"Тайник" - читать интересную книгу автора (Джордж Элизабет)

7

В течение дня в Лондоне распогодилось, и Сент-Джеймсы с Чероки Ривером смогли улететь на Гернси. Прилетели они к вечеру, покружили в небе над аэропортом, откуда в меркнущем свете хорошо было видно, как разматывались во всех направлениях серые ниточки дорог, петляя меж голых полей от одной каменной деревушки к другой. Стекла бессчетных теплиц отражали последние отблески солнца, а голые деревья в долинах и на склонах холмов обозначали места, куда не проникала свирепая мощь ветров и бурь. С воздуха островной пейзаж производил впечатление разнообразия: высокие утесы южного и восточного берегов постепенно уступали место спокойным бухтам на севере и западе.

Зимой остров кажется безлюдным. Туристы наводняют хитросплетение здешних дорог поздней весной и летом, направляясь к пляжам, гаваням и утесам, обследуют церквушки, замки и форты. Гуляют, купаются, катаются на лодках и велосипедах. На улицах тогда не протолкнуться, в отелях нет свободных мест. Но в декабре остров населяют лишь три категории людей: собственно островитяне, привязанные к этим местам привычкой, традицией и любовью; налоговые изгнанники, твердо намеренные уберечь как можно больше своих денег от собственных правительств; и банкиры, которые работают в Сент-Питер-Порте, а на выходные летают домой, в Англию.

Именно в Сент-Питер-Порт и направились Сент-Джеймсы с Чероки Ривером. Это был самый крупный город острова, его столица. Там же располагалась штаб-квартира полиции Гернси и офис адвоката Чайны.

В тот день Чероки не закрывал рта от самого Лондона. Он перескакивал с одной темы на другую, словно смертельно боялся паузы в разговоре, так что Сент-Джеймс невольно подумал, уж не предназначен ли заградительный огонь беседы для того, чтобы удержать их от размышлений о бесплодности предприятия, в которое они ввязались. Если Чайну Ривер арестовали и предъявили ей обвинение, значит, существуют улики, позволяющие судить ее за это преступление. И если эти улики не только косвенные, то тогда он не сможет сделать ничего или почти ничего, чтобы истолковать их как-то иначе, чем это сделали полицейские эксперты.

Но пока Чероки болтал, ему стало казаться, что он пытается не столько отвлечь их от мыслей о цели путешествия, сколько привязать себя к ним. Сент-Джеймс играл роль наблюдателя, пятого колеса в телеге, несущейся в неизвестность. Поездка ему определенно не нравилась.

В основном Чероки рассказывал о сестре. Чайн, как он ее называл, наконец-то освоила доску для серфинга. Дебс в курсе? Ее бойфренд Мэтт — Дебс ведь знакома с Мэттом? наверняка, — так вот, Мэтт все-таки вытащил ее на воду… То есть по-настоящему далеко, а то ведь она всегда до смерти боялась акул. Он показал ей азы и заставил упражняться, а в тот день, когда она впервые встала… Тут ей все и открылось. Она постигла суть. Открыла для себя дзен-буддизм серфинга. Чероки всегда хотел, чтобы она приехала покататься к нему в Хантингтон, особенно в феврале-марте, когда волны становятся особенно упрямыми, но она никогда не соглашалась, потому что вернуться в Ориндж для нее все равно что вернуться к ма, а Чайна и ма… У них разногласия. Просто они очень разные. Ма всегда что-нибудь не так делает. Как в прошлый раз, когда Чайна приезжала на уик-энд, — года два назад, — а у ма в доме не оказалось ни одного чистого стакана. Конечно, Чайна вполне могла сама помыть себе стакан, но ма следовало сделать это раньше, потому что, если к чьему-то приезду стаканы вымыты, это что-то значит. Например, «я тебя люблю», или «добро пожаловать», или «я рада, что ты приехала». Как бы там ни было, Чероки всегда старался держаться от них подальше, когда они начинали свои разборки. Вообще-то они обе очень хорошие, ма и Чайн. Просто очень разные. Но все равно, когда Чайна приезжает в каньон — Дебс знает, что Чероки живет в каньоне? Каньон Моджеска? Внутренний? Дом с бревенчатым фасадом? — не важно, короче, когда Чайна приезжает, Чероки обязательно расставляет чистые стаканы повсюду. Не то чтобы их было у него очень много, но те, что есть, стоят во всех углах. Чайне нужны чистые стаканы — Чероки их ей обеспечит. Странно все-таки, как мало некоторым нужно, чтобы завестись.

Всю дорогу до Гернси Дебора рассеянно слушала болтовню Чероки. Тот разрывался между воспоминаниями, откровениями и объяснениями, и через час Сент-Джеймсу стало казаться, что он не только и не столько волнуется из-за проблем сестры, сколько оправдывается перед ними. Если бы он не настоял, чтобы она поехала с ним, ничего такого с ней бы не случилось. Так что ответственность частично лежит и на нем.

«Случается же с людьми такое дерьмо», — говорил он, и они понимали, что это дерьмо не случилось бы именно с его сестрой, если бы Чероки не уговорил ее ехать.

Но без нее он не смог бы поехать сам. А ему так хотелось заработать деньги и открыть наконец дело, которому он без отвращения посвятил бы ближайшие двадцать — двадцать пять лет. Он хотел купить рыбацкий баркас. В этом, вкратце, и было все дело. Чайна Ривер угодила за решетку из-за того, что ее идиоту братцу вздумалось купить рыбацкий баркас.

— Но ты же не мог знать, что все так получится, — воспротивилась Дебора.

— Да. Но мне от этого не легче. Я должен ее оттуда вытащить, Дебс.

