7

Он проснулся оттого, что собака лизала ему лицо.

У двери стоял маленький мальчик. Где он видел его?..

Да, конечно, это Доминик!

Его сын!

Какое удивительное слово…

– Долго ли я спал? – спросил он хриплым голосом.

Мальчик тут же подошел к нему.

– День и ночь, и еще день. Теперь уже вечер.

– Невероятно!

– Мама начала уже беспокоиться, что Вы так долго спите, папа. Позвать ее?

– Нет, скажи, что я сейчас спущусь.

Доминик кивнул.

– Идем, Тролль! Папа сейчас придет.

Выжидающе посмотрев на Микаела, собака пошла за мальчиком. Они шумно спустились по лестнице.

Микаел вовсе не был разочарован, видя, что его пес оказался таким перебежчиком. Напротив, он был рад и даже горд: ему было чем порадовать сына.

Он хотел посидеть и поболтать немного с женой, но на него опять навалилась усталость, и он рано лег спать.

В последующие дни он больше спал, чем бодрствовал. Ему хотелось только лежать и лежать. Это было досадно, но он ничего не мог с этим поделать.

– То, что ты можешь здесь расслабиться, я воспринимаю как комплимент себе. Но не позвать ли врача? – тревожно спросила Анетта, сидя с ним за столом.

– Нет, думаю, что не надо. Я замечаю, что понемногу начинаю приходить в себя. Я знаю, что с телом у меня все в порядке, это просто усталость.

Она кивнула, ничего не сказав. С каждым днем ему становилось лучше, это верно, но в глазах у него было что-то такое, что ей не нравилось, что было ей не понятно. Какая-то тень, какое-то темное пятно в самой глубине. Нет, она не могла выразить это в словах.

Микаел почувствовал, что за ним наблюдают. Взглянув на Доминика, он встретил его взгляд. Мальчик тут же опустил глаза, но Микаел успел заметить застенчивую, но счастливую улыбку на его маленьких губах.

«Он любит меня, – изумленно подумал он, – Мой сын любит меня! Хотя я никогда не делал ничего такого, что могло бы вызвать у него любовь!»

Это невероятно тронуло его.

Через несколько дней он настолько окреп, что смог выйти из дома и осмотреть сад. Тролль вертелся под ногами всего семейства, Анетта рассказывала о своих посадках, ухаживать за которыми у нее не было времени.

– Я мог бы заняться этим, – сказал Микаел. – Я слишком долго провалялся в постели, теперь мне хочется что-нибудь сделать.

– Это говорит о том, что ты выздоравливаешь, – улыбнулась она. – Но повремени еще пару дней.

Он обещал, что так и сделает. Эта маленькая прогулка вокруг дома отняла у него все силы: он снова вынужден был лечь в постель.

Проснулся он в сумерках. Внизу, в гостиной, слышались голоса, но он продолжал лежать.

Он пробыл в доме уже почти две недели, но чувствовал себя всего лишь гостем. За это время он не слишком сблизился со своей семьей. По-прежнему какая-то пелена отделяла его от общества людей.

«Я должен вырваться из этой изоляции, – думал он. – Но как? Да, я знаю, как. Есть только один-единственный путь…»

Он встал и решительно направился в гостиную.

У них был гость. Когда Микаел спустился, какой-то мужчина уже собирался уходить.

Анетта представила его с каким-то странным смущением:

– Анри как раз собирается вернуться во Францию… – пояснила она, явно оглушенная происходящим.

«Значит, это и есть Анри, – подумал Микаел, глядя на элегантного француза с тонкими кистями рук, одна из которых чуть не сломалась, когда он пожал ее. – На вид он симпатичный, но вряд ли у нас с ним есть что-то общее. Хорошо, что он уходит, ведь он наверняка говорит только по-французски, а я этого языка не знаю».

И когда Анетта, явно возбужденная, снова села, Микаел сказал:

– Я решил уехать, Анетта. В Норвегию.

