"Кощеевы земли" - читать интересную книгу автора (Самсонов Александр)

Часть первая ДЕРЕВНЯ ЛАМБУШКА И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ

Глава 1 НАСЛЕДСТВО

Все значительные события в жизни всегда случаются невпопад. В этом Никита убеждался не раз. Что, казалось бы, может ворваться в более-менее налаженный быт, когда все разложено по полочкам и распланировано на несколько месяцев вперед? Жизнь неторопливо течет в заданном направлении, и никаких подводных камней не ожидается. Но... непредвиденное всегда вносит свои, порой кардинальные, изменения. Вот как сейчас: учебный год не окончен, до сессии целый месяц, но приходится все бросать и мчаться галопом на вокзал. Толкаться в очереди за билетом, метаться по городу, улаживая текущие дела, и при этом успеть на поезд. Лишь позднее, уже сидя в вагоне и отдышавшись от суеты, начинаешь судорожно вспоминать о недоделанном, недосказанном, недокуренном... Впрочем, покурить можно и в тамбуре, благо ехать целую ночь.

Поезд на Петрозаводск удобен тем, что в нем все быстро. Через полчаса после посадки народ переСтаст бегать взад-вперед от койко-мест к туалету и обратно и, перенеся все дела на утро, допивает пиво, чтобы потом с чувством выполненного долга погрузиться в сон. Вот только Никиту Басанова сон этот не брал, да и подумать в спокойной обстановке под мерный перестук колес и неровное похрапывание соседа было самое время.

А началось все с телеграммы, отправленной из Ламбушки, где и был-то Никита последний раз лет десять назад, когда после восьмого класса уезжал в Питер учиться. В деревню возвращаться не спешил, мечтая въехать в нее если не на белом коне, то хотя бы на черном «мерседесе». Сломя голову ринулся в учебу и в недоступные прежде развлечения. И не возвращался, отделываясь поздравлениями к праздникам и посылками к дням рождения родственников. После службы в армии максимализм из души не выветрился, но появилась уверенность в своем светлом будущем — вот еще чуть-чуть, и я на коне. И все равно на родину не спешил. Даже когда умудрился скоропалительно жениться, съездить в родные места не получилось. Жена, сама уроженка далекой вологодской деревни, панически боялась любой провинции, считая себя крутой горожанкой. Набравшись невесть откуда нездорового снобизма, она любое предложение о выезде из города дальше десяти километров воспринимала как личное оскорбление и желание намекнуть на ее «крестьянское» происхождение.

Вскоре молодые супруги разбежались в разные стороны. Ее утонченная «цивилизованная» натура не вынесла образа жизни в студенческом обществе, где помимо систематического «обгрызания» гранита науки приходилось еще бороться за выживание в полном соблазнов большом городе на скудную стипендию в крохотной общаговской комнатушке. Развод Никита принял за благо — ему надоели постоянные упреки в нищете и «неправильном» расходовании денег. Освободившись от семейных уз, Басанов почти сразу умудрился купить маленькую однокомнатную квартиру в пригороде. Высокий светловолосый парень да со своим жильем и неплохой перспективой на будущее сразу же стал объектом номер один среди ищущих мужей однокурсниц. Но все его многочисленные романы заканчивались одинаково и быстро. Обременять себя семейными узами Никита не спешил, поставив на первое место учебу и финансовую независимость. Жениться, как и повеситься, никогда не поздно — такую житейскую истину он принял к сведению почти сразу после развода и неуклонно ей следовал.

Эх, Ламбушка, Ламбушка... В памяти Никиты остались лишь детские воспоминания, немного наивные, частично стертые из памяти годами напряженной городской жизни, но неизменно радостные, овеянные теплом родного дома и еще каким-то странным чувством причастности к родному краю. Сколько ни пытался разобраться в таких ощущениях, не получалось. Поэтому со временем он просто бросил даже думать на эту тему — чего на всяких бзиках зацикливаться, и так дел хватает. Басанов считал себя независимым и самостоятельным, но иногда, в чем он стеснялся признаться даже себе, хотелось вернуться в детство. И вот он едет домой, едет первый раз за много-много лет.

Всего четыре слова: «Срочно приезжай деревню нужен», и чуть ниже подпись с именем деда — «Аким». Когда Николаич, заведующий учебной частью, в перерыве между занятиями принес телеграмму, то первыми ощущениями Никиты стали недоумение и легкая тревога. Лишь потом возникло непонятное чувство вины и неодолимая тяга, бросив все, спешно мчаться в деревню. А бросать было что. Масса незавершенных дел, «громадье» планов и различных перспектив — все казалось важным, необходимым и требующим непременного личного участия. Да вот только внутренний зов и недосказанность телеграфной строки будоражили, вынуждали отбросить сомнения и ехать, ехать, ехать.

Поезд прикатил в Петрозаводск ранним утром. Сладкий сон прервал топот и голоса попутчиков. Протирая глаза, Никита приподнялся с полки. В окне маячил знакомый вокзальный шпиль. Приехали! Пассажиры уже покинули вагон, когда под подозрительным взором проводника, спешно подхватив сумки, Басанов выскочил на перрон. В голове спросонья ни одной здравой мысли — самое время посидеть в одной из привокзальных забегаловок и подумать под горячую пиццу о том, как добраться до Ламбушки. В принципе и так дальнейший путь не вызывал сомнений, но, учитывая глобальные изменения последних лет (и не в лучшую сторону), оставшаяся часть дороги могла занять столько же времени, сколько было потрачено в поезде от Питера до Петрозаводска. Главное — добраться до деревни засветло. Такая мысль показалась очень важной. Плюнув на ароматные запахи, струящиеся из буфета, Никита двинулся на поиски транспорта.

Автовокзал, оставшийся неизменным с юношеских времен, встретил толпами народа и старыми, потрепанными долгой жизнью и плохими дорогами автобусами. Несколько облезлых раритетов, испуганно притулившихся у посадочной площадки, «радовали» слух громким треском прогоревших глушителей. В дополнение пессимистических прогнозов в расписании пункта назначения Ламбушка не значилась, как будто ее не существовало в природе. Кассирша, услышав вопрос, долго морщила лоб и, когда Басанов уже решил, что ответа не дождаться, радостно воссияв, заявила:

— А туда маршрута нет, лет десять как автобусы не заезжают. Но вы можете поехать на Заонежье. Скажете водителю, где остановить, а дальше уж сами, попуткой или как.

