"Переяславская Рада (Том 1)" - читать интересную книгу автора (Рыбак Натан)

Глава 4

...Начинались новые заботы. Писцы, которых возил с собой Иван Выговский, в первые дни по приезде в Киев загуляли. Теперь им пришлось снова браться за дело. На Магистратской улице, в доме, где раньше проживал войт, поместилась гетманская канцелярия. Пьяных писцов протрезвляли, щедро обливая холодной водой. От самой Пилявы не приходилось так много писать.

Гетман словно собрался извести всю бумагу в Киеве. Любимец генерального писаря, Пшеничный, с утра до вечера гнул спину, писал под диктовку то гетмана, то Выговского.

С полдня в канцелярии – как на ярмарке. Толкутся во дворе, в сенях, а кто посмелее – и в дом входят. Кто с жалобой, кто за охранными грамотами.

Пошел слух – гетман всех своевольников будет карать, несправедливо обиженным защиту даст, а у гетмана рука тяжелая, дважды ударять не придется...

И Галайда решил обратиться к гетману. Протиснулся в канцелярию.

– Чего тебе? – грубо спросил есаул Лисовец.

– Имею честь просить гетмана, – робко начал Галайда, смущенный непривычным окриком есаула.

– Думаешь, у гетмана только и дела, что с тобой болтать... – Махнул рукой и отошел от Галайды.

Галайда постоял, потоптался на месте. Вбежали казаки, оттеснили всех к стене, замерли смирно. Вошел гетман, за ним полковники. Не посмотрел ни на кого. Выговский торопливо отворил дверь в смежную горницу. Гетман переступил порог, и дверь закрылась. Возле нее стала стража. Есаул Лисовец точно с цепи сорвался:

– А ну, братцы, убирайтесь, гетман челобитчиков слушать не станет, у него дела государственные. Ступайте, люди добрые! Ступайте, пока честью прошу...

Широко расставив руки, напирал на всех, точно отгребал от дверей.

– Ступайте, ступайте...

Неохотно пятились. Не успели опомниться, как очутились за порогом.

Галайда поймал во дворе за полу жупана знакомого казака. Жаловался:

– Хотел гетману бить челом, грамоту на землю просить, а то возвращусь в Белые Репки, а пан Адам Кисель, может, снова...

Казак поглядел на Галайду, плюнул с досады.

– Пьян ты, что ли? Тьфу, нечистая сила, да ты очумел... Так тебе гетман и даст грамоту! Черта лысого даст! Памороки тебе забило, братец...

...Галайда вышел за ворота. Направился было к Мартыну, да вспомнил, что Мартын утром с полковником Нечаем выехал в Корсунь. Крепко стиснул рукой эфес сабли и пошел твердыми шагами по улице. Тревожно щурил глаз, а под сердцем неприятно щемило. Навстречу Галайде сытые лошади промчали крытые сани митрополита Коссова. Галайда поглядел им вслед – сани завернули в гетманское подворье.

Митрополит сидел у гетмана. В канцелярии говорили шепотом. Ввалился запыхавшийся казак. Отряхнул у порога шапку. На него зашикали, указывая руками на дверь. Казак только усмехнулся. Сказал громко:

– Послы польского короля едут в Переяслав. – Добыл из-за пазухи свернутый в трубку лист, протянул есаулу. – В собственные руки гетмана от полковника Суличича.

Тот выхватил листок, опрометью кинулся за дверь, побежал через двор в соседнее здание, где помещался Выговский.

Закусив тонкий русый ус, предмет длительных забот, писарь Пшеничный, старательно выводя буквы, переписывал универсал гетмана.

"Богдан Хмельницкий, гетман его королевской милости Войска Запорожского.

Всем обывателям в Дмитровичах Великих и Малых, и в Вишенках, в маетностях его милости Гуменицкого, судьи киевского, за отсутствием его самого, приказываем вам строго, дабы вы во всем были игумении Флора и Лавра монастыря Киевского послушными и всякую повинность по обычаю давнему исполняли, а если чего когда-нибудь позабирали..." Пшеничный вытер о край рукава перо, затем воткнул его в волосы, снова окунул в чернильницу и, все еще не выпуская изо рта кончика уса, повторил громко: «Когда-нибудь позабирали», толкнул под бок соседа по скамье, писаря Яковенко: слышишь? – и продолжал писать, вслух произнося каждое слово:

– "...разного панского добра, то чтобы возвратили... и берегитесь теперь, дабы к нам и наименьшая кривда не доходила новая, и за тем повинен присмотреть Степан, казак сотник Сердюченко, дабы там никакого своевольства и бунта не было, иначе поступать по всей военной строгости.

