"Тайна Ребекки" - читать интересную книгу автора (Боумен Салли)

13

Сестры Бриггс были в восторге от службы и еще больше от проповеди и чуть ли не хором процитировали мне ее главную мысль: «Отпускай хлеб твой по водам, потому что по прошествии многих дней опять найдешь его». Она представлялась им очень значительной и глубокой. Проповедь на эту тему я очень хорошо помнил с детства. По субботам нас водили в церковь три раза, и тема добывания хлеба насущного звучала довольно часто. Но вечно голодные сироты воспринимали слова из Библии превратно. Мы думали не о переносном, а о реальном значении слова. Поэтому я промолчал. Пастор не стал допытываться, почему я пропустил службу, наверное, сестры успели предупредить его, что я пресвитерианец, и ближайшая от нас церковь находилась милях в трех отсюда. Пастор, только недавно получивший сюда назначение, выглядел дружелюбным. Он сказал, что слышал про мой интерес к старине и готов, будь на то мое желание, свозить меня в Мэндерли и показать средневековую церковь, где есть очень интересные надгробия и откуда с колокольни открывается прекрасный вид на город. И тамошняя усыпальница, конечно, заслуживает внимания исследователя: она очень интересна с точки зрения архитектуры и намного старее главного церковного здания. Теренс Грей вежливо ответил, что будет рад побывать там.

С кухни в этот момент чем-то сильно запахло, и сестры Бриггс покинули нас. Пастор посмотрел на меня поверх бокала.

– Что это? – спросил он.

Я объяснил, что, наверное, сестры приобрели эту наливку на черном рынке.

– Дорогой полковник купил ее и для нас тоже, – объяснила Элинор, успевшая к тому моменту вернуться и захватившая только конец фразы. – У Роберта Лейна. Когда-то, в молодости, Роберт служил ливрейным лакеем в Мэндерли, а сейчас он и его жена открыли несколько сомнительных заведений в Трегарроне. Его жена – в девичестве Манак. Это семейство с незапамятных времен занималось контрабандой. Мы сомневались: ведь это незаконно, но полковник убедил нас. И теперь у нас есть выпивка. Позвольте добавить вам еще немного…

В устах полковника эта версия выглядела несколько иначе.

Наконец сестры Бриггс закончили все хлопоты и провели нас в столовую. Все комнаты в их домике были обставлены с большим вкусом, а из окон открывался красивый вид на гавань. Сестры переехали в этот дом лет двадцать пять тому назад, но выросли они в другом доме, который сейчас отдали под дом престарелых – тот самый, где сейчас находился Фриц и куда я намеревался зайти после обеда.

Их отец, сэр Джошуа Бриггс, слыл судостроительным магнатом и был родом не из этих мест, в отличие от их матери – Евангелины, известной своей красотой, урожденной Грен-вил. Их тетушка Вирджиния была матерью Максима де Уинтера. После смерти отца обнаружились крупные долги, и все наследство ушло на их покрытие. Сестры неожиданно для себя оказались в весьма стесненных обстоятельствах.

Этот коттедж по настоянию Ребекки им сдали внаем владельцы Мэндерли в самый критический момент их жизни. Маленький коттедж был не в состоянии вместить все, что досталось сестрам из отчего дома. И в результате в столовой размером всего лишь десять на восемь футов помещались стол и кресла красного дерева Георгианской эпохи, буфет того же времени и шкаф для вина, похожий на саркофаг. На стенах висели картины, включая портрет юной Евангелины Гренвил в полный рост, написанный маслом, две небольшие пастели ее сестер Вирджинии и Изольды, несколько громадных картин – морских видов, – которые к нынешнему времени потемнели и корабли на них стали почти неразличимы.

Мне очень нравились и сестры Бриггс, и их дом, но там все время надо было соблюдать осторожность, вытягивая ноги под столом, чтобы не удариться об очередную завитушку. А кроме того, надо было постоянно делать вид, как и в доме полковника, что на кухне есть невидимый повар и невидимые служанки, которые накрывают стол к приходу гостей.