Посчитав информационную функцию исчерпанной, она уткнулась в кроссворд, который, судя по исчерканости, служил подспорьем для разностороннего развития не одному поколению работников общественного транспорта.

Это «или как» послужило мощным источником вдохновения. Басанов битых три часа бегал вокруг автовокзала в поисках какого-нибудь частника или попутки, но все усилия договориться оказались тщетными. Либо не по пути, либо при слове «Ламбушка» водители шарахались от него как от чумы. Плюнув на легкий путь и смирившись с дорогой трудной, Никита в конце концов втиснулся в какой-то расхлябанный драндулет, для того чтобы в течение четырех с половиной часов в придавленном виде трястись по неремонтированным весенним дорогам Карелии.

У заваленной валежником и грязным снегом развилки, почти не заметной посреди грустного черно-серого леса, автобус остановился. Никита, кряхтя, протащил сумки к открывшимся дверям. В салоне наступила мертвая тишина, и лишь вслед, через закрывающуюся дверь, женский тихий, испуганный голос своеобразно пожелал ему доброго пути:

— Прости его грешного, Господи. Пазик, взревев мотором, торопливо скрылся за поворотом. Проводив взглядом умчавшийся транспорт, Басанов присел на корточки и с тоской посмотрел на грязную, покрытую ноздреватым мокрым снегом дорогу. До деревни предстояло шлепать километров сорок, незаезженные сугробы со стопроцентной точностью указывали, что механизированным транспортом на оставшейся части пути не пахнет. Это в городе весна взяла в свои горячие руки инициативу, растопив остатки снега на тротуарах и газонах в течение нескольких дней. Здесь же апрель проявился солнечным небом да редкими проплешинами между голыми деревьями. Никита упрямо сжал губы — пасовать перед трудностями он не любил. Почти шестьсот верст позади, и раскисать на последнем этапе путешествия — это не в стиле энергичного молодого человека. Отступать он не собирался.

Взгромоздив сумки на плечи, вьючным верблюдом Басанов побрел слегка утоптанной тропкой, проваливаясь по щиколотку в подмокший снег. Задора хватило примерно километров на десять. Затем сумки полетели наземь, удобный придорожный пенек ненавязчиво скользнул под мягкое место, и вкусная сигарета, сдобренная полемическими размышлениями о пользе прогулок на свежем воздухе, дополнила ощущение комфорта. Длительного перекура хватило для принятия короткого решения. В нескольких шагах от дороги приметная разлапистая ель ассоциировалась с камерой хранения. «Именно то, что надо, — мелькнула шальная мысль. — Сегодня спрячу — завтра заберу».

Расправив тяжелые ветки и притрусив снегом следы, Никита уже собирался идти налегке дальше, когда из густого кустарника с другой стороны дороги послышалось легкое шебуршание и сдавленное хихиканье. Резко обернулся — никого. Ладно. Пробормотав: «Почудится же всякое», — он решительно повернул в сторону деревни.

Сделав несколько шагов, Басанов все же резко повернулся назад и... замер в удивлении. Из-под елки, где вроде бы надежно лежали замаскированные от постороннего взгляда сумки, торчала тощая задница в армейских камуфляжных штанах.

Никита осторожно подкрался к незнакомцу. Подпрыгнул, взмахивая ногой, и жесткий носок ботинка воткнулся в обтянутый зелено-коричневыми разводами зад. Под елкой смачно хрюкнуло и, обламывая ветки, к верхушке дерева устремился худой старичок, лицом напоминающий небезызвестного Ильича. Правой рукой он шустро перебирал по стволу, а в левой — судорожно сжимал двухлитровую бутылку «Абсолюта», которая до этого мирно покоилась в одной из сумок.

Увиденное разозлило и рассмешило одновременно. Дедок, задрав козлиную бородку, попытался влезть повыше, но ему не повезло. Верхушка дерева с громким треском обломилась. И так и не выпустив из рук ни бутылку, ни колючий полуметровый вершок, «прообраз» вождя скатился по ветвям в наметенный за зиму, но уже сильно подмокший сугроб.

— Ну что, ворюга, попался!

Никита сделал грозное лицо и, уперев кулаки в бока, навис над стариком. Большого желания устраивать разборки у него не было — дедок ему не соперник, но проблему надо же как-то решать.

— Что, мозги напрочь съехали? Готовься к экзекуции, сейчас буду бить.

Басанов протянул к воришке руки, чтобы приподнять это чудо и вытряхнуть из штанов. Представив, как опустит его голым попом в размокший сугроб и там оставит, он злорадно оскалился. В тот же миг припорошенное иголками и прочей лесной трухой лицо мужичка расплылось в радостной улыбке, левый глаз подмигнул, и неожиданно для такой маломерной комплекции старикан прокричал густым басом:

— Здравствуй, Никитушка, ты чевой-то хулиганишь, аль не признал? Это ж я, Силантий! — Дедок резво вскочил и продолжил: — Меня Аким послал тебя встретить, а ты сразу — экзекуция, экзекуция. Совсем в этом городе охренел, слов каких-то понабрался бандитских. Еще и дерешься. Вот скажу деду, что не встретил. Как потом до дому пешком по глухомани доберешься?

Силантий, не выпуская бутылку из рук, обиженно скривил лицо и сделал шаг назад. Никита узнал старика. Перед ним стоял старый Силантий Ращупов — по-своему знаменитая в деревне личность. В Ламбушке он слыл, невзирая на преклонный возраст, главным шутником и озорником. За десять лет ни внешне, ни по сути, деревенский прикольщик так и не изменился — такой же шустрый и непредсказуемый. Несмотря на «веселость» характера, в деревне его уважали. При всей непоседливости, шутовстве и неуемности в розыгрышах, старик дело знал. Держал крепкое хозяйство с множеством различной скотины, считался лучшим лесником в районе и всегда помогал односельчанам в домашних делах без всякой для себя корысти. В общем, личность во всем выдающаяся.

