"Тайник" - читать интересную книгу автора (Джордж Элизабет)

9

Дебора Сент-Джеймс шла за подростком, сохраняя расстояние. Ей не очень-то удавались разговоры с незнакомцами, но она не собиралась выходить из игры, не разузнав, в чем тут дело. Она понимала: ее нежелание сдаваться только подтверждало, что Саймон не зря беспокоился и не хотел отпускать ее одну на Гернси заниматься делами Чайны, — Чероки он, видимо, не принимал в расчет. Именно поэтому она была вдвойне настроена на то, чтобы не дать своей природной сдержанности помешать ей достигнуть цели.

Мальчик не знал, что за ним кто-то идет. Похоже, он шел куда глаза глядят. Выбравшись из толпы в саду скульптур, он зашагал через овальную лужайку, которая раскинулась у богато украшенной оранжереи по ту сторону дома. У края лужайки он вдруг подпрыгнул и отломил тонкую молодую ветку от каштана, росшего между двумя высокими рододендронами, подле группы из трех надворных построек. Не доходя до них, он резко повернул на восток, где вдалеке между ветвями деревьев Дебора разглядела каменную стену, за которой начинались луга и поля. Но вместо того чтобы направиться туда и наверняка оставить позади и похороны, и все с ними связанное, он потащился по усыпанной галькой аллее назад к дому. По пути он сбивал сорванной им веткой листья с кустарников, буйно разросшихся вдоль аллеи. За ними к востоку от дома были другие садики, содержавшиеся в безукоризненном порядке, но он туда не пошел, а потопал прямо сквозь деревья, росшие позади кустарников, и еще ускорил шаг, очевидно услышав, как кто-то подошел к одной из машин, припаркованных рядом.

Дебора тут же потеряла его из виду. Под деревьями было темно, а он был с ног до головы в темно-коричневом, так что разглядеть его было трудно. Но она все равно спешила вперед в том направлении, которое он выбрал, и догнала его на тропе, спускавшейся к лугу. Посередине луга, за рощицей молодых кленов и декоративной деревянной изгородью, которая блестела от масла, призванного сохранить ее первоначальный цвет, палитру черных и красных оттенков, виднелась черепичная крыша строения, похожего на японский чайный домик. Она поняла, что видит еще один сад на территории поместья.

Мальчик пересек изящный деревянный мостик, изогнувшийся над впадинкой в земле. Отбросив свою ветку, он прошел по камням-ступенькам и шагнул к фестончатым воротам. Толкнув створку, скрылся внутри. Ворота бесшумно закрылись.

Дебора торопливо последовала за ним, пробежала по мостику, перекинутому над канавкой, в которой серые камни были размещены с глубочайшим вниманием к растительности вокруг них. Подойдя к воротам, она увидела то, что было скрыто от нее раньше, — бронзовую дощечку, вделанную в дерево.

«Ala memoire de Miriam et Benjamin Brouard, assassines par les Nazis a Auschwitz. Nous n'oublierons jamais».[18]

Пробежав эти слова глазами, Дебора поняла, что стоит у входа в сад памяти.

Она толкнула створку ворот и шагнула в мир, не похожий на то, что она видела повсюду в Ле-Репозуаре. Буйная зелень и пышно растущие деревья здесь были укрощены. Строгий порядок царил повсюду, значительная часть листвы срезана, кустарникам приданы геометрические формы. Они радовали глаз и словно перетекали друг в друга таким образом, что взгляд невольно следовал за ними вдоль всего периметра сада, пока не упирался еще в один мост, который гляделся в длинный извилистый пруд, поросший кувшинками. На его противоположном берегу стоял тот домик, который Дебора видела из-за изгороди. У него были пергаментные двери, на манер японских частных домов, и одна из этих дверей была отодвинута в сторону.

По тропинке Дебора обошла сад по периметру и ступила на мост. В воде она увидела больших ярких карпов, а впереди — открытый чайный дом. Сквозь дверь хорошо был виден устланный традиционными циновками пол в небольшой комнате, меблированной низким столом из черного дерева с шестью подушками вокруг.

Просторная терраса окружала домик, приподнятая на высоту двух ступеней над аккуратной гравиевой дорожкой, которая огибала сад. Дебора, нисколько не прячась, поднялась по ним. Пусть лучше мальчик думает, что ее пригласили на похороны и ей захотелось пройтись, решила она, чем считает, что она преследовала его с целью навязать разговор, к которому он, может быть, не был расположен.

Он стоял на коленях перед шкафчиком из тикового дерева, встроенным в дальнюю стену чайного домика. Шкафчик был открыт, и мальчик вытягивал из него какой-то тяжелый пакет. Он извлек его наружу, открыл и пошарил внутри. Достал оттуда пластиковый мешочек. Потом повернулся и увидел Дебору, которая наблюдала за ним. Он даже не вздрогнул при виде незнакомки. Наоборот, смотрел открыто и без малейшей боязни. Затем встал и прошел мимо нее на крыльцо, а оттуда к пруду.

