Сая Казис КазисовичЭй, прячьтесь !

Казис Казисович Сая

ЭЙ, ПРЯЧЬТЕСЬ!

Кому сказка, а кому - быль

Перевел с литовского Виргилиюс Чепайтис

ОГЛАВЛЕНИЕ

Милым читателям

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Расяле, гномы и контрабас

Пожар

Микас-Разбойник

Отряд Дилидона

Ссоре конца не видно

Во владении Однорукого Рака

В западне

К змее Пятнашке за слезами.

Месть

Соловей

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Хромуша

Охота на лисиц

Зависть

Как скорее вырасти

Предательство

Врун-врунишка-завирушка

Эй, прячьтесь!

Сказка о двух королях.

Бумажный голубь

Семь подарков ______________________________________________________________________

МИЛЫМ ЧИТАТЕЛЯМ

Замысел этой книги возник у меня лет десять назад. Стояло лето, светило солнце, а мне пришлось три дня сидеть в Вильнюсском театре оперы и балета, куда съехались любители драмы из всей Литвы. Они показывали здесь свои спектакли, а мы, комиссия из нескольких человек, должны были отобрать и наградить лучших.

В один из антрактов, когда все разошлись отдохнуть, я остался в зале и засмотрелся в пустую оркестровую яму. В ней стояли рядами стулья, высились пюпитры для нот, в одной стороне красовалась арфа, а в другой стоял, прислонившись к стене, печальный контрабас.

И вдруг - сам не знаю, почудилось мне или упал с потолка кусочек штукатурки - дзинь, зазвенели струны. Это, пожалуй, и был первый аккорд, давший начало длинной сказке о театральных мышах, которые после долгих трудов превратились в крохотных человечков.

В моей книге и переплелись - дети и гномы, зверьки и птицы. Ведь они живут, греются в лучах того же солнышка и смотрят на нас добрыми глазами, а то и разбегаются бедняжки по нашей вине, предостерегая один другого: "Эй, прячьтесь! Опасность!.."

Когда я нашел задумку для своей книги, она была еще словно крохотный теплящийся уголек под проливным дождем. Каждая крупная капля могла его потушить. Надо было как-нибудь развести огонек. Вот я и стал собирать все, что бы пригодилось для моего костра: то душистую сосновую иголку, то кусочек бересты или соломинку со жнивья... Все я нес, словно птица, и складывал для будущего костра.

Когда огонь разгорелся и дым перестал есть глаза, я стал звать к нему всех погреться. И те, кто пришел, увидели сидящих у огня семерых гномов, семерых ребят и стайку зверюшек и птиц. Все они были разговорчивы и рассказывали о всяких приключениях.

Так появилась эта повесть, а может, и сказка, которую с литовского языка перевел для вас Виргилиюс Чепайтис. Он подобрал и русские имена для гномов. Может быть, кому-нибудь из вас будет интересно узнать, как они назывались раньше. Что ж, Дилидона звали Лямтатурис, Мудрика - Шюрпе, Бульбука - Егис, Дайниса - Миглюс, Мураша - Алис, Оюшку Вай-Вай и Живилька - Лепутис.

А сам автор (иначе говоря, я), дяденька средних лет, может, чуть смахивающий на гнома Мудрика, обрадовался, что есть кому за костром присмотреть, схватил уголек и, перебрасывая его из ладони в ладонь, побежал разводить новый костер...

И все-таки этому чудаку, разжегшему костер, хотелось бы знать, согрелись ли вы у его огонька? Иначе говоря, приятно ли вам было читать эту книгу?

Казис Сая

1973 г. Вильнюс ______________________________________________________________________

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Гномы из контрабаса

РАСЯЛЕ, ГНОМЫ И КОНТРАБАС

На опушке леса, среди кустов цветущей сирени и высоких раскидистых лип, словно куропатка, расселась старая избушка. Два ее сонных окошка глядели на озеро, которое поблескивало за оградой палисадника. Остальные окна закрыты ставнями, и любой, пришедший со стороны леса, мог подумать, что в избе никто не живет. Разве что петух, этакий гордец, встретит гостя пронзительным "кукареку", что на человеческом языке значит: "Зачем пожаловали?" А потом из сарая выкатится коротышка пес Кудлатик, гневаясь, что незнакомые шаги помешали ему дремать и вполглаза следить за воробьями, воровато клевавшими из его миски. Скрипнет дверь, и через высокий порог из сеней перелезет Расяле. Она встанет босыми ногами на рыжий камень, прикроет ладошкой глаза, удобно устроит палец в носу и примется ждать, что же скажет гость.

- Папы нет дома, - объяснит она. - Папа уехал в город. Далеко-о, далеко... Мама на огороде, Гедрюс в школе, а Полосатик народил трех котят. Вот!

Вспомнив, что палец в носу держать не следует, она спрячет руки за спину, выпятив пузик, смущенно повертится на камне и - прыг! через порог обратно в избу.

В горнице, где пахнет, как в мамином сундуке, не то воском, не то куличами, в стенах, под цветастой бумагой, шуршат и скребутся какие-то таинственные существа. Расяле уверена, что там прячутся гномы, о которых так много рассказывал дедушка. Больше всех Расяле полюбился гном Живилёк. Он самый маленький из всех - чуть больше мизинца, - озорной и веселый, под стать ей самой. Если Расяле споткнется, поскользнется и упадет, она тут же догадается, что виноват он - гном-невидимка.

- Не толкайся, бесстыдник! - говорит он Живильку.

Когда она чисто умыта и в волосах, словно синие птицы во ржи, порхают бантики, Расяле гордо попрекает гнома:

- Причешишь, раштрепа! Взрошлый парень, а не причешиваешьшя.

Но вообще-то они в большой дружбе. Разговорам - конца нет. Вместе они играют, по ягоды ходят, вместе Кудлатика кормят и котят ласкают. Даже засыпая, Расяле встречает Живилька, и вдвоем они путешествуют в царстве снов. Иногда соседи спрашивали:

- С кем это ты, Расяле, разговариваешь?

- С гномиками.

- А где же они?

- Там... - тыкала Расяле пальцем в какой-нибудь темный угол и добавляла: - Только очень уж пугливые...

Расяле могла бы перечислить по именам целый отряд гномов, которые обитают в лесу, а иногда, тихо перешептываясь, приходят к ней и бродят по дому. Она знакома с Дайнисом - этот красит шляпки грибам и ставит крапинки на птичьи яйца, чтобы птицам веселей было на них сидеть. Мураш приручил ежа и ящерицу. Иногда усядется на ящерицу и несется верхом так быстро, что даже мотоцикл его не перегонит. Слышала Расяле и про ученого Мудрика, который знает языки всех зверей и птиц. Ему что лягушка, что соловей - с каждым говорит, словно семечки щелкает. Гном Оюшка - цветочный парикмахер, он - чах-ча-х-чах!- подстригает и завивает цветы.

Расяле знает, что у гномов есть даже свой поэт, и заучила одну его песенку:

Дили-дили-дилидон

Впереди ведет отряд.

Дили-дили-дилидон!

Каждый встрече с нами рад.

Дилидон, как вы уже догадались, командир гномов, в походе всегда затягивает эту песню.

Есть всякие истории о том, откуда взялись гномы, но Расяле кажется, что самая интересная и, конечно, самая научная - дедушкина.

Это было давным-давно - пожалуй, три лета и четыре зимы назад. Дедушка тогда жил в городе и только изредка приезжал в деревню погостить. Расяле очень любила с ним гулять, потому что дедушка все время что-нибудь рассказывал или, смешно надув губы, напевал разные мелодии: "Прум-пум-пум, прум-пум-пум!" Когда они с Гедрюсом удили рыбу, даже рыбки собирались вокруг лодки и слушали, как дедушка изображает трубу, виолончель или свой огромный контрабас. Гедрюс, бывало, сердился, что из-за этой музыки у них не клюет, а дедушка знай свое: "Прум-пум-пум, прум-пум-пум!.."

Однажды летом дедушка приехал, снял с машины контрабас в серой одежке, красиво обшитой кожей, с длинной "молнией" на боку, отнес в горницу и поставил на место пальмы, которая замерзла той зимой. Папа принес два чемодана, а шофер - узел с постелью, и дети узнали, что дедушка приехал навсегда. Тогда он и привез в своем контрабасе гномов, которым очень полюбились лес, Расяле, Кудлатик и весь хутор.

Не будем спорить с теми, кто утверждает, что гномы обитали здесь всегда, - дедушка считал, что они прибыли из театра, в котором он много лет пиликал и гудел на своем контрабасе.

- Однажды, - рассказывал дедушка, - приехал к нам в театр новый дирижер. Белая манишка, черный фрак - все как положено (а как положено, мы знаем: все дирижеры одеваются, словно сороки - в белое и черное). А у этого на лацкане медаль, волосы седые, как прошлогодняя осока, и дирижирует он не столько палочкой, сколько густыми насупленными бровями.

Начинаем играть: "Пум-по, пум-по, пум-пум-пум... Та-та, та-та, та-а..." Я свои партии знаю назубок, меня, думаю, лохматыми бровями не запугаешь. И вдруг ни с того ни с сего вместо "та-та та-а-а..." мой контрабас - "та-та, ти-и-и"!

У меня даже макушка вспотела. Дирижер, ясное дело, уставился на меня, будто кот на сверчка: "Ладно уж, на сей раз я тебя помилую", и, значит, играем дальше.

Прижал я контрабас покрепче к плечу и жду, когда мне снова сыграть "пум-по, пум-по", а пришло время - опять слышу: "Пим!" Опять не ту струну задел! Дирижер затряс головой, словно у него комар в ухе, и я понял: в антракте попадет...

Так и случилось.

"Надо в ноты смотреть, а не на люстру, маэстро! Этак вы нам еще не к месту похоронный марш изобразите".

А что я в нотах найду? Они еще с прошлого года, а то и раньше, лежат, а я все равно играю каждый раз как надо. Нет, думаю, лучше буду глядеть на струны: может, поймаю тот палец, который надо мной, стариком, насмехается. И поймал!

Дедушка осторожно раздел контрабас и показал, как это все получилось.

- Только начал я во втором акте свою партию, вдруг опять: "Динь!" Смотрю, а на деке, вот тут, где струны крепятся, стоит крошечный человек, лохматый, глазки хитрые, и палочкой по струнам: "Динь-дон, динь-дон..." Почуял, что я его вижу, прыгнул куда-то и исчез. Не верите? - спросил дедушка и посмотрел поверх очков. - И я, честно говоря, не поверил. Раз уж, думаю, мне гномы мерещатся, самый раз на пенсию уходить. Пришел домой и написал заявление. Так и так, сорок пять лет отыграл - хватит. Отпустили меня, музыканты подарок вручили, пожелали всяческого счастья - живи, на рыбалку ходи. А у меня все гном этот из головы не выходит. Может, думаю, кто-нибудь мои очки подменил? Ведь оставлял как-то в оркестровой. Нет, очки вроде те же. Может, думаю, этот дирижер с бровями-щетками мне в голову втемяшился и теперь мерещится? Опять не то... Кто же тогда по струне ударил?

Дедушка еще долго ходил в театр, бродил по темным закоулкам, сидел на спектаклях, приставив стул около первого ряда, и до тех пор смотрел на оркестр, пока не впадал в дремоту, а может, просто притворялся, что спит. А гномы то мелькнут за струнами арфы, то, заткнув уши, пробегут мимо большого барабана, а то сядут на хрустальную люстру и, подперев кулачками головы, слушают музыку.

Дедушке, конечно, хотелось узнать, откуда же взялись эти гномы. И почему он их видит, даже иногда подмигнуть успевает, а другие словно бы не замечают?

Научные догадки, которые пока что не докажешь, именуются гипотезами. И вот дедушка придумал такую гипотезу.

Давным-давно в театре играли очень хорошую сказку "Доктор Айболит". О, золотое это было время для театра! В зале ни единого пустого места. Всюду дети, дети, дети. Только с третьего яруса разглядишь где-нибудь плешь или седую голову.

Спектакль длинный, дети ерзали в креслах, возбужденно жевали печенье и пирожные, а крошки падали на пол. А уж где крошки, там и мышки. Их заметили все - от пожарника до директора, который очень беспокоился, как бы они не изгрызли новый бархатный занавес.

А такая опасность возникла, когда дети, по два и три раза посмотрев спектакль, убедились в том, что разбойник Бармалей не поймал Айболита и никогда не поймает, успокоились и перестали ходить в театр. Сладкие крошки под креслами исчезли, и для мышей настали тоскливые голодные дни.

Однажды лунной ночью вышли они на улицу и стали шнырять в клумбах, украшавших театральный скверик. Но из вкусного там был один душистый горошек. Другие семена были горькие, а то и колючие, как ежи. Мышки грызли и плакали, грызли и плакали, пока у одной не мелькнула спасительная мысль: надо самим вскопать землю и посеять горошек! Ленивые мыши, конечно, стали ей возражать:

- Ничего у нас не выйдет. Давайте переселимся в какой-нибудь склад, а еще лучше в кино. Там дети семечки грызут.

И отправились. Там одних переловили коты, а потомки других по сей день, притаившись под полом, ждут, чтобы какой-нибудь неряха бросил им корку или просыпал семечки.

Остальные мышки, где могли, стали выращивать горошек, анютины глазки и настурции. Кроты пахали, воробьи боронили, еж свозил урожай. А мыши сеяли, пололи и сами не почувствовали, как стали превращаться в крохотных человечков. В гномиков, как сказал дедушка.

Потом они научились читать, писать и петь песни. Одни остались в городе, другие переселились в леса и подружились с детьми, птицами и всеми зверюшками.

Дедушка рассказал, что лесные гномы ткут из солнечных лучей, птичьего щебета и запаха цветов удивительные ленты, которые потом показывают детям, как кино. Пасет какой-нибудь малыш гусей, или лежит в кровати, болеет, или, как вот Расяле, стережет дом и не знает, почему ему вдруг захотелось съехать на лыжах с радуги... С самого самого верху - бултых! - прямо в озеро... Можно и без лыж, просто так...

А когда Гедрюс спросил, почему почти никто их не видит, дедушка объяснил:

- Пауки прядут для них нитки, и одежда получается почти такого цвета, как воздух. Может, поэтому... Но хорошим детям они должны бы показаться... Неужто вы их ни разу не приметили? Как же это так?

- Я вообще-то видела разик... - откликнулась Расяле и тут же зарделась, как райское яблочко - ведь не такая уж она была хорошая! Вот только что получила нагоняй за то, что вырезала дырки - нос и глаза - в дедушкиной шляпе. - Живилька я, правда, видела! Во сне... - добавила она чтобы не солгать. - Такой вихрастенький, я его еще причесывала.

А Гедрюс, хоть и нарисовал полную тетрадь гномов, откровенно признался, что в глаза их не видел. А вот их дивные ленты-мечты видывал, иногда даже на уроках.

- Ничего, - пообещал дедушка, - еще увидите. Я вам как-нибудь покажу.

Но той осенью дедушка заснул и не проснулся. Мама плакала, а Гедрюсу с Расяле все казалось, что кто-то очень тихо трогает струны контрабаса - "динь-дон, динь-дон".

Дедушку похоронили ветреным, но погожим днем под березами. На гроб все падали и падали нежные золотистые листья.

Это гномы, примостившись на ветках, бросали ему прощальные письма.

ПОЖАР

Дедушки не стало, а его контрабас теперь лежал на сундуке, словно старинная карета, на которой прикатила веселая ватага дедушкиных гномов. По-видимому, они остались здесь жить навсегда.

Расяле совсем не обязательно было видеть и слышать Живилька так, как пса Кудлатика или кота Полосатика.

Она ведь такая хитрушка, что и не видя, видит Живилька как вылитого. Кто же, как не он, по ночам уволакивает под кровать ее туфли? Кто вечно прячет куда-то ее ленты?

В тот день, потихоньку беседуя с гномом, она выполнила все, что велела мама: покормила Кудлатика, а поросятам бросила в закут охапку одуванчиков. Что же еще? Живилёк напомнил, что надо напоить курицу, что высиживала цыплят в сарае - та дышала, разинув клюв, и конечно же очень хотела пить.

И еще мама сказала:

- Когда проголодаешься, почисти и съешь яйцо.

Понесла Расяле курице воду и сунула это яйцо той под крыло: пускай Рябая высидит еще одного цыпленка, а Расяле как-нибудь перетерпит и неевши. И перетерпела бы, но тут Живилёк, что ли, возьми и предложи ей напечь картошки, и даже показал, где спички лежат.

Чтобы папа не увидел со своей стройки, что из трубы идет дым, и не прибежал домой, и чтобы мама потом не ругалась, Расяле решила развести огонь не в плите, а в ящике старого комода. На растопку разодрала газету, положила наверх щепы и зажгла. А пока огонь разгорится, она намоет картошки и принесет дровишек со двора.

Когда Расяле вернулась с чистой картошкой в подоле, пылал не только ящик, но и весь комод. Расяле перепугалась и побежала за водой. Пока она притащила тяжеленное ведро, горница была полна дыму, и пламя, потрескивая, бежало по обоям. Расяле разлила воду у порога, заревела и спряталась под кровать.

- Ох, Живилёк, и попадет же тебе! - всхлипывала она. - Ох и попадет...

- Кукаре-ку-ку-у! - запел петух, он первым услышал шаги.

Куры, копошившиеся в пыли под сиренью, поняли: возвращается Гедрюс.

"Чего это из нашей избы пар идет?" - подумал Гедрюс, весело размахивая портфелем. Сегодня он получил пятерку за диктант, а по арифметике - четыре.

Подойдя поближе, он услышал кисловатый запах дыма и увидел, что Кудлатик скулит и рвется с цепи. "Горим!" - понял Гедрюс и, отшвырнув портфель, бросился в дом.

- Расяле! - крикнул он, ничего не видя в дыму. - Расяле!

Открыл одно окно, другое, заметил в углу контрабас, схватил за гриф и выволок во двор.

- Спасите! - крикнул он и закашлялся. - Спасите! - и снова бросился в избу. Он вспомнил, что в шкафу вся хорошая одежда и папины документы. Но жара была такая страшная и так много дыму, что он успел только стащить с плечиков папин костюм да прихватить две подушки с кровати.

За домом он услышал голоса, топот и, немного осмелев, опять кинулся в дверь. "Где же Расяле? Где Расяле?"

А та с перепугу даже плакать перестала, забилась в самый угол под кроватью. Но и тут стало жарко, едкий дым разъедал горло.

- Я тут! Я тут! - захрипела она, увидев, что в дыму мелькают башмаки Гедрюса.

Но неподалеку уже гудел огонь, и Гедрюс ничего не расслышал.

Теперь в третий раз он успел обежать комнаты и все звал сестру, но она не отзывалась. Вдруг он; услышал крик в горнице, в которой уже пылало, как в печи. Гедрюс минуту колебался, испугавшись пламени, пожиравшего все подряд, потом схватил с крюка папин плащ, набросил на голову и нырнул в эту страшную печку.

Расяле лежала ничком у порога и не двигалась. Гедрюс попытался поднять ее и упал сам. От едкого дыма першило в горле. Он уже не дышал, только кашлял и задыхался. В висках стучали какие-то молоточки, и казалось, все тело горит.

- Где дети? Где мои дети?! - услышал он испуганный крик отца и из последних сил перетащил Расяле через порог в кухню. Соседи с криками разбивали окна и лили воду.

Еще шаг, еще дальше от пламени - и обоих подняли сильные руки отца.

На воздухе Расяле очнулась. У нее болела обожженная нога, а Гедрюс никак не мог открыть глаз. Ему все казалось, что он горит, что все еще тлеет на нем одежда, и он звал и звал сестру.

- Я здесь, Гедрюкас, я здесь, - отвечала Расяле и гладила его, пока брат не успокоился.

Приехали пожарные, а вслед за ними - скорая помощь. Врач перевязал детей и увез в больницу.

На следующий день в больницу пришла мама. Она рассказала, что от дома остался только чулан, дедушкина комната и половина кухни. Все пахнет дымом, а обгоревшая половина выглядит так страшно, что даже куры обходят ее стороной. Обгорела изгородь, пожухли тюльпаны, почернел куст сирени, а трава вокруг избы черная от сажи.

- Это все ничего, - сказала мама. - Дом у нас будет новый, мы с Расяле новые цветы посадим - только бы Гедрюс не ослеп. Только бы глазоньки уцелели!

- Поправится, будет видеть, - успокаивал доктор. - А если останется шрам, такой шрам - как медаль. Человека спас, а не дрался!

В палате еще лежал Витукас - ровесник Гедрюса, со сломанной ногой. Поначалу он стеснялся рассказывать о том, что с ним приключилось, но потом признался: они с ребятами соревновались, кто из них смелее, кто перебежит улицу перед самой машиной. Моросил дождик, делать было нечего, вот и придумал со скуки...

Его нога была закутана и поднята на странных приспособлениях выше изножья кровати. А для того чтобы она не стала короче, к пятке привязали гирю. Витукас не мог ни сесть, не перевернуться на бок. Но Расяле сказала, что Гедрюсу еще хуже: ворочаться-то он может, зато ничего не видит сквозь свои бинты.

Она сама на третий день уже бегала по палате и могла ехать домой, но Гедрюс очень просил, чтобы она побыла с ним еще хоть денька два. Расяле, конечно, согласилась, и доктор разрешил.

Расяле знала один секрет доктора - он просил никому его не выдавать. Из кармашка его халата торчал волшебный цветок, все больные спрашивали, почему он все не вянет. А Расяле видела, как доктор взял крохотную ампулу, пустил туда шприцем воды и вставил стебелек. Анютины глазки стояли в воде, а доктор улыбался и никому ничего не говорил. Вообще-то он любил поговорить, знал множество разных историй, и Расяле умела его упросить, чтобы он подольше посидел у них в палате и еще о чем-нибудь рассказал.

- Дядя доктор, - спросила она однажды, - а как вас зовут?

- Я - дядя доктор Напалис Альсейка, - ответил он. - Если не веришь, можешь за бороду подергать...

Расяле осторожно потрогала его бороду и опять спросила:

- Дядя доктор, а вы кто - больше дядя или больше доктор?

- А как бы ты хотела?

- Я бы хотела... Я бы хотела, чтобы ты нам сказку рассказал. И поправилась: - Чтобы вы рассказали.

Доктор Напалис Альсейка вздохнул:

- Что поделаешь! Только вы внимательно слушайте. Я девять раз выдумаю, один - правду скажу. А вы сами угадайте, где и что я выдумал.

- Ты тоже слушай! - прошептала Расяле. Она была уверена, что ее крохотный дружок прячется неподалеку. Сама она, закутавшись в халатик, села поближе к доктору.

- Однажды человек сеял на холме гречиху, ячмень и коноплю, - начал доктор. - Сеял и думал: "Уродится гречиха - каши поем, уродится ячмень - похлебки вдоволь. А вырастет одна конопля - совью плеть и пойду побираться, будет чем собак по хвостам стегать..."

Сеет-сеет и видит - его посевы вороны клюют. Схватил с дороги камешек - кыш! - запустил в них, вороны улетели. А камешек упал на мягкую теплую пашню и стал расти. Рос, рос и вырос в большой, голубоватый камень в белых крапинках.

- Камни не растут! Выдумка! - не вытерпел Витукас.

- Сам ты не растешь! - воскликнула Расяле. - Под машину полез, и тут лезешь... Молчи и слушай.

- Год был засушливый, - рассказывал доктор, - и не уродились у человека ни гречиха, ни ячмень. А конопли даже на плеть не хватило. Приуныл бедняга, глядит - а в поле камень с хорошую копну. Осень была, иней - камень дрожит, зуб на зуб не попадает... Видит камень, что человек идет в тулупе нараспашку, и говорит ему: "Накинь-ка на меня, человече, тулуп, я тебе сторицей отплачу!"

"Как же ты отплатишь, коли сам гол, что камень, да еще на моей земле разлегся?"

"Укрой меня тулупом, чтобы я зимой не замерз, а весной, как снега сойдут, поднимешь меня и найдешь подо мной червя. На этого червя поймаешь в озере рыбу, а в брюхе у рыбы найдешь брильянт - с горошину величиной. Продашь его и купишь все, что твоей душе угодно. Пироги есть будешь, пиво пить, мед с бороды слизывать".

Поверил человек, накинул на камень тулуп, а сам пришел домой, лег на печь и заснул. Спал, спал, пока поля не побелели от снега. Открыл один глаз, посмотрел, перевернулся и опять храпит, аж стекла дрожат. Так и проспал человек всю зиму, словно медведь. А как снег сошел - проснулся, пошел камень поднимать. Камень-то теплый, вспотел под тулупом и еще больше вырос. Толкает человек камень, толкает никак не сдвинет.

"Давай, давай! - кричит ему камень. - А ну навались!"

Поднатужился человек, ногами уперся, чуть приподнял камень, но тот - бац, - и еще ногу ему придавил. "Тут нужен лом, - подумал человек, - иначе не поднимешь".

Пока домой за ломом сходил, пока свою ногу вызволил, червяк взял да и ушел глубоко в землю.

"Эй! Теперь что делать? - спрашивает человек и тормошит камень. - Червяк-то в землю зарылся!"

"Копай, - говорит камень, - копай, пока не докопаешься".

Человек копал-копал, рыл-рыл и выкопал колодец. В колодец вода набежала, а червяка нет как нет. Рассердился человек, давай пинать камень ногами:

"Где червяк? Где рыба? Где драгоценный камень? Где мои пироги с медом?"

Пинал камень, пока башмаки свои деревянные не разбил. Сел на камень и заплакал.

"Вычерпай колодец, и будет так, как я сказал", - сжалился камень. Ему хорошо было в тулупе, он и ударов не почувствовал.

Человек опять послушался. Поставил журавль, начал воду черпать. Черпает - выливает, черпает - выливает, и все на поле. Вытер пот, огляделся - а все поле зеленое! И прошлогодняя гречиха поднялась, и ячмень. А конопля - словно елки в лесу.

"Что ж, это хорошо", - подумал человек, поплевал на ладони и снова скрипит журавлем. Черпает и не видит, что уже зацвела гречиха, пахнет. Цветы на ней - что твой кочан, пчелы мед ведрами таскают... Натаскали один улей, второй, третьего не нашли, лепят соты в амбаре, а мед и оттуда через порог течет.

Ячмень - куда там косой! - топором рубить пришлось. А когда стала конопля осыпаться, страшно было и подойти - еще семя голову проломит. А человек прибежит домой, второпях меду поест, ячменного пива напьется и давай снова воду черпать. Воды за день вроде убавится, а за ночь опять насочится. В конце концов потерял он терпение, отшвырнул бадью, навалился на камень и прямо с тулупом шмякнул его в колодец. А камень до того накалился за лето, что даже вода загорелась.

- Вода уж точно не горит, - хихикнул Гедрюс.

- А вот и горит! - снова заспорила Расяле. - Я сама поливала и видела.

- Горела, - подтвердил доктор. - Голубым пламенем горела, потом белым дымом пошла, и выгорел не только колодец, но и вся горка. На другую весну не взошел ячмень, увяла гречиха, поклевали воробьи коноплю. И только тогда человек понял, каким богатым он был год назад: пироги ел, пиво пил, мед с бороды капал.

- Ну-те? - помолчав, спросил доктор. - Что я придумал, а что в этой сказке правда?

- Все правда, - вздохнула Расяле. - Только камушек жалко.

Гедрюс и Витукас могли сказать, что пчелы ведрами мед не таскают... Могли спросить, как это человек принес из дому лом, если камень его за ногу держал. Но они не хотели портить такую хорошую сказку и думали: что же тут правда?

А доктор хитро улыбнулся и, не дождавшись ответа, сказал:

- Правда здесь такая же большая, как тот камень... Без лома не поднимешь. Хорошо, что человек копал колодец, черпал воду, поле поливал, но плохо, что думал только о червяке и забыл порадоваться тому, что есть. Ясно вам? Вот Витукас был здоров, мог бегать по лугам, по лесу. Мог кататься на коньках, и лыжах, а он - раз! - и сунул ногу под машину. Со скуки...

- Я еще поправлюсь! - перебил Витукас.

- Оба поправитесь, - согласился доктор. - Только смотрите у меня! Чтоб обежали все холмы, чтоб узнали, где подснежники, где черника, где грибы. И чтобы не говорили: "Как скучно я живу".

Но фантазия в сказке доктора была куда занимательнее для детей, чем правда, которую втолковывал им доктор. Почувствовав это, он махнул рукой, потрепал Расяле по щеке и ушел.

МИКАС-РАЗБОЙНИК

Неделю спустя Расяле все-таки собралась домой. Гедрюс наощупь нашел ее ручонку, сказал: "Прощай" и поцеловал сестру во влажную от слез щеку. Мама утешала, через несколько дней доктор снимет повязку с глаз, и Гедрюс снова сможет видеть и гулять по двору.

"Ах, если бы дни и правда были всегда днями!" - думал Гедрюс. Он бы целыми часами сидел где-нибудь в лесу у муравейника и смотрел, как муравьи здороваются, касаясь друг друга усиками, как они выносят на солнце личинки и сообща одолевают врага, который их во сто раз сильнее. Он стал бы удить рыбу, читать, играть с котятами или смотреть, как ласточки лепят свои дома.

Будь у него глаза открыты, несколько одиноких дней пробежали бы как разноцветный поезд, где в каждом вагоне ждет тебя что-то новое, неожиданное. А теперь его ждут только черные, долгие - длиной в целый месяц - ночи. Без луны, без звезд, без тлеющих в траве светлячков.

Теперь и ему часто снились гномы. Он бродил с ними по дубравам и пел лихой марш Дилидона:

Дили-дили-дилидон

Впереди ведет отряд.

Дили-дили-дилидон!

Каждый встрече с нами рад.

Иногда стонал Витукас, и сон рассеивался.

- Э-гей! Подождите! Не убегайте! - кричал Гедрюс гномам. Поиграем еще...

Иногда они слушались его и снова появлялись среди пней и травы. Гедрюс догонял их и опять погружался в сказку.

Дни ползли, словно улитки, но все же Гедрюс наконец увидел добродушное лицо доктора, его седую бороду, сестру в белом халате и мальчика на костылях.

- Витукас! - узнал он, хоть до сих пор не видел его ни разу.

Но Гедрюс видел все словно сквозь туман, и доктор сказал, что ему придется носить очки.

В школу Гедрюс пошел в последний день учебного года. О пожаре и о том, как он спас сестру, знали все, и первоклассники и восьмиклассники. Вся школа смотрела на него с завистью и восхищением.

- Шу-шу-шу, - шушукались совсем незнакомые девочки из других классов: - Это тот самый мальчик, который чуть не сгорел.

- Который? Который?

- Вот тот, очкастый.

- Смотрите-ка... Такой маленький, а такой отчаянный!

Из всех похвал и добрых слов ему больше всего понравилось "отчаянный". Гедрюс как-то подтянулся, оживился, здороваясь, тряс за плечи приятелей, давал им посмотреть в свои очки, показывал отметины на руках и на щеке.

- Чепуха!.. - уверял он, как и полагается отчаянному. - Вот раньше были раны - это да! Волосы и то обгорели.

А в кармане нового пиджака, у лацкана, сидел мудрый Дилидон и шептал прямо в сердце:

- Гедрюкас, не задавайся: смотри, не задирай нос!

А как тут не задирать, если столько восхищенных глаз смотрят на твои очки и хотят узнать все подробности твоего подвига?

Чего он не успел рассказать сам, добавил товарищ по парте Микас-Разбойник. Жил Микас по соседству, был на пожаре и видел не меньше Гедрюса. Но Гедрюсу показалось, что Микас хочет умалить его заслуги: мол, если б не отец, они бы живьем сгорели - и Расяле и Гедрюс.

Тогда он толкнул Разбойника и сказал:

- Ты в огонь не лазил, ничего не знаешь и не говори!

- Знаю!.. - оправдывался Микас. - Я видел, как тебя выносили.

- А если видел, что же сам-то не помогал? - засмеялись вокруг. - Хорош товарищ!..

Микас-Разбойник что-то буркнул и сердитый уселся за парту.

Этот последний перед каникулами день был радостным для Гедрюса, а вот для Микаса - печальнее некуда. Он так ждал Гедрюса - это ведь был самый близкий его друг! Да и играть теперь не с кем (добавим, не у кого списывать диктанты и задачки). Словом, весна была не в весну. А Гедрюс пришел и, можно сказать, прогнал его... Разве он не знает, что Микас в поте лица трудился на пожаре: черпал из озера воду, таскал выброшенные из избы вещи? Он даже мог бы показать дыру на шапке, прожженную головешкой. А сколько раз бегал он к Расяле, чтобы узнать, как там Гедрюс, когда он вернется, и все просил передать привет от Микаса-Разбойника...

- Свинья! - прошипел Микас, когда Гедрюс уселся рядом.

А тот молчал, напыжившись, и даже головы не повернул.

- Между нами все кончено! - добавил Микас, вставая, так как в класс вошла учительница.

- Ну и хорошо! - откликнулся Гедрюс и вытянул шею, чтобы учительница сразу его заметила.

Увидела - как же не увидеть такого очкарика... спросила, как он себя чувствует, снова рассказала классу про пожар, хотя все и без нее это знали, и похвалила Гедрюса.

А у Гедрюса от счастья даже очки вспотели, и он тер их платком, как директор перед торжественным собранием. Хоть он целых три недели не ходил в школу и даже Микас, наверное, теперь знал больше его, учительница, разумеется, не оставила его на второй год.

- Гедрюс был хорошим третьеклассником, - сказала она. - Надеюсь, что он не обманет наших ожиданий и в четвертом классе. А вот его другу Микасу придется еще недельки две поучиться. По письму у него выходит двойка, по арифметике тоже вроде того... Так что его мы пока не будем называть четвероклассником.

- Разбойник плачет, - сказала одна девочка.

- Никакой он не разбойник, а просто лодырь, - ответила учительница, и Микас еще жалобней сморщился, а по его усыпанным веснушками щекам катились слезы.

Гедрюсу теперь было жаль друга, но он не знал, что сказать. Слишком уж вознесли его и принизили Микаса. И когда тот, волоча по земле портфель, побрел домой, Гедрюс догнал его и как-то неудачно окликнул:

- Эй, Разбойник! Чего такой надутый?

- Сам ты надутый. Отстань! Чего тащишься за мной хвостом?

Гедрюс готов был вынести любое оскорбление, только бы помириться. Но молчать было неловко, и он ответил:

- Сам ты хвост! Куда хочу, туда и тащусь.

- Вот еще... фон-барон нашелся... Нацепил очки и пыжится, как лягушка!

- А чего мне не пыжиться? Перед таким лодырем да плаксой...

- Сам заплачешь, если будешь у меня под ногами путаться.

Тут Гедрюс взял да наступил ему на ногу - в шутку конечно, потому что не знал, как ответить. А Микас обернулся и замахнулся портфелем.

- Ну, ну! Попробуй только!.. Двойки рассыплешь! - прикрикнул Гедрюс.

Но Микас не шутил, он трахнул Гедрюса портфелем по голове:

- На! Еще хочешь?

Если бы не заболела его недавно зажившая рана, Гедрюс ни за что не дал бы сдачи...

Поначалу они колотили друг друга портфелями. Но тут Гедрюс увидел, что чернила, которые капали из портфеля Микаса, забрызгали его красивый новый пиджачок, подаренный тетей Алдуте. Он кинулся на бывшего друга с кулаками, повалил его на землю.

ТАК-ТАК-ТАК ТАК-ТАК!.. - телеграфировал дятел лесным зверям, птицам и гномам. - ТЕ-ЛЕ-ГРАМ-МА ДИ-ЛИ-ДО-НА. ВСЕМ! ВСЕМ! ВСЕМ! ПОДРАЛИСЬ ДВА ДОБРЫХ ДРУГА, ПОЙТЕ, ЖАВОРОНКИ, СВИСТИТЕ, ДРОЗДЫ! МОЖЕТ, УСЛЫШАТ ВАС И ОПОМНЯТСЯ. ВСЕМ! ВСЕМ! ВСЕМ! ЦВЕТИТЕ, ЦВЕТЫ! ПОРХАЙТЕ, БАБОЧКИ!.. ШМЕЛИ! НЕСИТЕ ВСЕМУ СВЕТУ СЛАДКИЙ АРОМАТ МЕДА.

Но драчуны не слышали щебета, не видели цветов и бабочек, не слышали аромата дикого меда. Микас вцепился Гедрюсу в волосы. Потом сорвал с него очки и зашвырнул в кусты.

Услышав шум, в прошлогодней листве под орешником проснулся еж.

- Пых-пых-пых... Что тут творится? Что тут творится? Что это упало мне на спину? - Пошмыгав черным остреньким носиком, он уловил незнакомый запах. - То ли бежать, то ли клубочком свернуться? - Еж покосился из-под щетки колючек в одну и в другую сторону, никого не увидел и заковылял по прошлогодним листьям поглубже в чащу.

- И-хи-хи-хи!.. - развеселился козодой: он еще никогда не видел ежа с очками на спине.

ОТРЯД ДИЛИДОНА

Эта драка, как любое несогласие на свете, была глупой и ненужной. Ребята намяли друг другу бока, испачкали лучшую одежду и расстались теперь уж настоящими врагами. А Гедрюс к тому же потерял очки, без которых не мог разглядеть ни муравьев, ни ягод, ни прятавшихся в траве грибов. Он искал очки, ползая на четвереньках, пучками вырывая траву, шарил в орешнике, а очки, как вы знаете, поблескивали в гуще кустов на спине у ежа, и козодой помирал со смеху.

