"Маркиз де Карабас" - читать интересную книгу автора (Сабатини Рафаэль)

Глава V ПРИЗНАНИЕ

Гнилое семейство, сказал герцог де Лионн. Какое отношение имеет эта гниль к окутывающей его тайне? — размышлял Морле. Как связана с приходом в его академию братьев де Шеньер? После их визита прошло десять дней, но братья больше так и не появились на Брутон-стрит. Шевалье де Сен-Жиль был ближайшим наследником титула маркиза де Шавере, который Морле получил столь неожиданно для себя. Появление нового претендента грозило потерей доходов с имений Шавере, на которые, по словам герцога де Лионна, жили де Шеньеры. Итак, подозрения О’Келли при всей их фантастичности обретали реальный смысл. Возможно, шевалье, уже извещенный о смерти Этьена де Шеньера, пожелал испытать силу Морле, имея в виду завязать с ним ссору и отделаться от него законным путем.

Морле, проклиная титул маркиза де Шавере, проклинал наследство, которое пробудило в нем недостойные мысли, омрачавшие столь высоко ценимый им душевный покой.

К тому времени Морле успел получить исчерпывающую информацию о семье, главою которой он стал. Его отец, Бертран де Морле де Шеньер, сочетался вторым браком с восемнадцатилетней девушкой — его матерью. Единственный брат Бертрана Гастон имел троих детей. У старшего из них, также носившего имя Гастон де Шеньер, родился Арман, нынешний шевалье де Сен-Жиль, и его брат Констан. Жермена была единственным ребенком второго сына, Клода де Шеньера, который, женившись, получил в приданое сопредельное с его землями обширное поместье Гранд Шэн, переходившее по наследству к его дочери. Таким образом, она была двоюродной сестрой шевалье и Констана, а сам Кантэн был двоюродным дядей всех троих. Ему следовало строить свое отношение к ним в зависимости от того, знают ли они об этом родстве. И пока это не выяснится, отбросить ненавистные для него подозрения, что если братьям было все известно и они поделились новостью с Жерменой, то она оставила его в неведении, желая помочь своим кузенам в достижении их коварной цели.

Кантэн надеялся, что обстоятельства помогут ему узнать истину. Он решил держать свое открытие в тайне и жить так, словно ничего не случилось.

Как-то утром, в перерыве между уроками, он по обыкновению вышел в приемную поприветствовать собравшееся там общество и к немалому своему удивлению услышал голос мадемуазель де Шеньер. Он поспешил подойти к девушке.

— Какая честь для моего дома, мадемуазель!

Она сделала реверанс.

— Рано или поздно, но мне непременно пришлось бы воздать должное вашей славе. Я крайне обязана госпоже де Лианкур.

— Вы имеете в виду, что это я ей крайне обязан, — Кантэн не сводил с се лица серьезного, внимательного взгляда.

В эту минуту к ним подошла миниатюрная герцогиня в сопровождении Белланже.

— Непростительное вторжение, господин де Морле, — защебетала она, — но милое дитя непременно хотело увидеть собственными глазами самое знаменитое место встреч в Лондоне.

Щеки девушки вспыхнули под пристальным взглядом Кантэна. Брови слегка нахмурились.

— Но отнюдь не из праздного любопытства, — поспешно возразила она.

— Я был бы горд, если бы любопытство сыграло в вашем приходе не последнюю роль. Но, возможно, вы пришли в качестве представительницы своей семьи?

— Представительницы? — И снова ее брови нахмурились, глаза вопросительно посмотрели на де Морле.

— Я ожидал, что господин де Сен-Жиль вновь навестит меня. Он намеревался поступить в мою академию.

— Он здесь был?

— Что вас так удивляет, мадемуазель? — поинтересовался Белланже. — С течением времени «Академия Морле» становится Меккой каждого эмигранта.

— Странно, что он нам не рассказал об этом.

— Быть может для него это не столь важное событие. — Морле улыбался, но мадемуазель де Шеньер показалось, что она заметила в его глазах подозрительность. — Странно лишь то, что он не сдержал слова и не вернулся.

— Возможно, я сумею это объяснить. Мой кузен получил вызов из Голландии: господин де Сомбрей предлагает ему вступить в его полк. Последние дни он занят приготовлениями к отъезду.