И, искренне улыбнувшись Деборе и Сент-Джеймсу, добавил:

— Спасибо вам обоим за помощь. Я ваш вечный должник.

Сент-Джеймсу очень хотелось возразить, что его сестра еще в тюрьме, и даже если ее отпустят под залог, то это, вполне возможно, лишь отсрочит приговор. Но он просто сказал:

— Мы сделаем все, что сможем.

— Спасибо. Вы классные, — ответил Чероки.

А Дебора добавила:

— Чероки, мы же твои друзья.

Тут эмоции, кажется, взяли над ним верх. Он даже в лице на миг переменился. Потом кивнул и сжал кулак в странном, типично американском жесте, годящемся для выражения всего, чего угодно, от благодарности до политического согласия.

Хотя он вполне мог иметь в виду и что-нибудь еще.

Сент-Джеймс не удержался от этой мысли. В сущности, она преследовала его с тех самых пор, как он взглянул на галерею для посетителей в зале заседаний номер три и увидел там свою жену с этим американцем. Они сидели плечом к плечу, Дебора что-то шептала ему на ухо, а он слушал, склонив голову. Что-то разладилось в мире. Сент-Джеймс ощутил это интуитивно. Именно это ощущение вывихнутого времени не позволило ему поддержать декларацию дружбы, только что провозглашенную его женой. Он промолчал, никак не отреагировав на безмолвное «почему?» Деборы. Хотя знал, что отношений между ними это не улучшит. Дебора все еще дулась на него за тот разговор в Олд-Бейли.

По прибытии в город они зарегистрировались в «Эннс-плейс», бывшем правительственном здании, давно переделанном в отель. Там они решили разделиться: Чероки с Деборой направятся в тюрьму поговорить с Чайной, которую держали в камере предварительного заключения, а Сент-Джеймс — в полицию, чтобы отыскать офицера, занимающегося делом об убийстве.

Чувство неловкости не покидало его. Он отлично понимал, что он тут всем чужой и суется в полицейское расследование, хотя никто его об этом не просит. В Англии, случись ему вот так обратиться в полицию за информацией, он, по крайней мере, мог бы сослаться на пару-тройку дел, чтобы отрекомендовать себя.

«Помните дело о похищении Боуэнов? — шепнул бы он кому надо, будь они в Англии. — А прошлогоднее дело об удушении в Кембридже?»

Имея возможность объяснить, кто он такой, и найти общий с полицией источник информации, он обнаружил, что в Англии может задавать полицейским какие угодно вопросы и те охотно выкладывают перед ним все свои карты, нимало не смущаясь тем, что он, скорее всего, попытается узнать больше. Здесь все было по-другому. Чтобы заручиться если не поддержкой полицейских, то по крайней мере их молчаливым снисхождением к его присутствию среди людей, связанных с расследованием убийства, недостаточно просто напомнить им дела, которые он расследовал, или уголовные процессы, в которых участвовал в качестве эксперта. Все это ставило его в невыгодное положение, когда для получения доступа в братство сыскарей, работающих над делом об убийстве, ему придется положиться на свое самое слабое качество — умение устанавливать контакты с людьми.

Он прошел вдоль отеля до поворота на Госпиталь-лейн, где располагалось полицейское управление. По дороге он обдумывал проблему человеческих взаимоотношений. Возможно, именно его неумение налаживать контакты и создает пропасть между ним и другими людьми: он, ученый, кабинетная крыса, вечно чего-то ищет, думает, просчитывает, взвешивает, наблюдает, в то время как другие просто живут… Может, именно поэтому ему так неловко в присутствии Чероки Ривера?

— О, я вспомнила, как мы ходили кататься на досках! — воскликнула Дебора, и выражение ее лица изменилось, как только общее воспоминание пришло ей на ум. — Мы ходили втроем… Помнишь? Где мы тогда были?

Чероки принял задумчивый вид.

— Помню. Мы были на Сил-Бич, Дебс. Он проще, чем Хантингтон. Волны не такие большие.

— Да-да. Сил-Бич. Ты заставил меня взять доску и плюхаться с ней вдоль берега, а я все визжала, что боюсь удариться о пирс.

— До которого, — заметил он, — было как до луны пешком. Да ты бы все равно не продержалась на доске так долго, чтобы удариться обо что-нибудь, разве что уснула бы на ней.

Они рассмеялись, без всяких усилий выковав новое звено в цепи общих событий, которая соединяла прошлое с настоящим.

«Так оно и бывает между людьми, у которых есть что-то общее, — подумал Сент-Джеймс — Так и бывает».

Он перешел через улицу и оказался у штаб-квартиры полиции острова Гернси. Внушительных размеров стена, сложенная из тесаных камней, испещренных прожилками полевого шпата, окружала здание, два крыла которого, одно короткое, другое подлиннее, украшали четыре ряда окон, а на крыше развевался гернсийский флаг. Войдя в приемную, Сент-Джеймс представился и вручил дежурному констеблю свою визитку. Не будет ли офицер любезен направить его к главному следователю по делу об убийстве Ги Бруара? Или, если это невозможно, к главе пресс-службы департамента?

Дежурный изучал визитку, а выражение его лица ясно указывало на неизбежность некоторого количества звонков через пролив с целью выяснения личности этого специалиста по судебной медицине, который только что свалился им на голову. Но это даже к лучшему, ведь звонки пойдут в столицу, в прокуратуру, или даже в университет, где Сент-Джеймс читал лекции, а значит, все пути перед ним будут открыты.

