Сергей Алексеевич Баруздин Светка, Алешка и мама

Они всю жизнь спорят. Так уж повелось с детства, как Алешка себя помнит. Старшая сестра! Ну пусть старшая, но и она не все понимает. И вообще она задавака, хотя и замуж вышла!

И вот еще озимые, и снегопад этот?

Снегопад был страшный, поразительный. Такого никогда не было прежде.

Снег несло с моря огромными хлопьями, несло по горизонтали, а вовсе не по вертикали или под углом, как идет обычный снег, даже сильный. Ветер с моря нес его на сушу, и снег не успевал лечь на крыши домов, на сады, на рыболовецкие снасти…

А она говорит:

— Ну и что? Почему ты считаешь, что такого не было?

— А потому, — говорит Алешка, — что ты…

— Что я?

— Ну, как? В общем… Вот пойдем сейчас, и я тебе покажу, а ты мне потом скажешь. Пойдем, Свет!

Алешка становится почти ласковым. Тон его просительный. А это не часто бывает.

Светка не понимает, зачем ей надо куда-то идти по такой скверной погоде.

— А что ты мне покажешь? — спрашивает Светка.

— Озимые, — говорит Алешка.

— А, озимые? А что с ними?

— А про рыбу что ты знаешь?

Светка молчит.

Алешке хочется сказать, что такое озимые. Они — это хлеб, они не рыба, которая идет в сети или не идет…

— С ними-то ничего, а вот посмотри, пойдем…

Светка согласилась.

И Алешка был счастлив, что она пошла с ним по его просьбе, хотя и ничего она толком не понимает, а ему нужно, просто необходимо ей все объяснить.

В конце концов, не дурака он валяет, а на самом деле знает то, чего не знает она. И про рыбу, и про озимые, и про колхоз, и про скот. А то, что он — брат младший, не его вина…

— Вот ты говоришь, — сказал он, когда они вышли из колхозного поселка, в сторону от моря, к полям. — Посмотри, Свет! Ну, посмотри! Ты говоришь, что снег такой бывает. А туда посмотри! Всюду снег, правда?

— Ну и что? — сказала Светка.

— Как что! — возмутился Алешка. — Ты посмотри, почему там снег есть, а там, слева, его уже нет? А-а! Вот и не знаешь!

— Подумаешь! А что тут знать!

— Как что? А то, что там — озимые! Они сейчас живут, растут, а там — бурьян, просто поле. Оно на зиму замерло. И никакого тепла в нем нет, если хочешь знать. Вот так! А ты говоришь!

— Ты просто хвастун, Алешка! Хвастун, и все!

Светка пытается что-то сказать Алешке еще, чтоб поразить его, быть на высоте, и вдруг вспоминает:

— А вот ты скажи мне, что такое трансплантация органов? Знаешь?

— Конечно, знаю! — Алешка даже удивлен. — Ты ж сама мне говорила! Это когда почку или там еще что-нибудь пересаживают с места на место. Перевозят! Транспорт — трансплантация! Что, не верно?

— И все равно, — говорит Светка. — Я, в конце концов, твоя старшая сестра!..

— И все равно, — перебивает ее Алешка, — ты оторвалась от жизни. В медицину пошла, а колхоз забыла. И про озимые ничего не знаешь, хотя в школе вас учили. И про рыбаков. А вот мама говорит… И вчера… — приехала? Приехала! А когда сейнера из моря пришли, не пошла встречать. Устала? Да? А все ходили, как всегда. И мы с мамой ходили, пока ты спала…

Они спорят и спорят. И год назад спорили, и два года назад, и раньше, как Алешка помнит себя.

Где-то у Алешки есть воспоминание. Вот он только родился, и рядом с мамой, рядом с папой была уже сестра. Папа пришел с промысла. Мама встречала его. От них пахло морем и рыбой. Конечно, Светка тогда была чуть больше, чем он сейчас, но, в общем-то, не то что мама и папа.

Скорей, девчонка, кукла с пионерским галстуком, как у них потом в школе. И тогда, сразу, они начали спорить.

