"Каскадер из Сингапура" - читать интересную книгу автора (Томас Росс)

Глава 3

Когда «Грей Этлентик энд Пасифик Ти Компани» решила, что супермаркет, расположенный между Ла-Бреа и Санта-Моника приносит одни убытки, то ли из-за обнищания района, то ли из-за воровства, она очистила полки от разнообразных продуктов, погрузила в фургоны холодильные прилавки и кассовые аппараты и перевезла все в один из торговых центров, с более честными покупателями и свободным местом для стоянки автомобилей.

Здание нам сдали в аренду на пять лет, достаточно дешево, при условии, что мы не будем торговать продуктами в розницу или оптом. Не знаю, по какой причине владелец выставил это требование, но мы, естественно, согласились, потому что торговля продуктами не входила в наши планы. Против открытия «Ла Вуатюр Ансьен» не возражали и соседи: хозяева похоронного бюро, мойки автомашин, маленького заводика, изготовляющего узлы полиграфического оборудования, и трех баров.

Перестройку зала мы свели к минимуму, и нам удалось сохранить атмосферу кошачьих консервов, венских сосисок и дезинфицирующих средств. Внутреннюю стену мы передвинули ближе к стеклянной стене, вокруг сейфа, который «Эй энд Пи» не стали выкорчевывать из фундамента, соорудили стеклянный кабинет, так что четыре пятых полезной площади заняли механический, красильный и отделочный цехи. В торговом зале мы держали три, иногда четыре машины на продажу, показывая случайному прохожему основное направление деятельности нашей фирмы – восстановление любого автомобиля, сошедшего с конвейера ранее 1942 года.

Несмотря на довольно странное название, предложенное моим партнером в редкий для него момент помрачения ума, наша фирма начала процветать едва ли не с первого дня существования. Моим партнером был Ричард К. Е. Триппет, который в 1936 году участвовал в Берлинской олимпиаде в составе команды Великобритании. Он занял третье место в фехтовании на рапирах, уступив джентльмену из Коста-Рики. После того, как Гитлер и Геринг пожали ему руку, Триппет возвратился в Оксфорд, поразмышлять над положением в мире. Годом позже он присоединился к республиканцам Испании, потому что его увлекли идеи анархистов, и теперь заявлял, что является главой всех анархо-синдикалистов одиннадцати западных штатов. Не считая самого Триппета, в его организации насчитывалось семь членов. Кроме того, он являлся председателем окружной организации демократической партии в Беверли-Хиллз и, кажется, обижался, когда я иногда упрекал его в политическом дуализме.

Я встретился с Триплетом и его женой Барбарой двумя годами раньше на вечеринке, устроенной одной из самых пренеприятных супружеских пар в Лос-Анджелесе, чье поместье занимало немалую территорию. Речь идет о Джеке и Луизе Конклин. Джек – один из лучших кинорежиссеров, Луиза – из актрис, снимающихся в телевизионных рекламных роликах, которые впадают в сексуальный экстаз при виде новых марок стирального порошка или пасты для полировки мебели. В свободное от работы время они обожали объезжать в своем «ягуаре» окрестные супермаркеты в поисках молодых, нагруженных покупками дам, которые желали бы, чтобы их отвезли домой, и не возражали по пути заехать к Конклинам, пропустить рюмочку-другую. Приехав домой, Джек и Луиза намекали даме, что неплохо бы трахнуться, и в трех случаях из четырех, по словам Джека, находили полное взаимопонимание, после чего проделывали желаемое в кровати, на обеденном столе или в ином месте. Но Джек частенько любил приврать, так что указанный им результат я бы уменьшил, по меньшей мере, процентов на тридцать. Был он также криклив, зануден, да еще жульничал, играя в карты. На его вечеринку в то воскресенье я пришел только потому, что больше идти мне было некуда. Подозреваю, что та же причина привела туда и многих других гостей.

Конклин, должно быть, обожал наставлять рога другим мужчинам. Если ему и Луизе удавалось поладить с молодой дамой, она и ее муж оказывались в списке приглашенных на следующую вечеринку. Конклину нравилось беседовать с мужьями, Луизе – обсасывать происшедшее с женами. В то воскресенье, с третьим бокалом в руке, я случайно стал участником разговора, который вели мой будущий партнер Ричард Триппет, его жена, Барбара, и изрядно выпивший врач-педиатр, подозреваю, один из тех мужей, с которыми нравилось беседовать Конклину. Педиатр, низенький толстячок лет пятидесяти, сияя розовой лысиной, рассказывал Триплету подробности покупки за 250 долларов «плимута» выпуска 1937 года, который он собирался реставрировать в Нью-Йорке всего лишь за две тысячи долларов.