Процедура заняла минут двадцать, заставив Сент-Джеймса торчать в приемной и раз пять перечитать все содержимое доски объявлений. Однако время было потрачено с толком, потому что главный инспектор детектив Луи Ле Галле сам вышел к Сент-Джеймсу и лично проводил его в общую комнату, просторное помещение с коваными потолочными балками. Раньше это была часовня, а теперь оборудование различных отделов полиции чередовалось с картотекой, компьютерными столами, досками объявлений и полками с посудой.

Разумеется, детективу Ле Галле очень хотелось знать, почему столичный специалист по судебно-медицинской экспертизе интересуется делом об убийстве на острове Гернси, тем более что оно уже благополучно закрыто.

— Убийцу мы поймали, — сказал он, скрестив на груди руки и опустившись всем своим весом, внушительным для человека столь небольшого роста, на край стола.

Вид у него был скорее любопытный, чем настороженный.

Сент-Джеймс решил рассказать все как есть. Брат обвиняемой, которого, вполне естественно, потрясло случившееся с его сестрой, обратился в американское посольство, надеясь, что его представители за нее вступятся, но, когда эти надежды не оправдались, он обратился за помощью к Сент-Джеймсу.

— Американцы сделали все, что положено, — возразил Ле Галле. — Не знаю, чего он еще ожидал. Кстати, он и сам был под подозрением. Хотя и остальные тоже. Все, кто был на той вечеринке у Ги Бруара. Накануне убийства. Он пригласил половину острова. И если это нельзя назвать осложняющим обстоятельством, то тогда их просто не существует, можете мне поверить.

Ле Галле продолжал говорить, не давая Сент-Джеймсу вставить и слова, как будто знал, что тот немедленно воспользуется его обмолвкой насчет половины острова. Он рассказал, что его люди допросили всех, кто присутствовал на празднике, предшествовавшем убийству, но ни тогда, ни позже никаких обстоятельств, могущих поколебать изначальное предположение следствия, выявлено не было. Любой, кто ускользнул бы из Ле-Репозуара рано утром так, как это сделали Риверы, вызвал бы подозрение.

— А у других гостей было алиби на время убийства? — спросил Сент-Джеймс.

Ле Галле вовсе не имел это в виду. Однако когда все улики были собраны, выяснилось, что то, чем занимались в момент смерти Бруара все остальные, не имело никакого отношения к убийству.

Улики против Чайны Ривер были очень серьезны, и Ле Галле, казалось, доставляло удовольствие их перечислять. Четверо офицеров выехали на место преступления и прочесали там все, а команда патологоанатомов обследовала тело. Эта Ривер оставила на месте преступления след: отпечаток подошвы, правда, частично перекрытый стеблем морской травы, но зато в бороздках на подошвах ее ботинок были найдены песчинки, полностью совпадающие с образцами крупного песка с пляжа, и те же самые ботинки совпадали с найденным следом.

— Она могла побывать там и в другое время, — сказал Сент-Джеймс.

— Могла. Верно. Я знаю эту историю. Бруар позволял им бродить где вздумается, когда не водил их сам. Но вот чего он точно не делал, так это не запутывал ее волос в молнии своей спортивной куртки. Да и об ее одежку он вряд ли голову вытирал.

— Какую одежку?

— Черную такую штуку вроде одеяла. С одной пуговицей у горла и без рукавов.

— Плащ?

— А его волосы на нем были, причем именно в таком месте, где и оказались бы, если бы она обхватила его сзади и держала. Глупая корова не догадалась даже щеткой по нему пройтись.

— Способ убийства… немного необычный, как вы считаете? Как это можно поперхнуться камнем? Если он не проглотил его сам по какой-то случайности… — начал Сент-Джеймс.

— Вот это, черт возьми, вряд ли, — перебил Ле Галле.

— …то его насильно засунул ему в горло кто-то другой. Но как? И когда? Они боролись? Где следы борьбы? На пляже? На его теле? На теле этой Ривер, когда вы ее арестовали?

Тот покачал головой.

— Никакой борьбы. Да в ней и нужды не было. Поэтому мы с самого начала искали женщину.

Подойдя к другому столу, он взял с него пластиковый контейнер и вытряхнул его содержимое себе в ладонь. Пошарил пальцем и со словами: «Ага. Вот этот подойдет» — вытащил полупустой пакетик «Поло». Выковырнув один леденец, он показал его Сент-Джеймсу.

— Камень, о котором мы говорим, примерно такой. В середине дырочка, чтобы носить на связке ключей. По бокам какая-нибудь резьба. А теперь смотрите.

Он бросил леденец себе в рот, прижал языком к щеке и сказал:

— С французским поцелуем передаются не только микробы, приятель.

Сент-Джеймс понимал, но все еще сомневался. Теория следователя не казалась ему вполне убедительной.

— Но просто сунуть ему камень в рот недостаточно, — упорствовал он. — Да, я понимаю, что, когда они целовались, сделать это не составило для нее труда. Но ведь надо было еще пропихнуть камень ему в горло. Как это у нее получилось?

— Ей помогла неожиданность, — возразил Ле Галле. — Она застала его врасплох с этим камнем. Не прекращая поцелуя, она поместила ладонь ему на затылок, чтобы его голова заняла нужное положение. Свободную руку положила ему на щеку, и, когда он отшатнулся, внезапно почувствовав во рту камень, она обхватила его локтевым сгибом за шею, запрокинула ему голову, а свободную руку переместила на горло. А там был камень. И он готов.

— Не хочу вас обидеть, но, по-моему, все это очень сомнительно, — сказал Сент-Джеймс- Вряд ли ваши прокуроры всерьез надеются убедить… У вас тут присяжные есть?

— Какая разница. В камень все равно никто не поверит, — сказал Ле Галле. — Это просто теория. В суде она, может, и не прозвучит.

— Почему нет?

Ле Галле еле заметно улыбнулся.