– В Норвегию? – изумленно произнесла она. – Но это же невозможно! Идет война!

– Э-э, война все время где-нибудь идет…

– Да, но сейчас обстановка осложнилась. Анри говорит, что датский король Фредерик с опаской следит за продвижением Карла X Густава в Польше. Войска на границе между Швецией и Норвегией приведены в боевую готовность.

Микаел вздохнул.

– Когда же закончатся все эти войны? Насилие прикрывает немощь интеллекта. Я не хочу быть ничьим недругом.

– Разве плохо, если Швеция победит?

Он только фыркнул.

Недели через две Микаел тоже понял, что его сын необычный ребенок.

Каждый день он работал в саду, а Тролль вместе с Домиником рьяно помогали ему копать землю. Микаел чувствовал, как к нему возвращаются силы.

Сидя на корточках, он выкорчевывал куст ракиты, выросший не на месте. «Мне бы сейчас лом, – подумал он. – Но я куда-то положил его…»

– Он лежит под верандой, – сказал Доминик. – Принести?

– Нет, он слишком тяжел для тебя. Я схожу сам…

Он остановился, изумленно взглянув на мальчика. И тут он понял, что сталкивался с этим и раньше. Много раз уже мальчик приносил ему инструмент или еду, стоило ему только подумать об этом.

– Доминик, – прошептал он, бледнея, – Доминик, ты знаешь, о чем я подумал?

Мальчик растерянно взглянул на него.

– Я точно не знаю, папа… не понимаю…

И впервые Микаел обнял своего сына и прижал к себе, взволнованно дыша.

– Сынок, мой сынок, что будет с нами? – шептал он. – Мы наделены способностями, сути которых не понимаем. О, Господи, помоги нам!

Он почувствовал, как маленькие руки крепко обняли его за шею.

– Вы не должны чувствовать себя таким одиноким, папа. Мы рады Вам, мама и я.

– Откуда ты знаешь, что я чувствую себя одиноким?

– Когда Вы рядом, я ощущаю в себе такое огромное одиночество…

Микаел очень испугался, но обуздал себя.

– Спасибо, Доминик, за твою дружбу. Я тоже рад тебе, мой мальчик. Только, видишь ли, мне трудно говорить о таких вещах.

Спустив Доминика на землю, он внимательно посмотрел на него.

– Ты говоришь, мама тоже рада мне?

– Да. И она тоже боится за Вас.

– Боится? За меня? – подавленно произнес Микаел. – Но ей нечего бояться.

Он снова прижал к себе сына. Доминик засмеялся.

– Борода так щекочет! Зачем Вам борода, папа?

Микаел тоже засмеялся и весело посмотрел на него.

– Каждый мужчина имеет привилегию раз в жизни посмотреть, идет ли ему борода. Окружающие же имеют привилегию решать, долго ли он будет пользоваться таким правом. Ты думаешь, мне следует сбрить ее?

Склонив голову набок, мальчик задумался.

– Нет. Я так не думаю. Тебе это идет. Впрочем, было бы интересно взглянуть…

– Я сбрею ее, – засмеялся Микаел.

Взявшись за руки, они направились к дому. Анетта стояла у окна и смотрела на них. Теперь они нашли друг друга, отец и сын.

Хотя это и обрадовало ее, она почувствовала в сердце пустоту.

Микаел запомнил то, что сказал Доминик по поводу отношения к нему Анетты. Он стал больше разговаривать с ней, сначала смущенно и осторожно, потом смелее. Он пытался понять ее, но они были такими разными; между ними пролегала пропасть, через которую вряд ли можно было построить мосты. Она была вся пропитана условностями и извращенными религиозными представлениями, он же отгораживал себя от окружающих стеной.

Никаких супружеских отношений они не поддерживали. Микаел по-прежнему спал в комнате Доминика. Его мучила мысль о том, что она, возможно, чего-то ждет от него, какой-то близости, какого-то подобия любви. И вместе с тем он должен был считаться с ее целомудрием – всегда ему приходилось с чем-то считаться!