– Знаете, как я его нашел? – его правая рука взлетела вверх, левая, с бокалом, осталась на уровне груди. – По объявлению в «Нью-Йорк таймс». Я снял трубку, позвонил этому парню в Делавер и в тот же день отправил ему чек.

– Как интересно, – вежливо прокомментировала Барбара Триппет.

Триппет, похоже, действительно заинтересовался рассказом доктора. Он положил руку ему на плечо, наклонился к нему и сообщил следующее: «После долгих размышлений я пришел к выводу, что ни одна из многочисленных моделей, изготовленных в Соединенных Штатах в тридцатых годах, не может сравниться с „плимутом“ выпуска 1937 года в вульгарности и низком качестве».

Педиатр не сразу переварил его слова. Затем отпил из бокала и бросился защищать свое приобретение.

– Вы так думаете? В вульгарности, значит? А скажите-ка мне, приятель, на какой машине ездите вы?

– Я не езжу, – ответил Триппет. – У меня нет машины.

В глазах педиатра отразилось искреннее сострадание.

– У вас нет машины… в Лос-Анджелесе?

– Иногда нас подвозят, – заметила Барбара.

Педиатр печально покачал головой и обратился ко мне.

– А как насчет вас, мистер? У вас есть машина, не так ли? – он буквально молил меня дать положительный ответ. – Вот у вашего приятеля машины нет. Ни одной.

– У меня мотороллер, – ответил я. – «Кашмэн» выпуска 1947 года.

Мой ответ тронул доктора до глубины души.

– Вы должны купить автомобиль. Скопите деньги на первый взнос и сразу покупайте. У меня «линкольн-континенталь», у жены – «понтиак», у двух моих детей – по «мустангу», и теперь я собираюсь отреставрировать «плимут» и буду любить его больше всех остальных машин, вместе взятых. Вы знаете, почему?

– Почему? – спросил Триппет, и по тону я понял, что он действительно хочет знать ответ.

– Почему? Я вам скажу. Потому что в 1937 году я поступал в колледж и был беден. Вы, должно быть, знаете, каково быть бедным?

– В общем-то, нет, – ответил Триппет. – Я никогда не был беден.

Не могу сказать, почему, но я сразу ему поверил.

– Вам повезло, приятель, – доктор-то, похоже, полагал, что человек, не имеющий автомобиля в Лос-Анджелесе, не просто беден, но нищ. – А я вот был тогда беден, как церковная мышь. Так беден, что меня однажды выгнали из моей комнаты, потому что я не мог уплатить ренту. Я бродил по кампусу и увидел эту машину, «плимут» тридцать седьмого года, принадлежащий моему богатому сокурснику. Мы встречались на лекциях по биологии. Я забрался в кабину и устроился там на ночь. Должен же я был где-то спать. Но этот подонок, простите меня за грубое слово, заявился в одиннадцать вечера, чтобы запереть дверцы, и обнаружил меня в кабине. И вы думаете, этот сукин сын позволил мне провести ночь в его машине? Черта с два. Он меня выгнал. Он, видите ли, боялся, что я испачкаю ему сидение. И знаете, что я пообещал себе в ту ночь?

– Что придет день, – подала голос Барбара Триппет, – когда вы накопите достаточно денег, чтобы купить точно такой же, как у вашего друга, автомобиль, – она широко улыбнулась. – У богатого подонка, с которым вы изучали биологию.

Доктор радостно покивал.

– Верно. Именно это я и пообещал себе.

– Почему? – спросил Триппет.

– Что почему?

– Почему вы пообещали себе именно это?

– О господи! Мистер, я же вам только что все объяснил.

– Но что вы собираетесь с ним делать? Я говорю о «плимуте».

– Делать? А что я должен с ним делать? Это будет мой «плимут».

– Но у вас уже есть четыре машины, – не унимался Триппет. – В чем заключается практическая польза вашего нового приобретения?

