"Сердце на двоих" - читать интересную книгу автора (Стаффорд Ли)

Глава 4

Брюс Пенфолд был недоволен Корделией, что и высказал ей, как только она вернулась в Кастро Урдиалес.

— С твоей стороны не очень честно было бросать меня здесь и ехать в Ла Вегу. Я же не мог тогда даже воспротивиться этому. И застрять там на три дня! — Угрюмо жаловался он. — Разве так поступают со старыми друзьями?

Неблагодарность Брюса просто потрясла ее. Ведь эту поездку она предприняла в интересах Брюса. А какую душевную травму она нанесла себе знакомством с Гилем Монтеро.

— Я ведь старалась помочь тебе, — напомнила она Брюсу. — Сказал бы ты мне, что я нужна тебе здесь, я бы осталась. И не собиралась я застревать там надолго, просто так вышло. Я надеялась, что мне все-таки удастся его переубедить. И не моя вина, что его не сдвинуть с мертвой точки.

— Я-то подумываю, что ты оставалась там по другой причине: у тебя что-то было с этим человеком. Ей-ей, я не могу найти другого объяснения твоей задержке.

— Ну и ну, — возмутилась Корделия. — Удивляюсь тебе, Брюс! Откуда в тебе этот мужской шовинизм? Если хочешь знать, этот Гиллан Морнингтон, иль Гиль Монтеро, как он себя называет, — самый чванливый, тупоголовый, упрямый и просто ненормальный тип из тех, кого я встречала в своей жизни!

— А все же, мне кажется, он запал тебе в душу, — сказал Брюс подозрительно.

Корделия уклончиво покачала головой. Положа руку на сердце, не могла она утверждать, что Гиль Монтеро абсолютно непривлекателен. А все-таки ее оценка этого человека была именно такой, какая только что прозвучала. Но ей не понравились нотки собственника, сквозившие в реплике Брюса. Поэтому она и оборвала его:

— Даже если бы он мне и понравился и я решилась бы на то, чтобы в безумии страсти отдаться ему где-нибудь на склоне горы, это тебя никак не касается. Я свободный человек и могу делать все, что мне угодно. Но ничего подобного не произошло.

— Пусть будет так, — настаивал Брюс, — но с моей стороны было ошибкой доверить тебе вручение документов. Никогда я бы не пошел на это, будь я тогда в добром здравии. А ты, моя милая, скажу тебе честно, испортила все дело. Кто это отказывается от титула и поместья — такого просто не бывает. Придется отправляться туда и поговорить с этим парнем самому.

— Сделай милость, — не удержалась она от горькой улыбки. — Теперь моя очередь остаться здесь. Я не горю желанием возобновлять знакомство с Монтеро.

Брюс вместо ответа усмехнулся и вскоре уехал. Оставшись одна, Корделия два следующих дня провела, странствуя по Астурии на местных автобусах, заходя в музеи и художественные галереи Сантандера. Появляясь в отеле, она старалась избегать вопросительных взглядов Мерче Рамирес. Однако, в конце концов, хозяйка гостиницы не выдержала и однажды вечером, подавая Корделии ужин, первая завела разговор:

— Вы видели сеньора Гиля? Как он? У него все в порядке?

— Да, я видела его, он в полном ажуре, — Корделия выговаривала ответ нарочито незаинтересованно, — он просил передать вам… э-э., свое почтение.

Мерче фыркнула, давая этим понять, что она думает о способности Гиля испытывать почтение к кому бы то ни было.

— А у него есть женщина? — спросила она напрямик.

— Мне об этом ничего не известно, — осторожно ответила Корделия. — Он живет один, если, конечно не считать здоровенного пса, выводка котят и цыплят в курятнике.

Произнеся это, она подумала, что, живя в деревушке вроде ла Вега, сложно осуществлять свое право на холостую и свободную жизнь. Ведь этак можно вызвать ярость добродетельного братства местных отцов, мужей и прочих родственников. Гиль же не только не вызывал чьего-либо гнева, но, наоборот, был как будто в отличных отношениях с местным обществом, включая полицейского. И в то же время он принялся соблазнять ее. Быть может, он вообще свои мужские потенции тратил лишь на заезжих туристок? Но это могло бы повредить его репутации серьезного, вызывающего доверие гида. К тому же она не заметила, чтобы он позволял себе фамильярность по отношению к другим женщинам в их группе.

Да, он соблазнял только меня, думала она со стыдом. Может, он дарил свое внимание только одиноким и никем не защищенным девушкам, неопытным и доверчивым. Щеки ее зарделись от гнева и досады. Конечно, для такого, как Гиль, она являла собой образчик неопытности. Все же, стараясь быть беспристрастной, она вынуждена была признать, что и сама, пусть неосознанно, дала ему кое-какие основания считать, что непрочь быть соблазненной. Она вспомнила, как страстно ответила на его поцелуй, свою готовность отдаться его умелым ласкам… И ей стало совсем не по себе, лицо ее горело. В этот момент она возненавидела его: он подорвал ее веру в собственную неуязвимость, дал ей понять, какая в ней таится чувственность, о чем она прежде едва догадывалась.