— Ну, дед Сила, ты даешь! Зачем по вещам лазаешь? Выпить так хочешь или что? — Долгая разлука с деревней сделала Басанова грубее, и былые деревенские авторитеты в какой-то мере утратили старые значения. — Встретить собрался, как же. Прячешься, как партизан, и водку воруешь.

— Да пошутить я хотел, — без всяких следов раскаяния ответил дед и, подмигнув другим глазом, добавил: — Я тебя на пенечке сразу приметил, ну и думаю, устал парень — надо чуток взбодрить, а насчет этого зелья, ты не волнуйся. Это потом, когда б спохватился, вот тут я и возвернул бы тебе ее. Ты ж меня знаешь, я один не пью. Ну что, мир?

Не дожидаясь ответа, Силантий повернулся в сторону оглушительно свистнул. Из-за поворота трусцой выбежала пегая лошадь, следом на длинных оглоблях волочились легкие сани.

— Грузи свое барахло, — махнул рукой дед и аккуратно положил бутыль на ворох байковых одеял, устилавших днище повозки.

Через пару минут Басанов закинул сумки, и под шелест уминаемого полозьями снега повозка тронулась в путь. Едва за поворотом скрылись ельник и заметный пенек, как в спину ему уперся тяжелый взгляд. Между лопаток засвербело противными леденящими мурашками. Казалось, что невидимая холодная рука провела от затылка до ягодиц. Силантий, не оборачиваясь, цыкнул языком и пробормотал:

— Не спится ему, ну ничего, завтра разберемся. Никиту разобрало любопытство: что же там было?

Большой опасности парень не чувствовал, и ему захотелось узнать поподробнее о странном явлении. Старик же заметно скукожился и начал подгонять кобылу.

Через несколько километров дорога вывела к берегу еще покрытого льдом озера. Остановив разогнавшуюся лошадь, Силантий привстал, к чему-то прислушался, затем, повернувшись, заметил:

— Повезло, что я тебя сегодня встретил. Зверь пробудился, один ты не прошел бы и ста шагов дальше того пенька, сгинул бы. Да... Беда-то какая. Не зря Аким беспокоился, неладно, мол, все, грядет что-то нехорошее. Как в воду глядел! Прозорливый твой дед. Боярин, одним словом.

— Это медведь, что ли? — задавая вопрос, Никита попытался вспомнить, что знает об этом животном, но, к великому сожалению, все познания исчерпывались общими сведениями, полузабытыми разговорами из детства да телевизионными передачами.

— Хуже. Если б мишка, то все было бы проще. — Вся веселость с Силантия слетела как шелуха, тоскливая обреченность засквозила в голосе. — Скорее всего — это дух, очень нехороший дух нехорошего зверя. А может, и того хуже.

— Какого? Это, наверное, дух бешеного зайца вышел на тропу войны, и теперь всякая тварь лесная будет от него щемиться. — Басанова стала разбирать лихая бесшабашность и чувство превосходства над замшелыми жителями глухой деревни. Лишь только он перестал ощущать чужое давление извне, как все ему показалось простым бзиком.

— Заяц, — хмыкнул возница, — а тигра не хочешь или гигантскую рысь? Никто его не видел, а те, кто увидел, их самих уже не видали. Только кости по лесу раскиданные да следы непонятные. Я лес как свои пять пальцев знаю, но что это такое, откуда оно берется и где обитает — понятия не имею. Это как дурная примета. Ведь Зверь появляется только тогда, когда грядут большие неприятности. Последний раз он приходил три года назад, в конце сентября. Две недели в лес не то что страшно зайти было — ужаснее. Потом охотники какие-то деловые из города прикатили и почти сразу пропали. Ружья их мы опосля нашли у Черных Камней, а больше — ничего. Зато на всю осень нечисть так разгулялась, что чуть Ламбушку не сгубила. Шилов хутор вообще разорили. Из их семейства только Васька жив и остался. Блаженным, правда, стал, живет в старой усадьбе (в тех развалинах и жить-то негде), за околицу не выходит и бормочет все время непонятное, как немец какой-то. Старая Мироновна, бабка твоя, над ним как только ни ворожила, да все без толку. Белая Наста так та вообще даже подходить к нему не стала. «Без толку, — говорит, — таким, мол, надолго останется, а дальше — жизнь покажет». Эх, грехи наши тяжкие!

Хлестнув вожжами, Силантий пустил лошадь вскачь и замолчал, зыркая по сторонам настороженным взглядом. Все попытки разговорить старика успеха не принесли. Лесничий не обращал на попутчика никакого внимания и лишь иногда бормотал себе под нос. Оставалось наслаждаться дорогой и думать: что же такое случилось, и зачем Никита понадобился дедушке Акиму?

Проезжая по деревянному мосту через бурную незамерзающую речушку, Силантий очнулся и показал на черный бугор, круто возвышающийся над деревьями.

— Вон там эти охотнички и сгинули. Ружья хорошие были, а от самих мужиков ничего не осталось. Всю округу облазили по следу с собаками, но у берега след оборвался, как будто они в воздухе растворились. Белая Наста даже гадала на них по-всякому, но ничего у нее не получилось. Слышал краем уха, что потом она говорила про них, мол, нет городских охотников на наших землях и искать ни в коем случае их нельзя. А кто будет с Настой спорить? Себе дороже. Вон когда Сенька хвастался, что в ночь на Ивана Купалу на Черном Камне большую фигу белой краской намалюет. Граффити! — Дед сплюнул с явным и неодобрительным презрением к Сенькиному таланту и продолжил: — В фабзайке ничему хорошему не научат, только гадить да старшим хамить. Боярыня на Подворье его лично порола не один десяток раз, да, наверное, мало. Съездил оболтус в город, баллончиков накупил разных — в сарайке их еще с десяток до сих пор валяется. Наста тогда сразу сказала, что не будет Сеньке от глупой задумки ничего хорошего — не простит Черный Камень такого охальства. А он спорить, смеяться над ней, дурак, предрассудками назвал. И что? Утром пришел, трясется как припадочный, заикается, голова седая. И бегом к ведьминому дому. Прости, говорит, не прав был, сделай что-нибудь, а то помру скоро. Конечно, не помер, но с бабками нашими ну очень обходительным стал, а о том, что в ту ночь с ним случилось, так ничего и не рассказал. Я Насту спрашивал, что же там все-таки произошло, но она меня в один миг отшила. Не твое дело, говорит, Сенька сам виноват, а ты куда не надо не суйся — тебе же лучше будет. А я и не суюсь, зачем мне эти ведьмовские дела. У меня и своих хватает. Лес большой, да и хозяйство блюсти надо. А деревню сейчас не узнать, сильно изменилась. — Неожиданно Силантий резко сменил тему разговора. — Жилых домов осталось десятка четыре, а остальные просто стоят. В них летом приезжают наши из города или дачники. Некоторые дворы вообще заброшены, а жить-то ведь стало лучше, интереснее! Электростанцию свою поставили, тарелку спутниковую. Аким и Пашка Седов компьютеров для народа накупили, штуковин всяких. Ну скажи, когда у деревенского мужика по два холодильника в доме стояло? Да что там холодильник! Где ж это видано, что капусту механизмами шинкуют? Скоро вообще все обленятся с прогрессом своим. Много чего еще понаделали, впрочем, сам все увидишь.

