6

Они взяли с собой Никласа и Маттиаса, а также множество дворовых людей и начали прочесывать лес до самого холма.

Калеб и Габриэлла делали ставку на Свартскуген и взяли туда Маттиаса, владельца имения.

Нет, Виллему там не было – много времени прошло с тех пор, как она неожиданно появилась, почти четыре недели. Но хозяин, отец Эльдара, сидел, насупившись и явно что-то не договаривая.

– Ты что-нибудь знаешь? – мягко спросил его Маттиас, которому принадлежал Свартскуген.

– Не трудно догадаться, почему на девушку совершено нападение, – пробормотал старик. – Ей придется разделить судьбу всех наших мертвецов из Свартскугена.

– Что ты мелешь? – побледнев, сказал Калеб.

– Фрекен Виллему сама определила свою судьбу в тот день, когда последовала за ним, за Эльдаром, в Хенгтманнсмюр. Это любому ясно!

– Ты считаешь, что она была втянута в круг бунтовщиков? Ведь с этим давно все покончено!

– Нет, дело не в бунте…

– Тогда в чем же? – нетерпеливо спросила Габриэлла.

– Господа сами хорошо об этом знают. Все дело в тех, кого тогда убили…

– Двоих человек из Воллера? Но ведь Виллему и твоего сына оправдали!

– Но не все…

– Не оправдал… кто? Ты полагаешь, что воллерцы?

Арендатор Свартскугена поднял голову.

– Я давно уже пытаюсь сказать об этом. Вместе с бунтовщиками в Тубренн поскакали четверо человек из Воллера. Мой сын убит четырьмя выстрелами, фрекен Виллему сама видела это, не так ли?

– Так, она рассказывала об этом, вернувшись домой. Но Эльдар погиб в схватке с приспешниками судьи, – сказал Калеб.

Арендатор фыркнул.

– Неужели? Почему же тогда он был один? Никакой схватки там не произошло. О, нет, Воллер прирожденный мститель – вот что я скажу господам теперь, когда они, наконец, явились сюда послушать, что скажет им этот несчастный. Много раз я пытался рассказать о том, что происходит с каждым из нас, если он осмеливается куда-то пойти. Вы говорите, несчастный случай. А я говорю – Воллер! Но никто не хочет слушать меня.

– Подожди-ка, – мягко сказал Маттиас и подсел к нему. – Почему Воллер должен убивать вас всех? Да, я слышал, что вы потеряли много ваших взрослых мужчин, но…

Свартскуген взглянул на него из-за кустистых бровей.

– Это кровная месть. Кровная вражда, и вам хорошо известно, что она длится уже почти пятьдесят лет.

– Да, но почему? Воллерский помещик купил усадьбу ваших родителей, Воллер, это мне известно. Но ведь никто из вас не смог навести там порядок, усадьба была так запущена, что ее пришлось продать с молотка.

– Он давно присматривался к ней – не нынешний хозяин, а его отец, это всем известно. Потому что он сумел договориться с судьей. В моей семье все знали, что он получил имение за взятку. Вот почему… – Он отвернулся и добавил с горечью: – Да, время от времени мы щекотали их ножичком. Но это была всего лишь самозащита, ведь они стали главными в округе и хотели совсем прогнать нас отсюда. Потому что совесть у них была нечиста: чуть что, они вспыхивали как порох.

– Да, – согласился Маттиас. – Это верно. Но почему же ты не сказал об этом раньше?

– Я говорил об этом тысячу раз!

– Ты просто сплетничал с соседями и друзьями. Но ты ни разу не пришел в Гростенсхольм и не рассказал об этом. Вместо этого ты враждовал с нами, сам знаешь. Ваши дети досаждали нашим детям – и по мнению Виллему, это происходило потому, что мы слишком мягки, а вы не можете удержаться от искушения. Но хватит об этом! Не заключить ли нам мир? Не попробовать ли вместе разобраться во всем этом зле?

– Я знаю, что это дело рук воллерского помещика.

– Мы, не откладывая, поскачем туда и переговорим с ним. Ты даешь свое благословение на это?

