"Новичок в Антарктиде" - читать интересную книгу автора (Санин Владимир Маркович)

«Гипоксированные элементы»

Итак, я вошел в помещение, рухнул на стул, со свистом вдохнул в себя какой-то жидкий, разбавленный воздухnote6 и бессмысленно уставился на приветливо кивнувшего мне человека. Где я его видел? Мысль в свинцовой голове шевелилась с проворством карпа, застрявшего в груде ила.

– Ты что, знаком с этим гипоксированным элементом? note7 – спросил кто-то у кивнувшего.

– Дрейфовали вместе на СП-15.

Ба, Володя Агафонов, аэролог! Я бросился к нему в объятия – мысленно, потому что не было в мире силы, которая заставила бы меня подняться со стула. Володя нагнулся и помог мне себя обнять. Вот это встреча! В конце апреля 1967 года я провожал Агафонова, улетающего с одной макушки, а два с половиной года спустя встречаю его на другой – ничего себе карусель! Володя всегда был мне симпатичен, и поэтому встречу с ним я воспринял как залог удачи. Неизменно доброжелательный, с на редкость ровным характером, он мог бы служить моделью для скульптора, ваяющего аллегорическую фигуру: «Олицетворенное спокойствие и присутствие духа».

Володя рассказал, что половина старого состава только что улетела в Мирный, а оставшиеся восемь человек будут сдавать дела новой смене и ухаживать за «гипоксированными элементами».

– Ни в коем случае не поднимайте тяжести и не делайте резких движений, – предупредил он. – Через несколько дней привыкнете.

– Спасибо, – поблагодарил я несмазанным голосом. – Хотя, честно говоря, мне меньше всего на свете хочется сейчас толкать штангу и пускаться вприсядку. Как, впрочем, и Коле Фищеву, который ползет к вам с распростертыми объятиями,

– Я стал твоим штатным сменщиком, – заметил Коля, раздвигая в улыбке чернильно-синие губы. – На СП тебя менял, на Востоке меняю…

– Когда же ты сменишь свою рубашку? – засмеялся Агафонов, глядя на знаменитую Колину ковбойку, совершенно выцветшую и с лопнувшими рукавами. Фищев чрезвычайно ею дорожил и берег как талисман, а когда его донимали просьбами: «Скажи, где шил? Дай поносить!» – отшучивался: «Моя рубашка как волосы Самсона!»

Напившись крепкого чая со сгущенкой и подняв свой жизненный тонус, мы прошлись по дому. В центре располагалась кают-компания, меблированная, скажем прямо, без особого шика: большой обеденный стол, откидная скамья и шеренга стульев, два ряда книжных полок и доска объявлений. Вокруг кают-компании в крохотных каморках разместились научные лаборатории, радиостанция, медпункт (они же одновременно жилые комнаты с двухэтажными нарами), оборудованный электроплитой камбуз размером с кухоньку малогабаритной квартиры, такой же площади баня и холл с двумя умывальниками, он же курилка и комната отдыха. Сбоку прилепились лаборатория магнитолога, дизельная электростанция и холодный склад. Таких скромных жилищных условий я не видел, пожалуй, ни на одной полярной станции.

– С трудом представляю, где мы здесь будем принимать ансамбль Игоря Моисеева, – высказался Фищев. – Придется, видимо, отменить гастроли.

В последующие недели я не раз слышал, как ребята подшучивали над своими «комфортабельными люксами», отличающимися от купе вагона тем, что жить в них нужно было не день в не два, а целый год; посмеивались над кают-компанией, в проходе которой трудно было разойтись двоим, над холлом, в котором могли одновременно находиться пять-шесть человек. Но в шутках этих была гордость за свою миниатюрную, крепко сбитую станцию, с ее рациональнейшей теснотой, станцию, построенную с таким расчетом, чтобы не пропала ни одна калория тепла. Кажется, Амундсен говорил, что единственное, к чему нельзя привыкнуть, это холод, а на Востоке холод космический и, чтобы не пустить его в дом, нужно поддерживать самое дорогостоящее в мире тепло: каждый килограмм груза, доставленный на Восток, обходится в десять рублей!

– Одевайтесь, товарищи экскурсанты, – предложил Агафонов. – Продолжим осмотр на свежем воздухе.