— Потому что у нас есть свидетель, мистер Сент-Джеймс, — сказал он. — А один свидетель стоит сотни экспертов с тысячами заумных теорий, если вы понимаете, о чем я.

В тюрьме, где Чайну держали в блоке предварительного заключения, Чероки и Дебора узнали, что в последние двадцать четыре часа события развивались очень динамично. Адвокату Чайны удалось вытащить ее из тюрьмы под залог, и он поселил ее где-то в другом месте. Разумеется, тюремная администрация знала, где именно, но делиться этой информацией не спешила.

Поэтому Деборе и Чероки пришлось еще раз проделать весь путь из государственной тюрьмы в Сент-Питер-Порт, а когда у того места, где с Вейл-роуд открывался вид на Бель-Грев-Бей, они увидели телефонную будку, Чероки выскочил из машины, чтобы позвонить адвокату. Наблюдая за ним через стекло, Дебора видела, как он возбужденно стучал кулаком о стенку будки. Не умея читать по губам, Дебора все же разобрала одну фразу: «Нет, мужик, это ты меня послушай». Разговор длился всего три или четыре минуты, так что успокоиться Чероки не успел, зато успел узнать, где находится его сестра.

— Она в какой-то квартире в Сент-Питер-Порте, — доложил Чероки, снова забравшись в машину и рывком тронувшись с места. — Сезонная квартира. «Очень удачно, что она там» — вот как он выразился. Что он хотел этим сказать, понятия не имею.

— Это квартира, которую сдают туристам, — сказала Дебора. — Вероятно, до весны она стоит пустая.

— Да без разницы, — отозвался он. — Мог бы хоть записку мне черкануть, что ли. Я же не посторонний. Я спросил его, почему он не дал мне знать, что собирается вытащить ее под залог, а он сказал… Знаешь, что он сказал? «Мисс Ривер не изъявляла желания сообщать кому-нибудь о своем местопребывании». Можно подумать, это она от меня прячется.

Они снова повернули к Сент-Питер-Порту и отправились на поиски квартиры, что оказалось сродни небольшому подвигу, несмотря на адрес, который у них имелся. Город был настоящим лабиринтом улиц с односторонним движением: узкие переулки взбегали от бухты по склону холма вверх и пронизывали всю столицу, которая возникла задолго до того, как человек придумал автомобиль. Дебора и Чероки миновали несколько георгианских домов и улиц, застроенных викторианскими домами, когда наконец натолкнулись на дом королевы Маргарет, расположенный на самой высокой точке Клифтон-стрит, на ее пересечении с Сомарез-стрит. Оттуда открывался вид, за который любой турист отдаст большие деньги и весной, и летом: внизу раскинулся порт, на узкой косе за ним вырисовывался замок Корнет, некогда хранивший остров от набегов, а в погожие дни, когда хмурые декабрьские тучи не застилали горизонт, вдалеке виднелся французский берег.

Однако в тот день темнеть начало рано, и воды пролива колыхались внизу пепельно-серой жижей. В гавани, где не было ни одного прогулочного суденышка, горели огни, а замок вдали казался нагромождением полосатых детских кубиков.

Труднее всего оказалось найти в доме королевы Маргарет человека, который указал бы им квартиру Чайны. Только в спальне-гостиной на задворках пустующего здания они обнаружили небритого и дурно пахнущего субъекта. Похоже, он выполнял обязанности консьержа, когда отрывался от своего постоянного занятия — игры за двух партнеров сразу во что-то вроде шахмат, только вместо фигур и клеток здесь были черные блестящие камешки, которые нужно загнать в похожие на чашечки углубления на узком деревянном подносе.

Когда Чероки и Дебора возникли на пороге его комнаты, он сказал:

— Погодите… Я только… Черт. Опять он меня съел.

Под «ним» подразумевался, видимо, его оппонент, то есть он сам, только с другой стороны доски. Одним неуловимым движением очистив свою сторону доски от камешков, он поинтересовался:

— Чем могу служить?

Когда они объяснили, что пришли к его единственной жиличке — ибо было ясно как день, что остальные квартиры в доме королевы Маргарет на данный момент стоят пустые, — он сделал вид, будто не понимает, о ком речь. И только когда Чероки велел ему позвонить адвокату Чайны, он слегка расслабился и позволил себе намек на то, что женщина, обвиняемая в убийстве, действительно находится в доме. После этого ему не осталось ничего, кроме как подковылять к телефону и нажать несколько кнопок. Когда на том конце подняли трубку, он сказан:

— Тут один говорит, что он ваш брат… — И, бросив взгляд на Дебору, добавил: — С ним какая-то рыжая.

Послушав пять секунд, он сказал:

— Ладно, — и выдал требуемую информацию.

Та, кого они ищут, находится в квартире «Б» в восточном крыле здания.

Это оказалось недалеко. Чайна встретила их у двери со словами:

— Ты приехала, — и шагнула прямо в объятия Деборы.

Дебора обхватила ее руками.

— Конечно, я приехала, — сказала она. — Жаль только, я с самого начала не знала, что ты в Европе. Почему ты мне не сообщила? Почему не позвонила? Ой, я так рада тебя видеть.

Она моргнула, ощутив, как защипало глаза, и удивилась такому наплыву чувств, показавшему ей, как сильно она скучала по своей подруге все эти годы, пока они не виделись.

— Жаль только, что все так вышло.

На лице Чайны промелькнула улыбка.

Она казалась еще тоньше, чем запомнилось Деборе, а ее великолепные, песочного цвета волосы, подстриженные по последней моде, обрамляли крохотное личико заблудившегося ребенка. На ней была одежда, от которой ее вегетарианку мать немедленно хватил бы удар. Черные кожаные штаны, такой же жилет и черные кожаные сапожки, закрывающие лодыжки. По контрасту с ними ее кожа казалась еще бледнее.