Хозяин торжественно встал и протянул Маттиасу свою натруженную ладонь. Маттиас пожал его руку и улыбнулся так, как только он один мог улыбаться: у хозяина даже выступили на глазах слезы.

Самым крупным поместьем в соседнем округе был Воллер. Оно было не таким большим, как Гростенсхольм, да и во времена Свартскугена не представляло собой ничего особенного, но все же было соблазном для нынешних его хозяев, стремившихся отхватить себе все новые и новые куски у соседей. Воллерского помещика не любили, но никто не осмеливался ему перечить, потому что он был опасен. Очень опасен.

Он встретил их в старомодной прихожей. Те, кто был помоложе, видели его впервые – и отпрянули назад: это был огромный и грузный мужчина с грубыми чертами лица и холодными, бессовестными глазами.

– Ваша дочь? Откуда мне знать, куда занесло Вашу дочь? Нет, ступайте-ка восвояси!

И на этот раз с ними был Лаурсен, помощник нотариуса. Представившись, он попросил разрешения осмотреть усадьбу.

Воллерский помещик сразу помрачнел, став похожим на быка, готовящегося пойти в атаку.

– Вам это ничего не даст! Но идите, смотрите везде, где вам захочется! Вы ничего не найдете! Я ведь уже стар, чтобы путаться с девственницами, господа! Меня совершенно не интересуют такие девицы!

Габриэлла обратила внимание на эти слова: они свидетельствовали о том, что он знает, где Виллему.

Представив остальным осматривать усадьбу, Маттиас продолжал разговор с хозяином. Но этом было все равно, что разговаривать со стеной.

Жители Свартскугена? Глупости! Хорошо, что их истребляют. Но у него самого нет времени, чтобы возиться с таким дерьмом. Нет, воллерский помещик невиновен, как Божья овечка!

Обведя взглядом прихожую, увешенную головами зверей и охотничьими трофеями, Маттиас задумался.

Потом мягко произнес:

– Я обещал моему арендатору из Свартскугена расследовать каждый несчастный случай, происходящий с его близкими. Нотариус будет помогать мне.

Голос Маттиаса был, как обычно, мягок, в глазах были печаль и сожаление, но за его словами стояла недвусмысленная угроза.

Воллерский помещик не нашел, что ответить.

Вернулись остальные. Ничего найдено не было, хотя они основательно осмотрели все дома в усадьбе.

Глаза воллерского помещика торжествующе блестели. Они видели это, но ничего не могли поделать.

И через три дня Калеб и Габриэлла вынуждены были признать, что их дочь Виллему пропала без вести.

С завязанными глазами Виллему везли через лес.

Нападение было внезапным – если это вообще можно было назвать нападением.

На вершине холма они встретили какого-то человека. Он был такой долговязый, что, сидя на лошади, почти доставал ногами до земли. Он ясно и отчетливо сказал судье, что это недоразумение и что Виллему следует отпустить. Как ни была она возмущена всем этим, она оставила ругательства при себе. Она ведь начала новую, правильную жизнь.

Но не успела она проехать и часть пути домой, как какой-то человек в черном капюшоне остановил ее коня, а остальные стащили ее вниз, завязали глаза, связали за спиной руки. И когда она стала сопротивляться, ей заткнули рот отвратительной тряпкой, ворсинки от которой застревали у нее в горле, так что она чуть не задохнулась.

От одного из этих людей страшно воняло: это была вонь немытого тела и грязной одежды. Виллему запомнила этот запах. Другой же – Боже сохрани от такого! – швырнул ее впереди себя на коня так, как швыряют свернутый ковер, и привязал так туго, что она не могла даже пошевелиться. И они поскакали в чащу леса так стремительно, что ветер свистел у нее в ушах.

Через некоторое время лес кончился, они спустились на равнину. Виллему не представляла себе, где они находятся. И тут они снова поскакали вверх по склону холма. Они скакали долго, потом снова спустились на равнину.

