"Тайник" - читать интересную книгу автора (Джордж Элизабет)

18

Пол Филдер очень обрадовался, когда увидел Валери Даффи, которая спешила к нему через лужайку. Она бежала, ее расстегнутое черное пальто развевалось на ветру, и то, что она даже не застегнулась, показывало, что она на его стороне.

— Эй, послушайте! — крикнула она, когда полицейский схватил Пола за плечо, а Табу ухватил полицейского за штанину. — Что вам от него нужно? Это наш Пол. Он здешний.

— Тогда почему он не говорит, кто он такой?

У констебля были усы, как у моржа, и Пол заметил кусочек хлопьев, который прилип к ним с завтрака и трепыхался при каждом слове. Пол наблюдал за ним, словно зачарованный, как будто это был не фрагмент еды, а отважный скалолаз, висящий на краю отвесного утеса.

— Я же вам объясняю, кто он, — сказала Валери Даффи. — Его имя Пол Филдер, он здешний мальчик. Табу, перестань. Отпусти этого нехорошего дяденьку.

Нащупав на собаке ошейник, она оттащила пса от констебля.

— Мне следовало бы привлечь вас обоих за нападение.

И констебль отпустил Пола, толкнув его напоследок так, что тот отлетел прямо к Валери. Табу снова залаял.

Пол бросился перед псом на колени и уткнулся лицом в его пахучую шерсть. Табу тут же перестал лаять. Но ворчать все же продолжал.

— В следующий раз, — сказал обладатель моржовых усов, — называй свое имя, когда тебя просят, парень. А если не назовешь, оглянуться не успеешь, как я тебя… И твою псину вместе с тобой. Ее уже сейчас забрать не мешало бы. Только посмотри, что она сотворила с брюками. Дыру в них прогрызла, видишь? А если бы за ногу цапнула? А там ведь мясо. Кровь. Ты прививки ему делал? А документы на него где? Вот сейчас я их у тебя и заберу.

— Не дури, Трев Аддисон, — сказала Валери, и голос ее прозвучал резко, — Да-да, я тебя знаю. Я с твоим братом в одну школу ходила. И тебе не хуже меня известно, что никто не носит документы на собаку с собой. Ты сам напугался и мальчика напугал. И собаку тоже. На этом и кончим. Зачем ухудшать дело?

Звук собственного имени, похоже, привел констебля в чувство, потому что тот посмотрел сначала на Пола, потом на собаку, на Валери и наконец одернул мундир и отряхнул брюки.

— У нас приказ, — сказал он.

— Разумеется, — ответила Валери, — и мы не собираемся мешать его выполнению. Пойдем со мной, штаны твои починим. Я их зашью — глазом моргнуть не успеешь. А все, что тут произошло, забудем.

Трев Аддисон бросил взгляд на край аллеи, где один из его коллег поднимал ветки кустарника, с головой уйдя в работу. Задача казалась весьма утомительной, и никто бы не отказался отвлечься от нее минут на десять. С неохотой он начал:

— Не знаю, мне вообще-то надо…

— Да брось, — отозвалась Валери. — Чашечку чаю-то выпить никому не возбраняется.

— Говоришь, глазом моргнуть не успею?

— Я двоих сыновей вырастила, Трев. Так что дырки успею зашить раньше, чем ты — выпить свой чай.

— Ну ладно, — согласился он и добавил, обращаясь к Полу: — А ты смотри не путайся под ногами, понял? Здесь идет полицейское расследование.

Валери сказала Полу:

— Иди в большой дом на кухню, милый. Сделай себе какао. Там есть свежие имбирные пряники.

Кивнув ему, она пустилась в обратный путь через лужайку, а Трев Аддисон шагал за ней по пятам.

Пол, словно пришитый к месту, ждал, когда дверь коттеджа Даффи закроется за ними. Обнаружив, что сердце вот-вот выпрыгнет у него из груди, он прижался лбом к спине Табу. Сырой мускусный запах его шерсти был так же знаком ему и приятен, как прикосновение материнской ладони к его щеке в детстве, когда у него поднималась температура.

Когда сердцебиение улеглось, он поднял голову и потер кулаками лицо. Рюкзак соскользнул, когда полицейский схватил мальчика за плечо, и теперь лежал на земле бесформенной кучкой. Подхватив его, Пол рысцой двинулся к дому.

Он направлялся к черному ходу, как обычно. Повсюду шла какая-то суета. Пол в жизни не видел столько полицейских в одном месте, разве что по телику, поэтому он притормозил у оранжереи, чтобы поглядеть, чем они заняты. Они что-то искали. Это было понятно. Но он представить себе не мог, что именно. Он подумал, что, верно, кто-то потерял какую-то дорогую вещь в день похорон, когда все пришли в Ле-Репозуар на поминки. Но хотя это казалось ему вполне возможным, вряд ли половину всей полиции острова согнали бы сюда на ее поиски. Такое могло произойти лишь в том случае, если бы хозяином этой вещи был кто-то очень-очень важный, но ведь самым важным человеком на острове и был покойный. Тогда кто же мог ее обронить? Пол этого не знал и не догадывался. Поэтому он пошел в дом.

Вошел он через дверь оранжереи, которая, как всегда, стояла незапертая. Табу семенил за ним, цокая когтями по кирпичам, из которых был сложен пол. Внутри было тепло и влажно, а капли воды из ирригационной системы создавали гипнотический ритм, так что Полу хотелось посидеть и послушать его. Но он не мог, ведь ему велели сделать себе какао. А когда Пол приходил в Ле-Репозуар, ему больше всего хотелось делать именно то, что ему говорили. Благодаря этому он сохранил за собой привилегию приходить в поместье, когда ему захочется, и этой привилегией он дорожил.