— Саймон тоже приехал, — сказала Дебора. — Мы во всем разберемся. Ни о чем не волнуйся.

Чайна бросила взгляд на брата, который закрыл за ними дверь. Он стоял в нише, заменявшей в квартире кухню, и переминался с ноги на ногу так, словно ему хотелось оказаться где-нибудь на другом краю вселенной, — типичная реакция мужчины в присутствии двух расчувствовавшихся женщин. Она сказала ему:

— Я тебя не затем посылала, чтобы ты привез их сюда. Я дала тебе их адрес, чтобы ты мог спросить у них совета, если понадобится. Но… я рада, что ты привез их, Чероки. Спасибо.

Чероки кивнул.

— Может, вам двоим надо… Я могу и погулять пойти, если что. Чайн, а у тебя еда есть? Вот что, пойду-ка я магазин поищу.

И, не дожидаясь ответа сестры, вышел из квартиры.

— Типичный мужик, — сказала Чайна, когда он ушел. — Слез не выносит.

— А мы ведь до них еще даже не дошли.

Чайна усмехнулась, и у Деборы полегчало на сердце. Она и вообразить не могла, каково это: оказаться в чужой стране, где тебя считают убийцей. Поэтому больше всего ей хотелось помочь подруге забыть о грозящей опасности. С другой стороны, ей хотелось убедить Чайну в том, что между ними все по-прежнему.

Поэтому она сказала:

— Я по тебе скучала. Надо было чаще мне писать.

— Да и ты тоже могла бы хоть иногда мне писать, — ответила Чайна. — Я тоже по тебе скучала.

И она повела Дебору в кухонную нишу.

— Я тут как раз чай завариваю. Поверить не могу, до чего я рада тебя видеть.

— Нет, дай лучше я заварю, — запротестовала Дебора, — Я не хочу, чтобы мы с тобой опять начинали с того, что ты будешь заботиться обо мне. Нам надо поменяться ролями. И не спорь.

С этими словами она усадила подругу на стул у восточного окна. На нем лежали ручка и блокнот. Вверху страницы большими печатными буквами была написана дата, а под ней несколько абзацев, написанных знакомым размашистым почерком Чайны.

Чайна сказала:

— Тогда у тебя было тяжелое время. Для меня было важно помочь тебе, чем я могла.

— Я была просто жалкой размазней, — ответила Дебора. — Не знаю, как ты со мной справлялась?

— Ты оказалась далеко от дома, в большой беде, и пыталась решить, что делать дальше. А я была твоей подругой. Мне не надо было с тобой справляться. Мне надо было только о тебе заботиться. А это, по правде говоря, было совсем не сложно.

Дебору бросило в жар — реакция, которая имела два различных источника. Отчасти дело было в давно забытом удовольствии чисто женской дружбы. С другой стороны, речь шла о том периоде ее прошлого, который ей было очень трудно вспоминать. Чайна Ривер была частью того времени, она буквально вынянчила тогда Дебору.

— Я так… — Дебора запнулась. — Какое слово тут подойдет, даже не знаю. Рада тебя видеть? Но, видит бог, звучит ужасно эгоистично, правда? Ты в беде, а я этому рада? Маленькая эгоистичная треска.

— Ну, не знаю. — Чайна ответила задумчиво, но потом ее созерцательный настрой сменился улыбкой. — Я хочу сказать, разве треска бывает эгоистичной?

— А ты что, не знаешь? Сделает морду тяпкой и якает: я, я, я.

И они рассмеялись. Дебора вошла в маленькую кухню. Налила воды в чайник и воткнула вилку в розетку. Нашла чашки, чай, сахар и молоко. В одном из двух кухонных шкафчиков даже обнаружилась упаковка с чем-то под названием «Гернси гош». Отогнув обертку, Дебора увидела похожий на кирпич кусок кекса — то ли хлебец с изюмом, то ли фруктовый пирог. Сойдет.

Пока Дебора собирала на стол, Чайна молчала. Наконец очень тихо шепнула:

— Я тоже по тебе скучала.

Дебора и не услышала бы, если бы в глубине души не ждала именно этих слов.

Она сжала плечо подруги. Завершила ритуал заваривания чая. Она знала, что чаепитие вряд ли надолго отвлечет Чайну от ее проблем, но для Деборы держать чашку, уютно обхватив ее ладонью, и чувствовать льющееся в руку тепло всегда было сродни волшебству, как будто жидкость, дымящаяся внутри, была настояна на водах реки забвения, а не на листьях азиатского растения.

Чайна, похоже, угадала намерения Деборы, потому что взяла чашку и сказала:

— Англичане и их чай.

— Мы и от кофе не отказываемся.

— Но только не в такое время, как сейчас.

Чайна держала свою чашку в точности так, как и хотела Дебора, уютно обхватив ее всей ладонью. Она бросила взгляд в окно, где городские огни уже складывались в мигающую желто-черную палитру по мере того, как дневной свет уступал место ночи.

— Никак не могу привыкнуть к тому, что здесь так рано темнеет.

— Все дело во времени года.

— Я так привыкла к солнцу.

Чайна пригубила напиток и поставила кружку на стол. Вилкой отковырнула кусочек гернсийской булки, но есть не стала.

— Хотя, похоже, пора начинать привыкать. К отсутствию солнца, я имею в виду. И к жизни взаперти.

— Этого не будет.

— Я этого не делала. — Чайна подняла голову и посмотрела на Дебору в упор. — Я не убивала этого человека, Дебора.