Лошади остановились, ее развязали, и дурно пахнущий человек взвалил ее себе на плечи. Если бы у нее была возможность разговаривать, она нашла бы подходящие слова, чтобы уговорить его помыться.

Они вошли в какой-то дом – она определила это по разнице температур и эху шагов. Прошли по длинному коридору, спустились по лестнице, открыли запертую дверь.

Виллему сбросили на земляной пол, покрепче связали руки, хлопнули дверью.

Пошевелив пальцами, она немного высвободила их – и сорвала с глаз повязку, вытащила изо рта кляп. Отплевываясь и фыркая, она принялась озираться по сторонам.

В помещении было темно, но вверху, на стене, было два маленьких окошка, закрытых решеткой, через которую все-таки проникал свет.

Больше она ничего не увидела.

Единственной ее мыслью было то, что она доставила огорчения отцу и матери. И на этот раз она действительно была не виновата. Хотя это было слабым утешением.

Или все-таки в этом была ее вина? Разве не чувствовала она угрызения совести? Разве не чувствовала себя виноватой в том, что однажды наделала глупостей, за которые теперь приходится расплачиваться? Разве все то, что она пережила в последнее время, все эти нападения и необъяснимые несчастные случаи, разве они не имеют отношения к прошлому?

Внезапно она замерла: она была не одна! Кто-то дышал в темноте, в том углу, куда не падал свет.

Ее первоначальный страх сменился беспокойным сознанием того, что если кто-то здесь есть, то его постигла та же участь, что и ее.

Глаза ее пока еще не привыкли к темноте.

– Здесь кто-нибудь есть? – дрожащим голосом спросила она.

– Боже мой, женщина… – прошептал в ответ голос. Кто-то приблизился к ней.

– Бедняжка, что Вы делаете здесь? – спросил голос. – Вы же такая молодая. Совсем девочка!

– Вы видите меня? – удивленно спросила она. Она не испугалась этого голоса, он был дружелюбным и цивилизованным.

– Почти так же ясно, как днем. Скоро и Вы так будете видеть. Как Вы сюда попали?

– Собственно говоря, я не знаю. Меня долгое время преследовал кто-то, желая мне зла. А сегодня они схватили меня.

– Ваша одежда и Ваша речь свидетельствуют о том, что Вы из хорошей семьи. Но это меня не удивляет: наши враги совершенно неразборчивы.

Ее голос был по-прежнему неуверенным и дрожащим.

– Не знаю, должны ли мы представиться друг другу… Ситуация несколько необычна.

Его ответ показался ей шутливым:

– Вы правы, подождем пока с формальностями.

– Почему Вы говорите так тихо, так таинственно?

– Так надо. У этих стен есть уши. И более того.

– Да, – ответила она, непроизвольно переходя на шепот. – За нами могут наблюдать.

– Уже наблюдают. Те, кому нравятся чужие страдания.

– Буду иметь в виду.

Она невольно содрогнулась, хотя и пыталась держаться спокойно и мужественно. Этот человек представлялся ей исключительно в положительном свете.

– Вы здесь… уже давно? – спросила она, страшась услышать ответ.

– Можно ли сосчитать время? – с горечью ответил он. – Зима и весна… да, уже пошел второй год…

– Совершенно один?

– Нет, теперь нас здесь трое. Но тот, другой, спит.

Он произнес это с оттенком облегчения.

– Один из Ваших друзей?

– Вовсе нет. Это сумасшедший, которого они посадили сюда, чтобы помучить меня. Безумец, опасный для окружающих.

– Весьма прискорбно, – сухо ответила она.

– Да. Как он поведет себя теперь, я просто затрудняюсь сказать.

Некоторое время она молчала, тревожно глотая слюну. Но потом собралась с мыслями и сказала:

– Но Вашему голосу трудно понять, молодой Вы или старый.

Он усмехнулся.

– Мне сорок два года, и я не знаю, на каком месте возрастной шкалы это находится.

Она смущенно засмеялась и не стала расспрашивать об этом дальше.

– Я рада, что Вы здесь, – сказала она. – Мне теперь не так страшно.