— Лучше бы вам не встречаться с этим человеком, сеньорита, — сказала ей Мерче, наблюдавшая за ее растерянным, густо покрасневшим лицом и сделавшая из этого свои выводы.

— Вам не следует опасаться за меня, сеньора Рамирес, — яростно выпалила Корделия и вдруг по голодному блеску глаз своей собеседницы с удивлением поняла, что та готова простить ему все, лишь бы он вернулся к ней. Корделия глубоко вздохнула, угнетенная мысль об уязвимости женщин, и поклялась себе, что она не позволит никому до такой степени овладеть ее сердцем.

Брюс вернулся из своей поездки в Ла Вегу без какого-либо результата.

— Так ты встречался с ним? — настороженно спросила Корделия.

— Увы, нет, — признался Брюс. — Его не было на месте. Он в очередной раз отправился в горы, и, насколько мне удалось выяснить, поход этот может продлиться несколько дней, а то и недель.

— Он сообразил, что ты приедешь, — сказала Корделия, не в силах отказаться от мелкого торжества. — И хотел избежать встречи.

— Не могу поверить, что так оно и есть, — огорченно изрек Брюс. — Никто не стал бы вести себя подобным образом.

Корделия не сдерживала усмешки. — А вот Гиль Монтеро ведет себя именно так. Он очень ясно высказался в отношении Морнингтонов.

— Ну а мне-то что делать? — в затруднении проговорил Брюс. — Я не могу застрять здесь на недели. Нет слов, Морнингтоны для нас — важные клиенты, но у меня есть и другие. Остается вернуться домой и сообщить обо всем леди Морнингтон. Конечно, она не будет в восторге — ведь вопрос о наследстве остается в подвешенном состоянии.

В тот же день они забрались на паром и отправились в Плимут. Все, что вынесла из поездки Корделия, была сердечная смута да зарисовки, сделанные ею в Ла Веге. Что касается последних, Корделия даже засомневалась, брать ли их с собой. Даже несмотря на то, что они были первыми ростками ее долго дремавшего творческого начала. Они напоминали ей о Гиле, а воспоминания о нем и так не оставляли Корделию: его пронзительный взгляд, высокомерный голос, то, как он неожиданно и точно понимал, что творится в ее душе. И в лишних напоминаниях о нем Корделия не нуждалась. В конце концов, она все же захватила рисунки с собой, но дома засунула их в ящик стола и решила никому не показывать.

Через несколько дней после возвращения в Англию ей позвонил Брюс.

— Как насчет того, чтобы Отправиться на чай к Морнингтонам? — спросил он.

— Что, они приглашают и меня? — удивилась Корделия, упустив из виду, что Брюс сделал ее невольной соучастницей провала своей миссии в Ла Вегу. — Ведь я с ними совершенно не знакома.

— Глупости! Ты же понимаешь, мне пришлось рассказать обо всем леди Морнингтон. И ты — единственная, кто знаком с наследником. Естественно, что она любопытствует. К тому же, — продолжал он, — ей, как и мне, с трудом верится, что он отказывается от любых деловых контактов с нею. Может быть, ваш разговор с нею что-то прояснит.

Корделия глубоко вздохнула. Будет очень трудно объяснить позицию Гиля, да еще и сам Брюс не вполне доверяет ее рассказу. Стало быть, от леди Морнингтон следует ждать еще меньшего доверия. Но не убегать же от ответственности. В конце концов, она по собственной воле и вполне сознательно приняла участие в решении проблем Морнингтонов.

— Будь по-твоему. Я сделаю все, что от меня зависит, — обещала она, в глубине души в который раз проклиная тот день, когда согласилась ехать в Испанию.

То был чудесный сентябрьский день. Брюс заехал за ней в магазин, и они сразу отправились в Морнингтон Холл. Из города они двинулись в северную сторону. Их путь пересекал долину речки Уай, спокойная красота природы радовала глаз. Листва на старинных ясенях, дубах, березах только начинала пламенеть и золотиться. От этого пологие склоны окрестных холмов пестрели всеми красками осени, а вдали вырисовывались резко контрастировавшие с этим многоцветием темные очертания Черных гор. Корделия ощутила, что ее сердце наполняется покоем и довольством. Этот край, эти виды она так хорошо знала, любила и понимала!

Брюс бросил на нее оценивающий взгляд. — Ты готова к предстоящему разговору? — спросил он, когда их автомобиль въезжал в величественные, сложенные из старинного камня ворота.

— Так это и есть поместье Морнингтонов? — пропустила вопрос Брюса мимо ушей Корделия. — Признаться, я много раз проезжала мимо, но никогда не видела самой усадьбы. Где же она находится?

— Терпение, — успокоил ее Брюс. — Ее не будет видно еще некоторое время. Пока не проедем через олений парк.

— Через что? — поразилась Корделия. Казалось, что парк никогда не кончится. Они миновали не один акр холмистой местности, покрытой настоящим лесом. Затем на их пути возникло озеро, в ротором отражались вершины холмов и разноцветные кроны деревьев.