Огорченный и вовсе не похожий на отчаянного, Гедрюс приплелся домой. А тут еще мама принялась ругать его и расспрашивать, где он так вывозился и чем запачкал пиджак.

- В школе друзья меня ка-ак схватили, как начали качать!.. - лгал Гедрюс, не желая впутывать Микаса. Выходило так, что они кричали "ура" и качали его, пока в портфеле не разлились чернила.

Эту историю он выдумал по дороге домой и теперь рассказал с такими подробностями, что даже мама поверила. А Расяле, скрестив на животе руки, с упреком качала головой.

- Врун! Врун! - накинулась она на Гедрюса, как только мама унесла чистить его пиджак. - Врун, врунишка, завирушка!

- Замолчи! - прикрикнул на нее Гедрюс. - Ничего ты не знаешь!

- Знаю! Знаю!.. - дразнила сестричка. - У тебя чернила синие, а пиджак в зеленых, вот!

- Еще чего!.. - сказал Гедрюс, щупая ухо. - Ничего ты не знаешь.

- А кто тебе шею расцарапал?.. А где твои очки? С кем подрался, а? - не отставала она. - Не скажешь? Хорошо... Вот я сейчас пойду и маме скажу.

Что поделаешь, пришлось ей все рассказать и попросить, чтобы никому ни-ни.

- Прежде всего, - сказал он, - надо, хоть лопни, отыскать очки.

- Завтра возьмем Кудлатика и пойдем втроем искать, - пообещала Расяле. - Только ты мне никогда-никогда не лги, ладно?

Рано утром, когда солнышко, едва приоткрыв глаза, сонно оглядело росистые просеки, Дилидон выстроил гномов на поваленной сосне для переклички.

- Дайнис!

- Тут! - отозвался знаменитый поэт и художник. Он вставал и ложился вместе с солнцем. По утрам, пока птицы щебетали, он раскрашивал яйца в гнездах, а по вечерам сочинял песни для своего отряда.

- Мураш! Где Мураш?

- Я здесь, здесь! - закричал тот. Он сидел верхом на ящерице.

- Бульбук!

- Есть!

- Как ты стоишь? Встань прямо, - пожурил его Дилидон.

Бульбук был настоящий силач и каждую свободную минутку делал гимнастику. Теперь он изогнулся так, что голова торчала меж ног, а в руках, за спиной, держал крупную шишку.

- Мудрик! - продолжал перекличку Дилидон.

- Я тут, - скромно откликнулся ученый, захлопнув книгу.

- Оюшка!

- Есть! Кончаю прическу одуванчику. Извольте взглянуть - последний крик моды! Вместо желтого шара шапка из серебристого пуха! - Оюшка был большой мастер, но и хвастунишка не меньший. Впрочем, кто лишен слабостей?

- Живилёк!

Тот, как всегда, был занят не тем, чем надо: выпрашивал у огромного шмеля капельку меда. Но скупой шмель только жужжал и притворялся, что не понимает.

- Живилёк! - еще раз окликнул командир.

- Угу! - отозвался лакомка и начал карабкаться на поваленный ствол. Выстроившись, гномы повернулись к солнцу и спели короткий утренний гимн:

Вот солнышко восходит

и разгоняет тень, тень, тень!

Вот падают росинки,

и наступает день, день, день!

Потом командир велел устроиться поудобней и пояснил, для чего они собрались здесь.

- Как вам известно, - начал он, - дом Расяле и Гедрюса постигла беда. Сгорело много всякого добра, а главное - пострадал наш добрый друг, о котором я еще скажу позже. Отвечай, Живилёк, тебе известно, отчего вспыхнул пожар?

Живилёк стоял, потупясь, и шелушил какое-то семечко.

- Мы тебя спрашиваем, как возник пожар? - повторил Дилидон.

- Дом загорелся, вот и возник... - негромко ответил гном, пытаясь раскусить зернышко.

- А кто подговорил Расяле разжечь костер в комоде? Кто показал, где спички спрятаны?

- Показал-то я, но я думал, что картошку она в плите будет печь...

- Вот что, Живилёк, - серьезно сказал Дилидон, - ты уже не маленький, пора и за дело приниматься. Возьмешь стремянку, кисть и пойдешь раскрашивать грибам шляпки.

- Ой-ой-оюшки, только бы он не выкрасил мухоморы под боровики! - заволновался парикмахер.

- Дайнис научит, чем что красить!

- Мне бы больше хотелось яйца расписывать, - робко попросил Живилёк.

- Будешь, будешь, - пообещал Дайнис, - когда с грибами управишься.

По правде говоря, Живилёк ждал наказания пострашнее. Красить грибы - все-таки ремесло. "Учение - свет", - как говорит Мудрик, который вечно сидит, зарывшись в книги.

Хоть Живилёк сам и не устраивал пожара, но вообще-то он любил смотреть на огонь и не раз нашептывал Расяле, что огонь - живой, иногда веселый, иногда угрюмый. Вот, скажем, когда дрова сырые, огонь даже пищит, плачет - он так хочет все согреть, быть добрым ко всем...

И вот к чему привели легкомысленные сказочки Живилька. Как же теперь вознаградить Гедрюса, который чуть было не ослеп на пожаре?

- Мало и без того забот, так еще одна прибавилась... - говорил Дилидон. - Гедрюс и Микас - лучшие друзья - ссорятся между собой, дерутся, а до нас им и дела нет. Вокруг птицы щебечут, прямо из-под ног вылетают пестрые бабочки - а им хоть бы что!.. В гномов больше не верят, вот в чем беда!

- Надо, чтоб они нас увидели! - воскликнули одновременно Дайнис, Мураш и Бульбук. - Ну, пусть не оба сразу, так хоть пока один Гедрюс, такой молодчина!

- У нас его очки, еж принес, - продолжал Дилидон. - А Мудрик говорит, что когда-то гномы умели изготовлять такую микстуру "гляди насквозь" - может, попробовать?..

- У меня есть рецепт! - откликнулся Мудрик, поднимая книгу, заложенную травинкой.

Гномы тут лее окружили его, как пчелы матку. Ученый раскрыл книгу, откашлялся и начал читать:

- Прояснитель зрения "гляди насквозь" позволяет видеть все, даже фей, эльфов и прочих гномов, - он подчеркнул слово травинкой. Приготовляется он так:

Первое: возьми щепотку розовых кристалликов или песчинок, которые можно найти на дне озера. Ими пользуются раки, чтоб сохранять равновесие. У раков есть особый кармашек, в который они кладут эти кристаллики и, таким образом, узнают глубину погружения и положение своего тела. Точнее: знают, опрокинулся или нет, плывешь задом или передом. Все это может показаться мелочью, но спешим предупредить, что раки весьма дорожат своими кристалликами.

Второе: раздобудь слезы змеи. Это так же нелегко, как высечь огонь из воды.

Третье: на каждое стекло очков насыпь по нескольку кристалликов и капни по три слезинки. Когда взойдет луна, пронеси очки сквозь можжевеловое пламя. Это еще труднее выполнить, чем первое и второе, вместе взятые. Но терпение и труд все перетрут. Желаем удачи!" - Все, - сказал Мудрик и с шумом захлопнул книгу.

- Ну как? Возьмемся или нет? - спросил Дилидон.

- Возьмемся! - откликнулись гномы.

- Попытаем счастья...

- Во что бы то ни стало сделаем! Пусть Гедрюс увидит и узнает больше, чем другие без очков. Он это заслужил.

Один только Живилёк чесал макушку и молчал. С Расяле-то играть было куда легче...

Что ж, вздыхать некогда. Надо готовиться к походу на озера... Чтобы приободрить своего будущего подмастерье, Дайнис весело затянул третий куплет марша:

Пусть звенит от песен воздух,

будем мы яички в гнездах

красить в разные цвета,

то-то будет красота!

ССОРЕ КОНЦА НЕ ВИДНО

У папы и мамы было очень много забот, и они даже не заметили, что сын ходит без очков.

- Хозяйничай дома, - сказала мама Гедрюсу, уходя утром, и поручила ему множество дел. - И еще, - строго предупредила она, - следи, чтобы Расяле одна не ходила купаться. I

Гедрюс сразу почувствовал себя взрослым: Пеструха, поросята, наседка с цыплятами, да и кот и пес глядели на него, как на кормильца и хозяина.

- Ку-ка-ре хо-хо-хо! - кричал петух, и это означало: "Ай да Гедрюс!" или "Гедрюс - парень что надо!"

Правда, когда Гедрюс перепоручил всех кур, кошку и пса сестренке, этот подлиза закукарекал и ей:

- Ку-ка-ре ха-ха-а! - или примерно: "Расяле - вот это хозяйка!"

Покормив поросят, кур и перевязав корову туда, где травы побольше, Расяле с Гедрюсом отвязали Кудлатика и втроем отправились искать очки. Кудлатик был сегодня особенно весел и не мог на месте устоять от радости. Он лаял на кур, овец, ворон и обнюхивал каждый куст. Расяле твердо верила, что пес непременно нашел бы очки, если бы знал, каковы они с виду, если мог бы унюхать стекло.

А Гедрюс все это время ломал голову, как бы все объяснить Кудлатику. Молчал, молчал, и наконец придумал. Надо нарисовать очки на окне соседней избы. Пускай Кудлатик посмотрит и обнюхает.

Соседки не было дома, а за ее замурзанными малышами-близнецами присматривала бабушка - такая дряхлая, что ходила, опираясь сразу на две палки. Когда бабушка зашла за дом, Гедрюс подкрался к окну, подышал на стекло и нарисовал на запотевшем окне большие очки.

Близнецы сидели на полу и ели простоквашу с картошкой. Услышав какой-то скрип на стекле, они, не вынимая ложек изо рта, поспешили к окну.

Поскорее - пока не исчез рисунок - Гедрюс схватил встревоженного пса, которого Расяле держала за загривок и поднял к стеклу. Но пес, прижав нос к стеклу, прежде всего заглянул в избу. Было жарко, пес вывалил длинный розоватый язык, и прохладное стекло приятно холодило его.

Чумазые близнецы, увидев собачью морду, завопили не своим голосом, швырнули ложки и - прямо по картошке и простокваше - к бабушке...

- Волк! Волк в окно смотрит!..

Пока бабушка поняла, что к чему, пока обошла вокруг избы, Гедрюс, Расяле и пес были уже далеко.

Увы, Дилидон пока никак не мог сообщить детям, чтобы те не трудились зря, не искали очков. Сегодня же под вечер гномы опустятся на дно озера. Если им удастся раздобыть розовые кристаллики, они передохнут день-другой, а потом отправятся в болото за змеиными слезами. А когда очки наконец будут покрыты волшебным составом, гномы сами торжественно доставят их Гедрюсу на еже. Мураш поведет его, как слона, под уздцы, а остальные с песней пойдут следом... Об этой приятной минуте мечтал теперь каждый гном. Какая жалость, что об этом не подозревали ни Гедрюс, ни Расяле!

- Знаешь, - сказала она брату, - а может, очки забрал Разбойник? А может, он знает, куда их вчера бросил? Ты побудь здесь, а я к озеру сбегаю, посмотрю: может, Микас рыбачит.

Гедрюс подумал и согласился. Ему самому было неприятно попадаться Микасу на глаза, а Расяле что?.. Она может сходить, как разведчица, или как "натуральное лицо" (он имел в виду "нейтральное" - но забыл слово).

Расяле убежала. Она знала те мостики, с которых обычно удил Микас, и не ошиблась: над камышом торчала длинная удочка.

- Клюет? - подойдя, спросила она.

- Во!.. - показал тот окуньков, нанизанных на ивовый прутик.

Микас разговаривал вполне дружелюбно, и Расяле не знала, отругать его или разговаривать по-хорошему.

- А что ты вчера Гедрюсу сделал, бесстыдник? - незлобиво попрекнула она.

- Получил по заслугам, - так же беззлобно ответил Микас. - А чего он меня?..

- Так ты же, Микас, не горел! С завязанными глазами не лежал! Разбойник, вот ты кто!.. - Расяле распекала Микаса как по нотам. Отдай очки! А то маме скажу, вот!

- Отвяжись, - немного струхнув, отпирался Микас. - Я этих очков сроду не видывал. Сами с носа слетели.

- Как же, слетели... Ногти бы лучше постриг! Как набросился, Гедрюсу всю шею расцарапал!

- А чего он с кулаками полез? Еще не так получит, если я маме скажу, что у меня из носу текло.

- Иди жалуйся. Сопли у тебя текли, вот что!

- Ну-ну, потише ты! - обиделся Разбойник. - Вот как заеду удочкой!..

Расяле ничуть не испугалась:

- Сам уймись, петух! Сперва сходи, очки найди.

- Отвяжись! Видишь, клюет... Э-эх! Из-за тебя такую рыбину упустил.

Расяле вспомнила сказку доктора Альсейки и спросила у Микаса:

- А где ты червей собираешь?

- Всюду...

"А если бы я так - вдруг поймала рыбку с драгоценным камнем!.. - подумала Расяле. - Вот бы хорошо было!"

- Дай удочку подержать, - попросила она. - Сходи к Гедрюсу. Он без тебя, правда, не найдет.

- А он опять с кулаками не полезет?

- Не бойся. Он больше на тебя не злится. Честное слово! Говорит, позови Микаса, может, он случайно видел, куда очки упали. Иди, я подержу... Так хочется поймать хоть одну рыбку!

- На уж, - сказал Микас, забросив удочку. - Только смотри, не оборви леску.

Микас ушел, а Расяле стала на мостки и обеими руками вцепилась в удилище.

Гедрюс, оставшись с Кудлатиком, тщетно лазил по кустам, ждал Микаса и раздумывал, как пройдет их встреча. Помирятся они или нет? И решил: найдут очки - помирятся, а нет - Микасу придется держать за них ответ. И вдруг он вспомнил, что наказала поутру мама: "Смотри, чтоб Расяле одна не купалась!" А та, небось, Микаса не нашла и теперь наверняка уже плещется в каком-нибудь заливчике! Ведь сколько раз мама говорила ей: "Не трогай спички, не трогай спички!" - а ей бы все делать наоборот!

И Гедрюс прямо через кустарник припустил к озеру. Ему показалось, что и пес, почуяв опасность, начал испуганно взлаивать.

То ли от спешки, то ли потому, что плохо видел, Гедрюс зацепился за колючую проволоку, которой когда-то был обнесен выгон, упал и, больно ударившись коленкой, так скривился от боли, что даже Кудлатик завыл от сочувствия. В это время Разбойник, насвистывая, шагал по опушке. Прислушался, остановился. Это показалось Кудлатику подозрительным. Увидев, что Гедрюс смотрит на Микаса так, словно говорит: "Все из-за тебя", пес яростно залаял и бросился на Разбойника.

- Эй! Забери свою собаку! - крикнул Микас.

Но Гедрюс, который все еще стонал от боли, вместо того чтобы позвать Кудлатика, подумал: "Все из-за тебя! Куси его, куси, Кудлатик! Пусть знает..."

А собаки ведь хорошо понимают мысли хозяина, им и говорить ничего не надо. Едва только Микас бросился наутек, пес догнал его и цапнул за ногу. Потом, правда, смутился - как-никак Микас был знакомый и, поджав хвост, понуро поплелся назад.

Расяле, замечтавшись о драгоценном камне и вкусном пироге с медом, даже не заметила, как нырнул поплавок. "Клюнуло!" - поняла она и дернула удочку. Высоко над головой пролетел полосатый окунек. Расяле помчалась на берег, на траву и принялась рассматривать добычу.

Нет, такой малыш не мог проглотить большой камень. Рыбка широко разевала рот, будто показывая, что ни во рту, ни в глотке у нее и впрямь ничего нету, кроме впившегося в губу крючка. У Расяле от жалости даже нос вспотел.

- Я сейчас, я сейчас... - утешала она трепещущую рыбку. - Ну, разинь ротик, еще, еще... Потерпи, полосатенький... Сейчас вытащу... Коташа ты мой...

Смахнув слезы, она поцеловала рыбку и бросила в озеро. Теперь ей стало жалко и тех окуньков, которые еще трепыхались на ивовом прутике. Расяле осторожно сняла трех и пустила в воду. Но те едва держались на поверхности, чуть шевелили хвостиками и не могли даже уйти в воду.

"Нет уж, - подумала Расяле, - больше в жизни не возьму удочки. И бедные червяки сохнут в ржавой банке, мечутся, спрятаться им негде..." Подумала, взяла банку и высыпала червей в сырое место под кустом, возле камней. "Если уж кто рыбу ловить хочет, пускай отвалит камень и поймает ту - драгоценную".

Вернулся Микас злой и неразговорчивый.

- Ну как? Нашли очки? - спросила Расяле.

- Я тебе найду... Катись отсюда!

Расяле удивилась - теперь Микас и впрямь выглядел как разбойник.

- Куда червей девала?

Такому сердитому разве объяснишь. И она не торопилась отвечать.

- Я поймала вот такого окуня, - похвасталась она. - Поймала и отпустила.

- Слышишь, что говорят? Куда червей девала?

- Не бойся, не съела. Хочешь, Микас, я тебе скажу, как достать алмаз? Хочешь? Когда снег стает, поднимешь вот этот камень и найдешь червя. Я их тут нарочно посеяла. А когда найдешь, то на этого червя поймаешь рыбину. А эта рыбина...

Но Микас не стал слушать. Он увидел своих окуньков - они покачивались на воде - и вытянул Расяле удилищем. Расяле от изумления даже заплакать забыла. Что это с ним? Почему он такой злющий? Она только поняла, что Микас не нашел очков и ссора еще не кончилась и не скоро кончится.

ВО ВЛАДЕНИЯХ ОДНОРУКОГО РАКА

Под вечер, когда высокие корабельные сосны закрыли тенью Заводь Кувшинок, у озера появились гномы. Шагали они тихо, были озабочены, перед такой ответственной экспедицией им и песня на ум не шла. Малыши были вооружены отточенными иглами ежа. Ведь ни один не знал, какие опасности ждут их на дне озера.

Все согласились, что для такого дела лучше всего подходят силач Бульбук, знаток зверей и птиц Мураш, ученый и переводчик Мудрик и, конечно, Дилидон. Остальные улеглись на зеленые листья кувшинок и смотрели, как их друзья, положив в ранцы по камешку, погружаются в непроглядные глубины.

Первыми отважных водолазов встретила стая серебристых уклеек. Их любопытство победило страх, и уклейки, остановившись среди водорослей, объяснили гномам, что Заводью управляет Однорукий Рак, а властелином всего озера считается Великий Сом, которого эти рыбешки и в глаза не видывали.

- Где же проживает господин Рак? - спросил Мудрик, смешно размахивая руками, - ведь рыбки, разговаривая, тоже помахивали хвостом и плавниками. Уклейки, видно, прекрасно поняли вопрос и показали источенный водой камень, под которым и обосновался Однорукий.

Гномы поблагодарили уклеек и, загребая руками, зашагали к камню. Рак, по пояс высунувшись из норы, поводил длинными, словно удочки, усами и, насупившись, ворочал глазищами. Приблизившись, гномы увидели, что в этих глазах не заметно ни удивления, ни тепла, ни крупицы радушия.

- Добрый день, - поздоровались гномы.

- Зачем пришли? - равнодушно осведомился Рак. Он даже не поинтересовался, кто они такие и откуда.

Гномы стали ему все объяснять, а он все продолжав выуживать что-то усами, беззвучно шамкая костистой пастью. Гномы вежливо попросили розовых кристалликов и вызвались отработать за них.

- Мы можем оштукатурить ваш замок, - сказали они. - Можем сшить вам отличный костюм или искусно расписать панцирь.

- Я за модами не гоняюсь, - мрачно ответил Рак. - Мне и так хорошо.

Расписывать панцирь и впрямь не стоило. У Однорукого давно чесалось все тело, и он, шевеля усами, думал: "Пора менять панцирь (чтоб его нелегкая!..). Лежи потом неделями в одном белье, пока новый не окрепнет!"

- Мы работы не боимся, только дайте нам кристалликов, - просили гномы.

- Нет их у меня, - ответил Рак. - Моя кладовщица - водяная крыса Проныра. Напишите заявление, я подпишу, тогда сходите к ней и получите.

- А чем мы вам отплатим за это?

- Не знаю. Подумаю, - буркнул Рак и выполз на прогулку. Он и впрямь оказался одноруким. Вторая клешня, подвязанная платком, висела на груди.

Поначалу гномы обрадовались - вроде бы все идет легче, чем они думали. Только вот как написать в воде заявление? Мудрик попробовал, вода вокруг посинела, а на бумаге не осталось ни буковки. Что делать?

- Вы что, не видите? - сказал Мураш. - Он только посмеялся над нами. Бумага мокнет, чернила текут... чепуха какая-то!..

- Ну, Мудрик, ты что скажешь? - спросил Дилидон.

- Надо поразмыслить, - ответил ученый. - Все можно сделать. Надо поразмыслить.

- И сколько будешь мыслить? Месяц? Два? - ехидно усмехнулся Бульбук.

- Я поднимусь наверх и сделаю все, что смогу. А вы - смотрите... Может, и без меня обойдетесь.

Что ж, совет разумный. Дилидон пожал руку ученому:

- Ладно, Мудрик. Иди, подумай и сделай что-нибудь. Мы будем тебя ждать.

Мудрик выкатил из своего ранца камешек и как пробка выскочил на поверхность. Остальные посовещались и отправились на поиски кладовщицы.

В лабиринт крысы Проныры вело несколько запутанных ходов: одни тянулись до берега, другие извивались под водой, между дном откоса и почерневшими корневищами. Тут не мудрено было заблудиться и угодить в лапы хищнице. Лучше уж подождать ее на открытом месте, где видно, что происходит вокруг. Гномы сели на камешки и принялись гадать, где же у Проныры эти кристаллики.

Долго сидеть не пришлось. Проныра следила за ними, притаившись в своей норе, и, не вытерпев, приплыла сама.

- Здравствуйте! Здравствуйте! - ласково поздоровалась она. Дилидон и Мураш поняли ее крысиный язык и объяснили, что спустились сюда за кристалликами, и вежливо спросили, не может ли она помочь им. Проныра посоветовала обратиться к властелину Заводи. Гномы ответили, что он велел им написать заявление... Проныра откинула голову, обнажив длинные желтые зубы, расхохоталась, и Дилидон понял: она не верит, что гномы смогут что-нибудь написать.

- Пишите, пишите, только поторопитесь, - сказала она, вдоволь нахохотавшись. - Мне скоро на охоту, а без меня никто вам кристаллики не выдаст.

- Жаль, если не успеем, - вздохнул Дилидон. - А может, вы хоть покажете нам, каковы они с виду, эти кристаллики? Может, мы их еще где-нибудь добудем.

- Пожалуйста, пожалуйста, попробуйте, - согласилась Проныра и отвела их к крупным ракушкам, которые присосались ко дну среди камней - издали их даже трудно было заметить. Она что-то шепнула им - ракушки зашевелились, послушно легли на бок и открыли створки.

В уголке каждой перламутровой створки было по доброму десятку прозрачных кристалликов, вроде крупных сахаринок, но с розовым отливом. Гномы только глубоко вздохнули. Проныра снова визгливо расхохоталась и оставила раковины, забыв ткнуть их в бок, чтоб закрылись.

- Скажу вам начистоту, - наконец вымолвила она. - Хоть в лепешку расшибитесь, ничего вы не напишете. А Рак у нас - жмот, кристаллики он не выдаст. Короче, ничего у вас не выйдет - нос не дорос.

- А вы б не смогли как-нибудь?.. Хоть щепотку...

- Ну, что вы!.. Песчинки не мои. Знаете, какая ответственность!..

Она проворно всплыла, глотнула воздуха и снова вернулась к ним.

- А может, поохотитесь со мной? - спросила она. - Отличная штука - подводная охота!

- Спасибо большое, да нам не до того, - ответили огорченные гномы.

- Погодите еще минуточку, - попросил Дилидон. - У нас есть очень способный ученый. Может, он как-нибудь напишет это заявление...

- Ладно, подожду... - согласилась Проныра. - Но помните - от голода я зверею...

Хоть она и улыбалась, говоря это, гномы поняли, что это не шутка.

А Мудрик зря времени не терял. Ему пришло в голову провощить бумагу с прошением. Но где же взять воск? Парикмахер Оюшка вспомнил, что у него много нектара, которым он сбрызгивал аккуратно причесанные головки цветов. Решили смешать чернила с самым лучшим нектаром розовым - и посмотреть, что получится.

Едва они написали первое слово, над головами зажужжали пчелы. Запах роз приманил их, и вскоре на бумаге не осталось белого клочка. Пчелы ползали в поисках меда и, как предвидел парикмахер, провощили своими лапками бумагу.

А значилось на ней вот что:

ЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ

ВЛАСТЕЛИНУ ЗАВОДИ КУВШИНОК

ГОСПОДИНУ ОДНОРУКОМУ РАКУ

от Дилидона и остальных

ЗАЯВЛЕНИЕ

Убедительно просим Вас выдать нам для благородных целей щепотку розовых кристалликов, хранящихся в Ваших кладовых.

Заранее благодарные Вам Дилидон, Мураш, Дайнис,

Бульбук, Мудрик, Оюшка и Живилёк.

Мудрик свернул пергамент трубочкой, перевязал травинкой и, сияя от радости, опустился на дно.

Теперь оставалось немного: управляющий выведет в уголке "КЛАДОВЩ. ПРОНЫРЕ. Выдать одну щепотку" и нацарапает свою подпись.

Но Рак не торопился. Он спокойно расправлялся с рыбешкой, которую поймал во время прогулки, и, шевеля челюстями, покосился на заявление.

- Хм... Хорошо, - сказал он, - ловко придумано. Только как я наложу резолюцию? К такой бумаге чернила не пристают.

Но Мудрик все предусмотрел.

- Не обязательно чернилами, - ответил он и сунул Раку свое оружие. - На воске можно писать и вот этой колючкой.

- Хорошо-о, - снова протянул Рак, осматривая колючку. - Приходите, когда клешня отрастет, подпишу.

- А когда это будет? - в досаде крикнул Дилидон.

- Когда отрастет, тогда и будет! - повторил Рак, ковыряя колючкой в челюсти. - Я не левша какой-нибудь! А правая, как видите, в битве пострадала.

- Я же говорил, он над нами издевается! - воскликнул Мураш. Надо Проныру угостить, и увидите - она даст песчинки безо всякой резолюции.

- А чем ее угостить?

- Да вот! - Мураш на всякий случай держал в рюкзаке хорошо сохранившийся прошлогодний орех. - Чем не гостинец крысе?

- Не гостинец, а взятка! - проворчал Мудрик. Он был уверен, что гномы не должны так себя вести. - Как можно дурными способами добиваться доброй цели?

- Эх ты, ученый!.. - пренебрежительно отозвался Бульбук. - Ум за разум зашел! Неужто не видишь, какие тут порядки? Не подмажешь - не поедешь.

Дилидон пытался найти золотую середину.

- В своем лесу, - сказал он, - мы поступаем и будем поступать, как говорит Мудрик. А здесь иного выхода, увы, нет.

Он взял орех и отправился поговорить без свидетелей. Гномы издали следили за ним и видели, как Проныра расхохоталась, видимо, узнав, что заявление не помогло, потом сердито потрясла головой, воровато огляделась и что-то зашептала Дилидону на ухо. Командир сердито ответил, она капризно махнула хвостом и уплыла.

- Что ей орех! - сказал, вернувшись, Дилидон. - Она за живностью охотится. Знаете, что она мне предложила? Говорит, разоружи одного из своих, а я уж с ним управлюсь.

- Мерзость какая! - выругался Бульбук. - Ничего тут не добьешься, ребята. Если эти лоханки еще не закрылись, подойдем да и схватим по нескольку кристалликов.

- Позвольте, позвольте!.. - снова всполошился ученый. - Если вы собираетесь воровать, то на меня не рассчитывайте.

- Ну, а что ты предложишь лучше? Что?

- Надо подумать, - сказал Мудрик.

- Опять он за свое! - рассердился Бульбук. - Сочинил заявление, ну и что? Неужто не видишь? У них маковой росинки не выпросишь. Колючку отдал - смотри, чтоб шкура осталась цела.

Дилидон и Мураш молчали, но было видно, что они склоняются к мнению Бульбука.

- Ох уж эти ученые! - не унимался тот. - Какой непрактичный народ!.. Никакой от них пользы, только помеха.

- Как хотите. Могу и не мешать, - обиделся Мудрик. - Поступайте как знаете.

Он выкинул балласт - камешек величиной с фасолину - и всплыл на поверхность.

- Не надо было его сердить, - упрекнул друга Дилидон. - Его мудрость нас не раз выручала.

- Может, да, а может, и нет, - ответил Бульбук. - Кто знает, что нам больше поможет - моя сила или его ум? Не такие уж мы ничтожные, как он думает! - Бульбук готов был это доказать тут же, на дне озера.

Раковины и впрямь были еще открыты, словно ждали, чтобы гномы взяли себе, что им нужно. А те углядели три самые крупные, где кристалликов было больше всего. Решили по команде схватить по нескольку и тут же всплывать. Чтобы не мешкать, они вынули камни из ранцев, зажали их под мышкой, встали каждый у своей раковины.

- Раз... два... три! - скомандовал Дилидон.

А створки - хлоп! - и у всех троих руки оказались в перламутровой ловушке. Только теперь гномы поняли, что Проныра нарочно оставила раковины открытыми. Может, это и есть ее подводная охота? Может, она сама притаилась неподалеку и сейчас приплывет за добычей?..

При мысли о ее страшных желтых зубах у гномов мороз по спине пробежал. Створки закрылись так плотно, даже силач Бульбук не мог шевельнуть пальцем.

От Проныры они, пожалуй, еще кое-как защитятся дротиками. Камни теперь не нужны, одна рука у них свободна. А вот если приползет Рак, он управится с ними, как с той рыбешкой, а их колючки сможет употреблять вместо зубочисток. Одно счастье, что наверху раза два прогремел гром. Однорукий, как и все раки, ужасно боялся грозы и отсиживался в норе.

Грозила им и третья опасность. Гномы - не рыбы, они не могут без конца находиться под водой. Готовясь в путь, они всласть надышались вкусным сосновым воздухом, но приближалась пора, когда надо подниматься, а то задохнешься.

- Надо было подставить по камешку, потом уж руки совать! воскликнул Мураш.

- Как это мы не догадались! - огорчился Бульбук. - Лопухи мы этакие бестолковые!

Дилидон молчал, хоть ему и хотелось напомнить Бульбуку, что тот никогда не старался размышлять и еще недавно потешался над Мудриком. Но командир понимал, что теперь не время для укоров. Задним умом каждый крепок... Пусть с опозданием, но надо искать выход.

В ЗАПАДНЕ

Мудрик сидел на листе кувшинки и, обхватив обеими руками голову, раздумывал, правильно ли он поступил, оставив товарищей. Может быть, невзирая на оскорбления Бульбука, надо было остаться с ними? Но ведь тогда он изменил бы своим принципам, стал соучастником кражи!.. Что выше - принципы или дружба? Мудрик мысленно перелистал сотни книг, но ответа не нашел.

Дайнис от нечего делать сочинял песенку про зайца. Он долго что-то мычал, подбирая мелодию, и наконец запел:

Как при всем честном народе

опа-па!

скачет заяц в огороде!

Тир-лир-ля!

Тир-лир-лир-лир, тир-лир-лир-лир,

тир-лир-ля!

- Перестань, будь добр, - оборвал его Мудрик. - Лучше помолчим. Почему они так долго не всплывают?

Живилёк был уверен, что Дилидон не пропадет, и с восторгом следил, как носятся над водой огромные голубокрылые стрекозы. А когда одна из них села на лист кувшинки, у него от радости дух захватило. Стрекоза была сине-зеленая, с изящно изогнутым брюшком и большими зеркальными глазами, в которых Живилёк видел себя - смешного толстенького гнома. Он осторожно погладил прозрачные крылья в тонких, словно нарисованных прожилках, и ему ужасно захотелось полетать.

- Возьми меня на спину, - стал просить Живилёк. - Я не такой толстый, как тебе кажется. Да еще я ранец на листе оставлю, увидишь, как нам будет хорошо!

Стрекоза пошевелила крыльями и чуть-чуть покачала головой.

- Попробуй, - просил гном. - Я ведь никогда еще не летал. Хоть от кувшинки до сосны и обратно...

- Ой-ой-оюшки, не дури, Живилёк! - вмешался парикмахер, склонившийся над кувшинкой, которой он поправлял прическу.

А в Заводи уже выстроилась целая очередь кувшинок - кривых, еще не совсем раскрывшихся или уж очень разлохмаченных. Но Мудрик велел гномам бросить все дела и позаботиться о балласте. Если друзья не вернутся, придется спуститься на дно озера.

Дайнис, Живилёк и Оюшка, прыг-прыг с листа на лист, поспешили к берегу за камешками. Мудрик остался дежурить и увидел, что из воды всплывают какие-то предметы. Пустые ранцы! Один, два, три... В одном он обнаружил сломанную колючку - и ничего больше.

- Скорей! Скорей! - крикнул он друзьям.

Гномы, запыхавшись, вернулись с берега, неся камушки. Мудрик показал им ранцы, и они поняли, что с товарищами стряслась беда.

- Давай, Живилёк, свое оружие, камень, а сам оставайся тут! приказал Мудрик. - Мы погружаемся.

- Только не вздумай летать! - предупредил Дайнис. - Слышишь, как гремит? Гроза приближается.

Живилёк огорчился, но, кажется, не так из-за друзей, сколько оттого, что в суматохе улетела стрекоза.

Как и предвидел Дилидон, у раковин вскоре появилась крыса. Надо было браться за оружие, а Бульбук, горячая голова, сломал свой дротик, пытаясь открыть раковину. Заметив безоружного, Проныра начала к нему подбираться. Дилидон и Мураш, стиснув от боли зубы, кое-как доволокли свои раковины поближе к Бульбуку, чтобы защитить друга.

Но одной левой, да еще задыхаясь, без воздуха, им от Проныры не отбиться. Мелкие уколы все больше бесили крысу. Она старалась замутить воду, бесновалась от злобы и становилась все опасней.

Дилидон велел сбросить ранцы. Во время боя да еще одной рукой сделать это нелегко. Зато когда ранцы всплыли, гномы знали, что вскоре придут друзья, и это придавало им силы.

Увидев еще трех вооруженных гномов, Проныра присмирела и юркнула в свой лабиринт. Пленные могли вздохнуть с облегчением, но как вздохнешь под водой? Надо было срочно что-то предпринимать. Как заставить эти бестии открыть створки, не знал даже Мудрик.

- Может, их пощекотать? - предложил Дайнис. - Вдруг засмеются.

- Так они же кругом как костяные... - пожал плечами Оюшка.

- У них подошва есть, мягкая, - пояснил Мураш. - Так ведь они ее внутрь втянули.

- Я им кое-что расскажу, - сказал Мудрик. - Сидят они тут в своих ракушках и даже не знают, какие у них знатные родственники есть. Может, от удивления створки разинут?

И Мудрик принялся рассказывать на языке моллюсков о теплых морях, где живут сестры озерных ракушек - жемчужные. Они не просто ползают по дну - бездушные, холодные, ко всему равнодушные. Нет - они всю жизнь выращивают волшебную горошинку, которая кажется серебристой и светится неостывающим нежным сиянием. Эта горошина зовется жемчужиной. Тому, кто ее вырастит, позавидует и соловей...

Но раковины не раскрылись. Почувствовав свое ничтожество и бессилие, они еще крепче сжали перламутровые челюсти. Мудрик умолк и огорченно развел руками.

- Переводи! - задыхаясь, крикнул Дилидон. - Я попробую!

- Эй, моллюски! - тихо заговорил он, стараясь беречь силы, а Мудрик переводил во весь голос. - Кто вы, живые твари или просто сундуки в кладовых Рака?! Оглядитесь вокруг! Здесь такая красота, а вы в своих раковинах не видите, как распускаются кувшинки, как ныряют веселые, свободные рыбки. Вы думаете, слабее вас на свете твари нет? Посмотрите, как дрожат от страха усы вашего повелителя, - и вам станет веселей! Подползите, пока гремит гроза, схватите его за усы - увидите, как он встанет перед вами на колени!..

Дилидон захлебнулся, побледнел и замолк. Но, к счастью, и этого было достаточно. Услышав про дрожащие усы Однорукого, ракушки начали ухмыляться и вдруг одна за другой застучали своими створками от смеха. Гномы вытащили руки и тут же устремились вверх, крепко сжав в онемевших кулаках драгоценные кристаллики.

В воде остались лишь Мудрик, Дайнис и Оюшка. На прощание ученый пожелал ракушкам почаще смеяться, жить веселей и набраться побольше смелости. Гномы вежливо раскланялись и выбросили из ранцев свои камешки.

Казалось бы, все кончилось хорошо, но, взобравшись на лист кувшинки, гномы увидели, что нет Живилька.

- А где же наш малыш?

Там, где он беседовал со стрекозой, лежал ранец, а на нем крохотная шапчонка.

- Улетел, - догадался Дайнис. - Говорил же я ему, предупреждал - гроза идет... Ну, что ты с ним поделаешь?

- Уже накрапывает, мы и так умаялись, промокли, а тут еще ждать его! - возмущался Бульбук. - Вот зададим ему взбучку, будет помнить!