– А у меня создалось впечатление, что Вы и не испугались. Но, скажите, мы не виделись раньше? Простите за нескромность.

Он осторожно взял ее за подбородок и приблизил ее лицо к свету.

– Да, мы встречались, – сказал он. – Но я не помню, где.

Она тоже пыталась рассмотреть его в темноте, но ей это пока не удавалось.

– Скажите мне, как Вас зовут, – прошептал он.

– Виллему дочь Калеба.

– Это имя мне знакомо! Но в связи с чем?..

– А Вас как зовут?

– Эйнар Скактавл.

– Это имя говорит мне только о том, что Вы – дворянин. Законный норвежский дворянин знатного рода.

– Теперь все это обесценилось, но род наш был могуч, это так.

Он принялся размышлять вслух:

– Виллему… тогда я ответил так: «Думаю, что это мужское имя». Было темно, шел дождь со снегом, когда я встретил Вас Виллему? Вы были больны и устали, но Вы были столь же привлекательны, что и теперь. У Вас был…

Он быстро вскинул голову.

– Конечно! Тубренн! Вы были Меретой. Я был точильщиком.

– Значит, Вы? – воскликнула Виллему. – Значит, мы друзья?

– Это в самом деле так! – ответил он, явно тронутый ее словами. – Дорогая Мерета, или я буду говорить, Виллему, как я рад снова увидеть Вас!

На глазах у него появились слезы радости. Они оба пережили мгновенье грустной радости. Потом она сказала:

– Но скажите: кто наши враги?

– Я знаю только своих. Это судья из Энга, а также его ближайший друг и защитник: они покрывают друг друга, живут в одном и том же округе и видятся ежедневно. У того и у другого нет больше друзей, так что они нуждаются друг в друге.

Виллему ответила шепотом:

– Это не Вы возглавляли бунт?

– Да, это я. Во всяком случае, меня выбрали королем Норвегии на случай, если Гюльденлеве скажет «нет». Во мне течет королевская кровь, я из старинного норвежского королевского рода. После неудавшегося бунта я намеревался уехать в Швецию. Но мне не удалось уехать далеко: я попался в сети этих фанатиков, и с тех пор им доставляет радость мучить меня. Но рано или поздно им это надоест, и тогда мне конец.

Виллему сочувственно вздохнула.

– Вы очень измучены?

– С одной стороны, да. Если раны мои кое-как зажили, то душевные пытки доставляют гораздо больше мучений: жить с сумасшедшим, который спит вон в том углу. Это отнимает столько душевных сил!

– Я смогу найти к нему подход.

– Я сделаю все, чтобы избавить вас от приближений этого скота, – сказал Скактавл. – Он видит в темноте так же хорошо, как и я, так что он Вас быстро обнаружит, но мы попробуем держать его на расстоянии.

Опустив голову, она спросила:

– Как Вы думаете, сколько они собираются продержать меня здесь?

– Это зависит от того, что Вы им сделали…

– Я встречала более глупых и жестоких людей, но я не понимаю, почему судья так возненавидел меня. Я понимаю, что сегодняшнее нападение на меня не было случайным: это по воле судьи меня доставили сюда и заперли здесь – он знал, что делает.

– Возможно, Вы сделали что-то такое, что не понравилось его другу?

– Кто же это такой, его друг?

Помедлив с ответом, Скактавл прошептал:

– Я никогда не видел его. Только слышал, как судья говорил: «Моему другу не нравится то или это». Судя по всему, это может быть какой-то местный зажиточный хозяин.

Рассеянные мысли Виллему пришли к единственному, самому собой напрашивающемуся выводу. Стукнув себя по лбу, она сказала:

– Я просто идиотка! Просто дура! Я однажды совершила убийство, Вы же знаете. У меня не было тогда другого выхода, я защищалась, и это было так давно. Я пыталась забыть об этом поступке, меня мучила совесть, хотя в тот раз я не могла поступить иначе. Тот, о ком Вы говорите, может быть помещиком или хозяином поместья в Воллере, в округе Энг. Он прославился тем, что мстит – око за око – одной из наших арендаторских семей из Свартскугена. Он будет мстить им до самой смерти. Мы вместе с Эльдаром Свартскугеном убили сына воллерского хозяина и одного из его людей около года тому назад. Потом, как Вы знаете, мы скрывались Тубренне. Но нас оправдали в деле по этому убийству.