— Этот парк был разбит по проекту самого Капабилити Брауна, — сообщил Брюс.

— Но какой огромный! — удивленно воскликнула Корделия.

— А ведь владения Морнингтонов тянутся далеко за пределами парка, продолжал просвещать ее Брюс. — Множество фермеров арендуют у них землю. Право Морнингтонов на все эти угодья зафиксировано еще в книге Страшного суда (Название кодифицированного свода земель и населения, составленного в Англии в конце XI века… С тех пор они умножили свою недвижимость, чему способствовали браки, королевские дары в благодарность за верную воинскую службу. А вот теперь смотри — перед нами их особняк!)

Да разве это особняк, подумала Корделия. Впереди стоял древний укрепленный замок с башнями по углам, построенный из местного розово-серого песчаника. По расположению ухоженных лужаек и террас вокруг него можно было догадаться, где некогда проходила линия рвов. Но замок служил лишь основой всего строения. Поздние поколения Морнингтонов присоединили к нему крылья, представлявшие собой странную смесь стилей от позднесредневековых до классицизма восемнадцатого века. Однако каким-то чудом этот стилевой эклектизм не лишал постройку благородного и величественного вида, отражающего ее древность.

Корделия невольно ахнула. И от этого наследства Гиль Монтеро хочет отречься! Комок застрял в ее горле, и вдруг она ощутила прилив грусти, смешанной с раздражением на Монтеро, ей захотелось, чтобы он вместе с ней взглянул на открывшуюся панораму, чтобы это грандиозное и излучающее покой зрелище впервые предстало перед ним в такой же сентябрьский день, вызолоченное неярким осенним солнцем.

— Боже, до чего красиво! — вырвалось у нее.

Она еще не пришла в себя от пережитого восторга, когда их автомобиль подъехал к парадным дверям Морнингтон Холла. По размерам и массивности двери эти скорее напоминали ворота. Они и были воротами в свое время, когда к замку вел подъемный мост.

Представительный, одетый во все черное мужчина распахнул эти двери перед ними. Корделия бросила быстрый взгляд на Брюса. Ей прежде никогда не приходилось бывать в доме, где есть дворецкий, и она про себя попеняла, что он не предупредил ее о торжественности предстоящего приема. А также усомнилась, приличествует ли моменту сравнительно простое зеленое платье, которое было на ней.

Зал, в который их провели, по своим размерам вполне мог служить для проведения балов. Он был почти свободен от мебели: украшали его лишь два старинных дубовых комодов, на которых высились вазы с букетами хризантем и астр, сверкавших подобно драгоценным камням. Они долго шли по залу, пол которого был выстлан древним золотым паркетом, и затем были введены в гостиную.

Быстрым взглядом Корделия окинула ее, сделав как бы моментальный снимок увиденного: солидная, удобная мебель, высокие окна, из которых открывался вид на сад, проникавшие повсюду золотистые лучи солнечного света. Около камина дремали две афганские борзые, лениво приоткрывшие глаза на новоприбывших, а затем вновь погрузившиеся в сон. Невольно она сравнила все увиденное с маленьким домом Гиля в Ла Веге и еще вспомнила Пелайо. На первый взгляд и то, и другое так непохоже, но нет ли чего-то общего в жизненном стиле?

Затем все ее внимание приковала к себе женщина, которая вышла к ним навстречу.

— Мистер Пенфолд, как я рада вновь увидеть вас, — сказала она низким, хорошо поставленным голосом. — А вы, должно быть, мисс Харрис? Как это любезно с вашей стороны, что вы пришли, дорогая. Ну, а я — Эвелин де Морнингтон.

Леди Морнингтон выглядела удивительно молодо для женщины, сын которой был сверстником Корделии. Ее фигура была изящной, но отнюдь не хрупкой, а при взгляде на ее руки верилось, что они способны управлять скакуном. Она являла собой тот тип породистой красоты, который остается по-своему привлекательным даже и в восемьдесят лет. Типичная англичанка, круглый год живущая на природе, и с родословной не короче, чем у ее покойного мужа, подумала Корделия.

— Не могли бы вы угостить нас чаем, Симпсон, — обратилась она к дворецкому и тут же обернулась к Корделии. — Идемте, я познакомлю вас со всем семейством.

Небольшая группа людей, застывшая в креслах у камина, казалось, ждала нападения и готова была отразить его. Во взглядах их читалось, что они воспринимают Брюса и Корделию как вестников предстоящего вторжения. Корделия ощутила исходившую от них неприязнь, которую они тщетно пытались скрыть, и ей захотелось крикнуть им: "Послушайте, не казните гонца! Я не виновата в этой неразберихе!"

Ранульф оказался молодым человеком явно более чем шестифунтового роста: весьма привлекательный, но несколько вялый юноша с золотистой шевелюрой, свисавшей на лоб. Его сестра Гайнор, цветом волос повторившая брата, была слишком высокого для девушки роста. Выражение лица ее было нарочито дерзким, что не делало его миловидным. Корделия подумала, что та могла бы выглядеть куда привлекательнее, откажись она от этой мины.

