"Смерть на берегу Дуная" - читать интересную книгу автора (Андраш Ласло)

2

Вряд ли это можно считать случайностью. А если и можно, то, по сути дела, крохотной случайностью. Случайность - это если во время купания в Адриатическом море человека за ногу кусает «крокодил», потом в суете расспросов и извинений выясняется, что человека зовут Бамбергером и что, нырнув, он перестал под водой ориентироваться и оказался в двух шагах от жены, которой захотелось, подобно крокодилу, укусить его за ногу. Потом выясняется также, что товарищ Бамбергер - капитан лейпцигской народной полиции и занимается расследованием уголовных преступлений и, следовательно, они коллеги; более того, его свояченица приходится племянницей Фрици Ромхани, и два года назад летом Бела не встретился с ним у Фрици только потому, что после обеда должен был отправиться в Балатонсентдёрдь по делу Розы Хумбрик. Вот это - случайность.

Если все это хаотическое стечение обстоятельств, неожиданное и непредвиденное уравнение времени и расстояний в тысячи километров можно считать случайностью, то ни в коей мере нельзя отнести к категории случайности тот факт, что Андриш знает Вильму Хуньор. .

И по многим причинам. Во-первых, они сверстники - им по семнадцать лет. Во-вторых, что особенного в том, что у двух сверстников одинаковые или, по крайней мере, схожие интересы: оба они посещают один и тот же в двухмиллионном городе математический кружок. Сколько наберется в Пеште семнадцатилетних мальчиков, проявляющих интерес к математике? Не в Буде и Пеште, а только в Пеште, в двух соседних районах. Было бы скорее странно, если бы они не были знакомы или не знали бы друг о друге.

Андриш входит, жуя жевательную резинку.

- Привет, па!

- Привет. Принеси, пожалуйста, еще одну салфетку - у меня весь рот в желтке.

Он выходит, приносит салфетку, Бела вытирает рот.

- Как ты себя чувствуешь?

- Скверно,- отвечает Бела.

- Жаль. Вот жаль…

- Спасибо.

- Нет, я не потому… Вернее, и потому, что ты болен. Только сейчас это очень некстати…

- Будь добр, поставь на стол поднос.

Это умышленный маневр. Не следует выспрашивать у человека, если видишь, что он и так будет говорить - сам он расскажет больше.

- Да я о деле Хуньора,- говорит Андриш, поставив поднос на стол и усаживаясь в кресло, в котором до него сидел Раудер.- Бела молчит.- Я читал в газете, что его

убили. Очень некстати, что именно сейчас ты болен, потому что я хотел расспросить тебя… Я знаю его дочь. Мы занимаемся в одном кружке.

- Думаешь, она убийца?

Это был, конечно, недозволенный прием, но Белу интересовали эмоции сына. А чтобы выявить эти эмоции, надо было его спровоцировать.

- Вряд ли. Более того, это исключено,- говорит он с неожиданным спокойствием.

- Вы вместе «топаете»? - Бела тоже кое-что усвоил из его жаргона.

- К сожалению, нет. И поверь, не по моей вине.

- Верю. Из этого следует, что она «топает» с другим.

- Скажи, па, ты не подумывал о том, чтобы податься в детективы? У тебя отменная логика. Ни с кем она не «топает».

- А ты не задумывался над тем, как нахально разговариваешь с отцом? И над тем, что ты, кажется, не унаследовал моей отменной логики? Я как раз похвалил твои кавалерские качества.

- У меня есть предложение, па.

- Слушаю.

- Давай отбросим мелочи. Сосредоточимся на главном. Спрашивай. Это твоя профессия.

- Предложение принято. Только спрашивать я не буру. Рассказывай. Если потребуется, задам вопрос по ходу дела. К тому же у меня насморк.

- Хорошо.

И Андриш рассказал. Полтора года они с Вильмой ходят в математический кружок. Вильма не просто красивая и развитая девушка, она талантливая, хороший математик, оригинально мыслит, и Андриш немедленно атаковал ее, но без ощутимого результата.