Но атмосфера в доме стала явно легче. Анетта поняла, как замечательно иметь высокого, сильного мужа, способного делать все, что не под силу одинокой женщине, даже если у нее толковые слуги. И Микаел теперь был здоров.

«Если бы он не был таким пугающе мужественным…» – часто думала она. Не помогло и то, что он сбрил бороду – наоборот: лицо его выражало такую красоту и силу, что в его присутствии Анетта чувствовала жалкой. Но было ясно, что он все еще не ощущает себя дома. Он вел себя как гость, был вежлив и внимателен, извинялся, садясь в ее присутствии, никогда полностью не расслаблялся, всегда был начеку. И она не знала, хотела ли, чтобы он вел себя по-другому. Она ничем не могла помочь ему, его мужественная внешность отпугивала ее.

Разговаривать с Анри было куда легче. Они говорили на одном языке, у них была неисчерпаемая тема, касающаяся Франции и всего французского. И со стороны Анри ей нечего было бояться: он не был способен вести себя по-свински, его можно было держать на отдалении. Микаел же имел законное право вести себя так.

В обществе Анри Анетта могла быть сама собой. В обществе Микаела – никогда!

И еще эта непонятная скорбь в его глазах, пугающая ее. Между ним и мальчиком была какая-то общность, недосягаемая для нее. Они понимали друг друга в чем-то таком, к чему она не имела отношения. Анетта не была способна понять это. Хотя она и замечала, что Доминик часто отвечает ей до того, как она задает вопрос, она объясняла это тем, что он очень чувствителен к настроению других. И это только подстегивало ее материнскую гордость. Она считала, что здесь все дело в интуиции. Она не предполагала, насколько все это необычно. Подобные вещи были ей совершенно чужды. Суеверие!

Однажды она решилась на небольшое замечание.

– Мне хотелось бы, чтобы ты не называл собаку Троллем, Микаел. Это такое… безбожное имя. Это может плохо подействовать на мальчика.

Ноздри его раздулись, но он тут же взял себя в руки.

– Как же, по-твоему, я должен назвать его? Святой Петр? Кажется, это было бы более богоугодное имя!

С этими словами он вышел, сожалея о пропасти между ними.

Если бы Микаел рассказал Анетте о своей встрече с графиней Магдой фон Стейерхорн, умершей двести пятьдесят лет назад, она пришла бы в негодование или обиделась бы, считая, что он смеется над ней.

Она крепко увязла в религии. Она не хотела знать ни о каких суевериях. Единственное, что было для нее реальным, так это ангелы, святые и дева Мария, способные являться страждущим. Микаел это понимал, поэтому и не рассказывал о своих странных переживаниях в ливландском имении. И тем более о том, почему он задергивает на ночь гардины.

Микаел понимал намного больше, чем она думала. Он понимал, как трудно ей преодолеть свою растерянность, и это его трогало. Он начал чувствовать нежность к этому слабому существу, которое было его женой. Она не просила его быть ее мужем, и он не прилагал особых усилий, чтобы переубедить ее.

Однажды осенью, когда мальчик играл в саду с собакой, они стояли у окна, глядя на обоих игрунов, носящихся друг за другом.

В порыве радости Анетта воскликнула:

– По крайней мере, спасибо тебе за Доминика!

И она тут же страшно смутилась.

Для него стал ясен ход ее мыслей: как бы мало он для нее ни значил, ей пришлось, вопреки всему, признать, что без него не было бы никогда Доминика – мальчика, который был для нее всем на свете.

– Анетта, – неуверенно произнес Микаел, – ты хочешь… иметь еще детей?

Она вздрогнула так, что он почувствовал это.

– Я не думала об этом, – ответила она, и он понял, что она лжет, потому что она незаметно перекрестилась. – А ты хочешь?