— А вот и Алиса, — леди Морнингтон представила третьего члена семейной группы, — дальняя родственница моих детей. Родственные связи очень сложны, так что не стоит уточнять. Алиса живет с нами уже несколько лет, с тех пор, как умерли ее родители. Мой супруг был ее опекуном.

Родовые черты Морнингтонов чувствовались и в представительной внешности Ранульфа, и в пикантности Гайнор. В Алисе же они проявились ее совершенной красотой. Лицо ее было безукоризненно овально, глаза имели зеленоватый оттенок, волнистые шелковистые волосы спадали на плечи. Каждое движение гибкой и стройной фигуры своим изяществом приковывало взгляд. Долго же нужно было вырабатывать такую манеру двигаться, не удержалась от ехидной мысли Корделия.

— Скорее, скорее расскажите нам о своей поездке в Испанию, — голос Алисы оказался неожиданно хриплым, с легким придыханием, — мне не терпится услышать об этом диком испанце.

Ранульф неодобрительно хмыкнул. — Этот дикий испанец, как ты его пренебрежительно называешь, может выжить меня из Морнингтон Холл. Отец поступил не лучшим образом, скрывая от нас все эти годы его существование.

— Вот именно! — взорвалась Гайнор. — Тебе, Алиса, ничего не стоит развлекаться. У тебя не отнимают наследство.

— Но ведь и ты, поскольку ты женщина, не можешь на него претендовать, парировала Алиса, и злобный огонек на миг сверкнул в ее глазах. — Самое худшее, что с тобой может произойти, то, что наш новый повелитель сократит тебе расходы, и ты не сможешь тратить так много на тряпки. И это было бы совсем не дурно. Может быть, тогда ты проявишь чуточку вкуса.

Удар был нанесен мастерски, в язвительной эскападе Алисы была доля справедливости. Черные облегающие лосины придавали фигуре Гайнор некоторую полноту, а кричащий оранжевый цвет ее длинной туники не совпадал с нежными чертами ее лица. И наоборот, серебристо-серый свитер Алисы, заправленный в панталоны пронзительно черного цвета, лишь подчеркивал ее поразительную красоту.

— Алиса! Дети! — в голосе леди Морнингтон прозвучал мягкий упрек. Остановитесь, пожалуйста, я не допущу дурных манер при гостях.

— Боюсь, что вы застали нас в самый разгар… дискуссии об изменившихся обстоятельствах нашей жизни. В последние дни такое случается нередко, проговорила хозяйка извиняющимся голосом, обращаясь к Корделии. — Вся эта история здорово взвинтила нам нервы.

Корделия поймала себя на том, что смотрит на ситуацию глазами Гиля Монтеро. Однако она постаралась быть объективной, напомнив себе, что все семейство находится в состоянии стресса. Все их ожидания и надежды оказались перечеркнуты смертью Жиля Морнингтона, и теперь им было очень тяжело приспособиться к новой ситуации, никак не сочетавшейся с их устоявшимся представлением о собственном статусе.

Приход горничной с чайным подносом заставил все семейство оборвать разговор. Воцарилось тягостное молчание.

— Спасибо, Джули, я разолью сама, — сказала леди Морнингтон. Когда она подошла к Корделии, та ощутила хрупкость изящной фарфоровой чашечки в своих пальцах и даже испугалась, что, сжав слишком сильно, может ее раздавить.

Тем временем леди Морнингтон обратила свой взгляд, выражавший нервную настороженность, на Брюса.

— Есть ли у вас какие-нибудь новости от… от сына моего мужа? — спросила она.

Последние слова она выговорила с особой аккуратностью, вызвав этим у Корделии горячую симпатию. Нетрудно было представить, каково ей было узнать, что супруг все годы их замужества держал ее в неведении о своем первом браке. Конечно, леди Эвелин потрясло это открытие, и тем не менее она сохраняла самообладание. — И это не могло не восхищать Корделию.

— Увы, нет у меня никакой новой информации, хотя я, конечно же, писал ему, — ответил Брюс. — Как я уже говорил вам со слов Корделии, его якобы не волнует наследство и он вообще не желает касаться этого вопроса.

Четыре пары внимательных глаз тут же обратились на нее.

— Да, это так, — подтвердила она. — Брюс передал вам все правильно. Гиль не допустил в своем ответе никакой двусмысленности. Он буквально одержим тем, чтобы не иметь к наследству никакого отношения.

— В таком случае не можем ли мы просто отставить в сторону его старшинство, — нетерпеливо воскликнул Ранульф. — Я стану лордом Морнингтоном, на что я, кстати, всегда и рассчитывал, а он останется в Испании. Пусть себе лазает там по горам и вообще занимается, чем пожелает. Это устроило бы всех.

— К сожалению, все это не так просто с точки зрения закона, — начал было Брюс, но его прервал резкий жест Ранульфа, от которого зашатался стоявший рядом с ним приземистый столик и вздрогнули фарфоровые чашечки.