Алешке, конечно, трудно понять, почему Светка — старшая. И почему она всю жизнь, споря с ним, говорит, что она старшая. А то, что Светка больше на одиннадцать лет, — так это тоже смешно. Ну и что? Родились в разное время! Конечно, чуть завидно, что Светка родилась раньше. Тогда война была и все не так, как сейчас, когда просто школа и отметки. Тогда и папа был.

Папы нет вот уже год или… Нет, пожалуй, больше года. Да, больше.

Алешка давно уже сам выгоняет корову и коз в стадо, и Светка здесь ни при чем. Может, когда-то выгоняла. Но уехала в институт, в город, и давно уже только приезжает сюда, словно в гости. Но он рад ей. Сказать, что скучает, нельзя. Школа, и дома много забот. Но когда она приезжает, он радуется, как маленький, а потом они спорят, и ругаются друг с другом, и объясняются, долго объясняются…

И потом вот — ее Сережа. Ее муж! Хороший парень! С ним интересно…

Что у них так в семье получилось — одиннадцать лет разницы между Светкой и Алешкой, — в самом деле, никто не знает.

Мать, Вера Ивановна, никогда ничего не объясняла.

Алешка помнит только не раз повторенные ею слова:

— Война была, а потом — после войны…

Отец, конечно, мог бы что-то объяснить, но его нет, и Алешка помнит только его похороны.

И еще — слова матери:

— Поехал тушить, там все и случилось… На сейнере!

Светка говорила другими словами:

— Бывает, ну что говорить, беда!

— Ты мне говоришь-говоришь, а сама ничего не видела, — мрачно вещает Алешка. — Ты на похороны приехала… А раньше?

— А ты?

— Что я? Я видел все. Мама не пускала, а я все видел, и как обгорели они все, и как… Только папу я тогда не мог узнать.

Светка молчит.

Алешка тоже молчит. Ему очень хочется восстать против Светки и сказать ей даже какие-то грубые слова, и он думает: «Как — ты?.. Эх, ты! О папе говорим… А ты в медицинском и все знаешь? Операции, покойники, привыкла ты ко всему. А тогда не только папа погиб, а еще радист и моторист. Ты помнишь или нет? Их же вместе с папой хоронили, обгорелых. Гробы закрыты были, а потом их открыли. Мама не просила, а другие женщины потребовали. И открыли. И мы с мамой не могли понять, где папа. А тебя еще не было. Ты ведь только на кладбище успела, а там… Там как раз хорошо говорили о папе и обо всех. И о том, что они спасли сейнер. А вчера этот сейнер с другими вернулся. И весь колхоз встречал рыбаков. Сейнер этот — особый, потому и встречали его особо. И жены, и дети тех — радиста и моториста, и мы с мамой встречали. Улов хороший. Рыбы много. И сейнер давно уже отремонтирован и покрашен — красивый сейнер. Как будто на нем ничего и не было».

Алешка молчит. Не знает почему, но молчит. Не хочется ему обижать Светку? Наверное, так.

— Ты понимаешь, — вдруг говорит Светка. — Я вчера… Конечно, вчера я должна была пойти, но я не думала, что там будет папин…

— А Сережа не приедет? — спрашивает Алешка.

— Сережа не может, никак сейчас не может, — оживляется Светка. — У него диплом, понимаешь? Нет, ты, конечно, не понимаешь. А летом он на целину ездил. Даже медаль получил…

— А что ж не показал? — спрашивает Алешка. — Сколько раз приезжал и ни разу не показал…

— Ну знаешь что, будешь взрослым — поймешь, — говорит Светка, переходя на обычный тон. — Скромность украшает человека! И я, например, сказала Сереже…

Алешке — четырнадцать.

А Светке? Выходит, Светке — двадцать шесть. Почти. В декабре, шестого числа, будет двадцать шесть.

«Математика! Скорей, арифметика, — думает Алешка. И еще, вспомнив об этом, он думает: — Точно! Шестого декабря — Светке двадцать шесть. Надо не забыть рисунок ей сделать. И чтоб там было что-то о ней и о Сереже. О ее Сереже обязательно. Муж как-никак! Хорошо, что Светка сейчас сказала про Сережину медаль. Эту медаль как-то надо тоже нарисовать. Но где найти ее? Светка должна быть на рисунке. Это ясно. Рисунок для Светки. Рядом — Сережа. Пусть он и защищает что-то, но у него есть медаль, которую и Светка и Сережа скрыли…»

Вспомнив что-то, Алешка побежал к дяде Феде, шоферу, который каждый год ездит на целину. Он живет совсем один. Семьи у него почему-то нет.

