"Отстрел непуганых мужчин" - читать интересную книгу автора (Авророва Александра)

Глава 27. Тайна Бэби

Сомнений не оставалось — Митя был мертв уже около суток. Его тело достали и предъявили для опознания. Никаких следов насилия обнаружено не было. Просто камень сорвался под ногой, и человек упал в бездну, не успев даже понять, что произошло. Так заявил майор Ильин, присовокупив нечто о наших нервах, взбудораженных двумя убийствами, и о необходимости в подобном состоянии проявлять особую осторожность и аккуратность. Я своими глазами видела труп, что не мешало мне не верить в его реальность. Не верила, и все тут.

Бэби держалась поразительно спокойно и поразительно пассивно. Я отвела ее в домик, и она покорно шла. Там она села на кровать, все такая же спокойная, и слезы градом потекли по ее неподвижному лицу. Они текли действительно градом, одна за другой скатываясь на футболку, и оставляли мокрые следы.

Я растерялась. На моей памяти подруга не плакала ни разу. Я — я да, и нередко, а вот она ни разу. Страшное подозрение зародилось в моей душе, и я спросила:

— Бэби, ты что, его по-настоящему любила, да?

И тут она всхлипнула и начала задыхаться. Я однажды была свидетелем приступа астмы, это было очень похоже. Задыхаясь, Бэби судорожно и быстро, с трудом произнося слова, говорила:

— А что, по-твоему, я уже и полюбить не могу, да? Бэби железная, да? Железобетонная, я знаю! Вам всем чего-то от меня надо, все вы требуете, требуете. Сделай то, сделай се, ты такая сильная, Бэби, ты все можешь, ты должна, тебе ничего не стоит, будь нам опорой! Вам всем бывает тяжело, только мне не бывает, да? Всем бывает плохо, только я одна не должна показывать виду. И хоть раз бы кто-нибудь сказал: «Бедная девочка, ты так устала, давай, я тебе помогу, давай, я сделаю вместо тебя, давай, я стану тебя защищать, а ты отдохни немножко». Никто, никогда! Я должна быть всегда права, потому что все ждут от меня этого, ждут и знают, что я все для них сделаю, и надеются, и я все кручусь, и бьюсь, а так хочется бросить все и довериться кому-нибудь, чтобы он решал за тебя, и вел тебя, и думал вместо тебя, а всегда получается наоборот, я не знаю, почему, просто я такая невезучая дура, и вот этот Толик тоже все ждет, чтобы я ему велела, объяснила, смотрит в рот, а я устала, устала!

Она на мгновенье остановилась, и за это краткое мгновенье ее возбуждение угасло, сменившись равнодушием столь полным, что, казалось, даже говорить стало тягостным, из-под палки совершаемым трудом.

— Митя решал все сам, — тихо и невыразительно продолжила Бэби. — Он такой был единственный, и больше такого не будет. Его не надо было защищать, им нельзя руководить. Рядом с ним я чувствовала себя глупой и слабой и знала, что имею на это право. Он сказал мне однажды, еще в поезде: «Даже самой сильной женщине надо на кого-то опереться». Он понимал меня, я знаю. Он пожалел бы меня, если бы не ты. Он единственный на свете, кто пожалел бы меня, и я б на него не обиделась за это, потому что он действительно сильнее. Впрочем, это все уже неважно. Все кончено.

— Но почему тогда… почему ты не… не пыталась… то есть…

— Потому что он не любил меня и не полюбил бы никогда. Никогда, не при каких обстоятельствах.