Когда он проходил мимо, она заметила в его пластиковом пакете какие-то маленькие круглые штучки. Он подошел к пруду, сел на гладкий серый камень и начал бросать эти штучки рыбам. В воде тут же началось радужное мельтешение. Дебора спросила:

— Не против, если я посмотрю?

Мальчик покачал головой. Лет ему, как она заметила, было около семнадцати, лицо усыпано прыщами, ставшими еще краснее, когда она подошла к нему. С минуту она смотрела на рыб, которые, повинуясь инстинкту, открывали и закрывали рты, хватая с поверхности воды все, что двигалось. Счастливые, подумала она, живут себе тут в тиши и безопасности и не знают, что в воде может плавать не только еда, но и наживка.

Она сказала:

— Не очень-то я люблю похороны. Наверное, потому, что с детства на них нагляделась. Моя мама умерла, когда мне было семь лет, с тех пор стоит мне попасть на похороны, как тут же все вспоминается.

Мальчик ничего не ответил, но процесс кормления рыб едва заметно замедлился. Дебора, ободренная этим, продолжила:

— Но вот что странно, когда все случилось, я почти ничего не чувствовала. Кто-то скажет, что я просто ничего не понимала тогда, но нет, я все поняла. Я хорошо знала, что происходит, когда кто-то умирает. Это значит, что человека не стало и я никогда больше его не увижу. Он ушел к Богу или к ангелам, в общем, в такое место, куда я еще долго-долго не попаду. Так что я все знала. Только не осознавала, что это значит. Осознание пришло намного позже, когда некому стало давать мне то, что дают дочерям матери.

Он по-прежнему молчал. Но рыб кормить перестал и смотрел на воду, пока те собирали остатки. Они напомнили Деборе людей, которые спокойно стоят в очереди в ожидании автобуса, но стоит ему появиться, как очередь тут же ощетинивается локтями, коленями и зонтами, и все это пихается и рвется вперед.

— Ее нет уже больше двадцати лет, а я все продолжаю думать, как бы мы с ней жили, если бы она не умерла. Мой папа так больше и не женился, поэтому другой семьи у него нет, но иногда мне кажется, что было бы здорово стать частью чего-то большего, чем просто он и я. А еще я думаю о том, как все сложилось бы, если бы у моих мамы и папы были еще дети. Ей было всего тридцать два, когда она умерла; конечно, мне, семилетней, она казалась старухой, но теперь я понимаю, что у нее впереди были еще многие годы активной жизни и она могла бы родить других детей. Жаль, что этого не случилось.

Тут мальчик посмотрел на нее. Она отбросила с лица волосы.

— Извини. Я заболталась? Со мной такое бывает.

— Хотите попробовать?

Он протянул ей пластиковый контейнер.

— Здорово. Да. Спасибо.

И запустила руку внутрь. Подвинулась ближе к краю валуна и посыпала корм в воду. Рыбы тут же подплыли к ней, расталкивая друг друга от жадности.

— Такое впечатление, будто вода кипит. Их тут, наверное, сотни.

— Сто двадцать три.

Мальчик говорил тихо, Деборе пришлось напрячь слух, чтобы его услышать, а его взгляд снова был обращен к воде.

— Он все время подпускает новых рыб, потому что за ними охотятся птицы. Здоровые такие. Иногда прилетают чайки, но им не хватает скорости и сил. А рыбы умные. Они прячутся. Вот почему камни положены так, чтобы их края нависали над водой: рыбы прячутся под ними от птиц.

— Надо же, как много всего надо учесть, — сказала Дебора. — А вообще отличное место здесь, правда? Я гуляла по парку, хотела уйти подальше от похорон, как вдруг увидела крышу чайного домика и изгородь и подумала, что здесь, наверное, спокойно. Тихо, понимаешь? И я пришла.

— Не врите.

Он поставил контейнер с кормом между ними, словно провел невидимую черту.

— Я вас видел.

— Видел?

— Вы шли за мной. Я видел вас у конюшен.

— А-а.

Мысленно Дебора побранила себя за неосторожность, выдавшую ее с головой, а еще больше за беспечность, которая подтверждала правоту ее мужа. Ну и что, пусть себе твердит, что она якобы не в своей тарелке, — это не так, и она ему это докажет.

— Я видела, что произошло у могилы, — созналась она. — Когда тебе передали лопату. Мне показалось… Я ведь тоже потеряла близкого человека, правда, очень давно, вот я и подумала, что, может быть, тебе нужно… Очень самонадеянно с моей стороны, я знаю. Но терять близких всегда больно. А когда с кем-нибудь поговоришь, становится легче.

Он схватил контейнер и одним махом высыпал половину его содержимого в воду, которая буквально вскипела у них перед глазами.