Ни одна из сестер готовить, конечно же, не умела. Их не учили этому, их готовили к благополучному замужеству. Старшая из них – Элинор, повыше ростом и более проницательная, – в юности имела какие-то виды на полковника Джулиана… А жених Джоселин – более пухленькой и более наивной – погиб в окопах. Обе сестры всю свою нерастраченную любовь вкладывали в садик – действительно ухоженный и изысканный. А теперь обратили свой пыл на меня. Но, к сожалению, их воспоминания о Мэндерли, уходившие в те же годы, что и воспоминания Джулиана, были слишком ненадежными.

За едой – либо переваренной, либо недожаренной – мы разговаривали на отвлеченные темы. За пудингом, промазанным неровным слоем джема, мне удалось незаметно повернуть разговор к Мэндерли. Сестры заговорили о костюмах, в которых появлялась Ребекка на своих балах-маскарадах и тех, в какие предпочитали наряжаться гости. Как выяснилось, Максим всегда отказывался надевать маскарадные костюмы, он выходил в обычном смокинге. Полковник Джулиан, боявшийся выглядеть глупо, каждый год надевал один и тот же костюм: Оливера Кромвеля – лорда-защитника, тем самым выказывая преданность Ребекке, и я не мог не отметить этот факт. Сестры несколько лет подряд надевали костюмы Клеопатры и королевы Шебы, но на последнем – за год до смерти Ребекки – они выбрали другие. Джоселин – костюм Медузы, а Элинор появилась в оранжевом платье Нелл Гвин.

– А в чем выходила Ребекка? – словно бы невзначай спросил я.

И сестры принялись распутывать бесконечную нить воспоминаний.

– Ах да, – спохватилась вдруг Джоселин, – четыре бала-маскарада шли один за другим. На первом она появилась в наряде французской аристократки, готовой взойти на гильотину, – всех поразил ее выбор. На следующий год она выбрала наряд пажа времен Елизаветы – очень милый. Она выглядела, как прелестный молодой человек того времени. И я сказала Ребекке, что, окажись здесь Шекспир, он бы непременно посвятил ей сонет… А что она сшила для третьего?

– Нет, ты все перепутала, – возразила Элинор. – Она нарядилась в костюм героини из «Двенадцатой ночи» или принцессы из «Ричарда III». Забыла, что именно, но это был явно Шекспир. На другом балу она остановилась на греческом. Медея? Нет! Ифигения? Не помню точно, но на ней была тога…

– Тогу носили римлянки, а на ней был хитон.

– Ладно, хитон. И венок из свежих цветов на голове. Я не выдержал:

– Венок? Из каких цветов? Вы не помните?

– У нее были такие дивные волосы – до того, как она их остригла. Розы! Потому что бал проходил в июне. На ней было белое платье, а ее темные волосы украшал венок из винно-красных роз с таким сильным ароматом…

– А затем, на последнем маскараде, перед ее смертью, – перебила сестру Джоселин, – Ребекка нарядилась Каролиной де Уинтер. Все говорили, что она никогда не была более привлекательной, чем тогда, только слишком худенькой. Мы ведь не знали, что она уже была тяжело больна, и никто не знал о том. Все гадали, какой диетой ей удается добиться такой талии…

– Это ты гадала, дорогая. Тогда ты сильно располнела. Но Ребекка и в самом деле выглядела тоненькой, как прутик. Впрочем, она всегда отличалась хрупкостью.

– Ни жиринки. Я всегда ей завидовала.