«Поступай со мной так, как хочешь, чтобы я поступал с тобой. Вот правило, на котором держится все важное, мой принц».

И это была еще одна причина, по которой Пол знал, что именно ему надлежит делать. И не только с какао и имбирными пряниками, но и с наследством. Когда адвокат ушел, родители поднялись к нему в комнату и постучали в дверь.

— Поли, сынок, нам надо об этом поговорить, — сказал отец, а мать добавила: — Ты теперь богач, милый. Только подумай, что можно сделать с такими деньгами.

Он впустил их, и они говорили с ним и друг с другом, но, хотя он хорошо видел, как движутся их губы, и ловил отдельное слово или фразу, что делать с деньгами, он уже решил. И отправился прямо в Ле-Репозуар, чтобы обо всем договориться.

Он не знал, дома ли мисс Рут. Ему не пришло в голову взглянуть, на месте ли ее машина. Но поговорить он пришел именно с ней. И если ее нет дома, то он будет ждать.

Он пошел на кухню — через каменный холл, в другую дверь, вдоль по коридору. Дом молчал, но скрип половиц над головой сказал ему, что мисс Рут, вероятно, у себя. Однако у него хватило ума не шастать по чужому дому в поисках хозяйки, с которой пришел поговорить. Поэтому он добрался до кухни и шмыгнул туда. Он выпьет какао и перекусит пряниками, а когда закончит, придет Валери и проводит его наверх.

Пол достаточно часто бывал в кухне Ле-Репозуара, чтобы знать, где что лежит. Он устроил Табу под рабочим столом в центре, подложив ему под голову свой рюкзак, а сам пошел в кладовку.

Как и все поместье, кладовка была волшебным местом, наполненным запахами, которых он не мог распознать, и коробками и жестянками с едой, о которой он никогда не слышал. Он любил, когда Валери посылала его сюда за чем-нибудь, если он вертелся на кухне, пока она готовила. И всегда мешкал среди полок, вдыхая смешанный аромат экстрактов, пряностей, трав и прочих ингредиентов. Здесь он чувствовал себя так, словно попал в новую вселенную, отличную от той, которую он знал.

Вот и сейчас он тоже не спешил. Сняв крышки с целого ряда бутылок, он поднимал их одну за другой и нюхал содержимое. «Ваниль», — прочел он на одной этикетке. «Апельсин», «миндаль», «лимон». Ароматы были такие крепкие, что он ощущал, как они отзываются у него в голове. Они переносили его в страны, в которых он никогда не бывал, показывали ему людей, которых он никогда не видел.

От экстрактов он перешел к пряностям, и прежде всего к корице. Добравшись до имбиря, он взял щепотку не больше краешка ногтя. Положив его себе на язык, он почувствовал, как рот наполняется слюной. Он улыбнулся и взялся за мускатный орех, кумин, карри и гвоздику. Затем настала очередь трав, потом уксусов, потом масел. И только после этого он повстречался с мукой, сахаром, рисом и бобами. Он брал каждую коробку в руки и читал то, что было написано на них сзади. Прижимался щекой к пакетикам с макаронами и тер их целлофановые упаковки о свою кожу. Нигде больше не видал он такого изобилия, как здесь. Это приводило его в восторг.

Наконец он издал вздох полного удовлетворения и отыскал баночку с какао. Принес ее на стол и достал из холодильника молоко. С полки над плитой он взял кастрюльку и аккуратно, не расплескав ни капли, налил в кружку молока, которое затем с еще большими предосторожностями перелил в кастрюльку. В такие мгновения он всегда вспоминал о том первом разе, когда ему разрешили воспользоваться кухней, и старался, чтобы Валери Даффи гордилась тщанием, с которым он относился к этой редкой привилегии.

Он зажег горелку и нашел мерную ложечку для какао. Имбирные пряники, совсем свежие, стояли на столе на специальной подставке, остывая после духовки. Он раскрошил для Табу один и скормил его псу. Себе взял два, один засунул в рот сразу. Другой приберег.

Где-то в доме начали бить часы. Словно аккомпанируя им, по коридору прямо у него над головой раздались шаги. Где-то открылась дверь, зажегся свет, и кто-то начал спускаться по черной лестнице в кухню.

Пол улыбнулся. Мисс Рут. Валери нет, вот ей и пришлось самой спуститься за кофе, который она пила в середине утра, когда хотела. А он был здесь, в стеклянном кофейнике, над которым поднимался пар. Пол приготовил для нее вторую чашку, ложку и сахар. И представил себе разговор, который состоится между ними, как удивленно расширятся ее глаза, округлятся губы и она прошепчет: «Пол, мальчик мой дорогой», когда поймет, что он собирается сделать.

Он наклонился и вынул рюкзак из-под головы Табу. Пес посмотрел на него, прислушиваясь к звукам с лестницы. Глубоко в его глотке назревало ворчание. За ним последовал визг, а потом и настоящий лай. Кто-то на лестнице сказал:

— Что за черт?

Это не был голос мисс Рут. Из-за поворота показалась женщина богатырского роста. Увидев Пола, она строго спросила:

— А ты еще кто такой? Как ты вошел? Что ты тут делаешь? И где миссис Даффи?

Слишком много вопросов сразу, к тому же Пола застали с имбирным пряником в руке. Он почувствовал, как его глаза округляются, словно губы мисс Рут. А брови ползут в направлении линии волос, И в ту же секунду из-под стола выскочил Табу, гавкая, как доберман, и скаля зубы. Он расставил для упора лапы, а уши прижал. Ему не нравились люди, которые говорили грубо.