— Для адвокатского крючкотворства ничего никогда не бывает простым, раздраженно сказал он.

— Я думаю. Ран, мистер Пенфолд хорошо знает предмет, о котором говорит, сказала Эвелин примиряюще. — Нам все это может не нравиться, но закон есть закон. — Она опять обратилась к Корделии.

— Что он за человек, этот Гиллан? Корделия ощутила себя в некотором затруднении. Говорить о нем в его отсутствие и в кругу его явных недоброжелателей?.. Это отдавало неким предательством. Но как смолчать? В конце концов, не ее вина, что его здесь нет. Тем не менее, она стала тщательно взвешивать каждое слово.

— У него очень… независимый характер, — поначалу она затруднялась. Быть может, даже своевольный. Должна признать, что он испытывает чувство обиды. Но оно не направлено против кого-либо из вас, — добавила она торопливо. — Он обижен лишь своим отцом, который бросил его мать и его ребенка. Себя он считает испанцем, хотя по-английски говорит прекрасно, да и образование получил в Англии. Живет один в затерянной среди гор деревне и занимается тем, что водит туристов по окрестным горам.

— Как романтично, — Алиса опять язвила. — Интересно было бы на него посмотреть. Все, что вы говорите о нем, звучит восхитительно! Живет к тому же один, так что, видимо, не женат?

И Корделии вдруг представилось: а ведь Гиль и Алиса будут прекрасной парой — его смуглая мрачная внешность и ослепительная красота блондинки чудесно дополнят друг друга. От этой мысли ей стало неуютно, почти больно. Она сама удивилась этому уколу, внезапно пронизавшему все ее существо.

— Нет, не женат, — сказала она сухо. — Ему как-то и не подходит быть женатым.

Алиса подняла свои изящные, безупречные формы брови.

— Так, так. Я буквально заинтригована! — прощебетала она. — А собой он хорош? Привлекателен он, на ваш взгляд?

Корделия смутилась, но тут ей на помощь пришла леди Эвелин.

— Алиса! — упрекнула она ее. — Перестань допрашивать бедную мисс Харрис. Да и какое имеет значение, как выглядит этот господин. Попробуйте пирожные, мисс Харрис, они очень хороши. Повар приготовил их только сегодня утром.

Только Корделия обрадовалась, что щепетильные вопросы прекратились, как в разговор вступила Гайнор.

— Алиса никогда не могла устоять перед любым мужчиной, не так ли, дорогая? — сказала она вкрадчиво.

Ничуть не смутившись, Алиса мягко рассмеялась.

— На самом деле все как раз наоборот, милая. Это они не могут устоять передо мной. Впрочем, откуда тебе понимать эту разницу?

— Вы обе, прекратите, наконец, перепалку! — возмущенно оборвал их Ранульф. — Мисс Харрис, я прошу простить сестру и кузину. Их главная беда в том, что у них тьма свободного времени, а заполнить его нечем.

Гайнор поджала под себя свои длинные ноги.

— После смерти отца Ран очень изменился. Прежде его занимала лишь охота, да еще регби.

А теперь, видите ли, он стал взрослым и серьезным. Что ж, положение обязывает.

Леди Морнингтон была, кажется, на грани срыва: губы плотно сжаты, лицо закаменело. Внезапно она резко поднялась.

— Прошу меня простить, на минуту я удалюсь, — сказала она безупречно поставленным голосом и быстро покинула комнату.

— Никак нельзя было не огорчить маму! — бросил Ранульф сестре.

Корделия увидела, что глаза Гайнор наполнились еле сдерживаемыми слезами. Значит, эта распущенная девочка все же умела чувствовать. Что же до Алисы, то та откровенно скучала. Всеми овладела неловкость. Ранульф, спасая положение, завел с Корделией беседу о ее поездке в Испанию, и Корделия с готовностью поддержала разговор: ей хотелось, чтобы атмосфера стала нормальной или, по крайней мере, менее накаленной.

Леди Морнингтон вернулась в комнату минут через пять.

— Надо было распорядиться, чтобы Симпсон приготовил еще чаю, — с улыбкой сказала она. Объяснение было, разумеется, абсурдным, для этого было достаточно позвонить и вызвать служанку. Но Корделия еще раз отдала должное ее выдержке и самообладанию.

Гиль мог бы прижать всю эту публику к ногтю, неожиданно для самой себя подумала она! Все они совершенно разобщены, привыкли жить каждый в собственном коконе, считая, что их жизнь застрахована от любых случайностей, и ничего в ней измениться не может. И вот… все изменилось! И теперь они напоминали команду, полностью утратившую управление кораблем в разбушевавшемся море. Лишь Эвелин все еще не могла смириться с тем, что ее муж так долго обманывал ее. Ранульф был явно не готов взять на себя ту ответственность, какой, по его убеждению, он должен быть облечен. Гайнор оставалась угловатым и неуверенным в себе подростком. Ну, а Алиса… что ж, это особый случай. Корделия уловила в ее характере сочетание тонкого кокетства и умения привлекать всеобщее внимание с безошибочным нюхом и хваткой, позволяющей выгодно использовать случайный шанс.