– Я не знаю. Я думаю только, что Доминику, возможно, нужен брат или сестра, пока разница в возрасте еще не такая большая.

– Да, возможно, ты прав, – смущенно произнесла она.

Руки ее дрожали. Когда-то их обоих вынудили разделить ложе. Она теперь уже не понимала, как все это произошло, она ведь была тогда такой юной, да и он был совсем другим. Она понимала, что у них должна быть общая спальня, но она приходила в панику всякий раз, когда у нее появлялась возможность осуществить это. И вот теперь он сам заговорил об этом.

Хочет ли он овладеть ею? Или же он сказал это, чтобы угодить ей?

Прощупывать, просматривать, измерять чужие мысли, пытаясь выявить чужие желания и не осмеливаясь при этом вслух задавать вопросы… Похоже, это было их вечным уделом. Но внезапно мысли их сошлись, когда Микаел сказал:

– Анетта, мы ведь муж и жена. Разве мы не можем откровенно поговорить о … – и он закончил со смиренной горечью, – о всякой всячине?

Слабый отсвет юмора появился на его серьезном лице и тут же угас.

– Мы так пугающе далеки друг от друга.

– Да. Я не могу… ничего с этим поделать.

– Я знаю. Что ты, собственно, думаешь обо мне, Анетта?

– Я совсем не знаю тебя.

– А что ты хотела бы узнать? Я могу попытаться обрисовать себя самого, если это тебе, конечно, интересно.

– Конечно, я… Нет, я не могу спрашивать тебя об этом, – смущенно произнесла она.

Микаел улыбнулся.

– Ты что-то заметила во мне?

Она так растерялась, что глаза ее наполнились слезами.

– Нет, ничего.

– Ладно, – сказал он и положил руку на ее ладонь. Он почувствовал, что ее ладонь вздрогнула, но она все же не убрала ее.

– Когда-то давно у меня была подруга, – сказала она. – Давным-давно. Но я не могу говорить об этом с тобой, даже если речь идет не о моем мнении.

– Может быть, тебе нужно это сделать? Возможно, мы будем лучше понимать друг друга?

Ее взгляд, обращенный к нему, ясно говорил: «И что в этом хорошего? У меня нет ни малейшего желания понять тебя. Но в следующий миг ее лицо выражало уже угрызения совести. Она повела себя как плохая, неверная жена, говорило ее лицо.

Прикусив губу, упершись локтями в спинку дивана и выдавив из себя громкий всхлип, она сказала:

– Моя подруга утверждала, что… у мужчин гораздо больше потребность в… в том, что бывает свадебной ночью. Мне кажется, это звучит отвратительно! Но мысль об этом пугает меня. Это правда?

Микаел вздохнул.

– Откуда я могу знать, что мужчины больше в этом нуждаются, чем… Возможно, это и так. Я не знаю.

Он внимательно посмотрел на нее. Подруга?.. Не свою ли мать она имела в виду, не осмеливаясь говорить об этом прямо? Он давно понял, что суждения матери оказали большое влияние на Анетту.

Она напряженно глотнула слюну.

– Я часто думала… о тебе, когда ты был в походе… Ты не встречал там других девушек?

Микаел изумленно посмотрел на нее.

– Да, встречал, – спокойно произнес он. – Но я не ложился с ними в постель, если ты это имеешь в виду.

Она густо покраснела.

– Я имела в виду не это… Ты писал так редко, Микаел, и я ничего не знала о том, что ты делаешь и как ты там живешь.

– Человеку, находящемуся в состоянии аффекта, не до писем, – серьезно ответил он. – От этого ему может стать еще хуже. Во всяком случае, человек в таком состоянии всегда раскаивается в том, что написал.

– И часто ты бывал в состоянии аффекта? – нахмурившись, спросила она.

– Постоянно! Мой разум, мое чувство справедливости постоянно восставали против солдатской жизни.

– А теперь тебе лучше?