– Не думаю, что для этого человека что-то значит такое оправдание. Он из тех, кто переворачивает закон в свою пользу. Да, Вы правы. Я слышал о смерти Эльдара Свартскугена – и мне было неясно, кто повинен в ней. Да, фрекен Виллему, теперь они добрались и до Вас.

Она задрожала. Какой смысл был в том, что она разделит судьбу Эльдара? От этого никому лучше не станет. Значит, все эти «несчастные случаи» были покушением на ее жизнь!

– Но ведь Вы ничем не досадили воллерскому помещику, – с состраданием произнесла она.

– Нет, я пленник судьи. Но оба они до крайности настроены продатски, а я – лидер бунтовщиков. Их ужасно огорчило то, что Гюльденлеве объявил тотальную амнистию. Поэтому они взяли дело в свои руки. И никто не знает, что я здесь.

– А где это, здесь? Мы находимся в Воллере?

– Не думаю, – неуверенно произнес Скактавл. – Мне кажется, что эта местность не заселена.

– Меня несли через длинный коридор.

Он усмехнулся.

– А Вы не чувствовали запах конюшни?

– Запах конюшни? Как я могла его чувствовать, если меня тащил Вонючка!

– Ясно, значит, Вас тащил он! Прекрасное прозвище: Вонючка! Я сразу же понял, о ком Вы говорите. Мы находимся в одном крыле усадьбы – судя по всему, довольно большой усадьбы.

– Но тогда мы не можем находиться под конюшней, – возразила она.

– А мы и не находимся под ней: мы находимся в амбаре или каком-то подсобном помещении, расположенном чуть ниже конюшни. Насколько я понял, усадьба принадлежит долговязому человеку, время от времени появляющемуся здесь.

– Улаву Харасканке?

– Возможно, так его зовут. Я не знаю.

– А почему здесь держат третьего?

– Он осужден на смертную казнь. Но судья дал ему возможность скрыться, потому что решил использовать его, чтобы досаждать мне. Время от времени они приходят, чтобы полюбоваться моими мучениями. Их невозможно увидеть, но я знаю, что они здесь. Я видел их тени сквозь щели в стене.

– Но разве они могут что-то увидеть в такой темноте?

Скактавл печально усмехнулся.

– То, что Вы видите теперь, фрекен Виллему, это «ночная декорация». Потом они отодвигают решетки, и сюда проникает свет. Днем заслонки вынимаются.

– Значит, сейчас вечер?

– В этом помещении рано наступает вечер.

Глаза Виллему начали уже привыкать к темноте. Она могла уже различить кое-какие детали в помещении, которое было длинным и не слишком широким.

– Раз в день приносят еду, на это Вы можете рассчитывать, хотя наш спящий друг имеет обыкновение пожирать почти все. И будьте осторожны с водой, которая всегда стоит в той бочке! С непривычки у Вас может расстроиться желудок.

– А… что касается других… нужд… позвольте мне спросить об этом…

– В самом дальнем углу. Не особенно удобно, но что поделаешь…

– Понимаю.

Она все больше и больше чувствовала беспокойство. Теперь она вполне представляла себе свою ситуацию, но все еще не теряла мужества.

– Мои родственники будут искать меня, – дрожащим голосом произнесла она.

Но особых надежд на это она не питала. Как они смогут найти ее, если она сама не знает, где находится?

– Самое лучшее для Вас, фрекен Виллему, это поспать ночь, – дружески произнес Скактавл. – Здесь достаточно темно, а утром Вам понадобятся силы, когда проснется третий. Ложитесь на мою постель, я же как-нибудь устроюсь. Ведь я вижу лучше, чем Вы.