А Гиль… он сделан совсем из другого теста. С детства он учился стоять за себя и Корделия не могла представить ситуацию, с которой бы он не совладал, как ни хотелось ей порой увериться в обратном. Будь он здесь, он смог бы взять на себя управление кораблем и выправить курс, хотя пассажирам это вряд ли понравится. Корделия все больше приходила к мысли, что Гиль Монтеро — это как раз то, в чем все обитатели замка так сильно нуждаются.

На обратном пути, проезжая с Брюсом обширный парк Морнингтонов, она спросила его:

— Что же будет теперь? Похоже, что ситуация тупиковая.

Брюс пожал плечами.

— Честно говоря, не знаю, — неохотно признался он. — Проблема настолько сложна, что, пожалуй, выходит за рамки моей компетенции. Подкину-ка я ее своему компаньону Фолкнеру. У него больше опыта, впрочем, и ему придется поломать голову. Бывали случаи, когда наследники отказывались от титула, но от всего наследства никогда… Просто неслыханно.

Корделия задумалась. В ее голове возникла идея еще нечеткая, не до конца сформулированная, но странно ее взволновавшая. Обозревая через окно машины бесконечные акры тучной херфордширской земли, принадлежавшей Морнингтонам, она подумала: а ведь жизнь на этой земле, врастание в нее, может быть, ответило бы душевным потребностям Гиля. Но он никогда не почувствует этого, пока сам не увидит здешние места. А иначе всю свою жизнь он будет ощущать, что ему чего-то не хватает, и так и не поймет, чего же.

— Но, — заторопилась она, — ведь никаких дальнейших шагов нельзя предпринимать в отсутствие Гиля, не так ли? Закон ведь запрещает это?

— А я-то думал, что он тебе антипатичен, — живо отреагировал Брюс.

— По-моему, я говорю не об этом. — Разговор оборвался. Брюс высадил ее около собора, и она не торопясь побрела домой мимо старинных домов по выложенной булыжником Черч-стрит, откуда было рукой подать до ее магазина. Дома ее встретила знакомая ей после смерти отца гулкая тишина, от которой на душе становилось пусто и грустно. Впрочем, сегодня ее мысли были заняты совсем другим.

Ее квартира находилась на втором этаже, и из окон открывался вид на небольшую площадь и находившийся в некотором отдалении собор. В крохотной кухне она поставила чайник, но затем передумала и сняла его с плиты. На сегодня ей достаточно чая. Она прошла в гостиную, стены которой были украшены предметами, позаимствованными из собственной картинной галереи, налила себе изрядную порцию шерри-бренди и, торопясь приняться за дело, пока не исчез запал, уселась за бюро и начала писать письмо.

"Дорогой Гиль!

Я знаю, мы расстались не лучшим образом, но забудем это — я пишу по совсем другой причине.

Сегодня я посетила Морнингтон Холл и познакомилась с вдовой вашего отца и всем семейством. Скорее всего, мне не удастся поколебать ваше безразличие, но должна вам сказать, что они находятся в состоянии сильнейшего стресса и только вы способны облегчить их положение.

Но лучше я расскажу вам про то, что представляет из себя Морнингтон Холл. Ведь вам не довелось его увидеть и вы не можете представить себе его красоту и ценность".

И тут ее руку словно подстегнуло, словно она забыла, что пишет к Гилю Монтеро, странному человеку, к которому сама так по-разному относится. Удивляясь сама себе, она с восторгом описывала прелесть оленьего парка, трудно передаваемое очарование лужаек и зеленых холмов, голубое сияние озерной глади, золотые кроны деревьев. Затем перешла к замку, напрямую не говоря о нем, а стараясь передать то настроение, которое разбудили в ее душе зрелище его благородной древности и та вереница веков и стилей, что воплотились в его облике. Она с вдохновением писала о той жизни, которой никогда не знала и лишь сегодня углядела ее кусочек, о жизни английской земельной аристократии в домах, где высокие окна открывают вид на просторы парков, где собаки спят у очагов, в поместьях, окруженных фермами, где хозяйствуют арендаторы, чьи земельные владения передаются из поколения в поколение едва не с той же поры, когда Морнингтоны получили свои владения.

Приукрашивала ли она? Или, наоборот, в точности переносила на бумагу увиденное и узнанное? Корделия и сама не смогла бы ответить на этот вопрос, но твердо знала: ни одного слова в написанном она не изменит.

"Вы не можете просто так отказаться от того, чего не знаете, — написала она в конце своего послания. — Я призываю вас сперва приехать и посмотреть. Вы для самого себя должны это сделать, и вы это сделаете, если у вас есть мужество".

Концовка получилась неуклюжей, но Корделия посчитала, что их краткое и сумбурное знакомство не обязывает ее к банальным любезностям. Поэтому она просто окончила письмо формальным приветствием: "С наилучшими пожеланиями Корделия Харрис".