— Дядь Федь! А какие медали вам дают за целину?

Дядя Федя — отличный человек. Мальчишкой, в Алешкином возрасте, в партизанах был, потом в армии, до Кенигсберга дошел. А когда тут, после войны, с «лесными братьями» боролся, был ранен. За это у него самый военный орден — Красной Звезды.

Иногда дядя Федя заходит к ним домой, когда не в рейсе. И Алешку он любит давно, о чем Алешка знает, и вообще: дядя Федя — это дядя Федя. Не так уж много таких, как он. К маме он очень хорошо относится. И тогда на кладбище, когда хоронили папу и всех, он был все время с мамой и не давал ей плакать.

— Медали разные бывают, Алешенька, — сказал дядя Федя. — А вот за целину? Это медаль — «За освоение целинных земель». Хочешь, покажу?

— Покажите, пожалуйста…

Дядя Федя показал.

Красивая медаль, как и все. Значит, и у Светкиного Сережи такая же.

— И вот еще одна, — сказал дядя Федя. — Ленинская, юбилейная. Видел?

У Алешки было такое чувство, что дядя Федя хочет ему что-то сказать…

— Не видел, — сказал Алешка. — А что? — И он заторопился.

Дядя Федя тоже смутился. Вроде бы не знал, что делать.

Алешка уже уходил, когда дядя Федя сказал:

— А Веру Ивановну, маму свою, ты поздравил? Мы всем колхозом поздравляли…

Алешка удивился:

— С чем? С планом?

— И с планом, само собой, и с орденом! По итогам восьмой пятилетки!

Про орден Алешка ничего не знал. Светки еще не было дома, когда три дня назад мама ездила на какое-то собрание в город, и вернулась поздно, и была очень довольна, что он приготовил ей еду и все прибрал…

Значит, не только у дяди Феди — орден и медаль, у Сережи — медаль, а и у мамы — орден?

Вот тут-то он и поймал Светку. Поймал.

— А ты знаешь? Знаешь? — спросил он.

Мама была на работе. Принимали вчерашнюю рыбу.

— Подожди, а что я должна знать? — спросила Светка и сразу же добавила: — Только не спорь со мной, пожалуйста! Не бросайся! Я — старшая…

— Я пошел про Сережу узнавать, а ты?! Ты даже про маму не знаешь!..

А вообще Светка уехала из колхоза давно. Совсем давно, когда почему-то решила, что медицина без нее не проживет. Врачом решила стать. Врачом, когда никаким еще врачом быть не могла.

Алешка ходил тогда в детский сад, а Светка в школу, в девятый класс. Но школа здешняя Светку не устраивала, хотя всех устраивала и устраивает. И для Алешки сейчас даже, в восьмом, школа — это школа. Нужно так нужно!

Светка же тогда почему-то сказала, что ей нужна школа с медицинским уклоном, и такая школа есть — в городе, и она поедет в город. И поехала. Это было давно. Очень давно, как помнит Алешка. Мама и папа были тогда. Вместе.

Мама плакала, отговаривала Светку. Папа молчал. И Алешка молчал. Хочет так хочет. Пусть. Потом жалел, когда Светка уехала в город. Скучно стало без Светки. Иногда очень скучно — без споров с ней и всяких баталий.

Школу Светка давно кончила, в городе, а Алешке еще страдать и страдать, после школы работала где-то в больнице, в институт поступила.

С тех пор сколько временя прошло.

Алешке, если признаться по-честному, еще более грустно без Светки, чем раньше, когда она уехала.

