"Заратустра. Танцующий Бог" - читать интересную книгу автора (Раджниш Бхагаван Шри)О жизни и любви. О войне и воинах.30 марта 1987 года. ... Заратустра любит жизнь, и любит без всяких условий. В своем отношении к жизни он уникален. И из-за этой уникальности его следует понимать очень безмолвно, тихо, без всяких предубеждений, потому что он говорит против всех ваших предрассудков; его слова противоречат всем вашим религиям; его слова противоречат всем ценностям, которые вы считали великими. Когда кто-нибудь противоречит всему, во что вы верили, ваш ум прекращает слушать; он пугается, закрывается, он начинает обороняться. Он боится; возможно, вы были неправы, возможно, этот человек, который противоречит вам, и прав — это ранит ваше эго. Отсюда первое, что я хочу вам сказать: отложите в сторону свои предрассудки. Это не значит, что вы должны согласиться с Заратустрой; это просто означает: прежде чем согласиться или не согласиться, дайте ему шанс прояснить для вас свою точку зрения. Вы свободны принять или не принять его. По моему ощущению, если вы сможете выслушать его безмолвно, вы удивитесь: хотя его слова противоречат всем вашим традициям, всем вашим обычаям, всем вашим так называемым великим учителям, тем не менее, в том, что он говорит, содержится нечто чрезвычайно истинное. И в вашем безмолвии эта истина откроется без всякого труда. Если вы услышите его, то не согласиться с ним почти невозможно, потому что он говорит истину, хотя эта истина идет вразрез с верованиями толпы. Истина всегда противоречит верованиям толпы. Истина индивидуальна, а толпе нет дела до истины. Ее интересуют утешения; ее интересует комфорт. Толпа не состоит из исследователей, отважных людей, которые идут в неведомое, бесстрашных — рискующих своей жизнью для того, чтобы найти смысл и значение своей жизни и жизни всего существования. Толпа хочет, чтобы ей просто говорили вещи, приятные для слуха, удобные и комфортные; чтобы они могли расслабиться в этой утешительной лжи без всяких усилий со своей стороны. Это произошло... Последний раз я ездил в свой родной город в 1970 году. Одни из моих старых учителей — мы с ним всегда очень любили друг друга — был при смерти, поэтому я сразу же отправился к нему домой. В дверях меня встретил его сын. Он сказал мне: — Пожалуйста, не беспокойте его. Он вот-вот умрет. Он любит вас, он все время помнил о вас, но мы знаем, что само ваше присутствие может лишить его всех его утешений. Не делайте этого сейчас, когда он умирает. Я сказал: — Если бы он не умирал, я бы послушался вашего совета — я должен увидеть его. Даже если перед самой смертью он отбросит свою ложь и утешения, его смерть будет более ценной, чем жизнь. Я отстранил его сына и вошел в дом. Старик открыл глаза, улыбнулся и сказал: — Я вспоминал тебя, и в то же время боялся. Я слышал, что ты приезжаешь, и подумал, что может быть, перед смертью увижу тебя еще раз. Но в то же время я очень боялся, потому что встреча с тобой может быть опасной! Я сказал: — Конечно, она грозит опасностью. Я пришел вовремя. Прежде чем вы умрете, я хочу отнять у вас все ваши утешения. Если вы сможете умереть невинным, смерть будет иметь необычайную ценность. Отложите ваши знания, потому что они заимствованы. Отложите вашего Бога, потому что это только верование и больше ничего. Оставьте идею о всяком рае или аде, потому что это всего лишь ваша жадность и страх. Всю свою жизнь вы цеплялись за все это. Хотя бы перед смертью наберитесь мужества — теперь вам больше нечего терять! Умирающему нечего терять: смерть приходит и разрушает все. Было бы лучше, если бы вы своими руками выбросили все свои утешения и умерли невинным, полным любопытства и вопрошания; ведь смерть — это высшее переживание в жизни. Это самое ее крещендо. Старик сказал: — Ну вот, ты требуешь от меня как раз того, чего я боялся. Всю свою жизнь я молился Богу, и я знаю, что это всего лишь гипотеза — я никогда не переживал его. Я молился небесам, и я знаю, что ни на одну молитву не было ответа — там нет никого, чтобы отвечать. Но это утешало в жизненных страданиях, в беспокойстве жизни. Что еще остается делать беспомощному человеку? Я сказал: — Теперь вы больше не беспомощны; теперь не стоит вопрос о каком-то беспокойстве, страданиях, проблемах; все это относится к жизни. Теперь жизнь ускользает из ваших рук, возможно, всего несколько минут вы еще помедлите здесь, на этом берегу. Наберитесь мужества! Не встречайте смерть трусом! Он закрыл глаза и сказал: — Я сделаю все, что в моих силах. Собралась вся его семья; они все были злы на меня. Они были высшей кастой браминов, они