– И мы обе заметили, какая она изможденная. Но костюм имел грандиозный успех. Но вот что странно! Ребекка скопировала его с портрета знаменитого художника из галереи Мэндерли, который висел перед главным входом на парадную лестницу. Каждая деталь костюма была тщательно продумана – все совпадало до мельчайших подробностей. К сожалению, она не предупредила, кем собирается нарядиться… Максим остался недоволен ее выбором. Мне кажется…

– Элинор, ты выбираешь не те выражения! Да он просто пришел в ярость. И когда я сказала ему, как сегодня чудесно выглядела Ребекка, он едва сумел сдержать себя. Боюсь, что он был не в настроении…

– Ну, конечно, Каролина считалась несравненной красавицей, к тому же она прямая родственница Максима, так что вроде бы оснований для недовольства не могло быть. Но на самом деле это дерзкий выбор. Максим счел его вызовом…

– Дерзкий? – переспросил пастор.

Я не переспрашивал, поскольку знал историю Каролины де Уинтер. И догадывался, почему сестры Бриггс сочли костюм вызывающим.

– К сожалению, Каролина, как и ее брат Ральф, пользовалась дурной славой, – ответила Джоселин и искоса посмотрела на свою младшую сестру. – У нее был жених – видный политик из вигов, не так ли, Элинор? Но перед замужеством Каролины разразился ужасный скандал, нечто из ряда вон выходящее…

– Мы, разумеется, не собираемся обсуждать это происшествие, – добавила Элинор. – Я не помню всех подробностей, как и Джоселин. Наверное, только Артур знает – у него поразительная память…

Конечно, полковник знал и еще в первые дни нашего знакомства пересказал скандальную историю. Портрет Каролины был написан по заказу ее брата – известного распутника. И белое платье незамужней Каролины, в котором запечатлел ее художник, подчеркивало расплывшуюся фигуру. Как утверждала молва, вина за то лежала на ее брате, к которому юная Каролина испытывала отнюдь не сестринские чувства. Впрочем, она испытывала влечение ко всем привлекательным мужчинам в округе Мэндерли. По одним преданиям, когда художник спросил Ральфа: «В каком виде я должен запечатлеть вашу сестру?» – тот ответил: «Потаскухой, какой она и является. Это же настоящая кобыла». По другой, более привлекательной версии – торжественно произнес: «Как мою самую великую любовь и мое величайшее проклятие».

Странный выбор костюма для бала-маскарада. Как я заметил – это было свойственно полковнику, – он рассказал мне, так сказать, предысторию, но упустил то, что касалось современности. Я смотрел на сестер Бриггс и думал, как они будут выкручиваться, поскольку говорить подобные вещи у них за столом было неприлично. Джоселин, как мне казалось, скорее была готова поведать миру о давнем прошлом, чем ее сестра.

– Все это пустые россказни, – бросила Элинор.

– Напрасно ты не веришь, – настаивала на своем ее сестра. – Беатрис всегда повторяла, что Каролина и все, что связано с ней, приносит несчастье. Как видишь, она оказалась права. Ребекка надела костюм Каролины и вскоре умерла. Господь да упокоит ее душу. И вторая миссис де Уинтер выбрала этот же самый костюм для своего единственного бала-маскарада, который она решилась устроить в Мэндерли после своего появления. Мы не приняли приглашения и не пришли..

– А те, кто может смотреть на все сквозь пальцы и способен забывать, явились…

– Но нам все рассказали в подробностях. Беатрис нам рассказала. И представляете, какой ужас! Миссис де Уинтер тоже тайком готовила этот костюм, никто о нем ничего не знал и не мог предупредить бедняжку. И когда она появилась перед гостями – на какую-то долю секунды все решили, что это привидение Ребекки. Максим побелел как полотно. Его жене пришлось уйти и переодеться в обычное платье. Беатрис описывала, как она заливалась слезами. Максим обошелся с ней слишком жестко. И я понимаю, почему она даже сначала вообще отказывалась выходить из своей комнаты.

– В ней отсутствовала изюминка, – размышляла вслух Элинор. – Волосы мышиного цвета, никакого стиля и никакого характера.