Богатырша попятилась. Табу двинулся на нее раньше, чем Пол успел схватить его за ошейник. Она завопила:

— Держи его, держи, черт побери, да держи же! — словно боялась, что песик и впрямь ее укусит.

Но от ее крика Табу залаял еще громче. И в тот же миг на плите сбежало молоко.

Это уже было слишком — собака, женщина, молоко, да еще и пряник в руке, словно ворованный.

Фшшш. Молоко, пенясь, залило горелку. Запах гари от столкновения молока с открытым огнем рванулся в воздух, точно стая напуганных птиц. Табу лаял. Женщина кричала. Пол стоял столбом.

— Глупый мальчишка! — Голос богатырши гремел, словно железкой били по железке. — Да не стой же ты как вкопанный, Христа ради!

Она попятилась к стене. Повернув голову в сторону, словно для того, чтобы не видеть, как в ее плоть вонзятся зубы страшного зверя, который, по правде говоря, был напуган больше ее, женщина не побежала и не упала в обморок, а закричала:

— Адриан! Адриан! Бога ради, Адриан!

А Пол, почувствовав, что ее внимание больше не направлено на него и его собаку, вернул себе контроль над своими конечностями.

Он бросился вперед и схватил Табу, уронив рюкзак на пол. Подтащив пса к плите, он стал шарить в поисках регулятора, чтобы погасить газ. Тем временем Табу продолжал лаять, женщина — кричать, и кто-то, гремя каблуками, несся по лестнице вниз.

Одной рукой Пол снял с плиты кастрюльку, чтобы унести ее в раковину, но поскольку другой рукой он тянул за ошейник упиравшегося пса, то потерял равновесие. Кастрюля перевернулась, кипящая масса вылилась на пол, а Табу оказался там же, где и был — у ног богатырши, продолжая делать вид, будто собирается съесть ее на завтрак. Пол кинулся за ним и оттащил. Табу лаял как одержимый.

Адриан Бруар ворвался в кухню. И внес свою лепту в скандал, закричав:

— Что за черт? Табу! Хватит! Уймись!

Богатырша воскликнула:

— Ты знаешь эту тварь?

И Пол не понял, имела она в виду его или пса. Вообще-то это было не важно, так как Адриан Бруар знал обоих. Он сказал:

— Это Пол Филдер, отцов…

— Этот? — Женщина устремила свой взгляд на Пола. — Этот грязный маленький…

Казалось, она не может подобрать нужное слово для самозванца с кухни.

— Этот, — подтвердил Адриан.

Он прибежал на кухню в пижамных штанах и шлепанцах, как будто его застали, когда он одевался перед наступающим днем. Пол и представить себе не мог, что в такое время можно лежать в постели, а не заниматься делом.

«Не упускай ни дня, мой принц. Кто знает, сколько их осталось».

Глаза Пола защипало от слез. Он как наяву услышал его голос, И почувствовал его присутствие так, словно Ги шагнул в комнату. Он бы решил эту проблему за одну секунду: одну руку на ошейник псу, другую — на плечо Полу, и ласково: «Ну что у нас тут?»

— Заткни свою зверюгу, — сказал Полу Адриан, хотя лай Табу и так уже стих до ворчания. — Если он укусит мою мать, проблем не оберешься.

— Столько проблем ты в жизни своей не видел, — рявкнула она. — А их у тебя, позволь заметить, и так хватает. Где миссис Даффи? Это она тебя впустила?

Тут она закричала:

— Валери! Валери Даффи! Подите сюда немедленно!

Табу терпеть не мог крика, а эта дура так ничего и не поняла. Стоило ей повысить голос, как он немедленно залаял снова. Оставалось только вытолкать его из кухни, подтереть грязь и подобрать рюкзак, и все это одновременно, чего Пол никак не мог сделать. Он чувствовал, как клокочут его внутренности. Он чувствовал, что его мозги готовы вытечь наружу. В следующий момент он понял, что вот-вот взорвется с обоих концов, и это заставило его решиться.

Коридор за спинами Бруаров заканчивался дверью, которая выходила в огород. Пол потянул было Табу туда, но тут богатырша сказала:

— Даже не думай, что тебе удастся слинять, пока не приберешь грязь, которую ты здесь развел, гаденыш ты этакий.

Табу зарычал. Бруары попятились. Полу удалось дотащить пса до двери без новых взрывов лая, несмотря на пронзительные призывы богатырши «вернуться немедленно сюда», и выпихнуть в невспаханный огород. Он захлопнул за ним дверь и решительно приготовился не слушать, когда Табу протестующе заскулил.

Пол знал, что пес просто пытался его защитить. И еще он знал, что любой, у кого есть хотя бы капля здравого смысла, понял бы это. Да видно, такие люди не слишком часто встречаются на свете. А тех, у кого здравого смысла нет, приходится бояться, потому что сами они трусливы и изворотливы.

Значит, нужно их избегать. Поскольку мисс Рут не пришла посмотреть, из-за чего поднялся шум, Пол решил, что дома ее нет. Он вернется, когда ничто не будет ему угрожать. И все же оставлять следы катастрофического столкновения с Бруарами тоже не следовало. Это было бы по меньшей мере некрасиво с его стороны.

Он вернулся на кухню, но замешкался в дверях. И увидел, что, несмотря на все угрозы богатырши, она и Адриан подтирают пол и оттирают верх плиты. Однако запах убежавшего молока по-прежнему отравлял воздух в кухне.

— …Конец этому безобразию, — говорила мать Адриана. — Я с ним разберусь, даже не сомневайся. Если он думает, что может приходить сюда, как к себе домой, не сказав ни «здравствуйте», ни «до свидания», словно настоящий человек, а не паршивый маленький негодный кусок…

— Мама.