— Тогда все понятно, — сказал Морле.

— Кроме неучтивости, которую он проявил, не известив вас.

— Ах, пустое! — Морле пожал плечами. — Какие могут быть церемонии с учителем фехтования! У него нет передо мной никаких обязательств.

На сей раз она покраснела от досады.

— Вы несправедливы к себе, господин де Морле. Кроме того, здесь дело в том, каковы его обязательства перед самим собой.

Из-за дверей показалась голова О’Келли.

— Кантэн, вы идете? Его высочество ждет вас.

— Очень кстати! — герцогиня рассмеялась и на ее мягких круглых щеках заиграли ямочки. — Принц крови [Принц крови — т. е. член королевской семьи] наносит визит принцу фехтования. В вашем лице, господин де Морле, Франции оказана великая честь.

Кантэн поклонился.

— Позвольте мне удалиться, сударыни. Барлоу удовлетворит все ваши желания. Только распорядитесь. Здесь вы встретите друзей. — Он показал на группы занятых неспешной беседой завсегдатаев приемной. — Его высочество никогда не фехтует больше двадцати минут. После окончания урока надеюсь еще застать вас. Оставляю дам на ваше попечение, виконт.

— Но кто я такой, чтобы служить представителем принца фехтования? — не без оттенка язвительности запротестовал Белланже.

Морле не дал себе труда ответить виконту. Раскланиваясь с одними, жестом отвечая на приветствия других, он поспешил к своему августейшему ученику.

Когда он вернулся, мадемуазель де Шеньер уже не было, и он не знал, что его огорчило сильнее: само ее отсутствие или то, что ее уход лишил его шанса продолжить расследование.

Однако такая возможность не заставила себя долго ждать.

Через два дня он получил записку от госпожи де Шеньер.

«Сударь, мой кузен, — писала она, — мы обнаружили, что вы были не совсем откровенны с нами. Прошу вас отужинать у нас завтра вечером с тем, чтобы вы могли принести мне свои извинения. Будьте любезны передать ответ с моим посыльным». Ниже следовали подпись и адрес на Карлайл-стрит. Этим содержание записки исчерпывалось.

Послание госпожи де Шеньер вызывало недоумение и в то же время многое объясняло. Намек на недостаток откровенности говорил сам за себя, а из остального Кантэн заключил, что пора сбросить маски. Одного он не мог понять: почему для выяснения отношений выбран именно этот момент.

Итак, на следующий день он отправился из дома с твердым намерением все окончательно выяснить.

Подойдя к благородному особняку, расположенному в фешенебельном квартале, господин де Морле подумал — и мысль эта весьма позабавила его, — что прекрасным жилищем его надменные кузены владеют за его счет, поскольку оплачивают содержание особняка из доходов, по праву принадлежащих ему, но по недоразумению получаемых ими.

Лакей в белых чулках, ливрее и пудреном парике провел его по устланной мягкими коврами лестнице, распахнул двери гостиной и поверг своих господ в полное замешательство, объявив:

— Господин маркиз де Шавере!

Забота о своей внешности была одной из отличительных черт Кантэна; в черном с серебром костюме, по горлу и на запястьях отделанном пеной кружев, со слегка припудренными волосами, он грациозной походкой вошел в комнату и явился ожидавшему его обществу живым воплощением этого громкого титула.

Госпожа де Шеньер, шурша платьем, пошла ему навстречу, ее сыновья с явной неохотой последовали за ней, тогда как мадемуазель де Шеньер осталась стоять в глубине гостиной рядом с худощавым молодым человеком с красивым, выразительным лицом.

— Право, не знаю, следует ли мне прощать вам обман, — проговорила госпожа де Шеньер с жеманной улыбкой.

Кантэн склонился над протянутой ему рукой.

— Не в моих правилах кого-либо обманывать, сударыня.

— Фи! Разве вы не отрицали, что носите имя Шеньеров?

— Я всего лишь не утверждал этого, поскольку сам не знал об этом.

— Не знали? — вмешался в разговор Сен-Жиль. — Но как могли вы не знать?

— Точно так же, как и вы. Ведь вы пребывали в таком же неведении, — ответил Кантэн, мельком взглянув на шевалье.