Лысина доктора порозовела еще больше.

– Не нужно мне никакой пользы, черт побери! Он просто должен стоять у моего дома, чтобы я мог смотреть на него. О господи, как же трудно с вами говорить. Пойду-ка лучше выпью.

Триппет наблюдал за доктором, пока тот не исчез в толпе гостей.

– Восхитительно, – пробормотал он, взглянув на жену, – Просто восхитительно, – потом повернулся ко мне. – У вас действительно есть мотороллер?

Ответить я не успел, потому что на мое плечо опустилась мясистая рука Джека Конклина, первого лос-анджелесского соблазнителя.

– Эдди, дружище! Рад тебя видеть. Как дела?

Прежде чем я раскрыл рот, он уже говорил с Триппетами.

– Кажется, мы не знакомы. Я – Джек Конклин, тот самый, что платит за все, съеденное и выпитое сегодня.

– Я – Ричард Триппет, а это моя жена, Барбара. Мы пришли с нашими друзьями, Рэмси, но, боюсь, не успели представиться. Надеюсь, вы не в обиде?

Правая рука Конклина легла на плечо Триппета, левая ухватила Барбару за талию. Та попыталась вырваться, но Конклии словно этого и не заметил.

– Друзья Билли и Ширли Рэмси – мои друзья, Особенно Ширли, а? – и он двинул локтем в ребра Триплету.

– Разумеется, – сухо ответил Триппет.

– Если вы хотите с кем-то познакомиться, только скажите Эдди. Он знает тут всех и вся, не так ли, Эдди?

Я начал было говорить, что Эдди всех не знает, да и не хочет знать, но Конклин уже отошел, чтобы полапать других гостей.

– Мне кажется, – Триппет вновь повернулся ко мне, – мы говорили о вашем мотороллере. Вы действительно ездите на нем?

– Нет, – признался я. – Езжу я на «фольксвагене», но у меня есть еще двадцать одна машина. Не хотите ли купить одну из них?

– Нет, благодарю, – ответил Триппет.

– Все изготовлены до 1932 года. В отличном состоянии, – как я уже упомянул ранее, в руке у меня был уже третий бокал, в котором оставалось меньше половины.

– Зачем они вам? – удивился Триппет.

– Я получил их по наследству.

– И что вы с ними делаете? – спросила Барбара Триппет. – Ездите на каждой по очереди?

– Сдаю их в аренду. Киностудиям, бизнесменам, агентствам.

– Разумно, – кивнул Триппет. – Но возьмем джентльмена, с которым мы только что разговаривали… О «плимуте» 1937 года выпуска. Это же просто болезнь, знаете ли.

– Если это болезнь, то ей поражены тысячи других.

– Неужели?

– Будьте уверены. К примеру, эти двадцать одна развалюхи, что я держу в гараже в восточной части Лос-Анджелеса. Никто их не видит, я не рекламирую их в газетах или на телевидении, моего телефонного номера нет в справочнике. Но раз или два на день мне звонят какие-то психи, которые хотят купить определенную марку машины или все сразу.

– Почему вы их не продаете?

Я пожал плечами.

– Они дают постоянный доход, а деньги нужны всем, в том числе и мне.

Триппет взглянул на часы с золотым корпусом.

– Скажите, пожалуйста, вы любите машины?

– Не особенно.

– Вот и прекрасно. Почему бы вам не пообедать с нами? Я думаю, мне в голову пришла потрясающая идея.

Барбара Триппет вздохнула.

– Вы знаете, – обратилась она ко мне, – после того, как он произнес эти слова в прошлый раз, мы стали владельцами зимней гостиницы в Аспене, Колорадо.

Покинув вечеринку Конклинов, мы отправились в один из маленьких ресторанчиков, владельцы которых, похоже, меняются каждые несколько месяцев. Я, Барбара Триппет, миниатюрная брюнетка моего возраста, лет тридцати трех, с зелеными глазами и приятной улыбкой, и Ричард Триппет, подтянутый и стройный, несмотря на его пятьдесят пять лет, с длинными седыми волосами. Говорил он откровенно, и многое из того, что я услышал в тот вечер, оказалось правдой. Возможно, все. Специально я не выяснял, но потом ни разу не поймал его на лжи.

