"Исторические портреты. 1613 — 1762. Михаил Федорович — Петр III" - читать интересную книгу автора (Сахаров (редактор) А. Н.)

СОФЬЯ АЛЕКСЕЕВНА

Днем 27 апреля 1682 года Софья была у постели умирающего брата Федора — царя-преобразователя, чье семилетнее правление, будучи наконец описанным, войдет в историю страны одной из великих страниц. С ней находился брат — шестнадцатилетний царевич Иван — и сестры по отцу Алексею Михайловичу и матери — Марии Ильиничне Милославской. Десятилетний царевич Петр, сын второй жены царя Алексея Натальи Кирилловны Нарышкиной, со своими родичами и сторонниками был занят другим делом.

Не успел государь скончаться, как бояре, придворные и приказные дельцы и духовенство во главе с патриархом Иоакимом нарекли царем малолетнего Петра, рассчитывая полюбовно поделить между собой реальную власть. Большинство «в верхах» не хотело возвращения недавно отстраненных от правления Милославских, которое было бы неизбежно при воцарении Ивана. Хорошо продуманный дворцовый переворот осуществлялся успешно — немедленно была проведена присяга Петру в Кремле, готовились к рассылке «крестоцеловальные грамоты» для всей страны.

Но за стенами сказочного Кремлевского дворца с его золочеными теремами и переходами, висячими садами и прудами, за украшенными изумрудными шатрами кремлевскими башнями лежал вовсе не сказочный огромный город, жители которого оставляли за собой право «свое суждение иметь».

Население крупнейшего города Европы имело для этого основания. Оно производило в России больше всего товаров и вело самые крупные торговые операции, было довольно по тем временам образованно. В целом по стране священники и купцы были грамотны почти стопроцентно, монахи — на семьдесят пять процентов, дворяне — на шестьдесят пять процентов, посадские люди — на сорок процентов, крестьяне — на пятнадцать процентов, причем в столице темп роста грамотности с 1670-х по 1690-е годы вырос втрое!

Москвичи проявляли повышенный интерес к отечественной и переводной литературе, сами переписывали, редактировали и составляли множество публицистических сочинений, «тетрадей» по острым современным вопросам, в обсуждении которых «на пиршишах и на торжищах и где-либо сойдется кто друг с другом» участвовали даже «жены и детищи".

Никогда, кроме XX века, Россия не испытывала столько народных восстаний, сколько в «бунташном» XVII столетии. Что ни говори, а тихим предпетровское время назвать нельзя! Начавшись гражданской войной (осложнившейся, как у нас водится, интервенцией), век был просто заполнен крестьянскими, казацкими и городскими восстаниями, в которых москвичи нередко выступали заводилами, и небезрезультатно.

Соляной налог побудил посадских людей столицы в 1648 году показать властям, что народ устал от произвола. Волна восстаний прокатилась по множеству городов. Правительство вынуждено было созвать Земский собор для принятия знаменитого Уложения, на два столетия ставшего основным законодательным актом государства. В 1662 году восставшие москвичи убедили правительство отказаться от разорительной денежной реформы, с помощью которой власти пытались поправить финансы за счет народа.

В апреле 1682 года Москва поднялась на крупнейшее за все столетие восстание, чтобы не позволить боярам за спиной неспособного к правлению ребенка — Петра — «государством завладеть». Вслед за столицей народ восстал во многих других городах; волнения охватили и Дон, где всего десятилетие назад было подавлено восстание Разина.

Положение блокированного в центре Москвы царского двора усугублялось тем, что все квартирующие в столице военные силы были на стороне восставших. Лишившись возможности даже помыслить о том, чтобы, по обыкновению, «перевешать» бунтовщиков, власти заметались. Нет, «верхи» не отказались от междоусобной борьбы: к середине мая коалиция заговорщиков раскололась, оскорбленная прорвавшейся к власти группировкой Нарышкиных и Матвеева. Новые хозяева Кремля вовсю даровали себе чины и имущества. Однако ни одного разумного шага к спасению не было сделано.

Стрельцы и солдаты московского гарнизона не случайно оказались во главе восстания. Они взволновались еще зимой, при жизни царя Федора, требуя оградить их от «налогов начальнических и нестерпимых обид» временщиков, которым они подвергались едва ли не в большей мере, чем «черные» жители столицы. Весть о волнениях всколыхнула вскоре провинциальные гарнизоны, но главное — регулярные полки придали восстанию организованность, несвойственную скоротечному бунту (что впоследствии дало основание домыслам о «заговоре Софьи», «Хованщине» и т. п.).

Пятнадцатого мая 1682 года тщательно подготовленное в «кругах» стрелецких и солдатских выборных людей вооруженное восстание началось. Рано поутру во главе с новоизбранными командирами, с развернутыми знаменами и полковыми оркестрами, в полном вооружении и с пушками из опоясывающих Москву стрелецких слобод и Бутырских казарм двинулись к центру города колонны лучших в России войск, прославленных за столетие многими победами, разгромивших в недавней войне (1672-1681 годов) отборные силы и знаменитейших полководцев Османской империи.

Стрельцы и солдаты были единодушны — старых командиров, прислужников и «ушников» начальства из своей среды они заблаговременно истребили и разогнали, полковники давно бежали в страхе. Двигавшиеся со стороны Бутырских казарм выборные солдатские полки аккуратно сковали генерала Аггея Алексеевича Шепелева, проявившего во время восстания такую же неустрашимость, как и в 1678 году, когда он, надев шляпу на шпагу, шел впереди своей дивизии на штурм Чигиринских высот, набитых окопавшимися янычарами великого визиря Кара-Мустафы.

Горожане, шедшие за стройными колоннами и собиравшиеся в огромные толпы, проявляли меньше единодушия. Так и должно было быть — на улицы вышли люди и по занятиям, и по убеждениям разные: от богатейшего промышленника до наемных работных людей. Посему перед собой стрельцы и солдаты послали глашатаев кричать, что бояре-изменники не только отравили царя Федора (вестимо отравили — иначе откуда узнали, что он не проживет еще нескольких часов, когда присягали Петру?!), но покусились уже на жизнь царевича Ивана: отравили или задушили.

Это подняло на Кремль и неустойчивых, не верящих в общее дело восстания. Впрочем, сопротивления почти не было. Привилегированный Белый полк влился в ряды пестрых стрельцов (голубые кафтаны с желтыми патронташами и сапогами, коричневые с красными и т. п.) и традиционно черных солдат в тяжелых кирасах и шлемах. Стремянной полк открыл ворота Кремля. Несколько мушкетных залпов снесли с Ивановской площади боярских и дворянских вооруженных холопов.

Строго по составленному и тщательно обсужденному в "кругах» списку выстроившиеся перед дворцом восставшие потребовали выдачи сорока «изменников»: издевавшихся над народом правителей, главных заговорщиков, отнявших власть у царевича Ивана и подозреваемых в отравлении царя Федора. Выведенных напоказ царя Петра и царевича Ивана восставшие проигнорировали, патриарха и видных государственных мужей не стали слушать: «Не требуем никаких ни от кого советов!»

С Петром на всю жизнь остался ужас, пережитый им, когда восставшие выбрасывали из дворца на копья и «рубили в мелочь» его родственников и иных царедворцев. Животный страх слился с ненавистью, впитанной с малолетства, когда мать и родичи царевича, после неудавшейся попытки захвата власти по умершем царе Алексее, в завистливой злобе прозябали на задворках пышного двора царя Федора Алексеевича.

Богомольный 16-летний царевич Иван был повергнут в оцепенение происходящим на глазах душегубством и окончательно отказался от занятий делами мирскими. Во всполошенной ворвавшимися во дворец стрельцами царской семье было множество царевен — теток и сестер Ивана и Петра, — в том числе знаменитая советница царя Федора, строительница и меценатка Татьяна Михайловна. Они вместе с Натальей Кирилловной прятали преследуемых от разъяренных восставших, воспользовавшись даже покоями юной вдовы Федора царицы Марфы Матвеевны Апраксиной, но активно вмешаться в события были не способны.

Между тем обстоятельства требовали выступления на политической авансцене члена царской семьи. Подавляющее большинство государственных деятелей и царедворцев, застигнутых во время ежедневного утреннего собрания во дворце, даже не отдавало себе отчета, что не подвергается непосредственной опасности, поскольку восставшие ищут именно объявленных «изменников», и помышляло лишь о бегстве.