Пол видел, что Адриан заметил его в дверях, и стоило тому сказать одно короткое слово, как то же сделала и его мать. Она вытирала плиту, но теперь повернулась к нему с тряпкой в руках и стояла, комкая ее своими большими, унизанными перстнями пальцами. Она так смерила его взглядом с головы до ног, а на лице у нее было написано такое презрение, что Пола пробрала дрожь, и он сразу понял — надо уходить. Но он не мог оставить на полу рюкзак, в котором лежало послание Ги о планах и мечтах.

— Можешь сообщить своим родителям, что мы нанимаем адвоката по этому делу о завещании, — сказала ему богатырша. — Если твое воображение нарисовало тебе картинку, как ты уходишь отсюда с деньгами Адриана, то ты жестоко ошибаешься — ни одного пенни ты не получишь. Я буду биться с тобой во всех судах, какие только существуют на свете, а когда наше дело подойдет к концу, вместе с ним растают и денежки, которые ты надеялся хитростью выманить у отца Адриана. Ты понял? Тебе ничего не светит. Убирайся отсюда. И смотри, чтобы я тебя больше не видела. Если сунешь сюда свой нос, я натравлю на тебя полицию. А твою вшивую шавку отправлю на живодерню.

Пол не двинулся с места. Он не собирался уходить без рюкзака, но не знал, как до него добраться. Рюкзак лежал там, где он его оставил, у ножки стола посреди комнаты. Но теперь между Полом и рюкзаком стояли Бруары. А близость к ним грозила опасностью ему самому.

— Ты меня слышишь? — продолжала богатырша. — Я сказала, убирайся. Здесь у тебя нет друзей, что бы ты там себе ни думал. В этом доме тебя никто не ждет.

Пол увидел, что единственный способ добраться до рюкзака — проползти к нему под столом, что он и сделал. Не успела мать Адриана закончить свою речь, как он опустился на четвереньки и полез под стол, словно краб.

— Куда он? — спросила она. — Что он еще задумал?

Адриан, похоже, понял намерение Пола. Он схватил рюкзак в тот самый миг, когда его коснулись пальцы Пола.

— Господи боже, да этот чертенок что-то стащил! — воскликнула богатырша. — Это предел. Адриан, останови его!

Адриан попытался это сделать. Но образы, которые возникли в воображении Пола, едва он услышал слово «украл» (рюкзак обыщут, рисунок найдут, его самого будут допрашивать в полиции, посадят в камеру, ему будет страшно, стыдно), придали ему дополнительных сил. Он потянул рюкзак так сильно, что Адриан потерял равновесие, повалился на стол, потом упал на колени и шмякнулся подбородком о деревянное сиденье. Его мать вскрикнула и тем самым дала Полу шанс, в котором он нуждался. Прижав к себе рюкзак, он вскочил на ноги.

Мальчик бросился в коридор. Огород окружала изгородь, но в ней была калитка, ведущая в парк. Там были такие укрытия, о которых Бруары даже не подозревали, и потому Пол знал, что стоит только ему добраться до огорода, и он спасен.

Он несся по коридору, а ему вслед летел голос богатырши, которая кричала:

— Дорогой, ты в порядке? Беги же за ним, бога ради! Адриан! Лови его!

Но Пол был проворнее их обоих. Последнее, что он услышал перед тем, как дверь захлопнулась и они вместе с Табу понеслись к калитке, были слова:

— В его мешке что-то есть!

Дебора удивилась, увидев Тэлбот-Вэлли. Миниатюрная долина выглядела так, словно ее перенесли сюда из Йоркшира, где они с Саймоном проводили медовый месяц. Миллионы лет назад ее пропилила в горной породе река, и одна сторона долины сбегала вниз округлыми зелеными холмами, среди которых паслись местные желтовато-коричневые коровы, укрываясь от яркого солнца и редких приступов непогоды в посадках дубов. Дорога шла по другой стороне, крутой горке, подпертой гранитной стеной. Вдоль нее росли ясени и вязы, а за ней земля уходила вверх, к пастбищам на вершине. В целом это место так же мало походило на остальной остров, как Йоркшир на Саут-Даунс.

Они искали узенькую улочку под названием Ле-Нио. Чероки был почти уверен в том, что знает, где она находится, так как уже бывал там. Тем не менее развернутая карта лежала на его коленях, поскольку он всю дорогу выступал в роли штурмана. Они почти проскочили мимо цели, но едва поравнялись с проемом в живой изгороди, как он сказал:

— Это здесь! Поворачивай. — И добавил: — Вот елки-палки. Улицы у них тут, как у нас подъездные дорожки.

И действительно, назвать замощенную тропу улицей как-то язык не поворачивался. Она ответвлялась от главной дороги неожиданно, словно вход в другое измерение, где густо росла зелень, воздух был влажен и вода сочилась сквозь трещины в булыжниках, которые лежали там в большом изобилии. Не проехали они и пятидесяти ярдов по этой тропе, как справа увидели старую водяную мельницу. От нее до края дороги было не больше пяти ярдов, а над ней возвышался старый шлюз, весь затянутый травой.

— Это она, — сказал Чероки, свернув карту и укладывая ее в бардачок. — Они живут в последнем коттедже. Остальное, — и он указал на строения, которые они миновали по пути к широкому двору перед мельницей, куда Дебора направила свой автомобиль, — склад, где они держат свою коллекцию.

— Она, наверное, очень большая, — сказала Дебора, ведь рядом с тем коттеджем, который, по словам Чероки, служил домом Фрэнку Узли, стояли еще два.