Помимо его политических пристрастий, анархо-синдикализма в теории и демократии – на практике, он получил американское гражданство, прекрасно фехтовал, прилично играл на саксофоне, считался специалистом по средневековой Франции, а кроме того, в свое время был капитаном в одном из «пристойных воинских подразделений», автогонщиком и механиком гоночных автомобилей, лыжным инструктором и владельцем гостиницы в Аспене, обладая при этом независимым состоянием.

– Дедушка сколотил его в Малайзии, знаете ли, – рассказал он. – В основном, на олове. Уйдя на покой, он приехал в Лондон, но изменение климата за месяц свело его в могилу. Мой отец ничего не знал о бизнесе деда, да и не хотел вникать в его тонкости. Поэтому он нашел в Сити самый консервативный банк и передал ему управление компанией. Так продолжается и по сей день. Барбара тоже богата.

– Пшеница, – пояснила Барбара. – Тысячи акров канзасской пшеницы.

– В вашей компании я чувствую себя бедным родственником, – отшутился я.

– Я рассказал вам об этом не потому, что хотел похвалиться нашим богатством, – успокоил меня Триппет. – Я лишь дал вам понять, что у нас есть возможности финансировать мою прекрасную идею, если она приглянется и вам.

Но до сути мы добрались лишь после того, как нам принесли кофе и бренди.

– Я хочу вернуться к нашему доктору с «гогамутом».

– Зачем?

– Трогательный случай, знаете ли. Но типичный.

– В каком смысле?

– Как я заметил, большинство американцев среднего возраста проникнуты сентиментальными чувствами к своему первому автомобилю. Они могут забыть дни рождения детей, но всегда назовут вам год изготовления своей первой машины, модель, цвет, дату покупки и ее стоимость, с точностью до цента.

– Возможно, – согласился я.

Триппет пригубил бренди.

– Я хочу сказать, что на жизнь едва ли не каждого американца старше тридцати лет в той или иной степени повлияла марка или модель автомобиля, даже если он лишь потерял в нем девственность, несмотря на неудачно расположенную ручку переключения скоростей.

– Это был «форд» с откидывающимся верхом выпуска 1950 года, и ручка переключения скоростей никому не мешала, – улыбнулась Барбара Триппет. – В Топеке.

Триппет словно и не услышал ее.

– Важную роль играют также снобизм, жадность и социальный статус. Я знаком с одним адвокатом в Анахейме, у которого восемь «эдзельсов» 1958 года. Он держит их в гараже, ожидая, пока цены поднимутся достаточно высоко. Еще один мой знакомый удалился от дел, похоже, приносящих немалый доход, в тридцать пять лет и начал скупать «роллс-ройсы». Почему? Потому что ему нравилось все большое – большие дома, большие собаки, большие автомобили. Такие особенности характера американцев можно и должно использовать в своих интересах.

– Начинается, – предупредила меня Барбара.

– Я весь внимание.

– Я предлагаю, – Триппет и не заметил нашей иронии, – заняться самым ненужным, бесполезным для страны делом. Для молодых мы будем продавать снобизм и социальный статус, старикам и людям среднего возраста поможем утолить ностальгию по прошлому. Мы обеспечим им осязаемую связь с вчерашним днем, с тем временем, когда были проще и понятнее не только их машины, но и окружающий мир.

– Красиво говорит, – заметил я, посмотрев на Барбару.

– Он еще не разошелся, – ответила та.

– Как вам нравится мое предложение? – спросил Триппет.

– Полагаю, небезынтересное. Но почему вы высказали его мне?

– Потому что вам, мистер Которн, как и мне, плевать на эти машины. У вас представительная внешность, и вы – владелец двадцати одного драндулета, которые мы можем использовать как приманку.

– Кого же будем приманивать?

– Простаков, – ответила Барбара.

– Будущих клиентов, – поправил ее Триппет. – Моя идея состоит в том, что мы организуем мастерскую… нет, не мастерскую. Слишком плебейское слово. Мы организуем клинику. Да! Мы организуем клинику, специализацией которой станет восстановление развалюх до их исконного, первоначального состояния. Подчеркну еще раз, исконного! К примеру, если в «роллсе» 1931 года для переговорного устройства с шофером необходим микрофон, мы не будем ставить микрофон, который использовался в «роллсе» выпуска 1933 года. Нет, мы обыщем всю страну, если понадобится, весь мир, но найдем нужный узел. Будет установлен микрофон именно 1931 года. Нашим девизом будет гарантия подлинности.