— Я ни о ком не хочу говорить. И особенно о нем.

Дебора тут же насторожилась.

— Разве мистер Бруар был… Он, конечно, слишком стар, чтобы годиться тебе в отцы, но, раз ты был среди членов семьи… Может, он приходился тебе дедушкой?

И она стала ждать продолжения. Она верила, что оно обязательно последует, стоит лишь проявить немного терпения: парня буквально разъедало что-то изнутри. Чтобы помочь ему разговориться, она добавила:

— Да, кстати, меня зовут Дебора Сент-Джеймс. Я приехала из Лондона.

— На похороны?

— Да. Я и правда говорила, что не люблю похорон. Ну а кто их любит?

Он фыркнул.

— Моя мать. Она там как рыба в воде. Опыт большой.

Деборе хватило ума промолчать. Она ждала, когда мальчик сам пояснит свои слова, что он и сделал, хотя и косвенным образом.

Он сказал ей, что его зовут Стивен Эббот, и добавил:

— Мне тоже было семь. Он заблудился в белизне. Знаете, что это?

Дебора покачала головой.

— Это когда опускается облако. Или поднимается туман. Или еще что-нибудь. И так и так плохо. Потому что не видно ни склона, ни лыжни, ничего, и не знаешь, как выбраться. Кругом одна белизна: белое небо и белый снег. Так можно заблудиться. А иногда… — Тут он отвернул от нее лицо. — Иногда и умереть.

— Твой отец? — сказала она. — Мне очень жаль, Стивен. Как ужасно вот так потерять того, кого любишь.

— Она сказала, что он найдет дорогу вниз. Говорила, он же эксперт. Он знает, что надо делать. Лыжники-эксперты всегда находят дорогу. Но время шло, началась метель, настоящая вьюга, а он был слишком далеко от того места, где ему полагалось быть. Его нашли только через два дня: он сломал ногу, когда пытался выйти пешком. Спасатели сказали… спасатели сказали, что, доберись они до него на шесть часов раньше… — Он ударил кулаком прямо в остатки корма. Мелкие комочки так и брызнули из контейнера на камень. — Он мог бы жить. Но она этого не хотела.

— Почему?

— Потому что тогда она не смогла бы путаться со своими Дружками.

— А-а.

Дебора сразу поняла связь. Ребенок теряет любимого отца, а потом видит, как мать начинает метаться от мужчины к мужчине, отчаянно пытаясь то ли забыть, то ли возместить невосполнимую потерю. Но Дебора понимала, что с его точки зрения это могло значить лишь одно: мать никогда не любила отца.

Она сказала:

— А мистер Бруар тоже был ее другом? Поэтому твоя мама была сегодня утром с его родными? Это ведь была твоя мама? Та женщина, которая хотела, чтобы ты взял лопату?

— Да, — ответил он. — Кто же еще.

Стивен стал смахивать рассыпанные кусочки корма в пруд. Один за другим они скрывались в воде, словно иллюзии разочарованного ребенка.

— Глупая корова, — бормотал он. — Глупая старая корова.

— Хотеть, чтобы ты принял участие в…

— Она считает себя такой умной, — перебил он. — Думает, что она неотразимая любовница… Стоит ей только приподнять юбку, и все мужчины у ее ног. До сих пор такого, правда, не случалось, но если долго пытаться, то в один прекрасный день, может, и получится.

Схватив контейнер, Стивен вскочил на ноги. Зашагал обратно к чайному домику и скрылся внутри. Дебора пошла за ним.

Стоя на пороге, она сказала:

— Иногда, когда женщина сильно по кому-то скучает, она так себя ведет. Со стороны она может показаться неумной. Даже бесчувственной. Или коварной. Но если заглянуть глубже и попытаться понять причину…

— Она начала сразу после его смерти, понятно?

Стивен засунул мешок с рыбьим кормом обратно в шкаф. И захлопнул дверцу.

— Первым был лыжный инструктор, но тогда я еще не понимал, что происходит. Я только потом разобрался, когда мы оказались в Палм-Бич, а до этого мы уже пожили в Милане и Париже, и с нами всегда был какой-нибудь мужчина, понимаете, всегда. Вот поэтому мы здесь, понятно? Потому что последнего, который был в Лондоне, она так и не окрутила, а ей пора. Кончатся деньги, что она тогда будет делать?

Тут бедняга заплакал, унизительные всхлипы рвались из его груди, сотрясая все тело. Сердце Деборы преисполнилось сочувствием, она вошла в домик и подошла к мальчику.

— Сядь, Стивен. Пожалуйста, сядь.

Он ответил:

— Я ее ненавижу, ненавижу. Сука вонючая. Она так глупа, что даже не понимает… — Слезы не дали ему продолжить.

Дебора заставила его опуститься на одну из подушек. Упав на колени, он склонил голову, всем телом содрогаясь от рыданий.