Сверкнула молния, и так ударил гром, что даже деревья в лесу присели. Крупные капли звонко забарабанили по листьям кувшинок. Гномы, скользя и спотыкаясь, выбрались на берег. Пока они добежали до ближайших деревьев, их изрядно посекло дождем. В довершение всего посыпался град, и у тех, кто не успел спрятаться под деревьями, даже под шапками вздулись шишки.

Теперь гномам казалось, что все неприятности, все беды - из-за Живилька - этого неслуха и сорванца. Если б не он, все давно бы собрались в каком-нибудь дупле, а то и в гостях у белки.

- Остригу ему в наказание вихор! - сказал Оюшка, которому больше всех досталось от града.

- Важно не то, что на голове, а то, что в голове, - назидательно заметил Мудрик. - Пускай он лучше прочитает "Большую Гномскую Энциклопедию" - от первого до сто первого тома! Для тела наказание, а уму польза.

- Захиреет, поседеет - и что с того? - возразил Бульбук. - Всыпать бы ему сотню травинок потолще, будет тогда старших слушаться.

Пока они спорили, забившись под елочки, черная туча ушла, и выглянуло розовое, свежеумытое вечернее солнце. Провело лучом, словно пальцем, по росистому небосводу, и вспыхнула радуга. Из нее, будто из сверкающих ворот, звеня крылышками, вынырнула стрекоза. А Живилёк сидел на ней, как пилот, весело ухмылялся и озирался по сторонам.

Гномы, потеряв терпение, только руками размахивали и в конце концов решили наказать ослушника трижды: и остричь, и высечь, и за энциклопедию засадить.

А тот приземлился рядом с ними и весело крикнул:

- Видали, а? Мы все болото облетели, и я нашел, где прячется змея Пятнашка. Вот хорошо было!

Он сверкнул блестящими от счастья глазами и спросил:

- А вы как? Раздобыли кристаллики?

Дилидон смотрел на него и улыбался: "Как его сечь, такого счастливого?"

О том же думал и Оюшка: "Ему так идет этот светлый вихор - пускай себе носит на здоровье..."

"А энциклопедию я ему все-таки принесу, - решил Мудрик. - Пусть хоть картинки посмотрит..."

Таков уж был Живилёк: его всегда хотелось и наказать и приласкать.

К ЗМЕЕ ПЯТНАШКЕ ЗА СЛЕЗАМИ

На следующий день гномы отдыхали. Мудрик листал словарь ужо-змеиного языка, Дайнис лежал навзничь в белом клевере и мечтательно напевал:

Тир-ли, тир-ли, ой-ой-ой,

Тир-ли-ля!..

Другие собирали землянику и нанизывали, словно бусинки, на травинки. А Живильку, который устал меньше всех, поручили проведать Расяле, Гедрюса и Разбойника. Что у них слышно?

Живилёк еще не умел писать и, боясь что-нибудь запамятовать, завязывал на носовом платке узелки. Иногда, роясь в поисках платка, он приговаривал: "Где же моя записная книжка?"

На сей раз гномик вернулся с узлами на всех четырех углах платка и даже на полах своей курточки. Всем стало ясно, что у него уйма важных новостей.

Он подождал, пока собрались все и пока Мудрик захлопнул словарь. Тогда он вытащил "записную книжку" и, развязывая узелок за узелком, принялся рассказывать.

Прежде всего гномы узнали о вчерашних событиях: как Гедрюс ушиб ногу, а пес Кудлатик укусил Микаса. Разбойник, вернувшись домой, разрезал грелку, в которую мама наливала горячую воду, чтобы погреть бок, и смастерил рогатку. За грелку ему уже всыпали. Но наплакавшись, он набрал камней, подстерег Кудлатика и подбил ему заднюю лапу.

Пес жалобно завизжал, и Гедрюс, выбежав из избы, успел увидеть, как Разбойник улепетывает в кусты.

- Теперь все они хромые, - разведчик развязал последний узелок. - У Гедрюса коленка, у Микаса икра, а у Кудлатика - сухожилие. Одна Расяле пока бегает. Ну вот... - он осмотрел платок, - вроде и все.

- А зачем узелки на куртке? - спросил кто-то из гномов.

- А-а!.. - вспомнил тот. - Еще Расяле с Гедрюсом поклялись отомстить за Кудлатика. Все время шепчутся, ищут какой-то мешочек, а что они будут делать... - Он пожал плечами. - Может, утопят... Ой, еще один узелок - этот уж и не знаю про что...

- Ну подумай, вспомни, - просили друзья.

Живилёк поскреб белокурую макушку, но все равно ничего не вспомнил. Так и остался узелок под вопросительным знаком...

- Все трое хромают... - повторил Дилидон. - А некоторые еще спрашивают, не зря ли мы мучаемся с этими очками. Вот Мудрик может переводить наши слова зверям, птицам и ракушкам. Так и Гедрюс - увидит нас и сможет рассказать другим наши приключения и про тайны природы, - ведь мы их так много знаем. А то они теперь ничего не видят и знай дерутся со скуки.

- Печальней всего будет, - откликнулся Мудрик, - когда им и драться надоест.

- Ладно, - сказал командир. - Прочь сомнения! Надо подробно обсудить завтрашний поход. Вы подумали, что нам взять с собой?

- Нелегко будет договориться с Пятнашкой. Ужасно трудный язык, - пожаловался Мудрик. - Без единой гласной! Одни только "с", "ш", "з", "ж" и еще несколько согласных.

- Луковицу надо взять, - откликнулся Бульбук. Он гордился своей выдумкой.

- Хорошо, - одобрил Дилидон. - Кто еще что придумал?

- Я полагаю, что стоит взять с собой ежа, - предложил Мураш. Если змея нападет, еж не даст нас в обиду.

Все обрадовались. Гномы любили ежа и всегда искали случая взять его с собой в поход.

- А я вот думаю о свирели, - сказал Дайнис. - Мудрик говорил, что змеи любят музыку.

- Но мы же идем за слезами? - удивился Бульбук. - Нам надо ее до слез довести, а не веселить.

- Веселье часто кончается слезами, - как всегда возразил ему Мудрик.

- Мне кажется, - вмешался Мураш, - что все зверьки и птицы плачут только тогда, когда их обидят. Сбили однажды дети ласточкин домик вместе со всеми птенцами. Бедная мать села на ивовый плетень, плакала, плакала - от слез даже плетень зазеленел.

- Ой-оюшки! Что это с тобой, Живилёк?

- Ласточку жалко... - ответил тот, всхлипывая и вытирая нос шапкой.

- То-то и оно, - вздохнул Дилидон. - Мы не имеем права обижать даже змею. А как раздобыть эти слезы, нигде не сказано и не написано.

Один вздохнул, другой откашлялся, третий безнадежно махнул рукой. Но все дружно решили отправиться в путь завтра же, как только спадет роса, чтобы к полудню быть у змеи.

На болоте Живилёк показал пень посреди малинника. Здесь он и видел во время полета змею Пятнашку. Дилидон велел Мурашу с ежом спрятаться за малинником, а остальным немного отстать, чтобы толпа не испугала змею. Сам он вместе с Мудриком, внимательно осматриваясь, зашагал к пню.

Пятнашка, свившись в затейливый клубок, лежала в расщелине и грелась на солнце.

- Пшш-пшш, с-с! - с поклоном поздоровался Мудрик.

Змея подняла голову, облизнулась тоненьким раздвоенным языком, словно ужалила их крохотными злобными глазками и только тогда ответила на приветствие.

Пока Мудрик, шипя да сипя, растолковывал, кто они такие, красноречие не изменяло ему, но когда пришлось перейти к делу, ученый смутился и принялся расспрашивать, как здоровьице, много ли уродится нынче на болоте клюквы, и понес такую околесицу, что сама Пятнашка не выдержала и осведомилась, чего они все-таки от нее хотят.

- Моих слез?! - возмутилась она. - Вот для чего они явились с ведром! Я вам не крокодил, чтоб лить слезы... ведрами.

- Дорога плохая: вереск, топи, - теребя шапку, оправдывался Мудрик. - А тут такая драгоценность... Боялись расплескать.

- Нет-нет-нет! - сморщилась змея. - Никогда я еще не плакала и не собираюсь.

- Что вы, уважаемая?! - вмешался Дилидон. - Кто не плачет, тот и не смеется.

- Разве я говорю, что смеюсь! Да, я никогда не смеюсь и не плачу.

- Невеселая у вас жизнь, - вздохнул Мудрик.

- А я и не говорю, что веселая! - заявила змея, как отрезала.

- У нас тут луковица есть... - по знаку Дилидона заговорил Мудрик. - Если вы позволите, мы поднесем ее поближе. От луковицы, видите ли, многие... гм... если не плачут, то хоть прослезятся.

- Ладно уж, несите. Посмотрим, кто тут прослезится.

Бульбук проворно раздел луковицу, надрезал крест-накрест и, поднатужившись, затащил на пень. Пока он возился с луковицей, слезы так залили ему глаза, что он чуть не наступил змее на хвост.

Пятнашка понюхала луковицу, лизнула и даже не поморщилась.

- Видите... - прошипела она. - Говорила я? Лучше приведите сюда того, кто врал, что змеи плачут. Уж он-то у меня наплачется! Других до слез довести - это мы умеем...

- Мы знаем... Слышали, что вы очень больно жалите. Многие боятся вас как огня. Но и у вас есть враги, которые...

- А я и не говорю, что нет!

- Ну вот. Если они обижают вас или ваших близких, неужто у вас не болит сердце? - допытывались гномы.

- А я и не говорю, что не болит!

- Но ведь когда поплачешь, полегчает. Как же вы без слез?..

- А я и не хочу, чтоб мне полегчало! Вы слезы льете, а мы копим яд. От боли, от гнева, от досады - от всего понемножку. А потом ка-ак ужалим!

- Да, - согласился Мудрик. - Но в теплых странах живут, например, гремучие змеи. Еще поядовитей вас. Не могу сказать, плачут ли они, а вот повеселиться, поплясать очень любят. Заклинатель монотонно так играет на дудочке, а они как разойдутся, даже на кончик хвоста становятся!

- Ну и что? - ничуть не удивилась Пятнашка. - Пляшут под всякие погремушки, вот и прозвали их гремучими...

Мудрик знал, что те змеи и сами умеют греметь, за это их так и прозвали, но он был скромен, как истый ученый, и не спорил по пустякам.

- А если бы послушали другую, веселую музыку, - спросил он, может, и вы бы захотели плясать? У нас тут музыкант есть.

- А я и не говорю, что не спляшу! Сыграйте - видно будет.

Дайнис вытащил свирель и заиграл веселый танец. А чтоб было еще веселей, гномы запели в такт:

Пляшут заяц и лисица,

Пляшут звери, птицы,

Даже желтая оса

Скачет, веселится.

Пятнашка покривилась, поизвивалась чуть-чуть и заявила:

- Под такую музыку надо трястись, как последней дуре, а не плясать. Уфф! Вредно после сытного обеда. Съела улитку, мышку проглотила, да еще глупая пташка попалась...

- Вот уж, правда, гадюка, - прошептал Дайнис.

- Давай напустим на нее ежа, уж он ее доведет, - предложил Бульбук. - Такую и впрямь не стоит жалеть.

Но Дилидон призвал их к порядку и велел Мудрику спросить: может, змея любит печальную, лирическую музыку?

Та ответила:

- Не знаю, попытайте счастья.

Дайнис недавно сочинил такую трогательную песенку, что и камень бы заплакал. Он выстроил гномов, взмахнул: "Три-четыре", и все запели:

Плачьте, дети! Плачьте, дети!

Много грустного на свете!

То ужасные злодеи

Крошку елочку раздели,

То зайчонок под кустами

Плачет горькими слезами...

Но змее дела не было ни до зайчонка, ни до елочки. Она бы, пожалуй, расхохоталась - да не умела. Певцы это поняли и замолчали один за другим.

Пока они пели, еж, оставшись без присмотра, принялся рыскать по малиннику и под корнями соседнего пня обнаружил гнездо змеенышей. Гномы, верно, бы и не заметили, но Пятнашка почуяла опасность и, словно пружина, метнулась спасать детей.

В такой схватке обычно побеждал еж. Змеиного яда он не боялся, а когда гадюка жалила в нос, еж только дергался с отвращением, хватал ее зубами и принимался хлестать о свои иглы. Но Пятнашка боролась бы до тех пор, пока не попрятались бы ее детеныши.

- Мураш! - крикнул Дилидон. - Усмири ежа!

- Зачем? - удивился тот. - Жалко тебе змеиного выводка? Все равно по-хорошему она не заплачет.

- А она пожалела птичку? - добавил Бульбук. - Пускай сию минуту плачет или...

- Сказано - усмири ежа! - строго повторил командир.

Мураш, явно недовольный, подошел и схватил ежа под уздцы.

Пятнашка, злобно шипя на гномов, заползла на свой пень, снова свернулась в клубок и застыла, словно неживая. Мудрик попытался заговорить с ней, но она даже не шевельнулась.

- Злится... - поняли гномы и стали упрекать Дилидона в мягкосердечности.

- Послушайте! - разозлился тот. - Чего вы от нее хотите?

- Слез - и больше ничего, - ответил Бульбук.

- Если б она так легко плакала, мы бы стояли по колено в слезах. Все ее ненавидят, презирают, преследуют - она бы могла давно целое озеро наплакать и сама бы в нем утонула.

- А зачем она всех жалит? За что ее такую любить?

- Она защищается, как умеет. Если б не жалила, не выжила бы.

- А почему не жалит болотный уж? - заметил Мураш.

- Да потому, что он так похож на гадюку, что ему и жалить нет надобности. Не будь на свете Пятнашки, ему бы, чего доброго, пришлось отрастить рога или когти.

- А вот, например, роза, - вмешался Оюшка, - колется, зато какой запах! Какая красота! А тут, полюбуйтесь на нее - что за мерзость! Ох-ох-оюшки!

- Если хотите знать про розу, я вот что вам скажу, - прервал его Мудрик. - Было время, когда роза не имела шипов и не кололась. Но все ее так ломали, так рвали, что ей волей-неволей пришлось некоторые ветки превратить в острые колючки. Видите, что творится! - поднял палец ученый. - Одних мы обижаем за красоту, а других ненавидим за уродство. И тем и другим приходится защищаться! Неужели змея сама укусит кого-нибудь, как злая собака, исподтишка? Нет. А вот наступите на нее - она вам покажет. Не от хорошей жизни она выбрала для жилья всякие болота до топи. Мол, вы, красавцы да силачи, живите где вам угодно, а мне и болота хороши, только оставьте меня в покое...

Если б гномы не были так увлечены спором, они бы увидели, что тело Пятнашки слегка вздрагивает.

- Главное, - сказал Дайнис, - что от нее никому никакой пользы. Вот пчелка - у нее тоже есть жало, но ее все любят, уважают. За мед, за воск... Розу - за прекрасные цветы. А змею, добрые молодцы, за что любить?

"Добрые молодцы" молчали. Дилидон думал: "Любить и уважать ее, может, и не за что, но жить и она имеет право".

- Эх вы, несмышленыши! - неожиданно подняла голову змея. К удивлению всех, она прекрасно говорила на языке гномов. А еще больше удивились гномы тому, что из ее крохотных глазок текут такие огромные слезы... - Из моего яда, - всхлипнула змея, - из моего яда делают дорогие, очень важные лекарства! Чего стоите? - зло прошипела она. - Неужто не видите?.. Давайте сюда свою посудину!

Мудрик с уважением снял шапку, поставил перед Пятнашкой ведерко и велел всем отойти. Опустив головы, словно виноватые, гномы тихо удалились за малинник.

Вдруг они услышали в воздухе странный звук. Ух-ух-ух! - взмахивая крыльями, над чахлыми березками низко летел аист. Пока гномы, не понимая опасности, разглядывали красиво изогнутую длинную шею и красные ноги, аист увидел змею. Немного снизился, цапнул гадюку и унес. На пне осталось почти полное ведерко слез...

МЕСТЬ

Расяле знала, где осиное гнездо. Ловко спрятанное в запущенной живой изгороди, под густой крышей веточек и листвы, оно походило на большое яйцо из серой бумаги: тупой конец его был прилеплен к ветвям, а в остром чернел крохотный леток.

О том, как осы шили и клеили свой домик, можно было бы рассказать длинную историю. Расяле с Гедрюсом видели, что осы, ползая по деревянным изгородям и стенам, собирают крохотные ворсинки. Но сколько таких ворсинок пришлось прилепить одну к другой, чтоб вышел домик, об этом они не подумали. Брат и сестра размышляли о другом: как напустить ос на Микаса-Разбойника. Отыскав мешок из синего пластика, о котором говорил Живилек, они с нетерпением стали ждать сумерек.

Осы с раннего утра ловили мух, искали сладостей - и сами ели и кашу для личинок готовили. Вечером, когда село солнце, они вернулись с охоты и, уставши за день, вскоре заснули. Гедрюс с Расяле обмотали головы полотенцами, надели перчатки и подкрались к гнезду. Убедившись, что осы уже спят, они надели на гнездо мешок, закрутили и завязали лентой Расяле.

На ветках живой изгороди остались лишь серые клочьи и прутик, на котором раньше висели круглые соты с личинками, кашкой и яйцами. Несколько ос все-таки улизнуло, и одна из них пребольно ужалила Расяле в бровь. Но дети так радовались, завладев столь интересным оружием, что даже Расяле больше смеялась, чем плакала.

Настало воскресенье. Утром детей разбудил петух. Он во всю глотку загорланил:

- Гости приехали! Гости приехали!

- Эй! Эй! Эй! - залаял Кудлатик. Он не собирался нападать, просто хотел, чтоб и его увидели.

Из легковой машины, которая когда-то привозила дедушку, выкатилась толстая-претолстая тетушка Алдуте - вот уж, правда, всем теткам тетка, и два ее сына: Криступас и Йонас. Едва она ступила на зеленую травку, как вокруг, словно грибы, стали вырастать корзины и сумки с городскими пирогами, пирожными и прочими лакомствами. Тетя Алдуте оделила ими папу, маму, заспанную Расяле и Гедрюса. Всех тетушка расцеловала, растормошила, а когда поскользнулась, то так звонко расхохоталась, что с неба мгновенно убежали все серые тучи. Стало светло, весело, и запахло ванилью.

Ну как в такой счастливый день думать о мести! Криступас тут же начал ладить удилище, а Йонас прикидывал, где бы разбить палатку. Гости собирались погостить целую неделю, или, как сказала тетушка, "пока не выгоните".

Но день был длинный, рыба не клевала, палатку поставили быстро, и дети, наевшись до отвала пирогов, начали понемножку скучать. Тогда Расяле, у которой все еще ныла бровь, вспомнила про ос, про Микаса и свою клятву отомстить за лапу Кудлатика.

Перебивая один другого, Гедрюс и Расяле принялись рассказывать гостям всю историю вражды с Микасом. Криступас с Йонасом осмотрели пиджак Гедрюса, с которого так и не удалось вывести пятна, пощупали ноющую коленку (ведь если б не Микас, у Гедрюса были бы очки, он бы не упал) и убедились, что бедняга Кудлатик и впрямь прихрамывает. Только Йонасу казалось, что на правую, а Криступасу - что на левую лапу. Мальчики чуть было не подрались, но Расяле мудро рассудила:

- Кто его знает, может, этот злодей ему и вторую подбил?

Гостям снова захотелось осмотреть пса. Кудлатик, щурясь от наслаждения, грыз вкусные косточки (тетя не забыла даже о нем!), и у него не было ни малейшего желания показываться экспертам. А когда те снова полезли щупать его лапы, пес зарычал и цапнул Криступаса за большой палец. Тот сунул палец в рот и побежал было к тетушке, но Гедрюс успокоил его:

- Не стоит... Подержи во рту, а потом приложим подорожник - как рукой снимет.

И Криступас, сося палец, отправился вместе со всеми на сеновал посмотреть на ос. Бедняжки жалобно жужжали в неволе, а некоторые уже прокусили в пластике крохотные дырочки. Мешок с осами гости назвали "бомбой". Осталось только придумать, кто и как подсунет ее Микасу-Разбойнику. Тот, конечно, в такой прекрасный день тоже не сидит дома.

- Или рыбу удит, - предположила Расяле, - или пошел на вырубку по землянику.

- А мы сейчас проверим! - сказал Гедрюс, неожиданно почувствовав себя командиром отряда.

Они взяли ос, сели в лодку и погребли к тому месту, где обычно ловил рыбу Разбойник. На сей раз мостки пустовали. Тогда они повернули немного назад и свернули в заводь, за которой начиналась вырубка, поросшая молодыми сосенками, березками и малиной.

Еще не сойдя на берег, они услышали голос Микаса. Разбойник собирал ягоды не один и кричал кому-то:

- Эй! Идите сюда! Полным-полно!.. Красным-красно!

- Ешьте, ешьте, наедайтесь, - воинственно выпрямившись в лодке, сказал Гедрюс. - Мы эту земляничную поляну скоро захватим!

Коротко посовещавшись, заговорщики решили послать с осами Расяле. Пусть она положит мешок на тропинке или на пне и, встретив Микаса, скажет: "Потеряла гостинцы, что мне тетя из Вильнюса привезла. Помоги найти". А как только Расяле увидит, что Микас уже подбирается к "бомбе", пускай бежит домой.

- Знаю, знаю, знаю! - нетерпеливо твердила Расяле. - Отгребайте поскорей!

Мальчики уплыли, а она, спрятав мешочек за спину, зашагала туда, где только что кричал Микас.

- А-у! - крикнула она, увидев три склоненных спины. - Много земляники нашли?

Рядом с Микасом стоял еще один разбойник, в узеньких брючках с широким ремнем, в старой, выгнутой по-ковбойски шляпе. Черноволосая девочка, поменьше ростом, тоже в длинных полосатых брючках, скорей всего, была его сестрой.

- Тьфу, испугала! - плюнул Микас. - Куда девала Гедрюса? Чего он носа не кажет!

- Боится, наверно! - отозвался ковбой. - Нахватал бы по шее!

Гости Микаса явно знали все подробности ссоры и были, разумеется, на стороне своего хозяина. А из-за незнакомого мальчика и его смуглой сестренки, появившихся во дворе Микаса, Живилёк завязал тот последний узелок, про который потом ничего не мог вспомнить. Он, чего доброго, еще и теперь, возвращаясь из похода за змеиными слезами, шагает с завязанной узлом полой пиджачка.

- И у нас гости есть, - сказала Расяле. - Криступас с Йонасом приехали.

- Хм... Ездят ко всяким погорельцам! А где они жить-то будут? Сена-то еще нет на сеновале.

- А мы палатку поставили! - похвасталась Расяле. - Папоротника, мха настелили - до чего же хорошо!

- Вот и торчите в ней. Жми отсюда, - буркнул Микас.

- Почему ты сердишься? Я только спросить хотела, вы случайно не нашли такой синий мешочек? Тетя нам пирожные и конфет дала, я принесла, куда-то положила, а теперь не найду.

- А очки вы нашли? - поинтересовался ковбой.

- Нет. Папа новые заказал.

- Может, ему дать от нашего мотоцикла? - не то спросил, не то похвастался высокий мальчик.

- А наша тетя на "Волге" приехала! - не сдавалась Расяле. Найдите мешочек, по конфетке получите.

- И где же ты его потеряла? - Разбойник явно клюнул.

- Да где-то там, на пне положила - землянику собирала, собирала и потеряла. Такой красивый мешочек...

- Пошли, - сказал ковбой. - Но если найдем, знай - пополам!

Расяле еще немножко прошла, оглядываясь, потом присела, как будто землянику нашла, юркнула в кусты и исчезла.

- Где же эта разиня? - крикнул ковбой. - Дженни уже нашла.

- Да тут, смотрите, какие-то мухи поналезли, - сказала Януте, которую брат по-ковбойски величал Дженни. Сам он был Римасом, но требовал, чтобы его звали Джимом.

- А мне что придумать? - как-то спросил Микас.

- Майкл! - ответил Джим. - Майкл-Разбойник. Ол-райт! - Он крепко ударил его по плечу.

Разбойник ухмыльнулся и с удовольствием почесал веснушчатый нос.

Не досвиставышсь и не дозвавшись Расяле, ковбои принялись изучать содержимое синего мешочка.

- Если он завязан лентой, как туда забрались мухи или слепни? - гадал Майкл.

Они чувствовали, что здесь что-то не так, но не могли же они догадаться, что в мешочке осы!

Едва ленточка была развязана, осы с остервенением набросились на ребят и стали их жалить, Дженни, Джим и Разбойник отшвырнули мешочек и с воплями, отмахиваясь от ос, ринулись спасаться в озеро.

Расяле, выбравшись из густого орешника, поплясала, похлопала в ладоши от радости и берегом озера, через кусты, помчалась сказать своим, что "бомба" взорвалась.

А мальчики меж тем рассматривали изгородь, в которой раньше обитали осы. Несколько ос еще ползали по ветвям в поисках своей семьи и что-то подклеивали к лоскутам гнезда.

Расяле нашла друзей и, захлебываясь, принялась рассказывать, как те развязали мешок, как потом удирали, вопили и катались.

Между тем осы, оставив в покое ковбоев, прилетели к своему бывшему жилищу и увидели здесь еще один отряд врагов.

Погибло гнездо, не осталось семьи, нет больше люльки с личинками - нет смысла и жить. Осы напали на детей и стали жалить еще сильней, чем тех, первых.

Поднялся такой вой и крик, что даже Кудлатик, поджав хвост, кинулся в сарай, а петух отдал команду курам и цыплятам броситься в укрытие. Из избы, с уполовником в руке, выбежала мама, а вслед за ней выкатилась и тетя Алдуте. Снова поскользнулась, но, испугавшись, не рассмеялась, и большая серая туча снова скрыла солнце. Последняя оса покружилась вокруг тети, осоловела от сладкого запаха и мирно опустилась на ее белый платочек.

Когда выяснилось, что от укусов никто еще не умер, когда иссякли слезы и утихли рыдания, тетушка Алдуте предложила сфотографировать их таких, какие они сейчас, со всеми волдырями да шишками. Для этого она даже остановила лесника, который ехал мимо на велосипеде, тот привез аппарат, выстроил всех четверых, посадил перед ними собаку, и - "внимание!". Несколько раз снимал, все приговаривая:

- Со смеху аппарат пошевелил!

Ковбойская половина по-своему защищалась от укусов. Мама Микаса, которая смыслила в болезнях и всегда знала, как, кому, где и когда какая нужна примочка, уложила их на дворе под яблоней и каждому положила на лицо и на искусанные руки по компрессу из пахтанья.

- Ну и ну!.. - первым нарушил молчание Джим, отгоняя мух. - Давай подумаем, как отомстить этой деревенщине!

- Я-то думаю... - откликнулся Майкл. - Только мухи мешают.

- Давай поедем домой, Джим, - ныла сестричка.

- Да разве можно в таком виде показаться? И сперва надо отомстить.

- У меня резина есть! - медленно начал Разбойник. - Сделаем рогатки и пойдем ночью к этой ихней палатке.

- Вот это дело! - похвалил Джим. - Надо бы им какую-нибудь горящую тряпку в палатку сунуть. Выбегут в одних рубашках, а мы их цок-цок-цок!

Ковбои ожили. Планы мести вылечили их лучше, чем пахтанье.

СОЛОВЕЙ

Спустилась ночь - теплая, звездная, благоухающая цветущим лугом. За холмами и лесами, в облачной ладье, сидел месяц, собираясь плыть по мерцающему небосводу, навстречу Утренней звезде.

По оленьим дорожкам и заячьим тропкам, между пнями и деревьями, гуськом шагали гномы.

Дили-дили-дилидон

Впереди ведет отряд.

Дили-дили-дилидон!

Каждый встрече с нами рад.

Может, их веселила красота ночи или память о прежних походах, а может, просто было хорошо и хотелось петь.

Нашей песне звери рады!

Левой-правой, левой-правой!

Не страшны кусты нам, травы,

Гномам не страшны преграды!

За Дилидоном, который высматривал и прокладывал путь, шагали Мураш и Бульбук. Они несли очки. Следом шел Дайнис с драгоценными кристалликами в ранце. Ведерко со слезами доверили Мудрику. Оюшка, словно контрабас, тащил на спине спичечный коробок. Правда, он был пуст, потому что последние две спички взял Живилёк. Неужто ему идти порожняком, как белоручке. Поначалу Живилёк нес спички на плече, как ружье, потом взял, словно лыжные палки, и опирался на них, когда приходилось перепрыгивать веточку или клочок мха.

Он шел последним, и никто не предупредил его, что сера может осыпаться со спичечных головок или намокнуть от росы. Так и случилось. Поэтому Живилёк не пел и едва плелся, сокрушенно поглядывая на безголовые спички. Ему бы остановить друзей и сказать: "Ребята, что делать? Спичечки промокли. Может, отложим наш поход на завтра?", но он не посмел. Жалко было портить им настроение.

"Подожду, пока перестанут петь", - подумал он. А когда они перестали, у него снова не хватило мужества. "Может, Дилидон или Мудрик найдут какой-нибудь выход, - утешал он себя. - Авось, как-нибудь разведем этот костер".

Так они дошли до Исполинского дуба. Другие деревья почтительно отступили, чтобы кланяться от ветра его почетной старости. Отсюда была видна зеркальная гладь озера, и слышно, как в палатке под липами хохочут Гедрюс, Расяле и их гости. Гномы выбрали место для костра и пошли за сухим можжевельником.

Сколько ни откладывал Живилёк злосчастную минуту, она все же наступила.

- Ну-ка, давай спички, - сказал Дилидон.

Живилёк подал и виновато шмыгнул носом:

- Сера чуть-чуть пообтерлась...

- Эх ты, Живилёк... - сказал командир. - Они же совсем без серы! Где не надо, целый пожар разводишь, а тут, смотрите, что натворил.

- Все, - с досадой процедил Дайнис, - пошли домой,

- Нет, - откликнулся Бульбук. - Я не засну, пока мы его не накажем. Грозимся-грозимся, а все ему сходит с рук.

- Будто я нарочно?! - воскликнул Живилёк. - Оюшка пыхтел от натуги, вот я и решил помочь.

- Это я-то пыхтел?! Ой-ой-оюшки, не завирайся!..

- Что же мне с тобой делать? - вздохнул командир. - В тот раз мы тебе три наказания нашли, а теперь выбирай сам. Или мы тебя острижем, или получишь сто травинок, или должен будешь прочитать всю Большую Гномскую Энциклопедию.

- Подумай... - многозначительно подхватил Мудрик. - Одно из этих наказаний весьма развивает ум.

Живилёк покатал ножкой прошлогодний желудь, потом поднял голову и поправил шапку - он уже выбрал себе наказание.

- Я бы хотел так: пускай мне вот здесь чуть-чуть остригут, пускай разик дадут травинкой и одну - потоньше, пожалуйста, - книгу этой энциклопедии.

От такого ответа гномы снова повеселели, а весельчакам, как вы знаете, всегда больше везет, чем злюкам.

Мураш вдруг разглядел в траве светящуюся искорку. Это был разборчивый кавалер Светлячок. Каждый год он зажигал свой фонарик и искал подходящую невесту. Мудрик, наклонившись, заговорил с ним.

- Привет, Светлячок! Все ищешь подругу жизни? Как дела?

- Не ахти как, - поморщил тот полысевший лоб. - Кругом всякие божьи коровки, вонючие клопицы, кузнечики-музаканты, а приличную, серьезную подругу днем с огнем не сыщешь.

Светлячок одолжил им для костра уголек и пополз дальше, размахивая фонарем. Гномы бросили уголек в можжевельник и, присев на корточки, раздули огонь.

Джим, Дженни и Разбойник набрали у озера камешков и, заткнув за пояса рогатки, направились к дому Гедрюса. Вдруг где-то вдали, за деревьями, они увидели мерцающий огонек.

- Эй, братцы! - прошептал Джим. - Видите, они еще не спят. Огонек развели.

- Еще лучше! - обрадовался Разбойник. - Вот ударим! У костра они будут как на ладони.

Перешептываясь, мстители свернули к Исполинскому дубу.

Трудно было заснуть в первую ночь в палатке под липами. На голове шишки, щеки распухли; как ни положишь голову - все жестко, что ни скажешь - все смешно., А тут еще Кудлатик ищет того, кого укусил днем, лижет всех подряд, машет хвостом, угодничает. В конце концов Гедрюс увел его, привязал во дворе и, возвращаясь, увидел, что в лесу мигает огонек.

- Вылезайте! - сказал он друзьям. - Кажется, кто-то неподалеку костер развел.

- А я знаю кто, - опасливо зашептала Расяле. - Это Микасовы разбойники. Они хотят на нас напасть.

- Давай первыми на них нападем! - предложил Йонас.

- Поползем посмотреть, что они делают!

Вся четверка быстро оделась, вооружилась кто палкой, кто удочкой, а Расяле схватила свои грабельки, и, шикая друг на друга, они поползли к дубу, где мерцал огонек.

Бульбук расстелил два листа мать-и-мачехи бархатной стороной кверху и положил на них очки. Мудрик насыпал на каждое стекло по нескольку кристалликов и залил их прозрачными слезами змеи. Дайнис и Мураш подбрасывали веточки. Сухой можжевельник трещал, словно порох. Все были серьезны и сосредоточены.

- Живилёк, дай свою шапку, - сказал Дилидон.

Гном протянул шапку.

- Я кладу в нее, - сказал командир, - семь ягод можжевельника. Шесть зеленых и одну спелую, черную. Тому, кто ее вытащит, придется пронести очки сквозь пламя, как сказано в книге у Мудрика. Ты держи, Живилёк, а мы будем тащить. Когда скажу, откроем ладони и покажем, кто какую вытащил.

Первым взял ягодку Мудрик.

- Смелее, смелее, - понукал Мудрик остальных. - Вспомните, ради кого наши труды. Он трижды бросался в огонь!

Дайнис тянул жребий напевая: "Тир-ли, тир-ли, тир-лир-лир-ли, тир-ля-ля!" Бульбук осторожно сунул палец и взял ту ягодку, которой коснулся первой. Оюшка попросил Живилька еще раз встряхнуть шапку.

Дилидон подбросил в костер веточек и последним взял ягодку.

- Покажите, - негромко сказал он.

Гномы, сбившись в кучку, разом разжали кулаки. Шесть влажных ладоней блестели в свете костра, и на каждой лежало по зеленой ягодке.

"А где черная?" - чуть не спросили все сразу и поняли, что нет ладони Живилька. Заглядевшись на других, он забыл взять последнюю ягодку.

- Так вот где черная! - сказал он, порывшись в шапке.

Гномы смутились. Ни одному не пришло в голову, что роковая ягодка может достаться самому маленькому и любимому. Ведь он, чего доброго, даже не дотащит очки. Что делать? Придется заново кидать жребий.

Но пока они раздумывали, Живилёк покрепче нахлобучил шапчонку, схватил очки за дужки и, спотыкаясь, кинулся в огонь. Гномы даже крикнуть не успели, как пламя захватило его в свою жгучую горсть и метнуло вверх.

Но это был уже не Живилёк... Гномы увидели, как из пламени выпорхнула крохотная птичка и, опустившись на вершину дуба, звонко запела.

Словно устав от содеянного, огонь ослабел, замигал и начал гаснуть. Гномы не подбрасывали больше веток. Они стояли в оцепенении и слушали.

Оба отряда драчунов были уже недалеко.

- Послушайте! Соловей! - услышал Гедрюс голос Микаса.

- Покажите - где! Сейчас я его! - вполголоса крикнул Джим.

- Не вспугни его, не стреляй!.. - взмолилась Януте. - Я еще никогда не слышала соловья.

Голос у нее был беспомощный и милый - "как заячья капустка", подумал Гедрюс, и он вдруг почувствовал, что никогда не представится лучшего случая помириться с Микасом-Разбойником.

- Давайте бросим эти палки! - громко сказал он и шагнул к дубу, под которым только что мигал огонек.

- Стой! Руки вверх! - скомандовал Джим.

- А ну-ка, отойди, - смело заявила Расяле. - Не ты командир. Где Микас-Разбойник?

- Я тут... - миролюбиво откликнулся Микас. - А что вы так поздно здесь делаете?

- Мы соловья слушаем...

- Соловья? С палками?..

- Посмотрите, мои очки! - вдруг воскликнул Гедрюс. - Как они тут оказались?

- Ага, они самые, - подойдя, подтвердил Микас. - Значит, это стекла блестели в лунном свете, а мы-то думали, что вы костер развели.

Очки были теплые и приятно щекотали переносицу. Взглянув вниз, Гедрюс увидел шестерых крохотных человечков. Запрокинув головы, со слезами на глазах они нетерпеливо ждали - увидит он их или нет.

В этот напряженный миг даже соловей примолк.

- Что с тобой, Гедрюс? - спросила Расяле. - Что ты увидел?

Гедрюс приложил палец к губам:

- Тс!.. Смотрите и вы! Лес полон гномов!

Он сказал это так, что нельзя было ему не поверить. Дети тихо присели, сбились в одну общую кучку и почувствовали себя крохотными дружными человечками, которым ночь открыла свои тайны.

В мягком гнезде из мха сопели спящие шмели, и от запаха меда им снился сладкий красноголовый клевер. Словно заколдованный замок, коротким, но крепким летним сном спал муравейник. Каждый куст, каждая ветка и каждый цветок баюкал какое-нибудь дремлющее существо. Только трещали, не переставая, хмельные кузнечики, и светлячок, взобравшись на самую высокую травинку, все еще размахивал фонариком в поисках своей спящей царевны.