— Ах, нет, нет. Это далеко не одно и то же. Каждый человек должен знать, кто он такой, чего другие могут и не знать.

— Даю вам слово, я не располагал подобными сведениями.

Легкое высокомерие, прозвучавшее в ответе молодого человека, давало понять, что если он сам не счел нужным предложить объяснения, то спрашивать его бесполезно.

— Но теперь вам наверняка все известно, — заметил Констан.

— Стало известно через несколько дней после того, как вы оказали мне честь своим визитом. — И Кантэн без обиняков спросил: — А когда узнали об этом вы?

— Позвольте шевалье де Тэнтеньяку дать вам ответ, — сказал Сен-Жиль, жестом приглашая худощавого молодого человека подойти и представляя его.

Даже такому далекому от политики человеку, как Кантэн, достаточно было услышать произнесенное Сен-Жилем имя, чтобы понять, кто перед ним. Везде, где собирались в то время эмигранты, гремело имя Тэнтеньяка, лихого, отважного, блестящего бретонского роялиста, героя множества битв, в недавнем прошлом заместителя знаменитого маркиза де Ла Руэри в сборе роялистских полков Бретани, а ныне заместителя преемника Руэри графа де Пюизе.

Стройный, порывистый Тэнтеньяк подошел вместе с мадемуазель де Шеньер.

— Господин маркиз, два дня назад я привез из Франции известие о смерти Этьена де Шавере. Прибыв в Англию, я поспешил поздравить шевалье де Сен-Жиля, ибо полагал, что он является наследником покойного. Теперь же, сударь, позвольте принести мои поздравления вам.

— Вы очень любезны, сударь. Они обменялись поклонами.

На какой-то миг Кантэн устыдился своих недостойных подозрений. Но вспомнив, что со смерти Этьена прошло целых три месяца, подумал, что догадывается, почему Сен-Жиль предоставил Тэнтеньяку выступить за него. Кантэн был готов поверить, что весть о смерти Этьена привез именно Тэнтеньяк. Но об это могло быть известно и до прибытия шевалье. Допуская такую возможность, Сен-Жиль не стал бы прибегать ко лжи, перед которой не остановился бы при иных обстоятельствах.

— Не странно ли, третий месяц на исходе, а вы не получили никаких известий из Анжера.

Кантэн имел в виду Лафона, дворецкого Шавере, который посылал кузенам деньги. Однако тон его был сама искренность и не выдавал его мыслей.

— Едва ли странно, принимая во внимание сложности сообщения между воюющими странами. Увы, у нас не так много Тэнтеньяков, которые отваживаются на столь рискованное путешествие.

— Куда более странно то, — проговорила мадемуазель де Шеньер, — что, зная обо всем во время моего посещения вашей академии, вы ни слова не сказали мне. Как сейчас помню вашу смиренность и настойчивость, с какой вы говорили о своем скромном положении учителя фехтования.

— Только потому, мадемуазель, что мое положение не изменилось и не изменится. Это наследство... — Кантэн махнул рукой. — Что оно значит в наши дни? Оно настолько условно, что не стоит и объявлять о нем.

Госпожа де Шеньер и ее сыновья заговорили разом.

Они пришли в ужас. Они не понимали. Как он может называть наследство условным, когда обширные поместья только и ждут, чтобы он предъявил на них свои права? Кантэн рассмеялся и ответил, как уже отвечал мистеру Шарпу:

— Вы, кажется, предлагаете мне отправиться во Францию, где мне придется выбирать между гильотиной и сумасшедшим домом.

Все трое горячо запротестовали. Они процитировали пункт закона, благосклонный к тем, кто переехал за границу до 1789 года, а значит, и к нему. Неужели из-за пустых страхов и ничтожного риска он допустит, чтобы огромные поместья семейства Шавере перешли в национальную собственность, как то должно случиться, если он не заявит на них свои права?

— А вы гарантируете, что они не перейдут в национальную собственность также и в том случае, если я предпочту заявить свои права? Разве в сегодняшней Франции так трудно сфабриковать обвинение на человека, обладающего большим состоянием? — Кантэн улыбнулся. — Если мне и грозит конфискация, то пусть ей подвергнется Шавере, а не моя голова.

