"В ловушке" - читать интересную книгу автора (Санин Владимир Маркович)

Филатов и Бармин

Семёнов с любопытством смотрел на Филатова. Сложения парень мощного, а совсем юный, даже бриться безопаской как следует не научился, – свежий и довольно глубокий порез на подбородке. Черноволосый и глаза черные, острые, такие из ласковых легко могут стать недобрыми, – выразительные глаза. На стуле сидит, как на лошади, каждый мускул нетерпеливо подрагивает. Взрывной паренек, подумал Семёнов, с мгновенной реакцией.

– Это у вас так положено – изучать человека? – вдруг пробурчал Филатов.

– Извините, я просто задумался.

– Чего передо мной извиняться, я не девочка. Я к тому, что молчим, как на собрании.

– Вопрос поставлен правильно. – Семёнов улыбнулся. – Как ваше отчество?

– Отчество? – удивился Филатов. – Вы человек немолодой вас можно и по отчеству, а меня зачем? Веня – и все дела.

Семёнову стало весело.

– Ты, Веня, прав, я человек в годах. Тридцать восьмой пошел.

– Вот видите. – Филатов сочувственно кивнул. – А с виду вы еще ничего себе.

– Спасибо. – Семёнов отвернулся, чтобы скрыть улыбку. – Значит, собрался на Новолазаревскую?

– Если возьмут, – настороженно ответил Филатов

– А на Восток не хотел бы?

– Ну вот, – оживился Филатов. – А то вокруг да около… Конечно!

– А хорошо себе представляешь, что это такое – Восток?

– Саша Бармин, доктор наш, весь дрейф рассказывал, до смерти пугал: холод собачий, дышать нечем и прочее. Вот кого бы вам пригласить – Бармина!

– Рекомендуешь?

– Хитрите, Сергей Николаич, вы же его лучше меня знаете.

– Дружил с ним?

– В общем, да. С удовольствием, как говорят, общался.

– А ведь он тоже не очень молод, тридцать один год.

– Ну, это еще терпимо.

Семёнов снова отвернулся. Парень, кажется, забавный.

– А за что Макухин тебя невзлюбил?

Филатов нахмурился.

– Ага, значит, и вам накапал… Тогда давайте напрямоту. Андрей Иваныч рекомендовал вам меня как классного дизелиста?

Семёнов кивнул.

– А он не говорил, что я для начальства человек неудобный?

– Почему?

– Спорить люблю, личные мнения при себе держать не умею. Охотно ими делюсь.

– С начальством?

– Бывает, и с ним, – с тем же вызовом продолжал Филатов. – Если имеете в виду лично товарища Макухина. Он всех, кто пониже рангом, винтиками считает. На этой почве и расходились. Работу делал, как положено, а наступать на себя не давал, мозоли от этого бывают.

Семёнов прошелся по номеру. Парень – что порох, далеко не лучшее качество для трудной зимовки. Явно любит собой покрасоваться, да и самоуверенности ему не занимать, хотя били его, наверное, часто, у таких жизнь редко течет гладко, слишком ершистый… Рубит с плеча от простоты? Вряд ли, на простака Филатов не очень-то похож… Прямота, честность? Возможно. Качества превосходные, однако бывает, что такие правдолюбцы начинают «качать права» в самой неподходящей ситуации, когда единственную правду знает только начальник. И тогда прямота, честность и жажда справедливости – жаль, тебя нет рядом, Андрей, могли бы поспорить – выливаются в губительную для коллектива склоку… Не из таких ли правдолюбцев Филатов?

Семёнов колебался. Не взять Филатова – значит, обидеть Андрея чутью которого привык доверять. Андрей ошибается редко, но все же такие случаи бывали: слишком многое он прощает людям, в которых, как он говорит, «ни грамма фальши». Но не только из этого, из других важных слагаемых складывается полярник… Было бы время «обкатать на всех режимах», проверить, так нет этого времени… Рискнуть?

– Так что, не берете?

Напрягся, сжался, как пружина, подумал Семёнов. Силы много, воли – еще не знаю, а вот такта маловато. И все же парень чем-то ему нравился.

– Не опережай события, Веня. Женат?

– Рано мне жениться, подожду. Мир хочу посмотреть.

– Поэтому – в Антарктиду?

– Конечно! Одна дорога, говорят, чего стоит, два океана и стоянки в инпортах!

– Родители?

– Мать умерла, отец с мачехой живет… А других родственников нет, ни здесь, ни за границей, я все в анкете написал, в отделе кадров.