Ее горячий протестующий шепот не помог, ей пришлось лечь в его постель – на большую кучу сена в углу. Как он сам устроился, она не знала, догадываясь только, что он лег где-то рядом, чтобы оградить ее от нападения со стороны другого.

Виллему смотрела сухими глазами на щели в стенах и потолке. Зимнее небо отсвечивало матовым сиянием, хорошо заметным в ночи. Ее мысли беспорядочно кружились в голове, словно стаи диких птиц. В глубине души она сознавала, что это ее бездумная влюбленность в Эльдара привела к такому концу – ее выдумка сопровождать его в Хенгтманнсмюр.

Но один-единственный просвет во тьме у нее все же был: Скактавл продолжал бы и дальше томиться в этой темноте, если бы она не попала сюда – она чувствовала внутренний порыв сделать что-то для него, помочь ему выйти отсюда.

Но как это сделать, она пока не знала. Теперь она сама попалась в коварно расставленные сети, где ей предстоит вместе с ним терять последние силы.

Она прошептала в темноте:

– Я глубоко благодарна судьбе за то, что Вы здесь. Это такая поддержка для меня.

Она думала, что он спит и не слышит ее – так долго она ждала ответа. Наконец она услышала его шепот:

– Вы тоже зажгли для меня свет во тьме, даже если у меня и кошки скребут на душе от того, что Вы вынуждены находиться здесь.

Она проснулась от того, что стало светло. Утреннее солнце пробивалось через решетку в двух маленьких окошках.

Это было что-то вроде амбара, с поперечными балками вдоль стен. Не успела она получше рассмотреть помещение, как страшный храп прервался, и третий заключенный зачмокал губами, облизал пересохший рот, захрюкал и сел.

В амбаре воцарилась зловещая тишина.

– Держитесь спокойно, фрекен Виллему, – прошептал Скактавл, – я сделаю все, чтобы обезопасить Вас. За нами наблюдают снаружи. Они хотят увидеть, как произойдет встреча между Вами и этой паскудной свиньей.

Паскудная свинья? Это звучало не очень-то приятно.

– Какого черта, – произнес грубый голос. – У нас что, гости?

Виллему подсела поближе к Скактавлу, нашла его руку.

– Это помещичья дочка, – сказал он. – Она попалась в лапы наших тюремщиков. Мы попытаемся защитить ее от них.

Человек встал и направился к ним. Было достаточно светло, чтобы Виллему смогла различить его силуэт: огромный, мощный, сутуловатый, с массивной головой и кулаками, похожими на кувалды, болтающимися на уровне колен.

Он подошел к ней, уставился прямо ей в лицо.

– Черт знает что! Настоящая кукла! А глаза-то, глаза!

Осужденный на смерть! Несомненно, это был убийца.

Она инстинктивно подалась назад.

Этого делать не стоило: огромный кулак безжалостно опустился на ее плечо.

– А она ничего, а? Мы ее опробуем, а?

– Оставь ее в покое, – сказал Скактавл. – Она в том же положении, что и мы. Мы должны помогать друг другу.

Верзила вытянул вперед свою обезьянью руку и ударил дворянина в лицо. Тот со сдавленным криком повалился назад.

Виллему бросилась к нему.

– Вам помочь?

– Ничего, не надо, – ответил Скактавл, – я уже привык.

Преступнику не понравилось, что она уделяет внимание Скактавлу. Он снова ударил ее и повернул к себе.

– Черт с ним, пусть там себе копошится, – прорычал он. – Пусть он там бормочет, что мы в одинаковом положении. Я совсем в другом положении! Быть здесь – это спасение для меня. На свободе я был бы уже мертв. А теперь ты, лакомый кусочек, пойдешь со мной в мой угол!

И она услышала возбужденное, нетерпеливое дыханье за стеной, рядом с собой.

Для Виллему это было уж чересчур!

Среди Людей Льда бытовало множество легенд о Суль и о том, что она делала. Истории эти приукрашивались для большого эффекта, многое приукрасила в свое время и сама Суль. И Виллему знала все это, в том числе и ту историю, когда Суль нашла маленькую Мету и спасла ее от сконских ландскнехтов – слышала о том, как она «заколдовала» их.

