"RUтопия" - читать интересную книгу автора (Штепа Вадим)

2.9. Точка росы

Недавний российский академический сборник под названием «Метафизика глобализации. От утопии к антиутопии» демонстрирует интересную эволюцию нынешней «гуманитарной науки» к религиозной аргументации своих взглядов:

Тексты этого сборника наглядно свидетельствуют о какой-то нарастающей психологической панике в рядах «ученых», некогда столь гордившихся своим «рациональным здравомыслием»:

Видимо, это состояние уже успешно «спровоцировано» — у самих исследователей. Проповедуемый ими разрыв между идеалом и реальностью с неизбежностью погружает их в шизофрению. Не обязательно в клиническом смысле, но в методологическом — который описан Делезом и Гваттари[60] — хотя грань между картинами грядущего «земного ада», которые изображают некоторые аналитики, и рисунками пациентов психиатрических клиник также порою стирается.

Этот «ад», по их мнению, неизбежно возникает вследствие попыток практического «построения рая на земле». Однако, наперекор нынешней «подавшейся в религию» науке, русская северная церковная традиция всегда считала иначе. Рай в ней представляется вполне реальным и как раз практически достижимым! Об этом достаточно свидетельствует переписка XIV века между новгородским архиепископом Василием и тверским епископом Федором. Если Федор, подобно этим ученым, отстаивал идею отвлеченного, лишь «мысленного» рая, то Василий утверждал, что рай — «сущий», то есть доступный эмпирическому опыту, ссылаясь при этом на новгородских путешественников, которые открыли его во время одного из своих странствий. Впрочем, и сам Новгород Великий для иных русских земель порою казался «раем» — потому завидовавшие ему постарались превратить его в «ад». (#8594; 3–1)

Если утопия предполагает практическое построение «рая на земле», то антиутопия — идеологическое подчинение «раю» недостижимому, лишь «мысленному». По существу, этим и отличалось мировоззрение американских пионеров от оседлых европейцев. (#8594; 1–1) Мангейм также это подчеркивал, отличая европейский тип мышления с его «тревожным вопросом о дальнейшей судьбе» от американского, озабоченного вопросом принципиально иным: «как решить эту задачу?»

Это американское мышление ярко проявилось в философии неопрагматизма. Один из лидеров этой школы Ричард Рорти даже самих философов видит иначе, чем они кажутся самим себе в Старом Свете, изображая их главную миссию так:

Философы же Старого Света обычно сосредотачиваются на критике «нынешнего положения вещей» с позиций как раз «языка прошлого», полагая при этом, будто их «критика» нужна кому-то сама по себе. Тем самым они лишь углубляют этот пугающий их «зазор» между трансцендентным идеалом и реальностью. Они, может быть, и желали бы воплощения этого идеала — но это желание сразу же блокируется у них опасениями его «антиутопического перерождения». В итоге вместо активного воплощения утопий они способны предложить лишь бесконечные скептические сомнения и сугубо реактивные проекты — «как противостоять антиутопиям?». Это с неизбежностью создает болезненно раздвоенное сознание — условно, на религиозном языке, его можно описать как подмену веры в Христа самодовлеющей «борьбой с Антихристом».

Излечить это раздвоение могло бы ясное осознание того факта, что любая антиутопия — это лишь принципиально недостроенная утопия, отказавшаяся от своего трансцендентного ориентира в угоду стабильности существующего порядка. Утопия же всегда стремится к волевому воплощению трансцендентного, к «конденсации» духа в формах земной материи. При этом сама эта материя с неизбежностью «растворяется», или, говоря технологическим языком, виртуализируется…

Ныне все утопии, даже религиозные, существуют в виде виртуального «пара». Какой же может быть в этих условиях их реальная «конденсация»?

Пермский мистик и медиа-художник Сергей Тетерин в своей книге «Электро-утопия. Мистики и художники в киберпространстве» формулирует концепцию третьей реальности, которая

Дуализм виртуального и реального переносится, таким образом, на уровень личности, но приводит не к ее раздвоению, а напротив — к переходу в новое качество. Эта технология блестяще отражена в культовом[61] фильме «Матрица» — для того, чтобы победить бездушную цифровую систему, герой сам должен войти в нее, стать ее частью. Самое главное в «Матрице» — это способность человека обрести вид «компьютерной программы», не забыв при этом собственную миссию. И претворить затем эту виртуальность в новую реальность.