Никите впервые стало интересно по-настоящему. Внутреннее чувство подсказывало, что простого возвращения в детство не будет. Скорее, навалится столько всего, что вряд ли придется с тоской глядеть на унылую полузаброшенную деревню и искать, чем бы заняться. На память пришли воспоминания о детских годах, и Басанов с удивлением понял, что он не может вспомнить ничего конкретного о жизни в деревне, словно там и не жил. Так, смутные отрывки, какие-то эпизоды, не связанные между собой. Такое впечатление бывает, когда спустя много времени пытаешься вспомнить единожды виденное старое неинтересное кино. Помнишь, что смотрел, а о чем, в памяти не зацепилось.

За следующим мостом показался небольшой хутор. Высокий забор, протянувшийся вдоль дороги, скрывал все, кроме трех высоких, крытых блестящей металлочерепицей крыш и ажурной сетки антенн. Даже сквозь глухую ограду чувствовался достаток и крепость хозяйства. Таких зажиточных хуторов Басанов не помнил. Раньше слово «хутор» у него ассоциировалось с развалившимся домом, редким перекошенным забором да парой отощавших коров, а здесь словно в другой мир попал.

Силантий остановил лошадь и ловко соскочил с саней. Затем быстро подбежал к калитке, махнув на ходу Никите рукой, мол, сиди.

— Влас! Мать твою, открывай! Ты что там, спишь, что ли? — Лесничий завопил во всю глотку: — Влас!

Заскрипела щеколда, но дверь не открылась. Зато сбоку от нее отворилось маленькое круглое оконце, мелькнуло широкое лицо, и глухой недовольный голос проворчал:

— Кого там нечистая несет?

— Да это я, Сила! — заорал в приоткрывшийся проем с энтузиазмом молодого панка дед. — Давай открывай, или мне здесь чурбаном до темна торчать? Влас!

Калитка приоткрылась, из-за нее выглянул взъерошенный мордатый мужик. Всем своим недовольным видом он показывал, что незваные посетители отвлекли его от самых важных и неотложных дел.

— Не ори, не глухой. Что на ночь глядя приехал? — Говоря, Влас смотрел не на Силантия, а за спину старика и вокруг. Разглядев сидящего в повозке человека, хуторянин недоуменно уставился на лесничего. — Кого это ты везешь?

— Везу внука Акимова, но я по другому делу. Ты в лес пока не ходи. Мне кажется, что Зверь вернулся, и пока я не проверю, пока не осмотрюсь — в лес ни ногой.

— А мне и не надо, но если что — позвони. Ну, бывай. — Нелюдимый хуторянин захлопнул калитку и со скрежетом замкнул оконце в воротах.

— Бирюк он и в Африке бирюк. — Взгромоздившись на сани, Силантий прокомментировал произошедшее. — Самое главное — предупредил, а завтра будем с этой тварью разбираться. Ну-у, пошла, родимая.

Лошадь тронулась с места, увозя Никиту и Силантия от негостеприимного двора. По торопливости животного Басанову показалось, что ей самой не хотелось задерживаться возле таких мест. Он ее понимал — хозяин-бирюк чувства приязни не вызывал.

Солнце заметно скатилось к закату. Удлинились тени и образовали на подтаявшем снегу странные темные узоры, похожие на иероглифы. Лошадка, фыркая легкими облачками пара, тянула сани по накатанной дороге. Всклокоченный возница, гордо выпятив торчащую пучком бороду, порывался рассказывать деревенские байки, но Никита засыпал. Мягкое покачивание затягивало в обрывочные сны, где красно-черные, похожие на гигантских однорогих кошек кентавры неслись стадами по ярко-зеленым полям, а красивые стройные женщины со странными глазами окружали их в стремительных зажигательных танцах. Так он проспал до самой деревни.

С раннего утра Аким Афанасьевич Басанов успел переделать множество важных, как казалось ему, дел. Вроде бы можно и порадоваться, но ближе к обеду на душе становилось все гаже и гаже. Где-то в подсознании мелькала мысль 6 главном и пока не сделанном деле. Даже обходя деревню, а так он это делал каждый день на протяжении двадцати с лишним лет с той поры, как его выбрали председателем поселкового совета, правитель деревни ловил себя на мысли, что упущено что-то очень важное. То, от чего зависит будущее всех жителей Ламбушки и его самого.

