"Как я таким стал, или Шизоэпиэкзистенция" - читать интересную книгу автора (Белов Руслан)

5

Жестяной уазик спустился по оврагу, – я видел в окне садовые террасы, забор дома мамы Марии, удерживаемый безжалостно обрезанными тутовыми деревьями и одним столбом, который вкопал и забетонировал я. Преодолев мост над каналом, машина очутилась в долине реки, хотя попасть туда никак не могла – не было дороги, только узенькая каменистая тропинка серпантинами спускалась вниз. Света с Надей сразу ушли к реке, или еще куда, а мы остались. Мне было неловко. Я знал, что должен быть с Надей или Светой, родивших мне детей, должен попытаться что-то им сказать, чтобы все стало проистекать по-человечески. Но они ушли, и я оказался с незнакомкой в довольно просторной шатровой палатке. Семилетняя ее спутница (единомышленница) на меня с интересом поглядывала. Она была в льняном сарафане с большими цветами. Мне стало неловко. Женщина, бывшая в клетчатой рубашке поверх купальника, эту неловкость устранила, мягко положив руку на мое плечо. Глаз ее я не чувствовал – только приязнь и притяжение. Когда я забыл о Наде и Свете, она сказала что-то девочке, и та ушла к ручью. Прошло мгновение, и женщина сидела надо мной, лежавшим на спине, на корточках и вращала попой, раз за разом упадая на меня так, что мой восторженный член едва не входил в ее матку. Восхищение, действие, чувственная сладость переполняли меня. Я счастливо смеялся душой, и она была счастлива. На самом пике наслаждения моя крайняя плоть расцвела чудесно-невозможным цветком осязания, и я кончил.

Я проснулся. Включил лампу. Снял трусы – они были в сперме. Сперма была на простыне и на пододеяльнике. Иногда я кончал ночью, когда был одинок, и приходили фантазии, но так хорошо мне никогда не было. Не было неприязни к замаранному белью и к себе. Было покойно. Одиночество ушло. Я престал ненавидеть Свету и страшную ее мать. Чувство к Полине стало посторонним. Я знал, что с женщиной из сна у меня все получится. Она – моя. И девочка моя. И я все сделаю, чтобы она выросла хорошей. Пусть они виртуальны – ведь и я обитаю отнюдь не в вещественном мире. Мы будем счастливы, и они будут думать обо мне лучше, чем я о себе.

Я действительно это чувствую. У меня было много реальных женщин – и не одна из них не была до конца моей, как явившаяся ночью. У нас все получится, ведь я во сне вижу и чувствую резче, чем наяву.

Чтобы она бы мне сейчас сказала?

– Ты работай, милый. Ты должен каждый день продвигать задуманное... А вечером я приду.

Улыбнулась таинственно, и я явственно увидел, то, что случится только вечером.

– Папа, а я? – сморщила девочка носик. – Мы с тобой поиграем?

– Конечно...

Мужчины, не умеющие найти сексуального партнера, крадут женщин, и заключают их в погребах или подвалах. То есть создают себе искусственную явь, в которой они могут все.

Я создал себе такую же явь по ту сторону сознания.

Однако надо работать.

Перечитав написанное накануне, я почувствовал себя Павликом Морозовым. Меня родили, выкормили, дали образование, помогали, как могли, в течение всей жизни, а я пишу гадости. Пишу донос. Приговор. Не низость ли это? Жизни не изменить, а подобного рода труды лишь добавляют в нее горечи. Надо быть благородным и благодарным, ведь тьме и тьме людей досталась невообразимо худшая участь. Младенцев выбрасывают в мусорные баки, подвергают насилию или вовсе отдают на воспитание дворовым собакам.

Нет, несмотря ни на что, я должен сделать это.

Должен.

Почему? Почему?.. Да потому что если бы я знал, в молодости знал, что мой сын Александр, и моя дочь Полина когда-нибудь напишут нечто подобное, я бы стал другим. Или, по крайней мере, многих гадостей по отношению к ним не сделал бы. Постарался бы не сделать.

Недавно, перебирая личный архив, наткнулся на черно-белую фотографию сестры. Девочка двенадцати лет в белых гольфах и летнем платьице полусидит на перилах балкона... Удивленный возникшим чувствам, я впился глазами в ее прекрасное лицо, во всю ее фигурку. Удивленный, потому что понял, что беззаветно люблю эту девочку, и готов для нее на все. Удивленный, потому что никогда таких чувств к ней не испытывал – ни в те годы, ни позже. Она была просто сестрой, а я братом. Да, просто братом, а она – просто сестрой.

Однажды она, трехлетняя, заболела, ее положили в больницу. Я пришел домой из школы и спросил у няньки, – у сестры была нянька, – на удивление неприятной и темной женщины с одутловатым верующим лицом, вечно обрамленным черным платком, нет ли каких о ней вестей. Она, осветившись резкой улыбкой, с удовольствием проговорила:

– Умерла твоя сестрица, в морге теперь лежит.