— Это мягко сказано, — ответил Чероки. — А вот и машина Узли. Может, нам повезет.

Дебора понимала, что везение им не помешает. Присутствие на пляже, где умер Ги Бруар, кольца, идентичного тому, которое до этого купила Чайна Ривер и которое отсутствовало среди ее вещей, не помогало доказать ее невиновность. А потому им с Чероки было нужно, чтобы Фрэнк Узли опознал это кольцо по описанию. Более того, им было нужно, чтобы он понял — как раз такое кольцо пропало недавно из его коллекции.

Где-то неподалеку топили камин. Дебора и Чероки вдыхали запах горящих поленьев, приближаясь к двери коттеджа Узли.

— Как у нас в каньоне, — сказал Чероки. — Окажись там среди зимы, и не поверишь, что ты в округе Ориндж. Кругом бревенчатые дома, а из труб идет дым. А на Седле — это гора — иногда даже снег лежит. Лучшее место на свете. — Он оглянулся. — Но кажется, я только сейчас это понял.

— Так что, насчет жизни на лодке возникли сомнения? — спросила Дебора.

— Черт, — сказал он с чувством, — сомнения на этот счет у меня возникли после пятнадцати минут пребывания в тюрьме Сент-Питер-Порта.

У квадратного цементного пятачка, служившего крыльцом коттеджу, он остановился.

— Я знаю, что это я во всем виноват. Это из-за меня Чайна сейчас там, где она есть, из-за того, что я хотел бабок срубить по-быстрому, как обычно. Поэтому я должен вытащить ее из этой переделки. А если не сумею… — Он вздохнул, и его Дыхание туманным облачком пролетело по воздуху. — Она боится, Дебс. И я тоже. Наверное, поэтому мне хотелось позвонить ма. Помочь бы она нам, конечно, не смогла, а может, и еще хуже сделала бы, но все же…

— Все же она ваша мама, — закончила за него Дебора и стиснула его плечо. — Ничего, все образуется. Обязательно. Вот увидишь.

Он накрыл ее ладонь своей и крепко сжал в ответ.

— Спасибо. Ты… — Он улыбнулся. — Ладно.

Она подняла бровь.

— Ты что, хотел испробовать на мне один из своих приемов, Чероки?

Он расхохотался.

— А ты думала?

Они постучали в дверь, потом позвонили. Несмотря на рев телевизора внутри и присутствие «пежо» снаружи, им никто не ответил. Чероки заметил, что Фрэнк, возможно, занимается сейчас своей огромной коллекцией, и пошел проверить два других коттеджа, а Дебора снова постучала в дверь.

Она услышала дрожащий голос, который отвечал:

— Эй, вы, там, коней придержите.

— Кто-то идет, — сказала она Чероки.

Он подошел и встал рядом с ней, и тут же по другую сторону двери загремели ключи и задвижки.

Им открыл старый человек. Точнее, очень старый. Он глядел на них, сверкая толстыми линзами очков, а хрупкой рукой опирался о стену, чтобы стоять прямо. Казалось, только стена да еще собственная воля не давали ему упасть, но и это требовало от него огромных усилий. Ему следовало бы опираться на ходунки или хотя бы на трость, но ни того ни другого у него не было.

— А, это вы, — сказал он сварливо. — Мы как будто на завтра договаривались, или нет? Ну ладно, неважно. Так даже лучше. Входите. Входите же.

Было ясно, что он кого-то ждал. Что до Деборы, то она готовилась увидеть куда более молодого человека. Но тут Чероки все прояснил, спросив:

— Мистер Узли, а Фрэнк дома? Мы видели его машину снаружи.

Дебора поняла, что перед ними Грэм Узли, отец Фрэнка.

— Да вам не Фрэнк нужен, — ответил пенсионер, — а я, Грэм. Фрэнк ушел на ферму Петит, понес коробку из-под пирога с латуком и курицей. Если повезет, она испечет нам еще один такой же на этой неделе. Стучу по дереву, чтоб не сглазить.

— А Фрэнк скоро вернется? — спросила Дебора.

— Ну, до его возвращения нам времени хватит, — заверил ее Грэм Узли. — Об этом не беспокойтесь. Должен сказать, Фрэнку не очень нравится то, что я тут затеял. Но я дал себе обещание, что перед смертью все исправлю. И выполню его, с его благословения или без.

Он проковылял в жарко натопленную гостиную, где взял с ручки кресла пульт от телевизора, направил его на экран, где повар ловко нарезал ломтиками банан, и погасил картинку.

— Пошли, на кухне поговорим. Там кофе есть.

— Вообще-то мы пришли…

— Никакой проблемы! — Старик перебил Дебору, которая, по его мнению, собиралась протестовать. — Гостеприимство — моя слабость.

Делать было нечего, оставалось только последовать за ним на кухню. Она оказалась маленькой, а завалы всякого хлама делали ее еще меньше: кипы газет, писем и документов боролись за пространство с кухонными принадлежностями, посудой, вилками, ножами и неизвестно как сюда забредшими садовыми инструментами.

— Присаживайтесь, — сказал им Грэм Узли, прокладывая себе путь к кофейной машине, в которой стояло дюйма четыре какой-то маслянистой жижи.

Он бесцеремонно шмякнул эту жижу прямо в раковину. Достал с откидной полки жестянку и дрожащей рукой зачерпнул из нее свежего кофе: он попал не только в кофеварку, но и на пол. Старик, не заметив этого, зашаркал к плите, откуда взял чайник. Направился с ним к раковине, наполнил водой и поставил на огонь. Проделывая все это, он так и светился от гордости.