Дебора почувствовала, как внутри у нее все содрогнулось при мысли, что Чайна могла поверить, будто ее нужно в этом убеждать.

— Господи боже мой, ну конечно ты этого не делала. Думаешь, я приехала сюда убедиться лично? И Саймон тоже.

— Но у них есть улики, понимаешь? — сказала Чайна. — Мой волос. Мои туфли. Следы. У меня такое чувство, как будто я во сне пытаюсь закричать, но никто меня не слышит, потому что я во сне. Замкнутый круг. Понимаешь?

— Как бы я хотела тебя из него вытащить! И вытащу, если смогу.

— Он был на его одежде, — продолжала Чайна. — Волос. Мой волос. На его одежде, когда они его нашли. И я не знаю, как он туда попал. Пытаюсь что-нибудь вспомнить, но не могу.

Кивком она указала на блокнот.

— Я записала все события день за днем, по порядку. Может быть, он приобнял меня как-нибудь? Но зачем ему меня обнимать и почему я ничего не помню об этом? Юрист говорит, мне лучше сказать, будто между нами что-то было. Не секс, конечно. Зачем заходить так далеко. Сказать, якобы он за мной бегал. То есть надеялся на секс. Якобы между нами было что-то такое, что могло привести к сексу. Прикосновения. Что-нибудь в этом роде. Но ничего такого не было, и я не хочу лгать. Не то чтобы я находила ложь зазорной. Поверь мне, будь в этом хоть малейший прок, я соврала бы что угодно. Но кто в это поверит? Люди видели нас вместе, и он меня даже пальцем ни разу не тронул. Ну, может, коснулся когда-нибудь руки, но не более того. И если в суде я встану и скажу, что мой волос оказался у него на одежде, потому что он — что? Обнимал меня? Целовал? Ласкал? Что еще? Это будет мое слово против слова любого, кто встанет и скажет, что он в мою сторону даже не глядел. Конечно, мы можем выставить в качестве свидетеля защиты Чероки, но я не собираюсь заставлять брата лгать.

— Он горит желанием помочь.

Чайна решительно помотала головой.

— Он и так всю жизнь только и делает, что врет. Помнишь, как он заделался ярмарочным менялой? И вкручивал людям поддельные индейские артефакты? Наконечники для стрел, осколки керамики, орудия труда и прочую ерунду? Даже я почти поверила, что они натуральные.

— Ты же не хочешь сказать, что Чероки…

— Нет-нет. Я просто говорю, что мне следовало дважды, нет, десять раз подумать, прежде чем соглашаться ехать с ним сюда. Ему все казалось просто, без подвохов, слишком хорошо, чтобы быть правдой, но все же правда… Но я должна была знать, что тут нечто большее, чем просто доставка каких-то чертежей на другую сторону океана. Конечно, не Чероки затеял все это, скорее кто-то другой.

— Чтобы сделать тебя козлом отпущения, — закончила Дебора.

— Другого объяснения я не нахожу.

— Это значит, что все случившееся было спланировано заранее. В том числе и приглашение американца, на которого следовало свалить вину.

— Двух американцев, — сказала Чайна. — Чтобы, если один почему-либо не сможет сыграть роль подозреваемого, другой бы уж наверняка подошел. Вот такая мышеловка, и мы в нее попались. Двое тупых калифорнийцев, которые отродясь не бывали в Европе, а всем ведь известно, как они этого хотят. Парочка наивных олухов, которые понятия не имели бы, что делать, случись им попасть здесь в такую переделку. А самое смешное в том, что я даже ехать не хотела. Я знала — что-то тут нечисто. Но за всю жизнь так и не научилась говорить своему брату «нет».

— Он ужасно переживает из-за того, что случилось.

— Он всегда ужасно переживает, — ответила Чайна. — И тогда я чувствую себя виноватой. Надо дать ему шанс, говорю я себе. Он сделал бы для меня то же самое.

— По-моему, он думал, что оказывает тебе услугу. Из-за Мэтта. Дает тебе передышку. Он, кстати, все мне рассказал. Про вас двоих. И вашу ссору. Мне очень жаль. Мне нравился Мэтт.

Повернув свою чашку вполоборота, Чайна так долго и пристально смотрела на нее, словно хотела вовсе избежать разговора о прекращении своих многолетних отношений с Мэттом Уайткомбом. Но когда Дебора уже собиралась сменить тему, она заговорила.

— Сначала было трудно. Но тринадцать лет ждать, пока мужчина созреет, это чересчур. И потом, мне кажется, подсознательно я всегда знала, что у нас ничего не выйдет. Просто раньше я не могла собраться с духом и сказать, что между нами все кончено. Я боялась остаться совсем одна, вот и цеплялась за него. С кем я буду встречать Новый год? Кто пришлет мне валентинку? Куда я пойду четвертого июля? Подумать только, какое количество людей не решаются прекратить отношения из страха, что им не с кем будет встречать праздники!

Чайна подняла вилку с куском гернсийского пирога и, содрогнувшись, отодвинула ее подальше.

— Не могу это есть. Извини. — И продолжила: — Но сейчас на моей повестке дня проблемы поважнее Мэттью Уайткомба. Как случилось, что я потратила молодость на попытки превратить классный секс в семейную жизнь — с домом, деревянной изгородью и детьми? Будет над чем подумать на старости лет. А теперь… Странно, как все получается. Не окажись я на этом острове, где мне грозит срок, сидела бы сейчас дома и думала, как это я сваляла такого дурака с Мэттом.

— В смысле?