были очень ортодоксальны и не могли поверить, что старик согласился со мной. Смерть — это такой удар, что она разрушила все его обманы. Пока вы живете, вы можете все время верить в ложь; но когда вы умираете, вы прекрасно понимаете, что бумажные кораблики не помогут вам в океане. Лучше уж знать, что вам придется плыть, и у вас нет никакой лодки. Цепляться за бумажные кораблики опасно, это может помешать вам плыть. Вместо того чтобы доставить вас на дальний берег, они могут потопить вас. Они злились, но не могли ничего сказать. А старик улыбнулся с закрытыми глазами и сказал: — Жаль, что я никогда не слушал тебя. Я чувствую такую легкость, такую свободу. Мне совершенно не страшно; и не только не страшно: мне интересно умереть, чтобы понять, в чем тайна смерти. Он умер с улыбкой на лице. Он умер не как верблюд; он умер как ребенок. За эти несколько минут, так быстро, были сделаны все шаги от верблюда ко льву и ото льва к ребенку. Дело не во времени. Превращения, о которых говорит Заратустра, — это вопрос напряженного понимания. Вслушайтесь в его слова, потому что это не обычные слова: это слова человека, который знает самые корни жизни, человека без компромиссов, человека, не приемлющего никакой лжи, как бы удобна и утешительна она ни была. Эти слова — слова души, познавшей свободу. Эти слова подобны рыку льва. И эти же слова — заикание ребенка, совершенно невинного. Эти слова происходят не из знаний, они исходят не из головы — они исходят прямо из его бытия. Если вы сможете выслушать их в тишине и с глубоким сочувствием, вступите с ними в некую связь — только тогда у вас появится возможность понять этого странного человека, Заратустру. Легко понять Иисуса; легко понять Гаутаму Будду. Гораздо труднее понять Заратустру, ибо никто не говорил так, как он. Никто не мог говорить так, как он, потому что все они искали последователей. Он не искал последователей. Он искал товарищей, друзей, попутчиков. Он не искал верующих: он ничего не говорит только для того, чтобы понравиться вам, ничего такого, что подходило бы вашему предубежденному уму. Он скажет лишь то, что истинно с точки зрения его опыта. Даже если никто не согласится с ним; даже если ему придется идти одному и он не найдет никаких товарищей и попутчиков, он все же будет говорить только правду и ничего кроме правды. Он спрашивает: Этот танец не принесет денег; этот танец не принесет славы; этот танец не принесет розе уважения. Этот танец не для того, чтобы кто-то на него смотрел; никто не ждет аудитории, которая будет аплодировать. Этот танец ценен сам по себе; это радость, бесцельная, ни для чего не предназначенная. Это не товар. Это то общее, что есть у нас с розовым бутоном. Мы тоже должны наслаждаться моментом. Мы тоже должны танцевать на солнце, на ветру, под дождем. И танец сам по себе награда. Вы не должны спрашивать: «Зачем?» Мы забыли все внутренние ценности, и Заратустра напоминает нам, что эти ценности — не снаружи, что эти ценности внутренне нам присущи. Когда я учился в университете, я обычно вставал рано, в три часа утра. Университет был окружен горами, и в три часа ночи дороги были пусты, не было никакого движения. Я обычно пробегал несколько миль. Мало-помалу студенты начали спрашивать: — С какой целью ты это делаешь? Я сказал: — Цель? Это такое удовольствие, когда тебя обдувает ветер тихой ночью, полной звезд, и на дороге нет никаких машин; деревья по обе стороны дороги крепко спят. Это сказочная страна, и танцевать на ветру... Некоторые из них заинтересовались, просто из любопытства: «Как-нибудь мы тоже попробуем». Постепенно образовалась группа почти из двух дюжин студентов, которые тоже начали танцевать на дорогах. Директор университетского буфета вызвал меня и сказал: — Я не буду брать с вас денег за еду, за молоко, за чай - и даже с ваших гостей. Но прекратите то, что вы начали! Эти двадцать парней обычно съедали две, от силы три лепешки, а теперь они едят по двадцать. Вы прикончите меня; я всего лишь бедный подрядчик: а теперь эти двадцать студентов съедают почти столько, сколько могли бы съесть двести. Сжальтесь надо мной. Я сказал: — Мне очень трудно помешать им, потому что они распробовали это удовольствие. Он сказал: — Нужно что-то делать, иначе я разорюсь. Подумайте о моих детях, моей жене, стариках-родителях. Я сказал: — Придется нам пойти к вице-канцлеру, потому что я не могу запретить им. Их число на самом деле растет, поскольку они всем рассказывают эту новость: «Мы были идиотами, тратя самое важное время на сон; а танцевать под звездами на раннем утреннем ветерке так прекрасно, мы никогда не