- Я ошибся. Я еще не разбирался в женщинах.

- Теперь уже разбираешься?

- Лучше, чем тогда,- парировал он.

Прошлым летом Вильма познакомилась с одним молодым художником и увлеклась им, но вскоре между ними все было кончено. С тех пор девушка никем не интересуется. И Андришем тоже. А он вот уже более полугода ухаживает за Кларой Видхейм и говорит, ему хорошо с ней. С Вильмой у него строго приятельские отношения. По кружку. За все время их знакомства он лишь дважды был в доме Хуньора, да и то давно. Почти год назад. Отца Вильмы он в лицо не видел, встречался только с матерью.

- Как она выглядит?

- Толстая.

- Работает?

- Она повар в какой-то заводской столовой.

- Ты знал о том, что в прошлом месяце Хуньор ушел из дому?

- Знал. Вильма сказала.

- Как?

- Вечером, когда мы шли вместе с занятий.

- Я не об этом. Как она сказала?

- Очень горевала. Но сказала, что отец прав и на его месте она давно бы так поступила.

- Вон оно что! Значит, она не любит мать?

- Не знаю. Возможно. Во всяком случае, она не восторгается ею. Сказала как-то, что если бы она была мужчиной, то не смогла бы жить с ней…

- Понимаю. Она не говорила о том, что у отца есть женщина?

- Нет. Об этом не говорила. Но она очень любила отца.

- Он не предупреждал ее, что уйдет из дому?

- Нет, но на другой день он ждал ее у школы и они о чем-то говорили.

- О чем? Может, о том, почему он ушел из дому?

- Не знаю.

- Хорошо. Ну а по разговору ты мог догадаться, из-за чего он ушел?

- Да как… Не знаю… Должно быть, из-за того, что они часто скандалили. Вернее, мать скандалила.

- Ревновала?

- Откуда мне знать… Наверное. Этого я не знаю. А врать не хочу.

- Правильно. Врать не надо. Кого ты еще знаешь из их семьи? Дежёне Балог знаешь?

- Кто это?

- Сестра Хуньора. Его убили в ее домике.

- А-а… слышал. Я знаком с ее дочерью Бориш. Только не знал, что ее фамилия Балог. Она модельерша. Хорошая женщина. Видел ее один раз в университетском кинотеатре, когда смотрел фильм Янчо. Вильма подошла к ней, и они о чем-то поговорили. На ней еще была очень уж короткая мини-юбка.

- А у тебя хорошая наблюдательность.

- Да?.. Только не уверяй меня, па, что ты сам таких вещей не замечаешь.

- А разве я уверяю? Теперь скажи мне, почему моя болезнь оказалась так некстати.

- А, да… Это из-за Вильмы. Она знает, что ты мой отец, то- есть знает, что это по вашей части, что вы там занимаетесь расследованием…

- Ну и?..

- Просила передать, что хотела бы прийти к тебе.

- Но ее и без меня допросят. И уже, наверное, допросили.

- Да. Но она доверяет только тебе.

- Мне?

- Да. Я сказал ей, что ты предок очень порядочный.

- Благодарю. Это любезно с твоей стороны. Только будь добр, не делай мне больше рекламу.

- Хорошо, па. Значит, можно ей прийти?

- Сюда? На квартиру?

- Ну, раз ты не на работе…

- Как у тебя все просто, Андриш… Я ведь сейчас болею и не имею права вмешиваться в расследование.

- Да я и не думал об официальном расследовании. Только так, приватус.

- Приватус? А ты знаешь, что такое приватус?

- Латинское слово. Значит - в частном порядке.

- Спасибо за разъяснение. Хорошо, пусть приходит завтра к пяти.

- У нас до полшестого занятия в кружке.

- Тогда после занятий. Но твое присутствие необязательно.

- Я потерплю, па.

- А теперь убирайся, а то я чем-нибудь запущу в тебя… И прихвати с собой поднос!..

Это было еще в понедельник.