Корова, козы, дела по дому. Школа, наконец! Не последнее дело! Раньше он всего этого как-то не замечал, а когда Светка уехала, заметил…

Как-то все просто было, когда Светка жила здесь. Мальчишки из ее класса приходили домой, и Алешка играл с ними. Мама ругалась, а он играл. Позже и другие, чужие мальчишки были у них дома. То уроки делали со Светкой, то с ним играли. Возились ох как! Эти мальчишки из города приезжали…

И среди них — Сережа. Он и с Алешкой играл, и маме помогал — в магазин сбегать или что-нибудь в городе купить. Они очень подружились. Даже на «ты» перешли. Но это, правда, уже было потом, когда Светка в город уехала. По субботам они приезжали со Светкой домой и иногда оставались ночевать, и тогда воскресенья были самыми счастливыми для Алешки днями. Светка — само собой, а тут и Сережа…

В позапрошлом году или раньше это было, Алешка не помнит, но Светка поженилась с Сережей. Сначала они приехали домой, а потом все и Алешка поехали в город и были там, где их оженили.

Была музыка, красивое Светкино платье и еще что-то, но больше всего Алешку волновал Сережа.

«Неужели теперь он не будет со мной играть?» — думал Алешка.

В это время мама тоже плакала. Но плакала хорошо и была очень красивая — в новом платье и белом платке, которого у нее никогда раньше не было…

Светка даже тут задиралась перед Алешкой, что-то острила, чем-то шпыняла, но Алешка понимал:

— Поженилась! А-а? Ну и пусть тебе будет хуже!

И добавлял, когда она ему отвечала что-то:

— Мы, например, с Сережей все равно — друзья. Скажешь, нет?

И после женитьбы, когда Светка с Сережей приезжали из города домой, а иногда Сережа приезжал и один, когда Светка была занята, они всегда играли, и возились на полу, как маленькие, и устраивали состязания игрушечных машин и почти настоящую войну со знаменосцами и солдатами, а потом занимались математикой, физикой и химией. По этим предметам у Алешки как раз дела печальны. До шестого класса еще было как-то ничего, и в седьмом, а вот в восьмом…

А Сережа все знает. И самый сложный пример, самая сложная задача оказываются простыми, когда Сережа рядом.

Но и Светка, и Сережа приезжают все реже. Мама волнуется. Алешка понимает это. Но и Алешке грустно, хотя день заполнен с утра до вечера, и есть друзья, и скучать вроде некогда.

Сейчас хотя бы Светка есть. Пусть они про озимые поспорили, про снег и про эту трансплантацию органов, в которой он, конечно, понимает меньше, чем в математике и физике с химией.

Жаль, что Сережа не приехал. Но раз диплом, это что-то важное.

И, вернувшись от дяди Феди, Алешка спросил:

— Свет, а диплом у Сережи скоро?

— Весной, как обычно, — сказала Светка.

Алешка огорчился:

— Только в будущем году! Ну и сказала! Тогда почему он сейчас не приехал?

— Ничего ты, Алехин, не понимаешь! Взрослый парень, а ничего не понимаешь! Эх, ты!

Светка принялась за свое.

И тогда Алешка возмутился:

— А ты? А ты? Ты понимаешь? Говоришь «медаль Сережина», говоришь? А маму ты с орденом поздравила? Забыла? Я ж тебе говорил!

— С каким орденом? — Светка опять удивилась. — Ты ничего не говорил…

— А вот с таким… По итогам восьмой пятилетки!

Алешка с виду был совсем спокоен, но втайне переживал. Он и сам-то не поздравил маму с орденом. Хотя хотел. Когда дядя Федя сказал.

И потому, пока Светка спорила, он пошел к себе и нарисовал: свечка красная, рыбацкий сейнер, гном и ворота с фонариком, почему-то орден Красной Звезды, медаль «За освоение…» и Ленинская, юбилейная. Так получилось. От Светки рисунок он спрятал, да она и не интересовалась.

А потом они опять поспорили и уже устали, когда Алешка предложил:

— Свет, давай что-нибудь придумаем, пока мамы нет. Ну, приготовим? Ведь орден — это праздник? Правда? И у Сережи — медаль! А у дяди Феди…

Было еще не темно, когда стол накрыли. Вместе бегали в магазин. Вместе все купили. У Светки, оказывается, есть деньги. И не только те, которые мама дает. Стипендия.

Светка очень устала.