знали такого экстатического переживания. Здоровье — всего лишь следствие. Мы чувствуем, что наш разум становится острее, но это тоже вторично. Мы совершаем этот утренний танец в темноте не для того, чтобы обострить интеллект или усовершенствовать тело, сделать его более атлетичным». Мне пришлось объяснять вице-канцлеру, что этот несчастный подрядчик в затруднении, и он должен позаботиться о том, чтобы ему выделили достаточно средств; ведь этих танцующих студентов вскоре будет больше двадцати! Вице-канцлер сказал: — Но это будет непросто. Если вы обратите весь университет, разорится не только этот подрядчик, разорится весь университет. Двадцать лепешек на каждого студента! Я сказал: — Но что я могу поделать? Он спросил: — А какова цель всего этого? Я сказал: — Это бесцельная деятельность; приходите как-нибудь. Он сказал: — Хорошо, завтра приду. И подрядчику я тоже сказал: — И вы приходите. Оба они присоединились к нам и сказали: — Господи, это действительно прекрасно. Эта тишина, эти звезды, никаких машин, никакого страха, что кто-то смотрит на тебя... Можно просто танцевать как маленький ребенок! Вице-канцлер сказал подрядчику: — Я приму меры. Вы не понесете убытков, не волнуйтесь. Я понимаю, что тем, кто попробовал это, нельзя помешать. С тех пор вице-канцлер иногда присоединялся к нам. А когда вице-канцлер и несколько профессоров присоединились к нам, это стало престижным. Когда шел дождь, я обычно ходил по пустынным улицам; и вскоре несколько человек без зонтиков стали ходить вместе со мной — просто наслаждаясь дождем. Вице-канцлер сказал мне: — Ну вот, теперь вы создаете еще больше неприятностей. Скоро ко мне придет еще и работник из прачечной. Откуда вы берете эти идеи? Дожди идут каждый год. Я здесь десять лет, и до вас никто не ходил под дождем; и вы распространяете мысль, что ходить под дождем — такое экстатическое переживание. Я сказал: — Приходите как-нибудь. Он сказал: — Вы великий торговец! Я не собираюсь приходить, потому что я знаю, что вы правы. Однако он пришел. Я спросил: — Что случилось? — Я не мог побороть искушение: а вдруг я что-то теряю? За всю свою жизнь я ни разу не был под дождем, тучами, молнией. Он был стар, но получил огромное удовольствие. Он обнял меня, привел к себе домой и сказал: — Вы слегка сумасшедший, в этом нет сомнения; но в ваших идеях что-то есть. Но пожалуйста, не распространяйте эту идею в университете; иначе все студенты покинут классы и уйдут под дождь. Это было так прекрасно, потому что университет со всех сторон был окружен холмами, высокими деревьями, и там не было никакого движения. Он находился за городом, и танцевать на ветру под дождем... В жизни нет никакой причины. Это то общее, что есть у нас с розовым бутоном. Гаутама Будда не скажет это; не скажут ни Махавира, ни Иисус, ни Моисей. Все они дадут вам причины, цели, назначения; ведь это привлекательно для вашего ума. Это уточнение нужно запомнить. Мы любим жизнь не потому, что мы привыкли жить. Вы не можете сказать: «Я прожил семьдесят лет, теперь это старая привычка — вот почему я продолжаю жить, вот почему я хочу жить и дальше, поскольку очень трудно бросить старую привычку». Нет, жизнь — не привычка. Вы любите жизнь не потому, что приучились жить, Без жизни не было бы никакой любви. Жизнь — это возможность: почва, на которой расцветают розы любви. Любовь ценна сама по себе; у нее нет цели; в ней нет смысла. Она необычайно важна; это великая радость; это само по себе великий экстаз — но во всем этом нет никакого смысла. Любовь — не бизнес, где есть цели, назначения, причины. Вы можете сказать, что занимаетесь определенным делом потому, что вам нужны деньги; вам нужны деньги потому, что вам нужен дом; вам нужен дом, потому что как же жить без дома? В обычной жизни у всего есть какая-нибудь цель, но любовь — вы не можете дать никаких объяснений. Все, что вы можете сказать: «Я не знаю. Все, что я знаю — это то, что любить — значит открыть самое прекрасное в себе самом». Но это не цель. Это не в мозге. Это пространство нельзя превратить в товар. Это пространство — снова розовый бутон с каплей росы наверху, сияющей, словно жемчуг. И под утренним солнцем, на утреннем ветерке, роза танцует. Любовь — танец вашей жизни. Поэтому те, кто не узнал любви, упустили танец жизни; они упустили возможность вырастить розы. Вот почему мирскому уму, расчетливому уму, уму-компьютеру, математику, экономисту, политику любовь кажется безумием. Эти слова так прекрасны, так замечательны. Другим, тем, кто не испытал ее, любовь кажется безумием. Но для того, кто знает любовь, это — единственная