала не о себе, а лишь о незнакомых Морнингтонах. Гиль сказал, что он не был зол на отца за то, что тот оставил его ребенком, но она думала, что на самом деле он не простил ему, даже если, может быть, и не осознавал этого. Морнингтон Холл все же жил в его памяти, любил он его или нет. И то, что у него есть мачеха, сводные брат и сестра, которых он не знал, казалось Корделии очень печальным для всех.

Но какими бы ни были ее мотивы, она знала, что не может так просто сдаться и уйти. В противостоянии с Гилем она будет более упряма, чем он. Она должна стать искуснее и проницательнее.

— Сеньор Монтеро, — сказала она, пустив в ход свою самую привлекательную улыбку. — Вы правы. Я не должна говорить вам, что вам делать. Я незаинтересованное третье лицо, у меня эпизодическая роль. Однако я проделала долгий путь и устала. Я не могу вести машину обратно в Кастро Урдиалес ночью эта дорога достаточно плоха и днем! Можно ли здесь где-нибудь остановиться?

— Браво, мисс Харрис, — он заговорил легко, свободно, — ведь не секрет, что женщина, подобная вам, нежная и хрупкая, кажется, вот-вот переломится, обладает каменной или железной натурой! Но — дышите спокойно! — мне утром тоже хотелось, чтобы вы остались, однако, вы, не задумываясь, разрушили это желание.

Никто не любит смотреть правде в глаза, и Корделия не была исключением. Удовлетворение явно прозвучало в его последней фразе, и она вскипела негодованием.

— Это ВЫ дышите спокойно, сеньор Монтеро! Результат этого дела мне безразличен, даже если бы Морнингтоны платили мне комиссионные! — огрызнулась она. — Расставим все по своим местам: вы мне не нравитесь, мне не нравится эта местность, эти ужасные горы, и я буду счастлива убраться отсюда! Прямо сейчас!

Она достигла двери и, хоть и не слышала тихой команды Гиля, обнаружила, что выход блокирован Пелайо. Он не лаял и не рычал, он просто был там и не было никакой надежды, что он будет любезен и отойдет в сторону.

— Пожалуйста, отзовите вашу собаку! — сказала она сквозь стиснутые зубы.

Гиль издал тихий смешок, поднялся, подошел и стал рядом с ней. Все трое оказались в небольшом пространстве, Пелайо занял значительную его часть, так что мужчина и девушка были совсем рядом друг с другом. Но не это ее заботило. Теперь она была уверена, что Мерче была права, и этот человек опасен. Он, конечно, может облапить ее, но несмотря на победный блеск его глаз, его позу, руки на стене по обе стороны ее головы, отрывистое дыхание, она не думала, что именно это было у него на уме. Сердце ее колотилось, кровь ударила в голову.

— Я частенько бываю не очень любезным, — сказал он. — Но успокойтесь, мисс Харрис, гнев отпустил меня.

Все в ней кричало об осторожности, но у нее больше не было ни воли, ни сил, чтобы сдвинуться с места. Его лицо приблизилось к ней, он собирался поцеловать ее, и она не могла сделать ничего, чтобы помешать этому. Глаза ее расширились, а дыхание стало затрудненным.

И тут он подчеркнуто отодвинулся. Выход был свободен, она могла идти.

— Не беспокойтесь, — мягко сказал он, — я не предлагаю вам оставаться здесь. Это очень маленькая деревня, и утром каждый будет говорить об этом. Харчевня простая, но чистая, и еда там хорошая.

— Но я не хочу оставаться на ночь.

— Я думаю, что вам придется. Сами же вы сказали, что дорога в темноте не идеальна для того, кто ее не знает. И вы действительно устали. Идемте, я провожу вас к Луису, хозяину харчевни. Он совершенно надежен: жена, трое детей и теща, они живут там же.

Корделия очень мало спала предыдущей ночью, позади длинный и трудный день, она была совершенно утомлена и не только физически. Спор с этим человеком, просто пребывание в его обществе были подобны азартной игре, которая не входила в ее планы. Все, чего она хотела — это еда, горячий душ, постель и как можно более быстрый обратный путь утром в Кастро Урдиалес. Ей не было нужды видеть Гиля Морнингтона-Монтеро снова, да и в харчевне она осталась, убедив себя, что неохотно уступила его уговорам.