Умерев наполовину, я побежал в больницу через весь город. Господи, как я бежал! Бежал сквозь ставший чужим и бессмысленным мир, бежал, теряя от изнеможения сознание, бежал, видя ее, мертвую...

Нянька, к счастью, обманула. Она просто обманула.

Отложив фотографию, я подумал: "Если бы мы не расстались тогда, если бы она не уехала с родителями, то все было бы по-другому. Мы, родные, спасли бы друг друга, мы были бы лучше, и многих мерзостей в нашей жизни не случилось.

А они уехали. Отец завел артисточку из драматического театра, и мать решила проблему кардинально – оставив мне квартиру, увезла его в геологический поселок под Новым Осколом; через три года они переехали в Москву.

Мы ходили к ним с мамой. Почему она взяла меня с собой, я не понимаю до сих пор. Что мог разбудить в отчиме пасынок? Но она взяла, и впервые в жизни я увидел отчима в нетрудовой богемной обстановке – он, полный пафоса, сидел на кровати с гитарой и пел романс "Я встретил вас" своим хорошо поставленным баритоном. Артистка – худенькая, резкая, симпатичная – возлежала перед ним упругой кошечкой.

Я смотрел, раскрыв рот.

Вторым браком сестра вышла замуж за ингуша. Сын – верующий. Отличник, учится в юридической академии. Чтобы быть к нему ближе, приняла магометанство. Если бы он был адвентистом седьмого дня, она стала бы адвентисткой. Все мои принципы протерлись до дыр, но менять религию я бы не стал. Из принципа. Ни ради сына, ни ради дочери. Это тоже самое, что менять разрез глаз.

Он, наверное, сказал моей сестре: "Мама, ты была бы мне ближе, если бы стала мусульманкой".

Папа Олег не знает, что он наследовал мне, а не родной дочери и внуку, которые ничего от него не взяли.

Андрей прожил с отцом Иосифом в пять раз больше чем я. Но ничего от него не получил.

...Мама Лена во все свои времена была красивой женщиной со вкусом и норовом. К ней сватались богатые и уважаемые люди города, в том числе, известный в стране кинорежиссер. Она же ходила с Женей Егоровым, вихрастым кубанским казаком и беспутным пьяницей, сочинявшим стихи типа:

Ночной фонарь, ты – звезда во Вселенной,

Я обнимаю тебя, я стою на коленях,

Ты ярче Луны, ты горишь, но не тленен

А я вот умру под окошком Елены.

Когда мама забеременела, его, моего отца, побили дядья, и он улетучился из жизни несовершеннолетней любовницы, по-видимому, испытывая к мстителям чувство глубокой благодарности.

Так рассказывала мама. Правда ли это, не знаю. Знаю лишь одно – родного отца у меня никогда не было. Я не помню его ни умом, ни сердцем, ни плотью, и потому твердо знаю: я появился из природы вещей, я божий сын.

18.08.72. Рубашка, носки, брюки – все грязно. Носки за ночь не высыхают, рубашку не снимаю пятый день, Нос обгорел до хрящей. Альпиниада надоедает. Барбос (Костя Цориев) берет самые трудные маршруты. Сегодня ходили с 8-00 до 21-45. Коля кашлял и стонал всю ночь. Я сказал об этом Барбосу (он, обросший, действительно похож на большую дворовую собаку), и Колю оставили в лагере. Сейчас раздаются его радостные возгласы из соседней палатки – сражается в «козла» с канавщиками. Забыл, что болеет. Вчера со снежника уронил на меня пудовый камень. Я стоял в разведочной канаве, и бежать было некуда. Чудом удалось вовремя подпрыгнуть. Интересно чувствовать, как тело, сжавшееся в комок, расслабляется. Я всегда верил, что со мной ничего не случится. Что-то овладевает тобой в эти секунды, но не страх. И не что-то, а Кто-то. Когда опасность уходит, ощущаешь все тело, как единую клеточку, ощущаешь, как возвращаешься в нее. Страх, настоящий страх, овладел мною, когда выронил отбитый Барбосом образец, и он покатился к обрыву. На другой стороне долины на скальном обрыве чудится силуэт козлиной головы в анфас. Может, это изображение «Двурогого»?

19.08.72. Стало светло – за горами всходит луна. Вышел из палатки и замер – серо-зеленые утесы, казавшиеся днем далекими и чужими, придвинулись ко мне, как бы желая что-то сокровенное рассказать. Одна гряда отбрасывает тень на другую. Скалы, неприступные и грозные под солнцем, в лунном свете нежны и притягательны. Не стаявший снег резок на сине-серых склонах. Река шелестит далеко внизу, ледник, застрявший на перевале, манит таинственным блеском. Небо светлеет, и звезды, украшенья мрака, исчезают вместе с ним.

