"Незримый клинок" - читать интересную книгу автора (Сальваторе Роберт Энтони)
Часть I. Безразличие
Я нередко задумываюсь, почему я ощущаю неясное томление, когда сабли мои лежат в ножнах, а в мире вокруг все дышит покоем. Ведь ради этого я и живу, именно за этот покой, о котором мы все мечтаем, когда воюем, я и борюсь, но при этом в мирные времена – бывшие нечастым подарком за семьдесят с лишним лет моей жизни – у меня нет ощущения, что идеал наконец достигнут. Как раз наоборот – мне тогда кажется, что в жизни чего-то не хватает.
Это какое-то нелепое несоответствие, но я понял, что я – прирожденный воин, существо, которое должно действовать. Когда в действии нет необходимости, мне становится тягостно.
Если на горизонте не маячит очередное приключение, если нет чудищ, с которыми нужно, сразиться, и вершин, которые можно покорить, меня одолевает скука. Со временем я понял, что такова уж моя натура, таким я создан, и поэтому в редкие промежутки, когда жизнь кажется пустой, можно найти выход и победить скуку – скажем, разыскать вершину выше прежней и покорить ее.
Сейчас, наблюдая за Вульфгаром, вернувшимся из клубящейся тьмы преисподней, где безраздельно правил Эррту, я замечаю в нем похожие симптомы. Но боюсь, состояние Вульфгара серьезнее, чем обычная скука; он постепенно впадает в глубокое безразличие. Когда-то он так же, как я, не любил покой, однако теперь даже действие не способно излечить его от апатии. Его родной народ звал его к себе и хотел снова поставить во главе союза племен. Даже упрямый Берктгар готов был уступить ему место вождя, потому что понимал, как и все остальные, что под руководством Вульфгара, сына Беарнегара, кочевым племенам Долины Ледяного Ветра жить будет намного лучше.
Но Вульфгар не внял их призыву. И я вижу, что не скромность, не слабость и не боязнь не справиться со своими обязанностями или не оправдать ожиданий людей удерживают его. Со всем этим можно совладать, урезонить себя, прибегнуть, наконец, к помощи друзей, в том числе и к моей. Нет, причина в другом.
Просто Вульфгару все совершенно безразлично.
Быть может, его собственные страдания в лапах Эррту были столь велики, что он разучился чувствовать боль других существ? Может, он пережил такие невыносимые ужасы, что теперь глух к чужим крикам?
Безразличия я боюсь больше всего, потому что от этой болезни нет верного средства. Но если быть честным до конца, то, вглядываясь в лицо Вульфгара, я вижу ее бесспорные признаки. Он так погружен в себя, что воспоминания о перенесенных ужасах заволокли его зрение. Быть может, он даже не понимает, что кто-то другой может страдать. Л если и понимает, то думает, что ничья боль не сравнится с тем, что пришлось вынести ему в шестилетнем плену у Эррту. Утрата способности сопереживать может оказаться самым глубоким и долго не заживающим следом его мук, незримым клинком врага, терзающим его сердце и лишающим моего друга не только сил, но и самой сути человеческой личности. Ибо кто мы есть без сопереживания? Разве можно найти в жизни какую-то радость, если мы не способны понять радости и горести других, если не можем разделить чувства своих близких? Я вспоминаю годы, проведенные в Подземье после того, как я сбежал из Мензоберранзана. Я смог пережить эти долгие годы в одиночестве, если не считать нечастых появлений Гвенвивар, только благодаря своему воображению.
Но я не уверен даже в том, что Вульфгар сохранил эту способность. Ибо для воображения требуется погружение в себя, в свои мысли, но, боюсь, всякий раз, как мой друг обращает мысленный взор внутрь себя, все, что он там видит, – это грязное месиво и ужасы Абисса и пасти прислужников Эррту.
Он окружен друзьями, которые любят его всем сердцем и готовы оставаться с ним до конца, чтобы высвободить его душу из невидимых сетей Эррту. Может быть, Кэтти-бри, которую он когда-то так сильно любил (и, возможно, все еще любит), сыграет самую важную роль в его возвращении к нормальной жизни. Должен признать, мне больно видеть их вместе. Она изливает на Вульфгара столько нежности и сострадания, однако он остается глух ко всему. Было бы лучше, если бы она влепила ему пощечину, глянула бы сурово, чтобы он встряхнулся и понял, в каком состоянии находится. Я хорошо это понимаю, но все же не могу посоветовать ей вести себя иначе, потому что их взаимоотношения гораздо сложнее, чем представляется стороннему наблюдателю. Я думаю лишь о благе Вульфгара, но все же, если бы я убедил Кэтти-бри проявлять к нему поменьше сострадания, это могло бы быть понято – по крайней мере Вульфгаром – как вмешательство ревнивого соперника.
Хотя, может, и нет. Правда, я не знаю, что испытывает Кэтти-бри по отношению к своему бывшему суженому, она стала довольно скрытной в последнее время, но я вижу, что Вульфгар сейчас не способен любить.
Не способен любить… Разве можно сказать о человеке что-либо более удручающее? По-моему, нет, и я многое отдал бы за то, чтобы не говорить этого о Вульфгаре. Но для любви, истинной любви, нужно уметь сопереживать. Сопереживать в радости, в горе, в веселье, в печали. Когда человек воистину любит, его душа становится зеркалом чувств и переживаний другого, и тогда радость умножается, подобно тому как комната с зеркальными стенами кажется больше. И как многочисленные отражения сглаживают неповторимость черт находящихся внутри этой комнаты предметов, так же и горести уменьшаются и бледнеют, будучи разделенными другим существом.
Именно этим и прекрасна любовь, вне зависимости от того, что питает ее – страсть или дружеское чувство, прекрасна тем совместным переживанием, что умножает радости и уменьшает горе. Вокруг Вульфгара сейчас друзья, от всей души жаждущие взаимопонимания и родства душ, которое когда-то существовало между нами. Но он не в состоянии ответить на наши чувства, не может пробиться сквозь стены, которые сам же возвел, защищаясь от демонов.
Он утратил способность сопереживать. Мне остается лишь молиться, чтобы когда-нибудь она вновь возродилась в нем, чтобы со временем он смог открыть сердце и душу тем, кто этого заслуживает, поскольку без сопереживания у него не будет цели, а без цели он не обретет удовлетворения. Без удовлетворения не будет удовольствия, а без удовольствия он никогда не испытает радости.