Она слабо махнула рукой и уставилась в пространство перед собой неподвижными глазами. Я смотрела на подругу и не узнавала ее. На кровати сидело страшное, невероятное существо. Оживший манекен, восковая фигура. Я всегда считала Бэби очень хорошенькой, почти неотразимой. Теперь я впервые могла оценить ее внешность объективно. Правильные кукольные черты лица без малейшей самобытности, скучные и невыразительные. Неотразимость, как выяснилось, им придавал некий внутренний огонь, теперь угасший. Огонь яркой, сильной, неутомимой души. Представьте себе, например, прекрасный дворец, в котором проходит бал. Пылают свечи, кружатся пары, звучит чудесная музыка, и дворец словно прилетел к нам из волшебной сказки. И вдруг в единый миг обстановка переменилась. Темнота, пустота, тишина. Даже не так! Выбитые окна, сломанные двери, мусор на полу. И оттого, что помнишь дворец этот совсем другим, сейчас он ужасает вдвойне.

Леденящий холод охватил меня. Три раза за последние дни я сталкивалась со смертью, но ни разу еще облик смерти не представал передо мной в такой откровенной наглядности, в такой обнаженности самой своей сокровенной сути. Была бьющая через край жизнь, а стала смерть. Вот она, я ее вижу!

— Что я могу сделать для тебя, Бэби? — спросила я. — Чего ты хочешь?

— Хочу умереть, — равнодушно ответила она, почти не шевеля губами, легла и отвернулась к стенке.

Меня будто ножом полоснуло. Она не имела права так отвечать! Она не имеет права вести себя так! Это неправильно, это невозможно! Бэби не смеет хотеть умереть, она не такая! Я подбежала, схватила ее за плечи, повернула и принялась зачем-то трясти. Она не вырывалась, вообще не реагировала никак, словно тряпичная кукла.

— Митю убили! — заорала я, вне себя. — Его убил тот же, кто и остальных, понимаешь? Неужели тебе все равно? Убийца сделал это и теперь доволен, понимаешь? Неужели тебе все равно? Надо что-то делать!

— Ничего не сделаешь, — спокойно возразила Бэби.

— Нет, сделаешь! — продолжала орать я, не в силах остановиться. — Сделаешь, и я сделаю это! Я найду убийцу и накажу его, я даю тебе честное слово! Я клянусь, что я… что я… — мне было трудно придумать нечто подходящее, и я завершила: — Я клянусь, что не напишу больше ни строчки, пока не сделаю этого! Ни стихов, ничего! Ничего, пока я не найду убийцу и не накажу его!

Я остановилась в изнеможении. Силы оставили меня. Если б я целый день таскала тяжелые камни, вряд ли я чувствовала бы себя более усталой.

— Дура, — без выражения прокомментировала Бэби. — Ты не умеешь не писать.

— Да, — согласилась я, — но придется. Я дала слово.

Я вглядывалась в чужие, мертвые черты, и что-то смутно знакомое стало проступать в их каменной неподвижности. Словно в том самом заброшенном, разрушенном дворце зажглась маленькая тусклая свечка. Она не способна осветить даже самой жалкой каморки, но ее колеблющийся огонек дает надежду. Огонек горит, значит, люди могут вернуться.

— Талантом нельзя бросаться, — мрачно и холодно уведомила меня подруга. — Он обидится и исчезнет навсегда. Так бывает.

— Бывает, — кивнула я, — только ничего уже не поделаешь. Я дала слово. Ты права, Бэби. Ты делала для меня все, а я ничего. Я ничего и не умею, я знаю! Я ничего не могу предложить тебе, чтобы тебе стало легче. У меня есть только талант. Я отдаю его.

— Он мне не нужен.

— А тебя не спрашивают, — оборвала я. — Я скоро вернусь.

Я знала, что мы не останемся здесь больше, завтра же мы улетим домой. Прежде, чем сделать это, я должна была уточнить одно обстоятельство. Уточнить на свой страх и риск, по собственному глупому разумению. Хитрости мне по-прежнему недоступны, зато исчезло привычное смущение. Нет, оно не исчезло, оно все еще при мне, просто я не намерена и далее с ним считаться. Есть вещи, которые ты совершаешь, не считаясь ни с чем и ни с кем, включая себя самое.

Я постучала в дверь.