Дано в Киеве, дня 22 месяца декабря 1648 года.

Богдан Хмельницкий гетман, собственной рукою".

Пшеничный вздохнул, расправил плечи. Писарь Яковенко только языком прищелкнул. Пшеничный отложил переписанный универсал. Потянул с края стола новый, разложил сбоку, снял с гвоздя на стене чистый лист, выбрал перо.

Хотелось поболтать, но до вечера надо было переписать еще три универсала.

Всердцах сплюнул, не рассчитал, попал себе на сапог. Подумал: надо наклониться, вытереть... Лень. И так высохнет.

Начал: «Универсал Богдана Хмельницкого селянам села Подгорцы, приписанным к Киево-Печерскому женскому монастырю, об отбывании монастырских работ и повинностей...»

...Гетман слушал Коссова. Были вдвоем. Можно не соблюдать внешних форм почтения. Нетерпеливо мерил неровными шагами комнату.

– Казаки твои, гетман, духовенство весьма обидели. У которых монастырей и церквей мельницы были, у тех посполитые оные мельницы забрали, земли пустошат, от чинша lt;Чинш – плата за пользование землей.gt; и прочих податей отказываются, всю мирную шляхту озлобили против тебя...

– О доброжелательстве ее не забочусь. – Хмельницкий остановился перед Коссовым, заложив руки за пояс кунтуша. – Забочусь о крае и народе обиженном, и тебе, отче, тем болеть надлежит.

– Болею, гетман, сердце кровью обливается, всех страждущих успокоить должен...

– А ты, отче, не всех, шляхту не жалей, – посоветовал гетман.

– Никому не дано права монастырям и церквам обиду чинить. А кто руку на них поднимет, на того кара божья и тому благословения своего не дам вовеки.

Это оказывалось тяжелее, чем переговоры с ханом. Под кожей на скулах ходили желваки.

– Добро, отче, все растолковал мне, перед церковью святой склоняю свою многогрешную голову и беру грехи казачества своего на себя...

Коссов разгладил седую холеную бороду.

– Мало этого, сын мой. Универсалы выдать обязан, чтобы прекратили своевольничать в домах божьих и чтобы возвратили награбленное и присвоенное противозаконно, иначе...

– Что? – Хмельницкий смотрел в глаза митрополиту.

– Не будет делу твоему моего митрополичьего благословения, – сказал тот твердо, и видно было, что на этом будет стоять.

– Универсалы пишут. Список твой еще вчера получил.

...Знал гетман, какие толки вызовут эти универсалы. Возвращаясь с надворья, после того как проводил митрополита до самых саней, вынужден был признать: сделать всех вольными казаками нельзя. Да и было ли у него, в сущности, такое намерение? Но раздумывать обо всем времени не было. Его ждали Лисовец, Выговский и Капуста. Устало откинулся в кресле.

– С послами короля переговоры вести буду сам. Ты, Лаврин, утром поезжай в Переяслав, там буду их принимать. Нынче же шли, Иван, гонца в Чигирин. Татарским мурзам быть в Переяславе на этой неделе. Пусть ляхи видят – договор у нас с ханом, чтоб он подох, крепкий. Разговор с панами один будет: войску коронному на Украине не стоять, панам в места расположения полков наших не возвращаться, а главное – затянуть переговоры, проволочить время... Нам время теперь – как воздух, хоть бы год какой перебиться. – Говорил не им, самому себе. – Один год. Оружие добыть, пушки, дать лето покойное селянам, чтобы хлеб сняли, пожили в достатке...

Вспомнил беседу с Коссовым, взглянул на универсалы, которые держал в руках есаул Лисовец. Подумал: «Не больно-то поживут. Теперь начнется».

Выговский перехватил взгляд гетмана.

– Всех, Богдан, в реестр не впишешь, кому и поле пахать, и хлеб сеять, и подати платить...

– Тебя послушать, так панов из маетностей выгонять не стоило?

– Не так думаю, – обиделся Выговский, – сразу все не сделаешь.

Державу свою созидать – дело весьма заботное...