- Как хорошо, что мы встретились!.. - прошептал кто-то.

Может, это сказал Гедрюс, может, Микас, а может, кто-нибудь из гномов. Они сидели очень близко друг к другу, а тут еще соловей залился так торжественно и громко, что даже луна остановила свою небесную ладью и преданно слушала его до самой зари.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Эй, прячьтесь!

ХРОМУША

Хромую индюшку, которая водила по двору одиннадцать косолапых желтоперых утят, Микас-Разбойник и все в доме звали Хромушей. Обнесенный загородкой, плетенной из лозы, мирок пушистого выводка был полон всевозможных тайн, странностей и опасностей.

Вот прямо на край корытца сели два воробья. Один - толстый, взъерошенный, капризный. Сам не ест, только чирикает, разинув клюв, как заведенный, крылышками трясет и ждет, пока другой, куда более щуплый, но бойкий, отковырнет немного каши и сунет ему, лентяю, в клюв. Да ведь это воробьиха-мама кормит своего баловня!..

Хромуше не жалко корма, но ее зло берет: такой здоровяк, а сам есть не умеет! Она коротко, но сердито кулдыкнула на воробьев, те вспорхнули и опустились среди кур.

Прилетела ворона. Серая одежка, черные сапожки, сама нахальная, глаза недобрые. Ворону бранью не возьмешь, так что Хромуша подошла и сердито махнула крылом - а ну-ка, убирайся! Нечего лезть к малышне. Еще цапнет какого-нибудь разиню, и поминай как звали.

- Кар-р-га! Кар-р-га! - каркнула чернявка, перебравшись на крышу сеновала.

Хромуша не ответила. Она не любила вступать в перепалки, ссориться. Видно, потому у нее столько друзей, без которых не уследишь за стаей желторотых утят.

Вот из хлева стрелой вылетела ласточка.

- Гнать! Гнать!.. - крикнула она, пролетая мимо Хромуши.

Индюшка тут же подозвала малышей к себе и огляделась - кто же этот негодяй, кого это надо гнать?

Да это кот Черныш крадется вдоль плетня, кося зелеными глазами на утят! А два несмышленыша не слышали ни ласточкина крика, ни зова Хромуши - увидели лягушку и пристали с расспросами: откуда она взялась, такая холодная да мокрая. Лягушка съежилась в коровьем следу и молчит. Утята щиплют ее в загривок и допытываются:

- Ты знаешь, где вода? Скажи, где вода!

Черныш еще плотней прижимается к траве, еще мягче ступает лапами... В тени плетня он почти невидим, но глазастая ласточка пролетела у самой земли и крикнула снова:

- Вот он! Вот он! Гнать-гнать!

- Ах вот ты где!.. - закулдыкала индюшка и поспешила к коту. Зачем пожаловал? Чего подбираешься? А ну жми отсюда!

Кот сердито дергает хвостом и, не сказав ни слова, степенно удаляется на сеновал - словно там его ждут неотложные дела.

- Ах ты, негодник! - кричит вдогонку индюшка и еще долго не спускает глаз с приоткрытой двери сеновала. Она-то помнит, как Черныш притащил с луга молодую куропатку. Ох, шельмец! Как он ластится к хозяевам, какой добренький, особенно когда голоден... Притвора!

Хромуша и ее многочисленное семейство прекрасно уживаются с голубями, с курами. Правда, эти трещотки, бывает, набьют зоб чужой кашей да еще кудахчут, толчась вокруг индюшки.

- Ах, Хромуша, Хро-му-ша... Не твои это дети, не твои-и. Вот вырастут - уви-идишь...

"Как это не мои? - рассуждает индюшка, ласково укрывая крыльями своих писклявых непосед. - Как это - не мои?! Я их высидела, я их выращу, летать научу... Ах вы, несмышленыши мои желторотые, писклята вы мои..."

Год назад, когда Хромуша еще не хромала, а Микаса никто не обзывал Разбойником, в том же дворе разгуливала пестрая стая индюшат. У всех уже пробивались рябые перышки, с каждым днем росли и крепли крылья. Но, оказывается, чтобы летать, крыльев недостаточно. Нужно еще и очень хотеть, больше, чем поесть посытнее да подремать на солнцепеке, где ветерок не задувает,

Микасова отца соседи частенько величали Мастером, потому что он умел возводить избы - от фундамента до самой трубы. Но летать он не умел и пользовался лестницей. И эта лестница, к великой радости индюшат, долго стояла прислоненной к крыше сеновала.

Поначалу индюшатам удавалось вскочить на первую перекладину, а через недельку-другую самые смелые из них взлетали на пятую, а то и на шестую! Здесь они устраивались на ночь, и выше всех - гляди-ка - непременно торчала индюшка, которую впоследствии стали звать Хромушей. В то время ее, пожалуй, следовало называть Летуньей или Чемпионкой...

Когда лестницу увезли на новую стройку, индюшка не успокоилась, а стала искать, на что бы ей теперь взлететь. Больше всего манили ее три сосны, что протянули свои ветви выше избы. На одной сосне темнело удобное гнездо аистов. Аисты казались индюшке важными, но мирными и вежливыми птицами.

"Вот бы взлететь на тот золотистый извилистый сук!.." Индюшка бы нашла о чем потолковать с аистихой, похвалила бы ее тонконогих близнецов... Они такие воспитанные, не дерутся между собой - спокойные и разумные, словно взрослые. Индюшка, пожалуй, рискнула бы даже пригласить семейство аистов к себе в гости. Когда Микас накрошит в корытце травки-лапчатки, да еще перемешает с отрубями - просто объедение!

Летунья упражнялась каждый день, удивляя своими подвигами всех птиц и людей на хуторе. Она уже легко перемахивала через плетень и взлетала даже на поленницу. Тут она чистила перья, осматривалась вокруг и, скажем без утайки, собиралась с духом - вниз-то всегда страшнее, чем вверх...

Аистята уже расправляли крылья, собирались на ржище искать кузнечиков, а золотистые сучья сосны все еще были недосягаемы для индюшки, хотя все остальные высоты на хуторе она одолевала с легкостью.

И вот однажды, не учтя всех возможных трудностей, она взлетела на высокий журавль колодца. Жердь закачалась, заскрипела, и индюшка чуть было не свалилась в черную разинутую пасть колодца. В испуге она крепко вцепилась когтями в гладкую жердь и решила посидеть, успокоиться и тогда уж лететь дальше... Но дул ветерок, журавль раскачивался, индюшка вздрагивала, хлопала крыльями и все не могла оттолкнуться от жерди.

Одной ногой она нащупала цепь, на которой висело ведро, обхватила ее когтями и решила подождать, пока поутихнет злосчастный ветер.

И тут из избы вышел Микас, которого послали за водой. Он был весел и бодр: сегодня был день его рождения, о котором он и позабыл. Утром мама разбудила его, расцеловала и, замесив сладкий пирог, велела позвать в гости Расяле с Гедрюсом.

Папа уже ушел на работу, но Микас чувствовал, что и он принес какой-нибудь подарок. Поскорей бы спекся пирог, поскорей бы настал вечер!

От избытка чувств или потому, что солнце било в глаза, Микас надел ведро на голову. Холодные капли потекли за шиворот, он поежился и сбросил ведро наземь. Перепуганная звоном, индюшка захлопала крыльями, Микас поднял голову и удивился: огромная незнакомая птица сидит на журавле! Наверно, орел! Надо бежать домой и сказать маме! И вдруг Микас понял - да это же отчаянная индюшка...

- Кыш! - крикнул он. - Еще колодец засоришь своими перьями.

Индюшка не послушалась, и Микас, набрав камней, принялся швырять в нее. Пустил один - мимо, пустил второй, третий...

Мама увидела из окна и крикнула:

- Ты что делаешь?! Что ты делаешь?!

Пока она вытерла руки от сладкого теста, пока выбежала во двор, было уже поздно. Индюшка с подбитой ногой шлепнулась в огород, между грядок.

- Что она тебе сделала, разбойник! Вот тебе бы кто-нибудь камнем... - бранилась мама и тут же, ласково уговаривая, попыталась поймать индюшку. Бедная птица металась среди качанов капусты, помогая себе крыльями, а Микас не смел подойти ближе, чтобы помочь маме. Часто-часто моргая, он добрел до березовой рощицы, сел под деревом и горько заплакал. Жалко было обиженную птицу, испорченный праздник, даже вкусно пахнущий пирог больше не манил его.

За что он обидел ни в чем не повинную птицу?.. Просто надоели ему вечно голодные индюки, которые бродят по двору и болбочут.

Когда, успокоившись, Микас пришел домой, у сеновала уже стояли Гедрюс в новой ковбойке, Расяле с голубой лентой в волосах и мама с папой. Мама держала индюшку, а папа привязывал ей к ноге лучинку. Увидев Микаса, все замолчали, только Расяле не выдержала и сказала:

- Уж такой бессердечный... Уж такой разбойник... Самого страшного разбойника страшнее!

- Я только спугнуть хотел... - негромко отозвался Микас. Он словно просил, чтоб его отругали, чтоб папа что-нибудь сказал, даже ремнем вытянул!.. Микас получил бы по заслугам, и все бы образовалось.

Но отец даже не взглянул на него. Кончил перевязку и сказал маме:

- Отпусти ее, посмотрим...

А детям:

- Отойдите в сторонку, не пугайте ее.

Индюшка, ковыляя, скрылась за сеновалом. Мастер, не проронив больше ни слова, ушел в избу, мама - в хлев, а Расяле снова повторила:

- Разбойник! Пошли, Гедрюс, домой, раз он такой...

- Подождите, - просил Микас. - Мама пирог испечет.

- Пирог!.. - отозвался Гедрюс. - Радуйся, что по шее не схлопотал.

- Я знаю... Да я и не хочу. Но вам-то уж наверно дадут! Гедрюс поколебался немножко, пошарил в кармане, потом вытащил пистонный пугач и сказал:

- На, Это тебе на день рождения...

- Будешь настоящим разбойником! - не отставала Расяле. - Бедной индюшке ножку подбил.

Всю зиму Хромуша провела в заточении в хлеву вместе с курами, которые до смерти надоели ей своими постоянными жалобами:

- Ох-ох-ох-ох... Снесу-снесу, вот-вот снесу!.. - квохтала одна.

Другая отвечала:

- Снесешь - куда понесешь? Снесешь - куда понесешь?

Дождавшись весны, Хромуша приглядела в куче хвороста укромное местечко и снесла несколько больших веснушчатых яиц. Она никому не хвасталась, в кучу хвороста зря не лазила, но какой-то негодник все равно нашел гнездо и украл ее сокровища. Осталось одно-единственное яйцо, да и то не самое красивое. Печальная Хромуша снесла рядышком еще одно - последнее, и села высиживать. Думает - вылупится парочка индюшат, пойдут новые заботы, новые радости...

Да где уж там... Пришел Микас рубить хворост, увидел Хромушу и тут же маме сказал. Та решила, что там сидеть неудобно - и дождик добирается, и коты вокруг бродят... Устроила на сеновале уютное гнездо, положила в него голубые яйца и, ласково уговаривая, усадила на них индюшку.

- Сиди, Хромуша, высиживай...

Индюшке не очень-то нравилось, что люди вмешиваются в ее личную жизнь, но... рядом с новым гнездом были тарелочка с зерном и мисочка с водой - лучше ведь не найдешь...

Четыре недели Хромуша грела своим телом яйца и ждала рябеньких индюшат, а вылупились нежные пушистые утята. Индюшка заботилась о них как умела - только бы были сыты, в тепле, только бы не хворали да не пропали. Летать она давно не помышляла, только старалась своей увечной ногой нечаянно не наступить кому-нибудь из пискунов на лапку.

Баловни-утята росли и с каждым днем все меньше слушались. Увидят лужицу, заберутся в нее и бултыхаются, глупыши. Ни травы там не найдешь, ни приличного жука - одна грязища. Лучше бы в песке возились, как куры. Хромуша хоть знала бы, что никто не утонет. А то приковыляют из какой-нибудь лужи - грязные, озябшие, с мокрыми брюшками, - а ты их, озорников, согревай да суши...

Однажды после страшной грозы и невиданного ливня, когда двор превратился в сплошное озеро и все приличные птицы попрятались под крышу, беспокойное индюшкино потомство ушло без спросу: перебрались вперевалочку через двор, пролезли через дыру в плетне и гуськом побрели куда-то в дальнюю даль.

Хромуша думала - они во дворе поплещутся - и не поспешила за ними. Вышла посмотреть - нету. Прислушалась - где-то на опушке леса слышен писк! Бросилась бегом за ними, застряла в дыре, выдрала несколько перьев, даже увечная нога заныла... Прихрамывая, помогая себе крыльями, взбежала она на пригорок и, переведя дух, крикнула:

- Несмыш!.. Смерти себе ищ...

Но утята, не оборачиваясь, спешили туда, где гремел и упоительно пахнул аиром набухший после ливня ручей. Добрались до берега, даже не огляделись, как удобней подойти - продрались через вереск, через кусты и - бултых - прямо в стремнину. Звонкий поток подхватил их и, покачивая, понес к заросшей тростником заводи.

- Утонете! Ковыляшки несчастные! - не своим голосом завопила Хромуша и кинулась им на помощь.

От быстрой ледяной воды у нее даже дух захватило. Утята весело плескались в заводи, среди мясистых листьев аира, а индюшка даже окликнуть их не сумела. Забила лапами, чтоб подгрести к ним, но ручей как будто с ума сошел - хохоча и крутя у каждого камня, он уносил ее все дальше, в черный лес.

Закоченевшие ноги задевали то за утонувшую корягу, то за скользкий, поросший водорослями камень, но Хромуша не могла удержаться. Поток швырял ее с боку на бок, перья отсырели и тащили на дно. Индюшка подогнула ноги, замерла и пустилась по течению - будь что будет...

У брода на голубоватом камне с "чертовым следом" стояли гномы. С ивняка и кустов ольхи падали тяжелые капли, гномы нахлобучили капюшоны, так что Мудрика, Мураша, Оюшку и Дилидона нелегко было узнать.

Гномы пришли проверить, не унесла ли высокая вода их берестяную лодочку, в которой они намеревались спуститься по ручью до озера, узнать, почему замолкли соловьи, обитающие в прибрежных рощицах? Куда девался Живилёк? Почему, обернувшись птицей, он забыл о своих братьях гномах? Но на том месте, где раньше стояла лодочка, теперь восседала огромная перепуганная лягушка и широко разевала пасть.

Гномы никогда не унывали. Вот и теперь они сразу же стали обсуждать, выдалбливать ли новое судно или отложить экспедицию до весны.

- Глядите, Хромуша плывет! - вдруг крикнул Мураш.

Гномы прекрасно знали прошлогоднюю чемпионку по полетам. Теперь они решили, что в этом году Хромуша, чего доброго, занялась плаванием... Но вскоре все поняли, что птица попала в беду.

- Правей, правей забирай! - крикнул Мудрик. - Правей! Там мелко!

Хромуша послушалась, поцарапала когтями камешки дна и с трудом выкарабкалась на песчаную отмель, которая белела недалеко от берега - оттолкнись посильней, и перемахнешь на сушу. Но индюшка настолько выбилась из сил, что не решалась снова пускаться в плавание.

Оюшка предложил созвать всех гномов.

- Больше голов, быстрей что-нибудь придумаем...

- Больше голов, больше споров! - сказал Дилидон. - Мудрик и один что-нибудь придумает.

- Все я да я!.. - горько откликнулся ученый. В последнее время он корил себя за всю эту историю с очками. "Гедрюс и без очков как-нибудь обошелся бы, зато Живилёк был бы с нами".

"Всё твои рецепты да советы!.." - подлил масла в огонь Бульбук. Мудрик только вздыхал и зарекался не давать больше советов.

Но тут некогда было ни корить себя, не перебирать ошибки прошлого. Надо было спасать мокрую, попавшую в беду птицу.

- Надо с лягушкой потолковать, - вслух рассуждал Мудрик. - Она может бечевку вплавь доставить. Другой конец привязали бы к ивняку...

У них была длинная бечевка, которой они собирались закрепить свое судно. Но лягушка - что с нее возьмешь - сначала принялась бурчать, мол:

- Простудилась я. Хвораю, вся горю...

А потом заявила, что она вообще птиц недолюбливает.

- Все они - бестии. Все аистиной породы - хищники...

Мудрик принялся уверять, что Хромуша в жизни даже червяка не съела, что аист ей - никакая не родня, и что лягушке следовало бы отличать, где друзья, а где враги... Лягушка помолчала-помолчала и, не вытерпев, плюхнулась в воду. Вынырнула около самой индюшки и, противно осклабившись, квакнула:

- И поделом тебе!..

Мураш в сердцах запустил в нее камешком и сказал:

- Что ж, придется самим лезть в воду!..

- Подожди, - остановил его Дилидон. - Попробуем-ка подогнуть к ней ивовую лозу.

- Это мысль! - похвалил его Мудрик. - Обойдемся без веревки!

- Ой-ой-оюшки!.. - заохал парикмахер, увидев, что Дилидон с трудом карабкается на склоненную ветку. - Лоза мокрая, вода мокрая... Не люблю, когда мокро!

Дилидон, Мудрик и Мураш, оседлав ветку, поползли по ней к верхушке, а Оюшка все еще вытирал уже обтертую руками друзей лозу своим носовым платком.

Гномы ползли и ползли - пока ветка под их тяжестью склонилась и окунула верхушку в воду.

- Хватай клювом, хватай! - крикнул индюшке Мудрик.

Хромуша подскочила, отщипнула клювом листочек, но осталась на мели. Гномы продвинулись еще чуточку - "раз-два, раз-два!" - раскачали ветку и снова крикнули:

- Хватай!

Индюшка вытянула шею и на этот раз крепко ухватилась клювом за ветку. В суматохе все забыли договориться, что делать дальше. Хромуша, не выпуская ветки, хлопая крыльями по воде, бросилась к берегу, а гномы не успели соскользнуть на землю. Хромуша подпрыгнула, ветка дернулась, и все четыре гнома, как с трамплина, попадали в воду.

К счастью, все умели плавать. Но вода была не только мокрая, как говорил Оюшка, но и холодная, чтоб ей пусто было!

Если бы Хромуша не была мокрая, хоть выжми, она бы, конечно, согрела гномов под своим крылом, а теперь - куда уж ей. Сипло поблагодарила она гномов, извинилась, что доставила им столько хлопот, и заковыляла к дому.

Долго шла она по берегу ручья и лишь под вечер увидела знакомые сосны и крышу хлева. Но сосны эти были на другой стороне ручья! Ручей был неширокий, курица и то, расхрабрившись, перелетела бы, но усталая и испуганная Хромуша не решилась на это. Вскарабкалась на горбатую иву, нахохлилась и решила дождаться здесь утра.

ОХОТА НА ЛИСИЦ

Утята долго плескались в ручье, лакомились водяной травкой, спорили, кто дольше выдержит, засунув голову в воду, и даже не подумали, что в этой тихой заводи им грозит опасность.

Но случилось именно так.

Едва только один из утят - что был посмелее - отплыл от зарослей аира, как из воды вдруг высунулась темная голова какого-то чудища. Открылась зубастая пасть, и несчастный, даже не пискнув, исчез с поверхности воды. Тихая заводь забурлила, и в мутной воде мелькнула тень зловещей щуки.

Утята поспешно выкарабкались на берег и, не переставая пищать от страха, заковыляли домой. Микас принес им поесть и понял, что эти жадины пищат не только с голоду. Огляделся - а Хромуши-то нет! Пересчитал утят - одного не хватает!

Прибежал в избу, сказал маме, мама - папе, а папа решил, что это проделки кумушки-лисы. Возвращаясь с работы, Мастер видел, как рыжая мелькнула в кустах у самого дома.

- Жалко, у тебя ружья с собой не было, - сказал Микас.

- Ружье - ружьем, а тебя бы ремнем! - ответил отец и ухватил Микаса за ухо. - Говорил же - заделай дыры в плетне. Говорил или нет?

- Я заделал... - захныкал Микас, спасая свое ухо. - Джим калитку не закрыл...

- Теперь береги утят как зеницу ока! - сказала Микасу мама. Наверно, лисенятам таскает, раз уж ей одной Хромуши мало.

- Поросенок плетень подрывает, вот! - вспомнил еще одного виновника Микас. До того ему обидно стало, что хоть беги в хлев и так же больно надери уши этому жирному бездельнику!.. Но тут отворилась дверь и вошли Джим с Януте - они несли полную шляпу подберезовиков и подосиновиков.

Услышав о пакостях, которые натворила лисица, Джим смахнул с ресниц паутинку и закричал так, что даже кот Черныш подскочил:

- Знаю! Мы нашли! Мы знаем, где она живет!

- Мы кучу такую нашли, - подхватила Януте. - А я и говорю: кто тут похоронен, Джим? Такая куча песка!.. А рядом - дырка!..

- Погоди, не тараторь! - прервал ее Джим. - Еще раньше этого я услышал подозрительный запах. Не то лисой, не то медведем пахло! Я и говорю - здесь, говорю, где-то зоопарк недалеко!

- И еще мы перья нашли! - не унималась Януте.

- Перья я нашел, не ты... Смотрим - куча песка.

- А внутри кто-то: "Тяв-тяв!"...

- Еще раз тявкнешь, - дернул ее за косу Джим, - больше со мной по грибы не пойдешь!

- А я и сама могу! Вот! - показала она подосиновик, - вот этот, самый красивый, я увидела. И этот мой. И еще где-то один.

- Положи гриб! Ведь о лисе говорим!..

Джим выхватил у нее из рук подосиновик, и красивая шляпка отломалась. Януте опустила голову - в ее кудряшки набились сосновые иголки - и слезы - кап-кап - прямо на спину Чернышу... Кот, который и так ласково терся у ног Януте, даже замяукал от сочувствия. Всем стало неловко, даже мама с папой не нашли что сказать.

- И все из-за лисицы! - проворчал Микас.

- Если там действительно нора, - рассудительно решил Мастер, то мы разбойницу оттуда выкурим!

Все повеселели и, забыв свои обиды, бросились выполнять указания Мастера. Взяли тряпок, пакли, прихватили лопату, бутылку керосина, Микас и Джим вооружились палками, и отправились к лисьей норе.

Разбойник жалел, что не позвал на охоту Гедрюса и Расяле с Кудлатиком. Пес был бы очень кстати, ведь нюх Джима все-таки не сравнить с собачьим. Джим вел их, вел, петлял среди невысоких елочек и совсем запутался.

- Чтоб тебе пусто было!.. - в сердцах сказал он. - Как сейчас помню - тут был пень с корнями...

- А вот и не тут, - наконец откликнулась Януте.

- А где? Почему не покажешь, раз знаешь...

- А зачем мне показывать, раз ты такой...

- Тогда дяде покажи, не мне!

Мастер молчал. Ему было ясно, что Януте тоже не знает, только так, из мести, дразнит брата.

- Ну?! - разозлившись, потребовал Джим. - Покажешь или нет?

- Если б я всех вела, я бы сразу нашла, - ответила Януте. - Я бы вот туда пошла...

- Эх вы, раззявы! - упрекнул их Микас. - Нашли лисью нору и потеряли. Давайте все зажмуримся и принюхаемся, вдруг кто-нибудь их учует...

Джим закрыл глаза и засопел, а Януте сунула ему под нос высохший гриб-дождевик и нажала на него. Все покатились со смеху, даже вороны, сидевшие на елках, взмыли в воздух. В чаще с фырканьем пронеслись две косули. Нос Джима стал такой бурый, что даже Мастер от души рассмеялся. А смех - лучшее лекарство от невезения.

С новыми силами охотники пустились на поиски норы и вскоре очутились у небольшого пригорка, поросшего кустами можжевельника и елочками. Повыше лежал вывернутый с корнями пень, а рядом - куча желтого песка, выдававшая подземное убежище лисы.

- Опоздали, наверное, - вполголоса сказал отец Микаса, закрыв лопатой выход из норы. - По вечерам они выходят на охоту.

- Чувствуете, какой запах? - отозвался Джим, которому не хотелось откладывать задуманное. - Мне кажется, кумушка дома.

- Тс-сс! - предостерег Мастер. - Оглядитесь вокруг. Должен быть запасной выход, а то и два!

Второй лаз был уже, и, по-видимому, лиса ходила там редко, потому что на песчаном холмике под елочками успели проклюнуться травинки.

Охотники обломали вокруг ветки, чтоб не мешали, расширили оба отверстия, затолкали в нору тряпки, бумагу, бересту, полили все это керосином и подожгли. Мальчики, нагнувшись, дули и махали курточками, загоняя едкий дым в нору.

Под землей кто-то тихонько заскулил, и из одной дымящейся норы полетела земля,

- Ага! Поймал! - обрадовался Мастер.

- А почему она так делает? - спросила Януте, - у нее глаза слезились от дыма.

- Хочет огонь потушить, - объяснил Микас, засовывая поглубже в нору пылающую головешку.

- Бедные лисички... - ласково сказала Януте и подбросила сухого хвороста.

- Если поймаем живьем, надо держать до зимы, - тоном знатока заявил Джим, раздувая костер у другой норы, - Зимой мех лучше.

- Жаль, сеть забыли взять, - ответил ему Мастер. - Да ладно, раскопаем и поглядим, одна здесь кумушка или больше...

- А мы ее перехитрили! - похвасталась Януте. - Бедные лисички... Как хорошо, что мы их нашли, правда?

Микасов папа осторожно раскапывал нору. Почва была рыхлая, один песок, но мешали корни. Из отверстия шел дымок, изредка его перебивал острый лисий запах. Микас с Джимом стояли наготове с палками, - вдруг разбойница бросится бежать!

- Про второй костер не забывайте, - предостерег Мастер. - Пока мы тут копаем, она оттуда - фьють! - и поминай как звали...

Джим подбросил в огонь бумаги и бересты.

- Так и пылает! Здесь ей проходу нет, - сказал он, но тут Януте крикнула, показывая пальцем на папоротники:

- Вот она! Вот! Хватайте! Ловите!

- Где? Где? Будет тебе выдумывать!

Не только Януте, но и Микас увидел, как рыжая длиннохвостая лисица шмыгнула за елочками и метнулась через заросли папоротника в чащу,

- Ишь хитрюга... И как это она прошмыгнула? - огорчился Микас. - Может, еще один выход есть?

- Погодите! - сказал отец. - Смотрите, кто тут...

В яме лежал обсыпанный песком рыжий, не больше кошки, зверек.

- Лисенок! - обрадовался Джим.

- А хвостик-то тонюсенький! Бедняжка...

- Смотрите - еще один! Шевелится!

Мастер дал Микасу подержать мешок, схватил живого лисенка за загривок и вытащил из ямы. Зверек скалил мелкие зубки и громко сопел перепачканным в земле носом. В мешке он затих, а Микас-то думал, что он будет метаться.

Потом они докопались до третьего лисенка - и последнего, Он казался мертвым, но когда Мастер вытащил его, лисенок громко вздохнул и замахал лапками.

- Ну и артист! - сказал Джим. - Может, и первый только притворяется?..

- Нет, тот уже не дышит, - ответила Януте, гладя поникшую головку. Только теперь она по-настоящему пожалела зверьков. И зачем они нашли эту нору? Лисенок задохнулся, а он ведь не виноват в том, что старая лисица убила индюшку и утенка.

- Вот видите, - словно угадав ее мысли, махнул рукой Мастер. А главную-то виновницу мы так и не схватили...

- Она, верно, прибегала посмотреть, - невесело сказал Микас. Он тоже пожалел лисицу: "Не найдет кумушка-лиса своих детишек, не найдет..."

Но вздыхать было некогда. Как бы ни было, охота удалась. Они закопали мертвого лисенка, заровняли нору, потушили головешки и, радуясь добыче, зашагали домой.

- А куда мы их денем? - спросила Януте, которая бежала за Джимом и на ходу гладила грубый дерюжный мешок. - Как мы их вырастим?

Микас предложил поселить их в клетке, где раньше держали кроликов, и подержать, как советовал Джим, хоть до весны,

- А чем ты кормить их будешь? - спросил отец.

- Ворон настреляем! - брякнул Джим первое, что пришло в голову.

Януте засомневалась:

- А из чего ты их настреляешь?

- Из лука! Или силки поставлю.

- Думаешь, им нравится воронятина?

- Не нравится, пускай голодают! - отрезал Джим, которому надоело, что Януте вечно прекословит.

"Если воронятина им не понравится, - подумала Януте, - я открою дверцу и выпущу бедняжек..."

Охотники вернулись домой уже в сумерках. Вытащили из-под поленьев обшарпанную клетку, для крепости кое-где подколотили гвоздиков, окошечко затянули проволокой и, позвав маму, вытряхнули из мешка свою добычу.

Лисята забились в угол и пугливо смотрели на фонарь. К черным носикам прилипли желтые песчинки, глаза все еще слезились от дыма, но скорей всего им просто было грустно и хотелось плакать...

С первыми лучами солнца какая-то ранняя птаха затянула свою "тинь-тилинь-тинь-тилинь" - она будила лесных певцов, чтоб не проспали чудесный свежеумытый, предвещающий погожий день восход.

Продрогшая Хромуша открыла глаза и встряхнулась. Перья за ночь подсохли, но были какие-то слипшиеся, будто не расчесанные. Крылья даже затрещали, когда она попыталась их расправить.

- Ах, ах, - застонала индюшка. - Как там мои сиротки? Скорей бы домой!..

Ручей обмелел и снова ласково журчал, нашептывал что-то камням, камышам и косулям, пришедшим на водопой.

Но вот косули подняли головы и, тревожно поводя ушами, уставились на орешник. Индюшке тоже послышался какой-то треск в кустах. Она вытянула шею и хорошенько пригляделась.

- А... С добрым утром, кумушка! - закулдыкала она, увидав лису. - Давно ли меня поджидаешь?

- Да я только что пришла! - лиса огляделась и подбежала поближе. Она вся вымокла от росы, была голодная и унылая.

- Что это ты вроде не в себе? Куда выбралась спозаранку?

- Ах... - вздохнула лиса. - И не спрашивай!

Легла под деревом и, положив на лапы голову, закрыла глаза.

- Да брось притворяться! - сказала Хромуша. - Меня поймать тебе не удастся. Я еще на ветке посижу...

- Тебе-то хорошо, - снова вздохнула лиса. - Тебе-то что...

- А у тебя какая беда?

- Дом разорили, детей моих дымом потравили. Одного в землю зарыли, а другие теперь неизвестно где... Сунули в мешок и унесли.

- Кто мог это сделать?

- Люди - кто же еще! - и лиса, жалобно подвывая, зарыдала. Сколько раз я говорила: детки, чем бездельничать, вырыли бы лишний ход! Сама я вдовая, вечно в бегах, хвост едва волочу... Скажи на милость, куда мне теперь идти? Как их вызволить?

- Ах, дети, дети... - подхватила индюшка. - Как по-твоему, почему я здесь ночую, будто у меня и дома нету? Своих сорванцов спасала-спасала и сама чуть жизни не решилась...

- Тебе-то хорошо, - снова сказала лиса. - Ты птица домашняя. На всем готовом живешь. Тебя охраняют, а на меня собак науськивают, детей моих душат.

- А зачем человеку пакости делала! - ответила Хромуша.

- Что я ему сделала? - крикнула лиса. - Вот скажи, что я сделала твоему хозяину?

- Не ты, так другая...

- А теперь сделаю! Если детей не отпустит, всех кур у него передушу! И тебе шею сверну...

- Ну-ну-ну, - испугалась Хромуша. - Я же тебе ничего дурного...

- А что мои дети дурного сделали?

- Вот и куснула бы того человека исподтишка! Его кусай, не меня.

- Человека... - зарычала лиса. - Говоришь, как курица. Человек могуч... Только не знает жалости.

- А ты-то знаешь? Мои дети там без присмотра, я домой тороплюсь, а ты тут меня подстерегаешь, убить хочешь.

- Знаешь что, - помолчав, предложила лиса. - Иди, я тебя провожу!

- Знаю я лисьи проводы... За шею да в кусты.

- Не говори глупостей. Я хочу, чтоб люди увидели нас вместе и перестали меня обвинять.

- Ох, и хитра же ты!.. Лучше я еще малость тут посижу. Перья у меня не просохли.

- Хочешь, я тебя через речку переправлю? Садись на спину! Я хорошо плаваю.

- Спасибо... Вчера и я, слава богу, научилась! - похвасталась индюшка.

- Я тебя очень прошу, - не отставала рыжая. - Иди домой и покажись хозяевам. Они ведь думают, что тебя нет в живых. Может, обрадуются и моих детей отпустят.

- Ладно, успеется...

- Вот дуреха! - рассердилась лиса. - Захочу, так я тебя и потом сцапаю.

- Потом - это не сейчас. А я хочу еще раз своих деток увидеть.

- Думаешь, я не хочу?! Если ты так, то сбегаю я к вам во двор и передушу всю эту мелочь! Только ты их и видела!

Хромуша поняла, что лиса не шутит, и, не переставая охать, что ее дети ни в чем не виноваты, стала высматривать место, где бы удобней перебраться через ручей.

Микас с Джимом, склонясь над клеткой, наблюдали за лисятами. Мисочка с молоком, которую они оставили вчера, была опрокинута. Попробовали они хоть капельку или просто разлили? Лисята выглядели бодрее, но по-прежнему жались друг к дружке в дальнем углу.

- Что им молоко... - сказал Джим. - Вчера индюшатины натрескались.

И тут раздался крик Януте:

- Хромуша нашлась! Хромуша!

Заперев дверцу, мальчики бросились с сеновала - неужели правда?

Хромуша ковыляла по другую сторону плетня и от волнения не знала даже, через какую дыру залезть во двор.

Подоив корову, пришла мама Микаса.

- Неслыханное дело! - стала рассказывать она. - Сижу, дою корову и думаю, кого это Буренка испугалась? Поворачиваю голову - лисица! Увидела меня - и шмыг под самым носом у коровы. Хотела схватить камень да крикнуть: "Кыш, окаянная!", а тут смотрю - индюшка... Ковыляет вслед за лисицей... Придется вам отпустить лисят, раз такое на свете творится. Побалуйтесь сегодня, а вечером чтоб выпустили.

- Пожалуйста, мама, - стал просить Микас. - Можно, я буду их растить. Они уже целую мисочку молока вылакали.

- Нет, нет, - покачала головой мама. - Видели бы вы, как они шли, иначе бы заговорили. Не так лисят, как их бедную маму жалко.

- Лиса была кровопийцей и останется! - выпалил Джим. - Сколько она птичек душит!

- Лучше бы Хромуша не приходила... - бормотал Микас. - Охотились, мучались и вот те на...

- Если не мы, так другие - все равно лиса охотникам попадается, - поддержал его Джим.

Януте понимала, что мальчики неправы и лисят надо выпустить. Но ведь лисята такие славные, жалко с ними расставаться. Она тоже стала просить - так ласково, так умильно, что тетя наконец махнула рукой:

- Ладно уж... - Только чур - их голодом не морить.

А лисица забралась под стожары, на которых сушился клевер. Она терпеливо ждала, пока люди, покормив скотину и порадовавшись индюшке, пойдут на сеновал и выпустят лисят. Отсюда, с горки, ей было видно, как счастливая Хромуша хлопочет вокруг своих воспитанников. Глаза у лисицы были, как у ястреба - она видела даже воробья, к которому подкрадывался кот Черныш. Вот он цапнул беднягу и затрусил за хлев - завтракать.

Потом она долго смотрела на кур, которые пролезли через дыру в плетне и добрели до клеверного поля. Они были до того глупые, так неуклюже ловили бабочек, что невольно возникал соблазн вскочить и хоть страху на них нагнать.

Но лисица сдержалась. Она не спускала взгляда с хутора, видела, как люди ходят по двору, и терпеливо ждала от них справедливости.

ЗАВИСТЬ

После того пожара, когда Гедрюс спас Расяле, Микас-Разбойник стал какой-то невезучий. Не то, что раньше, когда приятелей и хвалили, и ругали примерно поровну, и этим равенством они дорожили больше, чем всеми своими сокровищами: увеличительным стеклом, перочинным ножом, фонариком да парочкой кроликов.

Когда Микасу ставили двойку, Гедрюсу было стыдно получать больше тройки. А когда Гедрюс однажды поскользнулся на льду и, больно ударившись, заплакал, Микас тут же шлепнулся на бок и принялся стонать, что ушиб локоть...

А вот с весны, с того дня, когда Гедрюс, очкастый и прославленный, вернулся из больницы, их дружба - словно кукла Расяле - хоть и уцелела, не сгорела при пожаре, но все же отдавала гарью.

В самый клев плотвы, когда Гедрюс таскал домой рыбу сумками, Микас сидел в школе и выправлял свои несчастные двойки.

Кое-как спихнув эту напасть, хватается и Микас за удочки, но за целый день принесет всего две-три рыбешки для Черныша. А тут еще папа сообщает новость: Гедрюс поймал сома! Микас с Джимом приносят из лесу девять подберезовиков да три подосиновика - хорошо бы не червивые! - а Гедрюс наутро всем рассказывает, что нашел двадцать пять боровиков...

- Дуракам счастье, - сказал по этому случаю Джим, но и поговорка не очень-то утешила Микаса.

И вот наконец настал час и Микасу хвастаться! "Приходите-ка, друзья, увидите такое, чего не видели! Ладно, Гедрюс, похвастался своими боровиками да сомом, и будет... Оба с Расяле приходите увидите добычу Микаса-Разбойника! Не один, правда, поймал, а с отцом и братом, но все-таки..."