— Он же все время трусил; это было видно с самого начала, только я не хотела замечать. Стоило мне только намекнуть, что хорошо бы нам проводить вместе не только каникулы и выходные, и он тут же находил причину этого не делать. То неожиданная командировка. То работа дома накопилась. То надо отдохнуть и подумать. За эти тринадцать лет мы с ним столько раз разбегались, что наши отношения стали напоминать повторяющийся кошмар. В сущности, наши отношения перешли в стадию разговоров об отношениях, если ты понимаешь, о чем я. Мы часами говорили о наших проблемах, о том, почему он хочет одного, а я — совсем другого, почему он пятится назад, а я мчусь вперед, почему он задыхается, а я чувствую себя брошенной. Господи, ну почему мужчины такие нерешительные?

Чайна взяла ложечку и помешала чай, скорее чтобы унять собственное беспокойство, а не потому, что в этом действительно была какая-то нужда. Потом глянула на Дебору.

— Хотя ты не тот человек, которому следует задавать такие вопросы. О мужчинах и решительности. Ты никогда не сталкивалась с такой проблемой, Дебс.

Дебора не успела напомнить ей, что за три года ее пребывания в Америке Саймон ни разу даже не позвонил. Ей помешал отрывистый стук в дверь, возвещавший появление Чероки. На его плече болталась туристическая сумка.

Поставив ее на пол, он объявил:

— Я съехал из отеля, Чайн. Ни за что больше не оставлю тебя здесь одну.

— Здесь нет второй кровати.

— На полу посплю. Сейчас тебе, как никогда, нужны близкие, а это значит — я.

Судя по его тону, дело было решенное. Туристическая сумка свидетельствовала о том, что спорить бесполезно. Чайна вздохнула. Вид у нее был несчастный.

Контору адвоката Чайны Сент-Джеймс обнаружил на Нью-стрит, в двух шагах от здания Королевского суда. Инспектор Ле Галле позвонил, чтобы предупредить юриста о посетителе, поэтому, когда тот назвал секретарю свое имя, долго ждать ему не пришлось: не прошло и пяти минут, как его провели в кабинет адвоката.

Роджер Холберри указал ему на одно из трех кресел, окружавших небольшой стол для совещаний. Оба сели, и Сент-Джеймс изложил ему все факты, которыми поделился с ним Ле Галле. Он не сомневался, что Холберри все это известно. Но Сент-Джеймса интересовало то, что инспектор от него утаил, а узнать это можно было лишь одним путем: расстелить перед адвокатом одеяло фактов, чтобы тот, заметив открывшиеся в нем прорехи, сам захотел их залатать.

Похоже, Холберри был только рад помочь. Ле Галле, сообщил он, не стал скрывать от него верительные грамоты гостя при телефонном разговоре. Как любой нормальный солдат, он не очень обрадовался подкреплению со стороны противника, но, как честный человек, не собирался вставлять им палки в колеса в их попытках оправдать Чайну Ривер.

— Он ясно дал понять, что не верит, будто вы сможете ей помочь, — сказал Холберри. — Собранные им улики неоспоримы. По крайней мере, ему так кажется.

— Что говорят судмедэксперты?

— Они только поскребли тело снаружи. Под ногтями в том числе. Анализа внутренних органов не было.

— А как же токсикологический тест? Анализ тканей? Осмотр внутренних органов?

— Слишком рано. Мы посылаем все это на экспертизу в Великобританию, а там очередь. Но с орудием убийства все ясно. Ле Галле наверняка вам все рассказал.

— Камень. Да. — Сент-Джеймс рассказал адвокату о своих сомнениях относительно того, что женщина может запихнуть камень в горло кому-либо, кроме ребенка. — А поскольку никаких следов борьбы найдено не было… Что обнаружено под ногтями?

— Ничего. Кроме небольшого количества песка.

— А на остальном теле? Синяки, царапины, ушибы? Еще что-нибудь?

— Ничего, — ответил Холберри. — Но Ле Галле знает, что у него почти ничего нет. Поэтому он и вешает все на свидетеля. Сестра Бруара что-то видела. Что — один бог знает. Нам он этого еще не сказал, Ле Галле то есть.

— Может, она сама это и сделала?

— Возможно. Но маловероятно. Все, кто их знал, говорят о ее преданности жертве. Они были вместе — жили вместе, я хочу сказать, — почти всю жизнь. Она даже работала на него, когда он только начинал.

— Что?

— «Шато Бруар», — пояснил Холберри, — Вместе они сделали кучу денег, а когда он ушел на покой, приехали на Гернси.

«Шато Бруар», — подумал Сент-Джеймс.

Он слышал об этой группе: ей принадлежала сеть маленьких, но первоклассных отелей, расположенных в специально оборудованных усадьбах по всей Великобритании. Никакого показного шика, только историческое окружение, памятники искусства, прекрасная кухня и покой. Такие места любят те, кто ищет уединения и анонимности, они незаменимы для актеров, стремящихся хотя бы на несколько дней ускользнуть от пристального взора фотокамер, или политических деятелей, устраивающих свои амурные дела. Осмотрительность — главное достоинство делового человека, а компания «Шато Бруар» служила воплощением этого качества.

— Вы говорили, что она, возможно, покрывает кого-то, — сказал Сент-Джеймс — Кого?

— Ну, для начала, племянника. Адриана.

Холберри рассказал, что тридцатисемилетний сын Ги Бруара тоже гостил в доме накануне убийства. Кроме того, добавил он, есть еще Даффи — Кевин и Валери, которые живут в Ле-Репозуаре с тех самых пор, как там обосновался Ги Бруар.

— Ради любого из них Рут Бруар могла солгать, — подчеркнул Холберри. — Все знают, что тем, кого она любит, она способна простить все. Это же, кстати, можно сказать и о Даффи. Эту пару, Ги и Рут Бруар, на острове любили. Он сделал здешним людям немало добра. Раздавал деньги, словно бумажные платки в холодную погоду, а она много лет входила в благотворительную организацию «Самаритяне».