– Но главное, что произошло потом! Она надела этот костюм… и на их голову посыпались несчастья. Водолазы обнаружили яхту Ребекки, началось следствие, а потом Мэндерли сгорел дотла. Мы не могли прийти в себя от потрясения. А все из-за того, что она потревожила потусторонний мир, – я не сомневаюсь в этом ни секунды. Я чувствую, что каким-то образом мы связаны с другим миром. И мне кажется, что это было послание… Я хотела устроить спиритический сеанс, чтобы задать по этому поводу вопросы духам, но Элинор не разрешила мне…

– Одно время Джоселин очень увлекалась верчением стола, – сухо заметила Элинор. – Потом увлеклась картами Таро. Но все это теперь позади. Такими вещами очень опасно увлекаться, и я уверена, что вы разделяете мое мнение, не так ли, пастор?

– Согласен, – кивнул тот, – очень опасно. Добившись осуждения сестры, Элинор тотчас переменила тему разговора. Я дождался, когда мы вернемся в гостиную, где, как это было принято в Керрите, пили кофе, прежде чем снова заговорил о Мэндерли. Мне это не сразу удалось, потому что наступил заветный момент, когда сестры пустились в рассуждения о преимуществах семейной жизни, при этом обмениваясь многозначительными улыбками, явно направленными в мой адрес.

Но тут пастор решил повести беседу и начал обсуждать обряды крещения, свадьбы и похороны, к которым он имел непосредственное отношение. И я подхватил эту тему и заставил сестер вспомнить другую свадьбу – бракосочетание Ребекки и Максима де Уинтера. Я тысячу раз спрашивал их об этом и прежде, но им всякий раз удавалось уйти от ответа.

– Разве мы не говорили? – удивилась Джоселин. – Мы, к сожалению, пропустили ее. Это произошло вскоре после того, как скончалась наша дорогая матушка, и мы оказались в очень затрудненном положении. Мы отправились навестить свою кузину в Кении. Мы ездили на сафари, видели львов… Четыре месяца провели там или пять, не помню. Мы пропустили торжество в Мэндерли, а когда вернулись, Ребекка и Максим уже были женаты. Мы рассказали, где успели побывать и что видели, в том числе и о Счастливой долине. Ребекка назвала точно так же один из пологих оврагов. Она была такая милая, ты помнишь, Элинор, в тот первый день, когда мы встретились с ней? Многие считали, что ее манера говорить сбивает собеседника с толку, но мы так никогда не думали…

– Выводит из себя! – так говорили некоторые. Конечно, нет. Все дело в том, что Ребекка высказывалась очень откровенно. Это было непривычно…

Высказываться прямо, откровенно… Я вздохнул. То один, то другой упоминал об этом. Но когда я начинал расспрашивать конкретно, то оказывалось, что Ребекка очень редко говорила то, что думала. Но я боялся проявить нетерпение, потому что сестры могли тут же замолчать.

Они не единственные, кто пропустил свадьбу. Полковник Джулиан тоже не присутствовал на торжестве, правда, он в этот момент находился в Сингапуре. Но, сколько я ни пытался найти хотя бы одного очевидца, который присутствовал при торжественном обряде, мне не удавалось найти никого. Даже газеты не откликнулись ни единой строкой. Только «Таймс», но там об этом написали как об уже свершившемся факте, что само по себе выглядело очень странно: в то время свадьба такого человека, как Максим де Уинтер, должна была привлечь и внимание людей в обществе, и внимание репортеров.

И я решился спросить у сестер, как спрашивал и остальных: доводилось ли им видеть какие-то свадебные фотографии в Мэндерли. Они вдруг смешались и принялись повторять, что своими глазами этих фотографий не видели, зато Ребекка в таких подробностях описала, какой длины был шлейф ее свадебного платья, что у них создалось впечатление, что они сами присутствовали на торжественной церемонии. И тогда я совершил еще один заход, несмотря на то, что пастор уже начал выказывать недовольство. Я спросил, знают ли они, где именно проходило бракосочетание.

