"Новичок в Антарктиде" - читать интересную книгу автора (Санин Владимир Маркович)

Василий Сидоров жертвует мешком картошки

Я начал приносить пользу – вел протокол первого собрания коллектива станции Восток.

– Станция Восток – это подводная лодка в погруженном состоянии: так же тесно, так же трясемся над каждым киловаттом энергии и так же не хватает кислорода…

Рассказывал Сидоров, а мы слушали, предельно напряженные, даже те четверо из нас, которые уже зимовали на Востоке в предыдущих экспедициях.

– Наш закон – дружба, взаимопомощь и взаимовыручка. Без этого на Востоке не прожить и нескольких дней. А надо не только прожить, но и работать. Потому что в научном отношении Восток самая интересная точка Антарктиды: дважды полюс! Южный геомагнитный полюс Земли и полюс холода.

Сидоров говорил без всякой патетики, но чувствовалось, что он очень гордится своей станцией – да, своей. Он больше чем кто-либо иной имел право так ее назвать. После того как 16 декабря 1957 года Алексей Федорович Трешников на санно-гусеничном поезде пробился в район геомагнитного полюса, именно Сидоров возглавил первую зимовку. И спустя несколько месяцев научный мир был потрясен сенсационными радиограммами с Востока: температура неуклонно опускалась ниже доселе известных человечеству пределов. Безнадежно махнув рукой, развенчанный Оймякон ушел в тень: полюс холода переместился на ледяной купол Антарктиды 70… 75… 80 градусов ниже нуля! 87,4 градуса! Таков был минимум, зафиксированный на первой зимовке, – немыслимый холод, не укладывающийся в сознание. Может ли человек целый год жить в таких условиях? «Может, и не один год», – утверждал Сидоров, вновь прозимовавший начальником станции в составе Пятой советской антарктической экспедиции. И – новый мировой рекорд холода: 88,3 градуса ниже нуля.

– Василий Семенович, хочется пощупать живого человека, который хлебнул такого мороза!

– Сам померзнешь в свое удовольствие, – засмеялся Сидоров, но разрешил «пощупать». – Поехали дальше. До сих пор я вас пугал общими словами, а теперь – конкретно. Расшифрую сравнение с подводной лодкой. Вы знаете, что Восток находится в полутора тысячах километрах от моря, на куполе Антарктиды, и на высоте три с половиной тысячи метров. Наша станция – самая высокогорная; к Южному географическому полюсу, где на станции Амундсена – Скотта зимуют американцы, купол снижается на целых семьсот метров. Значит, готовьтесь к горной болезни, будете ощущать острую нехватку кислорода. Она обостряется четырьмя обстоятельствами. Первое: по мере приближения к полюсу атмосфера вообще более разреженная, и подсчитано, что содержание кислорода в атмосфере Востока эквивалентно высоте пяти тысяч метров. Второе: количество осадков, выпадающих в районе станции, ничтожно, и это предопределяет почти абсолютную сухость воздуха, – суше, чем в пустыне Сахаре. Третье: сильнейшие морозы, при которых дыхание вообще затрудняется. Четвертое: давление воздуха на Востоке почти вдвое ниже нормального… Иван Васильевич, правильно я говорю?

– У первые дни в голове будэ гудэть, як в трансформаторе, – подтвердил механик-водитель Луговой. – Да ишо юшка з носу…

– Не пугай, – небрежно отмахнулся другой ветеран, инженер-радиолокаторщик Борис Сергеев. – Жить можно.

– Жить будешь, но водку пить не захочешь, – обнадежил геофизик Павел Майсурадзе. – Не возражаешь, Боря?

Сергеев кивнул, но при этом усмехнулся, явно подвергая серьезному сомнению тезис Майсурадзе.

– А что? Со спиртом у нас получалось забавно, – припомнил Сидоров. – Казалось бы, вот оно, искушение, стоит в буфете графин со спиртом, протягивай руку и наливай! А пили мало, так как потом бывало худо. Случалось, что именинник обижался: «Эх вы, за мое здоровье выпить не хотите, а еще друзья!» Обычно несколько человек отказывались, несмотря на упреки… Вернемся, однако, к первым дням пребывания на станции. Хотя все вы прошли специальное для восточников медицинское обследование и испытания в барокамере, еще неизвестно, как ваши организмы перенесут акклиматизацию, А это, товарищи, серьезный экзамен на звание восточника. Акклиматизация в зависимости от индивидуальных особенностей продолжается от одной недели до одногодвух месяцев и сопровождается головокружением и мельканием в глазах, болью в ушах и носовыми кровотечениями, чувством удушья и резким повышением давления, потерей сна и понижением аппетита, тошнотой, рвотой, болью в суставах и мышцах, потерей веса от трех до пяти, а бывает, и до двенадцати килограммов.

– Не знаю, как вы, а я возвращаюсь обратно, – вставая, под общий смех провозгласил геохимик Генрих Арнаутов. – Понижение аппетита – это не для меня. Капитан, остановите «Визе», я выхожу!

Арнаутов изменил свое решение только тогда, когда Сидоров заверил, что понижение аппетита в первые дни с лихвой компенсируется его неслыханным повышением в последующие – причем блюда будут самые изысканные и в неограниченном количестве.