Тэнтеньяк был явно доволен. Мадемуазель де Шеньер внимательно посмотрела на Кантэна. Что касается остальных, то в их взглядах отражались чувства, далекие от удовлетворения.

— Единственное, о чем вы не подумали, дорогой кузен, — вкрадчиво заметил Сен-Жиль, — так это о долге перед домом, главой которого вы теперь являетесь

— Разве этот долг требует от меня согласия превратиться в безглавого главу?

— Неужели вы боитесь всяких пустяков? — полюбопытствовал Констан со своей всегдашней ухмылкой.

— Во-первых, гильотина вовсе не пустяк, когда на нее смотришь с эшафота. Во-вторых, мне не нравится слово «боитесь» И в-третьих, глупость я никогда не считал героизмом.

— Управлять вверенным вам состоянием далеко не глупость, сударь, — парировал Констан — Вы не более чем доверенное лицо, временный владелец Шавере на срок, отпущенный вам в этой жизни. Принять титул и бояться принять имения — значит выставить себя на всеобщее осмеяние. Быть маркизом Никто, маркизом pour rire [Смеха ради (фр.)], маркизом де Карабас [Маркиз де Карабас — персонаж сказки Ш. Перро «Кот в сапогах», обогатившийся за счет ловкости своего кота. С маркизом де Карабасом сравнивают владельцев многочисленных имений столь же сомнительных, сколь и его титул]...

— Именно поэтому я намерен оставаться просто Морле, скромным учителем фехтования. У меня и в мыслях не было объявлять себя маркизом. Надеюсь, мадемуазель кузина, теперь вам понятна причина моей скрытности. Я вполне доволен своим скромным положением.

— Но теперь вы не имеете на это права, — настаивал Констан. — Не попытаться спасти Шавере, допустить, чтобы семья потеряла его, значит изменить возложенному на вас долгу и не думать о тех, кто придет после вас.

Кантэн медленно перевел взгляд на Сен-Жиля. Увидев его спокойную улыбку, шевалье вздрогнул и покраснел.

— Я прочел ваши мысли, сударь. Уверяю вас, вы ошибаетесь. В ближайшее время я отправляюсь в Голландию, где вступлю в армию Сомбрея, которой суждено поднять над Францией королевский штандарт. Мой брат Констан покидает Англию с «Верными трону», он зачислен офицером этого полка. Мы идем воевать за обреченное дело...

— Вовсе не обреченное, клянусь честью! — вмешался Тэнтеньяк.

— Отважные сердца не могут относиться к этому, как обыкновенные люди. Но сейчас и время необыкновенное. Мы уезжаем, чтобы принести наши жизни на алтарь дела, служить которому призывает нас наше рождение, как призывает и вас, господин маркиз. Так что вряд ли мы будем в числе тех, кто придет после вас.

— Morituri te salutant [...«Идущие на смерть приветствуют тебя» — приветствие римских гладиаторов при появлении императора в ложе Колизея. По свидетельству Светония, такими словами должны были приветствовать императора Клавдия гладиаторы, отправлявшиеся на морское сражение, устроенное по случаю окончания работ по сооружению канала для спуска воды из Фуцинского озера в реку Лирис], — прошептал Кантэн в ответ на высокопарную тираду одного из идущих на смерть.

Глаза Констана гневно блеснули. Сен-Жиль ограничился улыбкой.

— Относитесь к моим словам, как вам будет угодно. Возможно, тех, кого имел в виду Констан, не так уж много. — И, как показалось Кантэну, с затаенной злобой шевалье добавил: — Остается наша кузина Жермена.

— Нет-нет, — неожиданно резко возразила мадемуазель де Шеньер. — Прошу вас не включать меня в ваши расчеты.

Кантэн повернулся к девушке.

— Мадемуазель желает, чтобы я сделал попытку? Несколько мгновений она не сводила с него пристального, испытующего взгляда, затем ответила:

— А если бы я пожелала? Вы бы поехали?

Кантэн ответил раньше, чем до него дошел смысл собственных слов:

— Да, без колебаний.

— Так, ради Бога, попроси его, — усмехнулся Констан, — во имя фамильной чести.