Да, увидев лисят, Гедрюс остолбенел. Прямо дара речи лишился. Зато Расяле стрекотала без умолку:

- А... а... а почему лисички ничего не говорят? А почему лисенки такие лохматые? Может, лисятам вареников принести? У нас сегодня вареники!

- Они не свиньи, чтоб вареники есть! - отрезал Джим. - Им эту, как ее, дичь подавай!

- Какая там дичь... - вздохнула Януте. - Они даже молока не пьют.

- Проголодаются - попьют... Пускай привыкают... - навалившись грудью на клетку, рассуждал Микас-Разбойник.

- А... а... это правда, что ты свой зуб проглотила? - спросила Расяле у Януте.

- Конечно, - кивнула та. - Кашу ела, проглотила да еще молоком запила.

- Ну и ну! - удивилась Расяле. - Ты же могла умереть. Но ты ведь не умерла, правда?

- Не знаю, - озабоченно сказала Януте. - Еще неизвестно. Мне, говорят, операцию будут делать. Аппендицит.

Расяле почтительно замолкла и несколько раз повторила про себя это загадочное слово: "Аппендицит... аппенцидит..." Потом глубоко вздохнула и снова уставилась на лисят.

А Гедрюс восхищался не только лисятами. Ему все больше и больше нравилась Януте: и рассудительные ее речи, и щербатая улыбка, и манера накручивать на нос непослушную прядку.

- Когда я в больнице лежал, - сочинял Гедрюс, стараясь выдумать что-нибудь особенно интересное, - в нашей палате один от аппенбицита помер. Тоже проглотил... гвозди, что ли. А потом еще что-то...

- Может, молоток? - рассмеялся Джим.

- Думаешь, вру? - обиделся Гедрюс.

- Думаешь, верим?

- Почему?

- Сперва про гномов насочинял, а теперь про гвоздь с плоскогубцами.

- С какими еще плоскогубцами?!

- Да и про сома наверняка выдумал, - добавил Микас,

- У Расяле спроси, если не веришь!

- Поймал, честное слово, поймал, - поклялась Расяле. - Гедрюс даже маме не врет, а я вот гадкая, ужасная, врушка-завирушка.

- Не заливай!.. Это уж ты врешь, что врешь, - прервал ее Микас-Разбойник. - Ты ведь у нас паинька...

- Ах, вот как! - рассердилась Расяле. - Если ты такой задавака, я с тобой не вожусь.

- Водись, водись, - в шутку уговаривал ее Джим. - И соври нам еще что-нибудь. Как там гномы поживают? Понравились им вареники или нет?

- Они вареников не едят, - серьезно ответила Расяле. - Они только орехи, ягоды да всякие зернышки...

- Опять за свое! - махнул рукой Джим. - Сказки. Бабушке своей расскажи.

- А вот и не сказки!

- А где же ваши гномы? Привели бы да показали...

- А когда мы драться собрались, и Гедрюс свои очки нашел, тогда-то ведь все видели! Ты тоже говорил, что видишь!..

- Ну зачем ты им объясняешь... - вмешался Гедрюс. - Все равно ведь не верят.

- Ни черта мы не видели - нет никаких гномов! - отрезал Джим.

- Мы врали, что видим, - добавил Микас. - Мы нарочно.

- И не увидите никогда! - рассердилась Расяле. - Потому что вы ругаетесь и еще зверюшек мучаете! Что вам бедные лисята сделали?! Бедняжки дрожат, есть хотят... Я папе своему скажу. Папа нам даже зайца не разрешил держать.

- Ишь ты! Пигалица!.. Что ж ты не дрожишь, Микас? Дрожи. У-бу-бу-бу!..

- А я ничуть не боюсь, - ответил Микас. - Я уже учительнице про лисят сказал. Похвалила меня, говорит, соберем, у кого что есть, и устроим в школе живой уголок. Лукшис ежа своего принесет, Гинтаутас - белку...

- Осенью и я в школу пойду, - похвасталась Януте. - Мне форму сшили и портфель купили.

У Расяле даже дух захватило от зависти. Сколько всяких удовольствий ждет Януте через недельку-другую. И форма, и операция, и портфель... И живой уголок в большой городской школе, наверное, так и кишит разной живностью.

- А я форму не люблю... - вздохнула она. - Я так быстро расту... Только сошьют платье, как я уже не влезаю...

- Ты смотри, больше не толстей, - сказала Януте, - так нельзя! Вот моя мама так мучается с этой толщиной, такую зарядку делает, что мне просто жалко ее.

- Да хватит вам!.. - Джим снова не дал им поговорить. - Уж эти девчоночьи разговоры!.. Руки чешутся за вихры оттаскать!

С этими словами он пребольно дернул Януте за прядку, которую она снова и снова накручивала на нос. Сестра замахнулась, хотела смазать Джима по щеке, но тот молниеносно подставил свою шишковатую макушку, которой привык отбивать мячи. Януте больно ушибла ладонь и в слезах выбежала из сарая.

- Ха-ха-ха! - басом захохотал Джим, - к черту девчонок! Я предлагаю идти и добыть дичь для лисят!

- Ворон будем стрелять! - объяснил Микас Расяле и Гедрюсу.

- О воронах потом подумаем. А сейчас им живого голубя изловим.

Но Гедрюс, видно, не собирался помогать им в этом.

- Подожди меня тут, - шепнул он сестричке и убежал искать обиженную Януте.

Та стояла за сеновалом, прижавшись лбом к стволу березы, и, шмыгая носом, скребла ногтем бересту.

- Из бересты можно манок сделать, - сказал ей Гедрюс. - Хочешь, научу?

Януте покачала головой.

- Когда-нибудь я покажу тебе волшебный колодец. Скажешь что-нибудь, а он отвечает.

- Как отвечает? - удивилась Януте.

- Он страшно глубокий! Скажешь: "Януте!", ждешь, ждешь, а он возьмет и ответит: "Януте!"

- Да это эхо!..

- Эхо, конечно, но другой колодец такое длинное слово не выговорит, а этот - сама услышишь...

- И ты, правда, говорил... мое имя?

- Много раз говорил, - смутившись, признался Гедрюс.

- А что ты еще говорил?

- Еще говорил... Только не знаю, говорить или нет...

- Ну, говори, не бойся.

- Говорил: "Януте! Ку-ку!"

- А еще?

- Потом говорил: "Ты мне нра..."

- Что - "нра"?

- "...вишь..."

- Что - "вишь"?

- "...нра-вишь-ся".

- А вот и врешь!

- Правда-правда. Приходи - увидишь.

- А колодец что ответил? - допытывается Януте.

- Колодец-то? Он ответил: "И ты мне нра..."

- Вот врун.

Гедрюс не посмел спросить, кто же врун - он или колодец. Он уже и так стал пунцовый, как помидор, щеки пылали, а уши прямо светились.

- Приходи, увидишь, - повторил он. - Только без Микаса и Джима, ладно?

- А гномов покажешь?

- Покажу. Только не знаю, смогу ли я их быстро найти. Бывает, пойду по грибы и крикну в лесу: "Дилидон, Дилидон!.." - он вдруг и показывается. На пне или на ветке дерева, а то где-нибудь за грибом сидит.

- А что еще в колодец говоришь?

- Говорю: "Януте! Ты..."

- Ну?

- "...очень-очень..."

- Ну?!

- "...хорошая девочка",

- Подожди, - просияла Януте, - я тоже что-нибудь в колодец скажу.

И они побежали к ребятам.

Голуби на этом хуторе были не в почете. Мастер обзывал их побирушками, а подчас и того хуже - паразитами. Ворон Мастер уважал больше. Мол, они и без подачек умеют себя прокормить, А голуби только и заглядывают в кормушки к курам и уткам. Кормишь тех, голуби тут как тут, а пользы от них ни на грош. Хоть бы пели красиво, как другие птицы, а то сядут на подоконник и воркуют, как черт, которого перинами придавили: "Кор-р-ми нас, кор-р-ми, ску-пер-р-дяй..."

"Если мы парочку голубей скормим лисятам, - подумал Микас, - папа ругаться не станет!"

Он взял отцовский ящик с гвоздями, гвозди вытряс в старое ведро, ящик поставил во дворе днищем кверху, подпер палочкой, привязал к ней бельевую веревку, и ловушка готова... Накрошил под ящиком хлеба и поджидай голубей!

Гедрюс и Януте нашли охотников на сеновале - те глядели в щелочку и держали конец веревки.

- А если ящик голубю на голову упадет? - забеспокоилась Расяле.

- Значит, так ему и надо! - ответил Джим.

- А если двух или трех поймаем, дадите мне одного? - Расяле пихнула Микаса в бок. - Ну! Отвечай!

- А зачем он тебе? - спросил Разбойник.

- Я... Я гномикам покажу.

- Знаешь, что ты им скажи, этим своим гномикам, - стараясь говорить басом, отозвался Джим. - Скажи: Джим, двоюродный брат Микаса, жаждет поближе с вами познакомиться. А если вы за неделю не покажетесь, то за вранье Джим обещал перед отъездом со мной такую шутку сыграть!.. Так и скажи!

- Какую шутку? - удивилась Расяле.

- Там видно будет. Уж мы с Микасом что-нибудь придумаем...

- Придумаем! - пообещал Микас. - Слышал, Гедрюс? И ты своим гномам передай.

Гедрюс продолжал думать о Януте и колодце, он даже не понял толком, о чем речь.

- Воробей прилетел, воробей! - сообщил Микас, глядя в щелку.

- Прилетел воробей, прилетит и голубь! - решила Януте, отыскав и для себя щелочку.

- Куры идут, пропади они пропадом, - выругался Джим, держа веревку. - Эй, Дженни, почеши у меня вон там... Какой-то гном кусается.

- Наш Джим совсем поросенком стал, - вздохнула Януте. - Ночью хрюкает, а днем его чеши...

- Внимание! - предостерег Микас.

На ящик опустился голубь. Спрыгнул наземь. Залез под ящик. Клюнул...

Джим потянул за веревку. Есть!

Все бросились к ловушке. И тут они увидели воробья, который пытался спастись, но не успел, и ящик всей тяжестью придавил ему крыло.

С криком "воробышка мне, воробышка мне" Расяле осторожно освободила птичку и, взяв в ладони, стала успокаивать и ласково уговаривать ее. Джим, приказав всем глядеть в оба, приподнял ящик и достал голубя - сизого, в белых крапинках.

- Во какой! - похвастал он, почему-то перевернув голубя так, что все увидели его удивительно розовые лапки.

- Налопался... - Микас пощупал зоб голубя. - Вот паразит! Курица хоть яйца несет, петух кукарекает...

- Зато какой красавец! - заступилась за птицу Януте. - Не сравнить с курицей.

- У нас в городе эти красавцы все карнизы запачкали, - сказал Джим, рассматривая маленькую точеную головку птицы.

- Сейчас мы тебе покажем "кор-р-ми, кор-р-рми..." - погрозил Микас и потряс голубя за клюв. - Будешь знать, как побираться!

- Так он ведь не побирается, - возразила Расяле. Она все возилось с воробышком. - Голубь - это птица мира...

Она в последний раз прижала воробья к щеке, поцеловала и отпустила.

- Кхм... мира... А дерутся они как? - вспомнил Гедрюс. - У этого тоже макушка общипана.

Тремя голосами против двух (мальчики против девочек) было решено отдать голубя лисятам. Все - даже Расяле с Януте - помчались на сеновал и столпились у клетки.

- У кого слабые нервы, можете не смотреть, - объявил Джим. Любителям гномов и воробьев советую удалиться.

Но уйти не захотел никто.

- Открывай! - скомандовал Джим Разбойнику. Микас вытащил щепочку, приоткрыл дверцу, а Джим мигом затолкал голубя в клетку.

- Не заслоняйте, ребята! - попросил Гедрюс. - Давайте издали смотреть!

Но Джим с Микасом и не думали отходить от дверцы. Только когда Джим пошел за прутиком, чтоб подтолкнуть голубя, Гедрюс увидел, что лисята по-прежнему лежат в глубине. Один ощерился, встопорщил шерсть и рычит, а другого не видно - голубь заслоняет,

- Трус! - обругал голубя Разбойник. - Ну, чего топчешься... Шагай дальше!..

- Что они там делают? Я ничего не вижу! - жаловалась Расяле.

- Эй, Джим, еще не нанюхался? Отодвинь свой нос! - Януте знала, как разговаривать с братом. Джим сразу повиновался, только проворчал:

- Вот растяпа!

- Давайте отойдем, - сказал Микас. - Может, лисята нас боятся.

- Ничего не выйдет, - объяснил Гедрюс. - Лисица сперва свернет птице шею, потом ее зароет да еще, может, и ощиплет - и только тогда лисятам несет...

- Что же будем делать, ребята? - пригорюнился Разбойник.

- Свернем шею, а Дженни с Расяле пускай ощиплют! - сказал Джим.

- Тебя бы ощипать! - возмутилась Расяле. - Пошли домой, Гедрюс. Я-то щипать не буду.

- Ну и отваливайте! Обойдемся без вас, - разозлился Микас, мгновенно забыв про дружбу.

- Сделаем лук и постреляем. Проголодаются лисята, и сами ощиплют, - поддержал его Джим, не обращая больше внимания на Расяле и Гедрюса.

Они решили подержать голубя в клетке до утра - авось ночью, лисята станут смелее...

- Пойдем, Гедрюс, - повторила Расяле. - Поймали зверюшек и мучают. Да еще задаются.

- Попробуйте и вы поймать! - откликнулся Микас.

- Кишка тонка! - бросил Джим затасканную поговорку.

Зато Януте проводила их до калитки и сказала:

- Не слушайте вы их. Приходите завтра. Мы отдельно поиграем.

Гедрюс закивал и на радостях поддел ногой старую корзину, валявшуюся у плетня. А Расяле сдержалась и не обернулась - пускай все видят, что она рассердилась не на шутку.

До самой опушки леса они молчали. Если проронит один слово, то другой вроде и не слышит.

"Вот уже кончаются каникулы, - думал Гедрюс, - а приключений нет как нет... Джиму живется вольготно - все лето лодыря гоняет, как настоящий ковбой - ни ругать, ни к работе приставить его некому. И Микасу хорошо с таким бойким языкастым братцем. Сколько всяких историй Разбойник в школе нарасскажет, сколько про своих лисят наплетет!

А когда учительница попросит описать каникулы, Гедрюсу ну просто нечего будет сказать - разве что про сома. (Гедрюс, правда, думал, это - налим, но папа убедил его, что это самый что ни на есть сом...) А в остальном - полол грядки да сгребал сено, помогал маме да помогал папе... Раза два тетушка Алдуте с детьми приезжала - вот и все.

Рассказал бы про гномов - да все равно не поверят. А Микас пожалуйте, мол, все в живой уголок, полюбуйтесь на лисят... И Гедрюс вздохнул, да так, что Расяле удивленно спросила:

- Что с тобой? Ты что вздыхаешь?

- Ничего. Просто так... Не знаешь, Расяле, где сейчас наши гномы?

- В лесу трудятся. Я тут подосиновик нашла - красный-красный, наверно, только покрасили.

- Давненько они нам не показываются... - снова вздохнул Гедрюс.

- Может, потому, что мы нехорошие? Я такая злая стала, ну просто злюка! Даже зло берет...

- А почему?

- А потому! Ничего мне не покупают! Ни формы, ни пор-р-феля...

- А ты бы гномов разыскала. Тебе же грустно будет дома сидеть, когда я в школу пойду.

- Может, и я уже с ними играть не буду...

- А с кем ты будешь играть?

- Не знаю... Может, заболею... Хорошо бы опять в больницу!..

Они вспомнили про доктора Альсейку, потом про дедушку поговорили, как давным-давно не разговаривали, и им стало веселей.

На тропинке, которая извивалась по берегу озера, Расяле вдруг прислушалась.

- Дятел! - сказал Гедрюс.

- Послушай! - шепнула Расяле. - Гномы поют!.. Слышишь?

Стук да стук! То дятел лихо

Все стучит то там, то тут.

А дятлята и дятлиха

Червяка на завтрак ждут.

- Теперь и я слышу... - сказал Гедрюс, хотя слышать никак не мог, потому что в голове у него ворочалась только одна мысль: "Надо бы хоть парочку гномов поймать и запереть в какой-нибудь коробке. Вот это будет добыча! хотите полюбоваться - вот вам мои очки. Не каждому буду показывать, разумеется... Джим пускай своими лисятами любуется. А вот Януте..."

- Они, наверно, подосиновики красят! - обрадовалась Расяле. Давай завтра сюда с корзиной придем, ладно?

Но Гедрюс ничего не слышал. Даже под ноги не смотрел и больно ушиб палец. Все думал про гномов, и наконец, придумал: проще всего поймать их сачком, который привезла Януте, чтоб ловить бабочек. Завтра же он сходит к ней и попросит на денек-другой...

КАК СКОРЕЕ ВЫРАСТИ

Расяле смотрела на дымящуюся кашу со шкварками и, засунув ложку в рот, раздумывала.

- Почему ты не ешь, Расяле? - спросила мама.

Та вздохнула и стукнула ложкой по столу:

- И я пойду в школу, вот!

- Когда? Зачем? - не понял папа.

- В школу!.. Читать буду, писать. Гедрюс пойдет, и я с ним.

- Ты еще маленькая, Расяле. Еще годик побегай на воле, поиграй.

- А с кем? Гедрюс уходит, все уходят... И Януте вот тоже в школу пойдет. Говорила, и пор-р-фель у нее есть, и форма.

Она хотела что-то добавить, но почувствовала: еще одно слово скажет и расплачется.

- Януте же старше тебя. У нее уже и зуб выпал.

- А я зато толще! - воскликнула Расяле и разревелась,

- Толще, но глупее, - сердито сказал папа. Он не любил слез, особенно за столом.

Расяле прикусила губу, слезла со стула и выбежала во двор. Огляделась сквозь слезы: кому бы пожаловаться. Увидела Кудлатика, который вылез из конуры, потянулся и завилял хвостом. Без слов, но всеми доступными собаке способами он ластился к Расяле и уверял ее: кто-кто, а я тебе верный друг, всегда готов утешить и развеселить.

Пока они беседовали, пришла мама и принесла Кудлатику остывшую кашу.

- Если не будешь есть, никогда не вырастешь! - сказала она Расяле. - Сходи, вымой ноги, и спать. Завтра все обсудим.

Расяле легла, но еще долго вздыхала и дергала свой зуб. Зря, конечно, отказалась она от каши: теперь ужасно хотелось чего-нибудь пожевать, а проголодавшись, Расяле всегда чувствовала себя какой-то маленькой.

"С завтрашнего утра, - решила она, - буду есть все, что дадут, и еще немножко. Возьму сушеный сыр и буду его грызть, чтобы зубы побыстрей выпали".

И вдруг она толкнула языком, а он - пырсть! - и выскочил, словно орех из кожурки. "Проглотить или выплюнуть? - задумалась Расяле. В больницу или в школу? Эх, лучше в школу! Там и Микас с Гедрюсом, там живой уголок... Интересно, что сейчас поделывают лисята?"

Расяле открывает одну белую дверь, открывает вторую... Слышно, как Гедрюс за стеной отвечает урок. За железной решетчатой дверью грустно беседуют птицы, вздыхают и скулят пойманные зверьки. К счастью, решетчатая дверь не заперта. Едва Расяле вошла, как со всех сторон из клеток и ящиков завизжали, запищали, засвиристели и истошными голосами закричали звери и птицы. В огромной бутыли из зеленого стекла извивался узорчатый уж, он все старался вытолкнуть своей крохотной головкой большую пробку. На деревянной клетке с тощими лисятами сидела привязанная за ногу сова. Она открыла глазищи и крикнула:

- Спаси нас, Расяле!

Расяле вздрогнула и приложила палец к губам. Птица замолчала и подмигнула ей.

С надеждой глядя на девочку, замолкли попугаи и канарейки. Смахнув слезинки, высунулись из своих домиков черепахи. Из-за решетки с любопытством уставился на нее хорек, а белка прыгнула в свое колесо и начала бешено крутить его, искоса посматривая на Расяле - что она скажет, увидев все это?

А Расяле тут же распахнула окно и стала открывать клетки и ящики. Она отодвигала засовы, отворяла дверцы и шепотом говорила:

- Бегите, бегите, бегите!

Черепах она побросала в подол, как булочки, прихватила по дороге ежа (тот пропыхтел: "Прошу прощения!", потому что Расяле больно об него укололась), отнесла к окну и, перевесившись через подоконник, опустила их в обломанные георгины школьного цветника.

Прозвенел звонок на перемену, а ей еще осталось отвязать сову и выпустить из бутылки ужа. Пробку Расяле вытащила быстро, но никак не могла распутать узел бечевки. Впилась зубами, и тут - пырсть! выскочил и второй передний зуб!..

"Теперь-то я уж точно пойду в школу! - подумала она, - если только не узнают, кто выпустил бедных зверьков!"

За дверью зашумели дети. Надо спрятаться! В углу комнаты висела какая-то одежка. Расяле бросилась туда.

И ахнула: под одежкой оказалась птица - огромная, даже больше Расяле. На ноге у птицы - цепь, на голову ей наброшена рваная шинель. Если б птица не была такая большая, Расяле подумала бы, что это Микасова Хромуша. Нет, птица не только больше, не только пестрее, но и умнее. Она спрятала Расяле под крыло и клювом поправила шинель. Прижавшись к теплым перьям, Расяле слышала, как спокойно стучит птичье сердце: "Си-ди, си-ди..." В открытое окно донесся запах хлеба и колбасы - в школе началась большая перемена. Потом, наскоро перекусив, все придут сюда, чтобы скормить зверькам крошки и корки. Надо спешить, надо освободить большую птицу!

Цепь на ноге птицы была заперта на замочек - точь-в-точь такой, каким отец Расяле запирал велосипед. Повернешь четыре колесика с буквами, чтобы вышло слово, которое не знают другие, например, "Роза", как в замочке отца - и он откроется.

"Ага... - догадалась Расяле. - Это Гедрюс принес замочек!" И она торопливо завертела колесики. Расяле знала вторую букву - "О" - и поставила ее. Потом вспомнила, что первая буква такая же, как и в ее имени, и отыскала "Р". Расяле знала еще несколько букв, но ни одна из них не подходила.

"Фу"! - Расяле выбралась из-под крыла птицы - ей стало жарко. Ни спросить, ни подумать некогда. "РО-ЗА". Как же пишется "ЗА"?

Вот-вот прибегут со своими корками семиклассники, восьмиклассники. Увидев, что она натворила, они поднимут шум и выгонят Расяле из школы - навсегда.

"ЗА"... Она тщетно крутила два последние колесика. Замочек не открывался. Может, еще какая-нибудь буква из ее имени подойдет? "Ра-ся-ле"... Она попыталась разбить свое имя на буквы. "РА-СЯ-ЛЕ"... "РО-ЗА"... "ЗА" и "РА" - похоже!

И тут она вспомнила, как пишется "А"!.. Крыша с перекладиной...

- Ребята, сова! - раздался голос за окном. - Наша сова удрала!

Бедняжка сова днем ничего не видела. Вылетев в окно, она села на крышу сарая, во дворе школы.

Услышав крик, дети помчались в живой уголок. Расяле в страхе завертела предпоследнее колесико. На нем было шесть разных букв. Среди них должна быть и "З"!

Замочек щелкнул в тот миг, когда первый восьмиклассник ворвался в комнату и остолбенел, увидев опустевшие клетки. Когда он, уткнув нос в клетку, стал проверять, не сбежал ли его подопечный хорек, а в дверях столпился еще десяток учеников, огромная птица, тряхнув головой, сбросила с себя тряпки, схватила Расяле за рубашонку и, взмахнув крыльями, вылетела в окно.

Добрая птица с трудом несла толстушку Расяле. Когда, хлопая крыльями, она летела над школьным садом, девочке пришлось поджать ноги, чтоб не задеть за вишенки.

На спортплощадке, на школьном участке и на дороге прыгали, кричали и махали руками дети - одни от восторга, другие грозили кулаками и швыряли в птицу камнями. К счастью, никто не попал.

Птица осмотрелась, где бы опуститься и посадить Расяле, но тут у берега озера из-под елки вылез Джим и прицелился в них из лука. Птица снова захлопала крыльями, взмывая вверх, но стрела опередила ее. Если бы Расяле не перехватила ее на лету, стрела попала бы в сердце доброй птицы.

Рядом с Джимом появился Микас, тоже с луком. Теперь в них летели две стрелы сразу. Расяле схватила одну, схватила другую, и тут тр-рах! - порвалась ее рубашка.

- А-ах! - закричала Расяле, падая прямо в озеро.

Шлепнулась в воду и проснулась...

Было утро. Мама повязывала платок, а отец за стеной что-то втолковывал Гедрюсу.

- Почему ты кричала? Приснилось что-нибудь? - спросила мама, положив ей на лоб прохладную руку, пахнущую парным молоком.

- Я... - Расяле все еще не могла прийти в себя. - Я упала с высоты. Мы так чудесно летели...

- Растешь, значит! - рассмеялась мама. - Когда я была маленькая, тоже часто падала. Поспи еще, Гедрюс идет по грибы, мы - на работу. А ты еще полетай, пока Гедрюс не вернется с грибами.

Но спать Расяле расхотелось. Вспоминая свой сон, она вытянулась на кровати и уперлась ногами в изножье. "Вот дела!.. - удивленно подумала Расяле. - Чтоб побыстрей вырасти, надо ПАДАТЬ, а не зуб расшатывать". Раньше она не дотягивалась до изножья пятками. А теперь - пожалуйста! Еще бы разик-другой упасть, этак и можно в школу. К примеру, голуби, ласточки или воробышки, пока сидят в гнезде, такие беспомощные, крохотные, перья у них реденькие, а только выпадут из гнезда, и не отличишь, птенец это или взрослая птица...

Расяле встала, позавтракала и, никому не сказавшись, отправилась искать какое-нибудь место, откуда она бы могла, зажмурившись, прыгнуть - и не разбиться, конечно.

В то же утро и в тот же ранний час заспанная Януте, Джим с полотенцем через плечо, Микас-Разбойник с пиратской повязкой на глазу, Мастер и мама Микаса стояли в сарае и каждый по-своему объяснял ночное происшествие.

Глаз Микасу пришлось завязать потому, что вчера вечером, выпустив из своего лука первую стрелу, он задрал голову, чтоб посмотреть, когда и куда она упадет, а стрела - бац!.. - на волосок от глаза. И скажите спасибо, что Джим еще не воткнул в наконечник острый гвоздь, как собирался!

Так они и не подстрелили для лисят ни вороны, ни голубя. А наутро мама обнаружила рядом с клеткой утенка - вверх лапками, с закрытыми глазами. Кто же его убил? Неужели старая лиса пробралась на сеновал и мстила за своих детенышей?

- Она не мстила, - объяснял Мастер, - она просто добывала для них пищу.

А голубь, целый и невредимый, высунув голову из клетки, настойчиво требовал свободы...

Ничего не поделаешь: голубя выпустили, а утенка отдали лисятам.

Расяле вспомнила, что позавчера за колхозным коровником рабочие сгрузили ржаную солому, а мама сложила из нее высокую скирду. Гедрюс тоже забрался к ней и помогал уминать. Мужчины на длинных вилах подавали солому, а мама укладывала ее, утаптывала и все повторяла Гедрюсу: "Только не упади, только не упади".

Расяле смотрела снизу и думала: как же они оттуда слезут?! Колхозники, подававшие маме солому, сказали, что такой длинной лестницы во всем колхозе нет, и, пока Мастер ее сколотит, маме с Гедрюсом придется денька два посидеть на скирде...

И впрямь: грузовик уехал, колхозники разошлись, а мама с Гедрюсом так и остались на скирде. Расяле испуганно ждала, что же теперь будет. Но Гедрюс на верхотуре не унывал.

- Хочешь, спрыгну? - спросил он у мамы. - Внизу солома раскидана... Расяле, хочешь?

- Шею свернешь! - строго прикрикнула мама.

А Гедрюс - не поймешь, нарочно или нечаянно, - скользнул вниз. И ничего с ним не случилось. Если и ушибся немного, то ведь не скажет.

Колхозники притащили откуда-то несколько сучковатых жердей, подперли скирду, чтоб ветер не лохматил солому и не опрокинул скирду. Цепляясь за жерди, сползла со скирды и мама. Всем было весело, одна Расяле огорчалась, что ей не дали вместе с Гедрюсом потоптаться на скирде.

Теперь поблизости никого не было, и Расяле, хватаясь за жерди, без труда взобралась наверх. Солому на земле сгребли в кучу, рядом со скирдой была невысокая копна. Лучшего места, чтоб падать, и во сне не сыщешь.

Но когда Расяле взглянула вниз со скирды, от страха у нее ноги подкосились. Она легла ничком и стала прикидывать, так ли обязательно ей надо в школу уже сейчас - не лучше ли годик повременить...

Малость успокоившись, Расяле заметила, как далеко видно со скирды и какая вокруг красота! Вот блестит на солнце озеро. У острова лодка, издали она похожа на головешку. Человек в лодке величиной с гнома, а удочка - с травинку. На той стороне зеленеет, а еще дальше - просто чернеет лес, кое-где в него втиснулись поля и дома. На желтом пшеничном поле, словно птицы перед взлетом, машут крыльями две косилки. Расяле увидела и школу. Половина крыши белая, половина черная, и у этой линии ползает другой гном, похожий на Дайниса. Это Микасов папа мастерит новую крышу. "Он, наверное, частенько падает, - подумала Расяле, - потому и вырос повыше моего папы... А может, взрослые потому такие большие, что они никого не боятся?" Вот в прошлом или позапрошлом году, когда Расяле перестала бояться гусака, она сразу выросла из платьица и кофточки. Даже мама удивилась, как это так получилось...

Она снова взглянула вниз и поискала взглядом, где же копна соломы. Подумала минутку, подбодрила себя, потом села, зажмурилась, подгребла руками поближе к краю скирды и - ух!..

Сердце еще раз екнуло от страха, но Расяле уже была на земле! И тут ногу пронзила боль. С копны, хлопая крыльями, слетела перепуганная курица:

- Ах, чтоб тебя!.. Ах, чтоб тебя!..

Расяле даже заплакать позабыла от удивления - как это она шлепнулась не на солому, а прямо на твердую землю. Захотела встать, но ноги, которые всегда ее слушались, вдруг мучительно закричали: "Нет, нет! Полежи, полежи еще!" Правая щиколотка горела огнем, ее толчками дергала боль. "Что ж теперь будет?.." - испугалась Расяле и наконец заплакала.

Горластая курица невольно сделала доброе дело, потому что тихий плач Расяле дома никто бы не услышал.

- Ах, чтоб тебя! Ах, чтоб тебя! - до тех пор кричала Пеструшка, пока из коровника не вышла мама Микаса - она решила, что показалась лиса или хорек.

Увидев Расяле, она ощупала ее распухшую щиколотку и подумала: "Вывихнула, а то и сломала. Надо побыстрей родителям сообщить и везти бедняжку к доктору!"

ПРЕДАТЕЛЬСТВО

О, как хотелось Хромуше найти для своего семейства безопасный уголок! Пусть тесный, неудобный - только бы подальше от вонючей клетки с лисятами.

Она отвела утят в хлев. Корова, овцы, даже свинья, сочувствуя ей, слова дурного не сказали, а Мастер почему-то взял и выгнал. (Мол, не место им здесь...) Порог курятника для утят высок - упитанные они стали, тяжелы на подъем - не перепрыгнут, а дощечку положить никто не догадается.

В конце концов индюшка завела их прямо в сени. Сколько им места надо-то - прикорнули бы под лестницей... Хоть одну ночь провели бы спокойно. Куда там! Микас схватил метлу и с гиканьем выдворил все семейство.

...Плохо, что домашние животные, живя рядом с человеком, не могут сказать ему даже самого необходимого слова. Хромуше кажется, что она лучше разбирается в людях, чем они, скажем, в индюках. Люди заняты делами и вещами, вечно озабочены, им просто некогда внимательнее приглядеться к своим четвероногим и пернатым друзьям. Гремят ведрами, тарахтят машинами... Где уж тут посмотреть на грустную Хромушу или заглянуть в добрые умные глаза Пеструхи.

Ведь в то утро, когда все осматривали мертвого утенка, Хромуша им так старалась показать, прямо криком кричала, что между нижним венцом бревен и сеном есть промежуток, вроде норы. Там эта разбойница прячется! Пока вы не отпустите лисят, она будет тут шастать по ночам, охотиться на крыс, а для своих деток каждую ночь будет душить по утенку...

Жди, поймут они тебя! Заколотили досками да заткнули все щели, подперли дверь сарая, ушли в избу и спят. Не слышат, как она всю ночь мается с лисой:

- Лучше уж меня, меня, хромоножку, убивай!.. - умоляет индюшка.

- Повремени, настанет и твой черед!

- Не лезь, глаз выклюю! Кричать буду!..

Индюшка и кричала, но хозяева не услышали ее. Пыталась укрыть утят крыльями, но те подросли - все не уместились.

Лисята скулили, грызли и царапали когтями дверцу клетки - рвались к матери. Старая лиса, подпрыгивая, старалась хоть лизнуть их через проволочную сетку, но клетка стояла высоко да еще со всех сторон ее завалили дровами. Это Джим придумал повыше ее пристроить, чтоб удобнее было, стоя, смотреть на лисят.

- Видишь... - сказала лиса Хромуше. - Какие тут разговоры о жалости, когда мои дети в неволе голодают, а ты своих питомцев ни обнять, ни сосчитать не умеешь.

- Как это не умею? Было одиннадцать, а теперь только девять.

- Восемь! - тявкнула лиса, схватила девятого утенка и нырнула в свое убежище.

Потом она показалась снова. Мертвого утенка, как и прошлой ночью, лиса положила рядом с дровами, чтоб и слепому было ясно, кто и почему его убил.

С вечера, запирая дверь, Микас с Джимом нечаянно закрыли вместе с утятами и лисицей в сарае кота Черныша. Умаявшись за день, тот решил подремать на сене, а ночью поохотиться на крыс. Их тут расплодилось столько, и так они обнаглели, что однажды ночью укусили свинью за ухо.

Но какой тут отдых и какая охота, когда внизу шныряет лиса, скулят лисята и дурным голосом кричит Хромуша, дирижируя крыльями хором своего семейства. Спать, и то не дадут!

Промаявшись в полудреме всю ночь, на рассвете Черныш потянулся, умыл мордочку и спустился с сена, чтоб осмотреться. И сразу же обнаружил несчастного утенка. Испугавшись, как бы люди ему и этот грех не приписали, решил уносить отсюда ноги, да поскорее, да подальше - но все известные ему щели были заколочены. Что же делать?

Был соблазн позавтракать этим, задушенным лисой, утенком, снова забраться на сено и выспаться, пока не откроется какая-нибудь дверь. Но Черныш подошел, понюхал, лизнул каплю крови и сказал себе: "Нет!" Лучше он посидит рядом, как свидетель преступления, и постережет жертву лисы, чтоб крысы не утащили. Хозяева, он слышал, уже встали - пускай придут, увидят, что у Черныша совесть чиста, и отыщут настоящего виновника.

А на деле все вышло наоборот.

- Ах ты, зверюга! Душегуб! - даже не оглядевшись как следует, завопил хозяин и запустил в Черныша своей просмоленной фуражкой.

Кот юркнул в нору, где отсиживалась лиса, но и тут покоя не было. В глубине скалила острые зубы хозяйка, а у входа Мастер ворошил палкой и кричал: "Убью, утоплю!" Потом объявил всем, что не лиса виновата, не хорек, а Черныш, собственный кот! Так и сказал:

- Ловите Черныша. В мешок зверюгу! А потом - прямо в торфяное болото!

А Хромуша просто с ума сходила оттого, что не могла выговорить: "Ошибаетесь, люди! Кот тут ни при чем. Сами вы виноваты, сами!"

И снова - куда девать мертвого утенка? Этому негодяю, то есть коту, ведь не оставишь - сожрал одного, и от другого не откажется. Увидев, что лисята уже одолели вчерашнюю жертву, бросили им и этого...

Все получилось точно так, как хотела лиса.

Хромуша уныло ковыляла по двору, с горя не различая, где зерно, а где камешек. Даже куры у нее спрашивали:

- Что с тобой, дорогая? Почему клюв повесила?

- Эх... - кулдыкнула индюшка, зная, что они все равно не помогут.

Хромуша надеялась только на гномов, которые дважды уже спасали ее. Увидев ласточек, она попросила их: встретите где-нибудь гномов, расскажите им все, как есть. Вытащили ее из речки, может, спасут и от этой, еще большей, беды.

Увы, ласточки в лес не залетали, зеленых деревьев избегали, потому и гномов отыскать не могли. Но слух о несчастьях Хромуши передавался от одной птицы к другой, быстро перемахнул озеро и долетел до ушей самого древнего жителя леса - черного Ворона.

Столетний Ворон столько перевидал и наслышался на своем веку, что давно ничему не удивлялся. Он был вдов, не осталось у него ни врагов, ни друзей, ни близких. Понуро сидел он на верхушке такой же старой, седой от серебристого лишайника ели, изо дня в день, из года в год пытаясь решить вопрос: "Почему это я зажился на белом свете?!"