История деревни насчитывала несколько сотен лет. Небольшой населенный пункт в стороне от всего мира жил своею замкнутой жизнью. Ламбушку практически не коснулись ни войны, ни социальные катаклизмы, но все равно время над ней не остановилось. Половина дворов как-то незаметно опустела. Старики потихоньку умирали. Молодежь уезжала навстречу новой жизни, перспектива жить в угасающей деревне никого не прельщала. Казалось бы, что и Ламбушке уготована судьба множества таких же карельских деревушек, потерявших своих жителей и не представляющих интереса для остальных людей. Аким видел такие и каждый раз проводил аналогию со своим родным домом, что не прибавляло ему оптимизма. Но в судьбе Ламбушки имелся один момент, не учтенный ни историей, ни другими жизненными процессами. Именно здесь, в девственном лесу, прижавшемся к большому и чистому озеру, стояли Черные Камни — древнейшие реликты, которые могли влиять на окружающий мир. Проявлялось это по-разному. То нечисть из-за них какая-то полезет, то явления возникают непонятные, а иногда казалось, что сам мир в тех местах изменяется. Для надзора за этими землями и поселилась здесь семья Акимовых предков. Срубили деревню на берегу лесного озера, ламбы — на местном наречии, и стали рубежом перед Черными Камнями. Те истории, что дошли до нынешних времен, гласили, что ни о каком добровольном подвижничестве тогда и речи не велось. Просто в один прекрасный день тайным приказом Ивана Грозного сын опального боярина Басанова Алексей и несколько семей из крепостных крестьян со всем имуществом были тайно переселены в Олонецкий край. Они обосновались невдалеке от Камней как заслон от нечистой силы. Все мужчины-переселенцы дали клятву боярину на кресте и крови. В построенную деревню потянулись обитавшие в окрестных лесах вепсы и карелы. Те, кто смогли прижиться и не отступить при встрече с реальностью чужого мира. Они также приносили присягу на верность роду Басановых и вступали в ряды защитников земного мира. Сменяли в далеких столицах на престолах друг друга цари, гремели где-то кровопролитные войны, рушились в революционных вихрях старые устои, кардинально менялся окружающий мир, но все равно время от времени вылезала из леса нечисть, витал над Черными Камнями морок, и ламбушане делали то, чем занимались сто, двести, триста, пятьсот лет назад. Родовое умение, передаваемое из поколения в поколение и обогащенное новыми знаниями, приводило к временному успеху в вековой борьбе. Все понимали, что полной и окончательной победы не будет. Ведь это просто одна из сторон жизни, такая же, как дождь или половодье.

От чего-то надо закрываться зонтом, от чего-то — защищаться плотиной, а от чего-то не укроешься ни тем, ни другим, но все равно с этим живешь. Тайные знания бережно пестовались в каждом роду и передавались главами семей своим детям по достижении ими определенного возраста, дабы детская неразумность не привела к гибельным для окружающих последствиям. Магическая аура заповедного места оказывала влияние на развитие магических способностей. Наряду с основной жизненной целью у ламбушан возникала необходимость сбережения тайны здешних мест. Это и стало одной из причин постепенного угасания деревни. Родовые знания получали не все. Посвящение проходили только самые лучшие молодые люди, которым в будущем предстояло взять власть в роду. И оставаться в деревне. Не все оказались готовы к такой жертве. Для прочих, а их было большинство, путь к власти закрывался. Стремясь к новой жизни, уезжали парни и девки в город, выходили замуж или женились и оставались там. В родах начала нарушаться преемственность поколений, но менять устоявшийся возрастной ценз посвящения старейшины не хотели. Окружающий родные земли мир казался им страшным и непонятным. То ли дело жить по исконным заветам предков. Ламбушка, Черные Камни, сложившийся образ жизни — чего уж там менять... Не буди зверя, и он тебя не тронет — такой принцип исповедовали старейшины, старательно избегая излишнего общения с представителями других деревень и различными чиновниками из волостного и губернского центров.

Во второй половине двадцатого века в деревне молодежи почти не осталось. Старшее поколение продолжало вечную войну, но пополнение в строй бойцов не прибывало. Вот и приходилось старшим в родах различными способами собирать детей и внуков, приглашать людей со стороны и пытаться дать им хотя бы часть того умения, что терялось в городской жизни. Аким в средствах не стеснялся. Наладив доходный бизнес, глава басановского рода половину добытых денег тратил на возрождение Ламбушки. Уровень жизни сельчан в короткие сроки в десятки раз превысил столичный. Но дармоедов и бездельников здесь не было. Каждый житель обеспечивался работой, и платил за нее председатель лично. Тех же, кто пытался вести праздный образ жизни, из деревни изгоняли. За все время таких набралось всего несколько человек. Одним из талантов Акима Басанова стало умение расставлять людей на те места, где они могли принести наибольшую пользу, при этом не чувствуя себя ущемленными. Намаявшиеся в поисках лучшей жизни, бывшие сельчане начали потихоньку возвращаться домой.

Протянувшись вдоль берега четырьмя десятками дворов, деревня отгородилась от окружающего леса полями и огородами. Несколько хуторов маленькими крепостями стояли в лесу и у дорог, ведущих в Ламбушку. За пригорком с отдельно стоящей церквушкой расположились длинные вольеры зверофермы и протянувшийся вдоль опушки скотный двор. Каждый раз при виде родной деревни сердце Акима наполнялось чувством гордости. Но в этот день он испытывал другое.

Необъяснимая тревога болью сжимала сердце. Неизвестная беда затаилась в будущем, ее тень уже легла на аккуратные дома, ухоженные дворы и ничего не подозревающих людей.

В подтверждение тревожных мыслей навстречу Акиму выбежал Палыч, старейшина одного из подвластных Басанову родов — рода охотников. Звался он Сергеем Ращуповым, но односельчане называли его только по отчеству — Палыч. Крупный, под два метра ростом, с курчавой бородой, он напоминал дикого медведя, и, бывало, одного вида старого егеря хватало, чтобы приструнить какого-нибудь бестолкового браконьера.

— Слышишь, Аким Афанасьевич. — С односельчанами Палыч всегда старался быть вежливым, уважительным и даже в самых сложных ситуациях не изменял привычной манере. — Ты сегодня в лес ходил? Или посылал кого?

— Да нет, все вроде бы заняты, да и делать нынче в лесу нечего. — Аким пожал плечами. — А что?

— Беда! Зверь вернулся. Лешак с дальнего кордона забегал, на Черном Камне утром морок был, а потом Лесному Хозяину — видение про жертву.

— Сегодня?

Палыч утвердительно кивнул.

— Значит, послезавтра в силу войдет. Время еще есть, завтра брать его пойдем. Собирай к утру охотников, а я к Насте.

Аким развернулся и быстрым шагом пошел к двухэтажному терему, что возвышался над берегом на дальнем краю деревни. Палыч, просветлев лицом, почти бегом бросился к своему дому — завтра предстояла большая охота.