Дебора не трогала его, хотя ей очень хотелось. Семнадцать лет, крайняя степень отчаяния. Она знала, что это такое: солнце потухло, ночи не будет конца, безнадежность окутала, как саван.

— Ты думаешь, что ненавидишь ее, потому что твое чувство очень сильно, — сказала она. — Но это не ненависть. Это что-то совсем другое. Изнанка любви, наверное. Ненависть уничтожает. Но то… то, что ты сейчас чувствуешь… Оно никому не причинит вреда. Значит, это не ненависть. Правда.

— Но вы же ее видели! — прокричал он. — Видели, на что она похожа!

— Обыкновенная женщина, Стивен.

— Нет! Совсем нет. Вы же видели, что она сделала!

Тут Дебора насторожилась.

— А что она сделала?

— Она состарилась. И ничего не может с этим поделать. И не видит… А я не могу ей сказать. Как я ей скажу?

— Что сказать?

— Слишком поздно. Для всего. Он ее не любил. Он ее даже больше не хотел. Как она ни старалась, изменить ничего не могла. Ничего не помогало. Секс не помогал точно. Пластическая операция тоже. Ничего. Она его потеряла, но по глупости не могла этого понять. Но ведь она должна была заметить. Ну почему она не заметила? Зачем старалась выглядеть лучше, чем есть на самом деле? Чтобы он снова ее захотел?

Дебора слушала его очень внимательно. Вспомнила все, что он говорил раньше. Смысл его слов был ясен: Ги Бруар бросил его мать. Логически можно было предположить, что он сделал это ради другой женщины. Но в реальности могло оказаться, что он оставил ее не ради кого-то, а ради чего-то. Если он по какой-то причине перестал нуждаться в миссис Эббот, то необходимо выяснить, в чем он нуждался.

Пол Филдер прибыл в Ле-Репозуар потный, грязный и запыхавшийся, с рюкзаком, криво висящим на плечах. Он знал, что опоздал, но все равно изо всех сил жал на педали, от самого Буэ гоня свой велосипед по приморской дороге к городской церкви с такой скоростью, словно все всадники Апокалипсиса мчались за ним по пятам. А вдруг, думал он, похороны мистера Бруара задержали по какой-нибудь причине. Если бы это произошло, то он еще мог успеть хотя бы к концу.

Но, не увидев ни одного автомобиля ни на эспланаде, ни на автостоянке вдоль пирса, он понял, что проделка Билли удалась. Старший брат не дал Полу сходить на похороны единственного друга.

Пол знал, что это Билли испортил велосипед. Едва он вышел из дома и увидел, что заднее колесо прорезано ножом, а цепь снята и валяется в грязи, он сразу понял, что к этому приложил свои мерзкие руки его брат. Придушенно вскрикнув, он метнулся обратно в дом, где его брат сидел у стола на кухне и ел гренки, запивая их чаем. В пепельнице рядом с ним лежала непотушенная сигарета, другая, забытая, дымилась на сушилке у раковины. Годовалая сестренка просыпала из мешка муку на пол и играла с ней, но Билли делал вид, будто смотрит ток-шоу по телику, а на самом деле ждал, когда брат ворвется в дом и набросится на него с обвинениями, и предвкушал свару.

Пол понял это, как только вошел. Билли выдала ухмылка.

Было время, когда он побежал бы жаловаться родителям. Было и такое время, когда он бросился бы на брата с кулаками, невзирая на разницу в росте и весе. Но те времена давно прошли. Старый мясной рынок, комплекс горделивых, украшенных колоннадами зданий на рыночной площади Сент-Питер-Порта, закрылся навсегда, лишив его семью постоянного источника доходов. Теперь его мать работала кассиршей у Бута на Хай-стрит, а отец — в бригаде дорожных рабочих, где дни тянулись долго, а труд был убийственным. Так что их все равно не было дома, а если бы и были, Пол не стал бы обременять их своими проблемами. А в одиночку ему с Билли не справиться, это даже он понимает, хоть и не семи пядей во лбу. Билли только того и надо, чтобы на него с кулаками полезли. Он уже не первый месяц этого добивается, прямо из кожи вон лезет. Просто у него кулаки чешутся, а о кого их почесать, значения не имеет.

Но Пол едва взглянул на него, проходя мимо. Он подошел к шкафчику под раковиной, открыл его и вытащил оттуда видавший виды отцовский ящик с инструментами.

Билли пошел за ним на улицу, не обратив внимания на сестренку, которая осталась сидеть на полу в кухне, играя просыпанной мукой. Еще двое отпрысков семьи Филдер бесились наверху. Вообще-то Билли положено было собирать их в школу. Но он не часто делал то, что ему было положено. Вместо этого он дни напролет просиживал на заросшем сорняками заднем дворе, где подкидывал пенсовые монетки, стараясь попасть ими в пивные банки, которые опустошал с утра до ночи.