норма. Без любви человек может быть богатым, здоровым, знаменитым; но он не может быть нормальным, потому что он ничего не знает о внутренних ценностях. Нормальность — не что иное, как благоухание роз, цветущих в вашем сердце. Это огромное прозрение Заратустры, когда он говорит: «Но в этом безумии, которое известно как любовь, всегда есть определенный метод, это не обычное безумие». Любящим не нужно лечиться у психиатра. У любви свой собственный метод. В действительности, любовь — величайшая целительная сила в жизни. Тот, кто упустил ее, остается пустым, неосуществившимся. В обычном безумии нет никакого метода, но в безумии, называемом любовью, есть определенная разумность. Что это за разумность? Она делает вас радостным, она делает вашу жизнь песней, она приносит вам необычайное изящество. Вы замечали? Когда кто-нибудь влюбляется, ему не нужно объявлять об этом. Вы можете увидеть, что в его глазах появилась новая глубина. Вы можете заметить в его лице новое изящество, новую красоту. В его походке вы можете увидеть тонкий танец. Он остался тем же человеком, и все же он не тот же самый человек. В его жизнь вошла любовь, в его бытие вошла весна, в его душе расцвели цветы. Любовь производит немедленные превращения. Человек, который не может любить, не может также быть разумным, не может быть изящным, не может быть красивым. Его жизнь будет просто трагедией. Это сильно заденет вас, если вы не отложите в сторону свои предрассудки, потому что все религиозные учителя говорили вам: «Ваша жизнь тщетна, ибо это не что иное, как мыльный пузырь. Сегодня она есть, завтра ее нет. Жизнь в этом мире, в этом теле не имеет никакой ценности, потому что она преходяща. Единственная ее польза в том, что вы можете отречься от нее. Отрекаясь, вы можете приобрести в глазах Бога добродетель». Странная идеология! Но она веками господствовала над человеческим умом без всяких попыток опровержения. Особенно на Востоке: мир иллюзорен, и почему он иллюзорен? — потому, что он меняется; все, что меняется, бесполезно, недостойно. Лишь вечное, то, что всегда остается одинаковым, значительно. Но в мире вы не найдете ничего такого, что всегда оставалось бы одинаковым. Естественно, люди, подобные Ади Шанкаре, который больше всего повлиял на Индию — все индуистские монахи, которых вы встретите в Индии, последователи Шанкары... Весь его метод базируется на утверждении, что этот мир - иллюзия, потому что он не вечен. «Ищите вечное и отвергайте невечное». В большей или меньшей степени это относится ко всем религиям мира. Ницше вслед за Заратустрой — единственный из современников, кто задал этот великий вопрос: что идея вечного может быть только идеей, потому что нет ничего вечного. Изменяется все, кроме изменения — если вы не хотите, чтобы изменение стало богом, поскольку это единственная вечная вещь в мире. Вы не сможете найти больше ничего, что хотя бы отдаленно напоминало вечного Бога. Заратустра очень необычен. Его прозрение чисто и ясно. Он говорит: Гераклит согласился бы с Заратустрой, но он не подозревал о его существовании. Он единственный западный философ, который говорит, что жизнь — это поток, река. И вы не можете дважды вступить в ту же реку — потому что она не будет той же. О счастье больше всех знает тот, кто тесно связан с изменчивой жизнью, кто может любить даже мыльные пузыри, сияющие на солнце и создающие маленькие радуги. Это люди, которым известно наивысшее счастье. Ваши святые знают одно несчастье — только посмотрите на их лица. Кажется, что жизнь исчезла из них — они мертвые ископаемые. В них ничто не меняется; они живут ритуалами и осуждают все, что меняется. Почему осуждается удовольствие? — Потому что оно изменчиво. Почему осуждается любовь? — Потому что она изменчива. Почему эти религии вместо любви создали брак? Потому что брак может дать хотя бы иллюзию постоянства — с помощью закона, обычаев, общества, страха потерять уважение, страха перед тем, что будет с детьми. Так что им удалось сделать брак чем-то постоянным. Вот почему все религии против развода, ведь развод показывает, что и брак непостоянен — и он может меняться. Тысячи лет женили маленьких детей. Описаны случаи, когда женили детей, которые еще не родились, которые находились еще в утробе матери. Две семьи договаривались: если один ребенок будет мальчиком, а другой — девочкой, то брак состоялся. Даже сейчас в Индии женят семилетних, восьмилетних детей, хотя это противозаконно. Но это не противоречит обычаям. Зачем так спешить поженить детей, которые еще даже не понимают, что такое брак, что происходит? Причина вот какая: прежде чем они