Стояло знойное восточное лето – минус тридцать пять градусов в тени. Под солнцем, катившимся по безоблачному небу, сверкал непорочно белый снег. От этой нескончаемой белизны слезились глаза, даже солнцезащитные очки не спасали от обилия света. Белый снег и темные пятна жилья – можно было запросто обойтись без цветной фотопленки. Разве что на людях оранжевые каэшки – чтобы легче различать на белом фоне, если придется искать пропавшего товарища.

Поразителен на Востоке воздух! В него словно вотканы солнечные лучи, таким бы воздухом дышать и дышать, впитывая в себя его целительную свежесть. Но это сплошной обман. Воздух абсолютно сух, он дерет носоглотку как наждак, мехами работают легкие, наполняясь чем-то бесплотным: досыта надышаться здесь так же невозможно, как насытиться манной небесной. Я прошел десять шагов и задохнулся, словно бегун на десятом километре. С той лишь разницей, что бегун может делать глубокие вдохи открытым ртом – естественные действия, совершенно противопоказанные на Востоке. На нас надеты шерстяные подшлемника – «намордники», как их изящно называют. Они закрывают большую часть лица, оставляя открытыми глаза. При выдохе теплый воздух охлаждается и содержащаяся в нем влага конденсируемся, отчего поминутно потеют очки, а на бровях и ресницах образуются сосульки. Нужно снимать рукавицы и протирать стекла; сосульки растают самостоятельно, когда мы вернемся домой.

Отдыхая через каждые десять-двадцать шагов, мы начали обход станции. Ее центром были кают-компания и пристроенные к ней помещения – все из щитовых домиков. Со времени основания Востока «главный корпус» не раз расширялся путем присоединения к нему очередного домика.

– Антарктический модерн, – определил Коля Фищев, – характеризуется отсутствием колонн, портиков, балконов и шпиля. Впрочем, в роли шпиля успешно выступает антенна. В связи с нехваткой декоративного мрамора фасад здания облицован редкими сортами дерева – крышками ящиков из-под макарон.

– Рядом, – подхватил Агафонов, – возвышается величественное здание аэрологического павильона, сооруженное из досок. Здесь Сергеев и Фищев будут добывать водород для запуска зондов – великолепная физзарядка, особенно при температуре минус восемьдесят пять градусов. Когда зонд улетит, Боря Сергеев поднимется по ступенькам в это помещение к своему локатору, чтобы принимать с неба приветственные радиограммы.

И еще два домика на Востоке. В одном из них хозяйство ионосферистов, здесь будет работать Василий Сидоров-второй. Другой домик построен американцами для своих ученых, уже не раз зимовавших на станции в порядке научного обмена. Как раз в эти минуты молодой американский физик Майкл Мейш передает эстафету своему столь же молодому коллеге из Ленинграда Валерию Ульеву. Майкл – первый восточник, который обратил на себя наше внимание. Когда мы выползали из самолета, к полосе бежал высокий парень в каэшке, тревожно выкрикивая: «Где есть Ульев? Ульев! Дайте мне Ульев!» Валерий, которого шатало, как на палубе во время шторма, прохрипел: «Я здесь…», и Майкл, издав ликующий вопль, чуть ли не на себе потащил сменщика в домик. Как рассказал Агафонов, Майкл – веселый и забавный парень, он чрезвычайно доволен тем, что ему посчастливилось провести год на Востоке. «Только три человека в Америке мерзли так, как я – радовался он.

У своего домика американцы установили две сорокаметровые ажурные стальные антенны – одно из главных украшений станции. Они находятся в нескольких десятках метров от полосы, и в ясную погоду летчики ими любуются, а в плохую проклинают: того и гляди, зацепишь крылом.

Таковы все строения на поверхности Востока. Почему на поверхности? Потому что глубоко под толщей снега вырыт магнитный павильон, одно из главных научных сооружений станции. В свое время мы там побываем. Да, на поверхности есть еще свалка – старые сани, пустые бочки из-под горючего, ящики и прочее.

Вот и все. Так выглядела легендарная станция Восток – одинокий и не блещущий красотой хутор, заброшенный в глубины Центральной Антарктиды,