— Да? — голос Юрия Андреевича звучал преувеличенно ровно.

Я зашла, села, посмотрела в напряженные глаза и повторила про себя фразу, произнесенную им над телом бедного Леши. Он сказал тогда: «Все-таки случилось». Сказал со странной покорностью судьбе. Теперь же покорности не было в помине, а была почти каменная жесткость.

— Что, Оля? — язвительно спросил он. — На мне цветы не растут и узоров нет.

— Вы не убивали Лешу, а Митю убить просто не могли бы, — не сводя взгляда с напряженных, кипящих болью глаз, немеющими губами прошептала я. — Он слишком хороший, чтобы вы могли сделать это. Вы не делали этого, да?

Напряжение моего собеседника мгновенно исчезло, сменившись растерянностью, даже недоумением.

— Я? — изумился он. — Оленька, опомнись, бедная!

Он тут же смолк, закусив губу. Я воскликнула:

— А Вадик тем более не мог! Он другой. Он совсем не мог! Вы нашли тело Петра Михайловича, приняли его за Лешино и решили, что его убил Вадик, да? В тот момент мы с вами и встретились. Я хорошо помню это. Но Вадик не при чем. Вадик, объясни ему, что это не ты, успокой его!

Я обернулась к Вадику, и тот ошеломленно выдавил:

— Э… я… ты чего? Я тебе чего, типа псих, что ли? У тебя чего, крыша поехала?

Он пожал плечами, потянулся за сочувствием к отцу, и тут, увидев нечто в его лице, гневно выкрикнул:

— Ты чего, и вправду думал, я убийца? Говори, ну!

— А что я должен был подумать? — холодно осведомился Юрий Андреевич. — Зная твою горячность и…

— Ты! — Вадик вскочил, опрокинув стул. — Ладно, кто-нибудь посторонний, а ты! Еще отец называется! Ты думал, я убийца! Ты мог! Как ты мог? Мама бы тебе показала, если б узнала! Да она бы плюнула на тебя, вот что! По-настоящему! Взяла бы и плюнула!

Похоже, эта смешная картина так и стояла у уязвленного Вадика перед глазами, наполняя мрачным удовлетворением.

— Но ты при мне грозил, что сделаешь это… — Голос отца впервые зазвучал жалко и нервно. — Ты ведь грозил, что убьешь… и…

— Я грозил, что убью Петра Михайловича? Да когда? Ты чего?

— Не Петю — Лешу. Когда я увидел тело, я сразу решил, это Леша. И что это мог сделать ты. Ты ведь ходил там рядом! Потом оказалось, это Петя. Но ты вел себя так странно, и я подумал… ты тоже мог ошибиться в темноте… а потом это второе убийство… я старался следить за тобой, чтобы помешать тебе, но не уследил… я был готов на все, лишь бы отвести от тебя подозрение… я боялся спросить тебя прямо, но я видел, что ты врешь милиции… Зачем ты врал, если не виноват?

— Потому что ты вел себя странно! — возмутился Вадик. — И ты врал! Я и решил, тебе это зачем-то надо. Я вовсе не думал, что ты убил — я же не псих какой! — но раз ты стал темнить, то и я. А когда наврешь, отступать нельзя… а ты считал все это время, что из-за каких-то паршивых баксов я убил человека! Да я теперь минуты с тобой вместе не пробуду, понял? Ты мне теперь хуже чужого, понял?

«Бэби объяснила бы, что Вадик холерик, — подумала я. — Наболтал в сердцах и успокоился, и забыл совсем. А Юрий Андреевич сангвиник, у сангвиников совершенно другие реакции. Человек часто ошибается, судя о людях другого темперамента по себе. Например, сам Юрий Андреевич что сказал, то и сделал, такой уж у него склад, поэтому он считает, что и сын такой же. Вот что объяснила бы мне Бэби».