Харчевня была все еще полна мужчин, но встретили их совсем по-другому! Каждый говорил «Ола» Гилю, ей дипломатично улыбались, несколько человек похлопали его по плечу, кто-то предложил ему пива, а ей бокал вина, его сразу же вовлекли в несколько дискуссий. С ними он говорил по-испански, и она не могла не заметить, так же легко, как с ней по-английски. Те же самые люди, которые так неохотно уделяли ей минуту-другую накануне, теперь были сама приветливость, поскольку она была с Гилем.

— Жена Луиса Долорес покажет вам вашу комнату, — сказал он, вырываясь из захватившей его перепалки о матче национальной сборной, переданном недавно по телевидению. — Ужин в девять — рано для Испании, но здесь — сельские порядки.

И он сразу оставил ее. На мгновение Корделия остановилась, задумавшись, глядя, как он пересекает бар и выходит из харчевни. Она узнала его совсем недавно, но однако же он глубоко затронул, озадачил и взбесил ее, наконец, он ее провоцировал. И вот теперь он уходил от нее, совершенно беззаботный, и она переживала странное, неразумное чувство потери. Минуту назад она полагала, что будет рада увидеть его спину, но вот сейчас радости не возникало. Вздохнув, она последовала за Долорес вверх по лестнице.

Комнатка ее оказалась маленькой, беспорядочно меблированной, но стерильно чистой. Харчевня не претендовала ни на какие большие удобства, однако в конце коридора имелся душ. Корделия вымылась, мысленно благодаря хозяев. Не зная, как долго продлится поездка, она захватила с собой лишь ночную сумочку, джинсы и теплую рубашку на случай, если погода испортится, поэтому она к ужину снова надела платье, которое выглядело достаточно свежим. Ее длинные распущенные волосы чуть завились от влаги, поэтому она взбила их и дала им свободу.

Потом она стояла у окна, наблюдая краски заходящего солнца над горами. Бесспорно, здесь было красиво. Но это была жестокая, дикая красота, которая не привлекала ее. Ее родной ландшафт в Херфордшире мягок, лесист, тон ему дают маленькие черные и белые деревушки, утопающие в яблоневых садах, сонные деревья и почтенные мосты, склонившиеся над рекой Уай. Сможет ли она нарисовать этот дикий пейзаж, даже если захочет? Если местность влияет на людей, то Гиль Монтеро и его дикие горы должны быть похожи!

Собираясь идти на ужин, Корделия обнаружила, что в ее сумочке нет длинного конверта, значит, он остался на столе Гиля.

Случайно ли он забыл отдать его или ловко это подстроил? Она не верила, что такой человек мог сделать что-нибудь ненамеренно. Конечно, он был какой-то странный. Вероятно, ее пребывание здесь можно квалифицировать как провал. Поэтому ей все равно придется возвращаться в дом к нему. Гилю, лорду Морнингтону. В этом она была убеждена.

Перед тем как спуститься к ужину, Корделия позвонила Брюсу в Кастро Урдиалес. Это оказалось не так просто. Телефон был в углу шумного бара, где, казалось, все говорили одновременно и по телевидению транслировали следующий футбольный матч. Ей пришлось набирать номер несколько раз, прежде чем она попала в комнату Брюса.

— Мне кажется, я чувствую себя несколько лучше, — ответил он на ее вопрос, — хоть и провел почти весь день в постели. Сеньора Рамирес бегает туда-сюда по лестнице, носит мне то горячее, то холодное питье, то прибегает посмотреть, как я выгляжу — Вероятно, она заблуждается относительно англичан, — съязвила Корделия. Она не думала, что он наслаждается своей временной инвалидностью и заботами Мерче о нем. Но до этого Мерче заботилась о Гиле Монтеро, и хотя Брюс не из тех, кто легко разбирается в людских отношениях, на сей раз он, кажется, угадал ее замыслы.