Правда, трудно было спокойно созерцать расправы, тем более что стрельцы убили кое-кого по ошибке, обознавшись.

Гибель князя Михаила Долгорукова, а затем его отца Юрия Алексеевича с несколькими военными, не столько помешавшими, сколько разозлившими стрельцов сопротивлением и угрозами, усилила панику. Правящая верхушка была деморализована.

Хотя уже 17 мая восставшие, добившись признания в отравлении царя Федора и завершив казни, объявили о воцарении в столице спокойствия (и даже помиловали оставшихся в живых «изменников»), большинство бояр, окольничих думных дворян и дьяков разбежалось по своим вотчинам, забившись, «аки подземные кроты», в дальние деревни.

Лишь немногие из родовой знати — часть Одоевских, И.М. Милославский, В.В. Голицын, Хованские, М.П. Головин и др. — сочли недостойным бросить царскую семью в руках восставших. Восемнадцатого мая они образовали новое правительство на месте истребленного и разогнанного. Сложность состояла в том, что для жителей столицы, восставших против попытки «верхов» «царством владети паче прежнего, и людьми мять, и обидети бедных, и продавать», новые власти не являлись авторитетом.

Но юный Петр и Иван, царицы и царевны оказались небеззащитны. Из их перепуганной толпы выступила царевна Софья Алексеевна, обладавшая незаурядным умом, отмеченным еще знаменитым просветителем Симеоном Полоцким, у которого она осваивала курс «свободных наук» вместе с будущим царем Федором Алексеевичем.

Первым побуждением царевны была, разумеется, борьба за власть своего клана — Милославских и их круга. На похоронах Федора Алексеевича 28 апреля она, вопреки традиции, шла за гробом, заставив Петра с матерью в возмущении покинуть церемонию. Вероятно, она действительно опасалась за жизнь брата Ивана, когда в первых числах мая возмущение народа дворцовым переворотом не удалось утишить даже официальными сообщениями, будто Петр избран на царство Земским собором, «всенародно и единогласно».

Но обстоятельства штурма Кремля и последующие действия восставших показали «мужеумной царевне», что спасать следует уже не отдельных людей и права кого-то на престол, а само царство. Софья стала выступать перед восставшими от имени царской семьи, не выказывая ни малейшего испуга перед смятенными толпами с окровавленным оружием. Ее поистине пугало другое — невиданная организованность бунта, с самого начала установленная стрельцами и солдатами дисциплина.

Закрыв кабаки и публично казнив тех, кто бросился грабить (в том числе нескольких своих товарищей), служивые заявляли, что решили установить свой порядок всерьез и надолго. Публично выступая от имени законного наследника престола Ивана Алексеевича (что Софья могла бы только приветствовать), восставшие довольно спокойно согласились с настоянием патриарха Иоакима, архиереев и вельмож, чтобы Петр корону сохранил, а затем позволили боярам предать забвению стрелецкое требование, чтобы Иван был «первым», а Петр — «вторым» царем.

«Царистские иллюзии» были лишь внешней оболочкой стремления служивых стать постоянными гарантами «общей пользы», правды и справедливости для «всяких чинов людей», начиная с защиты «государева здоровья». Софья спешила удовлетворить стрельцов и солдат, истощая казну и обложив данью монастыри, чтобы выплатить им недоданное жалованье за десять лет, обещая прибавки и поблажки, выдав им «головой» ненавистных полковников.

Но «заводчики» восстания выступали не только от своего имени: они требовали жалованных грамот, удовлетворивших бы интересы всех служилых людей второго сорта — «по прибору» (в отличие от дворянства, служившего «по отечеству» за поместные оклады). Во избежание нового взрыва народного бунта и ради успокоения волнений, охвативших многие российские города, пришлось утвердить грамоты о правах и обязанностях: купцов и промышленников, плативших казенные налоги и исполнявших ряд государственных функций посадских людей-горожан; ямщиков; пушкарей; воротников (городской стражи) и т. п.

За казенный счет на Красной площади был возведен памятник победе восставших над «изменниками-боярами», «чтобы впредь иные, помня ваше государское крестное целование, чинили правду» и не наносили «обиды» подданным. Многие современники по достоинству оценили это поразительное событие, как и новое название московских полков — «надворная пехота» — «правое крыло» царской власти! Утверждая право «служилых по прибору» на место в системе государственной власти, восставшие послали во все правительственные учреждения — приказы — по двое «выборных». Вскоре в центральных ведомствах отбою не стало от поверивших в правосудие челобитчиков.

В успокоенную внешне Москву возвращалась знать, вновь закипели придворные страсти, уезжали в деревни свергнутые временщики, в том числе глава клана Милославских Иван Михайлович, лишь ненадолго получивший изрядную власть, но вскоре «задвинутый» сомкнувшимся за спиной Петра большинством придворных. Двадцать пятого июня, когда Иван и Петр были венчаны на царство, Наталья Кирилловна торжествовала, заняв первое место при царях. Имя Софьи даже не всегда упоминалось среди членов царской семьи!

Придворные вели себя так, как будто «невегласы-мужики» не «тщались» на их глазах «государством управляти», диктуя свою волю Думе и приказам. Между тем система власти трещала по всем швам в центре и на окраинах, откуда тщетно взывали к Москве воеводы. Софье, В.В. Голицыну, Одоевским и некоторым приказным деятелям (Ф.Л. Шакловитому, Е.И. Украинцеву и др.), понимавшим меру опасности, пришлось спасать самодержавное государство, невзирая на придворные распри.

Виднейший сторонник Петра патриарх Иоаким, дискредитировавший себя в глазах народа участием в придворных интригах, в начале июля подвергся смертельной опасности. Сторонники сожженных по его настоянию в апреле лидеров старообрядчества (протопопа Аввакума, Епифания и др.), пользуясь сочувствием многих стрельцов, горожан и даже знати (например, нового главы Стрелецкого приказа Ивана Хованского), двинулись на Кремль, чтобы искоренить «никонианское» духовенство.

Царская семья и двор были уведомлены, что если кто-то из них заступится за церковные власти — то всем, начиная с юных царей, «от народа не быть живым». Софья запретила патриарху выходить на площадь и приказала расколоучителям явиться на «прение о вере» в Грановитую палату. «Ужаса смертного исполненные» бояре умоляли царевну не ходить, спасти себя и всех «от напрасныя смерти».

«Если и так, — сказала Софья, — то будь воля Божья; однако не оставлю я святой Церкви и ее пастыря, пойду туда!» Она заняла в Грановитой палате царское место, посадив рядом с собой царевну Татьяну Михайловну. Наталья Кирилловна охотно уступила на этот раз первенство, расположившись в кресле под троном с царевной Марией Алексеевной и патриархом Иоакимом.

В ходе «прений» царевна взяла на себя главную роль, доведя расколоучителей до неистовства и продемонстрировав выборным стрельцам, что их протеже — враги государственного порядка и буяны. Хитроумнейшими маневрами она избежала вспышки бунта, затянула «прения» до вечера, когда толпы москвичей стали расходиться по домам, привлекла на свою сторону часть стрельцов. Ночью, когда раскоучители остались с немногими сторонниками, они были схвачены и вскоре казнены. Церковная иерархия была спасена.

Даже вернейшие сторонники Петра поняли, что, пока восставшие могут вещать от имени царей, ситуация катится к катастрофе. Они доверились Софье — и та смогла, усыпив бдительность восставших, вывезти царскую семью из Москвы и «странным путем», уйдя от охраны и запутав погоню, спрятать ее за стенами Троице-Сергиева монастыря.

Пока двор обмирал от страха, готовый разбежаться при очередном ложном известии о походе стрельцов из Москвы (где даже на Новый год, 1 сентября, не осталось ни одного дворянина!), назначенный главнокомандующим князь Василий Голицын и думный дьяк Разрядного приказа Федор Шакловитый сумели за месяц собрать армию более ста тысяч человек, против менее чем двадцати пяти тысяч стрельцов и солдат (не считая, правда, «черных людей» Москвы).

Тем временем Софья нанесла свой удар, выманив из Москвы и казнив по подложному доносу князя Ивана Хованского со старшим сыном Андреем (17 сентября). Тем самым она лишила восставших возможности придать своим действиям хоть какую-нибудь видимость одобрения со стороны знати. По всей стране было объявлено, что все московское восстание с самого начала — результат заговора Хованских, стремившихся к царской власти.