Первая половина вторника оказалась для Белы Келемена суматошной. Врач ушел в четверть десятого. Бела прочитал половину главы из романа «Случай с торговцем ковров из Алеппо», но чтиво было скучным, и он заснул. В четверть двенадцатого поговорил по телефону с Раудером, а через полчаса товарищ Банга принес огромный пакет с двумя папками, в одной из них были копии материалов расследования, в другой - фотографии. Манци угостила Бангу черным кофе, они поговорили, потом гость ушел, а Бела до обеда - Манци подала обед в четверть второго - изучал материалы. После обеда он принял лекарство и снова заснул. В полтретьего проснулся, встал, пошел в ванную, умылся. На столике нашел записку жены: «Ушла к вязальщице. Вернусь около пяти».

Бела надел телогрейку бордового цвета и, прихватив пачку новых салфеток, уселся в свое любимое кресло у печки, включил радио и под звуки программы «Только для юных» вновь просмотрел весь материал.

Допросили проводника электрички. Он точно помнил, что Хуньор был в электричке, отправлявшейся в восемнадцать пятьдесят пять. Поезд останавливается у рыбачьих домиков по требованию, следовательно, тот, кто хочет сойти, должен заранее предупредить проводника. Хуньор предупредил. Огромная охотничья сумка лежала на полу, у его ног. Проводник спросил его, почему он не положит ее наверх, на багажную полку. Хуньор ответил, что не хочет, чтобы угольная пыль сыпалась на головы пассажиров. Проводник помнит, что у него еще был туго набитый портфель, хотя, впрочем, он не уверен, что именно у него видел портфель и что это было именно в среду, во второй половине дня. У рыбачьих домиков, кроме Хуньора, никто не сходил. Проводник узнал Хуньора - из шести он выбрал именно его фотографию.

Допрашивали проводников и из других поездов, но все они в один голос заявляли, что у рыбачьих домиков никто не «ходил - иначе они бы запомнили, ведь поезд у рыбачьих домиков не останавливается, если пассажир заранее не предупредит проводника. И с ночных электричек никто здесь не сходил. Из таксомоторного парка тоже сообщили, что в тот день пассажиров на такое расстояние не было: сорок километров туда и сорок обратно - таких заказов не поступало.

Еромош и Дюри Сипек возили Дежёне Балог к месту происшествия на машине. Сначала они отправились на проспект Мартирок к дочери Балог за связкой из пяти ключей. Два ключа были от калиток со стороны Эрдёшора и Дуная, два от двери и еще один от летней кухни. У Хуньо-ра была такая же связка ключей, которую дала ему сестра, когда он уходил от нее. Другая связка всегда находилась у дочери Балог. Ключи, которые были у Хуньора, исчезли, поэтому надо было ехать к дочери Балог, двадцативосьмилетней модельерше, разведенной женщине, жившей в однокомнатной квартире.

Можно, следовательно, предположить, что в ночь со среды на четверг в домике могла побывать и дочь Балог. Тем более что у нее есть своя машина - «фиат» кофейного цвета,

Еромош работает обстоятельно, аккуратно. В мелкие детали пока не входит, но на всякий случай не забывает упомянуть в докладе и дочь Балог. Правильно.

По свидетельству сестры, когда Хуньор пришел к ней за ключами и рассказал, почему он хочет переехать, у него был черный лакированный чемодан, в котором, но ее словам, были его вещи. Балог тогда уже знала, что ее брат бросил семью; два дня назад к ней в слезах приходила его жена и все рассказала.

Хуньор не говорил сестре, что бросил семью из-за другой женщины. Он жаловался, что у него никого нет, но он не может примириться с мыслью, что жизнь для него закончилась в сорок пять лет. Жену он не выносит из-за ее вечной ревности, да и не любит ее; дочь выросла, и теперь нет нужды быть постоянно при ней; он хочет начать все заново. Разве это жизнь: с работы иди домой, ужинай, ложись спать, а утром опять иди на работу. «Нет у меня никого,- говорил он сестре.- Никого нет, но с Бёжи я разведусь». Это он повторил несколько раз. Сестра отдала ему связку ключей, рассказала, какой ключ от какого замка. Дорогу к рыбачьему домику он знал - летом по воскресеньям он иногда приезжал туда. Балог сказала брату, что в домике есть охотничья сумка, в ней он может возить уголь. Зимой они всегда так и делали.