А этот наглый верзила снова ударил Скактавла и протянул к ней свои лапищи, чтобы утащить ее к себе.

И тут Виллему почувствовала, что она из Людей Льда. В ней загорелся ужасающий гнев, она почувствовала, что глаза ее мечут молнии, она вся переполнилась не сравнимой ни с чем уверенностью в себе.

– Остановись, презренная тварь! – во весь голос крикнула она, как это делала в свое время Суль. – Если ты прикоснешься ко мне своими грязными лапами, я превращу тебя в мерзкую жабу!

Он разинул от удивления рот.

– Ты что, не знаешь, кто я? – продолжала она. – Не видишь мои глаза? Я из Людей Льда! В моих жилах течет кровь ведьм и колдунов! Я могу сделать так, что кровь застынет у тебя в жилах, могу заставить тебя ползать по земле на коленях – я могу заколдовать всех, кто стоит на моем пути!

Вряд ли Виллему была способна на это. Но в этот миг она верила, что может это сделать. И, более того – и она это знала – ее кошачьи глаза засветились удивительным блеском, они сияли и переливались в полутьме – и преступник с воем бросился в свой угол, а Скактавл еле слышно прошептал: «Господи, что же это такое?»

Это мгновенье прошло, и Виллему опять с горечью осознала плачевность своего положения.

Однако действие ее слов оказалось достаточно сильным – в том числе и на тех, кто стоял снаружи. Они молча отпрянули от стены, им было о чем подумать.

– Я мог бы повесить ее за это… – неуверенно произнес судья.

– На это мы не осмелимся… – торопливо ответил воллерский помещик, утирая с жирного лица холодный пот. – Но от этого кровожадного деревенщины толку уже не будет.

– Согласен. Он близко не подойдет к этой женщине – она для него слишком сильная. Да и по отношению к Скактавлу он уже бесполезен: все это будет иметь столь же плачевный результат.

– Да. Гораздо приятнее будет посмотреть, как сойдутся прекрасная девственница и благородный господин, – сказал помещик.

– Он в отцы ей годится и строит из себя покровителя.

– Тем лучше. Отношения отец-дочь подчас бывают пикантными, если чуть ослабить вожжи.

Судья усмехнулся.

– Понадобится совсем немного времени, чтобы он лег в ее объятия. Целый год воздержания – это больше, чем может выдержать мужчина.

Они сели на коней и поскакали в Воллер, чтобы хорошенько поесть и выпить.

В амбаре было тихо. Вдруг дверь приоткрылась, и кто-то втолкнул миску с едой.

Но на этот раз дело этим не ограничилось. Пока преступник пожирал еду, дверь снова открылась и в помещение вошли двое мужчин. В воздухе просвистел топор и одним ударом снес убийце голову. Тело его осело на пол. Мужчины вытащили его и закрыли дверь.

Все это произошло так быстро, что Виллему не сразу поняла, в чем дело. Она в страхе прижалась к Скактавлу. Он пытался утешить ее, как мог, хотя и сам был глубоко потрясен.

– Он был таким… беззащитным, – всхлипывала Виллему. – Человек, который ел, и вдруг… Конечно, он был скотом, но те сами не лучше!

Дворянин бормотал что-то в знак согласия.

– Почему они это сделали? И именно теперь? Чтобы обезопасить меня?

– Вряд ли, – с горечью усмехнулся он. – Они в нем больше не нуждаются. Он нашел своего начальника.

– Кого же?

– А Вы сами как думаете? – с улыбкой произнес он.

Она задумалась.

– Это проявилось… – прошептала она самой себе. – Это пришло.

– Что?

– Одаренность, которую я предчувствовала в себе. Способность, которой нет у других. Господин Скактавл, мне что-то страшно!

– Меня это не удивляет: я сам напуган. Что же касается нашего третьего… то так даже лучше. Конечно, все это трагично, меня ужасает его судьба, но для нас это будет облегчением.