— О-о-о, — с притворной озабоченностью протянул Билли, едва увидев катастрофу, постигшую велосипед Пола. — Поли, что это тут стряслось? Кто-то, кажись, твой велик испортил?

Не обращая на него внимания, Пол сел на землю. Начал он с замены колеса. Табу, стоявший на страже рядом с велосипедом, подозрительно принюхался, и в горле у него что-то заворчало. Пол прервался и подвел Табу к ближайшему фонарю. Привязав пса, Пол показал ему на землю, чтобы тот лег. Табу с нескрываемой неохотой повиновался. Пес ни на грош не доверял его брату и предпочитал быть поближе к хозяину, Пол знал это.

— Тебе куда-то надо, да? — спросил Билли. — А тут с великом такая беда. Плохо. Что творят люди!

Полу не хотелось плакать, потому что он знал — его слезы подскажут брату еще сотни возможностей поиздеваться над ним. Правда, Билли предпочел бы выбить из него пыль в обычной потасовке, а слезы это так, мелочи, хотя все же лучше, чем ничего, но Пол не хотел доставлять ему даже такого удовольствия. Он давно усвоил, что у его брата нет сердца, а тем более совести. Билли жил только для того, чтобы отравлять существование другим. И это был его единственный вклад в жизнь семьи.

Поэтому Пол не обращал на него внимания, что совсем не понравилось Билли. Он прочно обосновался на выбранной им позиции, прислонившись к стене дома, и закурил новую сигарету.

«Чтоб твои легкие сгнили!» — подумал Пол.

Но вслух не сказал ничего. Просто продолжал латать старую потрепанную шину кусочками резины, которые наклеивал на рваный порез, стягивая его края.

— Дай-ка я угадаю, куда это мой маленький братец нынче с утра навострился, — задумчиво произнес Билли, сося свои бычок. — Может, в Бутс, навестить мамочку? Или отнести папочке обед в его дорожную бригаду? Хмм. Вряд ли. Слишком уж он вырядился. А кстати, откуда он взял эту рубашку? Уж не из моего ли шкафа? Ну, если так, держись. У меня просто так не поворуешь. Может, взглянуть поближе? Чтобы знать наверняка.

Пол и глазом не моргнул. Билли, как он знал, был молодец среди овец. Ему хватало храбрости напасть, только когда он был уверен, что жертва боится.

«Как наши родители», — с горечью подумал Пол.

Боятся вышвырнуть Билли из дома, где он живет бесплатным квартирантом, а то как бы не натворил что-нибудь.

Когда-то Пол, как и все в их семье, только смотрел, как брат таскает и без того небогатые семейные пожитки на гаражные распродажи, чтобы купить себе пива и сигарет. Но это было до того, как в его жизни появился мистер Ги. Он всегда умел разглядеть, что творилось у Пола на сердце, и умел говорить обо всем спокойно, без нравоучений, не требуя и не ожидая взамен ничего, кроме дружбы.

«Думай только о том, что по-настоящему важно, мой принц. А остальное? Да пусть себе идет своим чередом, даже если это не то, о чем ты мечтаешь».

Вот почему теперь он спокойно чинил велосипед, не обращая внимания на брата, который дразнил его, провоцируя то ли кинуться на него с кулаками, то ли разреветься. Пол не слушал и думал о своем. Ему надо залатать колесо и вычистить Цепь. Это непросто, но он справится.

Можно было поехать в город на автобусе, но он вспомнил об этом лишь тогда, когда починил велосипед и был уже на полпути к церкви. Корить себя за тупость было поздно. Ему так отчаянно хотелось попрощаться с мистером Ги, что единственная мысль, которая посетила его, когда мимо прогромыхал автобус номер пять, шедший по северному маршруту, была о том, как здорово было бы броситься ему наперерез на своем велике и сразу положить всему конец.

Тут он наконец заплакал, исключительно от усталости и отчаяния. Он плакал о настоящем, в котором препятствия вставали перед ним на каждом шагу, к чему бы он ни стремился; и о будущем, которое казалось ему пустым и холодным.

Несмотря на то что у церкви ни одной машины не было, он все-таки поддернул рюкзак повыше и вошел внутрь. Но сначала поднял на руки Табу. Он взял пса с собой, хотя и знал, что если их там застукают, то у него будут проблемы. Но ему было плевать. Мистер Ги и Табу были друзьями, да и вообще, не оставлять же пса одного на площади, где он будет сидеть, не понимая, что происходит. И они вошли в церковь, где в воздухе все еще витал запах свечей и цветов, а справа от кафедры стояла хоругвь с надписью «Requiescat in Pace». И никаких больше признаков того, что в церкви Сент-Питер-Порта только сейчас закончилась заупокойная служба. Пол дошел по центральному проходу до середины, представляя себе, как будто он на похоронах, повернулся и вышел наружу. Сел на велик и поехал к Ле-Репозуару.