– Я пытаюсь успокоиться, – ответил он.

Казалось, его ответ обрадовал ее. Более оживленно, чем до этого, она сказала:

– Ты писал такие прекрасные письма, Микаел. Жаль, что они были такими редкими. Я так ждала их.

Эти слова тронули его.

– А я и не знал, что они так прекрасны! Я просто записывал свои мысли.

– Значит, твои мысли прекрасны.

Лучи заходящего солнца падали на стену, обитую шелком. Это создавало необычайное настроение. В комнату вошел Тролль и улегся возле их ног, положив голову на маленькую, изящную туфлю Анетты. Она не убрала ногу. Микаелу это очень понравилось. Где-то в глубине дома слышался голос Доминика, не желавшего мыться.

Микаел задумчиво произнес:

– Я встретил одну девушку, которая кое-что для меня значила…

Анетта вздрогнула. Досадуя на себя, она сказала:

– Стоило тебе только начать рассказывать о себе, как я уже разозлилась, потому что ты разрушил это прекрасное мгновенье…

Микаел усмехнулся. Догадывался ли он о каком-то подобии ревности, скрывающемся за этим раздражением?

– Тогда я буду молчать.

– Нет, говори, я хочу послушать, – горячо возразила она. Да, это была ревность, в этом не было никаких сомнений! Или, скорее, уязвленное супружеское самолюбие.

Немного помедлив, он сказал:

– Сначала я встретил другую девушку. Она явно рассчитывала на роман со мной. Она была хороша во всех отношениях, но у меня не было на это желания. Это было в самом начале, я чувствовал себя молодоженом и не хотел измены…

Анетта глотнула слюну.

– Во второй раз было хуже, – задумчиво произнес он, – потому что я был охвачен пылкой страстью к ней.

– Ты хотел изменить?.. – с трудом выдавила она из себя. – Нарушить супружескую верность?

– Я так не думал. Просто я был влюблен в нее или очарован ею, не знаю точно.

Она задала типично женский вопрос:

– Как ее звали?

– Биргитта. Она была очень хороша собой. Нет, я вовсе не хотел нарушать супружескую верность. Но теперь мне ясно, что к этому все бы и пришло, если бы этот процесс развивался дальше.

– Что же остановило этот процесс?

– Щенок, Тролль. Она в ярости пнула его ногой – и все мои чувства к ней умерли. Вскоре после этого произошли другие события, после чего связь с ней стала невозможной.

Анетта невольно погладила Тролля. Микаел сдержанно наблюдал все это.

– А то, что касается мужских потребностей, это правда? – поинтересовалась она.

«Ты уже спрашивала об этом, – подумал он. – Ты совершенно выбита из колеи!»

Чтобы поддержать ее и их шаткие отношения, он сказал:

– Если ты имеешь в виду меня, то ты должна знать, что я никогда не стану оказывать на тебя давление.

Вопреки строгому религиозному воспитанию, в Анетте была чисто французская непосредственность и юмор.

– Теперь мне ясно, что ты не откажешься от своих прав! Я так и думала!

– Я знаю, – ответил он и ласково погладил ее по щеке. – Нам следует подождать немного. Но, честно говоря, я не прочь и сейчас: пять лет воздержания: срок немалый.

– Ты можешь приходить, когда захочешь, – торжественно произнесла она, но по ее искривившимся губам он увидел, что это обещание стоило ей многого.

– Благодарю. Но пока это рановато. Мне хотелось бы, чтобы нам обоим это было нужно.

– Хорошо, я могу…

– Что же ты не продолжаешь?

Она скомкала в руке маленький носовой платок.

– Я думаю о Доминике. Конечно, вы можете обменяться комнатами, но если он проснется и войдет к нам… Это было бы ужасно!

«Да нет же, Анетта, – удрученно подумал он. – Вопреки всему, нам предстоит прожить вместе всю жизнь!»

– У него есть здесь товарищи?