Из распахнутых окон деревенской ведьмы на всю улицу кричал телевизор, очередное ток-шоу пыталось шокировать впечатлительный электорат. Но Насту такими оборотами запугать невозможно. Беловолосая ведьма с довольным видом раскатывала тесто. Ее скуластое. чуть продолговатое лицо весело улыбалось в ответ на высказывания ехидных телеведущих и увертки потертых жизнью политиков. На появление Акима она среагировала примерно так же. как и на появление воочию кого-нибудь из персонажей телеящика, то есть никак. При виде деревенского головы она сохранила полную безмятежность.

— Здравствуй, Наста, дело у меня к тебе. — Прожив десятки лет по соседству и будучи деревенским старейшиной, Аким все равно, заходя к хозяйке, каждый раз испытывал легкую неуверенность и дискомфорт, обычно несвойственные жесткому и решительному руководителю. — Вести нехорошие пришли.

— Погоди, покури на лавочке, я сейчас дело закончу, и мы поговорим.

Наста, будучи сильной ведьмой, никогда не смешивала домашние дела с делами тайными и ведовскими. Зная свою силу, она ею не злоупотребляла и не пыталась растрачивать дар на бытовые мелочи. А также никогда не бросала начатое дело, в какой бы стадии оно ни находилось.

Уже на крыльце Аким вспомнил, что курение во дворе у Насты чревато большими неприятностями, и оценил нехитрую шутку хозяйки. С теми, кто пытался закурить во дворе, случались всякие гадости в виде вспыхнувшей с обеих сторон сигареты или едкого и вонючего дыма, прилипавшего к одежде курильщика. Сама хозяйка табачного дыма не переносила и боролась с курением по-своему.

Ведьма ждать себя долго не заставила и вскоре позвала в дом. Вытерев руки и приглушив телевизор, она спросила, сверля гостя в упор светлыми до прозрачности глазами:

— Что привело тебя в мой дом? — Наста Акима недолюбливала, как и старейшин любого рода в деревне, но всегда отзывалась на просьбы, если они касались Ламбушки.

— Наста, мне только что Палыч сказал, что в лесу появился новый Зверь. Сегодня вечером соберемся на круг. Приходи в клуб сразу после захода солнца и возьми руны.

Хозяйка взглянула в глаза собеседнику. Аким почувствовал, как черные зрачки ведьмы буравами проникают в мозг. Усилием воли он стряхнул с себя колдовской взгляд и проворчал:

— Даже и не думай, это не твое.

— А вдруг? Никто не ведает своей силы до конца.

— Не будем спорить, сейчас важнее другое. Вот передам умение Никите, научу его, отойду от дел — тогда и посоревнуемся. А сейчас для нас главное — это Зверь. Я еще не знаю, в какой ипостаси он появился нынче, и это меня тоже беспокоит.

Сказав все, что хотел, Аким повернулся к двери и, не глядя на Насту, добавил:

— Сегодня Никита приедет. Я передам ему родовое умение как можно скорее, последнее время меня гложет тревога. Чую большую беду, но откуда она идет, понять не могу.

Он махнул рукой и, не добавив больше ни слова, вышел на улицу. Наста глянула на зависшее над деревней солнце и снова занялась тестом. До вечера времени оставалось еще достаточно, а пироги — это святое.

Единственным каменным строением, не вписывающимся в местную архитектуру, являлся деревенский клуб. Он был возведен еще во времена коллективизации, которая так в Ламбушке и не прижилась из-за того, что не смогли партийные власти взять в твердые руки процесс управления местными жителями. На фоне красивых двухэтажных теремов клуб поражал своей приземистостью и угловатостью. Выложенное из серого камня, с узкими как бойницы окнами, здание чем-то напоминало стандартный армейский свинарник сродни тем, что украшают прикухонные хозяйства воинских частей. Только внутренний интерьер неказистого на вид здания был совершенно уникален. Кроме маленького кинозала на пятьдесят мест (фильмов там уже давно не показывали из-за отсутствия зрителей), в клубе имелось еще несколько помещений функционального, назначения. В просторную аппаратную местные умельцы напихали столько различной аппаратуры, что приезжавшие из Петрозаводска для ее настройки специалисты только диву давались обилию новейшей иностранной техники. Имелись там библиотека, медпункт и даже комнаты для приезжих. Но самым главным помещением клуба стал кабинет, где собирался круг, на котором старейшины родов под председательством Басанова решали, как жить деревне дальше.

Под вечер в этом кабинете и начали собираться старейшины. Не было уже тех двенадцати родов, что пришли когда-то и строили на пустом месте крепкую сторожевую деревню. Половина из них сгинула, растворилась в прошедших веках, не оставив прямых наследников, но за столом, как и много лет назад, сидели умудренные жизнью старейшины, шестеро мужчин. Аким оглядел собравшихся с чувством гордости. Лучшие из лучших, прошедшие множество испытаний и не сломавшиеся под жизненными невзгодами. Они олицетворяли все самое прекрасное, чем издревле славился русский народ. Именно они бдели за Кромкой, которую отмежевывал от реального мира Черный Камень. Палыч, из рода охотников, Алексей Феофанов — Око Господне, Петр Седов — ведун и травознай, глава воинов Александр Бастров, Семен Кяхр из наследников вепсской общины и сам Аким — потомок боярского рода Басановых. На лавке чуть в стороне от стола сидели те, кого позвали на совет: Наста, Силантий, Никита и отец Михаил, который по договоренности с епархией периодически проводил службу в местной церквушке.

Никита с любопытством смотрел на происходящее. Сразу же по приезде Аким, поздоровавшись с внуком, объявил, что все вопросы потом и вообще сегодня надо только смотреть, слушать и ничего не спрашивать. Такому малопонятному приветствию Никита удивился и немного обиделся, но бабка быстро его успокоила.

— Дела у нас всегда на первом месте, — проникновенно промолвила Мироновна, увидев задумчиво-обиженное выражение на лице внука, — а ты пока отдохни с дороги, поешь. По деревне пройдись, может, дружков давних встретишь, посмотришь, как все стало по-другому. К вечеру дед сам тебя позовет. А что он говорить с тобой не спешит, так это и к лучшему — еще успеешь наслушаться.