Ворон сам в жизни мухи не убил, но пищи ему всегда хватало. То тут, то там в лесу происходили яростные схватки, гремели выстрелы, стучали рога самцов, дрались из-за добычи волки, умирал раненый кабан, задыхался в силках зайчонок, а Ворон сидел на вершине ели и ждал, пока затихнут стоны и околеет жертва.

Так он и протянул сто двенадцать зим и весен, испробовал мясо всех живых тварей, изучил язык зверей, птиц и деревьев, но уже много лет ни с кем не разговаривал. А тут, что-то надумав, а то и просто поглупев на старости лет, Ворон взял да и опустился на пень, у которого гномы кололи орехи.

- Не бойтесь, не бойтесь! - каркнул он и коротко изложил все беды Хромуши и горести лисы, про которую рассказали ему вороны. А потом спросил и сам себе ответил:

- А почему это я вам все рассказываю? Меня же давно ничем не удивишь! Разве что, думаю, возьму-ка и сам себя удивлю... Поступлю-ка я так, как еще никогда не поступал. Я могу еще чем-нибудь помочь вам?

- Ну конечно! У нас просто нет слов, чтоб выразить вам нашу... - за всех гномов ответил Мудрик. - Ваш опыт и ваше умение летать очень бы нам...

От волнения ученый не находил нужных слов, но Ворон понял его, по-стариковски одышливо крякнул и предупредил гномов:

- Принято считать, что Ворон приносит несчастье...

- "Ворон каркает не к добру"... - вспомнил Оюшка. - Хоть я лично и не суеверен, но... Может, знаете, откуда эта поговорка?

- Тот, кто говорит: "Где несчастье, там и черный ворон", тот, возможно, и не ошибается, - ответил Ворон. - Но ошибается тот, кто утверждает обратное, что "Где черный ворон, там и несчастье".

- Ну, конечно! - согласился Дилидон.

"А в чем тут разница? - наморщив лоб, раздумывал Бульбук. - Если можно сказать: "Где пень, там и гриб", то ведь не соврет и тот, кто скажет наоборот: "Где гриб, там и пень"? И про себя: "Я бы с этим Вороном не связывался. Осторожность не повредит".

Расяле вернулась из больницы в тот же день - говорливая, веселая, она то и дело с гордостью поглядывала на свою тяжелую, загипсованную ступню и на два новехоньких костыля. В больнице доктор Альсейка сразу узнал ее и даже удивленно воскликнул:

- Ого! Скажи на милость, Расяле, как это ты так быстро выросла?!

Потом спросил о братике (имени Гедрюса он, наверное, не запомнил), поинтересовался, как его глаза, и передал привет.

Гедрюс немного завидовал сестре, ее поездке в город, но костыли ему ни капельки не понравились. "Тоже мне велосипед... Еще придерживай ее, пока ходить не научится..."

Когда мама, велев ему ухаживать за "этой бедняжкой Расяле", ушла на работу, Гедрюс взял да и уколол ее:

- Хочешь, Расяле, я тебе секрет открою?

- Ну? - вытаращила глаза сестра и огляделась, чтобы никто не подслушивал.

- Заруби себе на носу, - сказал ей Гедрюс шепотом в самое ухо, - что ты еще очень и очень глупенькая!

И довольный растянулся под яблоней.

Расяле не знала, что лучше - зареветь или сказать брату что-нибудь обидное.

- А тебя завидки берут. Вот! - как только могла, спокойно заявила она и гордо повисла на своих костылях.

- Было бы чему завидовать, - зевнул Гедрюс, глядя на румяные яблоки. - Была здоровая, а теперь - инвалидка. И еще радуешься.

И тут - бывает же такое - подточенное червем яблоко - бац! стукнуло Гедрюсу по носу.

- Вот тебе! - обрадовалась Расяле и поискала взглядом, не спрятался ли в листве гном.

- Ну и что ты там видишь?

- А вот и вижу! - сказала она. - Гнома. Сейчас он еще одно яблоко сорвет и в тебя запустит... Только попробуй сказать какую-нибудь гадость!..

- Да будет тебе! - пробормотал Гедрюс. - Я уже сплю.

Гедрюс и впрямь в тот день встал спозаранку и, оставив Расяле спящей, ушел по грибы... По правде, его занимали не столько грибы, сколько гномы, - ведь Расяле вчера слышала их пение в лесу. Гедрюс нахлобучил отцовскую фуражку и прихватил с собой ведро. Сачок у Януте взять он еще не успел и собирался, если случится гном, накрыть его шапкой. Из корзины гном, чего доброго, выкарабкается, так что Гедрюс прихватил ведро.

Пока искал гномов, проглядел боровики. С полным ведром подберезовиков, сыроежек и подозрительных маслят вернулся он домой и узнал, что Расяле увезли на скорой помощи в больницу.

Теперь, когда несчастье оказалось не таким уж страшным (треснула кость, только и всего), Гедрюс снова стал думать, как он поймает и куда денет гномов. Возьмет дырявый аквариум, который пылится на чердаке, почистит, положит туда всяких игрушек, накроет досочкой или стеклом, и пускай они там живут. Ни дождь, ни мороз не страшен... Еще поставит мисочку с медом, орехов набросает, семечек...

"Курорт! - вспомнил Гедрюс. - Вот как называется такая жизнь. Курорт..."

Так он и заснул в мечтах, как покажет все это Януте, учительнице и еще некоторым. А может, даже всей школе и всей республике...

Для Расяле мама постелила под кленом клетчатое покрывало, которое своими яркими красками, словно цветник, манило бабочек и всяких букашек. Расяле легла и тут же забыла ссору с Гедрюсом. Затаив дыхание она следила, какого цвета клетки больше нравятся бабочкам.

Когда бабочка с огромными вишневыми расписными крыльями неожиданно села Расяле на щеку, девочка осторожно закрыла глаза, чтоб не вспугнуть ее, и сама не почувствовала, как заснула.

Спал Гедрюс, тихонько посапывала Расяле, даже Кудлатик, пуская слюну, дремал у конуры, и никто, кроме кур, которые чуть не умерли со страху, не увидел, как во двор опустился Ворон. По его растопыренным иссиня-черным крыльям на землю сползли два пассажира: Дилидон и Мудрик с толстой книгой под мышкой.

- Ух! - перевел дух Мудрик. - Признаюсь, мне было страшновато...

- Надо было обеими руками держаться! - наставительно сказал Дилидон.

- Спасибо за совет! Я обеими руками держал свою книгу.

В последние дни ученый не расставался с толстой книгой, полной всяких тайн, которая называлась научно: "Метаморфозы", что примерно значит "превращения". Пока не улетели в теплые края певчие птицы, Мудрик спешил прочесть ее и узнать, может ли гном, превратившийся в соловья, снова обернуться гномом. Иначе говоря, есть ли надежда вернуть в отряд Живилька.

Мудрик, конечно, не терял бы времени на полеты, но он знал, что вот-вот начнутся дожди, и искал удобный уголок, где бы можно было засесть за книгу.

- Вот, - показал Дилидон улей. - Пустой. Наскребешь воска, сделаешь свечу - чем не читальня?

- Посмотрим! - сказал Мудрик, направляясь к улью.

А Ворон потопал пешком к Гедрюсу, встал в тени яблони и, склонив голову набок, уставился на спящего мальчика. Ворон сразу почуял, что именно снится Гедрюсу, но по своей неразговорчивости только вздохнул и улетел в лес.

Дилидон сорвал травинку, подошел к Гедрюсу и пощекотал ему ухо. Гедрюс, не просыпаясь, хлопнул по щеке рукой, отпугивая муху, и тут же подумал: "Уж, верно, Расялины шутки!.." И, не открывая глаз, сказал:

- Чеши отсюда... Знаю, кто это!

- Гедрюкас! - негромко позвал его Дилидон. Гедрюс вскочил. "Вот удача и вот незадача! Есть гном, но нету шапки!"

- Что с тобой? - спросил гном. Он понял, что Гедрюс задумал неладное.

- Приснилось что-то, - ответил тот. - Я и сейчас не верю, неужели это ты?

- Я... - ответил гном. - И Мудрик здесь, только он занят. Послушай, - Дилидон подошел к нему еще поближе, - ты не можешь сегодня, когда стемнеет, незаметно выйти из дому?

- Могу, - ответил Гедрюс. - Через окно чулана. Как только Расяле заснет - могу уйти и вернуться, когда захочу.

Узнав, что ему придется вечером делать, Гедрюс собрался с духом и спросил: может, гномы могли бы, если не все, то хоть некоторые показаться Януте, двоюродной сестре Микаса-Разбойника? Она очень красивая, добрая и вообще совсем другая...

- Не знаю, - поморщившись, ответил Дилидон. - Мы сейчас очень заняты, и пока не посоветуемся... Просто не знаю, - повторил он.

Тут из улья вылез пропахший воском Мудрик и весело воскликнул:

- Чудесно! Даже окошко есть. Я там и свою книгу оставил.

И сдержанно кивнул - поздоровался с Гедрюсом. Тот тоже кивнул и потупился: побоялся, как бы гномы не поняли по глазам, что он задумал...

Расяле днем выспалась и вечером так развеселилась, что стала рассказывать, как ее доктора просвечивали, как гипсовали ногу да как медсестра хвалила ее за терпение... Гедрюс рассердился и строго потребовал, чтобы Расяле спала. Она притихла и только шепотом разговаривала сама с собой да напевала песни гномов. Было ясно, что скоро она не заснет. Гедрюс, испугавшись, что сам может ненароком задремать, отбросил подушку и свесил с кровати ногу.

Через час, когда Расяле затихла, он осторожно спустил вторую ногу, встал... А тут, как на грех, завизжали половицы, настланные после пожара... Замирая на месте от каждого звука, Гедрюс тихонько оделся, на коленях переполз через скрипучую кровать и, даже вспотев от напряжения, выскочил в окно - прямо в палисадник, где уже играл на все голоса ночной оркестр кузнечиков.

У хлева приветливо тявкнул Кудлатик, Гедрюс цыкнул на него и пустился бегом в сторону хутора Микаса-Разбойника.

"Хорошо, что у них собаки нет!" - запыхавшись, подумал полуночник. Светила полная луна, и было хорошо идти мимо дымящегося теплого озера. А дорога упорно сворачивала в черный лес, и Гедрюсу стало жутковато. Он вытащил фонарик, но батарейки уже почти сели, и лампочка едва мерцала, словно сигарета на ветру. Гедрюс пожалел, что не взял сестрин костыль. В темноте его не отличишь от ружья.

"Ладно, - успокаивал он себя. - Лес скоро кончится. Надо поберечь батарейку". И сунул фонарик за пазуху - говорят, от тепла он подзаряжается...

И вот Гедрюс уже на хуторе Микаса. В избе еще светится окно. Слышна музыка. Родители Микаса, видно, еще смотрят телевизор. Надо спешить - перед тем как лечь, им еще вздумается обойти хутор. Услышат крики утят, прибегут в сарай и вместо лисы застанут Гедрюса... Что он им тогда скажет?

Прислонившись к стене хлева, Гедрюс минуту колебался, закончить всю операцию сейчас или обождать, пока в избе не погасят свет и не пойдут спать. Но перед сном они, конечно, выключат телевизор. Значит, пока слышна музыка, Гедрюс может смело действовать. А если она замолкнет, придется где-то спрятаться и переждать.

Двери сарая были приперты палками, а внизу лежали тяжелые поленья - через такие заграждения не проник бы даже хорек...

Гедрюс осторожно отодвинул поленья и открыл малую дверцу. Остро пахло лисой, а Хромуша по-индюшачьи крикнула:

- Кто тут бродит? Кому тут чего надо?

- Свои, свои, - успокоил ее Гедрюс и посветил фонариком.

Утятам этой ночью опасность не грозила: их посадили в ящик, которым Джим недавно поймал голубя. На ящик положили доски, а поверх досок устроилась Хромуша. Кот Черныш, думали люди, ее не осилит.

Ночной гость направил луч на клетку с лисятами. Здесь все было по-прежнему, оставалось лишь выдернуть деревянную затычку и распахнуть дверцу. Об этом его и просил Дилидон.

И тут Гедрюс услышал треск. Кто-то задел за доску, которой была приперта большая дверь сеновала. Гедрюс присел в углу, нашарил охапку сена, набросил ее себе на голову и замер.

На сеновал бесшумно проник кто-то.

- Это еще кто?! - снова громко закулдыкала индюшка.

- Тише, глупышка... - услышал Гедрюс голос Януте. Он по-прежнему сидел на корточках и не шевелился.

Януте ощупью добралась до клетки, выдернула затычку и негромко сказала лисятам:

- Бегите, вонючки, бегите!..

- Януте! - вполголоса позвал ее Гедрюс и зажег свой фонарик.

Девочка вздрогнула и затихла.

- Не бойся. Это я, Гедрюс...

- А ты что тут делаешь?

- То, что и ты...

- Гаси свой фонарик и бежим!..

Гедрюс догнал ее за сеновалом и поймал за руку.

- Подожди. Теперь уже можно не бояться.

- Мне домой надо, - беспокоилась Януте. - Пусти!

- Приходи завтра к колодцу! - шепнул ей Гедрюс.

- Ладно.

- Подожди... Ты же не знаешь, к какому.

- Знаю.

- Тогда давай договоримся, когда?

- А когда хочешь? В двенадцать, ладно?

- У меня часов нет. Я раньше приду.

- Ладно, - повторила Януте и убежала.

- Я гномов тебе покажу! - крикнул вдогонку Гедрюс, но ответа не услышал.

По пути домой мальчик спустился к озеру, где, как он знал, можно найти хорошую вязкую глину. Подсвечивая фонариком, он отковырнул кусок величиной с гусиное яйцо и всю дорогу до хутора мял глину в руках. Осторожно подошел к улью. Присел и, не услышав ни звука, поскреб ногтем о стенку.

- Ага! - тут же откликнулся Мудрик.

- Уже, - сказал Гедрюс, приставив губы к летку улья. - Все сделано...

- Вот и хорошо, - ответили ему оттуда. - Спасибо. Спокойной ночи!

- Спокойной ночи, - ответил Гедрюс и, сжав коленями мигающий фонарик, засунул в леток припасенную деревяшку, проворно залепил щели глиной, заровнял и прислушался снова. Тишина. Чего доброго, гном в улье даже не заметил!

"Вот и попался!" - подумал Гедрюс и вытер запачканные руки о росистую траву.

ВРУН - ВРУНИШКА - ЗАВИРУШКА

Третье утро подряд Микас с Джимом, едва продрав, глаза, узнают сенсационные новости.

Позавчера: "НОЧЬЮ У КЛЕТКИ С ЛИСЯТАМИ ЗАДУШЕН УТЕНОК! ПОДОЗРЕВАЕМЫЕ: ЛИСА ИЛИ ХОРЕК".

Вчера: "ЖЕСТОКО УБИТ ВТОРОЙ УТЕНОК! НА МЕСТЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ ЗАСТИГНУТ КОТ ЧЕРНЫШ. ТРУП УТЕНКА ОТДАН ЛИСЯТАМ".

И наконец сегодня: "НЕИЗВЕСТНЫЙ ЗЛОУМЫШЛЕННИК НОЧЬЮ ПРОНИК НА СЕНОВАЛ, ОТКРЫЛ КЛЕТКУ И ВЫПУСТИЛ ЛИСЯТ! СРЕДИ ПТИЦ ЖЕРТВ НЕТ".

Встав и торопливо позавтракав, Джим попросил посторонних уйти с сеновала и, призвав на помощь Микаса-Разбойника, принялся искать следы злоумышленника.

Все события, как нам уже известно, происходили в сарае, где по одну сторону прохода было свалено сено, а по другую находилась глухая стена хлева, за которой весело хрюкал поросенок, во всех злодеяниях, разумеется, участия не принимавший. В проходе были сложены дрова, между ними втиснута клетка с лисятами, там же стоял и ящик, где провели ночь утята.

Глиняный пол был загажен птицами, засорен сеном. Джим потребовал обшарить весь этот мусор, поскольку злоумышленник ночью мог потерять какую-нибудь "улику".

Микас-Разбойник, поморщившись, взялся за дело. И "улика" нашлась! Это была пуговица. Коричневая, далеко не новая, с четырьмя забитыми грязью дырочками.

Но эта находка и сбила с толку исследователей. Пуговица-то была от старой папиной сермяги, которую иногда надевает и мама! И когда именно она была утеряна, установить не удалось... Родители подозревали детей, а Джим с Микасом думали, что лисят все-таки выпустил кто-нибудь из взрослых.

Януте не участвовала во всем этом розыске. Сразу после завтрака она ушла по грибы. Вернулась через час с пустой корзинкой, без особого интереса осмотрела пуговицу, спросила, который час, и снова куда-то исчезла.

Не обнаружив других улик, мальчики закрылись в сарае и принялись искать кота. Суровый, но справедливый приговор остался в силе: Черныша поймать, сунуть в мешок и утопить! А кот словно чуял это и целые сутки не попадался никому на глаза.

Закупоренный улей согревало добродушное утреннее солнце, и глина, которой был залеплен леток, побелела, стала походить на штукатурку. Из улья не доносилось ни звука, - никто не гремел, не скребся и не звал на помощь. В тусклое окошко Гедрюс разглядел только залитые воском рамы и спящую ночную бабочку.

"Неужто ОНИ сумели удрать?!" - встревожился Гедрюс и, протерев очки, снял крышку улья.

Вместе с пылью взлетела испуганная моль, донесся слабый запах меда, и в уголке улья Гедрюс увидел сидящего на раме Мудрика. Ученый, по-видимому, нарочно углубился в чтение и не хотел даже смотреть на Гедрюса,

- Эй! - негромко окликнул тот. - Ты тут один?

- Нет, - ответил Мудрик. - Еще мышь есть. Любопытно, почему ты замуровал леток? Ночью нам было душновато.

- Ничего, сейчас проветрится! - ответил Гедрюс, поискав взглядом мышь.

Ах, вот она где! С одной стороны рамы высовывался длинный хвост, а с другой поблескивал крохотный, с каплю дегтя, глаз да испуганно дрожал ус.

- Мне хотелось вас Януте показать, - стал оправдываться Гедрюс. - Она хорошая девочка...

- Вот как, тебе хотелось... - горько усмехнулся Мудрик. - А если мне не хочется?

- С тобой же ничего не случится... Я тебе три ореха принес и меду на листке... Если чего хочешь - скажи, мигом сбегаю.

- Хочу, чтоб ты сейчас же открыл леток и выпустил нас!

Гедрюс все-таки положил на раму все принесенное с собой и еще раз попытался оправдаться:

- Я у Дилидона просил, объяснял ему, что хочу вас показать двоюродной сестре Микаса... Дилидон, можно сказать, пообещал...

- Знаешь, что... - захлопнув книгу, сказал Мудрик, - было бы лучше, если ты вообще нас не видел и про нас не знал. Я сам в этом виноват и за это теперь посижу... Всем нам будет наука...

- А мне-то что с того?! - воскликнул Гедрюс. - Я вижу, а другие мне не верят, вруном обзывают!

- Всем нам будет наука... - еще раз пробормотал Мудрик и снова углубился в книгу.

Гедрюс почувствовал себя неуютно, закрыл улей и посмотрел на солнце. Поскорей бы пробило двенадцать!

Двенадцать пробило раньше, чем Гедрюс управился с делами. Ему еще оставалось подать завтрак соне Расяле, а чего она не съест отнести курам и Кудлатику. Надо было нарвать свекольной ботвы и подбросить в корыто свиньям, привязать на другом месте выгона корову, начистить на обед картошки и снять с веревки белье, - но только если начнет моросить.

Небо заволакивали тучи, и Гедрюс, долго не ожидая, стащил с веревки белье, упросил Расяле начистить картошки, а сам помчался к волшебному колодцу.

Когда-то здесь была усадьба. Судя по каменному фундаменту, посреди сада стоял просторный дом, в шесть комнат, с террасой. В саду росли не только фруктовые деревья, но и серебристые ели, туи, высоченные тополи. Но в войну людей не стало, избу снесли, яблони перемерзли, и остался только глубокий колодец, несколько вишен, которые каждый год обрывали дети со всей деревни; туи, обломанные для кладбищенских венков, прибывшие издалека серебристые ели и красавцы тополи, пустившие побеги у самой земли.

Януте он увидел еще издали - она умостилась на верхушке тощей вишенки, стараясь достать последние, изъеденные осами, ягодки.

- Ты совсем как белка! - похвалил Гедрюс, с завистью глядя на ее ковбойские джинсы. - У колодца была?

- Была, - ответила она. - А ты насочинял. Он совсем не отвечает, как ты говорил.

- Да, - согласился Гедрюс. - Он не всегда и не каждому отвечает... Сейчас попробуем вместе!

Януте выплюнула косточки, одна из которых угодила Гедрюсу за шиворот, не торопясь, слезла с дерева, отряхивая испачканные джинсы, и пошла за Гедрюсом к позеленевшему срубу.

В жутковатой глубине, как живой, сверкнул водяной глаз. Гедрюс почему-то застеснялся крикнуть имя Януте и, наклонясь, укнул:

- У!

- У! - ответил колодец.

- Ну-у... - разочарованно протянула Януте. - А ты говорил - и длинные слова, даже несколько слов повторяет...

- Януте! - расхрабрившись, крикнул Гедрюс.

- ...уте! - откликнулось в глубине.

- Гед-рюс вру-нишка! Гед-рюс вру-нишка! - запела в колодец Януте.

- ...нишка, нишка, - подтвердил колодец.

- Вот видишь! - обрадовался Гедрюс. Он откашлялся, чтоб голос звучал басовитей, попросил Януте подержать его за ремень и, перевесившись через край сруба, заревел:

- Януте!

- Януте... - ответил колодец.

- Ты... - продолжал Гедрюс.

- ...Ты...

- Очень, очень!

- ...чень, чень... - гремело в колодце.

- Хорошая! - кое-как закончил он.

- ...ошая!.. - откликнулся водяной глаз, и в тот же миг что-то булькнуло.

- Очки уронил... - как о большом несчастье сообщил Гедрюс.

- Что ж теперь будет? Ты, правда, без них не видишь?

- Вижу, но... Ты понимаешь, я гнома поймал! А теперь все...

- Ну так пойдем, покажешь. Почему все?

- Без очков ты его не увидишь, вот и все...

- Он такой малюсенький?

- Он не малюсенький, - все мрачнел Гедрюс. - Понимаешь, тут такое дело... Эти гномы любому не показываются. Нужны особые очки...

- Ну, знаешь!.. Все-то ты врешь.

- Честное слово! - бил себя в грудь Гедрюс. - Увидеть, может, и не увидишь, но хоть услышишь, как я с ним разговариваю. Пошли, а?

И он повел сомневающуюся Януте на свой хутор.

Возможно, Мудрик и не стал счастливее от того, что весь свой век корпел над книгами, но знания, которые он почерпнул, помогали ему одолевать страх и никогда не лишаться присутствия духа. И на веселом пиру весны, и в мрачную осеннюю слякоть ученый был одинаково невозмутим. Вот и теперь, угодив в ловушку, Мудрик ничуть не растерялся...

"Если б я растерялся, - трезво рассудил узник, - то мне от этого было бы только хуже..." Он огляделся, поискал, нет ли какой-нибудь дыры или щели. Вроде не видать... Какого-нибудь инструмента, чтоб продолбить стенку улья, тоже нет. Что же остается делать? Ждать товарищей и, не тратя зря время, читать свою книгу. Вот, пожалуй, и все.

Нет, не все. "Мудрик, поразмысли!.." - сказал себе ученый и принялся мыслить.

В улье были еще мышь, несколько личинок моли и толстая, упитанная гусеница, полосатая, как кошачий хвост, с черными, красными и желтыми ворсинками. Такой яркой расцветке самый что ни на есть полосатый позавидовал бы. Но гусеница была на диво унылой, она ползла по раме улья и все вздыхала:

- Умру... Вот чувствую, умру! Успеть бы напрясть себе ниток...

- Не умрешь, - уверял ее Мудрик, но гусеница не слышала. А если и услышала, не поверила бы.

- И покрывала уже не наткать... - стонала полосатая гусеница. - Вот обмотаюсь потеплее и умру. И вечный мне упокой... Аминь!

- Да, ты обмотаешься своими нитками и превратишься в кокон... За зиму ты вся переменишься, а летом твой шелковый кокон лопнет, и ты возродишься вновь. И станешь прекрасным мотыльком!

- Ах, конечно, все кончено... - хныкала гусеница.

Так и не успела листья на деревьях объесть, так и не успела...

"Ничего ты не знаешь! - думал Мудрик. - Тебя еще ждет удивительное лето, цветы, сладкий нектар и всевозможные приключения. Только взберись, глупышка, повыше, чтоб тебя мышь не достала. Ну, не ленись, работай, шевелись... И постарайся напрясть побольше ниток. Зима будет холодная - а улей пустой - хорошенько закутайся..."

И ученый снова уткнулся в толстую книгу, где как раз были описаны различные стадии развития животных - от яичек до мотылька. В один прекрасный день мотылек, быть может, опустится на щеку девочки, и ей приснится такой удивительный сон, что она не забудет его всю жизнь. А через много-много лет, когда эта девочка станет взрослой, этот мотылек и этот сон, быть может, согреют ее душу именно тогда, когда это тепло будет нужно еще кому-то...

"Все, что мы видим вокруг, - вычитал в своей книге Мудрик, - все, от песчинки, камешка до зеленого листа и от листка до мотылька, от мотылька до птицы, от птицы до лисы, льва, гнома и человека - все связано между собой, переплетено и все вместе греется в лучах одного солнышка. От песчинки и букашки до человека. Получается, что камешек и гора, карлик и великан - как бы братья. Соловей или Живилёк - не такая уж большая разница... Может быть, в замечательной книге удастся найти способ, как им, шестерым, вернуть в свой отряд самого маленького и самого любимого седьмого гномика?"

Пока Мудрик размышлял, мышь-полевка, забравшаяся в улей полакомиться воском и поохотиться за ночными бабочками, и тоже попавшая в заточение, принялась катать по полу и грызть орехи, что принес Гедрюс.

Ученый поморщился - от этой мышиной возни он потерял нить рассуждений. Но истинный мыслитель всегда должен найти добро и во зле! Пусть мышь разгрызет один орех, а другой только надкусит и отдаст его Мудрику, "А потом, - мелькнула у Мудрика мысль, - пусть она лакомится медом и постепенно грызет стенку улья. Может, прогрызет. Вот и будет выход для обоих". На том они и порешили.

Ученый окончательно успокоился, съел орешек и снова углубился в свою книгу.

- Ты к улью не подходи, - шепнул Гедрюс, - стань вот тут и слушай. Сейчас я с ним заговорю.

Януте кивнула. Гедрюс снял крышку и заглянул в улей. Но теперь он ничего не увидел - только мышиный хвостик и две пустые ореховые скорлупки. Гедрюс знал, что сбежать Мудрик не мог, и, притворившись, что видит его, немного свысока спросил:

- Ну как? Орехи понравились?

Мудрик молчал.

- Что же ты не отвечаешь? Может, еще чего надо?

Снова тишина.

- Если будешь молчать, я подумаю, что ты сбежал, и не буду носить тебе еды! - мягко погрозил Гедрюс и этим выдал, что он не видит Мудрика.

Но тот и теперь не ответил.

- Эй! - рассердившись, крикнул Гедрюс. - Я тут с Януте пришел. Она хорошая девочка. Скажи ей что-нибудь!

- Где он? - не выдержав, наклонилась над ульем Януте.

- Да где-то тут... Раньше вон в том углу сидел и читал, положив на колени книгу.

- Куда же он делся?

- Я же говорил... Я бы тебе очки дал... - стал объяснять Гедрюс. - Понимаешь, эти очки были как бы волшебные...

- Опять врешь! - сказала Януте.

- Честное слово! - уверял Гедрюс. - Кому бы я орехи принес? И мед - кому?

- А вот мышь! Бр-р, боюсь!..

- Правда, мышь... - сказал Гедрюс, как будто только что ее увидел. Он хотел объяснить Януте, как мог исчезнуть гном. - Ты понимаешь... эти гномы - не простые гномы. Скорее всего они происходят от мышей. Мой дедушка так объяснял. Мыши стали работать, ходить на задних лапках и постепенно превратились в гномов. А этот посидел взаперти, без работы - р-раз! - и опять мышь...

- Да будет тебе врать-то! - не поверила Януте и даже головой покачала. - Так я и думала... Поймает он... гнома.

- Ты подожди, побудь еще... - хватал ее за руку Гедрюс. - Он еще со мной заговорит, вот увидишь! Он непременно что-нибудь скажет...

- Все мальчишки - вруны, - отняв руку, ответила Януте. - А ты врун-врунишка-завирушка!

- Ты подожди, Януте... Ну подожди, пожалуйста!.. - просил Гедрюс, провожая ее через сад. - Если хочешь - у Расяле спроси. Давай ее поищем, увидишь ее ногу, посмотришь, как она с костылями ходит... Януте!

- Отстань! - сердито ответила девочка и сбежала с горки на берег озера.

Гедрюс почувствовал себя так, словно его коза наземь повалила: ни заплакать, ни за козой гнаться. Постоял, пнул в сердцах ногой белый как творог гриб-дождевик и вернулся к улью.

- Ты слышал?! - крикнул он невидимому Мудрику. - Теперь я из-за тебя вруном стал! Трудно было слово сказать? Эй! Пока не заговоришь, я тебя отсюда не выпущу. Так и знай!

- Не ори, - спокойно отозвался Мудрик. - Считай, что меня здесь нет. Так будет лучше и для тебя и для меня.

- Но я же знаю, что ты тут! Я тебя слышу!

- Если знаешь, значит, ты не врун...

- Как не врун? Не только Януте - никто мне не верит.

- Пускай не верят. Главное - самому знать, что говоришь правду, а не ложь.

- Ну и что? И так, и так все надо мной смеются...

- Если боишься насмешек, не рассказывай того, что тебе известно. Знаешь, вот и ладно. Запомни: правда требует большего, чем дает сама. Бывало, людей за нее даже на костре сжигали.

- А что же она дает? Ты ведь говоришь - правда дает...

Мудрик почувствовал, что в своих рассуждениях очень уж далеко зашел, и задумался, как бы Гедрюсу все объяснить.

- Вот, скажем, у меня, - не то в шутку, не то всерьез сказал он, - если я чего-то не знаю, сразу начинает чесаться макушка. И не только у меня - многие ученые оттого и облысели, что им хочется побольше правды узнать...

- Вот и неправда! - ответил Гедрюс. - Наверное, не потому...

- Может, и не потому, - согласился Мудрик. - Из правды, как из одежки, вырастаешь и шьешь себе новую. Некоторые, конечно, обходятся вообще без одежды...

- Дикари?..

- Да... Так и с правдой. Без нее мы стали бы дикарями. Понял что-нибудь?

- Понял, - ответил Гедрюс. - Но пока ты не согласишься при людях поговорить или стихи прочитать, я тебя не выпущу, и все тут.

- Нет! - отрубил Мудрик. - Я не раб, и ты не заставишь меня делать то, что я не хочу.

- Заставлю!

- Нет!

- А что ты сделаешь, если я тебе есть не дам?

Мудрик молчал.

- Пчел напущу! Дымом удушу!

Мудрик молчал.

- Хоть ты и ученый, и все знаешь, все равно я тебя сильнее!

Мудрик молчал...

Ко всем выдумкам Гедрюса, из-за которых Януте, обидевшись, убежала домой, прибавилась и еще одна неприятность: на опушке леса она сорвала несколько поздних переспелых земляник, всыпала ягодки в рот и перекусила вонючего лесного клопа.

"Во всем этот хвастун Гедрюс виноват!" - окончательно рассердилась Януте и всю дорогу до дома отплевывалась. Зачем она пошла к этому похвальбушке? Вот вернется домой и скажет мальчикам, кто прошлой ночью лисят выпустил... Раз Гедрюс такой врунишка - не грех и ей соврать.

А мальчики дома рыскали по сараям, лазили на чердаки и ласково звали кота Черныша. Микас-Разбойник не выдержал и стал сосать сало, которое взял на приманку, а о коте - ни слуху ни духу.

- Хитер зверюга! - сказал Джим и бросил тряпку, которую они собирались накинуть на кота, едва тот возьмется за Микасово сало.

- На воре шапка горит, - добавил Разбойник. - Если не виноват, не прятался бы.

А кот между тем шмыгнул из малинника, в котором он, по-видимому, отсыпался, и прямо к Януте... Она девочка ласковая, если не угостит, то хоть погладит. Да еще в шею клещ впился, зудит немилосердно, хорошо бы кто почесал...

- Дженни!

- Януте! - наперебой закричали мальчики. - Держи!

- Хватай! Не выпускай!

Если бы не клоп и не вранье Гедрюса, Януте ни за что бы не послушалась. "Беги, котик!" - сказала бы да еще в ладоши захлопала. А теперь присела, погладила, почесала Чернышу загривок, а потом хвать! - обеими руками и держит.

Черныш, почуяв недоброе, перестал мурлыкать и попытался заглянуть Януте в глаза. Сомнений не было: добрая Януте предала Черныша. А сколько раз он ей мурлыкал!.. Сколько раз ластился к ногам!..

Поздновато Черныш выпустил когти. Джим и Микас уже притащили торбу, в которую они складывали улов, и, как кот ни царапался, он все равно оказался в мешке, где уже лежал припасенный заранее камень.

ЭЙ, ПРЯЧЬТЕСЬ!

Завязывая торбу бечевкой, Джим почувствовал боль в руке и увидел, что Черныш в кровь его исцарапал. Микасу-Разбойнику тоже досталось, и он обзывал Черныша гадиной и дьяволом. Они бы тут же его и утопили, но из избы вышла Микасова мама и позвала всех на молодую картошку с грибами.

Оставив торбу с обреченным котом под кустом жасмина, дети умчались в избу. Януте, напомнив мальчикам, чтоб помыли руки, стала рассказывать, что Гедрюс развел в улье мышей, а хвастается, что держит там гномов.

Между тем кот в сумке созвал на помощь всех своих знакомых со двора. Услышав, что истошно мяукает "серый камень" (так ему поначалу показалось), к сумке осторожно приблизился петух. Вслед за ним прибежали две курицы.

- Ко-ко-ко-о! Кот! - сообщил им довольный петух.

- Поддай ему! Поддай!.. - заорала одна горластая курица.

Тут и Хромуша пришла глянуть, с чего это раскудахталась крикливая соседка.

Ах, это кот в мешке... "Да, этот Черныш - темная личность", подумала она, но по доброте сердечной посоветовала курам оставить кота в покое - и так его дни кончились.

Когда все трое после сытного обеда вышли во двор, чтобы осуществить казнь, то заметили, что вместе с картошкой и грибами они, видно, съели и ненависть к Чернышу. Мало того, увидев, что вокруг мешка толпятся и злобно кудахчут куры, им стало очень жалко кота. Но ни один не посмел в этом признаться.

Януте, сказалась уставшей - кота топить она не пойдет. Она попросила их нести мешок аккуратно, не размахивать, а взять снизу, чтоб камень не отдавил Чернышу хвост или лапку.

Микас так и сделал. Кот устроился удобнее и, осоловев от запаха рыбы, которым была пропитана торба, даже дружелюбно замурлыкал.

Поначалу они направились к озеру, но Микас напомнил, что в озере котов не топят и что отец велел бросить его в торфяное болото. "До болота порядочный кусок, - думал Разбойник. - Пока доплетемся, может, что-нибудь придумаем". Сперва кота понесет он сам, потом передаст Джиму, тот увидит, какой Черныш теплый и ласковый, и обронит доброе слово, Микас подхватит, и еще все может быть... Возьмут да и решат вообще Черныша не топить.

"Хм... - ломал голову и Джим. - Можно хвастать, если поймал лису, попал из лука в ворону или даже в воробья, а утопишь кота - и не похвастаешь..." Но, увы, приговор вынесен, преступник пойман, и Джиму, как предводителю, стыдно показаться перед Микасом бабой и слюнтяем.

- Знаешь, - сказал он, вспомнив, что рассказывала Януте, когда они мыли руки. - Давай пустим Черныша в Гедрюсов улей! В этот гномятник... Вот будет потеха!

- Вот это мысль!.. - изобразил удивление Микас. - Давай только вечера дождемся. Теперь там Расяле со своими костылями.

Но где оставить торбу с Чернышом, чтобы кто-нибудь не выпустил кота? Пожалуй, придется взять лодку, прихватить кота, поудить, а потом уж...

Микас с Джимом захихикали: вот удивится Гедрюс, когда завтра утром принесет своим мышам завтрак...

Ворон сидел высоко, под сенью густых еловых лап, бесстрастный и равнодушный ко всему, словно чучело из живого уголка. Но Ворон был начеку и слышал даже шорох муравейника внизу, а по запахам, которые приносил ему ветер, мог определить, что ели сегодня на обед у Микаса и что у Расяле с Гедрюсом.

С таким часовым гномы, собравшись в ложбинке, где недавно отдыхала косуля, могли спокойно поговорить о несчастьях, преследовавших в последнее время их отряд. Не столько спокойно, сколько просто в безопасности - потому что совещание обещало быть бурным.

Едва Дилидон спросил:

- Кого предлагаете в председатели?

Бульбук тотчас выкрикнул:

- Только не тебя!

Малость поспорив, они выбрали Оюшку, который ни разу еще председателем не был. Сегодня лишь он сохранял сравнительное спокойствие, а остальные гномы так и кипели: каждый хотел высказать свои предложения, упреки, а то просто вылить скопившуюся за лето горечь.