– Как поп говоришь, Иван. – А сам знал: придется пойти на то, чтобы закрыть глаза и заткнуть уши. – Большая забота у нас. Добытую волю отстоять, в новых битвах одержать полную победу. К тому будем стремиться, чтобы самим в своем краю быть хозяевами.

Начал подписывать универсалы.

Выговский предложил:

– Не пора ли сейчас по универсалу отпустить часть казаков по домам?

Воротятся посполитые в села, будет кому хлеб сеять, собирать, казне гетманской облегчение. Как иначе такую армию прокормишь?

– Мысль твоя совсем негожа. Войско по домам не распущу. Недалеко заглядываешь, пан писарь. Войне не конец.

– Сами оружие не кинут, – отозвался Лаврин Капуста.

– И то верно, – подхватил гетман. – Полкам дать отдых. Мыслю я всю Украину на полки разбить. Подать на обывателей наложить, чтобы своими средствами содержали те полки.

– Уведомляют из Варшавы: канцлер Оссолинский в предстоящих переговорах будет настаивать на реестре в десять тысяч, имей это в виду, Богдан.

Выговский развел руками.

– Десять тысяч! Слыхал, Лаврин? Не бывать такому. И если с этим королевские послы в Переяслав приехали, пусть возвращаются... Деньги нам, браты, нужны дозарезу. Деньги. Одним чиншем да податями не обойдемся. Если бы где в долг взять.

– Может, митрополит из своих одолжит?

Неясно было – шутит Лаврин Капуста или действительно советует обратиться к Коссову.

– У него дождешься, – отмахнулся Хмельницкий. – Погоди, пройдет время, еще у нас потребует, чтобы возместили ему убытки за войну...

– Мыслю, с митрополитом в согласии жить – польза немалая.

Отношения с Коссовым – больное место гетмана, и Выговский умело задел его. Видел, как перекосилось лицо Богдана. Чувствовал, что восстанавливает против себя Богдана, но не мог отказать себе в удовольствии сделать это замечание.

Генерального писаря раздражало все: и то, что так широко начал шагать гетман, и то, что одним мановением руки отодвинул его в сторону, поставил ниже Капусты и Мужиловского. А где все они были, когда только все начиналось? Под Желтыми Водами кто подсказал гетману, как лучше действовать? Не Капуста. И не Мужиловский, – тот отсиживался в своей усадьбе, читал латинские книги, умащал усы благовониями...

Выговский знал: Коссов все сделает, лишь бы свалить Хмельницкого.

Вчера ночью был у него. Генеральный писарь припомнил беседу с Коссовым и как-то сразу успокоился. Митрополит, судя по всему, человек дальновидный.

В свое время можно будет на него опереться. Ведь вот, хотел или не хотел Богдан, а все же это он, митрополит, так расставил западни, что не угодить в них гетман был не в силах. Небось, подписал все универсалы... – И, чтобы показать независимость свою, свободное обхождение с гетманом, генеральный писарь сказал с усмешкой:

– Замешкались мы тут, гетман, а пани Елена уже не знает, что и подумать там, в Чигирине.

Хмельницкий встрепенулся. Пристально посмотрел на Выговского. Решил: правда, пора в Чигирин. Перед глазами возникло лицо Елены.

...Смеркалось. Есаул Лисовец стоял на крыльце. Рядом Пшеничный держал в руках гетманские универсалы. Лисовец скороговоркой объявлял:

– Монастырю Флора и Лавра гетманский универсал на послушенство.

Подошел монах, протянул руку. Пшеничный ткнул ему универсал. Лисовец вызывал дальше:

– Шляхтичу Себастиану Снятинскому универсал гетманао неприкосновенности особы...

Поодаль толпились любопытные.

– Что раздают? – спросил кто-то сзади.

Ему насмешливо ответили из толпы:

– Землю.

Спрашивавший стал пробираться поближе. В толпе смеялись. Потом замолчали, слушали внимательно.

– Шляхтичу Сигизмунду Красовскому универсал гетмана про послушенство.

– Мещанину Федору Ткачуку универсал гетмана про послушенство...

Брали гетманские универсалы, прятали глубоко за пазуху, торопливо протискивались через толпу, пряча глаза, точно несли краденое.

– Не бойтесь, не отберем! – сказал кто-то.

– Отберем! – возразил казак в жупане.

Уже совсем стемнело, когда есаул Лисовец закончил раздачу универсалов.

На рассвете гетман, в сопровождении четырех сотен казаков, выехал в Чигирин.