— Вот так-то, — объявил он, потирая руки, потом нахмурился и сказал: — А вы двое какого черта столбами стоите?

Стояли они, естественно, потому, что были совсем не теми, кого ждал мистер Узли. Но поскольку его сына дома не было, а вернуться он, судя по характеру его дела и присутствию машины во дворе, должен был скоро, Дебора и Чероки переглянулись, словно говоря друг другу: «Почему бы и нет?» Они решили, что выпьют со стариком кофе, посидят и подождут.

Тем не менее Деборе показалось, что будет только честно, если она спросит:

— А Фрэнк скоро должен вернуться, мистер Узли?

На что тот раздраженно ответил:

— Слушайте, вы. Что вам этот Фрэнк дался? Садитесь. Блокноты приготовили? Нет? О господи. Да у вас память, наверное, слоновья.

С этими словами он опустился на стул и ослабил галстук. Тут Дебора впервые заметила, что на нем был щеголеватый твидовый костюм-тройка, а на ногах — до блеска начищенные туфли.

— Фрэнк, — сообщил им Грэм Узли, — ни дня в жизни не прожил, не беспокоясь. И ему не нравится то, что может выйти из этого разговора между нами. Но мне плевать. Что со мной могут сделать такого, чего до сих пор не делали, а? Мой доли перед мертвыми — призвать к ответу живых, вот так-то. Это наш общий долг, и я хочу исполнить свой, прежде чем умру. Девяносто два года мне уже. Почитай сто лет живу на свете. Что вы на это скажете?

Дебора и Чероки негромко выразили свое изумление. На плите засвистел чайник.

— Давайте я, — сказал Чероки, и не успел Грэм Узли возразить, как он вскочил на ноги, — Вы рассказывайте, мистер! Узли. А я кофе сварю.

И он послал старику обаятельную улыбку.

Уговаривать не пришлось, Грэм остался на своем месте, а Чероки занялся кофе, двигаясь взад и вперед по кухне в поисках чашек, ложек, молока и сахара. Когда он принес все это на стол, Грэм Узли сидел, откинувшись на спинку кресла.

— Это долгая история, так и знайте. Сейчас я вам ее расскажу.

Его история перенесла их на пятьдесят лет назад, во времена оккупации немцами островов пролива. Пять лет жизни под солдафонами, как называл то время старик, пять лет стараний перехитрить чертовых фрицев и жить достойно, несмотря на всеобщий упадок. Ведь они конфисковали у населения все транспортные средства, вплоть до велосипедов, радиоприемники объявили verboten,[24] депортировали тех, кто давно жил на острове без гражданства, а тех, кого считали шпионами, расстреливали. В концлагеря привозили военнопленных из России и Украины, и те работали на строительстве укреплений для фашистов. В трудовых лагерях для европейцев, куда свозили тех, кто отказывался жить по немецким законам, люди мерли как мухи. У местных жителей проверяли документы до третьего колена: искали еврейскую кровь, и те, у кого ее находили, подлежали уничтожению. Вот тогда-то среди честных граждан Гернси и появились предатели: эти черти готовы были продать собственную душу, а заодно с ней и своих братьев-островитян за то, что наобещали им немцы.

— Зависть и ревность, — продекламировал Грэм Узли. — Из-за них тоже немало народу пострадало. Ведь стоило шепнуть чертовым фрицам одно словечко, и старые недруги получали по заслугам.

И все же старик радостно сообщил, что предателями чаще всего оказывались не коренные обитатели Гернси: то живший в Сент-Питер-Порте голландец прознал о том, что у кого-то есть радио, то ирландский рыбак из Сент-Сэмпсона увидал, как в полночь британская лодка причаливала возле Петит-Порт-Бея. И хотя ни о каком забвении, а уж тем более проще нии речи не было, от того, что предателем оказывался иностранец, становилось как будто легче, чем когда такое совершал свой. Но и это тоже случалось: гернсийцы тоже выдавали своих. Так было с «ГСОСом».

— С чем? — переспросила Дебора. — С каким еще насосом?

«ГСОСом», а не насосом, объяснил Грэм Узли, — название, образованное из первых букв слов «Гернси, свободный от страха». Так называлась местная подпольная газета, единственный источник, из которого люди узнавали о действиях союзников во время войны. Ночами слушали запрещенное радио, настроенное на Би-би-си, и дотошно записывали все новости, какие им удавалось выудить. В предрассветный час за плотно зашторенными окнами ризницы церкви Сен Пьер дю Буа факты о войне печатали на тонких листочках бумаги, которые затем передавали из рук в руки проверенным людям, для кого жажда правды была сильнее страха перед допросом в гестапо и его последствиями.

— Среди них и оказались предатели, — объявил Грэм Узли, — Нам следовало догадаться. Следовало быть внимательнее. Поменьше доверять. Но они были из наших.

Он ударил себя в грудь кулаком.

— Понимаете меня? Из наших!

Четверых издателей «ГСОС» арестовали по доносу предателя, пояснил он. Трое умерли — двое в тюрьме, третий при попытке к бегству. И только один — Грэм Узли — провел самый страшный год своей жизни в тюрьме и вышел на свободу: сорок килограммов костей, вшей и туберкулеза.

Но предатели погубили не только издателей газеты, продолжал Узли. Они доносили на тех, кто укрывал британских тайных агентов, прятал беглых русских пленных, и даже на тех, чье единственное преступление состояло в том, что они, взяв в руки мелок, рисовали букву «V» — знак победы — на седлах велосипедов, которые немецкие офицеры оставляли перед отелями, где напивались по вечерам. И никто так и не заставил предателей заплатить за их черные дела, что не давало покоя тем, кто пострадал от них. Люди умирали, шли на казнь, в тюрьмы, откуда вернулись не все. Больше полувека прошло, а имена тех, кто за это в ответе, так и остались неназванными.