Официальная пропаганда делала все, чтобы не допустить распространения сведений об истинных причинах и целях восстания. Объявленные по городам и весям россказни, о злохищном умышлении Хованских как бы объясняли, почему с мая по август правительство шло на поводу у бунтовщиков. Ирония истории состояла в том, что несколько лет спустя такое же обвинение было брошено самой премудрой царевне Софье.

Криво усмехнулась история и Голицыну — видному военному и дипломатическому советнику царя Федора, приложившему немалые усилия для завершения перехода русской армии в регулярный строй, начатого еще в 1630-х годах. Благодаря военно-окружной реформе 1679 года русская армия стала регулярной на четыре пятых своего состава. Она насчитывала пятьдесят пять тысяч вооруженных по последнему слову техники стрельцов, шестьдесят одну тысячу триста солдат, тридцать тысяч пятьсот рейтар, полки и эскадроны драгун, гусар, отдельные артиллерийские соединения и т. д.

Как раз в конце 1681-го — начале 1682 года собор «великих государевых ратных и земских дел", обсудив под председательством Голицына современную ситуацию в европейском военном деле, пришел к решению о расформировании последних сил дворянского ополчения — Государева двора (отменив заодно местничество). Но по этим реформам Центр России, где шла мобилизация против восставших, был лишь базой пополнения полков, расположенных в пограничных военных округах!

Голицын не решился снимать войска с границ, на которые, по сведениям Посольского приказа, уже напали кочевники и куда жадно посматривали поляки и шведы, турки и татары. Только из Великого Новгорода он вызвал сорок тысяч более или менее организованных бойцов. Закаленные в непрерывных войнах прошлых десятилетий полки западных и юго-западных округов остались на местах, тем более что они сами волновались и не были полностью дворянскими. Строитель регулярной армии оказался командующим древним ополчением из дворян и их холопов — единственной силой, пригодной для карательных функций. Неудивительно, что двор временами готов был сдаться на милость восставших, а храбрые вояки Голицына вместо похода на Москву думали о зимовке под Троицей!

Политическая мудрость, с которой Софья сумела «утишить» восстание путем переговоров, постепенно заставив стрельцов и солдат отказаться от всех опасных для самодержавия требований, ставит ее в ряд выдающихся государственных деятелей Европы XVII века. Разделяя и подкупая, уговаривая и устрашая, пугая молчанием и произнося пламенные речи, царевна сначала привела стрельцов и солдат к перемирию без признания ими «вины», затем заставила принять новые «жалованные грамоты» взамен прежних (закреплявших победу восстания) и снести памятник на Красной площади, руками смирившихся с отказом от целей восстания подавила отдельные вспышки недовольства. В ноябре 1682 года двор вернулся в столицу. В январе 1683 года история восстания завершилась.

Восстание не дало царевне Софье формальных признаков власти. Большинство при дворе составляли сторонники Петра, и даже придворные панегиристы не спешили провозгласить Софью правительницей. Но самые злые ее враги понимали, что только царевна и ее сподвижники, в первую очередь Голицын и Шакловитый, способны шаг за шагом разрядить мину, которую подложило под себя феодальное государство, вооружив и обучив военному делу горожан.

Действительно, Шакловитый, ставший во главе Стрелецкого приказа, предложил правительству долгосрочную программу «перебора" регулярных полков, включающую их рассредоточение, постепенное исключение взрывоопасных элементов, разделение привилегиями, недопущение скопления „критической массы“ недовольных и т. п. Потребовались годы, чтобы опасность нового восстания была сведена к минимуму.

Правительству феодального государства пришлось считаться с интересами торгово-промышленного населения, располагавшего крупными капиталами и целой армией работных людей. Стратегическое значение для развития страны имели не только казенные заводы и мануфактуры в Москве, крупные промышленные предприятия в Туле, Олонце и на Урале, металлургические заводы и горные промыслы, быстро разросшиеся с 1620-х годов (а не с петровского времени).

Подавляющую часть сырьевых и промышленных товаров создавали мелкие производители: городские ремесленные люди и крестьяне, составлявшие сильную конкуренцию «указным" крепостническим заводам и мануфактурам даже в 20-х, 30-х и 40-х годах XVIII века, несмотря на энергичные истребительные меры Петра и его преемников: уничтожавшиеся сотнями домницы, оружейные кузницы, ткацкие производства все равно производили железо, металлические изделия и полотна дешевле и лучшего качества, чем „настоящие фабриканты“, подконтрольные военно-полицейской машине.

Промышленные (например, солеваренные) районы имели центры не только в городах, но и торгово-промышленных селах, таких как Лысково, Мурашкино, Иваново, Спасское, были связаны транспортной инфраструктурой и торговыми капиталами, в которых, помимо крупных духовных и светских феодалов, «именитых людей» и гостей (типа Строгановых и Гурьевых), все более значительную роль играли крестьяне (Калмыковы, Глотовы, Федотовы-Гусельники, Осколковы, Шангины и другие), владевшие сотнями тяжелогрузных судов.

Эффективность сложившейся хозяйственной системы проявилась, например, в том, что за время правления царя Федора и Софьи в Москве было возведено около десяти тысяч новых каменных зданий. Только прямой вывоз русских товаров за рубеж через один Архангельский порт в середине века превысил миллион рублей в год (что составляет более восемнадцати миллионов по золотому курсу начала XX века. Колоссальный доход давала торговля с Востоком (в Астрахани одной пошлины собирали более тысячи золотых в день) не считая выгод европейско-азиатского транзита через территорию России, закрепленного за русским купечеством.

Не имевшие иного политического голоса, кроме бунта (ибо Земские соборы давно превратились в фикцию), торгово-промышленные круги были связаны с правительством через узкий слой, входивший в привилегированные корпорации гостей, Гостиную, Суконную и Кадашевскую сотни и т. п. Для радикальной зашиты строя их можно было лишь уничтожить (например, конфискацией капиталов, вывозом работных людей и карательными походами), заменив промышленниками-крепостными, подконтрольными бюрократическим структурам (Берг-, Мануфактур— и прочим коллегиям).

Такая акция, хотя и позволяла расширить экспорт по демпинговым ценам (и только сырья), неизбежно вела к кризису из-за отставания производительности рабского труда от западного вольнонаемного (который и грянул впоследствии). Она означала также разгром экономики, на который Софья и ее советники не могли пойти уже в силу особенностей воспитания.

Но главное — царевна при всем желании не смогла бы принять радикальных мер спасения феодального государства, не потеряв власть еще до того, как произошел бы социальный взрыв. Софья умиротворяла торгово-промышленное, прежде всего городское и сельское государственное (а не крепостное) население, следуя привитой ей Симеоном Полоцким органической теории «порядка» в отношениях между частями «государственного тела»: головой-правительством и местной администрацией, производительными руками, ногами и т. п.

«Невозможно имать мирствовать многое множество людей, не возъимев в судах правосудства», — указывал царевне Сильвестр Медведев. И Софья действительно, вслед за царем Федором, сосредоточила внимание на контроле за правосудием и искоренении злоупотреблений властью, продолжила политику передачи властных функций (особенно финансовых) выборным людям.

Очевидное значение имело утверждение единых по России мер и весов (1686 год), разработка «новоприбавочных статей» к Соборному уложению о разбойных и татиных (воровских) делах, издание Новоторговых уставных статей (1687 год) и дополнений к Новоторговому уставу (1689 год), утверждение государственного тарифа на ямские перевозки (1688 год). Софья и ее сподвижники реально совершенствовали систему законов по защите имущества подданных.

Правительству одной из мощнейших в экономическом отношении держав было совершенно ясно стратегическое значение экспорта: еще в 1630-х годах одними лицензиями на экспорт хлеба Россия финансировала участие в европейской войне Швеции. Но Василий Голицын, прекрасно разбиравшийся в технике (и одно время руководивший Пушечным двором), не спешил «рубить окно» в технологически передовую Западную Европу и превращать Россию в ее сырьевой придаток.

Прибирая к рукам государственный аппарат, канцлер Голицын уделял особое внимание качеству приглашаемых в Россию западных специалистов, причем даже зарубежные гости отмечали, что «новые» иностранцы значительно компетентнее «старых». Внедрение новых технологий и знаний (начиная, по обыкновению, с военных) и повышение конкурентоспособности русской промышленности сделало бы со временем актуальным прорыв на Балтику, к которому чуть не все столетие призывали Россию западные страны.