– К сожалению, – заметил я, – у меня нет независимого состояния.

Триплета это не смутило.

– Мы начнем с ваших двадцати одного автомобиля. Необходимый капитал вложу я.

– Хорошо. Теперь понятно, почему вы обратились ко мне. Но вам-то это зачем?

– Ему хочется пореже бывать дома, – пояснила Барбара.

Триппет улыбнулся и откинул упавшую на глаза прядь, наверное, в двадцать третий раз за вечер.

– Можете ли вы предложить лучший способ для изучения разложения всей системы, чем создание бесполезного предприятия, которое за баснословную плату предлагает глупцам услуги и товары, абсолютно никому не нужные?

– С налету, наверное, нет, – ответил я. – Но мне все же не верится, что вы настроены серьезно.

– Он настроен, – подтвердила Барбара. – Серьезным он бывает только в одном случае – когда предлагает что-то неудобоваримое.

– Разумеется, я говорю серьезно, – продолжил Триппет. – Играя на сентиментальности и снобизме, я наношу еще один удар по основам системы и одновременно получаю немалую прибыль. Не могу сказать, что я не подниму доллар, лежащий под ногами. Это фамильная черта, которую я унаследовал от дедушки.

– Предположим, мы войдем в долю, – я уже начал понимать, что разговором дело не кончится. – А кто будет делать всю грязную работу?

На лице Триппета отразилось изумление, затем обида.

– Я, разумеется. Я неплохо разбираюсь в автомобилях, хотя их больше и не люблю. Предпочитаю лошадей, знаете ли. Конечно, я найму пару помощников для самых простых работ. Между прочим, а чем занимаетесь вы, когда не сдаете в аренду ваши автомобили?

– Я – безработный каскадер.

– Правда? Как интересно. Вы фехтуете?

– Да.

– Чудесно. Мы сможем продемонстрировать друг другу свое мастерство. Но, скажите, почему вы безработный?

– Потому что у меня был нервный срыв.

В последующие два года все получилось, как и предсказал Триппет в тот вечер за ресторанным столиком. Он нашел пустующий супермаркет «Эй энд Пи» между Ла-Бреа и Санта-Моника, провел реконструкцию здания, закупил необходимое оборудование, обеспечил подготовку документов, посоветовал, чтобы мой адвокат просмотрел их, прежде чем я поставлю свою подпись. После окончания подготовительного периода Триппет взялся за восстановление «паккарда» выпуска 1930 года, одного из двадцати одного автомобиля, которые стали моим взносом в нашу фирму. Эта спортивная модель при желании владельца могла разгоняться на прямых участках до ста миль в час. Триппет покрыл корпус четырнадцатью слоями лака, обтянул сидения мягкой кожей, снабдил автомобиль новым откидывающимся верхом и колесами с выкрашенными белым боковыми поверхностями шин, включая и те, что устанавливались на крылья, а затем предложил мне продать его за восемь тысяч долларов.

– И ни цента меньше, – предупредил он.

В первый же день на «паккард» пришли посмотреть двадцать три человека. Двадцать третьим оказался семидесятилетний старичок, когда-то известный исполнитель ковбойских песен. Теперь он жил в Палм-Спрингс. Старичок дважды обошел «паккард» и направился в мой кабинет.

– На нем можно ездить?

– Естественно.

– Сколько вы за него просите?

– Восемь тысяч.

Старичок хитро прищурился.

– Даю семь. Наличными.

Я самодовольно улыбнулся.

– Извините, сэр, но мы не торгуемся.

Бывший певец кивнул и вышел из кабинета, чтобы еще раз взглянуть на «паккард». Пять минут спустя он положил на мой стол подписанный чек на восемь тысяч долларов.

Я размышлял об этом после того, как мужчина в гетрах и его спутник покинули магазин. А потом снял телефонную трубку и набрал номер. После третьего звонка мне ответил мужской голос, и я договорился о встрече тем же вечером. Мне хотелось задать несколько вопросов о мужчине в гетрах, а тот, с кем я разговаривал по телефону, возможно, мог на них ответить. Не исключал я и того, что ответов не получу.