11.08.73. Кто-то сказал: «Чтобы стать человеком, надо убить в себе человека».

10.09.73. Ходили с Володей Кузаевым задавать канавы – они не нужны, но план по кубометрам надо выполнять. Увидев что-то блестящее – золото?! – спрыгнул с тропы на осыпь, оказавшуюся живой, и стремительно поехал вниз, к обрыву. Кузаев, увидев это, вздрогнул, застыл с открытым ртом. Я, не доехав до погибели пары метров, изловчился и запрыгнул на скальную гривку, ограничивавшую осыпь. Испуг длился долю секунды.

После ужина посидел с канавщиками, выкурил сигарету, выпил 5 кружек чая (5Х400=2л), 50г водки и пошел к костру есть печеную кукурузу (ее закапывают в золу, а когда поспеет, моют в соленой воде). Перед этим вымылся в ледяной воде и постирался. Олор (Одиннадцать Лет Октябрьской Революции) говорит, что лучше быть грязным, но здоровым, чем чистым и больным. Сейчас сижу в 100м от лагеря и пишу, на него поглядывая.

Вечер. За пазухой нашел скорпиона. Хотел засушить, но канавщики отобрали и сожгли – «Чтобы жена его не пришел». Теперь везде чудятся скорпионы, но спальник перед сном проверять не стал – поленился. Ахтам, лежа, читает по складам поэму. Остальные канавщики слушают, обсуждая интересные места и разъясняя друг другу неясности – переводят с литературного на разговорный.

Шум реки. Сознание исключает его, как константу, но раз за разом он прорывается в палатку. Ибрагим наблюдает за мной. У Ахтама большой красный нос, он почти упирается в книгу. У Володи сильный насморк. Взрывник Лева рассказывает ему, как в войну мать, работавшая на мясокомбинате, выносила во влагалище мясо, и как он сам продавал на рынке банки из-под сгущенки, наполненные песком.

11.09.73. В маршруте Кузаев рассказал об Олоре:

«Однажды подымались, и был с нами Олор – ты не знаешь, он ведь воевал и майор. На штольне, где с вахтовки на лошадей пересаживались, он так набухался, что в седле не держался категорически. Дело шло к вечеру, до ночи надо было еще километров пятнадцать проехать до перевалочного лагеря, и мы его привязали к вьючному седлу намертво, по рукам и ногам привязали. В лагерь пришли ночью, попили корейскую дешевую – вот ведь гадость! – и спать. Утром встали и с дурными головами наверх поперлись. И только километра через два Костя вспомнил, что Олора накануне никто с лошади не снимал и что утром его никто не видел. Ну, бросились назад, и скоро нашли Октябрьскую революцию в дальней березовой роще – она висела на веревках под пасшейся лошадью».

Выключил компьютер, пошел за вином – без него не заснуть. Подошел к магазину – у входа женщина продавала цветы. Что-то толкнуло, купил. В магазине взял не вино – шоколадку. Пришел домой, взял вазу, налил воды, сунул цветы, скинул с тумбочки у кровати все книги – одновременно я читаю штук пять – и поставил. Рядом положил шоколадку. Разделся, лег спать. И подумав: "Во, глючу", быстро заснул.

Они пришли. Она, счастливо глянув, приподнялась на носки туфелек, посмотрела за спину, увидела цветы. Обняла со всех сил. Свет ее приязни пропитал меня и все вокруг, даже за стенами. Девочка потянула за руку: – «Па-а-п, займись мной, вы потом налюбуетесь».

Мы пошли с ней на двор. В глубине сада, у ворот – железный гараж. На нем – ветки цветущей мельбы.

– Как насчет пикника на крыше? – спросил я. – Представляешь, как там красиво среди цветов?

Девочка посмотрела восторженно:

– А как я залезу?

– Запросто!

Когда пришла пора идти домой, она приткнулась ко мне, сказала:

– Папа, я люблю тебя. Ты такой хороший...

Цветы окружали ее всю.

– Если бы ты знала, что значат для меня эти слова...

На крыльце появилась она. Усмотрев нас на крыше, недовольно покачала головой – надо же, что придумал! Но в глазах было другое. Вечером, когда девочка уснула, она предложила погулять. У меня были другие планы, но я согласился. Во дворе, взяв за руку, повела к гаражу. Я шел счастливо-смятенный. Поднявшись вслед по приставленной лестнице, увидел ее лежащей на одеяле – принесла заранее!

Вверху сияла крупная луна. Она одна заглядывала в наше гнездышко, скрытое от всего цветами. Они осыпались на нас. По лепестку-другому, и дождем – когда движения наши становились резче. Потом мы лежали, осыпанные лепестками, и смотрели на луну. Ее не должно было быть, но она была.

Проснулся. Включил лампу. Снял трусы – они были в сперме. Не знал, что и думать. Закрыл глаза и понял, что они ушли, но придут снова, и будут приходить всегда. Будут приходить, пока я люблю их.