Голицын и сама Софья, активно участвовавшая во внешнеполитических делах, поддерживали переговоры о франко-датско-бранденбургско-русском союзе против Швеции, но в конечном итоге использовали их для давления на шведскую дипломатию и продление мира с откладыванием спорных вопросов на будущее. Было ясно, что западные партнеры склонны переложить основную тяжесть военных действий на Россию (как это и произошло в Северную войну): ее взаимное со Швецией истощение было лишь на руку Парижу, Копенгагену и Бранденбургу.

Но над возведенным Голицыным новым зданием Посольского приказа недаром был повешен глобус. Отлично налаженная дипломатическая и разведывательная служба позволяла правильно ориентироваться в делах Европы и значительной части Азии. Сводки последних событий регулярно ложились на стол Софьи и, в сокращенном виде, зачитывались в Думе. Из замыслов иностранных дипломатов, решивших поучить московитов «европейской конъюнктуре», извлекалась польза для России.

Заключив выгодные договоры с Данией и Швецией, укрепив контакты на уровне великих и полномочных послов с ранцией, Англией, Голландией, Испанией, Священной Римкой империей германской нации, папским престолом, мелкими государствами Германии и Италии, правительство Софьи и Голицына обеспечило себе условия для активизации политики на юго-западе, где лежали огромные земли Дикого поля — Крым, Балканы (откуда неслись призывы об освобождении от турок), Константинополь и проливы, открывающие путь на Ближний Восток, еще не знающий англичан.

Защитить русскую промышленность меркантилистскими мерами с Запада, открыть ей огромный рынок слаборазвитого Востока — такой путь мог изменить всю историю России Но Софью и особенно Голицына не следует считать ни праздными мечтателями, ни ставленниками торгово-промышленных кругов. Прежде всего сразу за чертой пограничных укреплений — «засечных черт» — они видели земли, которые требовало дворянство, заглотившее огромные пожалования за «троицкую службу» 1682 года и ждавшее новых раздач.

Пограничье впитывало в себя массы беглых крепостных, а правительство десятилетиями не могло их вернуть владельцам, по необходимости верстая беглецов в военную службу на рубежах. Потому крымская опасность торчала занозой в сердцах душевладельцев. Мероприятия Софьи и Голицына по укреплению положения дворянства, такие как работа воссозданной после отмены местничества Родословной комиссии, бледнели перед возможностью ворваться в ненавистный и богатый Крым, изловить своих беглых и наложить руки на тысячи четвертей земли.

Но с запада нависала Речь Посполитая, не смирившаяся с возвращением Россией своих исконных смоленских и киевских земель. Прошлая война с Турцией и ее вассалом Крымом была сорвана предательством этого ненадежного союзника, заключившего позорный сепаратный мир и грозившего самой России. Тогда, в 1678 году, царю Федору пришлось, как мы помним, дать приказ Ромодановскому, в трехдневном сражении разбившему лучшие силы Кара-Мустафы, покинуть и разрушить Чигирин, ставший камнем преткновения для переговоров об окончании войны. В 1682 году за такое предательство Ромодановский был убит стрельцами и солдатами. Зато России удалось без потерь выйти из войны один на один с мощным противником и заключить в 1681 году компромиссный Бахчисарайский мир.

Голицын знал о жгучем желании поляков взять реванш за потерянные земли; даже во время Московского восстания Посольский приказ получал секретнейшие королевские документы о подготовке вторжения на Русь. Но теперь, когда объединенные силы Империи, Польши и Венеции с трудом отбивались от турок и татар, когда Кара-Мустафа чуть не взял Вену, а воинственный польский король Ян Собеский едва унес ноги из Молдавии, Россия имела средства заставить Речь Посполитую навечно отказаться от территориальных претензий.

Переговоры были сложны. Споры с польскими послами в Москве в 1684 году закончились впустую. Но правительство Софьи и Голицына организовало давление на поляков со стороны Империи и даже Римского Папы. На Речь Посполитую стала хмуро смотреть и традиционно союзная Франция; отказался от переговоров с поляками Крым…

Ян Собеский и его паны сдались. После бурных переговоров в Москве в 1686 году был подписан договор о Вечном мире России и Польши, а в 1687 году в Кракове король, плача, ратифицировал документ о правах России на все отвоеванные ею земли. Одновременно признавалась власть киевского митрополита над православными Польши и Литвы — а тот, благодаря хитроумной дипломатической операции на Востоке, перешел от константинопольского патриарха под власть Москвы.

Чтобы понять значение Вечного мира 1686 года, нужно учитывать, что по всем договорам после Воссоединения России и Украины русские, цари клятвенно обещали вернуть полякам Киев. Закрепление его за Россией было такой победой, что злейшие враги Софьи при дворе не смогли воспрепятствовать официальному признанию ее власти: отныне имя царевны включалось в царский титул после имен Ивана и Петра.

Сторонники Софьи добились этого далеко не сразу. Имя Софьи начало появляться в правительственных внутренних документах осенью 1682 года и употреблялось все чаще в бумагах учреждений, которыми руководил В. В.Голицын. К лету 1683 года ее влияние настолько упрочилось, что царевну признали правительницей придворные панегиристы; письменные и устные похвалы ее мудрости и добродетелям достигли пика к лету 1686 года — подданные отдавали себе отчет, что именно ее «девственному разуму» обязаны внутренним миром и внешними успехами Российского государства.

Подписав Вечный мир и добившись его ратификации, Россия одновременно стала членом Священной лиги с Империей, Речью Посполитой и Венецией против Османской империи и Крыма. По условиям договора союзники России в случае решительной победы, не оставляя себя внакладе, отводили ей значительную часть Балканского полуострова, Константинополь и проливы. В 1687 году Голицын стал главнокомандующим (или, по словам иностранцев, генералиссимусом) российской армии, готовящейся к решительному наступлению на юге.

С этого момента, как справедливо замечает французский агент в Москве де ла Невилль, началось падение канцлера и всего правительства Софьи. И дело было отнюдь не в безуспешности Крымских походов 1687-го и 1689 годов, как веками пытались уверить историки, и даже не в росте консервативной оппозиции Софьи и Голицына, хотя она проявила себя весьма круто и в проповедях патриарха, и в Думе, и в армии.

В то время, когда выдающийся русский публицист архимандрит Новоспасского монастыря Игнатий Римский-Корсаков произносил пламенные речи перед полками, уходящими на юг, призывая «мужественных ратоборцев» спасти порабощенных турками православных братьев и на крыльях двуглавого орла вернуть крест Христов святой Константинопольской Софии, — патриарх Иоаким публично предрекал поражение русской армии, зараженной присутствием офицеров-иноверцев.

Нельзя сказать, что признанный глава российских «мудроборцов» отвергал все подряд культурные и технические новшества: Русская Православная Церковь предпетровского времени была вовсе не столь консервативна, как это обычно изображают. Если патриарх Никон еще крушил «фряжские иконы» (написанные под влиянием итальянской школы), то при его преемниках западноевропейская живопись прочно утвердилась при царском дворе, «першпективным письмом» расписывались под руководством патриаршего секретаря — известного поэта Кариона Истомина — дворцы светской знати и палаты духовных лиц.

Уже при царе Федоре двор и гражданские служащие облачились в короткое европейское платье (без него, по указу, не пускали в Кремль), а военные привыкли к нему давно — драгуны, например, ходили в коротких кафтанах, шляпах и со шпагами с 1630-х годов. Очень многие стригли на западный манер бороды и усы вразрез с церковной традицией, держали не только певчих для светских вокальных «партесных» концертов, но клавесины, органы и целые инструментальные оркестры.

Кстати, европейские линейные ноты пришли на смену старинным крюковым тоже в 1670-х годах, а первые русские театры и танцы во дворце появились в недолгие годы счастья царицы Натальи Кирилловны, когда эта воспитанница Артамона Матвеева (женатого на шотландке Гамильтон)» нарушив вековую традицию, стала даже появляться перед народом.

В 1680— е годы новые дворцы знати, их убранство, утварь, кареты, одеяния представителей «верхов» поражали инотранцев роскошью, а не какой-то спецификой. Не все, как В.В. Голицын, владели древними и новыми языками, но увлечение музыкой и литературой уже приобретало повальный характер. Те, кто не мог сочинить приличную для двора речь, заказывали стихотворные произведения (вплоть до тостов и надписей на подарках) писателю-профессионалу. А без стихотворной эпитафии не хоронили родных купцы и подьячие!