Парикмахер оказался ой-ой-оюшки каким красноречивым председателем!

- Дорогие гномы! - торжественно начал он. - Сегодня нам предстоит разобрать два весьма сложных и злободневных вопроса. Первый из них особенно затруднителен, я бы даже сказал, взлохмачен... До сих пор наша скромная деятельность основывалась на известном изречении Дилидона: "Делай добро, и будет хорошо". Но сейчас всем уже ясно, что получилось просто ой-ой как плохо... Живилька нашего нет как нет, а достопочтенный Мудрик, как мы сегодня узнали, попал в неволю. Но ужаснее всего, мои дорогие друзья, что все эти злосчастия от нашей доброты сердечной!

- Давай короче! - нетерпеливо прервал Бульбук. Но оказалось, что Оюшка за словом в карман не полезет.

- "Короче, еще короче!" - крикнул лысый боровик парикмахеру, а тот - чах! - и срезал ему шляпку... - Бросив эту остроту, председательствующий продолжил: - Итак, сегодня предстоит обсудить, как же нам жить дальше рядом с могущественным и часто несправедливым человеком. И если, конечно, хватит пороху, предстоит решить еще один вопрос - как спасти Мудрика. Вот и все. Если никто не желает чего-нибудь добавить...

- Я желаю! - Бульбук сегодня явно решил верховодить. - Предлагаю выбрать нового командира!

- Но ведь командир избирается общим собранием гномов, - не согласился председатель. - А здесь, как видите, не хватает Живилька и Мудрика.

- А мы их никогда не увидим, если будем слушаться Дилидона. Требую слова!

- Слово предоставляется Бульбуку, - сказал Оюшка и сел на еловую шишку.

- Дело до того уж ясное, - заговорил Бульбук, поглядывая на Дилидона, - что и объяснять, пожалуй, не надо. Разве что Дилидону, ведь из-за него мы погубили Живилька! Вздумал, благодетель этакий, подарить мальчишке очки!.. Волшебные! Такие, в которых он бы нас разглядел, а разглядев, - поймал да засунул в улей. Может, и не поймал бы еще - Мудрика ведь в лесу так просто не возьмешь, - но наш командир позвал его с собой, и оба потащились в сад. Нашел Дилидон спящего очкарика и давай дергать его за ухо... Мол, вставай, дружище, освободи несчастных лисят (тоже нашел нам друзей!..). А Гедрюс, оказывается, давно их поджидал - дурачков-добрячков. А как же! На такого несмышленыша интересно и самому посмотреть, и другим показать. Вся беда в том, что в неволю угодил не Дилидон, который это заслужил, а самый умный, самый незаменимый гном нашего отряда, знаток иностранных языков и мыслитель Мудрик.

- Давно ты его стал ценить? - не вытерпев, спросил Дилидон.

- Пусть говорит, - сказал парикмахер. - Каждому дадим слово.

- С этой минуты, - разглагольствовал Бульбук, - я предлагаю всех крупных животных, в том числе и человека, считать своими врагами! А в друзья запишем лишь тех из двуногих, четвероногих или там шестиногих, которые слабее нас или под стать нам.

- Не слишком ли много врагов получается? - спросил Оюшка. - С врагами-то ведь надо бороться.

- Вот и будем воевать! Как пчелы. Сам погибай, но жалом врага пронзи! Но я еще не кончил!.. Вместо благодеяний пора начать тренировки. Мудрик как-то поведал одну историю... В лесу жил человек, и случилась у него беда: сгорел хлев, а волки задрали корову. Осталась маленькая телка, которая пряталась в кустах. Человек боялся, как бы волки не утащили и ее, и каждый вечер брал телку на спину и заносил на чердак. Прошло два года, телка превратилась в корову, а человек как ни в чем не бывало продолжал заносить ее по вечерам на чердак...

Гномы фыркнули.

- Не верите? - рассердился Бульбук и огляделся, собираясь подтвердить свои слова делом. Хотя ближе стояли Дайнис и Мураш, Бульбук подошел к Дилидону, обхватил его за талию, поднял и отшвырнул на несколько шагов на мох,

- Вот! - сказал он остальным. - Теперь видите, что значит тренировка! Если бы все мы начали носить ранцы и каждый день подкладывали в них по камешку да по камешку... Через год мы бы шутя опрокинули улей.

- Значит, это и есть твое серьезное предложение? - спросил Оюшка.

- Конечно серьезное! А как только освободим Мудрика, сразу же выбираем нового командира. И еще, пора сочинить другой марш. "Дили-дили-дилидон впереди ведет отряд..." - насмешливо пропел Бульбук и, плюнув, закончил свою речь.

- Ой-ой-оюшки... - покачал головой парикмахер, осуждая Бульбука за грубость, и увидел, что руку поднял Дайнис. - Слово нашему поэту. Попросил бы говорить без этой вольной борьбы - даже если сила так и прет...

Дайнису это замечание было ни к чему. Он говорил не без ехидства, но спокойно и даже улыбался.

- Я не мог понять, почему Бульбук хочет все свалить на одного Дилидона, и подумал, что Бульбук сам желает стать нашим командиром! Признаюсь, - тут Дайнис усмехнулся, - я немного испугался... Я словно увидел себя и своих друзей с грузом камней в ранцах, а вокруг нас - столько врагов, что не знаешь, кого первого жалить. Нет, нет! подчеркнул Дайнис, - ты не сердись, Бульбук, но заранее говорю - за тебя я голосовать не буду.

- Эх ты... - покачал головой Бульбук. - Одно слово - поэт...

- Благодарю тебя, - ответил Дайнис. - А ты - тяжелоатлет. Но хорошо бы ты иногда тренировал и свою память. Тогда бы не пришлось напоминать, что ты говорил о Гедрюсе весной...

- А что ты сам предлагаешь? Что? - нетерпеливо прервал его Бульбук.

- Прежде всего надо обсудить твое предложение, - ответил Дайнис. - Если послушаться Бульбука, всех, кто сильнее нас, мы должны объявить врагами, а других одолеть и стать властелинами жуков, воробьев и мух, так? А на мой взгляд, один человек не похож на другого! Как и птица на птицу, да и гном на гнома. Вспомним хоть дедушку с контрабасом или Расяле, которая никогда не делала нам ничего дурного.

- И хорошего тоже! - снова не выдержав, вмешался Бульбук.

- Или вот давайте поднимем глаза и взглянем на Ворона. Вы же знаете - пока он там сидит и молчит, мы можем здесь смело кричать. Наши добрые дела, да и вообще добро - семена, которые всходят не сразу. Несмотря на все несчастья, я стою на своем: делай добро и будет хорошо. А если выйдет не очень хорошо - надо постараться сделать еще лучше. Такая уж наша гномья доля... Благодарю за внимание!

Хоть Дайнис и завершил свою речь весьма изящно, председатель остался недоволен.

- Если тебя слушать, получается, что нам и собираться не стоило. Значит, продолжать в том же духе, и ладно? Петь старую песню?! А? Так тебя понимать?

- Насчет марша, - ответил Дайнис, - беру вину на себя - мне так написалось. А Дилидон даже сердился...

- Сперва сердился, потом согласился! - крикнул Бульбук.

- Ладно. Надоел этот, сочиним другой...

Потом слова попросил Мураш, который все время молчал и беспокойно щипал мох.

- Я - коротко, - сказал он. - Надо учиться у природы, а эти наши споры - просто, чтобы лясы поточить... Любая тварь при виде человека убегает и кричит каждому, кого встретит: "Эй, прячьтесь!" Кто ни крикнет - зверь или птица, большой или малый - эти слова понятны всем: "Эй, прячьтесь!" Ясно же, что с человеком не повоюешь, а дружить с ним - все равно, что служить ему.

- Можно словечко? - крикнул Дайнис.

- Пожалуйста, - разрешил Оюшка.

- Смотря как служить, - Дайнис подчеркнул слово "как". - Даже канарейки, не говоря уже о лошадях, собаках, кошках да пчелах, делают людей друзьями. Не всех, конечно, но некоторых людей именно животные делают людьми!

- Не знаю... - развел руками Мураш. - Если нам хочется стать канарейками, то Мудрик, пожалуй, добился своей цели, и нам незачем его спасать. Но для меня нет ничего страшнее, как видеть птицу или белку, или другого зверька в клетке. Лучше погибнуть, чем своими мучениями радовать того, кто тебя пленил.

- Верно! - крикнул Бульбук, да так громко, что даже Ворон на вершине ели вздрогнул.

- Ну что ты кричишь?.. - пожурил Бульбука Оюшка. - Хочешь, чтобы, услышав тебя, звери задрожали и закричали: "Эй, прячьтесь!"?

- Вот именно!.. - подхватил Мураш. - Бульбуку порой хочется, чтобы все его боялись. Я предлагаю держаться середины: давайте по возможности делать добро, но не забывать и о лозунге: "Эй, прячьтесь!"

Мураша поддержал Дилидон, - он сказал, что ему нечетко добавить. Гномам следует соблюдать осторожность, но для освобождения Мудрика все-таки стоит воспользоваться услугами Расяле. Кто, как не она, откроет замурованный леток?

- Нет! - запротестовал Бульбук. - Мы не вправе больше рисковать своими. Завтра смастерим какой-нибудь инструмент, призовем на помощь Ворона, Ежа и, как только стемнеет...

"...в поход!" - хотел добавить Бульбук, но наверху неожиданно каркнул Ворон:

- Эй, прячьтесь!

Повторять не пришлось. Когда по лесной тропе приблизились Джим и Микас, несшие в торбе кота, гномы уже скрылись в чаще. Одни бежали, испугавшись неожиданного крика, другие радуясь, что подвернулся случай кончить надоевшие споры.

СКАЗКА О ДВУХ КОРОЛЯХ

После резкого разговора с гномом, Гедрюс в тот день больше не подходил к улью, и Мудрик призвал всех узников немедленно взяться за работу. Полосатая гусеница перестала стонать и прилежно пряла нить для своей постельки, а мышь сгрызла еще орех и принялась за стенку улья. Доска попалась толстая, но из мягкого дерева, и, по расчетам ученого, до утра, самое последнее до полудня, мышь должна была прогрызть ее насквозь.

И вот вечером, когда по крышке барабанил дождь, а в улье кипела работа, Мудрик неожиданно услышал шаги и таинственное шушуканье. Это были Микас с Джимом. Они сняли крышку улья и принялись вытряхивать туда из торбы пленника. Кот Черныш, которому понравилось в мешке, царапался, мяукал и долго не давался. Наконец они закрыли улей крышкой и, хихикая, убежали. Кот, даже не осмотревшись, куда он попал, завыл и заметался между рамами.

- Ой, полегче! Ты здесь не один! - предупредил его Мудрик, потому что кот одним ударом хвоста вышиб у него из рук книгу. Черныш в ответ подцепил когтем гнома за шиворот и, ощерившись, процедил сквозь зубы:

- А ты кто такой?

- Сам видишь... - ответил Мудрик. - И не вздумай срывать злость на нас!

- А вот и вздумаю!.. - пригрозил кот.

- Пусти! - повелительно сказал гном. - Мы такие же узники, как и ты.

- Но меня-то за что? За что меня сюда упрятали? - вопил кот, в отчаянии заглядывая в леток. - Сколько себя помню, все меня уважали и ласкали. Никаких пакостей я людям не делал... Эй ты, малявка! Слышишь, что тебе говорят?

- Слышу. И не кричи так, пожалуйста. А то уши лопнут.

- И пускай лопнут! Хорошо тебе, если знаешь, за что сидишь... Эй, на по-омощь! Лю-юди! - выводил Черныш.

Вопил он, однако, не теряя достоинства. В его завываниях слышалась нотка горечи, и, как всякий хороший певец, Черныш завершил свою арию душераздирающим воплем:

- По-моги-ите! Не вино-вен я...

- Браво! - захлопал в ладоши Мудрик. - Брависсимо!

- Тебе-то хорошо, - снова сказал кот. - Видать, знаешь, за что сюда попал.

- Если тебе от этого станет легче, - ответил ученый, - я могу сказать, в чем можно тебя обвинить...

- Неужели... - не то удивился, не то пригрозил кот.

- Говоришь, любили тебя, ласкали... - стал объяснять Мудрик, заслонив собой сомлевшую от страха мышку. - Спрячь-ка для начала когти и скажи, уважаемый, любил ли ты сам хоть кого-нибудь?

- Люби-ил... - нетвердо протянул кот.

- Правда?.. Всех людей и животных побольше себя ты делил на полезных и бесполезных. А всех, кто тебя меньше, - на съедобных и несъедобных. Разве не так?

- Сейчас я тебе отвечу, отве-ечу... - пообещал кот и поточил о раму когти.

- Наловчился мурлыкать, - продолжал Мудрик, - да ластиться, чтобы хозяйка налила тебе молока или чтоб Микас почесал за ухом. А если кто брал тебя за лапу, она казалась такой мягонькой, даже мягче хвоста.

- Мне приходилось втягивать когти! - крикнул Черныш. - Я любил людей и буду любить - только б меня выпустили!

- Только б выпустили да молоком угостили... А вылакаешь мисочку - хвост трубой, и любви конец. Мурлычащий моторчик выключен - и все.

Тут Черныш даже рассмеялся - очень уж точно Мудрик его описал.

- А вот пес - он действительно любит. Сытый или голодный, бьешь его или гладишь - пес лицемерить не станет и тебя не предаст.

- Он - раб! Холуй! Ничтожество! - злобно ворчал кот.

- Сомневаюсь... - покачал головой Мудрик. - Это твоя дружба больше смахивает на угодничество. Только не сердись, пожалуйста... Можно и так сказать: твоя ласка - это плата человеку за кров и еду.

- Какая плата?! - с возмущением крикнул Черныш. - А мышей кто ловит?! Когти ему не понравились... А что бы я без них делал?

- А чем тебе мыши не угодили?! - не выдержав, пискнула мышь. Что тебе эти бедняжки сделали?..

- А-а! - обрадовался кот. - Тут и мыши есть!.. Ну-ка, выходи, выходи, голубушка, покажись...

- Не трогай ее, - сказал Мудрик. - Я убедительно тебя прошу!

- Как это - не трогай? Целый день не евши - и не трогай...

- Да пойми же, мы все здесь - узники. Если начнем друг друга пожирать...

- А может, попробуем, а?.. Вы тут, как погляжу, орехами лакомились, а меня чем угостите?

- Если нас кормят, значит, принесут чего-нибудь и тебе, - старался успокоить его Мудрик. - Будь добр, потерпи хоть до утра.

- А может, меня и пустили сюда... добрые люди... зная, что я проголодался, а?..

- Тогда скажи на милость, почему они меня здесь заперли? - спросил ученый. - Ведь не похоже, что я гожусь тебе на обед или даже на ужин...

- Да, не очень... - согласился Черныш, оценив взглядом Мудрика. - Для начала достаточно и мыши.

- Не спеши, - не уступал гном, - потерпи до утра, выспись как следует.

- Да я же голоден, черт возьми! Понял? А тут еще мышь - как мне заснуть?

- Я тебе сказку расскажу... И договоримся так: если завтра тебя не покормят - так и быть - хоть обоих ешь!

- Ладно. А о чем сказка?

- О двух королях.

- О королях... - разочарованно сказал Черныш. - Королей скоро совсем не останется, а коты были и будут. Расскажи лучше о котах.

- Будет в сказке и кот, будет! - пообещал Мудрик.

Вздохнул, отложил книгу и, не спеша, принялся рассказывать.

- Жил-был однажды в некоем государстве король. Было у него кресло, которое все называли троном, железная шапка, которую все называли короной, черная лошадь, которую все называли вороным конем, рыжая борода и все такое прочее.

- А бороду как называли? - спросил Черныш.

- Только бороду и называли по-настоящему бородой, а все прочее... Но не в этом суть. Король был злющий, сердился, что трон скрипит, бесился, что корона тяжела, гневался, что конь великоват, а сам он маловат... Пока вскарабкаешься в седло, где-то что-то непременно хрустнет... Поэтому король завел телегу, которую, конечно, велел называть каретой, нанял кучера и, поглаживая бороду, стал разъезжать по своему королевству.

- А кот где? - спросил Черныш.

- Кот впереди, - пообещал Мудрик и сделал знак мышке, чтоб та продолжала свою работу.

- Собрался как-то король в гости. Дело было летом, на дорогах - пыль столбом. Король ворчал, потому что от пыли побелели корона, борода и все такое прочее. Вдруг лошадь понесла, кучер закричал: "Тпру, тпру!", но та мчалась вскачь, пока телега не задела за государственный столб и не опрокинулась. Самодержец шмякнулся в канаву, корона куда-то укатилась. Кучер кое-как поставил опять на колеса опрокинутую телегу и трясется - ноги дрожат, руки дрожат и все такое прочее...

"Ах ты, такой-сякой да этакий! - крикнул король, отобрав у кучера кнут. - Коня удержать не можешь!.."

"Да понесла, ваше величество... Какая-то муха залетела ей в ухо..."

Но король не слушал оправданий. Отхлестал кнутом кучера, велел выпрячь коня, самому встать в оглобли и везти себя домой - в мятой короне да с лохматой бородой в гости ведь не явишься. И пока кучер тащил, король кричал: "Ну-у!" и знай щелкал кнутом у него над головой.

Под вечер усталый кучер пришел к себе домой. Смотрит: миска с кашей под подушкой, а жена расстелила на столе шелковый платок, побросала в утюг горячих углей и гладит наряды. Увидев мужа, утюг - в сторону, на стол - кашу, ложку и все такое прочее: "Милости просим, муженек, угощайся".

Кучер положил на подоконник трубку, попробовал, а каша-то подгорела! Не шкварками, не ячменным зерном, а паленой шерстью отдает...

"Это еще что? - говорит кучер. - Свинья и то такое жрать не станет".

"Не сердись, - просит жена. - Куры в огород забрались, пока их выгнала, каша и пригорела. Думала, ты не разберешь".

"Ах, вот как? Не разберу!.." - Кучер выбросил миску с кашей в окошко, поддел ногой стул, стул опрокинул горшок, горшок разбился, а хозяйка выбежала во двор за тряпкой, чтоб вытереть разлившееся молоко.

Кот облизнулся и снова спросил:

- А кот где? Где кот, спрашиваю?

- Сейчас, сейчас! - ответил Мудрик и продолжал рассказ. - Кучер схватил с подоконника трубку, не знаю, нарочно или нечаянно сыпанул на платок искры, выругался по-извозчичьи и повалился на кровать спать.

Хозяйка между тем смотрит: у изгороди кашу пес уплетает. Думал бедняга - ему за верную службу такой вкусный обед выдали, потому, завидев хозяйку, подбежал к ней и хотел лизнуть, если не в щеку, то хоть в локоть.

"Пошел!" - крикнула на него хозяйка да еще ногой поддала.

Пес, заскулив, перекувырнулся и, поджав хвост, улепетнул под куст смородины. А там как раз отдыхал петух, до самого гребня утонув в пыли.

"Вон! Тут мое место!" - пролаял пес и цапнул петуха за хвост. Тот, кукарекнув, бросился в сторону, но три самых красивых его пера так и остались в собачьей пасти.

"Как я в таком виде курам покажусь?" - заохал петух, бочком пробираясь вдоль забора и боясь на открытое место выйти... И тут он видит...

- Кот! - догадался Черныш.

- Он самый, кот! - ответил Мудрик. - Добрый кот. Сидит, настроение чудесное, только что сытно отобедал, аккуратно усы расчесал. Сидит и улыбается, думает, что бы это приятное петуху сказать. А тот как заорет:

"И ты еще надо мной издеваешься!" - Да как долбанет клювом кота, тот едва не ослеп, бедняжка.

Кот ужас до чего рассердился, хорошенько наточил когти об опрокинутую корзину и решил: "Ну погоди!.. Раз он со мной так, пойду сейчас и, кого ни встречу, задеру. Курицу - так курицу, свинью - так свинью, и все такое прочее..." Идет по двору, идет по полю и знай рыскает глазами, кого бы задрать, на ком бы злость сорвать...

У самого леса, в зарослях вереска, шуршит мышь-полевка: сама такая серенькая, а по спине - коричневая полоска. Кот присел, подкрался поближе и увидел еще троих мышат, таких юных и неопытных, что они пищали от восторга при виде каждого цветка и букашки.

Кот еще плотнее прижался к земле и ждет, чтоб мышонок вылез из вереска на мох, а то о колючий вереск еще глаза себе выколешь да усы поломаешь.

- Что правда, то правда! - со знанием дела сказал Черныш.

- Вскоре на серебристый мох с жужжанием опустился шмель, усталый, сладко пахнущий медом. "Ух ты!" - завизжал мышонок и бросился посмотреть на шмеля вблизи. Кот - прыг-скок, цап-царап! - и мышонок готов!.. Придушил и оставил на съедение муравьям или воронам. Сам-то он был только зол, а не голоден, и собирался еще задушить зайчонка, куропатку и все такое прочее...

Мышата плакали, а старая мышь сердито отчитала их - чтоб впредь они - такие-сякие да этакие глядели в оба. Потом велела утереть слезы, отвела к гнезду шмелей и сказала:

"Ешьте тут все, что только найдете - детву, мед, а я вас постерегу".

Слетелись шмели-няни и стали умолять мышь, чтобы она пожалела их, чтоб оставила хоть немножко меда, который они с таким трудом добыли, по капельке на самом краю света набрали!

"Нет в мире жалости, - заявила им мышь. - Если не верите, спросите у кота".

- А почему не у... петуха? - спросил кот Черныш.

- "А почему не у пса?" - ответил бы петух... Но вернемся к нашим шмелям. Одни, не найдя больше родного гнезда, бросились в озеро и утопились, а другие с жалобным жужжанием полетели искать справедливости.

А один шмель, за слезами и пылью не разбирая дороги, летел-летел и угодил прямо в ухо лошади. Гнедая понеслась вскачь через девять гор да девять долин, пока не зацепилось колесо и не опрокинулась телега.

А это была карета и ехал в ней король в гости. Карета бац, король шмяк, а золотая корона - тр-р-р - в канаву.

- Дальше уже знаю! - сказал кот. - Король запряг кучера и счастливо вернулся домой.

- А вот и нет, - ответил Мудрик. - Это был уже другой король... Покряхтывая да поскрипывая, он встал и сказал:

"Однако удачно мы опрокинулись! Карета цела, руки-ноги целы, но куда мою корону черт уволок?"

"Вот она, - сказал перепуганный кучер, обтирая поло" сермяги пыльную корону. - Не казните, ваше величество..."

"Велика печаль!" - ответил король, сели они в карету и покатили дальше.

Вечером возвращается кучер домой, смотрит - жена шелковый платок гладит.

"Да брось ты его! - говорит муж. - Будто не видишь, что платок с подпалиной. Если вкусно накормишь, куплю тебе новый - с золотой бахромой, в серебряных лилиях".

Жена подняла подушку, поставила дымящуюся миску на стол и говорит:

"Сойдет и этот платок без серебряных лилий, каша-то у меня малость подгорела".

Кучер попробовал - правда... подгорела каша. Жена виновато смотрит и говорит:

"Ты не сердись... куры огурцы поклевали - пока их с огорода выгоняла, каша и подгорела".

"Велика печаль!.. - по-королевски ответил кучер. - Вынеси-ка эту кашу собаке и радуйся, что изба наша не сгорела".

Жена унесла кашу во двор, а муж в это время вытащил из кармана сермяги новый платок в серебряных лилиях да с золотой бахромой и расстелил вместо старого на столе. Вот обрадуется жена, когда увидит...

Увидел пес хозяйку с кашей, так обрадовался, что бросился к хозяйке и миску из рук выбил. Глиняная миска - шмяк! - и нет ее, разлетелась, а привезли-то ее из самого Вильнюса, с большой ярмарки.

Пес перетрухнул, хвост поджал, даже присел в ожидании заслуженной кары. Но хозяйка только потрепала его за бархатное ухо и говорит:

"Да ешь ты, не бойся... Велика печаль... Не вор украл, сама разбилась".

Каши было много, и пес позвал петуха, петух кликнул кур. Все угощались, зобы набили, еще и воробьям досталось.

- А кот? - приоткрыв глаз, спросил Черныш.

- Ты спи, спи, - ответил Мудрик. - Пес позвал кота, но тот отказался есть вместе с собакой из одной да еще расколотой миски. Кот видел, что хозяйка в добром настроении, подбежал к ней и, поставив хвост трубой, проводил ее в избу.

Этот шельмец знал за собой грешок, потому что не раз уже забирался в чулан и отъедал по кусочку копченой колбасы. Раньше или позже воровство это должно было открыться.

И открылось. Увидев новый платок, хозяйка даже взвизгнула от радости. Обняла мужа, расцеловала и говорит:

"У меня еще круг колбасы припрятан. А ты голоден. Сейчас принесу и угощу!"

Кот почуял, что его дело плохо - забрался за печку, глаза закрыл и мурлычет: "Мур-р" да "мур-р" - и так ласково, так нежно, как только умеет.

Возвращается хозяйка с обгрызанной колбасой и говорит:

"Вот ворюга кот... Видишь, что натворил! Где же он спрятался? Сейчас я ему..."

"Велика печаль... - снова сказал кучер. - Отрежь" обгрызанный конец и брось ему. И нам хватит".

Черныш в полудреме сладко облизнулся и, вздохнув, поудобней положил голову.

- Не знаю, как бы ты поступил на его месте, - продолжал Мудрик, - но тот кот до того был взволнован, что... в один прекрасный день вышел прогуляться, нечаянно наступил мышке на хвост и вежливо сказал: "Виноват, сударыня!"

"Пожалуйста, - ответила мышь. - Как приятно, что хоть изредка встречаются благовоспитанные прохожие".

Потом созвала своих детей, детей своих детей и детей детей своих детей и сказала им следующее:

"Благовоспитанная и цивилизованная мышь, дорогие дети, никогда не будет разорять гнездо шмелей, как бы сладко оно ни пахло клевером, чебрецом, вереском и всем таким прочим... Слушайте и зарубите на хвостах: чем больше шмелей, тем больше клевера, чем больше клевера, тем больше коров, чем больше коров, тем больше молока, чем больше молока, тем вежливее коты, чем вежливее коты, тем спокойнее нам живется. Ясно?"

Кот уже почти храпел, но кивнул головой. Вряд ли он слышал что-нибудь, но Мудрик добросовестно кончил сказку:

- Как приятно, что и в этом улье встретились такой благовоспитанный кот и такая умная мышка...

Пока он рассказывал сказку, мышь успела прогрызть больше половины доски. Теперь все зависело от того, какой сон увидит Черныш и когда он проснется.

Мышь тихонько грызла дальше, а гном зажег свечу и принялся вслух читать свою книгу, чтобы Чернышу казалось, что сказка еще не кончилась.

Все как будто было рассчитано, спланировано, предусмотрено, никаких неожиданностей быть не могло. Но жизнь именно в такие минуты и любит выкинуть какую-нибудь штуку. Иногда добрую, иногда злую. Выкинет и смотрит, как ты - человек или гном - станешь выкручиваться...

Примерно так случилось и с пленниками улья. Мышь сообщила Мудрику, что в доске появилась крохотная дырочка, ученый захлопнул книгу, прокрался мимо усов кота к выходу... И вот новость: улей-то с двойными стенками! А в промежутке между ними - белый мох.

Мышь даже расплакалась от досады. А Мудрику что оставалось делать? Пришлось ее успокаивать...

- Выше хвост, - сказал он, - устрой для себя во мху норку, чтоб, проснувшись, Черныш не мог тебя достать, и работай дальше!

- А ты? - пискнула мышь.

- А я?.. - почесал макушку гном. - Скажу ему, что он спросонья уже съел тебя. А меня попрошу поберечь на ужин...

БУМАЖНЫЙ ГОЛУБЬ

- Ах вы, сони! Еще не встали! Микас! Джим! Бока отлежите. А Гедрюс, я видела, давно уже по грибы успел сходить. Полное лукошко белых набрал... Чтоб у меня - раз-два - и умываться!

Мама Микаса вошла в чулан, где спали дети, и с этих слов начался еще один богатый приключениями день, имя которому Пятница.

- А сегодня какие новости? - хриплым со сна голосом спросил Джим.

- А какие вам новости нужны? А-а!.. Есть, а как же. Отец говорил, что лисица у нас в сарае жила, в той стороне, под хворостом нора выкопана.

- Ну и ну! - удивился Микас. - Может, она еще там!

- Ищи ветра в поле... Зря вы утопили Черныша. Я даже всплакнула... Свалили все на беднягу... Славный был кот.

Микас с Джимом довольно переглянулись.

- Ох уж эти мальчишки... Такие жестокие! - села в кровати Януте, позабыв за ночь, что именно она вчера предала Черныша.

- Тетушка, а тетушка... - сказал Джим, выбравшись из постели. - Какая нам будет награда, если мы Черныша выудим?

- Как это - выудим? Куда же вы его дели? Смотрите у меня, не мучайте несчастного кота!

- Мы?!. - удивился Джим.

- Если б не папа, мы бы ни за что его не утопили, - хитрил Микас. - Сами велели и сами слезы проливают.

- Утопили вы его или нет? - уже без шуток спросила мама.

- Ну... Если награды не будет, можете петь "за упокой"...

- Ах вы!.. А какая вам еще награда нужна? Шельмецы...

- Ну хотя бы картофельную бабку на обед...

- А картошки начистите?

- Слышишь, Дженни? - спросил Джим. - Картошки начистишь?

- Ну знаете! - крикнула Януте. - Вы кота топили, вы и чистите!

- Вставайте, вставайте! Начистите картошки, и будет вам бабка. Только смотрите, верните мне Черныша.

Едва хозяйка ушла, и Януте стала допытываться, куда же все-таки мальчишки дели кота. Гадала так, гадала этак, а они - все нет да нет.

- Начистишь картошки - скажем. А если нет - страдайте оба: ты тут, а кот там...

- Где - там?

- Там... Можно сказать, в аду, - дразнил сестру Джим.

И чем веселей хихикали мальчики, тем больше мрачнела Януте, дулась, сердилась и наконец заплакала.

Когда Джим с Микасом, умывшись в озере, прибежали завтракать, Януте уже сидела на низеньком стульчике и, не поднимая головы, чистила большие лиловые картофелины.

Гедрюс в то утро действительно убежал на рассвете по грибы, но белых он набрал меньше, чем показалось Микасовой маме. По пути домой Гедрюс завернул в орешник и нарвал для своих пленников орехов. Может, Мудрик на пустой желудок станет сговорчивей? Тем более, если Гедрюс извинится за вчерашнее неучтивое поведение и угостит его молоком, медом да орехами...

Мальчик хотел попросить его только об одном - чтоб Мудрик согласился вечерком или перед обедом - как ему удобнее - ответить на их вопросы. Пришли бы Януте с братом, Микас, Расяле, стали бы все чинно вокруг улья и каждый по очереди спросил бы о чем-нибудь Мудрика. Гном ответил бы на вопросы - вот и вся пресс-конференция (Гедрюс все-таки вспомнил это слово!)... А после нее гнома наградят орехами и конфетами, и он сможет отправиться куда ему угодно.

Довольный своей затеей, Гедрюс уже хотел заглянуть к Микасу и спросить, что они собираются сегодня делать. Но мама Микаса как раз возвращалась с фермы, сказала, что "ее бездельники еще дрыхнут", и спросила:

- А что им передать?

- Ничего, - ответил Гедрюс. - Я сам позднее зайду, может, застану дома,

- Застанешь. Я их засажу картошку чистить. Приходи обедать, картофельной бабкой угощу...

- Спасибо, - поблагодарил Гедрюс. - Может, и приду.

Так оно и бывает, Джим выпрашивает в награду бабку, а бабка, оказывается, и без того запланирована! И все довольны.

Гедрюс, весело стряхивая босыми ногами росу с травы, вернулся домой и, еще издали увидев рядом с ульем Расяле и Кудлатика, понял, что "пресс-конференция" не состоится...

- Ах ты, бесстыдник! Бессердечный! Врунишка! - бранилась Расяле. - Что ты натворил? Я так перепугалась... Ну так перепугалась...

- А почему? Что случилось?

- Я тебе покажу! Он еще притворяется, что ничего не знает... Как прыгнет - такой страшный, чернющий!.. А как он мяукал! Как царапался, бедняжка, кабы ты знал...

- Кто? - не на шутку удивился Гедрюс. - Что ты плетешь?

- Сам ты плетешь! Да еще дырку залепил... Хотел, чтоб он задохнулся. Ты не знаешь, как он мяукал... Бедный котик...

- Какой котик?!. - завопил Гедрюс, даже Кудлатик испугался. Там мышь была, а никакой не котик...

"Неужели, - подумал он, - Мудрик сумел превратиться в кота?!"

- А может, там был не кот? - спросил он. - Какой он с виду? Серый, полосатый или еще какой?

- Не притворяйся... - ответила Расяле, уже не зная, лжет Гедрюс или говорит правду. - И не серый, и не еще какой, а Черныш! Вот и Кудлатик может подтвердить. А как я перепугалась, просто ужас!.. Только б не заболеть!..

- Это правда не я, - сказал Гедрюс, заглянув в улей. - Они сами нарочно своего кота сюда запихали.

Расяле все тараторила - как она встала и увидела возле улья Кудлатика, как, успокоив его, услышала, что внутри кто-то воет и скребется, как с трудом откинула крышку улья... Гедрюс почти не слушал - у него даже сердце зашлось от мысли: "Януте разболтала им о гноме и мыши, которую вчера видела в улье!.." Этого Гедрюс от нее никак не ожидал.

И потом - еще более страшная мысль: "Съел Черныш Мудрика или не съел? Кто это может теперь сказать?.."

Расяле, выложив все, что знала, позвала Гедрюса завтракать, но тот только покачал головой, вздохнул и подавленно предложил:

- Орехов не хочешь? На, подставь ладошки...

- Черныш вернулся! Черныш! - закричала Януте за окном. Кис-кис-кис...

Мама Микаса за столом резала кубиками грудинку для бабки. Услышав такую новость, она отрезала кусок с воробьиную голову и выбежала во двор: "Где же страдалец, невинно оклеветанный, приговоренный к смерти?.. Хороший коташа, где-то он был, чего натерпелся!.."

- Кис-кис-кис! Ешь, котик, ешь.

Кот Черныш даже опешил - не жизнь, а как в сказке у Мудрика. Его мучителей мальчиков не видать, а Януте Черныш не осуждал: хороший кот должен читать мысли своих хозяев. Вот как сейчас... Можешь смело ходить, задрав хвост, и пользоваться милостями истосковавшихся по тебе, раскаивающихся хозяев.

В это время Джим с Микасом, ни о чем не догадываясь, направлялись к Гедрюсу вызволять своего кота. Шли и рассуждали:

- Спешить не будем, - сказал Джим. - Пускай сам Гедрюс его найдет в улье.

- А вдруг уже нашел? Гедрюс рано встает.

- Хорошую выкинули штуку, правда?

- Хорошую, - согласился Микас. - Бабку заработали и котика спасли.

- Я знаю, что делаю...

- Ты - голова... В школе, небось, пятерку получить - раз плюнуть?

- А как же! - ответил Джим. - В школе я и не такие шутки выкидываю.

- Жалко... - сказал Микас. Он подумал, что двоюродный брат скоро уедет, а ему снова придется ходить в школу,

- Чего жалко?

- Не знаю...

- Хорошую шутку отмочили, ох хорошую!..

Они вошли во двор и увидели, что Расяле, повиснув на костылях, заглядывает через окно в комнату.

- Расяле! - позвал Микас. - Что ты туда глядишь?

- На Гедрюса смотрю, - ответила она. - Ничего не ест, молчит... Мамы нет - а он лежит и плачет.

- Что это с ним? - спросил Джим. - Идем, надо его проведать.

- Расяле, - на всякий случай спросил Микас. - Наш кот Черныш к вам не приблудился?

Та гневно посмотрела на Микаса и погрозила пальцем.

- А тебе достанется! Ох достанется!

- За что?

Расяле еще сама не знала за что, но чувствовала, по глазам видела, что это за гости. Смотрят с хитрецой и хоть бы один про ее ногу спросил. А что до кота, так по всему видно, Гедрюс правду говорил: сами засунули его, а теперь ищут...

- Нет вашего кота... - решила она схитрить. - Засунули его, а он и задохнулся за ночь.

- Сочиняешь... - не поверил Микас.

- Не суди по себе! - (Этому ответу Расяле научилась у Гедрюса, и наконец-то он пригодился!) Могу место показать, где похоронили. Я уже цветочки посадила...

Джим поверил, даже присвистнул и сказал Микасу:

- Так, может, домой потопали? Хотели как лучше, а видишь, не получилось... Но бабку все равно готовят... Придем, хоть поминки устроим.

Расяле, чтоб не рассмеяться, присела и принялась ощупывать гипс на ноге.

- Болит? - наконец-то догадался спросить Микас.

- Еще бы! Сколько натопталась, пока кота хоронили!

Услышав голоса, вышел Гедрюс - заплаканный, головы не поднимает.

- Слышал, ты хвораешь, - заговорил Микас. - А мы пришли на картофельную бабку звать.

- Расяле, - мрачно сказал Гедрюс, - спусти с цепи Кудлатика. Натравлю - чтоб и духа их тут не было.

- Ты чего это! - удивился Джим. - Ведь наш кот задохнулся, не ваш.

- Гедрюс, - торопливо вставила Расяле, - я им уже сказала, что мы Черныша похоронили.

Но Гедрюс не клюнул на эту удочку.