Утром он надел свою самую лучшую одежду, жалея, что убежал от Валери Даффи, когда та предлагала ему рубашку Кевина. На нем были брюки с пятнами от отбеливателя, и фланелевая рубаха, в которой когда-то работал в холодные дни на рынке его отец, на ногах — единственная пара стоптанных туфель. Вокруг шеи он затянул вязаный галстук, тоже отцовский. А сверху нацепил красную материну куртку. В общем вид у него был самый что ни на есть жалкий, и он это знал, но делать было нечего.

Когда он добрался до поместья Бруаров, каждая деталь его туалета была либо покрыта грязью, либо пропитана потом. Поэтому он оставил велик за пышным кустом камелий сразу у входа и пошел к дому не по дорожке, а под деревьями, которые росли вдоль восточной стороны подъездной аллеи, а Табу семенил за ним.

Пол увидел, как впереди начали небольшими группами выходить из дома люди, и остановился поглядеть, в чем дело, как вдруг ему навстречу выехал катафалк, на котором привезли гроб с телом мистера Ги, проехал мимо и скрылся за воротами на дороге, ведущей в город. Проследив за ним взглядом, Пол понял, что опоздал и на погребение. Везде опоздал.

Он почувствовал, как все его тело напряглось, словно что-то пыталось вырваться из него с такой же силой, с какой он пытался это что-то в себе удержать. Сбросив с плеч рюкзак, он прижал его к груди, точно убеждая себя в том, что все, связывавшее его и мистера Ги, не было перечеркнуто в одно мгновение, но, напротив, приобрело дополнительный смысл и святость благодаря сообщению, которое оставил ему мистер Ги.

«Это, мой принц, особое место, место для нас двоих. Ты умеешь хранить секреты, Пол?»

«Еще как умею», — клятвенно заверил его Пол тогда.

Куда лучше, чем слышать насмешки брата и притворяться, будто не слышишь. Лучше, чем переносить испепеляющую боль этой потери, делая вид, будто ничего не случилось. Лучше всего на свете.

Рут Бруар привела Сент-Джеймса наверх, в кабинет брата. Он, как оказалось, располагался в северо-западном углу дома и выходил окнами на овальную лужайку и оранжерею с одной стороны и стоящие полукругом постройки, по виду — старые конюшни, с другой. Позади того и другого простирались земли поместья: многочисленные сады, луга, поля и леса. Сент-Джеймс заметил, что скульптурная тематика, беря начало в огороженном саду, где похоронили убитого владельца, продолжалась и за его пределами. Тут и там из-за деревьев и необузданной зелени выглядывала какая-нибудь геометрическая фигура из мрамора, гранита, дерева или бронзы.

— Ваш брат покровительствовал художникам.

Сент-Джеймс повернулся спиной к окну, в которое смотрел, пока Рут Бруар бесшумно закрывала за ними дверь.

— Мой брат, — ответила она, — покровительствовал всем на свете.

«Вид у нее нездоровый», — решил про себя Сент-Джеймс.

Все ее движения были точно рассчитаны, голос звучал опустошенно. Она подошла к креслу и медленно в него опустилась. Глаза за стеклами очков прищурились, точно она хотела зажмуриться от боли и только твердое решение сохранить лицо неподвижным, как маска, удержало ее от этого.

В центре комнаты стоял ореховый стол, на нем — детальный макет здания в оправе пейзажа, состоявшего из фрагмента шоссе перед домом и сада за ним, включая миниатюрные деревья и кустарники, которые будут там расти. Макет был так тщательно сделан, что имел не только окна и двери, но и бордюр вдоль фасада, который впоследствии предполагалось, наверное, вырезать из камня, а пока он был приклеен к нему рукой опытного мастера. «Музей военной истории Грэма Узли», значилось на нем.

— Грэм Узли. — Сент-Джеймс сделал от макета шаг назад.

Здание было тяжелым и приземистым, словно бункер, и только входная арка живописно взмывала вверх, напоминая творения Ле Корбюзье.

— Да, — тихо сказала Рут. — Он гернсиец. Довольно старый. Ему за девяносто. В годы оккупации стал местным героем.

Больше она ничего не добавила, явно ожидая его реплики. Прочитав имя и род занятий Сент-Джеймса на его визитке, она немедленно согласилась с ним поговорить. Но очевидно, хотела сначала узнать, что ему нужно, и только потом предлагать какую-то информацию.

— Это проект местного архитектора? — спросил Сент-Джеймс — Как я понял, он сделал для вашего брата макет.

— Да, — ответила ему Рут. — Этот макет сделал человек из Сент-Питер-Порта, но Ги в конце концов остановил свой выбор на другом.

— Интересно, почему? У этого вид вполне подходящий, разве нет?