«Зрением и потребством вещей человек веселится!» — провозглашал писавший все выступления патриарха Иоакима (а потом Адриана) Карион Истомин — модный в те времена придворный литератор. И действительно, изящные и технические «художества» наполняли жизнь московского двора при правлении Софьи. Хотя царевна, в отличие от старшего брата Федора, не вникала лично в работу мастеров и изобретателей праздников, она позволила сестрам, теткам и вдовствующим царицам завести собственные дворы, обеспечившие художников всех специальностей массой заказов.

Сохранившиеся документы Российского государственного архива древних актов говорят о соревновании вырвавшихся из терема дам в роскоши и изяществе нарядов, дворцовых убранств, мастерстве их певческих и инструментальных капелл, тщательности подготовки праздничных действ. Заказывавшиеся царевнами латы, оружие и даже боевые знамена свидетельствуют, что царственные девы оказывали внимание не вышедшим из цветущего возраста мужчинам.

До прихода Софьи к власти женская половина царской семьи общалась только с боярынями и женской прислугой, пожилыми родственниками и «старшими боярами» — особо доверенными мужами не первой молодости, ставшими своего рода членами семьи. Явление при царе Федоре среди «комнатных бояр» тридцатитрехлетнего князя Василия Голицына, элегантного и образованного по высшим европейским меркам, не могло не произвести глубокого впечатления на двадцатилетнюю Софью.

Сложившийся в борьбе с Московским восстанием политический союз Софьи и Голицына, благодаря которому царевна обрела личную свободу, вполне мог стать и союзом любовным. О последнем после падения правительства регентства ходили сплетни, но единственное письмо царевны, где она называет Голицына «братцем Васенькой», «светом моим» и «батюшкой», было написано во время нежной дружбы Софьи с другим человеком — Федором Леонтьевичем Шакловитым.

Первый был интеллигентным государственным деятелем, торой — смелым политическим дельцом. Оба отличались от фаворитов XVIII века тем, что сделали карьеру отнюдь не через царевнину постель. Ровесник царевны Софьи, Шакловитый стремительно выдвинулся в Приказе Тайных дел царя Алексея (1673-1675 гг.) и стал дьяком важнейшего Разрядного приказа — своего рода министерства обороны Российского государства. В разгар Московского восстания он стал думным дьяком, а в конце 1683 года за выдающиеся успехи в «переборе" стрелецких полков был пожалован в думные дворяне.

Именно Шакловитый руководил кадровой политикой правительства регентства, имея исключительное право доклада Боярской думе о штатах и окладах центральных ведомств. Острый ум, мужество и просто д'артаньяновская выносливость Федора Леонтьевича не раз использовались Голицыным в затруднительных положениях. Так что звание ближнего окольничего, полученное летом 1689 года, было не большой платой мелкому дворянину Шакловитому в век, когда такой же дворянчик Ордин-Нащокин и стрелецкий полковник Матвеев становились боярами и канцлерами, а Дума была запружена выслужившимися из низов штатскими чиновниками и генералами.

Если страсть и присутствовала в жизни Софьи (заставляя ее во время любовной связи с Шакловитым украшать свою спальню по его вкусу), она не демонстрировалась при дворе и не проявлялась в государственной деятельности царевны. Всемогущая на взгляд со стороны правительница России вынуждена была жертвовать своими симпатиями. Так было, например, в 1685 году, когда соученик и тайный советник Сильвестр Медведев принес ей для реализации утвержденные царем Федором принципы первого российского университета.

Всесословное учебное заведение, призванное дать России специалистов в различных областях науки и кадры для госаппарата, задумывалось как полностью автономное в экономическом, политическом и идейном отношении, по прямому смыслу понятия «свободной мудрости» (его аналогов в России до сих пор не создано). «Мудроборцы» во главе с патриархом, разумеется, подняли страшный вой, призывая не допустить в Россию эту «искру западнаго зломысленнаго мудрования», — и Софья предала память брата.

Вместе с проектом университета была похоронена первая в России независимая от Церкви типография, основанная царем Федором, его проекты епархиальной реформы и системы училищ для детей нищих и сирот. Для искоренения на Руси латыни — языка науки и международных отношений — была закрыта латинская гимназия Медведева, замененная «елинно-славянскими схолами» ученых греков Иоанникия и Софрония Лихудов. Сам Голицын вольно или вынужденно покровительствовал «грекофилам», развернувшим злобную травлю Медведева и его друзей-просветителей.

Вообще в отношении к Медведеву любопытно раскрывается степень политических компромиссов ведущих деятелей регентства. Софья запретила преследуемому церковными властями Медведеву покидать Москву даже тогда, когда призыв публициста «разсуждати себе" породил обвинение, что тот "хочет наступити и попрати всю власть, царскую же и церковную, того ради и к людям пишет!». Устранившись от конфликта, она показала своему врагу-патриарху, что без помощи светской власти он не может схватить даже одного монаха, защищаемого народными толпами.

Финансировавший затеи «грекофилов» Голицын передал украинскому духовенству их и просветителей полемические книги, будто бы не ожидая, что ученые-украинцы активно выступят в поддержку Медведева, против патриарха. Эта уклончивая осторожность особенно любопытна у человека, открыто отстаивавшего свободу веры для иностранцев в споре со своим другом Римским-Корсаковым и врагом Иоакимом, договорившимся до того, что вместе с костелами и кирхами на территории государства следует уничтожить все мечети, и запретившего православным солдатам хоронить своих погибших на войне иноверных товарищей!

Делая ставку на иностранных специалистов, Голицын был тверд как кремень. Именно вести о свободе всякому исповедовать свою веру вели в Россию отличных гражданских и военных мастеров из Западной Европы, раздираемой религиозными сражениями. Поддерживая христианизацию внутри страны, канцлер не мог применять насильственных мер к язычникам и особенно мусульманам, начиная наступление на Крым и владения Османской империи!

Этот конфликт с «ревнителями благочестия», «старомосковской», или «великорусской», партией дорого стоил личному авторитету Голицына. Дошло до того, что целая группа дворян из влиятельных фамилий явилась на службу в полки в траурной одежде, поддерживая пророчества патриарха о поражении Крымского похода. Но само согласие канцлера возглавить военную кампанию и принять ответственность за осторожность главнокомандующего, которая обычно объявляется трусостью и предательством, свидетельствовало, что князь Василий Васильевич решительно ставит интересы государства выше личных.

Поход 1687 года, когда главная русско-украинская армия повернула назад из выжженных крымчаками степей, был воспринят в России как поражение Голицына. Между тем в ходе его командующий обнаружил, что украинский гетман Иван Самойлович, одержимый идеей борьбы с поляками сознательно препятствует наступлению на Крым. Прилетевший из Москвы на перекладных Шакловитый действовал блестяще: вскоре Самойлович уже спасался от возмущенных казаков в лагере Голицына и был преспокойно арестован, а на его место выбран верный идее борьбы с Крымом Мазепа (не простивший позже Петру предательства интересов Украины).

Дворянство в армии, которая вместо лихого налета на крымские владения была занята в знойной степи тяжелыми земляными работами, проклинало своего военачальника; враги Голицына в Москве распространяли слухи об огромных потерях и чуть ли (согласно предсказанию патриарха) не поражении русских сил. Да, главное войско ничего не приобрело, кроме мозолей, но Россия в составе Священной лиги добилась крупной победы над врагом.

При одном известии о выступлении российской армии в Стамбуле началась паника. Крики «Русские идут!» заставили султана бежать в Азию, фанатики бросалась с минаретов, чтобы не сдаваться гяурам. Между тем русско-украинский корпус во главе с воеводой Леонтием Романовичем Неплюевым и непобедимым генералом Григорием Ивановичем Косаговым отвоевывал Днепр, снося на своем пути крепости Шах-Кермен, Ислам-Кермен, Изюм-Кермен и приближаясь к Очакову.

Белгородская орда, недавно разгромившая короля Яна Собеского в Молдавии, на свою беду заступила путь драгунам Косагова: вскоре ее остатки уже прятались в буераках. Турки, оставившие собранную уже в поход армию для защиты Стамбула, вынуждены были снять гарнизоны из Мореи и Греции и на кораблях Средиземноморского флота перебросить вместе с гвардией в устье Днепра. Но было поздно. Матросы двух флотов и янычары увидали лишь развалины Очакова и не вняли обращенному к ним призыву Косагова «на берег сойти» — только ругались «по-янычарски».