— Кровь на их руках, — заявил Грэм Узли, — И я сделаю так, что они заплатят. О, они будут отпираться, конечно. С пеной у рта будут доказывать, что они ни при чем. Но когда мы опубликуем доказательства… И вот как я хочу это сделать, слышите, вы, двое. Сначала их имена напечатают в газете, и пусть они тогда отпираются и нанимают себе адвокатов, если хотят. Тут и доказательства подоспеют, и тогда они повертятся, как должны были вертеться еще в те времена, когда фрицы сдались союзникам. Вот когда все должно было открыться. И про доносчиков, и про спекулянтов, и про немецких подстилок и их ублюдков ребятишек.

Старик договорился до того, что на губах у него показалась пена. Лицо стало синеть, и Дебора начала беспокоиться за его сердце. Она поняла, что пора объяснить, что они не те, за кого он их принимает, не репортеры, которые пришли выслушать его историю и опубликовать ее в газете.

— Мистер Узли, мне ужасно жаль… — начала она.

— Нет! — Он оттолкнул свой стул от стола с такой неожиданной силой, что кофе расплескался из их кружек, а молоко — из кувшина. — Не верите — идите за мной. Мой сын Фрэнк и я, мы нашли доказательства, слышите?

Он стал с трудом подниматься со стула, и Чероки соскочил с места, чтобы ему помочь. Но Грэм оттолкнул его протянутую руку и заковылял к выходу. И снова им не оставалось ничего, кроме как следовать за ним и задабривать его в надежде, что сын вернется домой раньше, чем старик причинит себе вред своими стараниями.

Прежде всего Сент-Джеймс поехал к Даффи. Он не удивился, обнаружив, что в коттедже никого нет. Был разгар дня, и Валери с Кевином, вне всякого сомнения, работали: он — в одном из обширных парков Ле-Репозуара, она — в самом доме. Ему нужна была она. Подтекст, который он ощущал в ее словах во время их прошлого разговора, нуждался в объяснении, и особенно теперь, когда он узнал, что Генри Мулен — ее брат.

Он нашел ее, как и ожидал, в большом доме, куда его пропустили, когда он представился одному из полицейских, которые прочесывали парк. На его звонок в дверь она вышла со свертком простыней под мышкой.

Сент-Джеймс не стал тратить время на общепринятые любезности. Преимущество неожиданности было на его стороне, и он не хотел лишиться его, пустословя понапрасну и давая ей возможность собраться с мыслями. Поэтому он начал с места в карьер:

— Почему вы сразу не сказали мне, что в этом деле замешана еще одна блондинка?

Валери Даффи не отвечала, но он видел, как смятение в ее взгляде уступило место каким-то внутренним расчетам. Ее глаза забегали, словно она искала мужа. Сент-Джеймс понимал, что его поддержка ей сейчас не помешает, и твердо вознамерился заставить ее обойтись без таковой.

— Я вас не понимаю, — тихо сказала она, положила простыни на пол у порога, повернулась и пошла в дом.

Он последовал за ней в каменный холл, где ледяной воздух хранил воспоминания о запахе дров, давно прогоревших в камине. Остановившись у длинного узкого стола в центре, она начала обирать засохшие листья и готовые упасть ягоды со стоявшей на нем осенней композиции, оттененной высокими белыми свечами.

— Вы заявляли, что видели светловолосую женщину, которая следовала по пятам за Ги Бруаром в бухту в день его смерти, — продолжил наступление Сент-Джеймс.

— Это была американка…

— То есть вы хотели, чтобы мы в это поверили.

Она подняла на него взгляд.

— Я ее видела.

— Кого-то вы видели. Но есть и другие светловолосые женщины. Просто вы не упомянули о них в свое время.

— Миссис Эббот блондинка.

— А также, я полагаю, и ваша племянница. Синтия.

К чести Валери, она продолжала смотреть ему в лицо, не отводя глаз. Опять же к ее чести, она не произнесла ни слова, пока не поняла, как много ему известно. Она была неглупа.

— Я говорил с Генри Муленом, — сказал Сент-Джеймс- И по-моему, видел вашу племянницу. Он пытался убедить меня в том, что отослал ее на Олдерни, к бабке, но мне отчего-то кажется, что если у Синтии и есть бабушка, то живет она совсем не там. Почему ваш брат прячет Синтию в доме, миссис Даффи? Он что, держит ее под замком?

— У нее сейчас тяжелый период, — проговорила наконец Валери Даффи и вернулась к цветам и ягодам, прежде чем продолжить. — С девочками ее возраста постоянно такое случается.

— Что же это за трудности такие, которые требуют домашнего ареста?

— Трудность одна — с ними невозможно говорить. То есть невозможно ничего втолковать. Они не слушают.

— А что им надо втолковывать?

— Да то, что их причуды им только вредят.

— А ее причуда?

— Откуда мне знать?

— Ваш брат так не считает, — ответил Сент-Джеймс — Он говорит, что именно с вами она делилась секретами. После разговора с ним у меня возникло впечатление, что вы с ней близки.

— Нет, не очень.

Она отнесла горсть листьев к камину и бросила их туда. Из кармана передника достала какую-то тряпицу и стала вытирать ею пыль с каминной полки.

— Значит, вы одобряете то, что отец запирает дочь в доме?

Пока она преодолевает эти свои трудности?

— Я этого не говорила. Мне очень жаль, что Генри…

Она умолкла, перестала вытирать пыль и, похоже, попыталась собраться с мыслями.