Сама не знаю, зачем я все это делаю, думала она, наклеивая марку на конверт и сразу же затем отправляясь на почту, чтобы скорее отрезать себе путь назад.

И только потом, когда дело было сделано, она позволила себе осознать: если Гиль примет ее вызов и приедет, то их новая встреча почти неизбежна. Ведь Херфорд настолько мал и тесен, что даже если Гиль не станет ее специально разыскивать, рано или поздно они просто столкнутся на улице. Тут же она стала себя убеждать, что ее действия никак не были вызваны этими соображениями, когда она писала письмо, мысль о возможной встрече совсем не приходила к ней. Ведь на самом деле она не стремилась увидеть его вновь. Он был груб и высокомерен, слишком много думал о себе, а особенно о впечатлении, которое он производил на женщин. Вспомнив об этом, она ужаснулась: конечно, он истолкует ее письмо так, будто он поселился в ее сердце. И легко найдет предлог, чтобы вновь встретиться с нею.

Боже мой, как все глупо! Но что делать, письмо уже идет в Испанию, и нет никакой возможности вернуть его. Ей же лучше всего выбросить всю эту историю из головы и предоставить разбираться в своих делах Гилю и Морнингтонам. Это не ее мир — и не ее проблемы.

Октябрь незаметно пришел на смену сентябрю. Оказалось, Корделии не трудно отбросить от себя мысль о Гиле; она с головой ушла в заботы о своем магазине, стремясь придать делу больший размах. Подступающие зимние месяцы, когда деловая активность спадала, сулили ей отдых, тем более необходимый, что летом ей было не до этого.

А пока она загорелась идеей организовать при галерее небольшую кофейню, чтобы привлечь туда побольше покупателей и несколько увеличить прибыль. Конечно, на это требовался некоторый капитал, добыть который было не так легко. Но Корделия знала, что надо либо тонуть, либо учиться плавать, и решилась рискнуть. Последовали нудные и мелочные переговоры с банком, предоставлявшим ей ссуду, а затем не менее утомительные совещания со строителями, нанятыми для перепланировки помещения.

Так что Корделия была очень занята и редко возвращалась к мысли о реакции Гиля на ее письмо. Брюсу она ничего о нем не сказала, понимая, как он истолкует ее поступок. Изредка встречая его, узнавала, что никаких новых событий в деле о наследстве Морнингтонов не произошло. Оно по-прежнему находилось в тупике, и Корделия имела все основания думать, что Гиль не обратил внимания на брошенную ему перчатку.

Однако, к собственному удивлению, она почувствовала, что это ее задевает. Да, он ее раздражал, но в мужестве она ему не отказывала. А теперь ей пришлось убедиться, что этот человек, бросивший вызов едва ли не самым диким горам Европы, вместе с тем испытывал страх перед прошлым и перед неизвестностью. Что же, она переоценила его? Но как бы там ни было, больше она его не увидит.

Октябрь был на исходе, когда однажды утром в галерее зазвонил телефон. Она как раз размещала новую экспозицию, попутно приглядывая за работой штукатура, неспешно делавшего свое дело в той части галереи, где размещалась будущая кофейня. Корделия чуть не споткнулась о его инструменты, торопясь к звеневшему телефону.

— Мисс Харрис? Говорит Эвелин Морнингтон, — услышала она в трубке.

Корделия с трудом узнала этот мягкий, хорошо поставленный голос с легкой хрипотцой. Неужели у леди Морнингтон есть какие-то новости от Гиля? Но даже если так, зачем она звонит ей?

— Я понимаю, что приглашаю вас слишком поздно, но не могли бы вы приехать к нам на ужин сегодня вечером, — продолжала леди Эвелин.

— На ужин? — несказанно удивилась Корделия. Она видела Морнингтонов всего один раз; зачем же им приглашать ее на ужин?

— Я очень надеюсь, что вы придете, — голос Эвелин приобрел странную напряженную четкость. — Я уже договорилась с Брюсом Пенфолдом, и он с удовольствием доставит вас к нам. И никаких формальностей. Это чисто семейный ужин.

Корделия крепко сжала трубку, в ее душе росло подозрение, что Гиль наконец-то дал о себе знать. От этой мысли ее сердце сжалось, а в горле образовался комок, который она судорожно проглотила, чувствуя, что пауза затягивается, а леди Морнингтон ждет ее ответа на том конце провода.

— Ну что ж, пожалуй, сегодняшний вечер у меня не занят, — произнесла она, не добавляя, конечно, что ужин для нее — короткая вечерняя передышка между проверкой счетов, происходящая на кухне, около микроволновой печи. Но она не смогла воздержаться от вопроса, задавая который, едва не лишилась голоса:

— Скажите, леди Морнингтон, это… какие-нибудь вести из Испании?

— Я не могу больше разговаривать, — быстро ответила Эвелин, — тороплюсь уйти. В восемь тридцать вас устроит? Мне будет приятно повидать вас.