— Я полежу чуть-чуть, Алехин, ладно? — сказала она, и Алешка не узнал ее.

— Давай лежи, — сказал он. — А вообще-то ты растолстела, вот и устала. Спортом надо заниматься! Понимаешь? И мама сейчас придет!..

— Понимаю, — сказала Светка, — а мама придет, я встану и буду молодцом. Хорошо?

Мама, Вера Ивановна, пришла вскоре и почему-то не одна, а с дядей Федей.

— Вы не сердитесь, что мы с Федором Иванычем? Подумали, день сегодня такой…

И она похвалила их, Светку и Алешку, что они сами все придумали, и купили, и накрыли стол…

Алешка был рад, что пришел дядя Федя. Все-таки мужчина, и человек хороший, и с ним легко.

— Сегодня такой день! — говорила мама. — Не грех и за столом посидеть, отметить…

И Алешка понимал, что, конечно, мама права. Она получила орден Трудового Красного Знамени. И сейчас он вручит ей подарок — рисунок, который успел нарисовать.

Но когда они сели за стол и Алешка все ждал — вот сейчас достать рисунок и отдать маме или позже? — мама вдруг сказала:

— Алеша наш сегодня принят в комсомол. Я шла и от учительницы узнала. Обидно, конечно, что мне он ничего не сказал. Но, может, и хорошо? Сам решил. Сам вступил. Хорошо. Вот у нас сегодня и праздник.

Светка растерялась. И Алешка — еще больше. Подумал: «Ну, и что?» Старшая сестра бросилась поздравлять Алешку. Младший брат оправдывался:

— А я что? Свет? А почему я должен? Я, правда, сам… — Потом он осмелел и опять выдал Светке: — Когда ты и Сережа поженились, ты ж со мной не советовалась?

Светка что-то ответила.

— А Сережи нет сейчас, нет! — пожалел Алешка.

Ему очень хотелось, чтоб Сережа был сейчас здесь, и они спрятались бы от всех взрослых и поиграли в машинки, а потом, в конце концов, и задачи порешали — по математике, физике, химии. Сережа все понимает…

Вспомнили про маму. Поздравили ее с орденом. Жаль, что раньше он не видел такого, а то бы нарисовал… А мама вспомнила про Сережу. И сказала про его медаль. А потом опять про Алешкин комсомол.

Дядя Федя говорил меньше всех.

Светка и Алешка о чем-то спорили, но Светка быстро устала, сказала:

— Мам, я пойду. Ладно?

И пошла в соседнюю комнату, и легла.

Мама ходила к ней, вернулась, и они еще сидели втроем — мама, дядя Федя и Алешка. Только тут Алешка вспомнил про рисунок и отдал его маме.

Дяде Феде и маме рисунок очень понравился. Свечка красная, рыбацкий сейнер, гном и ворота с фонариком, орден Красной Звезды и медали, но вот беда — без Трудового…

— Отца не забывает, — сказал дядя Федя.

А сейнер Алешка и правда рисовал ради папы. И хорошо, что дядя Федя понял, угадал…

…После этого Светка долго не приезжала. Зато часто приезжал Сережа, и они возились с Алешкой, играли и занимались по математике, физике и химии.

Потом и мама ездила в город. Видимо, к Светке, потому что всегда передавала от нее приветы.

Очень часто заходил дядя Федя. Это — отлично! Раньше он никогда не бывал у них так, ради Алешки, а тут заходил сам, и они разговаривали с Алешкой о жизни — о рыбацких делах и о школе, о дальних рейсах, о маме и о Светке, об отце и о Светкином Сереже, о дипломе его, и оказывалось, что дядя Федя все знал про них… И за коровой, за козами помогал ухаживать, когда мама бывала в городе, и они часто оставались с Алешкой вдвоем.

Это было уже зимой, в декабре. После Светкиного дня рождения. Светки не было. Алешка послал ей в город рисунок. Не такой, как маме. Вроде интересней.

Вчера Сережа вместе с мамой уезжали в город, и пришел дядя Федя, чему Алешка был очень рад.

Но, прощаясь с Сережей и мамой, Алешка, конечно, не мог не сказать:

— Светке привет, но вот… Чего это она не приезжает? Могла бы! У Сережи — диплом, и то он все время здесь, а Светка?