В войне наступил перелом. Австрийцы взяли Будин, поляки наступали в Молдавии и Валахии, венецианцы почти без боя овладели Мореей… Но дела обстояли хуже, чем хотелось бы Голицыну. Приторные благодарственные грамоты из Вены и Венеции показывали, что, удовлетворив свои основные притязания, союзники готовы забыть о Священной лиге и обратить взоры к конфликтам на Западе, особенно к опасному усилению Франции. Поляки не скрывали реваншистских настроений и в разгар боев уверяли Европу, будто Россия не выступила и вообще сговаривается с татарами напасть на Польшу.

Чтобы сохранить Лигу, открыто действовали русские посольства в Париже, Лондоне, Мадриде, Берлине, Флоренции, Амстердаме, Копенгагене и Стокгольме; используя данные разведки, русские послы и посланники срывали сепаратные переговоры с турками в Вене и Венеции; сильная агентура действовала в Польше.

В самого начала похода Голицын широко использовал дипломатические каналы и особенно газеты для выгодного освещения событий, допустив корреспондентов не только в Москву, но и — вопреки обыкновению — в собственную ставку. Сразу после возвращения войск через нидерландского резидента Иоганна фон Келлера в Амстердаме было распространено на латинском, немецком и французском языках публицистическое «Сказание» о роли России в Священной лиге и официальных планах дальнейшей войны, разосланное затем по главным столицам Европы.

Роль России перед союзниками была выполнена — крымский хан, озабоченный исключительно защитой своих владений, не мог более помогать туркам на западных фронтах. Решительное наступление на крымские и османские владения могло оттянуть на Россию основные силы неприятеля и позволить союзникам удачно выскользнуть из войны. Но именно решительной битвы с «агарянами» хотели русские и украинские войска, хотел двор, хотели многие слои населения, хотел в глубине души и сам Голицын.

Недаром в его ставке первый русский ученый-историк Андрей Иванович Лызлов работал над монографическим исследованием многовековой борьбы оседлых народов Европы со «скифами» — кочевниками и пришельцами из Азии, анализируя причины поражений христианских стран, военно-экономический потенциал неприятеля и пути к победе. Недаром Посольский приказ вел переговоры с представителями православного населения Балкан, желающих перейти после изгнания турок в российское подданство.

Новоизбранный гетман Мазепа немедленно объявил Украине и Европе, что Крым будет покорен и заселен казаками и верными татарами. «Войною на Крым!» — говорили в Москве, писали в русских летописцах и западных газетах. В 1688 году, когда Неплюев с Косаговым продолжали начатое во время первого похода строительство передовых баз далеко в Диком поле, Шакловитый выехал в ставку Мазепы для секретного совещания, на котором стоит остановиться подробнее.

Фаворит Софьи жаждал крупных внешнеполитических успехов, ибо после Вечного мира усиления власти правительницы более не происходило. Попытка прощупать общественное мнение насчет возможности венчать царевну на царство провалилась — не только канцлер Голицын, но и зависимые от Шакловитого люди считали такое нарушение традиций недопустимым и опасным.

Хотя панегиристы уподобляли Софью Алексеевну Божественной Премудрости и возносили над царями Иваном и Петром, царевну лишь до поры до времени терпели. Женив Ивана Алексеевича на первой красавице двора Прасковье Федоровне Салтыковой, Софья надеялась без специальных усилий получить наследника престола для своего клана Милославских. К ее сожалению, рождались девочки; между тем Петр взрослел, и его двор вскоре мог потребовать свою долю власти. Отвергнуть эти притязания было бы трудно, поскольку Голицын и другие друзья Софьи в Думе не имели подавляющего авторитета и тем более большинства, вынуждены были мириться с выходками Долгоруковых, патриарха Иоакима и прочих.

Связав свою судьбу с судьбой царевны, Шакловитый был готов на все для закрепления ее власти. Он предоставил Сильвестру Медведеву подлинную документацию Разрядного и Стрелецкого приказов для историко-публицистической книги о событиях 1681-1683 годов, в которой Медведев доказывал невозможность народ «силой в покорении иметь» и демонстрировал блага мудрого руководства на примере царевны Софьи.

Жест Шакловитого был небескорыстен: в «Созерцание» попал акт о «всенародном и единогласном» избрании Софьи правительницей России в мае 1682 года! «Петровцы» не могли опровергнуть подделку, поскольку сами сочинили во время Московского восстания подобный акт об «избрании» Петра. Таким образом получалось, что царевна имеет формальные права на власть наравне с царями.

Не без совета с Медведевым Шакловитый задумал прославить царевну новым в России средством — политическим плакатом. К лету 1689 года несколько плакатов было отпечатано в сотнях экземпляров, распространялось в Москве и за рубежом. Помимо коронационных портретов царевны в полном царском облачении, среди плакатов было изображение святого Феодора Стратилата — патронального святого главы Стрелецкого приказа, да еще с его гербом!

Письменная, устная и изобразительная агитация в пользу коронации царевны сочеталась у Шакловитого с помышлениями радикально избавиться от Петра и его родичей. Но составить заговор ему не удалось — облеченные доверием Шакловитого стрельцы пришли за советом к Медведеву, проповедь которого приобретала в Москве все больший авторитет. Согласившись, что от победы «петровцев» и союзных с ними «мудроборцев» хорошего ждать нечего, ученый литератор отверг террор как политическое средство и объяснил, что, воспользовавшись заговорщиками как орудием, власть имущие обязательно уничтожат их, чтобы замести следы.

Закрепить власть Софьи короной Шакловитый мог надеяться только на волне успехов ее политики. Здесь он шел на любые махинации, даже приказал через голову Посольского приказа русскому посольству в Китае уступить для скорейшего заключения мира Амур! Позорный Нерчинский договор был заключен в 1689 году и уже не принес пользы сторонникам Софьи. Говоря годом раньше с Мазепой, Шакловитый хотел извлечь выгоду из общественного подъема на борьбу с басурманами.

Гетман и фаворит учитывали, что, несмотря на превосходство русской регулярной армии, ее поход на Балканы невозможен. Господствуя на море, турки держали в руках и крупные реки (Буг, Днестр, Дунай), пересекающие сухопутные коммуникации. Впрочем, одни расстояния делали невозможным снабжение войск без собственного флота.

Строительство верфей для военно-морского флота на Воронеже началось в прошлую турецкую войну (1672-1681 годов), под руководством воеводы Б.Г. Бухвостова. За конструкцию морских кораблей отвечал Я.Л. Полуектов. В 1674 году эскадра из двадцати пяти кораблей под командой Г.И. Косагова прорвалась в Азовское и Черное моря и «промышляла над турецкими и крымскими берегами».

Однако даже непобедимый кавалерийский генерал Косагов признал, что для завоевания господства на море мелкосидящие суда, построенные в реках, недостаточны — в дальнейшем около ста мореходных кораблей и сотни речных судов использовались лишь в реках и прибрежных азовских водах (аналогичный опыт двадцать лет спустя был выдан Петром за создание ВМФ).

Мазепа и Шакловитый согласились, что для создания мощного флота подходит одна база — Крым. Кроме того, было ясно, что оставлять у себя в тылу враждебное ханство невозможно. Мазепа с казацкой удалью предложил ворваться в Крым зимой по льду Сиваша, везя припасы и солому для коней на санях, но согласился, что взятие крепостей и отражение последующего турецкого десанта невозможно без русской регулярной пехоты.

Тут размашистые стратеги уперлись в проблему, неразрешимую для европейской военной науки, требовавшей от регулярной пехоты сложных боевых построений для обязательного прикрытия мушкетеров пикинерами. Поэтому при хороших коммуникациях наука запрещала войскам удаляться от магазинов далее чем на три перехода: ведь при соприкосновении с противником пехота становилась малоподвижной, а в походном строю не могла сражаться. Разгром Яна Собеского в Молдавии в 1685 году еще раз показал, что против науки не попрешь.