Кантэн резко повернулся к братьям.

— Я заключу с вами сделку. Во имя фамильной чести. — В его голосе звучало странное возбуждение. — Откажитесь от ваших прав на наследство в пользу мадемуазель де Шеньер, и я отправлюсь во Францию, как только все улажу.

Ошеломленные братья тупо уставились на Кантэна. Тэнтеньяк подбоченился и в глазах у него заиграли озорные огоньки. Он с явным любопытством ждал продолжения.

— Ну? — спросил Кантэн. — Похоже, даже ради фамильной чести вы не решаетесь отказаться от шанса, по-видимому, столь слабого?

Сен-Жиль нетерпеливо махнул рукой.

— Едва ли ваше предложение разумно.

— Оно абсолютно безумно, — добавил Констан.

— По-моему, оно сполна отвечает на обвинение в недостатке мужества, которое вы мне предъявили, — сказал Кантэн. — На таких условиях я докажу вам свое мужество.

— О, нет-нет, — вступилась за своих сыновей госпожа де Шеньер. — Никто не сомневается в вашем мужестве, дорогой кузен. Дело... дело... — Она с трудом подбирала слова, нервно сжимая и разжимая пальцы. — Дело в том, что вы недостаточно хорошо знакомы с традициями нашей семьи.

— Я не был в них воспитан.

— Что правда то правда! Черт возьми! — оскорбительным тоном заявил Констан. Он был готов взорваться, как в то воскресенье в фехтовальной школе, когда Кантэн продемонстрировал свое мастерство. Младший де Шеньер так никогда и не научился обуздывать или, по крайней мере, скрывать свой гнев.

Мадемуазель де Шеньер сочла необходимым вмешаться в разговор.

— Вы слишком далеко зашли, — с легким высокомерием проговорила она. — Мы не вправе навязывать нашему кузену свои взгляды. Он сам должен решить, как ему поступать.

— И господин маркиз решает остаться маркизом де Карабасом.

— Учителем фехтования, господин де Шеньер, учителем фехтования, — поправил Кантэн. — Почетная профессия, хоть она и ограничивает права того, кто ею занимается. Например, он не может ответить на оскорбление так, как ответил бы любой другой на его месте. Однако при этом ему едва ли стоит обращать внимание на людей, которые, зная о его положении, продолжают его оскорблять.

Он говорил беззаботно, почти дружелюбно, но его слова охладили братьев и заставили их умолкнуть. Тэнтеньяк рассмеялся и нарушил затянувшееся молчание.

— Такой человек, подобно великому Дане, всегда может выбрать любое другое оружие, кроме того, что дает ему хлеб насущный. В Париже был один хвастун, который часто пользовался своим преимуществом перед знаменитым учителем фехтования. Однажды у Дане лопнуло терпение. «Я не могу послать вам сведения о длине моей шпаги, — сказал он, — но заявляю, что вы трус и глупец, и если вы желаете сатисфакции, то получите ее посредством карт и пистолета. Мы снимем колоду, и тот, кому достанется более крупная карта, получит пистолет. А там уж ему решать, застрелить проигравшего или отпустить с миром». Хвастливый наглец, который и в самом деле был трусом и глупцом, выпутался под предлогом, что предложенное Дане оружие недостойно дворянина. «Да будет вам известно на будущее, — сказал Дане, — что это оружие, достойное учителя фехтования». С тех пор его оставили в покое.

Тэнтеньяк как нельзя более кстати переменил тему разговора, и тем не менее, остаток вечера нельзя было назвать удачным. Во время ужина между сидевшими за столом царила натянутость, которую не могли развеять даже обильные возлияния. Разговор неизбежно коснулся роялистской деятельности Тэнтеньяка, шевалье без устали живописал героизм шуанов, с нетерпением ожидавших всеобщего восстания, а пока что добившихся немалых успехов в партизанской войне. Но и здесь нашлись острые углы. Братья позволили себе несколько нелестных высказываний по адресу Пюизе, который в то время не пользовался симпатией среди эмигрантов. Тэнтеньяк, будучи заместителем и близким другом Пюизе, не мог обойти их молчанием. Он энергично отстаивал успехи своего командира не только в западных провинциях Франции, но в переговорах с английским правительством, которое только ему удалось склонить на сторону принцев [...на сторону принцев... — Имеются в виду графы Прованский, позднее король Людовик XVIII (1755-1824) коронован в 1814 г. , и Д’Артуа, позднее король Карл X (1824-1830), которые возглавляли дворянскую эмиграцию и содействовали иностранной интервенции во Францию].