Что ж, Хуньор мог говорить сестре правду. Но мог и не говорить. Или говорил нечто похожее на правду. Вполне вероятно, что у него было случайное знакомство с женщиной, на которой он и не помышлял жениться. О таких женщинах мужчина не вспоминает, когда говорит, что у него «никого нет». Но не исключено, что у него и была женщина и он скрывал это от всех. Над этим, однако, не стоило сейчас ломать голову.

Впрочем, и на службе говорят, что у него никого не было. Даже друзей. Работяга, человек воспитанный, хороший специалист, он вызывал симпатию, но дружбу заводил не особенно охотно, да п к нему не набивались в друзья. Шил он для себя, говорили о нем сослуживцы. К телефону его подзывали редко, а если он и разговаривал по личным делам, то только с семьей. Многие годы ходил обедать по абонементу в ближайшую столовую, как п все сотрудники, но вот с полгода его там перестали видеть, п никто не знал, где он теперь обедал. Однако к концу перерыва он, как всегда, был на своем рабочем месте. Два года он был профоргом, но, когда его назначили бригадиром, это общественное поручение оп больше не выполнял. Словом, был он каким-то обтекаемым, непонятным. В ящике его письменного стола, кроме служебных бумаг, нашли только фотографию дочери, две пачки «Симфонии» и коробку спичек. Одна пачка сигарет была открыта. В самой глубине ящика под бумагой оказался белый конверт с открыткой, на которой был изображен балатонфюредскпй курортный пейзаж. Конверт был адресован на работу, адрес напечатан на машинке, открытка содержала шифрованный текст в несколько слов и адрес, написанный тем же шрифтом, что и на конверте. Еромош передал их для расшифровки, предварительно сфотографировав конверт и обе стороны открытки. Хорошо. Итак, осмотр места происшествия был произведен в присутствии Балог, сестры убитого.

Черного лакированного чемодана там не оказалось. Этого надо было ожидать. Чай Хуньор кипятил на кухне в большом чайнике, а кофе варил в кофеварке, причем на две чашки, но варил ли он кофе для двоих - этого установить не удалось. Балог нашла банку мясных консервов (кто ее принес, неизвестно), две неначатые пачки печенья, кусок подсохшего хлеба, в ведре для мусора - жирную бумагу, в которой, вероятно, было завернуто сало или колбаса. «Ничего не пропало», - то и дело повторяла Балог, обшаривая каждый уголок. Время от времени она всхлипывала: «Бедный Енчи, лучше бы ты остался дома!» Несколько раз она упрекала себя: «И зачем я дала ему эти проклятые ключи!» Осмотр уже подходил к концу, как вдруг Балог вскрикнула: «Весы! Где весы с гирями?» В кухне были весы. Ее муж всегда взвешивал на них пойманную рыбу. Гирь было на пять килограммов. Мелкие медные гири валялись в деревянном ящике, а весы и круи-ные гири исчезли. С тех пор как муж умер, ими никто не пользовался. В конце докладной записки Еромош добавлял, что, по мнению врача, делавшего вскрытие, почти очевидно, что металлическим предметом, которым ударили Хуньора, могла быть двухкилограммовая гиря. Об этом свидетельствуют сила удара и контуры раны. Химический анализ продолжается.

Снимки. Фотография дома со стороны Эрдешора. Еще одна фотография - со стороны Дуная. Снимок пятен крови на двери. Вокруг ручки они хорошо различимы. Дверь в летнюю кухню - закрыта… открыта… Сшшок комнаты, кровати, полки, стола. Снимок трупа. Голова, сфотографированная с разных точек. Рана. Одежда убитого. Огород - от дома в сторону Дуная. Слева дорожка. Справа изгородь. Помост в камышах. Дунай, сфотографированный с причала. Вода не замерзла. Земля на фотографиях кажется сухой, подмерзшей. Но это ничего не значит. У стены летней кухни, справа от двери, что-то похожее на толстое, темного цвета полено.