– Кто-то говорил, что в Лондоне, – сказал я, – но я не помню точно.

– Скорее всего, не в Лондоне, – задумчиво протянула Элинор. – А если бы здесь, то наша кузина Викхем должна была бы присутствовать. Значит, не здесь. Дайте подумать. Как странно, что я не помню таких вещей, но это произошло так давно! Наверное, родственники со стороны Ребекки организовали свадьбу… Но разве ее родители тогда еще были живы?

– Не имею представления.

– Это произошло зимой. Я уверена, поскольку мы ездили в Кению именно зимой. Это так необычно, мне всегда казалось, что лучшее время для свадьбы – лето. Значит, в феврале или в марте?

– За границей! – воскликнула Джоселин так, что я едва не подпрыгнул от неожиданности. – Уверена – они поженились за границей. В Италии? Это так романтично… Они, кажется, что-то говорили про каналы? Или речь шла про Венецию?

– Нет, они поженились не в Венеции. Там они провели медовый месяц. В этом я не сомневаюсь. Сначала они поехали во Францию – там вроде бы жили родственники Ребекки. Я точно помню, что в разговоре упоминался какой-то замок. И еще я точно знаю, что они были в Монте-Карло, почему-то у Максима этот город вызвал отвращение, а потом они отправились в Венецию. И Ребекка описывала гондолы…

– Ах, эти гондолы, – вздохнула Джоселин, – мне всегда так хотелось покататься на гондоле. С детства мечтала побывать в Венеции. Но так и не съездила туда.

– Там одна грязь, и более ничего, – попыталась охладить ее восторг сестра. – Здесь намного спокойнее и приятнее. Правда, дорогая?

К сожалению, я в какой-то момент устал и упустил возможность вовремя спросить про «родственников во Франции». Пастор откровенно утомился от этой, с его точки зрения, пустой болтовни. Я все же задал вопрос о Шотландии, но, когда увидел, что пастор готов сжечь меня на костре вместе с пресвитерианской церковью, понял, что мне пора уходить.

Сестры вышли меня проводить и в комнате, где висели портреты их предков, обменялись многозначительными взглядами. Порозовев, они сказали, что будут ждать моего звонка сразу после возвращения из Лондона.

– Мы хотим устроить ужин, – призналась Джоселин.

– В узком кругу, – поправила ее Элинор. – Вместе с Артуром, если он придет в себя. И Элли, конечно… – Они обменялись многозначительными улыбками.

– Буду с нетерпением ждать встречи, – ответил я. – А я привезу вам шоколадных конфет из Лондона.

– Шоколадных конфет! Не хотим даже слышать об этом!

– Со сливочной начинкой, – пообещал я.

Элли сказала мне про слабость, которую сестры питают к конфетам со сливочной начинкой. Солодовый виски, вишневая настойка, кофейные зерна – всех этих признаков цивилизации так не хватало в Керрите. Обе сестры еще больше порозовели от смущения, словно я уличил их в преступной слабости.

Из дома сестер Бриггс, который, как и дом полковника, располагался в восточной части Керрита, я отправился к реке, к их бывшему дому в миле от города, отданному для дома престарелых. Рядом с особняком находилась рыбачья деревушка Пелинт.

Прогулка доставила мне удовольствие. Узкая дорога вилась вдоль реки, и привлеченный хорошей погодой народ устремился на природу. По воде скользили яхты и ялики тех, кто готовился к гонкам в Керрите – огромное событие местного масштаба. Миновал небольшую бухточку, куда подогнали яхту и где на песок вынесли тело Ребекки. И на несколько минут я задержался у дома лодочника Джеймса Табба.

Именно он во время допроса заявил, что яхта Ребекки оказалась не поврежденной бурей, что в ней проделали дырки и спустили кингстоны. Его заявление наделало много шума, но честность этого малого только нанесла вред его делу. Слухи и толки, что поползли потом, закончились тем, что Джеймс Табб лишился заказчиков, – во всяком случае, так считали сестры Бриггс. Через несколько лет он полностью обанкротился. В его семье все – из поколения в поколение – занимались судостроительством, а ему пришлось оставить дело.