Относительно последнего довода Сен-Жиль проявил полную бескомпромиссность.

— Мне стыдно, шевалье, что делом французского дворянства руководит выскочка, республиканец, нечистый на руку авантюрист и шарлатан.

Тэнтеньяк терпеливо улыбнулся.

— Вы всего-навсего повторяете оскорбления тех, кто полагает, что они и сами добились бы того, чего добился он. Но им не хватает его мужества, его энергии и его такта. Жалкое воздаяние за столь героический труд. Вы говорите, выскочка? Но его происхождение не хуже вашего или моего.

Сен-Жиль поднял брови. Его брат хрипло рассмеялся. Тэнтеньяк остался невозмутим.

— Его действительно называют республиканцем. Но то же самое можно сказать о многих дворянах, которые только теперь поняли, что заблуждались. Не станете же вы отрицать, что он искупил свою вину.

— Мы пока не видели результата, — проворчал Констан. — Ему еще предстоит сдержать свои обещания.

— Будьте уверены, он их сдержит. Его планы слишком тщательно продуманы, чтобы провалиться. Шарлатан, говорите? Хотел бы я быть таким шарлатаном. Для крестьян Бретани, Нормандии [...для крестьян Бретани, Нормандии... — Нормандия — провинция на севере Франции, в которой так же, как и в Бретани, было широко распространено во время Французской революции движение шуанов] и Мене граф Жозеф, как они его называют, — Бог. Мановением руки он может поднять три тысячи человек, готовых идти за ним в самую преисподнюю. Немногие из нас способны добиться такой преданности. Уверяю вас, те, кто надеется увидеть во Франции реставрацию монархии, жестоко ошибаются, не принимая всерьез господина де Пюизе и не поддерживая его.

— У него энергичный адвокат, — с улыбкой заменила мадемуазель де Шеньер.

— Почитатель, мадемуазель. Сен-Жиль рассмеялся.

— Наш разговор начинает напоминать религиозные споры. А им не место за столом.

Натянутость так и не прошла, и Кантэн с нетерпением ждал, когда вечер, наконец, закончится и наемный экипаж отвезет его домой. Перед самым отъездом он ненадолго оказался в гостиной вдвоем с Жерменой.

— Я имел несчастье заслужить ваше неодобрение, — сказал он.

— Как могу я не одобрять того, чего не понимаю? Надеюсь, опрометчивость не в моем характере, господин кузен.

Взгляд Кантэна стал задумчивым.

— Вы находите меня загадочным?

— Более того — таинственным.

Он покачал головой.

— Во мне нет таинственности. Она вокруг меня.

— Я так и думала. — Она склонила набок cвою изящную головку. — Вы подозреваете нас. Мне это кажется странным, кузен Кантэн, потому что я не понимаю — в чем? Подозрительные люди редко бывают счастливы, душа их пребывает в постоянной тревоге. Подозрительность порождает дьяволов, которые мучают нас.

— Если я хоть немного знаю себя, это не в моей природе. Но и к излишней доверчивости у меня нет склонности. Благодаря ей можно угодить в западню.

— Здесь нет никакой западни, — возразила она.

— Вы хотите уверить меня в этом?

Его тон заставил девушку заглянуть ему в глаза.

— Моего уверения будет для вас достаточно?

— Более чем достаточно, — ответил Кантэн с удивившей ее горячностью.

Она вдруг стала очень серьезной. Щеки ее порозовели.

— Тогда... тогда я должна быть осторожна. Я отвечу вам, что ничего не знаю о западне и не представляю себе, в чем она может заключаться.

Она увидела, как вспыхнул взгляд устремленных на нее серых глаз.

— Вы отвечаете за себя. Это все, что мне надо. Остальное не имеет значения.

Услышав ответ Кантэна, мадемуазель де Шеньер нахмурилась, и в эту минуту к ним присоединилась ее тетушка.