Затем, мило улыбаясь, как могла это делать только она, добавила, что от этого дня зависит будущее самого Никиты, и дедовы советы не так нелепы, как ему кажется. Просто надо немного подождать.

— Все слышали о том, что появился Зверь, — начал совет старейшина без всяких предисловий. — Завтра мы пойдем на эту тварь, но со мной будут только охотники. Остальным придется готовиться здесь к тому, что может произойти позже. Не секрет, что вслед за Зверем каждый раз идет толпа всякой нечисти, и именно мы должны ее останавливать. Для того здесь и живем. — Аким тяжело вздохнул. — Меня гложет предчувствие большой беды, но в чем дело, я никак понять не могу. Поэтому сегодня предлагаю пройти бросание рун. Наста, как сильнейшая колдунья среди всех родов, проведет ритуал сама. Если никто не против, то попросим ее бросить руны на кровь.

Члены совета заговорили разом. В комнате поднялся шум. Аким треснул своим огромным кулаком по столу и прорычал, перекрывая все другие звуки:

— Обмен мнениями закончен! Кто не согласен, говори по одному. Я весь — внимание:

Все резко замолчали, и лишь ехидный Силантий попробовал вставить шпильку старейшине:

— Электорат с депутатами спорить не могет, а может лишь соглашаться.

— Вот и хорошо, — спокойно согласился Аким. — Давай, Наста, приступай.

Колдунья не спеша расставила по краям стола толстые свечи и, задернув плотные портьеры на окнах, зажгла слегка размочаленные фитили. Достав из складок платья полотняный мешок, она нараспев начала произносить слова на древнем вепсском диалекте. В такт словам женщина потряхивала сжимающими материю руками. Голос ее постепенно повышался и, достигнув визжащей ноты, резко оборвался. В тот же миг содержимое мешочка неуловимо для глаз рассыпалось по столу. В полнейшей тишине Наста протянула руки над хаотично разбросанными костяными пластинками и резко сжала пальцы. Груда костяшек, чем-то внешне напоминающих доминошные, начала медленно расползаться по столешнице, при этом некоторые из пластин сами переворачивались, меняя узоры на своей поверхности. Свечи почти одновременно вспыхнули искрящимися факелами и, ослепив сидящих вокруг стола людей, внезапно потухли. Комната наполнилась мраком, но рунные кости продолжали светиться ярким красным светом. Наста склонилась над ними. Ее голос, измененный до неузнаваемости взвизгами фальцетом, заметался, осязаемый как ветер. Ему в такт одни знаки стали гаснуть, другие же, наоборот, разгорелись еще ярче.

— Вижу! Кровь. Сломанный нож. Молодой пардус. Серая росомаха. Ключ от чужих дверей. Незваная подмога. Глаза чужих людей. Жертва…

Свечи вспыхнули, ударив по глазам ярким светом. Наста в изнеможении откинулась на скамью. Руны потухли. Настала тишина, прерываемая тяжелым дыханием колдуньи. Старейшины пытались извлечь из бессвязной информации рациональное зерно. Глаза их напоминали буркалы древних статуй.

Очнувшийся первым Петр без единого слова подошел к окну и раздвинул шторы, затем так же молча сел на место. Тишина за столом длилась еще несколько минут, пока Аким вглядывался в собравшихся, потом он медленно проговорил:

— Про кровь все ясно, Зверя встретим и будем биться. Про нож тоже вроде бы понятно — кого-то оружие подведет, а вот про остальное... Тут толковать можно по-разному.

— А мы толковать и не будем. — Отец Михаил посмотрел на остальных, в его голосе звучала уверенность. — Как бы некоторые ни считали, что, мол, все, что не от Бога, — это ересь, но это все равно знак свыше, и нам надо просто завтра учесть предсказания в борьбе с демонами.

Больше никто не стал пытаться объяснить или разгадать смысл пророчества. Слишком редко использовалось такое гадание, и еще реже оно бывало ясным. Это только потом, постфактум, некоторые удивленно хлопали себя по лбу и приговаривали, мол, такое простое, да не сообразили.

— Все. Завтра на рассвете я жду всех здесь, а ты, Палыч, готовь своих. Не надо ждать немедленного исполнения предсказаний: и кровь будет, но не наша, а этой твари; и все остальное тоже, но не все — завтра. А сейчас пора заниматься делами, они нас ждать не будут. — Аким кивнул Насте и первым вышел из комнаты. Колдунья, подхватив мешочек с рунными костями, вышла следом за ним.

Лишь поздно вечером деревня успокоилась, и все жители окончательно разошлись по домам. Усталый Аким вернулся глубокой ночью и сразу же позвал Никиту в свою комнату, святая святых семьи Басановых. На протяжении веков никто не имел права заходить в нее без разрешения старейшины рода. На глаза Никите, с трепетом вошедшему на зов, попал старинный столик, стоявший в дальнем углу комнаты и хранимый как реликвия. На нем лежала странная во всех отношениях вещь: полупрозрачная, янтарного цвета полусфера размером с кулак. Напротив стола сидел дед и отрешенно смотрел поверх неизвестного Никите предмета. Маломощный светильник робко отбрасывал тусклый свет от дальней стены, с трудом освещая помещение. Парень замер в дверях. Глаза деда сфокусировались на вошедшем.

— Садись, Никитка. Нам предстоит долгий вечер. Ради этого я вызвал тебя из Питера сюда, в Ламбушку.

Внук присел на стоявший у столика табурет. Аким, глядя ему в лицо, на ощупь дотронулся до полусферы. Янтарная поверхность сразу же налилась светло-коричневым цветом.

— Можешь задавать вопросы, ведь у тебя есть о чем спросить, — прошептал он, пристально всматриваясь в глаза внука. — Только за сегодняшний день ты увидел много такого, на что у тебя ответов нет. Спрашивай.

