Руслан Белов Игла в яйце. Ваша.

На день рождения Мефистофель принес мне подарок.

Это было яйцо.

Куриное на вид.

Я взял его, покрутил в руке – оно оказалось пустым – удивленно поднял глаза:

– Выеденное?..

В позапрошлую пятницу он приходил с бутылкой коньяка, и когда последняя наполовину опустела, я жаловался, что часто чувствую себя выеденным яйцом. И вот, оно материализовалось.

– Выеденное? Да нет. В нем – игла, – подмигнул он лукаво, как никогда похожий на дьявола, похожий, невзирая на белый с иголочки костюм и невинно-розовую дикую гвоздичку в петлице.

– Игла? – оторопел я. – Иными словами моя жизнь?..

– Твоя жизнь? Нет, жизнь. Сломится игла – и одной душой станет в свете меньше.

– Не хочешь конкретизировать, чьей?

– Это незачем, – засмеялся, довольный собой.

Он любил озадачивать. И на этот раз озадачил на все сто.

Проснувшись в середине ночи, я вспомнил о подарке и, забыв о сне, занялся его исследованием.

Яйцо было слишком легким даже для выеденного, и потому казалось крайне хрупким, даже воображаемым. Я осторожно его потряс – внутри ничего не двинулось. Включил настольную лампу, посмотрел на просвет. И увидел иглу – она, таинственно-зловещая, располагалась под углом к продольной оси яйца.

Я осмотрел места соприкосновения концов иглы со скорлупой и никаких следов отверстия, сквозь которое ее могли поместить в сказочную обитель, не обнаружил.

Взял лупу – тоже ничего особенного. Все белым-бело, как положено, и рельеф штатный.

В исследовательском раже бросился к холодильнику, взял обычное яйцо, тридцать рублей десяток.

Проделал в нем дырочки. Маникюрными ножничками.

Выдул содержимое на блюдечко.

Сунул в дырочку обычную швейную иглу.

Пошел к лампе, посмотрел на просвет.

И ничего мало-мальски похожего на первостепенной портняжный инструмент внутри экспериментального яйца не увидел.

Заев опыт гоголь-моголем из его отходов, улегся в постель.

И задумался.

Мефистофель был моим другом, не раз выручал из неприятных ситуаций, причем весьма изящно выручал. И хорошо знал. В том числе и то, что к сорока годам я не то чтобы утратил интерес к жизни, но успел ее прожить, получив все, за исключением довольства, и потеряв все, за исключением жизни.

Биологической жизни. И вот, она конкретизировалась.

В образе иглы.

Конечно, всякий человек, получив такой подарок, как и я, поддался бы мнению, что она, это игла, символизирует хрупкость его жизни.

Личной.

Индивидуальной.

Жизни подвластной случаю, автомобильной аварии, инфекции, гибельному унынию, наконец.

Которая, прервавшись, окунет все в темноту. В том числе, и Вашужизнь.

Вашу жизнь… А может, он подарил мне именно ее? А что? С него станется. Ведь он – дьявол, и горазд на проделки, и премного горд, что Бог за эти самые штучки снисходительно называет его своей обезьяной?

Подарил Вашу Жизнь?!

Да, скорее всего, так. Проделки дьявола – это нечто. Он как-то рассказывал мне об одной, и я подумал, что она весьма напоминает комбинацию в шахматной партии, партии, разыгранной на доске площадью с континент.

– Несмотря, на то, что я был в ударе, она закончилась вничью, – горделиво сказал Мефистофель, вкратце обрисовав ее суть и собственные «дьявольски великолепные» выверты.

– Как я понимаю, ничья – это редкое для тебя достижение? – усмехнулся я кисло – было отчего.

– Да. Ведь играю с Богом, – развел он руками театрально.

– И каков общий счет партий?

– Тысяча двести двадцать три с половиной – три с половиной в его пользу. Еще три тысячи две партии играются, а две тысячи восемьсот сорок одна отложена.

Я представил, как они играют, двигая дредноутами и армиями, политиками и духовными лицами, Пугачевыми и Собчаками, играют, попадая в цейтнот, и в отчаянии или раже смахивая фигуры с доски.

– Не напрягайся, – сказал Мефистофель, прочитав мои мысли. – С вами, людьми, надо играть. Играть, чтобы вы хотели жить, чтобы у вас были герои, цели и ценности.

Вспомнив этот разговор, я многое понял (или придумал).

Этот дар мне – яйцо с иглой – ход в игре Мефистофеля с Богом.

Бог всегда играет белыми, и скорлупа, хрупкая, но спасительная оболочка – Его фигура. Да Его, ибо Бог хранит не силой, не твердостью, но спасительной идеей.

Игла – жизнь, прочная на вид, но некстати ломающаяся и имеющая пронзительный конец – фигура Мефистофеля. Фигура дьявола, вложенная в охранительную фигуру Бога.

Еще одна фигура – это я, потерявшийся в таком ясном и податливом мире..

Четвертая фигура – вы, если игла конкретизирует вашу жизнь. И еще миллионы таких, как мы.

Тут я закрыл глаза, и пришло видение. Я увидел лица ближних, умерших неожиданно, без всяких причин. Как будто кто-то взял и сломал их жизнь, сломал как иглу, ее овеществлявшую.

Затем я увидел лица людей, живущих беззащитно, навсегда потерявших веру в будущее, во все. Как будто кто-то смял, злобно щерясь, скорлупу их жизни, смял и бросил вместе с содержимым – иглой – на оживленную мостовую под колеса ломовых телег.

Затем я увидел вас.

Рентгеновским зрением увидел, как вы пробуете на прочность мою иглу. Почувствовал, как приятно вашим пальцам чувствовать власть.

Власть над моей иглой. Над моей жизнью.

Импульсивно я обернул лицо к рабочему столу. На нем, под горящей настольной лампой лежало злополучное яйцо.

Мне захотелось подойти, взять его, ощутить его хрупкость ладонью. Почувствовать превосходство.

Я не сделал это. Я посмотрел на вас.

…Во сне я увидел Мефистофеля, пришедшего на мой день рождения. Протягивая мне не яйцо, но полдюжины иголок, похожих на швейные, он говорил:

– Каждый человек, решившийся на зло, жертвует своей скорлупой, скорлупой хранившей его душу. Иными словами, жертвует игравшей за него Божьей фигурой. И игла, его личная игла-жизнь, душа, став незащищенной, в конечном счете, попадает ко мне. И становится моей фигурой. Вот тебе их несколько, поиграй с нами…

Я взял иглы, тронул острие одной. И тут же остро почувствовал, что она есть жизнь когда-то близкого человека, желавшего и желающего меня уничтожить, человека, благодаря ударам которого моя скорлупа, Божья скорлупа, треснула, и душа – ее содержимое – покинула ее, выпала иглой на мостовую.

– Тут и моя? – спросил я.

– Нет. Особенность этой партии в том, что в ней играют чужими иглами… У каждого игрока, а их миллиарды, во власти не своя, но чужая, чужие жизни, чужие души.

– Тогда я – пас. Я не играю чужими душами.

– Играешь. Еще как, – посмотрел он тягуче.

Проснувшись утром, я увидел на рабочем столе не яйцо, но полдюжины иголок. Через два часа этот рассказ был написан. Понимаю, он кажется малопонятным, но ведь это был сон.

Наш общий малопонятный вечный сон, в котором мы ломаем души ближних, а те ломают наши.

В этом, наверное, и суть – наши души нам не принадлежат.