вырастут, и в их сердцах проснется любовь, брак уже готов. Так что когда в его сердце рождается любовь, у него уже есть жена — а у жены уже есть муж. Детские браки распространены во всем мире как раз для того, чтобы уничтожить любовь. Не случайно брак рождает в мире больше несчастий, чем что-либо другое, поскольку он уничтожает единственную возможность счастья — любовь. Сердце никогда не танцует; люди живут и умирают, не зная любви. Рождение не в вашей власти; смерть не в вашей власти. Только любовь была вашей свободой; но общество уничтожило и это. Есть только три вещи, способные стать главными событиями вашей жизни: рождение, любовь и смерть. Вы не можете распоряжаться рождением — своим собственным рождением; никто вас не спрашивает, просто в один прекрасный день вы обнаруживаете, что родились. И то же самое смерть — она тоже не спрашивает: «Ты готов? Завтра я приду». Никаких предупреждений; просто она вдруг приходит, и вы мертвы. Свободна лишь любовь, которая находится между ними. Но и ее общество постаралось отобрать у вас, чтобы вся ваша жизнь превратилась в механическую рутину. Он говорит, что вид мыльных пузырей, бабочек, розовых бутонов, танцующих на ветру — наблюдая эту легкость, несерьезность, вы даже могли бы назвать их глупыми, изнеженными, порхающими маленькими душами — что это доводит Заратустру до песен и слез. Это слезы радости оттого, что жизнь настолько жива, что она не может быть постоянной, вечной — только мертвое может быть постоянным. Чем более живо нечто, тем сильнее оно изменяется. Эта изменчивая жизнь вокруг дает Заратустре слезы радости и песни. И затем он произносит свои центральные слова: Следующие высказывания переварить еще труднее. Для этого нужно хорошее пищеварение! Заратустра для сильных. Он не защитник слабых и бессильных. Он не считает достоинством смирение, кротость. В его представлении, необычайно значительном, достоинство — не в этом, но в том, чтобы быть сильным, гордиться своей сутью, иметь достоинство, свободу, качества льва, качества ребенка... но ни в коем случае не качества вьючного животного. Он не певец терпения верблюда. Он против тех, кто с готовностью идет в рабство. Это и мой опыт: когда вы ищете друга, не нужно большой осмотрительности — подойдет любой. Но когда вы выбираете своего врага, вы должны быть очень осмотрительны; враг должен обладать наилучшими качествами, потому что вы будете с ним бороться. А когда вы с кем-то сражаетесь, вы мало-помалу становитесь в точности таким же, как ваш враг. Всегда правильно выбирайте врага; иначе, даже если вы одержите победу, вы проиграете, потому что вам придется научиться стратегии и хитростям вашего врага — в противном случае вы не сможете с ним бороться. Выбирайте мудрого врага, чтобы для борьбы с ним вам потребовалась мудрость. Выбирайте разумного врага, поскольку для борьбы с ним вы должны быть разумны. Выбирая врага, хорошенько запомните: сражаясь с ним, вы станете на него похожи. Победите вы или проиграете — это вторично. Вашей главной заботой должен быть выбор верного врага. Без врага у вас не будет вызова. Это кажется очень необычным, поскольку все религии, все так называемые философии учили вас: «Не имейте врагов». Но это отнимает у вас всякий вызов расти, вызов стать сильнее, быть великим в войне, стать умнее, внимательнее к возможностям. Заратустра не против войны; в этом он отличается от Гаутамы Будды и Махавиры. Нелишне напомнить вам, что именно после Махавиры и Гаутамы Будды, двух великих учителей, учителей высшей пробы, в Индии начался упадок. Должно было быть наоборот. После Будды и Махавиры Индия должна была подняться выше — это было бы логично; кажется очень нелогичным, что закат Индии начался с Гаутамы Будды и Махавиры. Индийцы стали настолько трусливы, что не могут даже посмотреть назад: что же было причиной упадка Индии. Во времена Гаутамы Будды Индия была известна всему миру как Золотая Птица. Она была так богата, так разумна, так цивилизованна, так культурна — а Запад все еще был на стадии варварства. Что случилось? Внезапно в Индии начался упадок. Если вы выслушаете Заратустру, вы сможете понять причину. И Гаутама Будда, и Махавира учили Индию ненасилию — не война, но мир. Но мир — очень тонкое явление. Он устраивает их не потому, что они поняли Гаутаму Будду или Махавиру, но потому, что это прекрасное прикрытие их трусости. Миролюбие — прекрасное слово для прикрытия вашего бессилия. Невоинственность показалась хорошей защитой, и в конечном итоге мелкие племена варваров, отстающие от Индии на тысячи лет, завоевывали ее — вырезали людей, насиловали женщин, жгли