— Значит, люди без явных врагов, — отметил Сент-Джеймс

— Злейшие враги защиты, — заметил Холберри. — Но и на этом фронте еще не все потеряно.

Голос у Холберри был довольный. Сент-Джеймсу стало интересно.

— Вы что-то нашли?

— И довольно много, — сказал Холберри. — Правда, может оказаться, что все это сплошная ерунда, но проверить все-таки стоит, тем более что полиция, скажу вам по секрету, ни под кого серьезно не копала, кроме этих самых Риверов.

И он рассказал о том, что у Ги Бруара были близкие отношения с шестнадцатилетним мальчиком, неким Полом Филдером, который жил не в самом, по-видимому, благополучном районе острова, известном под названием Буэ. Бруар познакомился с Полом благодаря местной программе, по которой взрослые должны были на общественных началах заниматься с подростками из неблагополучных семей. Гернсийская ассоциация взрослых, подростков и учителей выбрала Ги Бруара в наставники к Полу, и тот его почти усыновил, что не слишком радовало родителей мальчика, не говоря уже о родном сыне Бруара. В общем, накал страстей был вполне возможен, в том числе и самой низменной страсти из всех: зависти и всего, что ей сопутствует.

— Затем есть еще факт вечеринки, предшествовавшей кончине Бруара, — продолжал Холберри.

О ней было объявлено за много недель, и убийца, который приготовился напасть на Бруара, когда тот будет не в лучшей форме после праздника, затянувшегося до глубокой ночи, имел возможность распланировать все как по нотам и успеть найти козла отпущения. Разве трудно в разгар вечеринки прокрасться наверх и оставить волосы на плаще и песок в подошве туфли, а еще лучше спуститься с этой туфлей на пляж и оставить там пару отпечатков, которые назавтра найдет полиция? Да, между вечеринкой и смертью определенно существует связь, недвусмысленно утверждал адвокат Холберри, а может быть, и связи.

— Надо еще покопаться в истории с архитектором музея, — сказал Холберри. — Все было неожиданно и запутанно, а когда что-то неожиданное и запутанное случается, это провоцирует людей на разные поступки.

— Но ведь архитектора на празднике не было, не так ли? — спросил Сент-Джеймс — У меня сложилось впечатление, что он в Америке.

— Это другой. А я говорю о первом архитекторе этого проекта, человеке по имени Бертран Дебьер. Он местный и, как многие другие, верил, что именно его проект будет выбран для музея. А почему бы и нет? Бруар заказал модель, которую несколько недель кряду показывал всем желающим, и она была выполнена самим Дебьером по его собственному проекту. Поэтому когда он, то есть Бруар, назначил дату вечеринки, чтобы объявить имя выбранного им архитектора… — Холберри пожал плечами. — Вряд ли можно винить Дебьера в том, что он прочил на это место себя.

— Он мстителен?

— Трудно сказать. С одной стороны, полиция Гернси должна была бы копнуть под него поглубже, но он же гернсиец. Вот они его и не тронули.

— А американцы агрессивны от природы? — спросил Сент-Джеймс, — В школах стреляют, смертную казнь не отменяют, оружие продают и тому подобное?

— Дело не столько в этом, сколько в самом характере преступления.

Холберри глянул на дверь, которая, скрипнув, приоткрылась. В комнату скользнула секретарша, всем видом давая понять, что она собирается домой: в одной руке — стопка бумаг, в другой — ручка, пальто под мышкой, а через плечо переброшена сумка. Холберри взял у нее документы и начал подписывать, не переставая при этом говорить.

— Преднамеренного убийства на нашем острове давно уже не бывало. Никто и не помнит, когда такое случалось в последний раз. Во всяком случае, в полиции таких старожилов не нашлось, а это что-то да значит. Бывают, конечно, преступления на почве страсти. Несчастные случаи, самоубийства тоже встречаются. Но убийство, спланированное заранее? Нет, такого несколько десятков лет не видали.

Закончив с подписями, он вернул письма секретарше и попрощался с ней. Потом встал, подошел к своему письменному столу и начал перебирать бумаги, складывая некоторые из них к себе в дипломат.

— При таком положении дел полицейские, к сожалению, склонны считать, что гернсийцы просто неспособны на преднамеренное убийство.

— А вы подозреваете кого-нибудь, кроме архитектора? — спросил Сент-Джеймс- Я хочу сказать, других гернсийцев, у которых могла быть причина желать Ги Бруару смерти?

Задумавшись над этим вопросом, Холберри отложил свои бумаги. В приемной открылась и снова закрылась дверь: ушла секретарша.

— Я полагаю, — начал Холберри осторожно, — что в части отношений между Ги Бруаром и жителями этого острова мы только прикоснулись к поверхности. Он был как Дед Мороз: одна благотворительная организация, другая благотворительная организация, крыло для больницы, что еще изволите? Обращайтесь к мистеру Бруару. Он покровительствовал людям искусства: художникам, скульпторам, стеклодувам, кузнецам; он же платил за учебу многих здешних детишек в английских университетах. Таким он был. Многие считали это его благодарностью общине, которая спасла его когда-то от смерти. Но я бы не удивился, узнав, что есть люди, у которых иное мнение на сей счет.

— Деньги за услуги?

— Что-то вроде. — Холберри защелкнул крышку дипломата. — Обычно, расставаясь с деньгами, люди рассчитывают получить что-то взамен, разве не так? Думаю, что если мы походим по острову и выясним, куда уходили деньги Бруара, то узнаем, чего он ждал взамен.