— Я не очень понимаю, о чем вы говорили. Но я надеялся, что ты вернешься сегодня вечером. Что задержало тебя так надолго?

— Дорога ужасная, Брюс, — извинялась она, — я не могла рисковать собой и твоей машиной, ведя ее в темноте, поэтому я сняла маленькую комнату в местной гостинице. К тому же я потерпела неудачу с нашим аристократом поневоле. Он не желает носить эту фамилию и предпочитает называть себя Гилем Монтеро. Говорит, что не имеет интереса к наследству Морнингтонов и не намерен утверждать его за собой. Он просто не хочет ничего об этом знать.

Брюс никак не мог этому поверить.

— Что за чушь: никто не отворачивается от такого количества денег, упорствовал он. — Он хоть понимает, что это делает его независимым, одним из самых богатых среди английских аристократов? Я не прошу тебя все это ему объяснять: ты не сможешь изложить все точно. Я должен говорить с ним лично.

— Ты можешь пытаться и так и эдак, — Корделия огрызнулась на Брюса оттого, что чувствовала свой провал. — Но зря потратишь силы, это я могу тебе обещать. Он совершенно ничего не понимает и ничего не хочет делать.

Она говорила громко, была уверена в том, что ни один человек в комнате ее не поймет. Правда, она заметила чей-то пристальный взгляд, но приписала это тому, что была единственной женщиной в комнате, полной мужчин. Не глядя вокруг, она вышла из бара и прошла в столовую.

Долорес встретила ее в дверях улыбкой. Столовая была небольшая, и все отдельные столики были заняты. Хозяйка, однако, знала, куда посадить Корделию, и подвела ее прямо к столику у окна, за которым уже кто-то пил аперитив.

К вечерней трапезе он надел всего лишь чистую джинсовую пару и белую рубашку, но когда он встал, чтобы подвинуть ей стул, Корделия отметила, что Гиля Монтеро не заботит, какое впечатление он производит на окружающих.

— Я не считаю, что вы должны ужинать в одиночестве, — сказал он, глядя на нее сверху вниз взглядом, от которого она покраснела так, что лицо начало покалывать, и добавил:

— Могу я сказать, что ваши волосы украшают вас гораздо больше, когда они распущены. Так мягче и женственней. И вы более… привлекательны.

Корделия подумала, что хорошо бы запустить в эту надменную голову стоящей на столе деревянной хлебницей и жаль, что делать этого не стоит. Что, черт возьми, он о себе думает, и почему так уверен в том, что ее интересует его мнение?

— Вряд ли выглядеть привлекательно в Испании — хорошая мысль, — надменно произнесла она. — Я распустила свои волосы просто потому, что они мокрые.

— Вы здесь в безопасности, — отпарировал он, — я могу вас уверить, что вам нечего бояться в маленькой деревеньке, где каждый друг друга знает. Но самостоятельная женщина в этих краях не пользуется высоким статусом. Вы должны быть чьей-то женой, матерью, дочерью… или любовницей, чтобы быть привычным элементом здешнего мирка.

— Какая очаровательная древность, — язвительно сказала Корделия, но он пожал плечами, не задетый ее сарказмом.

— Может быть, но современные обычаи процветают везде, куда ни глянь, а хочется чего-то более прочного.

— А вы «прочны», мистер Монтеро? — невинно спросила она и была вознаграждена долгим задумчивым испытующим взглядом.

— Если вы имеете в виду ту заботу, которая действительно нужна женщинам, то я предпочитаю тех, кто имеет свою жизнь и свои собственные интересы, сказал он. — Теоретически это позволяет делать для них меньше, чем для тех, кто полностью принадлежит тебе, на практике, впрочем, порой бывает наоборот.

— Как сеньора Рамирес, — не подумав, ляпнула Корделия, и ей тут же захотелось прикусить свой язык, когда кремнево-темные глаза стали вопросительно шарить по ее лицу. — Ведь… ведь она женщина, имеющая собственное дело, — поспешно добавила она, но он не дал себя провести.