города. У Индии было утешение: мы мирные люди, мы ненасильственны, мы не можем воевать. Индия находилась в рабстве две тысячи лет, и не у одной страны, а у многих. Любой желающий мог без труда завоевать Индию. Чтобы такая огромная страна оставалась в рабстве две тысячи лет — это беспрецедентное явление в мировой истории. Не было никакого сопротивления; люди вели себя как верблюды, описанные Заратустрой. Они наклонялись и просили себя навьючить, и чувствовали величайшее счастье, когда несли самую тяжелую поклажу. Верблюд, тащивший самую тяжелую ношу, становился героем. Индия обеднела; она потеряла мужество. Заратустру нужно понять очень глубоко: он не говорит, что вы должны быть насильственны, он не говорит, что вы должны убивать, и он не говорит, что вы должны разрушать. Это неверное понимание. Такое непонимание произошло в случае с Адольфом Гитлером. Именно из этих строк родилась вторая мировая война, но Адольф Гитлер не смог понять тонкий и скрытый смысл Заратустры. Заратустра говорит, что вам не обязательно быть агрессивным, вам не нужно быть разрушителем, но вы всегда должны быть наготове. Если вы хотите мира, лук и стрелы должны быть у вас под рукой. Он не говорит, чтобы вы начали убивать. Он говорит, что в самом худшем случае, нельзя позволить врагу убить вас, изнасиловать вашу женщину, разорить вашу собственность, унизить достоинство, сделать вас рабом. Если действительно хочешь быть ненасильственным, нужно быть воином, нужно быть самураем, нужно знать искусство владения мечом и стрельбы из лука — не для того, чтобы кого-то убивать, но лишь для того, чтобы защищать свое достоинство, свою свободу; это такая простая логика. Но Индия даже сейчас не понимает этого. Никто не винит нашу идеологию ненасилия за то, что она сделала нас слабыми, беззащитными, уязвимыми. Она отняла у нас всю силу и могущество, чтобы противостоять тем, кто хочет обратить нас в рабство. Сначала в вашей воинственности будет некоторый оттенок ненависти, но это от вашей слабости. Нужно быть воином без всякой ненависти. Нужно быть воином просто как в спорте, игре, со спортивным духом — сражаться не из ненависти, но из чистого удовольствия. Вызов не должен остаться без ответа. Я объездил весь мир, бросая вызов всевозможным предрассудкам, бросая вызов всевозможным убеждениям, которые, по-моему, не что иное, как ложь — древняя ложь. Но из мира совершенно исчезли воины; никто не принимает вызов. Напротив, они закрывают двери своей страны, они не пускают меня — они трусы. Я приехал к ним в страну — один. За спиной их церкви вся страна, с армией и всем вооружением. Я пришел с пустыми руками, у меня есть только мое понимание истины, и я хочу побеседовать с людьми, которые управляли этими странами тысячи лет. Но они настолько трусливы, что вместо того, чтобы принять мой вызов, оказывают давление на правительства, на свои парламенты, чтобы те издали законы, запрещающие мне въезд в их страну. В прошлом было не так — особенно здесь. Мистики ходили по всей стране, вызывая на публичный спор всех, кто имел противоположные убеждения. И в этих дискуссиях не было ни малейшей ненависти, они были полны почтения, уважения друг к другу. Они предназначались не для того, чтобы доказывать, что я прав, а ты нет. Нет, это был поиск, совместный, того, что же такое истина. Истина не моя и не может быть вашей. Но возможно, мое мнение ближе к истине, а ваше дальше; или ваше мнение может быть ближе к истине, а мое дальше. Эти дискуссии, проходившие по всей стране, поднимали уровень сознания и понимания людей. Люди слушали, как их великие мыслители сражаются друг с другом при помощи тонкой логики. Все это окружалось атмосферой свободы выражения, свободы убеждать других или быть убежденным другими. Это действительно настоящая война: война убеждений. Война армий безобразна, животна; но война между убеждениями, философиями, религиями возвышает все человечество. Но люди настолько обессилели во всех отношениях, что если вы скажете что-либо противоречащее чьим-нибудь предрассудкам, на вас немедленно подадут в суд. Они не придут ко мне; они пойдут в суд: «Мое религиозное чувство оскорблено». По всей стране почти постоянно ведется, по крайней мере, дюжина процессов против меня. Как раз сейчас в Канпуре против меня начали судебное дело — целых десять христианских ассоциаций, — что я оскорбил их чувства, потому что как-то сказал: «Библия — порнографическая книга». Да, эти люди не понимают, что в суде они будут казаться идиотами. В Библии есть пятьсот страниц, не меньше, которые порнографичны. Я посылаю эти пятьсот страниц своему адвокату, так