– Он обычно играл с сыном тети Марки в Мёрбю. Они были одногодками. Но мальчик умер. О, как это печально, мне никогда не забыть этого!

– Понимаю, – мягко произнес он. – А старший мальчик? Могли бы они поиграть вместе?

– Пожалуй, – помедлив, произнесла она. – Доминик мог бы пожить там пару дней… какое-то время, – торопливо добавила она.

– Да, какое-то время. Я понял, что если человек не уверен в том, нужно ли ему делать то или иное, он, как правило, не делает этого, Анетта… Я не хочу, чтобы это было с твоей стороны жертвой.

– Ты не должен думать так! Я готова встретиться с тобой.

«По долгу или по желанию?» – подумал он, но не стал задавать ей этот мучительный вопрос. Он опасался, что ею двигало именно чувство долга. Она сидела, выпрямившись, как палка, с выражением подавленности, если не сказать, безнадежности в глазах.

– Ты хороша собой, Анетта, – удивленно произнес он. – В этом вечернем освещении черты твоего лица такие мягкие…

– Нет, я вовсе не красива, я это знаю. И все так говорят.

– Кто же это говорит?

– Неважно, кто. Я уже не помню. Мне говорили так с детства.

Микаел горько усмехнулся.

– Если девяносто девять человек скажут, что ты красива, а один скажет, что ты безобразна, ты будешь слушать только его. Ты не можешь забыть сказанных тебе когда-то слов.

– Да, пожалуй, – неуверенно произнесла она, – это так. Не кажется ли тебе, что у меня суровое выражение лица?

– Я бы не сказал, что суровое. Но замкнутое, поджатое.

– Ничего себе! Это уж я точно запомню!

Он встал.

– Анетта, я уже здоров. Я не могу больше слоняться по дому. Мне нужно чем-то заняться.

– Но ты так помогаешь мне! В саду, в доме, везде!

– Да, но это случайные обязанности. Все, чему меня научили, так это быть офицером, а им быть я не хочу.

– Ты мог бы сходить на охоту… – неуверенно произнесла она.

Он сделал гримасу.

– Я не охотник. Охотник, это тот, кому нравится смотреть, как умирает какое-то живое существо. Но я кое-чему когда-то учился, хотя это было лишь начало. Возможно, я мог бы продолжить это, если я еще на это способен. Я хотел бы получить какую-то профессию, Анетта. Для человека очень важно знать, что он что-то может, что он способен что-то сделать в своей области. Если бы только знать, в какой!

Она вопросительно посмотрела на него.

– Опять у тебя в глазах это отсутствующее выражение, – сказала она. – Это пугает меня. Ты становишься таким далеким.

– Да, – задумчиво произнес он. – Да. Наверное, я не совсем еще здоров.

– Но тебе стало намного лучше, – попыталась она утешить его, а заодно и себя. – О, Доминик зовет меня! Извини, я должна идти…

Она торопливо ушла. Улизнула?

Микаел подошел к окну и посмотрел во двор.

И тут что-то на него нашло, он сам не понимал, что: пейзаж исчез из виду, вокруг него образовалось бесконечное пустое пространство. Какой-то странный крик достиг его слуха, жалобное звучание множества голосов. И далеко-далеко виднелось что-то, напоминающее темное облако за лесом в тумане. И это облако приближалось.

И наконец он понял, что это было.

Холодный озноб пробежал по его телу: это неизвестное, вызывая в нем страх, неодолимо притягивало его к себе. И он не желал противиться этому. Он понял, что то, к чему он так стремился, было разрушительной силой.

Крики наполняли собой пустое пространство, у него звенело в ушах, ему пришлось зажать уши руками. Тело его покрылось испариной, и он, закрыв глаза и тяжело дыша, ждал, когда приступ пройдет и все вернется к норме.

И когда все прошло, он упал на колени и обнял лежащую на полу собаку. Влажный, чуткий нос коснулся его уха.