— Что же Мерче рассказала вам обо мне? — в голосе его звучала насмешка, и Корделия поддалась предательской слабости.

— Ничего особенного, — быстро сказала она, и затем, решив, что для нее не важно, что он о ней думает, безрассудно взялась баламутить воду. — Она считает, что вы относитесь к типу мужчин, которых девушкам следует избегать.

Он весело рассмеялся.

— О, милая бедная Мерче! В самом деле, она и я помогали друг другу забить брешь в нашей жизни, но ничего более. Я… плыл по течению, а она потеряла мужа за год до этого. К несчастью, она пыталась найти ему замену, но для женщины с ее опытом я вряд ли мог сгодиться. То, что она вам сказала, совершенно правильно, но дело в том, что я не интересуюсь девушками с правилами.

— А они вами, вероятно? — мягко парировала Корделия. Самодовольная же бестия, сказала она себе.

— Да, да. Но скажите мне, мисс Харрис, — он усмехнулся и взял меню, — я надеюсь, вы девушка с правилами?

Колкий ответ вертелся у нее на губах, но она должна была его сдерживать, пока Долорес находилась у их столика, ожидая заказа.

— Я рекомендую мерлузу, — сказал он с приводящим Корделию в ярость спокойствием.

Меню было простое, но все блюда вкусные. Они взяли чашку салата из помидоров в масле, затем рыбу, огромные мясные стейки в пряном соусе с жареной картошкой, хлеб домашней выпечки и вино.

— Я полагаю, вы едите здесь достаточно часто, — сказала Корделия, стараясь вернуть разговор в безопасное русло.

— Для меня это накладно. Я не могу позволить себе часто обедать вне дома, — Гиль констатировал этот факт без всякой жалости к себе.

Корделия позволила себе победно улыбнуться.

— Но теперь вы зоветесь лордом Морнингтоном, — напомнила она. — Вам принадлежат счета в банках, дом, земля. И, насколько я понимаю, вам доступно очень многое.

Он выразительно отложил нож и вилку.

— Мисс Харрис, — сказал он с подчеркнутой вежливостью, — мы с вами странные люди, проводим час или больше в компании друг друга, обмениваясь колкостями. Я, по-вашему, корректен?

— Пожалуй, да, — осторожно согласилась она.

Он живо кивнул:

— В таком случае, мы можем провести этот вечер, дружески обсуждая какой угодно из существующих под солнцем предметов — экологию, мировую политику, что-нибудь совершенно пустяковое — все что угодно, кроме состояния Морнингтонов. Сегодня я сказал свое последнее слово. Вы поняли?

Корделия цедила вино, выслушивая его ответ и поглядывая на него сквозь бокал. Он все еще улыбался, но только губами — глаза его сузились. Он не из тех, кто имитирует гнев, думала она, чувствуя, что под его спокойным обличием вулкан и тревожить его — опасно.

Почему же тогда она испытывает желание не поддаваться ему? Быть может, ее упрямство мешает ей признать, что он победил? Или вдруг возникшее ощущение, что она спорит не с ним, а за него, в его интересах?

— Очень хорошо, Гиль, — мягко ответила она. — Сегодня я об этом не скажу ни слова. Но завтра, предупреждаю вас, будет другой день.

Его смех был заразительным.

— Так и думал. Но если вы хотите о чем-нибудь говорить со мной завтра, то вам придется весь день бродить со мной по горам, куда я отправляюсь с самого утра, — торжествовал он. — Не лучше ли вам до моего возвращения податься в Кастро Урдиалес и передать мои слова мистеру Пенфолду С извинениями за то, что я ужинал с вами, так как я думаю, что это его привилегия.

Он достал из кармана нераспечатанный конверт и аккуратно положил его на стол перед ней.

— Да, и передайте Мерче мою любовь, — добавил он с подчеркнутой издевкой, и Корделия вновь почувствовала уколы на лице, и это ощущение было ей неприятно и… приятно.

Пойти в ужасные пустынные горы с этим человеком? Это будет явный акт безумия, ибо то, что она знала о нем, не могло не тревожить ее.

И, наконец, у нее нет обуви.