Отбой. Корделия невольно закусила губу. Что-то случилось. Иначе зачем ее приглашают? А если они получили письмо от Гиля, что в нем сказано? Ведь ей-то он не ответил.

Тут же она набрала номер Брюса и переговорила с ним, но и он не смог сообщить ей чего-либо другого.

— Дорогая моя, я знаю не больше твоего, — сказал он, раздраженный этим вынужденным признанием. — Что касается фирмы Фолкнер и Пенфолд, то у нас нет никакой новой информации о Гиллане Морнингтоне. Если же таковая имеется у глубокоуважаемой леди, то пока что она хранит ее в секрете. Ясно только то, что она жаждет лично поговорить с нами, так что надевай на себя все лучшее, что у тебя есть, а я за тобой заеду в восемь. Договорились? Кстати, повар в Морнингтон Холле славится своим искусством, и уж отличный ужин нам обеспечен.

Меньше всего в этот момент Корделия думала о еде.

— Надеюсь, что там не будут угощать дарами моря. Еще повредят твоему здоровью, — сказала она сухо перед тем как положить трубку.

Весь остаток дня Корделию не оставляло возбуждение. Во-первых, ей предстояло узнать нечто новое о Гейле, а во-вторых, ее никогда прежде не приглашали на ужин в дом, подобный Морнингтон Холлу. Брюсу легко было советовать надеть все лучшее, но сама Корделия терялась в догадках, что из ее одежды приличествует такому случаю.

Никаких формальностей, сказала Эвелина. Но что формально, а что не формально в таком обществе? Платье, которое она надевала, посещая в прошлый раз Морнингтон Холл, треснуло по шву, и она как раз собиралась отдать его в починку. Да и вообще вся одежда была ношеная и не модная, а она не могла позволить себе тут же истратить несколько фунтов на покупку нового платья, как это сделали бы Гайнор или Алиса.

После длительных размышлений Корделия решила, что самым разумным будет сделать ставку на благородную простоту наряда. И остановила свой выбор на черном шелковом платье, которое купила на похороны отца и с тех пор никогда не надевала. Она вздрогнула, доставая его из шкафа, но, взглянув на фотографию улыбающегося отца, стоявшую на туалетном столике, как бы получила от него одобрение на иное, почти праздничное употребление этого наряда. Надев его, она повязала на шею розовый шарф, затем подняла волосы и опустила их обратно, опасаясь, не придает ли ей строгая прическа излишней торжественности.

Брюс заехал за ней ровно в восемь. Одет он был в темный костюм и держался несколько настороженно, видимо, все еще страдая от незнания, зачем их позвали в Морнингтон Холл. Оба мы чувствуем себя не в своей тарелке, размышляла Корделия, пока они ехали через окутанную сумерками сельскую местность. Что за странные игры аристократы играют с нами?

В этот безлунный осенний вечер парк казался сплошной черной стеной. Но замок был ярко освещен, и когда они вошли внутрь, то попали в кольцо золотистого света. Все тот же Симпсон распахнул перед ними дверь, все та же служанка в гардеробе приняла верхнюю одежду. Снимая пальто, Корделия увидела, как из холла к ним направляется Алиса.

— Я рада вновь увидеть вас, — сказала она с демонстративной неискренностью в голосе, фальшиво улыбаясь Корделии. — Какой у вас очаровательный жакет. Что это — песец?

Корделия понимала, что уничтожена этим вопросом, но, сохранив самообладание, ответила улыбкой на улыбку.

— Нет, что вы. Это искусственный мех. По мне, убивать животных из тщеславного желания носить меха отвратительно. Кому на самом деле нужна лисья шуба? Лисе, не правда ли?

Алиса издала недоуменный смешок и так и не нашлась с ответом. Бормоча:

— Что за странная мысль, — она прошла с ними в гостиную, дверь в которую неожиданно открылась.

— Ага, я, кажется, слышу голос леди с твердыми убеждениями и упрямой защитой своего "я", — сказал мужчина, фигура которого неожиданно возникла в дверном проеме.

И Корделия сразу признала этот голос и узкий овал лица с темными, все время меняющими свое выражение глазами. Но как же был не похож стоявший перед ней человек на горца из Ла Веги! Куда делись его потертые джинсы и выношенная рубашка? Теперь он был облачен в отлично скроенный выходной костюм, выдержанный в строгих серых тонах, под которым была шелковая рубашка цвета слоновой кости. Свободно сидевший пиджак был расстегнут, галстук отсутствовал, а общее впечатление, которое он производил, нельзя было определить иначе как сногсшибательная элегантность. Подлинный потомственный аристократ, наследник древних, бережно сохраняемых традиций, чувствующий себя совершенно непринужденно в своем загородном доме, стоящем среди раскинувшихся вокруг многих акров родовой земли.

— Приветствую вас в Морнингтон Холле, Корделия, — обратился к ней Гиль Монтеро пугающе мягким голосом, бросая на нее многозначительный, чуть чувственный взгляд своих бездонных обсидиановых глаз, взгляд, предназначавшийся только ей.