— Понятия не имею. Брат мне не говорил.

— Архитектор, наверное, расстроился. Похоже, он очень старался.

Сент-Джеймс снова склонился над макетом.

Рут Бруар поерзала на сиденье, словно ища более удобное положение для спины, поправила очки и сложила свои маленькие ручки на коленях.

— Мистер Сент-Джеймс, — начала она, — чем я могу быть вам полезна? Вы сказали, что пришли поговорить о смерти Ги. Поскольку ваше занятие судебная медицина… У вас есть новости? Поэтому вы здесь? Мне сообщили, что его органы будут исследованы?

Она запнулась, словно ей трудно было говорить о брате по частям, а не в целом. Нагнув голову, она через минуту продолжила:

— Мне сказали, что органы и ткани моего брата будут подвергнуты исследованию. И другие части тела тоже. В Англии, как мне сказали. Поскольку вы из Лондона, то, может быть, вы привезли информацию? Хотя, если бы что-то нашли, что-то неожиданное, мистер Ле Галле сам сообщил бы мне об этом лично, не правда ли?

— Ему известно, что я здесь, но он меня не присылал, — ответил Сент-Джеймс.

Потом осторожно объяснил ей, что именно привело его на остров. И закончил:

— Адвокат мисс Ривер сообщил мне, что вы именно тот свидетель, на чьих показаниях строит свое дело инспектор Ле Галле. Я пришел спросить вас о том, что вы видели.

Она отвела глаза.

— Мисс Ривер, — сказала она.

— Она и ее брат гостили здесь несколько дней перед убийством, как я понял.

— И она попросила вас помочь ей избежать обвинения в том, что случилось с Ги?

— Я ее еще не видел, — ответил Сент-Джеймс — И не говорил с ней.

— Тогда почему?

— Она и моя жена давние подруги.

— И ваша жена не верит, что ее давняя подруга могла убить моего брата?

— Весь вопрос в мотиве, — ответил Сент-Джеймс — Насколько хорошо мисс Ривер успела узнать вашего брата? Может быть, они познакомились еще до ее визита сюда? Ее брат ничем этого не подтверждает, но он мог и не знать. А вы?

— Если она когда-нибудь бывала в Англии, то не исключено. Она могла встретить Ги. Но только там. Ги никогда не был в Америке. Это я знаю точно.

— Знаете?

— Он, конечно, мог поехать и не сказать мне, но я не понимаю зачем. Или когда. Если он туда и ездил, то давным-давно. С тех пор как мы здесь, на Гернси, он туда не выезжал. Он бы сказал мне. За те девять лет, что он ушел от дел, он почти никуда уезжал и всегда сообщал мне, где его можно найти. Это было его достоинством. Точнее, это было одним из многих его достоинств.

— И ни у кого не могло быть ни малейшего повода его убить? Ни у кого, кроме Чайны Ривер, которая, похоже, убила его просто так?

— Мне это тоже непонятно.

Сент-Джеймс отошел от макета и сел в кресло напротив Рут Бруар, так что между ними оказался круглый столик. На нем стояла фотография, и он взял ее, чтобы рассмотреть поближе: большая еврейская семья собралась за обеденным столом, мужчины в ермолках сидят, женщины стоят за ними с раскрытыми книжечками в руках. С ними двое детей, маленькая девочка и мальчик. Девочка в очках, на мальчике полосатые подтяжки. Во главе группы патриарх, готовый разломить большую мацу. Позади него, на буфете, серебряный подсвечник с семью зажженными свечами, продолговатые тени от которых падают на картину на стене, а рядом с патриархом стоит женщина — судя по тому, как она продела свою руку ему под локоть и склонила голову на его плечо, это его жена.

— Это ваша семья? — спросил он у Рут Бруар.

— Мы жили в Париже, — ответила она. — До Освенцима.

— Я понимаю.

— Нет, вряд ли. Такое никто не может понять.

Сент-Джеймс согласился:

— Вы правы.

Его согласие отчасти удовлетворило Рут Бруар, как, может быть, и осторожность, с которой он вернул фотографию на место. Она посмотрела на макет в середине комнаты и без всякой злобы заговорила:

— Я могу рассказать вам лишь о том, что сама видела в то утро, мистер Сент-Джеймс, И о том, что я сама делала. Я подошла к окну в моей спальне и смотрела, как Ги выходил из дома. Когда он поравнялся с деревьями и вышел на аллею, она пошла за ним. Я ее видела.

— Вы уверены, что это была именно Чайна Ривер?

— Сначала я сомневалась, — ответила она, — Пойдемте. Я вам покажу.