- Ваш кот моего гнома съел! - закричал он, схватив Микаса за плечи, и тряс до тех пор, пока сам не заплакал.

- Какого еще гнома?! - теперь настала очередь удивляться Расяле.

- Правда - какого еще гнома? - присоединился к ней Джим. - Нам Дженни говорила, там мышь была. Так уж тебе жалко мыши?

- Какое ваше дело! - отрезал Гедрюс. - Чего к нам притащились со своим котом! Как разбойники - ночью...

- Вот оно как?.. - Джим весело потер руки. - А кто наших лисят выпустил? Думаешь, не знаем, что ты ночью к нам на сеновал лазил? Хочешь, Януте позовем? Хочешь?

Теперь уж и Расяле рассердилась на Гедрюса: освободил Микасовых лисят - не рассказывает, поймал гнома - не говорит. Спросишь его: "Гедрюс, где твои очки?" - молчит. "Плачь теперь! Никогда больше тебе не скажу: "Гедрюкас".

Гедрюс понял, что Януте разболтала все - что было и чего не было... Он мог, конечно, ответить Джиму, что Януте сама открыла дверцу клетки, где были заперты лисята, но Гедрюс никогда еще ни на кого не ябедничал. Поэтому и теперь он поступил как мужчина, не стал "топить" Януте.

- Лисят выпустил, кота нашего задушил, а сейчас Микасу рубашку порвал! - возмущался Джим.

- Не надо было его сразу хоронить, - печально сказал Микас. Может, Черныш еще бы и очухался.

- Очухается... Жмите домой, там ваш кот! - наконец выложил всю правду Гедрюс.

- Вот это Расяле!.. Вот врушка!.. - обрадовался Разбойник. - Пошли все к нам бабку есть, ладно?

- Когда захотим, сами испечем, - ответила за обоих Расяле.

- Жаль, жаль... - закончил невеселый разговор Джим. - Какие-то вы вареные, прямо инвалиды... Бабка бы вам сейчас не помешала. Чао!

Гедрюс молчал.

- Чао! - повторил Микас.

Гедрюс снова не поднял головы. Расяле хотела, конечно, разузнать, что означает это "чао", но она решила не спрашивать Гедрюса. Не первый раз наказывая своего братца молчанием, Расяле умела сдерживаться.

Дилидон еще на рассвете хотел послать разведчика и разузнать, что нового на хуторе, а главное, успокоить Мудрика.

- Потерпит Мудрик до вечера, ничего с ним не станется! немедленно возразил Бульбук. - А чтобы вечером все шло гладко, надо инструмент готовить, а не разведчиков рассылать.

Дилидона никто не поддержал, и ему пришлось уступить. Бульбук не командир, но раз уж он хочет, пускай готовит этот поход. Бульбук так часто пререкался с ученым, что иногда казалось: они вот-вот станут заклятыми врагами. А теперь силачу представился случай доказать Мудрику свои братские чувства и продемонстрировать кстати, что значит хорошая тренировка.

Бульбук отыскал палку и, заставив всех потрудиться в поте лица, привязал к ней камень - с куриное яйцо величиной. Таким тараном прошибешь не только окно, но, пожалуй, и стену улья. Правда, вскоре выяснилось, что этот снаряд для гномов тяжеловат. До хутора они впятером его не дотащат. А если и дотащат, то у них не хватит сил, чтоб поднять и раскачать его.

Бульбук снова выступил с длинной речью, обозвал всех неженками да хлюпиками и принялся сооружать другой таран, полегче. Пока подобрали камень, пока привязали и приладили петли, чтоб ухватиться, стало смеркаться. Осталось совсем мало времени, чтоб закусить, передохнуть и - в поход - освобождать Мудрика.

Дайнис, хоть и трудился наравне со всеми, каким-то образом успел сочинить новую походную песню.

- Может, испробуем новый марш? - неожиданно сказал он, когда вечером все собрались, чтобы нести таран.

Все согласились - ведь хорошая песня никогда не помешает. Поскольку никто еще не знал ни мелодии, ни слов, Дайнису пришлось петь одному:

Вот мы идем, за гномом гном,

И громким голосом поем:

Эй, прячьтесь!

От ваших лап или копыт

Опасность гномикам грозит.

Эй, прячьтесь!

Большие звери и зверьки,

Медведи, лоси и хорьки,

Эй, прячьтесь!

- И мальчики-озорники! - прилепил строчку весьма довольный Бульбук.

- Погодите! - закричал Мураш. - Ведь договорились - это МЫ должны прятаться, а не они!

- Зачем нам прятаться? - изобразил удивление Дайнис. - Мы же никому дурного не делаем!

И он затянул второй куплет:

Эй, великаны, прочь с пути!

Позвольте маленьким пройти!

Эй, прячьтесь!

Освободите нам проход,

Смотрите - наш отряд идет.

Эй, прячьтесь!

Припев подхватили уже все:

Прячьтесь скорее,

Волки, хорьки!

Лоси, медведи

И барсуки!

- И мальчики-озорники! - упорно твердил Бульбук.

- Договаривались, договаривались, - снова пробормотал Мураш, а он - бац, и снова все перевернул...

- Пой, пой! - сказал командир. - Еще куплет есть?

- Есть!

Вот Мудрик с Оюшкой идут

За Дилидоном и поют:

Эй, прячьтесь!

Эй, убери копыто, друг,

Идут Мураш, Дайнис, Бульбук.

Эй, прячьтесь!

- А Живилька-то нету! - подхватили Бульбук с Дилидоном.

- И Мудрик наш пропал... - закончил Мураш.

- Ой-ой-оюшки... - застонал парикмахер. - Рано мы распелись, ой, рано...

- Слишком лирично!.. - сказал Бульбук. - Походная песня должна быть бодрая, чтоб вдохновляла. И опять же - зачем подчеркивать, что Дилидон - командир. Хватит уже. Нельзя ли как-нибудь по-другому... Ну, скажем, вот так:

Долой копыто, лапу спрячь

Марширует Бульбук-силач

И прочие товарищи...

- Конечно, можно и так! - согласился Дилидон.

- Теперь он себя выпятил... - сказал Дайнис. - Чем это лучше?

Но Бульбук не растерялся:

- Раз говорим: "Убери копыто!" - так уж надо их как следует пугнуть... Ведь и у нас есть силачи! Верно?

Но тут за стволами деревьев в лунном свете сверкнуло озеро, забелела новая крыша дома Гедрюса, пора было кончать песни и споры. Оставшийся до улья путь гномы прошли молча, и каждый думал - только бы удалось...

Подошли гномы, смотрят - а это что такое?! Леток улья не залеплен! А где же пленник? Где Мудрик?

- Говорил же я... - прошептал Дилидон. - Говорил, надо послать разведчика...

- Зайдем, может, следы обнаружим, - предложил Дайнис.

- Эй, есть там кто?! - постучал Бульбук в стену.

- Ага, заходите! - откликнулся из улья ученый. По-видимому, он только что оторвался от книги.

- Раззява! Совсем очумел! - закричали гномы, забравшись в улей. - Чего ты тут расселся? Ведь леток отковыряли!

- Знаю, - ответил Мудрик. - Все думают, что меня здесь нет, и никто не лезет. Кот удрал, мышь сбежала - такая тишина - читай, сколько душе угодно.

- Тишина!.. - не выдержал Бульбук. - Двое суток мы трудились в поте лица, а он тут прохлаждается! Пошли отсюда, пока всех не замуровали.

- Погодите, погодите! - отмахнулся ученый. - Кажется, я нашел... только что... Вот послушайте!

"Рожденный соловьем, соловьем и угаснет. На золотое зерно не клюнет, угрозами не заставишь его умолкнуть и не петь. Помолчит, выслушает твои увещевания и продолжит соловьиную песнь. Никогда не будет подражать ни дрозду, ни жаворонку, ни иволге. Только ДРУГИЕ, быть может, пожелают петь по-соловьиному. Один-другой из добрых побуждений, или сами того не ведая, настолько ему уподобятся, что и соловьи их не отличат от своих. Что ж, пускай живут и поют с ними".

Мудрик, приближаясь к цели, все повышал голос да растягивал слова - казалось, он сейчас запоет...

- "Но если самые близкие пожелают его вернуть... - Мудрик перевернул страницу, - вернуть..."

А на новой странице было изображение соловья. Какой-то шутник пририсовал соловью красный петушиный гребень и черные шпоры. Мудрик нетерпеливо пробежал, взглядом соседнюю страницу... А там речь уже шла о другом. О лягушках...

Значит, самая нужная страница, которую столько времени искал Мудрик, была ВЫДРАНА!

- Как это выдрана? - не мог поверить Дилидон. - Кто же ее выдрал? И почему?..

Даже невозмутимый ученый на сей раз вышел из себя и горько повторял, качая головой:

- Выдрана... выдрана...

- Это уж работа Живилька, не иначе, - решил Дайнис. - По дорисованному гребню видно.

Бульбук даже побагровел от гнева.

- Как вы хотите, ребята... Из-за одного этого надо вернуть Живилька - чтоб хоть раз выдрать хорошенько неслуха.

- Ой-ой-оюшки... Только не говори так, не говори...

- А что прикажешь говорить?

- Он ведь бумажных голубей делал, я знаю...

- Как не знать... Сам его научил! - вспомнил Мураш.

- Тише, не сердитесь, - попросил Оюшка. - У меня еще есть несколько... на память... из вещиц Живилька. Голубок и...

- Го-лубо-ок... - передразил его Бульбук. - А где же этот твой голубок?

Парикмахер со вздохом расстегнул курточку и достал из-за пазухи плоскую берестяную коробочку с завязками. По тому, как осторожно он распутывал узелки и как бережно держал в руках, было видно, что Оюшка хранит в нем то, что ему всего дороже.

В коробочке был и платок Живилька, который он называл своей "записной книжкой", и бумажный голубь. Он был сделан как раз из недостающего листа! Мудрик аккуратно выровнял страничку, вставил на место клочок, оторванный для хвоста голубя, и, нагнувшись к свече, прочитал:

- "Но если близкие пожелают его вернуть... - напомнил он начало предложения, - а их должно быть не менее семи, попытайтесь применить такой метод:

Когда взойдет полная луна, встаньте все семеро над ручьем, который полюбился соловьям, в том числе и ЕМУ, и, произнеся вслух его имя, бросьте в воду по подарку, хоть и недорогому, но выбранному от всего сердца, - и ни с кем не советуясь, что дарить.

Поющий с соловьями неожиданно вспомнит близких, сердце его дрогнет, он подумает о горе покинутых отца, матери, сестер и братьев, друзей!.. С этой мыслью он вдруг забудет свою песнь и уж, верно, возвратится к своим. Неизвестно только, будет ли он с ними счастлив..."

- Вот и всё, - закрыл книгу Мудрик. - Все поняли?

- Чего тут не понять, - улыбнулся Мураш. - Ни в озеро нырять, ни через костер прыгать не надо...

- Только вот последняя фраза мне не нравится, - признался Дилидон. - Как там сказано?

- "Неизвестно только, будет ли он с ними счастлив..." - повторил Мудрик.

- Конечно, неизвестно, - подхватил Дайнис. - Если мы собираемся его сечь...

- Хватит шутить! - одернул их Бульбук. - В книге сказано: семеро, а нас только шестеро.

- И правда шестеро! - удивился Оюшка. - Всегда бывало семеро.

- Расяле на помощь позовем! - сказал Дилидон.

- Тоже мне... близкая... - негромко проворчал Бульбук, наверное, все-таки понимая, что лучшего помощника им не найти.

Выбравшись из улья, они задрали головы и уставились на небо не прозевали ли они полнолуние, в книге ведь сказано, что должна быть полная луна.

- Идет к полнолунию, - обрадовался Мудрик и объяснил другим: Если серп месяца повернут так, что получается буква "С", значит, луна стареет. А теперь, как видите, серп смотрит в другую сторону, и, если пририсовать к нему черточку, получится "Р". Значит, луна растет. И еще будет расти два дня.

СЕМЬ ПОДАРКОВ

Хорошо, что Микасова мама с Януте спекли в тот день большую бабку. Не успели все сесть к столу, как за окном затарахтел мотоцикл. Это отец Джима и Януте приехал за детьми. Микасов дядя погостил в деревне денек, покатался с детьми на лодке, сходил по грибы, а в воскресенье утром забрал детей и уехал. Микас втиснулся в коляску к Януте и проводил их до шоссе.

На развилке дядя притормозил и, не заглушая мотора, высадил Микаса. Януте и Джим были в шлемах, в огромных мотоциклетных очках, и Микас даже растерялся - не зная, как же теперь с ними расцеловаться. Его глаза - верно, от встречного ветра, - наполнились слезами, но Джим потряс ему руку и твердо сказал:

- Ну, будь мужчиной. Не хнычь!

- Не-ет... - промямлил Микас и торопливо чмокнул Януте в стекло очков. - В добрый час.

- До весны! - бодро добавил дядя, похлопав его по плечу. - Эх ты, разбойник... Учись получше!..

- Спасибо, - неизвестно за что поблагодарил Микас, но они, наверное, не расслышали.

Он еще раз вдохнул полной грудью вкусный запах бензина, помахал вслед мотоциклу и свернул на проселок, который вел к дому Гедрюса. Микас думал, что его приятель все еще дуется, но Гедрюс сегодня был просто совсем другой человек: веселый, приветливый и очень обрадовался Микасу.

(Это Расяле, успев завести какие-то новые секреты, успокоила Гедрюса, - она уже знала, что Мудрик жив и здоров. Но больше Гедрюс не вытянул из нее ни слова.)

- Тебе письмо! - сказал Микас, отведя Гедрюса в сторону.

- От кого?

- Прочитаешь - увидишь, - ответил Разбойник и вытащил из кармана сложенную треугольником записку.

Удивляясь и краснея, Гедрюс прочитал:

"Гедрюкас!

Ты мне нравишся. Потому што ты интиресный мальчик и хороший товариш. Напиши мне письмо.

Дженни"

- Это же ты писал! - сказал Гедрюс, - он вспомнил, что Януте только в этом году пойдет в школу.

- Я, - подтвердил Микас. - Но она меня просила.

- Честное слово?

- Ясно, честное...

- По ошибкам понял, что твоих рук дело... - довольный буркнул Гедрюс.

- Где ошибки, где?! Она к нему всей душой, а он ошибки ищет!..

Но Гедрюс, говоря по правде, сейчас не об ошибках думал. Он жалел, что не пошел тогда есть бабку, и радовался, что Януте догадалась ему написать. Пускай с ошибками, пускай рукой Микаса-Разбойника...

- А адрес где?.. - вдруг спохватился Гедрюс.

- Ты же сейчас писать не будешь. Когда нужно будет - скажи. Дам.

- Ты все-таки завтра принеси мне, ладно?

- А сам не можешь прийти? Дорогу забыл? - горько" упрекнул одинокий Разбойник.

Наконец договорились: завтра рано утром они встретятся: на полпути между хуторами, пойдут по грибы. Гедрюс попросил Микаса поговорить с Расяле. Чтой-то она такая молчаливая стала? Чтоб только не вздумала снова со скирды прыгать!..

Скоро сказка сказывается,

Да не скоро луна показывается... срифмовал Дайнис, переделав известную пословицу. А луна была им сегодня ох как нужна!

- Вечно ты со своими стихами!.. - упрекнул озабоченный Мураш. - Чтоб только дождя не было...

Небо так плотно обложили тучи, что даже солнце под вечер совсем закрыло. А что уж говорить о луне!

- Давайте вспомним, - сказал Дилидон, - когда она вчера взошла?

- Когда мы освобождали Мудрика, - вспомнил Бульбук, - луна была над деревьями. Чуть-чуть правее меня....

- Смотри, не ошибись! - пошутил Дайнис. - Может, не луна была правее, а ты был левее луны?

Но тут на него прикрикнул даже Мудрик: надо, мол, отнестись к делу серьезно.

- Давайте не ссориться, - заступился за Дайниса Дилидон. - Добрые дела надо делать весело!

- Кто знает... - отозвался Бульбук. - Может, мы, желая добра, причиним зло?

- Да он же замерзнет зимой без нас! - вспомнил Оюшка. - Помните, какой Живилёк был непрактичный?

- Смотрите на луну, смотрите на луну, - то и дело повторял Мудрик.

- Пойдем потихоньку, а? - предложил кто-то. - Может, главное не луна, а наши подарки?

Не спуская глаз с неба и потому спотыкаясь то о хворостинку, то о торчащие корни дерева, то о вывернутый гриб, гномы добрели до мостков неподалеку от того места, где недавно тонула Хромуша. Здесь они огляделись, - а Расяле-то нет! Может, она вообще не придет?

- Толковый командир давно бы выслал разведчика... - заявил Бульбук, пытаясь взглядом раздвинуть тучи.

- Я сам бегал, - ничуть не обидевшись, ответил Дилидон. - Расяле сказала - будет вовремя.

- Да уж, прискачет на одной ноге...

- Мне кажется, пора. Больше ждать нельзя! - сказал Мудрик и предложил Дилидону первым бросить свой подарок.

Тот осторожно вытащил из-за пазухи веточку можжевельника с семью зелеными ягодами и сказал:

- Вы помните, тогда было шесть зеленых ягодок, а седьмая, черная, досталась Живильку... Мне больно об этом вспоминать. Пусть эта веточка подскажет ему, что мы, как зеленые ягодки, должны быть все вместе, на одной ветке... Гномы подождали, пока речка не унесла ягодки, и взглянули на Мудрика. Тот вынул из-за пазухи ту самую страничку, которой не хватало в книге, дрожащими руками снова сделал бумажного голубя и пустил его по воде.

- Я полагаю... - взволнованно сказал ученый, - все ясно без лишних слов...

Гномы промолчали, хотя, если говорить начистоту, подарок Мудрика каждый понял по-своему. Может быть, бумажный голубь должен был напомнить Живильку о его проделках? Или он, как письмо, выражал последнюю надежду его друзей? Голубь, больше похожий на чайку, опустился на воду и поплыл на поиски того, кому был предназначен.

Гномы огляделись - Расяле все еще не было.

- А я брошу заячью горошину, - заявил Мураш. - Живилёк спрашивал: "Хочешь орех? Вот..." - и совал заячью горошину. А сам так смеялся, что нельзя было на него сердиться. Пусть она напомнит ему...

Кое-кому из гномов такой несерьезный подарок не понравился, но все знали, что в этом случае советы давать нельзя. Кто что придумал - хорошо ли, плохо ли, - уже не изменишь.

А Расяле нет как нет...

Оюшка в сильном волнении снова открыл свою берестяную коробочку, вынул носовой платок Живилька, завязал на нем узелок, чтобы тот не забыл к ним вернуться, и бросил в речку. Хотел что-то сказать, но от волнения не смог слова вымолвить, только откашлялся и отошел в сторону.

Бульбук, не говоря ни слова, скинул курточку, снял башмаки, принялся стягивать рубашку... Все подумали, что он, сняв верхнюю одежду, налегке побежит искать Расяле. Но силач решил подарить Живильку "себя"! Так надо было понимать его странный поступок.

- Через час вернусь! - сказал он друзьям и плюхнулся с мостков в речку.

- Живилёк, Живилёк!.. - кричал Бульбук. Он плыл то брассом, то кролем, то на боку, то на спине, намереваясь доплыть до самого озера.

Остался Дайнис, последний из гномов, а Расяле все не было...

Поэт, художник и композитор развернул небольшой пергаментный свиток с нотами и запел:

Мы - гномы, гномы, гномы.

Дружим уже давно мы.

Пусть льется наша песенка

и улетает вдаль.

Там наш дружок летает.

Его нам не хватает!

От этого, наверное,

и в песенке печаль...

Он уже хотел было бросить свиток в воду, но Дилидон попросил:

- Не бросай. Давай все вместе споем...

И тут - как часто бывает в книгах, а еще чаще в жизни - в последнюю минуту, ковыляя, словно Хромуша, появилась запыхавшаяся Расяле.

- Не могла... - сквозь слезы объяснила она. - Сказала, иду ноги мыть, но все из-за этого гипса... Поймали, подарок мой отобрали. Говорят: "Нальем в таз - дома помоешь..."

- А что ты несла? Почему отобрали? Кто отобрал? - стали спрашивать гномы.

- Я контраба-ас... хотела... Вынесла, спрятала в огороде. А тетя Алдуте приехала и говорит: Криступас будет играть... В город увезут... А я так хотела Живильку...

Теперь бедняжка расплакалась, слезы, словно неспелые ягодки клюквы, катились по желтым и лиловым полосам ее платьица. Было даже слышно, как они звонко шлепаются в речку.

Гномы стали успокаивать ее. Один сказал, чтоб Расяле бросила в воду все равно что, например, ленту... Но другой тут же напомнил, что советы давать нельзя, и Расяле заплакала еще горше.

Кто знает, может, эти "неспелые ягодки клюквы" и были самым искренним, самым драгоценным подарком? Внезапно все почувствовали, или им только показалось: что-то случилось. Что-то стало не так... Горестно застонало дерево, державшее на сучьях своего поваленного бурей соседа... Из объятий туч наконец вырвался розовый месяц. Елка, словно слезу, обронила в воду шишку.

Но Живилька все не было. И никто не знал, КАКИМ ОБРАЗОМ он должен появиться и вернуться к ним. Гномы стояли и ждали.

- Ты иди, - сказал Дилидон Расяле.

- Пойду, - кивнула Расяле и снова принялась рассказывать, что приехала тетя Алдуте на "Волге", что Криступас будет учиться музыке, и потому тетя увезет дедушкин контрабас...

Правда, рассказала она и кое-что новое:

- Тетя хочет, чтобы я тоже поехала в город. Гедрюс пойдет в школу, а мне скучно будет одной дома сидеть, чтоб я лучше поехала... Если б еще Живилёк нашелся... А то я на самом деле... Мне уже пора, я прямо не знаю...

- Чего ты не знаешь? - спросили гномы.

- Может, нам попрощаться? Вдруг Живилёк захочет попеть до утра соловьем... Я лучше его дома подожду... А послезавтра, наверное, уеду.

- Хорошо, - ответил Дилидон. - Мы все к тебе придем, если Живилёк найдется. Спокойной ночи. Спасибо, что пришла.

- Спокойной ночи, - ответила Расяле и, всхлипывая, заковыляла домой.

Гномы еще долго стояли и ждали какого-нибудь знака, по которому можно было бы судить, возвращается ли Живилёк. Но лес молчал, луна снова погрузилась в облака, и гномы озябли от ожидания и тревоги.

- Слишком мы верили в удачу, - вздохнул Мураш. - Всегда так бывает...

- Тс-с! - сказал Дилидон. - Птичка прилетела! Соловей! Живилёк!

Птичка пискнула на ветке ивы и, взлетев, села на перила мостков.

- Да она по-воробьиному чирикает! - тихонько удивился Мураш.

Оюшка шепнул:

- А ты хочешь, чтоб сразу по-нашему... Так долго пел соловьем!

- Почему мы шепчемся? Живилёк, это ты? - громко спросил Дилидон.

Полевой воробышек вспорхнул и улетел. И снова все почувствовали, как им холодно.

- Пойдем, огонек разведем. Сядем и подождем его, - предложил Дайнис, и все согласились.

Но едва они, покинув мостики, взобрались на пригорок, в кустах кто-то крикнул:

- Эй! Подождите! Меня не оставляйте!

У гномов даже ноги подкосились. Вот где он, Живилёк! Они обернулись с сияющими лицами и принялись оглядываться, стараясь понять, из какого куста донесся крик.

- Живилёк! - не своим голосом взвизгнул Оюшка.

Но из темноты вынырнул Бульбук! Сердитый, он нес в охапке свою одежду.

- Где Живилёк? - спросил он.

- Ах, это ты! - воскликнули гномы. - А мы-то думали, Живилёк.

- Думали, думали... А про меня, конечно, забыли? - трясясь от холода, торопливо одевался Бульбук.

- Ты так быстро вернулся, - удивился Дилидон. - Ничего не заметил?

- Вода холодная... - ответил Бульбук. - Расяле, конечно, так и не дождались?

- Дождались. А вот Живилька все нет и нет. Разведем лучше огонек, еще подождем.

Вскоре они, как шесть волшебников, уселись в круг. Легкое и грациозное, посредине плясало пламя. Сбросив белое покрывало дыма, оно, танцуя, окрашивало в розовый цвет то одного, то другого волшебника-гнома и проворно выхватывало у него из рук хворостинку, кусочек бересты или горстку ароматной хвои.

Они отдали огню все, что насбирали, потом каждый гном подыскал кочечку или бугорок мха, чтоб положить голову. Они легли и, устав за день, мгновенно заснули. На них тихо опускались слетавшиеся на свет костра ночные мотыльки, прикрывая их теплыми бархатными крыльями, и гномы все глубже погружались в сладкий сон. Верно, поэтому никто из них не увидел, когда и как у огня появился Живилёк, долго летавший с соловьями. Скорей всего, как и тот раз, он, не раздумывая, бросился в пламя. И уже не поднялся из него птицей, а, опалив крылышки, упал рядом со спящими товарищами и тоже уснул.

Гномы пробудились на рассвете. Огонь погас; деревья, листья папоротника, травинки - весь лес посеребрила росистая паутина. Было дивно красиво вокруг, и гномам показалось, что они все еще видят сны. Поэтому Дилидон ничуть не удивился, увидев рядом с собой спящего Живилька.

Даже всеведущий Мудрик, не веря глазам своим, трогал землю, тряс головой и никак не мог понять, что это - такой яркий сон или красочная явь.

- Давайте-ка еще поспим, - пробормотал Мураш.

Сны такие чудесные...

Но почему это - закроешь глаза и все чудеса исчезают?

Наконец проснулся и Живилёк. Странное дело - он вел себя так, словно и не пропадал никуда, и не мог сказать друзьям, как он здесь очутился.

- Ну, как и все. Не знаю...

- А что соловьем летал, знаешь?

- Что-то такое снилось... А вам тоже что-нибудь снилось?

И гномы опять решили, что сон не кончился и они все еще спят. Что ж, раз спишь, надо лежать...

Полежали, перевернулись на один бок, потом на другой. Солнце поднялось над деревьями, проснулся лес, а им все не верится.

- Если и дальше будем раздумывать, - наконец твердо сказал Мудрик, - то вся жизнь покажется сном! Время вставать да радоваться. Живилёк нашелся!

И тихонько шепнул друзьям:

- Только не расспрашивайте его, как он был соловьем. Он знает еще меньше нашего.

Весь следующий день, с самого утра до обеда, а после обеда до сумерек, в лесу галдели, аукались грибники. Толстая-претолстая тетушка Алдуте - ну такая вся круглая, прямо всем теткам тетка, со своей свитой собирала белые, подосиновики, рыжики и молодые подберезовики.

Если по всему лесу и даже озеру неслось веселое "а-ах-ах-ах!" - значит, тетя Алдуте нашла белый гриб. Рыжики да подберезовики, правда, без такого шума, тоже отправлялись в корзину тетушки Алдуте, плетенную из еловых корней, купленную на большой ярмарке в Вильнюсе.

Ни у Гедрюса, ни у Микаса не было такой чудесной корзины, да и не умели они так весело приветствовать каждый белый гриб, потому и лукошки у них были не такие полные. Правда, тетушке помогал еще Кудлатик, который мастерски унюхивал самые малюсенькие боровички, желтые моховики, красные подосиновики, только-только выглянувшие из-под мха и опавших шишек. Зато возле крупных, уже пожилых мухоморов, подберезовиков и маслят он норовил презрительно задрать лапку.

Раньше Микас с Гедрюсом частенько ходили по грибы вдвоем и не раз, бывало, заболтавшись, забывали, для чего пришли в лес, как вдруг в двух шагах - торчит белый гриб! Из зеленого мха выглядывает коричневая шляпка, а на шляпке сидит, выставив для красоты рожки, слизняк...

- Боро-, - кричит один.

- ...вик! - кончает другой, и оба, словно два Бармалея, бросаются с ножами на гриб.

- Я первый увидел! - кричит Микас.

- Не я, а ты!.. То есть не ты, а я! - не сдается Гедрюс.

После короткой схватки одному достается помятая шляпка, уже, конечно, без слизняка, а другому - толстая червивая ножка... А такой был гриб! Идут мальчики дальше молча, словно мухоморов отведали до новой находки, до новых радостей и новых разочарований.

А теперь - потому ли, что уехал Джим, или потому, что приехала тетушка Алдуте, - увидят краешком глаза боровик, отвернутся - один смотрит, как дятел дерево долбит а другой присел и последние черничинки обирает. Микас хочет, чтоб Гедрюс нашел гриб, его лучший друг и соратник, а Гедрюс, как видно, думает - пускай боровик достанется Микасу, закадычному другу и двоюродному брату Януте.

Ну и набрали же они грибов за весь этот день и следующее утро! Когда тетушка Алдуте увидела в сенях три полных корзины да еще сумку и пластиковый мешок, она даже усомнилась - довезет ли?! Вдобавок мама Гедрюсе накопала для нее большой мешок картошки - тетя ее все нахваливала, мол, рассыпчатая...

- А еще контрабас! - напомнила Расяле, принарядившись, чтобы ехать в город.

Инструмент они решили привязать на крышу машины но тетушка Алдуте объявила шоферу, который тоже на брал для себя целую корзину грибов, что контрабас придется оставить до следующего раза, а наверху лучше при строить мешок с картошкой и корзины две с грибами.

Ох! Услышав это, Расяле даже побледнела. Только что щебетала, скакала, словно сорока, и дразнила Гедрюса а тут вдруг замолчала... Гедрюсу было грустно, что Расяле уезжает, а той, видать, оставить брата и дом - ничего не стоит. Почему же она вдруг притихла?

- Что с тобой? - спросил Гедрюс, видя, что Расяле вот-вот расплачется.

- Контрабас не берут...

- Ну и не берут... Зачем тебе контрабас?

- Да гномы там... - шепнула Расяле. - Они едут к тетушке на всю зиму.

У Гедрюса екнуло сердце: "Видишь, какая скрытная! Ну погоди, сестричка!.."

- До зимы еще сколько времени, - успокаивал он. - Тетушка еще приедет, а пока я о них позабочусь...

- Послушай, Гедрюс, - Расяле стала вертеть пуговицу на его курточке, - ты открой молнию и выпусти их. Хорошо?

- Не волнуйся, сделаю!

- Только не вздумай!.. - погрозила она пальцем. - Не вздумай их ловить, слышишь?

- Да не буду я. Сказал, не волнуйся.

- А я все равно волнуюсь! Поклянись, что ничего им не сделаешь!

- Ладно, клянусь, - буркнул Гедрюс.

- Э-э... Помнишь, как ты мне велел?.. На, земли поешь.

- Да тут гравий. Как же я съем?

- Пошли, возьмем в палисаднике...

Гедрюсу хотелось, чтобы Расяле уехала спокойно, и он сделал все, что она просила: вырвал увядшую гвоздику, взял с корней щепотку чернозема, съел и ушел в избу, чтобы запить клятву водой.

А в избе оказалось, что мама уже успела уговорить сестру оставить грибы, их засолят, а белые высушат в печи. Лучше пускай контрабас берут, Криступас-то ждет его больше, чем грибы. Так и вышло, что грибы оставили, а контрабас вынесли и, на радость Расяле, осторожно привязали на крыше машины.

Проводить гостей пришел и Микас-Разбойник. Он явился, стыдливо пряча за спиной цветы. Это мама уговорила его отнести Расяле три георгина. Увидев у машины такую толпу, Микас застеснялся: как при всех подойти и сунуть цветы?.. Расяле и так уже держит в руке какой-то узелок.

Едва Микас закинул букет на грядку с капустой, как на огород явилась тетушка Алдуте - нарвать укропу. Смотрит - чудесные георгины! Кто же их сюда бросил?

Микас ускорил шаг и увидел Расяле - аккуратно подстриженная, в новом платье, она улыбалась, а к ее щеке прилипла крошка белой булки.

- Знаешь что... - сказал он Гедрюсу. - Выдери мне листочек из тетради и дай карандаш!

- Зачем?

- Надо. Потом скажу.

Гедрюс отвел Микаса в комнату, дал ему все, чего он просил, и велел поторопиться.

Микас-Разбойник, склонив набок голову, чтобы аккуратно выстроились буквы, и крепко сжимая голубой карандаш, написал вот что:

"Расяле!

Ты мне нравишся. Потому шло ты интиресная девочка и хороший товарищ. Напиши мне письмо.

Микас Разб"

Сломался карандаш, а ножика у Микаса не было. Да уж ладно! Он торопливо сложил листок треугольником и выбежал во двор.

- На, - сказал он Гедрюсу, оглядевшись, не видит ли кто. - Передай Расяле...

- Она же читать не умеет!

- Ничего... Она скоро научится. Или Криступас ей прочитает. Да не держи ты на виду! Неси, - поторопил Микас и спрятался за угол.

У машины он появился только когда Расяле и тетушка Алдуте перецеловались со всеми и уселись в "Волгу". Шофер, поставив рядом с собой корзину с грибами, уже заводил мотор. По другую сторону машины стояли отец, мама и кот Полосатик, а с этой выстроились Гедрюс, Микас и Кудлатик. Мама улыбалась и кричала уезжающим:

- Счастливо! Помедленней езжайте!.. Расяле, смотри не балуйся!

Микас украдкой глядел на Расяле, а Гедрюс, подняв глаза на контрабас, мысленно прощался и с гномами. "Не сердитесь, что я... Мудрика держал взаперти... Счастливого пути... Возвращайтесь весной".

И машина - мимо яблони, мимо клена, приседая на рытвинах, чтобы не задел за ветки контрабас, через ямы и колдобины выбралась со двора на проселок. Там попетляла, огибая огороды и картошку, а тетушка Алдуте и Расяле еще раз помахали из окошка оставшимся. Одна держала в руке георгины, а другая крепко сжимала уже раскрытое письмо Микаса-Разбойника.

Дольше всех провожал их Кудлатик. Он бежал за машиной, фыркал и сердился, что глаза и нос забивает противный дым. Наконец и пес притомился, отстал и поплелся домой, размышляя о том, что никто его не будет так любить, как любила своего Кудлатика Расяле.

Во дворе он встретил кота Полосатика - тот был тоже опечален. Заклятые враги разминулись, словно старые друзья: кот приподнял хвост, пес повилял ему в ответ, и они поплелись в разные стороны, чтобы в одиночестве еще раз подумать о Расяле...

Гедрюс и Микас-Разбойник, усевшись во дворе под раскидистой липой, мирно беседовали и чистили грибы, что оставила тетушка Алдуте. (Недаром Микасова мама говорила, что ее сыночек любит работать только в чужом доме...)

- Ну, Живилёк, ты счастлив? - спросил Бульбук, полагая, что ответ может быть лишь один - "Да".

Когда Живилёк вернулся, гномы принялись готовить ему торжественную встречу, но тут выяснилось, что все они перебираются на зиму в город. Встреча обернулась проводами. Были они трогательные и веселые, как вспомнишь, еще сейчас хочется петь. Но все песни они уже перепели вместе с добрыми соседями - Черным Вороном, Ежом и Белкой - и распрощались с ними даже по три раза. Теперь гномы лежали в контрабасе и в полудреме слушали, как, откликаясь на рокот мотора, жалобно гудят струны инструмента. Бульбук спросил, счастлив ли Живилёк, и все притихли, ожидая ответа.

- Не знаю...

- Как так? Не знаешь, что такое быть счастливым?

- Не знаю, - признался Живилёк.

- Ну ладно... - продолжал Бульбук. - Тогда ответь-ка мне - есть ты не хочешь?

- Нет.

- Спать не хочешь?

- Нет.

- Ничего у тебя не болит, не холодно? Может, воздуху не хватает?

- Нет.

- Значит, счастлив. Чего же еще?

- Я не согласен! - откликнулся Дайнис. - Если нет беды, это еще не значит, что есть счастье... Подумай, Живилёк, чего бы ты сейчас больше всего хотел?

- Не знаю. В такой темени трудно думается.

- Тогда скажи, кого ты больше всех любишь или кого не любишь? Что тебе нравится или не нравится...

- Всех, наверно, люблю. А жалею больше всего Ворона. Он такой грустный, такой черный!..

- А что не нравится? Может, ты хочешь что-нибудь изменять или сделать по-другому?

- Не знаю. Все кругом такие хорошие!

- Так вот, Живилёк, знай, - заключил Дайнис, - про тебя нельзя сказать, что ты счастлив. Ты только доволен и ко всему равнодушен!

- А кто же счастлив? - спросил Живилёк.

- Не приставайте к нему! - вмешался Оюшка. - Спи, Живилёк, спи. Умаялся за день.

- Я знаю, - сказал Живилёк. - Я бывал счастлив, когда шалил. А вы когда? Мудрик, ты ведь все знаешь...

- Знаю... - ответил Мудрик. - Я БЫЛ счастлив и думаю, что БУДУ еще счастливее. Но я никогда не бываю счастлив СЕЙЧАС.

- Ты вечно недоволен, - перебил Бульбук. - Ученые редко бывают счастливы.

- А ты вечно меня не понимаешь, - ответил ему Мудрик. - Я, к примеру, был счастлив и тогда, в улье... Особенно, когда заснул непоседа кот. Был счастлив вчера, вместе со всеми... А завтра, может, скажу, что все-таки хорошо нам было ехать в этом гудящем контрабасе доброго дедушки... Спорить в темноте о счастье или размышлять про себя, где же мы окажемся...

Гномы замолчали и задумались о том, что ждет их в большом городе.