Виллему впервые внимательно посмотрела на него. Она признала в нем того человека, который пришел в хижину на горном пастбище, что возле Тубренна, с двумя ранеными. Но теперь он был бородат, отросшие волосы свалялись, его лицо, так же как и все тело, было изранено и покрыто запекшейся кровью – оно было почти неузнаваемым.

– Вы говорили, что он досаждал Вам, и я вижу это, – сочувственно произнесла Виллему. – Можно мне осмотреть Ваши раны? Может быть, я смогу помочь.

Это смутило его, однако он тут же пошел к бочке с водой и умылся, догадываясь, каким страшилищем выглядит в ее глазах. Теперь у него появилось желание следить за своей внешностью.

Она заметила, что он хромает и что его левая рука не сгибается в локте. И это были не единственные последствия побоев.

Нежные, немного нетерпеливые руки Виллему оказались чудодейственными для его ран. Каждый день она делала ему перевязку, пожертвовав на это часть своей одежды. Они относились друг к другу как последние друзья в этом извращенном мире, и, будучи людьми воспитанными, оказывали друг другу всяческое внимание, боясь невольно огорчить чем-то друг друга.

Их оставили в покое. Еду приносили ежедневно, сторож принес еще соломы для постели, но больше они никого не видели. Сторож был тем самым Вонючкой, который набросился на Виллему в лесу.

– Что они задумали сделать с нами? – спросила она его.

– Я не знаю, – ответил Скактавл. – Не знаю.

Теперь он чувствовал себя намного лучше: раны стали заживать, никто его больше не избивал. Но он был совершенно растерян, повержен в прах перед лицом будущего, проведя целый год в амбаре с убийцей, ненавидящим весь мир и вымещавшим на нем свою ненависть.

– Как же Вы зимовали здесь? – спросила она. – Лично я уже замерзаю! Все это просто отвратительно!

– У нас есть древесный уголь в чугунке.

– Но ведь это опасно!

– Да. Но здесь есть дымоход. Хотя вряд ли станет тепло: ветер продувает стены насквозь. Боюсь, что у меня начнется изнурительный ревматизм.

Виллему опасалась, что он уже был болен. А как она сама перенесет это?

Теперь она точно научилась определять, наблюдают за ними или нет. Обманчивая тишина не могла скрыть того, что двое мужчин время от времени посматривали на них: сквозь щели видны были контуры их тел. Виллему осенило, что нужно забить землей щели, но он отговорил ее. Лучше не связываться с ними.

Этот покой и непонятный для посторонних мир длился неделю. Потом воллерскому помещику это надоело.

– Ничего не получается, – жаловался он судье. – Они ведут себя как на балу в замке: «Будьте добры, не хотите ли кусочек? Вам удобно сидеть, Ваша Милость». Я этого больше не вынесу!

– Не посадить ли их в более тесное помещение?

Воллерский помещик наморщил нос.

– Не думаю, что это поможет. Этот парень наверняка потерял свою мужскую силу. Нет, я нанесу этой девчонке более чувствительный удар. И я знаю, как это сделать.

Через два дня к пленникам пришел Улав Харасканке, остановился возле дверей.

– Послушайте, фрекен! Вам известно, где Ваша мать?

Виллему не отвечала. Она смотрела на него с холодным спокойствием.

– Не знаете? Тогда я скажу Вам: маркграфиня отправилась искать Вас. И не наша вина в том, что ее конь споткнулся о кроличий капкан, который мы поставили. Так что благородный затылок оказался разбитым. Жаль, что это был не затылок коня.

В этот день Виллему, наконец, сдалась. Все то мужество, которое она поддерживала в себе, все ее спокойствие было разрушено сознанием того, что ее собственное легкомыслие стоило ее матери жизни.

Велика была расплата за то, что она, поддавшись мимолетному импульсу, последовала за Эльдаром Свартскугеном год назад…

Этого она была не в силах вынести! Она не лила слезы, не издавала криков скорби. И воллерский помещик победоносно улыбался, наблюдая за ней через свое окошко.