Он скучал по Светке. И сердился на нее. Когда приезжала, все больше ложилась отдохнуть. Тоже — медицина! А вот уже две недели ее нет! Подумаешь, институт! А что, школа легче? И вообще она…

Их не было целую неделю. Дядя Федя приходил, они вместе ели, говорили о войне, которую дядя Федя прошел, о маме. За эту неделю вышел у него рейс на три дня в Харьков, но потом он вернулся, обветренный, пахнущий бензином, и первым делом спросил:

— От Веры Ивановны ничего не слышно? От мамы? И от Светланы?

— Нет, ничего, — сказал Алешка.

— Странно, — сказал дядя Федя, — а пора…

Потом, когда до ночи никто не вернулся, дядя Федя остался ночевать вместе с Алешкой. Это было чудо! Всю ночь — ну, не всю, ясно, а почти до утра — они проговорили. Дядя Федя рассказывал про новые машины, которые получил сейчас колхоз, и про то, как он ездит в далекие рейсы, и что это так же интересно, как уходить в море за рыбой…

И вдруг они приехали. Приехали утром на машине, когда дядя Федя уже ушел на работу: у него опять рейс.

Приехали и привезли что-то завернутое в одеяло, и стали все хвалиться перед Алешкой, как все произошло, а Светка даже не спорила, а поцеловала Алешку, чего никогда раньше не было, и сказала:

— Вот тебе — друг, товарищ и брат! Смотри, какая лапочка! Такой славный, правда?

Алешка заглянул в одеяло, увидел сморщенную мордашку какого-то человечка и вдруг с грустью подумал, что теперь Светке и Сереже будет совсем не до него, раз есть этот маленький человечек…

— А дядя Федя не приходил?

Мама, счастливая, как и Светка, как и Сережа, спросив о дяде Феде, разрумянилась.

— Он в рейс ушел, — сказал Алешка. — А так все время приходил…

— Ну и хорошо, — сказала мама.

Светка и Сережа, а с ними и мама возились над одеялом, что-то говорили, пеленали того, кого привезли, и восторгались его красотой.

— Ну, он тебе нравится? — Светка подбежала к Алешке и опять поцеловала его.

— Конечно, — сказал Алешка.

А сам подумал о дяде Феде. Дядя Федя вернется вечером из рейса и придет к ним. А рейсы у него не менее интересные, чем в море за рыбой. Конечно, он придет после рейса.

— Мам! — сказал Алешка.

— Что, сынок? — спросила Вера Ивановна.

— Ты бы это…

Алешка не знал, как сказать.

Наконец решил:

— У Светки Сережа есть, да?

— Конечно, есть, — ответила Вера Ивановна, — а теперь и не только Сережа, а вот и малыш, твой племянник…

— А я хочу, — окончательно решился Алешка, — хочу, чтоб дядя Федя у тебя был.

Светка услышала, подбежала к Вере Ивановне:

— Правда, мама! Выходи за дядю Федю. Он, конечно, не совсем…

Тут уже Алешка вступился. И опять между ними начался спор.

Светка спорила, забыв малыша в одеяле. Алешка спорил, даже не заметив, как мама ушла к малышу.

Они спорили о дяде Феде, и про озимые не забыли, и прошедший снегопад вспомнили, а потом заговорили-заспорили, как назвать малыша, маленького человечка в одеяле, который появился в их доме, и уж тут началась настоящая словесная схватка.

Вера Ивановна качала внука. В соседней комнате.

«Тише! Он спит!» — хотела сказать она. Но промолчала.

«Завтра, — решила. — Объясню им завтра и про дядю Федю, и про все. Только подумать надо, как объяснить лучше. Что не люблю его? Нет, он хороший. Что отца их больше любила и забыть не могу? Пусть сами отца не забывают. Так и скажу, что не могу выйти замуж, раз любви нет. И что про любовь настоящую никто не знает…»

А Светка с Алешкой продолжали спорить. Долго спорили. Пока силы не иссякли.

И тут Алешка невзначай вспомнил:

— Мы с тобой тут спорим, а мама где?