что нет нужды спорить. Он может просто предъявить эти страницы и спросить: «Порнография это или нет?» Если они не порнографичны, то ничто другое не может быть порнографией, а если они порнографичны, то Святая Библия — самая несвятая в мире книга и она должна быть запрещена во всех странах. И это касается не только Библии, то же самое касается индуистских Пуран — они совершенно безобразны, непристойны. К счастью, их никто не читает. Но мне не так повезло! Сейчас не лучшее время для интеллектуального роста человечества. Если любое высказывание оскорбляет ваши религиозные чувства, загляните сначала в свои религиозные книги — не я оскорбляю ваши религиозные чувства, а ваша Библия. Я просто цитирую Библию. Христианам следовало бы сжечь Библию, поскольку она оскорбляет их религиозные чувства. Если ваши религиозные чувства задеты, это показывает только слабость. Вы должны иметь достаточно смелости, чтобы спорить. Им следовало бы писать против меня статьи, но они не могут, поскольку знают, что в Библии есть порнографические отрывки. Им следовало бы вызвать меня на публичную дискуссию; и я готов к публичной дискуссии в Канпуре — в их церквях. Для меня это совсем не проблема — я просто открываю их же Библию... наугад, я могу открыть и прочесть. Необязательно помнить номера страниц — она вся пронизана порнографией. Но скажешь что-нибудь, может быть, даже Чистую правду, и они тут же идут в суд. Ну что за верблюды? Они хотят, чтобы их поддерживал закон, у них нет никакой логики, которая бы их поддерживала. В суд идут только тогда, когда не могут защитить себя разумом. Я говорил всю жизнь. Меня никогда не слушали. И против меня так много написано — лжи и обвинений без всякого основания. Но я не обращался ни в какой суд; я сам могу ответить этим людям. Если кто-то подает на меня в суд, я ставлю себе цель покрепче и почаще бить его, пока он полностью не затихнет. Мир нуждается в воинах разума, и если ваше мнение побеждено, ваша честность все равно должна праздновать триумф. Даже если ваши убеждения разбиты, не волнуйтесь — по крайней мере, ваша честность будет вашей победой. Да, прозрения Заратустры поистине велики. Коммунизм, демократия, христианство, ислам, индуизм, Бог — все эти «благие цели», за которые люди воевали тысячи лет, вовсе не являются благими. Но Заратустра говорит, что не благая цель делает войну священной, делает ее крестовым походом; наоборот, именно хорошая война, война, которая сама по себе является искусством, освящает всякую цель. В действительности, я против ядерного оружия, атомного оружия, бомб, потому что они безобразны; они не делают людей воинами. Ядерная ракета может уничтожить целую страну — без всякой борьбы. Нам следовало бы выбросить все это оружие в Атлантический океан. Нам следовало бы вернуться к мечам и учить людей искусству владения мечом. Нам следовало бы вернуться к луку и стрелам, потому что они придают человеку достоинство, красоту атлета; и они не разрушительны. Не раз наблюдалось, особенно в Японии, где искусствам владения мечом и луком обучали вместе с медитацией, что если два человека, владеющих глубокой медитацией, сражаются на мечах, они могут сражаться часами — и ни одни не будет убит. У них одинаково развита интуиция. Прежде чем другой атакует, ваш меч будет наготове, защищая вас. В японской истории не раз бывало, что в сражении на мечах между двумя одинаково медитирующими воинами никому не удавалось победить; побеждали оба, поскольку оба показали искусство и чутье; и то же самое происходило с лучниками. Это человечное оружие, потому что оно возвышает вас. Бомбы — ядерные, атомные и другие — может сбросить даже самолет без пилота; это может быть самолет с дистанционным управлением. Этот самолет прилетит к цели, сбросит бомбы и вернется в свой аэропорт. Это не война: это насилие в чистом виде; это самоубийство, которого следует избегать. Не нужно запрещать войн: мы должны запретить гонку вооружений. Война как таковая — искусство, как всякой другое: живопись, музыка, танец, архитектура; точно так же — искусство лучника, владения мечом, борьба. Если на земле воцарится мир — не будет битв, войны, вызова — люди превратятся в пигмеев; тогда превращения невозможны. Верблюды станут еще уродливее и начисто забудут, что у них есть возможность превратиться во львов. Как и Заратустра, я ненавижу милосердие, потому что сама идея милосердия уродлива; она унижает людей. Но христианство так выпятило его, что даже другие религии, которые никогда о нем не заботились, последовали его примеру. Им пришлось сделать это, потому что милосердие, благотворительность