В последние годы развивается наука сеттлеретика (от «settler» — переселенец), исследующая возможности переноса любой информации — в том числе уникального генокода личности — на любые носители. По утверждению академика Виктора Глушкова, любая информация, в том числе и такого рода, вообще независима от материальных носителей. Ключевыми в этой науке являются термины upload и download, хорошо известные всем пользователям интернета. Однако эти же термины вполне применимы и к описанию религиозной реальности — соответственно, молитвы и откровения. Тот, кто воспринимает сакральное не как отвлеченный догмат, но как прямой опыт, уже при земной жизни находит свой небесный «сервер» и создает на нем собственный «сайт». А если бывают случаи «взлома» — значит, выбранный «сервер» оказался не самым надежным…

Даже клонирование (#8594; 2–8) оказывается «вчерашним днем» на фоне свободного перемещения личности между реальным и виртуальным мирами. Американские лаборатории ныне близятся к созданию компьютерных моделей, внешне нисколько не отличимых от человеческого существа. Если добавить к этому расшифровку — и последующую «оцифровку» — человеческого генома, то речь вполне можно вести о скором появлении некоей принципиального новой формы жизни. Это буквальное воплощение мечты Ницше о «сверхчеловеке». Антиутопическая сторона этого процесса отражена в знаменитой серии фильмов о «терминаторе» — но даже в этом сюжете человекообразный робот играет не только негативную роль. Это стирание граней между реальностью и виртуальностью затрагивает и сами критерии реальности — как чего-то чувственно ощутимого. Для бурно развивающихся компьютерных технологий уже сейчас не представляет проблемы «оцифровка» любого звука и изображения, а в перспективе — вкуса, обоняния и осязания. А лазерные технологии уже вплотную подошли к созданию голограмм, практически не отличимых от «оригиналов» и не зависящих даже от вибрации Земли.

Глобальный Север, где разрабатываются подобные технологии, сам все более виртуализируется. Однако это не значит, что он становится «менее реальным». Подобно космической туманности, он словно бы конденсирует в себе все то, что обещает воплотиться, и потому его утопическая «виртуальность» начинает выглядеть даже более реальной, чем обыденная «реальность» остального, стремительно самоуничтожающегося мира.

Самоуничтожение этого мира производится ныне официальными политическими представителями трех авраамических религий — христианства, иудаизма и ислама — которые словно бы намеренно задались целью воплотить самые мрачные прогнозы из книги Самюэля Хантингтона «Столкновение цивилизаций». Развязав и продолжая войну с представителями другой цивилизации, нынешние власти США, РФ, Израиля и исламского мира фактически превращают весь мир в «Глобальный Юг» с бесконечной (точнее до Конца Света) войной между традициями.

Но Север — это символ Начала Света. (#8594; 2–1) Здесь внутри каждой из этих традиций постепенно происходит «отделение зерен от плевел». Если южные христиане вновь воспроизводят агрессивный менталитет Римской империи, то северные отказываются участвовать в этой войне — «потому что наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесной». Если южные мусульмане столь же агрессивно демографически заполоняют Европу и Россию, то северные суфии продолжают интеллектуальную традицию раннего ислама. (#8594; 2–4) Если южные израильские милитаристы вновь строят великую резервацию «от Нила до Евфрата», то северные иудейские мистики, знающие, что глобализация отменяет все государства, задумались уже об иной «ограде» — не между традициями, но между творческим контактом духовных элит Севера и консервативной массовой инерцией Юга.

Главный фронт ныне пролегает внутри самих традиций — между теми, кто желает сохранить и укрепить существующий порядок, и теми, кто способен открыть Сверхновый Свет. Религиозные различия существуют и на Севере, и на Юге, но «северяне» от «южан» отличаются не религиозно, но антропологически и психологически.

Северянин носит свою традицию в себе. Он действует как «обособленный человек»[62] и свободно строит свой мир, руководствуясь лишь собственной интуицией. Он хотел бы быть один, но не может быть один. И потому в своих, зачастую весьма парадоксальных друзьях он больше всего ценит их собственную уникальность. Ему наплевать, что думают «все», — духовная суверенность позволяет ему связаться со своим Богом напрямую, минуя посредника в лице всевозможных жрецов и идеологов.

