"Остров Весёлых Робинзонов (с иллюстрациями)" - читать интересную книгу автора (Санин Владимир Маркович)

АНТОН И ШНИЦЕЛЬ

У каждого человека может быть много приятелей, но друг– только один. И, ради бога, не убивайте меня ссылками на четырех мушкетеров и троих в одной лод­ке (не считая собаки). У Петра Первого был один Алексашка Меншиков, у Дон-Кихота – Санчо Панса, а у Тимошенко – Березин. Эти примеры кажутся мне бо­лее убедительными. Да, только один друг – и сколько угодно приятелей.

У приятеля можно занять трешку до зарплаты, за­пастись свежим анекдотом, поорать вместе на футболь­ном матче и распить бутылочку доброго вина. Общение с приятелем легко и приятно, оно освежает, как слепой дождик в летнюю сушь.

Но есть вещи, на которые способен только друг. Только друг заложит в ломбард свои единственные па­радные брюки, чтобы вы могли купить букет цветов любимой девушке; только друг, зеленея и про себя об­зывая вас идиотом, согласится битых два часа слушать ваши лирические стихи и при этом не станет корчить постные рожи; только он будет бродить всю ночь по притихшим улицам, слушая ваш бессвязный и жалкий лепет насчет любимого существа; и только у него хва­тит такта не сказать вам, что у этого существа походка и манеры гусыни.

Теперь вы уже подготовлены к тому, что в санато­рий я поехал не один. Я сказал Антону, что мое здо­ровье и, следовательно, жизнь зависит только от него. Я добавил, что если он не разделит со мной санаторную скуку, то я не двинусь с места и тихо, никого не про­клиная, скончаюсь от недосыпания на своей тахте, за­вещав ему двести рублей невыплаченного долга за куп­ленный в кредит магнитофон.

В ответ Антон тупо пробормотал, что за удовольст­вие увидеть мою агонию он согласен заплатить двести рублей. Он, разумеется, ни в какой санаторий не по­едет и просит меня прекратить бесплодные разговоры на эту тему. Пришлось вытаскивать последний аргу­мент. Я равнодушно, между прочим, вскользь сообщил этому самоуверенному типу, что как-нибудь обойдусь и без него. Очаровательная девушка, которая тоже едет в санаторий и которая…

Антон всполошился. Прямолинейными и лобовы­ми вопросами он выведал у меня все, что касается Машеньки, и заявил, что это меняет дело. Он уверен, что чем наивнее и голубоглазее бывают «эти ведьмы» – Антон выразился именно так, – тем опаснее они для честного холостого человека. Он, Антон, не может бро­сить меня на съедение и, безусловно, едет в санаторий. Он только добавил, что перспектива непрерывного общения со мной в течение месяца настолько его обес­кураживает, что он вынужден настаивать на одном условии: с нами едет его пес, возмутительно, лохматая и наглая собака, по кличке Шницель. Если я не согла­сен, он готов удовлетвориться компанией одного пса и уверен, что не будет в проигрыше, так как Шницель, по крайней мере, не симулирует бессонницу и не бол­тает всякую чепуху про свое здоровье.

Несмотря на крайне развязный тон этого заявления, я вынужден был согласиться. Мне просто больше ничего не оставалось де­лать. Антон был на редкость по­кладистый малый во всем, что не касалось его пса. Но стоило ко­му-нибудь проехаться по адресу Шницеля, как Антон становился на дыбы. Года два назад он подоб­рал в канаве полузамерзшего щен­ка, ввел его в свой дом, выкормил и разбаловал, как собаку. И пес вел себя в квартире так, словно лице­вой счет выписан на его имя. Каждый день в половине пятого Шницель приходил к проектному бюро, где Антон портит ватманскую бумагу, и смотрел в окно на своего приятеля, подмигивая и кривляясь. Рядом на столбе висели часы, а если ровно в пять Антон не вы­ходил, Шницель поднимал неимоверный скандал: он юлой вертелся под окном, облаивал прохожих, кото­рые мешали ему совершать этот ритуал, подпрыгивал, рычал и всеми средствами демонстрировал свое него­дование. Антон сердился, грозил кулаком, но Шни­цель пожимал плечами и делал вид, что эти знаки нео­добрения ему неведомы. Зато когда хозяин выходил, на морде у пса появлялось такое умильное выражение, что Антон немедленно покупал подхалиму пастилу, которую Шницель страстно любил. Потом эта парочка прогуливалась и интеллектуально общалась. Это был священный час, в котором Шницель видел смысл свое­го существования. Горе тому, кто в это время отрывал Антона от выполнения его обязанностей собеседника!

Однако хватит о Шницеле. Дело прошлое, но, когда я вспоминаю наше сенсационное прибытие в санато­рий, все неприятности, связанные с этим псом, отходят на задний план.