Между выдвинутыми в Дикое поле отлично вооруженными крепостями Голицына и Перекопом лежала непреодолимая по европейским канонам полоса степей, за которую крымчаки — лучшая по выездке и маневренности, хотя и слабо вооруженная кавалерия — будут биться насмерть. Шакловитый, наверное, пошел бы на огромные потери, бросив вперед кавалерию Косагова, забыв о судьбе пятнадцатитысячного полка тяжелой конницы, начисто вырубленного крымчаками под Конотопом при Алексее Михайловиче.

Но армия была вручена Голицыну, в 1689 году потрясшему Европу невиданной тактикой и приведшему регулярные полки под стены Перекопа почти без потерь. Этот «мечтатель», как называли канцлера и генералиссимуса историки, сумел не только опередить военную мысль, но и провести свои замыслы в жизнь, опираясь на созданную в России техническую базу.

Изобретение тактики, поразившей крымчаков в Диком поле в конце XVII века, позже приписывали Румянцеву, Суворову и Наполеону. Подвергаясь непрерывным атакам кавалерии, войска Голицына наступали колоннами и «шли, як вода, не останавливаясь, только отстреливались». Мушкеты пехоты и карабины драгун были дополнены винтовками (они так тогда и назывались) и большим количеством ручных гранатометов, не говоря уже о простых гранатах.

Полевая артиллерия унифицированных калибров двигалась прямо в боевых порядках батальонов и рот. Плотный огонь ста двенадцати тысяч мушкетов и карабинов и трехсот пятидесяти орудий буквально сметал с поля всадников, атаковавших с невероятной храбростью. Пятнадцатого, шестнадцатого и семнадцатого мая сам хан водил в бой крымчаков, остатки Белгородской орды, черкесов и турецкий корпус; волны кавалерии летели на русские ряды по восемь часов кряду, но разбивались о свинцовую преграду.

Дважды враг пробивал ряды Ахтырского и Сумского казачьих полков, и Мазепа с личной охраной с трудом восстанавливал положение. Но русские полки оставались неуязвимы, ни разу не допустив врага на саблю. Оборона и мужество крымчаков были сломлены. Сжигая селения, они бежали на Перекоп, куда 20 мая подошла армия Голицына. Времени для завоевания Крыма было достаточно. Хан просил милости и обещал покориться «под державу великих государей».

Будь Голицын только военачальником, он пожал бы лавры великого полководца. Достаточно было отдать приказ, чтобы слабые укрепления Перекопа были сметены и российские полки заняли Крым. Маловероятно, чтобы турецкие гарнизоны устаревших крымских крепостей оказали сильное сопротивление регулярной армии с лучшей в Европе артиллерией. Взятие Крыма делало безвыходным положение турецких войск в Азове. А подавление очагов сопротивления в труднодоступных местах было отлично освоено русской армией в экспедициях на Урал и Кавказ.

Голицын— политик понимал, что Крым уже выбит из войны и Российское государство получило мощные средства давления на ханство, блокировав его современными крепостями и угрожая неотразимым вторжением. Огромные земли Дикого поля стали безопасными для земледельцев, а экстенсивная экономика ханства была подорвана. Лишенное возможности крупных грабительских набегов, ханство теряло средства оплаты закупок зерна в Турции.

Справедливости ради следует отметить, что стратегические выводы канцлера были справедливы. Согласно записям в Боярской книге, массовые раздачи земель российскому дворянству в честь Вечного мира 1686 года и за Крымские походы превзошли все, что было роздано за русско-турецкую воину при Алексее и Федоре, и даже щедрые пожалования за свержение Софьи и Азовские походы при Петре I.

Сроки выдачи беглых крестьян и холопов для восьмидесяти семи городов и земель Белгородской засечной черты, потерявшей оборонительное значение, были, к восторгу дворянства, увеличены в пять раз! А в пораженном голодом Крыму начался мор, ужаснувший современников; для спасения своего издыхающего вассала Турция в начале XVIII века добивалась разрушения степных голицынских крепостей более, чем возвращения Азова. Продолжая свою политику и замкнув блокаду крепостями на Днепре, канцлер имел верный шанс сделать хана «подданным царским», как и ожидали современники.

Уклонившись от лестного предложения получить Константинополь, Голицын и Софья в случае победы Священной лиги желали взять Крым, Азов и Очаков (то есть Дон и Днепр). Скромность российской дипломатии объяснялась тем, что союзники чуть не в открытую вели сепаратные переговоры с турками и татарами. Империя, урвав свое после взятия Белграда в 1688 году, спешила сразиться с Францией, вновь полезшей в Германию. Венеция, отступив из Афин, увидела предел своих военных возможностей. Польша, по обыкновению, прельщала крымчаков совместным ударом по России.

Только страх крупно проиграть, оказавшись в сепаратных переговорах последним, помогал искусным русским дипломатам дезавуировать переговоры одних союзников с помощью других. Переступив порог Крыма, Россия автоматически становилась самым опасным, смертельным врагом Османской империи, позволяла союзникам удачно выскочить из войны с одной из мощнейших держав мира. И тогда, стоило начаться затяжным боям или случиться, не дай Бог, неудаче — нападение Польши, Швеции и восстание покоренных Россией племен можно было предсказать уверенно.

Как и в 1678 году под Чигирином, государственные интересы требовали остановить наступление после внушительной победы, когда солдаты и офицеры, дворяне свиты и воеводы рвались в бой. Но теперь у Голицына не было полководца, который принял бы на себя обвинения и поношения за исполнение секретного указа. Главнокомандующий в интересах страны поднял ношу, сваленную некогда на Ромодановского, разорванного на части восставшими стрельцами.

Разумеется, поступок Голицына не выглядел откровенным самоубийством. Войска подчинились, многие командиры дали расписки, что в Крыму корма нет и наступление невозможно, хан клялся в верности и заплатил дань, Боярская дума торжественно отметила успешное завершение похода. Превращенная указом царя Федора в регулярно заседающее высшее государственное учреждение Дума состояла в основном из крупных политиков и полководцев, заслуженных чиновников и генералов, способных понять и оценить мотивы канцлера.

Непоправимый удар был нанесен по планам Софьи и Шакловитого, рассчитывавших использовать триумф над Крымом для коронации правительницы. Но премудрая царевна, подавив отчаяние, обеспечила щедрое награждение военачальников и написала Голицыну упоминавшееся уже ласковое письмо, благодаря Бога за его избавление от опасностей и уверяя в неизменности своей симпатии.

Наталья Кирилловна Нарышкина и ее родственники, женившие царя Петра на Евдокии Федоровне Лопухиной еще в январе и готовившиеся к решительной схватке за власть, также не выразили Голицыну неприязни. Характерно, что такой тонкий знаток придворной конъюнктуры, как Карион Истомин, совершенно прекративший писать панегирики царевне Софье, хвалил Василия Голицына вместе с Натальей Кирилловной, царем Петром и его приближенным Борисом Голицыным, причем панегирика удостоилась и жена канцлера. Перешедший на сторону «петровцев» Истомин уверял князя Василия от имени царей Ивана и Петра, что заслуги канцлера и главнокомандующего обеспечивают ему высокое признание при любой власти. Возможно, «петровцы» опасались влияния Голицына на офицерство и чиновничество, не зная, что он давно отказался участвовать в борьбе за власть Софьи. Князь распустил армию по домам, несмотря на угрожающе холодный прием, оказанный ему юным Петром.

Странная на первый взгляд реакция Петра на торжества в честь удачного завершения похода объяснялась тем, что родственники, настраивая его против своих врагов, отнюдь не посвящали юного царя в реальные планы захвата власти. «Петровцам» требовалось не просто потеснить Софью и ее сторонников и отвоевать свою часть управления государством, но полностью избавиться от противников.

Это было сложно, поскольку даже лишенная формальных признаков власти Софья продолжала бы выступать именем единоутробного брата Ивана, оказывая поддержку своим сторонникам в администрации. Выход, впрочем, был апробирован веками — провокация. Судя по тому, что юного Петра не раз пугали мнимыми покушениями, эта идея вынашивалась давно и была осуществлена, когда правительство регентства исчерпало свои задачи.

Августовской ночью 1689 года в нескольких стрелецких слободах поднялась тревога. Зачинщики призывали идти на Кремль, разноголосо вещая о какой-то опасности для царской семьи, и раздавали «по рублю денег в бумажке» выглядывавшим из окон воякам в оплату за скорое прибытие к царскому дворцу. Люди эти, как позже признали сами «петровцы», были их агентами и раздавали деньги Нарышкиных.