Келемен встает с кресла, идет к столу и достает из ящика большую лупу. Подставив снимок под стоваттную лампу, рассматривает ею через лупу. Рулоп толя. Нижний его конец развернут, и край листа лежит на земле. Убийца орудовал ночью, и не исключено, что он мог наступить на этот край. И тогда его может выдать подошва или каблук. Крупицы гравия, которым посыпан толь,- вещественное доказательство. Правда, сначала надо найти убийцу. Об этом рулоне Еромош не упоминает в докладной записке, по, возможно, он не забыл о нем. Надо спросить.

А об убийце пока мало что известно. Предполагается, что это мужчина, высокий, выше Хуньора или такого же роста. Сильный, пожалуй сильнее Хуньора. Хотя все свидетельствует о том, что удар был нанесен неожиданно. Признаков схватки или борьбы нет, а обнаруженный под трупом пепел ох сигареты позволяет сделать вывод, что труп не трогали с места даже перед тщательной уборкой комнаты. Убитый лежит в естественной позе. Кроме того, известно, что убийца - человек сообразительный, слишком многое предусмотрел, чтобы скрыть следы. Ему пришлось поработать, по крайней мере, час, чтобы убрать все, что могло его выдать. Сообразил даже, что надо убрать весы и гири. И унести черный лакированный чемодан, в котором были все пожитки Хуньора, в том числе, вероятно, и деньги, которые Хуньор снял с книжки. Около сорока четырех тысяч форинтов.

Как показал кассир, он рассчитал Хуньора предпоследним, перед самым закрытием кассы. Поэтому вложить деньги в другую сберегательную кассу тот не мог. Он, конечно, мог сдать деньги на хранение на почте под девиз или на свое имя. С того момента, как Хуньор ушел из сберегательной кассы, до отправления электрички прошло почти три часа. Если он сдал деньги на почте, тогда убийца прихватил и сберегательную книжку.

Боже мой, какой каторжный труд! Опросить все сберегательные кассы и почтовые отделения, работающие после четырех часов, сдавал ли кто-нибудь на сбережение сорок две - сорок четыре тысячи форинтов двадцать девятого числа с четырех до полшестого. Показать фотокарточку для опознания. Узнать, снимали ли вклад на следующий день. Попросить вспомнить, кто снимал. II при этом маловероятно, чтобы кассиры, работавшие вечером, на другой день могли выйти в утреннюю смену. Если, конечно, все произошло именно так. Но ведь могло произойти и по-другому. К сожалению, и тогда всю эту работу надо проделать. Бедный Еромош.

Па клочке бумаги Бела записал: «Рулон толя». И ниже вопрос: «Кто был последним клиентом в сберегательной кассе?»

В полчетвертого Бела прочищает нос, закапывает капли, откидывая голову на спинку кресла. Сопит с закрытыми глазами и мысленно видит голубое небо, чистое голубое небо с кучевыми облаками, похожими па обнаженную женщину, как па картине Синей Мерше «Жаворонок». Кругом молодые березки, листья шелестят и трепещут от легкого ветерка. На мгновенье он засыпает, но всего лишь на мгновенье. И тут же просыпается. Где открытка с зашифрованным текстом? Бела вновь перебирает фотографии в папке и отыскивает конверт.

Вскрывает. Три фотокопии. С конверта, в котором была открытка, с цветной и обратной стороны открытки. К фотографиям приложена записка Раудера:

«Бела! Хотел отдать Сёрени, но у него тоже грипп. Знаю, для тебя это будет развлечением. Расшифруй. Поправляйся. Фери».

- Без двадцати четыре, до пяти надо попробовать распутать. Если Манци увидит, прогонит в постель. А в полшестого придет эта Вильма Хуньор. Вот и поболей! - рассуждает Бела.

Но шифровке он рад. Идет на кухню, наполняет кофеварку. Кофе его взбодрит.