Сент-Джеймс спросил:

— Почему мистер Бруар оставил ей деньги? Именно ей, а не другим девочкам? Почему семнадцатилетняя девочка унаследовала небольшое состояние в обход собственных детей завещателя и своих единокровных сестер? Какой в этом смысл?

— Она не единственная наследница. Если вы знаете про Син, значит, вам и о Поле сказали. У того тоже есть братья и сестра. Даже больше, чем у Син. И никто из них не был упомянут в завещании. Я не знаю, почему мистер Бруар так поступил. Может быть, ему доставляло удовольствие думать о том, какие ссоры начнутся между братьями и сестрами, когда один из них унаследует такую кучу денег.

— Отец Синтии так не считает. Он говорит, что деньги предназначались на ее образование.

Валери принялась вытирать безукоризненно чистый стол.

— А еще он говорит, что у Ги Бруара были другие причуды. Вот я и подумал, не привела ли одна из них к его смерти. Вы знаете, что такое кольцо фей, миссис Даффи?

Движения ее руки, державшей тряпку, замедлились.

— Фольклор.

— Островной фольклор, как я полагаю, — сказал Сент-Джеймс- Вы ведь родились здесь? И вы, и ваш брат? Она подняла голову.

— Это не Генри, мистер Сент-Джеймс.

Она говорила довольно спокойно. Синяя жилка часто билась на ее шее, но в остальном она вела себя так, словно оборот событий, на который намекал Сент-Джеймс, нисколько ее не волновая.

— Вообще-то я думал не о нем, — сказал Сент-Джеймс — А что, у него были причины желать Ги Бруару смерти?

Залившись краской, она вернулась к своему бессмысленному занятию.

— Я обратил внимание на то, что ваш брат принимал участие в музейном проекте мистера Бруара. В изначальном проекте, судя по рисункам, которые я видел у него в амбаре. Интересно, а в пересмотренном проекте он тоже участвовал? Вы не знаете?

— Генри хороший мастер по стеклу, — только и сказала она. — Это и свело их вместе с самого начала. Мистеру Бруару был нужен кто-нибудь, чтобы построить здесь оранжерею. Она большая, замысловатая. Какая-нибудь штамповка ему не годилась. А еще ему нужен был мастер, чтобы поставить теплицы. Да и окна застеклить, если уж на то пошло. Я рассказала ему о Генри. Они побеседовали и нашли немало общего. С тех пор Генри работает на него.

— А как получилось, что Синтия привлекла внимание мистера Бруара?

— Внимание мистера Бруара привлекали многие люди, — терпеливо ответила Валери. — Пол Филдер. Фрэнк Узли. Нобби Дебьер. Генри с Синтией. Он даже отправил Джемайму Эббот в школу моделей в Лондон и помог ее матери, когда она в этом нуждалась. Он вообще интересовался людьми. Вкладывал в них деньги. Такой уж он был человек.

— Вкладывая деньги в других, люди обычно ждут отдачи, — заметил Сент-Джеймс — И не всегда финансовой.

— Тогда вам лучше всего спросить у каждого их них, чего именно мистер Бруар ждал от них взамен, — сказала она язвительно. — И начните, пожалуй, с Нобби Дебьера.

Скомкав тряпку, она сунула ее в карман передника. Двинулась в направлении входной двери. Там подхватила белье, которое положила перед тем на пол, и, подперев сверток бедром, повернулась к Сент-Джеймсу.

— Если у вас все…

— А почему с Нобби Дебьера? — спросил ее Сент-Джеймс — Он ведь, кажется, архитектор? Мистер Бруар обращался к нему с какой-то особой просьбой?

— Если и так, то в ночь перед смертью мистера Бруара Нобби явно не горел желанием ее выполнить, — заявила Валери. — Они спорили возле утиного пруда после фейерверка. «Я не позволю вам разорить меня», — говорил Нобби. Интересно, что он имел в виду?

Было очевидно, что это прием, к которому она прибегла лишь для того, чтобы отвлечь Сент-Джеймса от своих родственников. Но он не собирался легко сдаваться.

— Как давно вы с мужем работаете у Бруаров, миссис Даффи?

— С самого начала.

Она переложила узел с бельем с руки на руку и выразительно взглянула на часы.

— Значит, вы знати их привычки.

Она не сразу ответила, но ее глаза слегка сузились, пока она просчитывала возможности, заложенные в его вопросе.

— Привычки? — переспросила она.

— К примеру, пристрастие мистера Бруара к утренним купаниям.

— Об этом все знали.

— И о напитке, который он неизменно брал с собой, тоже? Зеленый чай с гинкго? Где он хранится, кстати?

— На кухне.

— Где именно?

— В кладовой на полке.

— А вы работаете в кухне.

— Вы что, намекаете, что я…

— Куда ваша племянница приходила с вами поболтать? Куда приходил поболтать ваш брат во время работы над оранжереей, к примеру?

— Все, кто был дружен с мистером Бруаром, постоянно толклись в кухне. Это же открытый дом. Здесь не делают различия между теми, кто трудится внизу, и теми, кто нежится наверху. Бруары не такие люди, и никогда такими не были. Именно поэтому…

Она осеклась. И крепче вцепилась в простыни.

— Именно поэтому… — спокойно повторил Сент-Джеймс.

— Мне нужно работать. Не возражаете, если я дам вам совет? — Она не стала ждать ответа. — Наши семейные дела не имеют никакого отношения к смерти мистера Бруара, мистер Сент-Джеймс, Но если вы покопаете поглубже в другом месте, то обнаружите, что это относится не ко всем семьям.