«Сполох" кончился ничем — потолкавшись в Кремле, немногочисленные стрельцы разошлись по домам.

Между тем в Преображенском Петру среди ночи сообщили, что московские стрельцы восстали в пользу Софьи и идут его убивать. Пережитый ужас проснулся вновь. Бросив беременную жену и мать, Петр в одной рубахе ускакал в Троице-Сергиев монастырь. Семье это не повредило: Наталья Кирилловна Нарышкина спокойно собралась и отправилась со двором вслед за сыном. Дальнейшее известно.

По сценарию 1682 года под Троицей было собрано изрядное ополчение, к которому присоединились солдаты и изъявляли желание присоединиться стрельцы. Царь Иван был поставлен перед выбором между сестрой, якобы готовившей покушение на жизнь брата, и «правым делом» Петра. Софью к Петру не допустили, чтобы избежать малейшей возможности прояснения дела и, кто знает, — примирения.

Козлами отпущения были сделаны Федор Шакловитый и несколько десятков более или менее случайных лиц, под страшными пытками признававшихся во всем, чего желали палачи, но так и не сообщившими сколько-нибудь ясной картины «заговора». Да это было и ненужно — «вины» казненных были объявлены по всей стране без упоминания о Софье, так что создавалось впечатление, что новые власти старательно выгораживают члена царского дома.

Единственный, кто выдержал пытки и опроверг все обвинения, заставив осудить себя на смерть без вины, был Сильвестр Медведев, голову которого патриарх Иоаким получил за свое участие в перевороте. Если Шакловнтый был казнен спешно, то Медведева мучили целый год и, ничего не добившись, казнили на Лобном месте, как Степана Разина, в назидание вольнодумцам.

В «верхах», поспешивших склониться перед торжествующими «петровцами», пострадали не многие. Князь Василии Голицын со своим взрослым сыном и помощником боярином Алексеем Васильевичем были лишены чинов, имущества и сосланы с семьями в Яренск, затем в Мезень, потом еще дальше, в Пинежскую волость. Против Голицыных возбуждались многочисленные судебные дела, враги преследовали свергнутого канцлера со звериной ненавистью много лет, но остается фактом, что осужден он был в сентябре 1689 года без следствия и разбирательства дела.

Как и несчастным Хованским в 1682 году, Голицыным был просто зачтен приговор, касающийся главным образом отца. Особое место в приговоре занимало обвинение, что главнокомандующий, «пришед к Перекопу, промыслу никакого не чинил и отступил, каковым нерадением царской казне учинил великие убытки, государству разорение, а людям тягость». Борис Голицын — хитроумный организатор побега Петра в Троицу и захвата власти — попал в опалу, пытаясь объяснить нелепость подобных обвинений, и, лишь «покаявшись", восстановил свое положение при Петре, уступив первенство Нарышкиным.

Заточив Софью в Новодевичьем монастыре, победители бросились захватывать ключевые и наиболее доходные ведомства, должности и чины, безжалостно расправляясь с теми, кто не спешил освобождать для них место. Обоснования для репрессий не требовалось. На вопрос бояр, за что отправлен в ссылку заслуженный военачальник Леонтий Неплюев, от «петровцев» прозвучал ответ: «Явная — де его, Леонтьева, какая есть вина — вы не ведаете; а тайная — де вины (и мы) не ведаем!»

Вакханалия обогащения должностных лиц при покровительстве и под предводительством Нарышкиных вошла в историю. После семи лет вынужденного воздержания воеводы и приказные деятели жадно протянули лапы к государственной казне; взятки брали даже бывшие приближенные В.В.Голицына; правосудие целиком зависело от мзды. Сбывалось мрачное пророчество восставших в мае 1862 года:

«Что же ныне при сем государе царе Петре Алексеевиче, иже млад сый и Российского царствия на управление не доволен, тии бояре и правители имут в сем царствии творити? Вемы, яко… потщатся во всем на нас величайшее ярмо неволи возложити; зане не имея над собою довольнаго ради царских юных лет правителя и от неправды воздержателя, яко волки, имут нас, бедных овец, по своей воли во свое насыщение и утешение пожирати!»

Уверенные, что умиротворяющая политика Софьи предотвратила возможность нового социального взрыва, власти тем более не опасались «воздержания» со стороны Петра, никоим образом не подготовленного к управлению державой. Царь Алексей Михайлович не успел занять мозг младшего сына необходимыми для государственного деятеля знаниями, которые получали царевичи Александр (умерший при жизни отца после своего объявления наследником), Федор и Иван.

При Алексее Петр едва успел перейти от «мамок» к «дядьке" — известному впоследствии „князь-папе“ „сумасброднейшего, всешутейшего и всепьянейшего собора" Н. М. Зотову. Понятно, что при Федоре и Софье «медведица“ Наталья Кирилловна и прочие Нарышкины не могли уступить ученым наставникам влияния на Петра и — сами неучены выскочки из мелкого дворянства — успешно оградили мальчика от знакомства с гуманитарными науками, позволяющими принять правильное решение при руководстве людьми.

Смесь страха и ненависти руководила поступками повзрослевшего Петра: к царскому двору с его торжественными светскими и церковными церемониалами (в которых он играл роль подставной фигуры), к стрельцам и народной стихии, вообще к русскому обличию детских ужасов. Петр полностью терялся, когда ситуация не решалась в приказном порядке, силой: дрожал от страха до полной неспособности действовать после Нарвы и во время Прутского похода, — зато бестрепетно жертвовал десятками и сотнями тысяч жизней, как будто не имея представления об их цене.

До самой смерти матери — царицы Натальи Кирилловны — 25 января 1694 года Петр не допускался к сколько-нибудь серьезным вопросам государственного управления. Царю позволялось играть в живых солдатиков и строить кораблики на Плещеевом озере. Понимая, что великовозрастному юнцу мало этих забав, и зная, сколь легко он поддается влиянию, мать и родственники приложили особые усилия, чтобы отдалить Петра от жены и вызвать ненависть к ее родне Лопухиным.

Важная должность кравчего (виночерпия) при царе была поручена Кириллу Алексеевичу Нарышкину, идеальным местом для постижения Петром науки пьянства и разврата стал дом швейцарского авантюриста купеческого происхождения Франца Лефорта в Немецкой слободе. К тому времени, как Лефорт умер от горячки, ущербная психика Петра была окончательно расшатана, а его аморальность потрясала современников.

Не случайно в народном сознании Петр принял образ Антихриста, пришедшего заменить христианское царство господством Зверя. Именно свирепый враг своего народа мог выполнить задачу спасения феодального государства, не останавливаясь ни перед какими средствами, чтобы загубить буржуазные тенденции в развитии России, обессилить страну и заковать ее в военно-полицейские цепи.

Неудобства непредсказуемого буйства Петра, то заменявшего моду европейского света обличием завсегдатаев немецких кабаков, то надувавшего собутыльника через задний проход, пока тот не лопнет, то скандально возвышавшего безграмотного хама, — искупались в глазах «верхов» его функциональной полезностью. Кто еще с такой яростью мог пытать и лично рубить топором стрельцов, истребляя их до малолетних и с маниакальным упорством создавая на месте разгромленной армии дворянские и крепостные полки, достаточно замордованные для успешного выполнения карательных функций?!

Перестройка государственных учреждении и военизация громоздкого административного аппарата оставляла, вопреки декларированным целям, широчайшие возможности обогащения чиновников. А знать отнюдь не пострадала от притока в «верхи» отдельных выскочек: именно родовитое дворянство укрепило при Петре свои позиции, составляя основную и важнейшую часть окружения второго (после Лжедмитрия) российского императора.

Колоссальные потери в Северной войне, позорное поражение от турок, строительство на костях — все это имело смысл: страну надо было обескровить, чтобы подогнать под крепостной хомут. Петру удалось не только остановить естественный рост численности населения, но уже к 1710 году сократить количество крестьянских дворов на девятнадцать с половиной процентов, а местами — на сорок — сорок шесть процентов! Даже Верховный тайный совет тирана после его смерти констатировал, что народ приведен «в непоправляемое бедствие» и нужно послабление, иначе драть будет не с кого.

Понятно, какое значение имело для новой власти истребление памяти о временах Софьи и Голицына, которые многим представлялись царством свободы, справедливости и богатства. Требовалось доказать, что развитие страны началось с нуля, — и это было сделано. Сделано основательно, на века.

А. БУГАНОВ