Табб по-прежнему отказывался разговаривать со мной, и, глядя на полустершуюся надпись на доме: «Табб и сыновья. Судостроительная фирма», я понимал почему. Сын, чье имя было выведено на вывеске, погиб во время войны, а Джеймс Табб арендовал маленький гараж, где открыл мастерскую по ремонту машин. Разговоры о прошлом могли вызвать в нем горечь, и ему не хотелось возвращаться к тем временам, когда этот знающий и умеющий молодой человек ремонтировал яхту, вывезенную из Бретани.

Меня охватил приступ меланхолии. Почему-то вспомнился росчерк пера, который шел от конечной буквы «и» в заголовке «История Ребекки». И через двадцать лет после ее смерти история так и осталась неразгаданной. Она все еще продолжалась. Огромный дом лежал в руинах, ее муж умер, сломленный и с разбитым сердцем, по мнению местных старожилов. Ее друг, Артур Джулиан, вынужден был уйти со своего поста и многие годы выслушивал поношения в свой адрес. Фриц теперь ездит в инвалидной коляске и бормочет что-то несвязное. И даже Джеймса Табба, имевшего весьма косвенное отношение к истории, даже его беда не обошла стороной: он потерял дело, которое знал так хорошо. Вся его жизнь обрушилась, как рухнул особняк Мэндерли.

И, стоя на этой, некогда судостроительной пристани я убеждал себя, что мое расследование можно считать завершенным и что я оказался здесь в то самое время, когда оно подошло к концу, чтобы успеть ухватить самый кончик. Еще несколько лет, и все, кто знал Ребекку, все, кто так или иначе был связан с нею, уйдут из жизни.

Но так ли это? Сомнения не оставляли меня, поскольку я видел, что эта история продолжала сказываться даже на Элли: ее отец уединился в своем доме, прервав всякое общение даже с обитателями Керрита, и ей приходилось вместе с ним вести уединенную жизнь. Они виделись с очень небольшим кругом людей, в который входили и сестры Бриггс. Таким образом, молодая, образованная, привлекательная, умная девушка оказалась в заключении, и кандалами на ее руках и ногах стали события двадцатилетней давности. Словно это имело отношение не только к ее отцу, но и к ней самой.

Если бы кто сказал ей об этом, Элли, несомненно, начала бы все отрицать, но и пальцем бы не пошевелила, чтобы разрушить крепостные стены, воздвигнутые ее отцом. Да и кто бы отважился на это? Вторая жена Максима де Уинтера? Его вдова? Наверное, она все еще сравнительно молода, но вряд ли она считала, что это история закончилась. После смерти мужа она перебралась жить в Канаду, но разве это означало, что ей удалось убежать от прошлого?

События давних лет продолжали отзываться в днях нынешних. И пример тому я сам: мне и в голову не приходило, что эта история опутает меня по рукам и ногам. Иной раз у меня возникало впечатление, что и я сам стал ее частью. И тоже забился в какой-то глухой уголок, подальше от расспросов. Что я каким-то образом вписался в нее. Эта мысль вызвала во мне беспокойство.

Я прошел сквозь ухоженный сад. Фриц, как и другие обитатели дома, выкатил свое кресло на террасу, откуда открывался прекрасный вид на море. А в некотором отдалении отсюда, как он сам сообщил мне в прошлый визит, находился Мэндерли.

Проверив, захватил ли я с собой копию свидетельства о смерти Лайонела де Уинтера, я поднялся на террасу к Фрицу. У меня не было сомнений, что он вряд ли помнил, кто я такой, но, судя по всему, это его не смущало: он запомнил мой первый приход к нему и, похоже, обрадовался, что я снова решил навестить его.