– Поначалу рекомендую двигаться так, словно ты только что научился ходить, – медленно, с остановками, иначе начнется одышка. Упаси вас бог глотать воздух ртом! Это неизбежное воспаление легких, которое в условиях Востока вряд ли излечимо. Прошу поверить: при точном соблюдении режима и правил техники безопасности почти все из вас быстро акклиматизируются и станут полноценными работниками. Самоуверенные храбрецы нам на Востоке по нужны. Помню, прилетел к нам один, не стану называть его по имени… Вовсю светит солнце, он и раскрылся: «Загораем, ребята! А я-то думал – центр Антарктиды!» Врач ему говорит: «На „ты“ с Антарктидой не разговаривают!» А через два дня – воспаление легких, увезли героя, подвел коллектив. Другое возможное нарушение: в сильные морозы ни в коем случае нельзя выходить одному. Только вдвоем, и обязательно доложившись дежурному по станции. Был такой случай. Метеоролог опаздывал дать сводку, выскочил из дома и побежал на площадку. Побежал – упал, не выдержало сердце. И быть бы первой смерти на Востоке, если бы дежурный не спохватился: ведь на дворе было 75 градусов. Две-три минуты – и готов. Так что дежурный – священная фигура на Востоке: он отвечает за наши жизни. Заснул дежурный, короткое замыкание или другая авария в дизельной – и вряд ли хватит времени написать завещание. О пожаре вообще не говорю – нет на Востоке ничего страшнее пожара. Если сгорит дом на Востоке – погибнем все.

В конференц-зале стояла торжественная тишина. «Визе», пьяно качаясь, шел по разгулявшемуся Северному морю, до Антарктиды было еще пятнадцать тысяч километров морей и океанов, а воображение рисовало бескрайнюю белую пустыню с космическими холодами и прилепившимся к этому дикому безмолвию домиком – хрупким оазисом жизни, единственным убежищем для двадцати трех человек, которые на десять месяцев будут оторваны от всего человечества, на долгих десять месяцев, в течение которых никакая сила в мире не сможет им помочь: самолеты еще не научились летать при 7080 градусах мороза. Никакая сила в мире – словно ты попал на другую планету! Над тобой – яркие звезды, под тобой – почти четыре километра льда, вокруг, сколько хватает глаз, – снег, снег, снег…

Сидоров продолжал:

– Дизельная электростанция – сердце Востока, система отопления – кровеносные сосуды. Представляете, как ухаживают врачи и няньки за единственным наследником престола? Так за нашей дизельной уход должен быть лучше! Потому что выйдет из строя дизельная – и жизнедеятельность станции может быть поддержана не больше чем на тридцать-сорок минут: трубы отопления, радиаторы будут разорваны замерзшей водой, и никакие шубы, свитера и спальные мешки не спасут от лютого холода,

– А как же в такой ситуации спасаться от насморка? – забеспокоился неугомонный Арнаутов. – Придется для разогрева играть в пинг-понг!

– Какой там пинг-понг? – обиделся за Восток молодой физик Тимур Григорашвили, коренастый силач с большими и наивными голубыми глазами.– Человек говорит, что дышать нечем и холод собачий, а ты будешь гонять шарик?

Восточники мне понравились. Почти все они, даже совсем молодые ребята, имели на лицевом счету годы зимовок либо на Крайнем Севере, либо в Антарктиде; на Восток они пробились через острую конкуренцию – Сидоров отбирал людей исключительно по деловым качествам; за исключением двух-трех ребят, не без труда скрывавших неуверенность, никто не содрогался перед муками будущей акклиматизации, а если и вел разговор о ней, то без бахвальства, но с юмором – как волевой и мужественный человек перед операцией.

За время беседы я несколько раз ловил на себе испытующие взгляды Сидорова: не напуган ли писатель до полусмерти. Буду предельно искренен: когда Василий Семеныч перечислял явления, сопровождающие акклиматизацию, я не без ужаса воссоздавал их в своем воображении а в одну минуту пережил головокружение, мелькание в глазах, удушье и прочие прелести, делающие жизнь прекрасной и удивительной. Но чтобы бессмертная душа ушла в пятки – этого не было, она оставалась почти на положенном месте, решив, видимо, про себя, что страдать будет все-таки не она, а тело. Поэтому я вместе со всеми улыбался, шутил и резвился, изображая рубаху-парня, прошедшего такие огонь, воду и медные трубы, по сравнению с которыми Восток – легкая разминка перед марафонским бегом. Но спокойствия на душе не было: начальник станции, представив меня собравшимся, ни словом не обмолвился еще о нашей договоренности. Может быть, он передумал?

И вдруг, взглянув на часы, Сидоров сказал:

– Через пять минут обед, остается последний вопрос… Борис, что к концу зимовки ценилось у нас на вес золота?

– Конечно, картошка, – ни на секунду не задумавшись, ответил Сергеев.

– Точно, картошка. Ох, как в последние недели ее, родненькой, не хватает! Я вот к чему. Начальник экспедиции предупредил, что ни одного килограмма сверх положенного груза летчики нам не доставят, только запланированные рейсы – и баста. И все-таки я предлагаю пожертвовать мешком картошки, чтобы взять на нашу станцию писателя: неужели Восток не заслуживает большего, чем двух-трех строчек в газете, как было до сих пор? Решайте, чтобы не проклинать меня потом, когда сядете на макароны и кашу. Кто за? Кто против? Воздержался?

Пошутив по поводу того, «равноценная ли замена», проголосовали. Я горячо поблагодарил за доверие и пообещал на время пребывания на станции полностью отказаться от положенного восточнику картофельного гарнира.

С этого дня мое положение на «Визе» упрочилось. Из субъекта без определенных занятий я стал полноправным членом коллектива и получил полное моральное право при разговорах небрежно ронять: «Мы, восточники…»

И не без удовольствия ловил уважительные взгляды собеседников.