В глазах Никиты дед Аким являлся самым высоким и непререкаемым авторитетом. Внешне всегда спокойный и доброжелательный, он представлял высшую и последнюю инстанцию в решении всех вопросов. На памяти Никиты не было ни одного случая, чтобы кто-то оспорил принятые дедом установки. Ершистые и своенравные односельчане беспрекословно выполняли его требования. Внешне все было пристойно и ненавязчиво. Никакой властности в голосе, без принуждений с его стороны, все вежливо, но даже брошенные вскользь указания выполнялись споро и без проволочек. Никита с детства знал, что на протяжении существования Ламбушкн Басановы всегда правили деревней, и почему-то этот факт никого из односельчан не возмущал. Даже при советской власти и коллективизации на всех сходах и собраниях жители дружно выбирали в местные советы только Басановых. Однажды, перед войной, прибыл из города представитель и, объявив Акимова деда врагом народа, предложил себя в руководители хозяйства. НКВД приехать еще не успело, а самоназначенный представитель уже резко загрустил и начал заговариваться. Ближе к вечеру он, присев на берегу озера, завыл по-волчьи. Таким его увидели приехавшие в деревню представители органов. Когда новоявленного председателя грузили в машину, он кричал непотребные слова вперемешку с партийными лозунгами. Больше власти деревню не беспокоили. Ламбушка жила своей жизнью, как и раньше, но это не значило, что селяне изолировались от окружающей действительности.

Молодежь уезжала учиться в Петрозаводск и Питер, в райцентр возили продукты на продажу, в саму деревню приходил прогресс. Провели электричество, появилась различная техника. Живи и радуйся! Но все равно за последние десятилетия жизнь в деревне утихла. С войны не вернулась половина мужчин, да и в борьбе с различной нечистью нет-нет да бывали ненужные жертвы. Когда в шестидесятых старшинство перешло к Акиму, он на деревенском сходе поклялся вернуть родной деревне жизнь и обеспечить достаток ее жителям. Свое обещание потомок боярского рода выполнил. В то же время он пытался возродить истинную силу родов. И здесь тоже появился определенный прогресс. Казалось, за что Басанов ни возьмись, везде к нему приходит успех. Урожаи с небольших по местным меркам полей могли прокормить всех; мясо сотнями килограммов сдавали в потребсоюз; пушнина бесперебойно шла на фабрики. Кроме того, проводились неофициальные сделки с предпринимателями, и деньги ручейками стекались в общую кассу Ламбушки. Но этого было мало. Главным доходом семьи Басановых считалась продажа артефактов магического содержания. Потихоньку начали возвращать домой разъехавшуюся молодежь, создавая все условия для полноценной жизни. Первыми шагами стало создание современного быта. Спутниковая антенна, включение в систему сотовой связи, Интернет, современная бытовая аппаратура, автомобили в каждом дворе и многое другое — все это давало уверенность в завтрашнем дне, а значит, и в выполнении главного дела, для которого они здесь были поселены.

— Я думаю, что ты сам все мне расскажешь. — Иронически прищурившись, Никита уперся руками в колени и подался чуть вперед, — Ведь ты просто так ничего не делаешь. Я хоть и давно здесь не был, но помню это. Приятно, конечно, возвратиться домой, где тебя любят и всегда ждут, но я уехал для того, чтобы уехать. Для того чтобы жить своей жизнью. Вы все видите только то, что вас окружает: род, долг, «мы особенные», «это наш крест». Я же хочу завоевать свое место в жизни сам. Да, я — Басанов, но для меня важнее добиться всего самому, а не получить по наследству.

— А ты добейся здесь, в Ламбушке. — Дед с интересом смотрел на взъерошенного внука. — Или ты думаешь, что одной фамилии достаточно для того, чтобы добиться уважения в глазах окружающих? Твой отец тоже не хотел здесь оставаться. Спорил, руками размахивал. Потом уехал. Пять лет добивался своей правоты, но и в других краях его достала родовая обязанность. Или ты думаешь, что только здесь стоят Черные Камни? Под Пермью он встретил таких же людей, как и мы. Слышал, надеюсь, про эмский треугольник? Так вот, именно там впервые твой отец сразился с нечистью. К тому времени я еще не успел передать ему родовой знак, и он чуть не погиб. Его спасла твоя мать, а потом Лука привез ее сюда. Когда тебе исполнилось десять лет, твои родители отправились за Урал, чтобы взять под контроль один район. Там начала пошаливать нечисть. Больше их никто не видел. Я не разрешил им тогда взять с собой тебя, хотя это было нелегко. Я стар, а из молодых Басановых остался ты один. Сын Елены не в счет, у него другая судьба. А быть здесь — это рок, но это и честь. Это долг перед всеми живущими в мире. Ты волен в своих поступках, в выборе своей жизненной стези, но, как последний из рода Басановых, ты обязан принять дар, получить родовое умение. Потом сам решишь, что ты будешь делать дальше. Сейчас важнее другое — как примет тебя родовой знак. Может случиться и такое, что придется искать других наследников. Старик замолчал. Никите показалось, что в глазах деда загораются оранжевые угольки. Он пригляделся внимательнее. В глубине его зрачков мерцали еле заметные искорки, набирая силу, они начали наливаться светом и соединились вместе. Холодный огонь засверкал в бездонных глазах.

— Сними рубаху.

Голос Акима зазвенел металлом.

Внук рванул ворот. На пол посыпались пуговицы.

— Быстрее!

Дед взял светящуюся сферу и плоской частью приложил ее к плечу Никиты.

Вспышка яркого света. Резкая кратковременная боль. В сознание ворвались голоса, голова закружилась. Ноги молодого Басанова подогнулись, но старик крепко удерживал его, не отнимая полусферы от плеча. Лишь когда свечение из янтарного превратилось в кроваво-красное, Аким осторожно отстранил от покрасневшей кожи гладкую поверхность родового знака и аккуратно положил сферу на стол.

— Дело, сделано, — прошептали пересохшие губы, — знак принял нового главу.

Аким крепко ухватил внука за плечи и, придерживая как больного, вывел из комнаты. Мироновна, терпеливо ожидавшая у дверей, вопросительно посмотрела на мужа.

— Все хорошо, — ровным голосом промолвил тот, увидев мнущуюся у порога жену. — Никита возглавит род. У меня предчувствие, что случится это довольно скоро. Надо торопиться во всем, время поджимает. Судьбу Луки повторить я ему не позволю. Учить его станем все — я, ты, старейшины родов, Лесной Хозяин. Деревне и роду нужен сильный боярин. И он будет.