Напротив, люди Юга внушаемы, опутаны внешними условностями, инструкциями, правилами политкорректности — что является необходимым противоядием их взаимной ненависти друг к другу. Стресс перенаселенности постоянно приводит к массовым столкновениям, где порядок поддерживается только страхом полиции и законов. Как только этот страх ослабевает, начинается тотальный погром, Конец Света. Эта подавленная ненависть находит отражение в популярности фильмов-катастроф: этим людям нравится видеть, как их переполненный муравейник сметают с лица Земли. Эти люди способны сохранять человеческий облик только из-под палки, повинуясь насилию государства. Пользуясь этим, оно в лице своих чиновников, судей и адвокатов вторгается во все сферы их жизни, включая семью, личные отношения, даже мысли.

Иное дело — просторный Север. Здесь законы и полиция воспринимаются как помеха нормальной социальности, как своекорыстное вмешательство чуждой силы, — и потому люди здесь всегда стараются обходиться без них, решая все проблемы сообща и по внутренне присущей им справедливости.

Как отражается это северно-южное размежевание в контексте русской религиозной истории? Если согласиться с тезисом о Руси как «Третьем Риме» (#8594; 2–3), то узурпировавшая этот статус Москва сегодня стоит перед выбором — судьбу какого из предыдущих «Римов» она повторит в условиях массовой этнической экспансии с Юга?

Возникает все больше свидетельств того, что Третий Рим разделит судьбу Второго. Византийский двуглавый орел также пытался усидеть на двух стульях между Западом и Востоком. Эта евразийская политика кончилась историческим ремейком Константинополя в Стамбул. Судя по растущей популярности идеологии евразийства в нынешней России, Москву ожидает подобный же ремейк. (#8594; 3–4) Возможно, этот город также будет переименован в нечто более близкое слуху южных народов. Вроде библейского Мосоха (точнее, его арабской огласовки, подобно тому, как в Коране «переименованы» все библейские персонажи).

Но есть и вариант Первого Рима. Он был спасен парадоксальным образом — тем, что его успели взять «северные варвары», которые уничтожили его гиперцентрализм и создали многополярную европейскую цивилизацию. Именно они и их последователи спасли европейский облик самой Европы, остановив нашествие мавров и отбросив их обратно в Африку. Если бы не тогдашние северяне — сейчас Париж и Лондон назывались бы как-нибудь типа Парижабад и Аль-Лонд. Сейчас они вновь к этому близки — не выдержали новой волны южной экспансии. (#8594; 1–9)

Нынешняя Россия вполне преемствует римскую имперскую модель и поэтому вновь способна противопоставить южной экспансии лишь военно-полицейскую силу. Но адекватно противостоять «партии Аллаха» может лишь «партия Христа». (#8594; 2–1) Кстати, европейские «северные варвары» были христианами — но не подчинялись римскому папе. Аналогии, думается, прозрачны.

При этом противостояние «северных варваров» исламу не является самоцелью — но лишь защитой автономного пространства собственной утопии. В этом отношении «северяне» скорее выступают против московского «Рима», чем против исламского «Юга» — если последний представляет собой конкурирующую утопию, то первый антиутопичен в принципе. Если «первые римляне» были озабочены сохранением имперского порядка, то «северные варвары» несли с собой проект цивилизации будущего. То же самое отличие уже сегодня начинает проявляться и существенно разделять сторонников «российского», «московского» государства и пока еще в основном виртуальных китежан. Они воплощают собой Русь новой эпохи и в отличие от «третьих римлян» не сводят это слово к сугубо этническому значению, но наполняют его смыслом глобального северного цивилизационного проекта. (#8594; 3–1)

Это различие в менталитете все более прогрессирует — так, китежане либо вообще не участвуют в политических выборах этого «третьеримского» государства, либо голосуют «против всех». Такое отношение вполне напоминает воинов Алариха, которые однажды взяли Рим, не обращая никакого внимания на кипевшие в его Сенате «серьезные» дискуссии. Новые цивилизации начинаются именно так …

В альбоме «Сейчас позднее, чем ты думаешь» Константин Кинчев спел:

В этом прозрении есть что-то есенинское. Эти образы сакрального пространства интересно резонируют с идеями Гейдара Джемаля о «метафизическом эксклюзивизме» ислама. Ислам безусловно воспринимает себя как прямого проводника воли единого Бога. С этой точки зрения «Светлая Русь» действительно «граничит» с Его пространством, убежденным в своей уникальной и единственно верной сакральности. И Третий Рим ныне находится на пороге своего поглощения этой южной «партией Бога», морем «этнического мусульманства». Однако, как предсказано в одном из древнерусских апокрифов, «роса выпадет с Севера».