И она повела его назад по темному коридору, стены которого были увешаны старыми гравюрами с изображениями дома. Не доходя до лестницы, отворила какую-то дверь и впустила Сент-Джеймса в комнату, судя по всему — свою спальню: в ней стояла простая, но хорошая старинная мебель и висел огромный вышитый гобелен. На нем были изображены несколько сюжетов, которые складывались в одну историю, как на гобеленах в докнижные времена. Это была история спасения: бегство в ночи от приближающейся чужеземной армии, дорога к морю, плавание по бурным волнам, прибытие на незнакомый берег. Только два персонажа переходили из одной сцены в другую: маленькая девочка и мальчик.

Рут Бруар шагнула в неглубокую оконную нишу и отодвинула прозрачные панели, закрывавшие стекло.

— Подойдите, — позвала она Сент-Джеймса. — Взгляните.

Сент-Джеймс подошел и увидел, что окно выходило на фасад. Под ним делала круг подъездная аллея, огибая участок земли, засаженный травой и кустарниками. За ними спускалась к удаленному коттеджу лужайка. Деревья плотно обступали его со всех сторон, и живой стеной стояли вдоль аллеи.

Брат вышел из дома через главный вход, по своему обыкновению, рассказала Рут Бруар Сент-Джеймсу. На ее глазах он пересек лужайку и пошел через рощу к коттеджу. Чайна Ривер вышла из-под тех деревьев и пошла за ним. Ее было хорошо видно. Она была в черном. На ней был плащ с поднятым капюшоном, но Рут сразу поняла, что это она.

— Как? — поинтересовался Сент-Джеймс,

Ему было ясно, что воспользоваться плащом Чайны мог кто угодно. По самой своей природе он подходил как мужчине, так и женщине. И разве поднятый капюшон не навел мисс Бруар на мысль о том, что…

— Я полагалась не только на свое зрение, мистер Сент-Джеймс, — ответила ему Рут Бруар. — Мне показалось странным, что она шла за ним по пятам так рано утром, без всякой видимой причины. Меня это встревожило. Я подумала, что могла ошибиться, и пошла в ее комнату проверить. Ее там не оказалось.

— Возможно, она была где-то в доме?

— Я смотрела. В ванной. В кухне. В кабинете у Ги. В гостиной. В галерее наверху. Ее не было нигде в доме, мистер Сент-Джеймс, потому что в тот момент она шла по пятам за моим братом.

— А вы были в очках, когда увидели ее внизу, среди деревьев?

— Вот поэтому я и обыскала дом, — сказала Рут. — Потому что когда я подошла к окну в первый раз, очков на мне не было. Мне показалось, что это она, — у меня хорошая память на рост и фигуру, — но я хотела убедиться.

— Почему? Вы в чем-то ее подозревали? Или кого-то другого?

Рут вернула прозрачные занавески на место. Ладонями разгладила тонкую ткань. При этом она говорила:

— Кого-то другого? Нет. Нет. Конечно нет.

То, что она словно обращалась к этим занавескам, заставило Сент-Джеймса задать следующий вопрос.

— Кто еще был тогда в доме, мисс Бруар?

— Ее брат. Я. И Адриан, сын Ги.

— А какие у него были отношения с отцом?

— Хорошие. Замечательные. Они редко встречались. Его мать давным-давно позаботилась об этом. Но они очень любили друг друга, хотя и мало виделись. Разумеется, у них были свои разногласия. А у кого их нет? Но в них не было ничего серьезного, в этих разногласиях. Ничего такого, что нельзя было бы преодолеть.

— Вы в этом уверены?

— Конечно уверена. Адриан… Он хороший мальчик, просто у него была тяжелая жизнь. Его родители ссорились, когда разводились, каждый тянул ребенка в свою сторону. Он-то любил обоих, но его заставили выбирать. После такого люди перестают друг друга понимать. Становятся как чужие. И это нечестно.

Почувствовав дрожь в своем голосе, она сделала глубокий вдох, словно пытаясь унять ее.

— Они любили друг друга так, как могут любить только отец и сын, не имеющие ни малейшего понятия о том, что за человек каждый из них.

— А до чего, по-вашему, может довести такая любовь?

— Не до убийства. Уверяю вас.

— Вы любите вашего племянника, — подытожил Сент-Джеймс.

— Кровные родственники значат для меня больше, чем для многих других людей, — ответила она, — по вполне понятным причинам.

Сент-Джеймс кивнул. Он понимал, что это правда. Понимал он и многое другое, о чем не было смысла говорить с ней сейчас. Он сказал:

— Я хотел бы взглянуть, каким путем ваш брат шел в бухту в то утро, мисс Бруар.

Она ответила:

— Вы найдете тропу к востоку от коттеджа смотрителя. Я позвоню Даффи и предупрежу их о том, что разрешила вам туда прийти.

— Эта бухта — частная собственность?

— Нет, бухта никому не принадлежит. Но если вы появитесь там, Кевин станет интересоваться, что вас туда привело. Он очень заботится о нас. И его жена тоже.

«Плохо заботится», — подумал Сент-Джеймс.