– Твоя анкета меня не интересует. Учиться дальше собираешься?

– Обойдусь. Валька Горохов, друг детства, за пять лет в институте от зубрежки высох и сто двадцать получает. А я двести где хочешь заработаю с восемью классами.

– У меня на станции все чему-нибудь учатся, – сказал Семёнов. – И тебе придется, иначе будешь белой вороной.

– Значит, берете? – обрадовался Филатов. – А то я уже разволновался.

– С этим условием, – напомнил Семёнов. – Американский ученый будет с нами зимовать, язык можешь выучить.

– Заманчиво! – охотно согласился Филатов.

Он явно повеселел, уселся поудобнее, разжал скованные руки.

– Теперь можешь задавать вопросы мне, – предложил Семёнов.

– А я про вас все знаю, – выпалил Филатов. Мне Саша рассказывал. И про то, как из шурфа на Востоке выбирались, и разное другое.

– Всыплю я твоему Саше!

– Фу ты, черт! – расстроился Филатов. – Болтун-находка для шпиона…

– Ладно, – проворчал Семёнов. – Только зря полагаешь, что со мной очень легко будет. Здесь Саша тебя явно дезинформировал.

– Ну, работы я не боюсь… – Филатов снова приободрился. – Шея здоровая, любой хомут налезет… А с этим на вашем полюсе как, сухой закон?

– Сам не очень-то захочешь, кислорода в воздухе маловато, горная болезнь одолевать будет. Даже курить бросишь.

– Ну, это мы еще посмотрим… Платить-то за горную болезнь и прочие удовольствия как будете?

– Зарплата плюс двенадцать рублей суточных.

– Подходяще. А еще вопрос можно? Даже и не вопрос, а просьба.

– Давай свою просьбу.

– Возьмите Сашу Бармина! – с жаром выпалил Филатов.

– Считай, что уже взял – Семёнов взглянул на часы. – Вот-вот должен быть здесь.

– Везучий ты, Веня! – радостно удивился Филатов. – В такой день и на улицу выходить опасно, с будущей женой познакомишься.

«Решено, беру», – удовлетворенно подумал Семёнов.

– А этот поморник с Новолазаревской что здесь делает? – войдя, весело осведомился Бармин. – Неужели берешь его, Николаич? Волосы на себе рвать будешь.

– Не хотелось бы, – включился в игру Семёнов. – А какой у него главный недостаток?

– Неимоверно, чудовищно прожорлив. – Бармин исподтишка подмигнул негодующему Филатову. – Все съест. Напомни, сколько стоит доставка одного килограмма груза на Восток?

– Страшно подумать, целое состояние.

– Быть тебе, Николаич, банкротом, – продолжал злодействовать Бармин. – Чтобы прокормить Веню, придется удвоить станционный бюджет. Однажды этот фрукт на моих глазах слопал шесть бифштексов и потом поднял крик, что его морят голодом. Не говорю уже о том очевидном, но безобразном факте, что вечно по ночам камбуз обшаривал в поисках съестного. Теперь я понимаю, Филатов, почему шеф-повар Гремыкин гонялся за тобой с веником!

– Все наоборот, – ухмыльнулся Филатов. – Не верьте ни одному его слову, Сергей Николаич, это он на спор съел шесть бифштексов.

– Ну и что? – с достоинством произнес Бармин. – Я – мужчина, а ты кто? Такому заморышу и одного бифштекса много. Каких-то жалких десять раз двухпудовик выжать не мог.

– Одиннадцать. – поправил Филатов. – А ты пятнадцать, и то лишь потому, что перед этим банку витаминов ухлопал.

– Увертюра закончена? – спросил Семёнов. – Докладывай, Саша.

– Только что от Шумилина, – сообщил Бармин. – Сначала чуть не испепелил меня, а потом-о благороднейший Зевс-олимпиец! – согласился отпустить к тебе, если найду замену.

– С бойни, любого живодера… – как бы про себя заметил Филатов.

– Нашел? – Семёнов сдержал улыбку.

– Сразу двоих, так что, Николаич, не беспокойся.

– Хороший мужик Шумилин! – с чувством проговорил Семёнов. – Значит, не беспокоиться, Саша?

– По крайней мере обо мне и моем здоровье, – уточнил Бармин.

– За сто килограммов перевалил? – Семёнов с удовольствием окинул взглядом атлетическую фигуру доктора.

– На пятьсот граммов, – скромно уточнил Бармин.