стали почти эквивалентом религиозности. Но милосердие не создало в мире ничего великого, это правда. Сколько сирот матери Терезы оказались гениальными? Сколько сирот стали музыкантами? Сколько сирот выросли учеными? Сколько сирот хоть в каком-нибудь отношении проявили свое достоинство? Достоинство у них отняли с самого начала. Они сироты; в них убили дух. Лучше не иметь сирот, чем иметь милосердие. Можно обойтись без сирот; сирот иметь не обязательно. Можно обойтись без бедности; нет никакой необходимости давать бедным подаяние. Сначала вы создаете нищих, а потом дарите им милосердие; это такой великий обман. Все богатейшие люди в мире содержат собственные благотворительные фонды и общества. С одной стороны, они эксплуатируют людей; иначе, откуда берется их сверхбогатство? Например, вы, наверное, никогда не задумывались вот о чем: Нобелевская премия дается тем, кто служит миру, служит бедным, кто делает великие открытия в литературе или науке — и каждая премия насчитывает почти четверть миллиона долларов. Но знаете ли вы, откуда взялись эти деньги? Человек, в честь которого названа Нобелевская премия, заработал все эти деньги на производстве оружия во время первой мировой войны. Он был крупнейшим военным промышленником в мире. Его оружием были убиты миллионы людей. И на накопленные деньги он создал общество, благотворительное, и теперь все Нобелевские премии каждый год выплачиваются из одних только процентов. Начальный капитал остается в банке, только проценты... и никого не тревожит, что эти деньги пропитаны кровью. И имя Нобеля стало одним из величайших имен в истории. Милосердие — странная игра: сначала вы делаете людей калеками, а потом помогаете им. Сначала вы разрушаете их среду, экологию, а потом от тех же людей, которые нарушили экологию Земли, поступают деньги на благотворительность. Папа все время выступает против контроля рождаемости. Но большинство детей рождается именно у бедных; у богатых людей не рождается много детей, потому что у них в жизни есть другие удовольствия. Бедному человеку некуда пойти, когда он возвращается домой — чтобы пойти на дискотеку, в ресторан или кино, нужны деньги. Только секс — бесплатное развлечение. Он делает детей дюжинами. Папа постоянно говорит людям, что предохраняться — значит идти против Бога; и вот бедность увеличивается; и тогда нужна благотворительность; бедняки не могут обеспечивать семью... Они оставляют детей на улице. Все сироты матери Терезы найдены на улицах Калькутты. Люди просто бросают своих детей на улице — даже однодневных младенцев. Семьдесят сестер матери Терезы, сестер милосердия, постоянно подбирают этих младенцев. Мать Тереза ездит по всему миру, собирая деньги на воспитание этих сирот. А потом эти сироты нарожают еще больше детей — странные игры. Бедность Другое дело, когда человек делится. Вы делитесь с равными. Благотворительность подразумевает унижение другого человека. Заратустра прав: Долгая жизнь — не цель. Даже если ваша жизнь коротка, проживите ее во всей полноте, со всей интенсивностью - сделайте ее песней, сделайте ее танцем. Длина жизни сама по себе совершенно ничего не значит. Глубина жизни имеет внутреннюю ценность. Эти положения расходятся с вашими предрассудками. Сначала вам придется понять их, пока ваши предрассудки не начали искажать их, вмешиваться, менять их оттенок, интерпретировать. Сдержите свои предрассудки; сначала попытайтесь понять, что он имеет в виду. И если вы поймете, вы не будете думать, что он за войну. Он не сторонник насилия, он не сторонник разрушения. Но он не хочет, чтобы человек потерял качества воина. Он не хочет, чтобы люди стали трусами. Он не хочет, чтобы люди разучились принимать вызов жизни, будь это война армий или война убеждений. Человек должен быть всегда готов: его меч должен быть отточен, и так же остро должен быть отточен его разум. Лишь тогда возможен мир: когда каждый настолько разумен, настолько искусен и настолько готов умереть, что не может быть рабом; лишь тогда земля узнает мир, который не будет миром могилы. Это будет мир прекрасного сада, где поют птицы, цветут цветы и дует свежий ветер. Вашей целью должна быть жизнь, а не смерть, причем жизнь, обогащенная любовью; жизнь, готовая к любой опасности; жизнь, которую можно прожить опасно без всякого страха. Сначала попытайтесь понять Заратустру и позвольте тому, что он имеет в виду, проникнуть вглубь вашего существа. Потом вы можете впустить свои предрассудки, и увидите, что от них ничего не осталось. Возможно, Заратустра и один, но с ним истина; вы можете быть с целым миром, но истина не с вами. ... |
|
|