Слушать дальнейшие оправдания счастливого отца я не стала, тихонько покинув помещение. Тем более, меня ждало новое дело. Мне был нужен Толик Савченко.

— Толик, — обратилась я к ошарашенному парню, оторвав его от каких-то бумаг, — нам с Аней надо завтра же улететь домой. Ты ведь сумеешь достать для нас билеты на самолет? У милиции наверняка есть специальная бронь. Кстати, у нас, наверное, не хватит денег, но ты, я думаю, одолжишь? Мы тебе их вышлем, как только прибудем в Петербург, сразу же. Договорились?

— А… а вам точно надо… и завтра же?

— Да, — кивнула я, — точно. Я не могу оставаться здесь ни дня.

Он неуверенно заметил:

— Ты имеешь в виду… у тебя ведь с Гагариным было… то есть, вы с ним…

— Да, у нас был роман, — не колеблясь, подтвердила я, — поэтому я не в состоянии продолжать отдыхать здесь после случившегося. Я должна вернуться домой.

— А Аня… она, может, останется? Ей будет интересно. Ты знаешь, — Толик оживился, — я ведь рассказал майору про Анастасию Крылову, и он меня похвалил. Эти двое задержанных упорно все отрицают, майору это не нравится. А то, что Крылова тайком сюда прилетала, очень веская улика. И мотив у нее есть, и возможность! И проживает не на нашей территории, это для майора самое важное.

— Проверь, пожалуйста, — попросила я, — не прилетала ли она еще и вчера. Или не она, а Руслан Касимов. Обязательно проверь!

— Ты думаешь, Гагарина тоже убили… то есть… ты извини, что я так…

Я вздохнула:

— Ничего, не волнуйся, говори спокойно. Да, я думаю, его столкнул в пропасть тот же человек. Митя догадался, кто он. Митя не зря звонил вчера по междугородке. Этот человек прилетел и убил его. Другой вопрос, что пользоваться собственным паспортом при покупке билета было б совсем глупо, но проверить все-таки надо.

— Я проверю.

— Скажи, — продолжила я, — среди Митиных вещей был такой большой черный блокнот? Блокнот с записями.

— С записями — точно нет, я бы запомнил. А что?

— Просто я его однажды видела. А в домике вы искали?

— Ну, мы забрали все его вещи, и я внимательно их смотрел. Никакого блокнота нет. Так Ане точно надо ехать? Мы бы с ней продолжили расследование. Я считаю, — Толик понизил голос, — она — моя муза. Она меня вдохновляет. Все замечательные мысли по расследованию приходят мне в голову именно при разговоре с нею!

«Потому что именно она эти мысли тебе в голову вкладывает», — подумала я, а вслух сказала: — Теперь расследование, наверное, переместится в Петербург?

— Да, наверное, — хмуро кивнул Савченко. — Крылову уже взяли под контроль, этих двоих вот-вот выпустят. Но, если б тут была Аня, мы бы с нею…

— А ты потребуй, чтобы тебя послали в командировку в Питер, — предложила я. — Ведь ты лично почти раскрыл все дело, так что имеешь право довести его до конца. Без тебя никто б ни о чем не догадался!

Толик оживился было, однако тут же сник.

— Майор не пошлет. Ему плевать!

Я посоветовала:

— А ты приставай к нему понастойчивее! Он, кажется, выше всего ценит спокойствие. Если он поймет, что спокойнее послать тебя в командировку, чем вечно выслушивать твои справедливые упреки, то и пошлет, это точно. Так что я надеюсь, мы скоро встретимся с тобою в Петербурге. Вот тебе мой домашний телефон. А завтра утром я жду билетов, договорились? Спасибо!

Я вернулась домой. Бэби по-прежнему лежала на кровати лицом к стене и на мое сообщение о предполагающемся отъезде среагировала вяло. Я сама собрала и свои, и ее вещи, а потом легла спать. Мне предстояло рано встать, поскольку было необходимо проверить одно странное предположение.