– Это, наверное, мозг, – догадался Филатов.

Между ними снова началась веселая склока, а Семёнов благодушно посмеивался и думал, что пока все складывается удачно. Главная удача, конечно, Андрей, а вторая по значению – Саша Бармин. Если даже допустить, что есть у полярников доктора получше и поопытнее Бармина, то по человеческим качествам равных ему Семёнов не знал. Доктора, в общем, народ избалованный, сознающий исключительность своего положения: от них зависит жизнь, а редкая зимовка случается без того, чтобы кого-то не приходилось спасать. Бармин же заставлял забывать о том, что он доктор, – чрезвычайное преимущество для человека его профессии. Докторам полярники часто чего-то недоговаривают, а то и просто боятся пожаловаться: а вдруг, испугавшись ответственности, не допустит к зимовке, спишет? От Бармина же ничего не скрывали, в голову никому не приходило, что Саша, известнейший в полярных широтах мастер розыгрыша, доброжелательнейший из доброжелательных, способен подвести друга. А врачом был безупречным. Настоящих больных лечил всерьез, мнительных – психотерапией и огромными дозами юмора. И доверие к Бармину было безграничным.

С Барминым Семёнов зимовал дважды, у него, как у многих опытных полярников, были свои мерки, рожденные длительными наблюдениями. Так, он очень уважал молодого доктора за то, что кожаный костюм на нем был истрепан и донельзя засален. «Покажи мне после зимовки свой кожаный костюм, и я скажу, какой из тебя полярник», – вспоминал Семёнов Георгия Степаныча, своего полярного крестного. Хотя и шутка, а умная, со смыслом. С одной стороны, если твой костюм изодран – значит, ты не гнушался никакой работы. А с другой – значит, ты не скупой человек, потому что кожаный костюм выдается полярнику на год, и многие его берегут, стараются в целости сохранить до Большой земли – для рыбалки и прочего. А доктор своего костюма не жалел и работал в нем на всех работах: и дизелистам помогал, и авралил в пургу, и мыл котлы повару, и делал все другое, что положено и не положено по штату. Но медицинские приемы вел в ослепительно-белом халате и в чепчике, и несколько аппенликсов удалил без осложнений, и несговорчиво за чистотой на камбузе следил.

И еще одно важное качество было у доктора: на нем отдыхал взор. В иной красоте находишь что-то неприятное, вызывающее смутное к ней недоверие, что ли; наверное, такое бывает, когда между внешностью и душой человека не угадываешь гармонии, какая только и делает красоту совершенной. Такая красота скоротечна, рано или поздно духовная ущербность проявится на ней, как на портрете Дориана Грея. Бармину же от щедрот природы было отпущено на троих: мощно вылепленное скульптурное тело, энергичное, с богатой мимикой красивое лицо и широкая, открытая душа; особенно красили его настоящего синего цвета глаза, которые у взрослых людей вообще почти не встречаются.

– Другие жены в слезы, а моя чуть не пляшет, когда муж ухоитт в Антарктиду, – посмеивался Бармин. – Ни одной соперницы на всем континенте!

О Надиной ревности ходили легенды. Однажды в отделение, которое вел Бармин в           одной ленинградской клинике, поступила с переломом ноги прехорошенькая фигуристка, и Наде стало это известно. Наутро, когда Бармин пришел на работу, фигуристка исчезла. Перевели. Оказалось, Надя звонила главному врачу и очень об этом просила. А мужу объяснила: «Она нарочно сломала ногу, чтобы к тебе попасть!»

– Отныне мне разрешено принимать к себе только травмированных старушек! – веселился Бармин. К Наде он, впрочем, относился с нежностью и вовсе не собирался ей изменять. Во всяком случае, не прилагал к этому никаких усилий, ибо доподлинно знал, что любая другая женщина устроена так же, как его жена. И ради того, чтобы лишний раз в этом убедиться, стоит ли рисковать такой важной для полярника ценностью, как мир и согласие в семье?

Когда один за другим пришли Гаранин и Дугин, Семёнов распределил обязанности. Каждый час был дорог, и первая пятерка приступила к работе.

Дугин и Филатов уехали получать два новых дизеля для Востока, Бармин отвечал за продовольствие, лекарства и оборудование для медпункта, Гаранин – за одежду и научные приборы. За собой Семёнов оставил кадры и общее руководство.

С грехом пополам, но за месяц люди были подобраны, грузы доставлены на «Обь», Семёнов и Гаранин вылетели в Москву – прощаться.