"Елена, любовь моя, Елена!" - читать интересную книгу автора (Де Крешенцо Лючано)

ОРАКУЛ

Глава VII,

в которой мы присутствуем при второй битве между греками и троянцами и при попытках установить обстоятельства гибели Неопула. Вместе с Леонтием и Гемонидом мы посетим оракул Аполлона в Фимбре и во время этого путешествия услышим полную драматизма историю Троила.

Наставления Зевса не возымели никакого действия. Наоборот, никогда еще столько богов не шаталось по полю битвы. Даже такой узкий специалист, как Арес, которому в силу его профессии надлежало оставаться беспристрастным, тоже пошел на поводу у событий и, приняв облик простого наемника, стал воевать на стороне Приама. Известие об этом, а также продолжительное отсутствие Ахилла повергли ахейское войско в глубочайшее уныние: греки потеряли Ахилла, а противник приобрел Ареса – было из-за чего горевать!

А когда Пандар ранил Менелая, вражда между двумя противоборствующими лагерями вспыхнула с еще большей силой: греки обвинили троянцев в том, что те нарушили соглашение, а троянцы отвечали, что, грабя чужие земли, нельзя требовать от ограбленных корректного поведения.

После ухода Ахилла во главе ахейцев стал Диомед, сын царя Аргоса Тидея (не путать с Диомедом, у которого были плотоядные кони). Именно ему принадлежала заслуга в том, что грекам удалось устоять под натиском троянцев. Диомед был вездесущ: едва заметив, что перевес сил на стороне противника, он тотчас вмешивался в битву и восстанавливал равновесие. Диомед

Злые языки утверждают, будто энтузиазм Диомеда объяснялся тем, что он влюбился в Елену, влюбился с первого взгляда и потому воспринял ее похищение как личное горе.

Подстрекаемый Афиной, Диомед бурей налетал то на Пандара, то на Энея. Первого он убил очень эффектно, поразив стрелой в рот и нажимая древко до тех пор, пока наконечник стрелы не вышел у несчастного под подбородком; второго он ранил поднятым с земли огромным камнем. Диомед чуть было не прикончил поверженного Энея ударом меча, но Афродита спасла раненого, укутав своим волшебным плащом.[53] В сумятице боя сама богиня была ранена, и Диомед при виде обливающейся кровью (к великому удовольствию Афины) Афродиты воспользовался случаем и стал осыпать ее оскорблениями:

– Ты и здесь приносишь всем одни только беды, о дочь Зевса! Мало тебе сбивать женщин с праведного пути!

У Афродиты имелось достаточно оснований действовать в пользу троянцев: она ведь была не только покровительницей Париса, но и нежной матерью Энея. Рассказывают, что лет за тридцать до описываемых событий Зевс за то, что Афродита отвергла его ухаживания, вынес ей приговор – влюбиться в смертного. И надо же, чтобы выбор его пал именно на троянца – некоего Анхиса, царя дарданцев, волопаса по профессии. Эта парочка спозналась, скажем так, в жалкой хижине, затерявшейся в горах Троады. Афродита куталась в красный плащ, а на Анхисе не было ничего, ибо, когда богиня вошла к нему в хижину, он преспокойно спал, укрывшись козьей шкурой. После мимолетной близости прекрасная богиня выскользнула из хижины так же бесшумно, как и вошла, но прежде, чем исчезнуть, сказала:

– Прощай, любовь моя! Это было прекрасно. Но, прошу тебя, никому ничего не рассказывай.

Анхис поклялся своей честью не раскрывать секрета, но на следующий же день, услышав в кабачке, как один пьянчуга расписывает прелести какой-то местной девчонки: «Иппаса у нас первая красавица, а в постели что твоя Афродита!» – возмутился:

– Не говори глупостей! Я спал и с той, и с другой и могу заверить: никакого сравнения!

Лучше бы Анхису промолчать. Услышав его похвальбу, Зевс света не взвидел от ярости (и от зависти тоже) и в наказание ударил в него молнией. Анхис остался жив только благодаря Афродите – покровительнице своих любовников: она умела отводить от них удары молний. Но, несмотря на помощь богини, бедняга от испуга согнулся в пояснице – да так и остался на всю жизнь согнутым. После этого союза как раз и родился Эней.

Но вернемся на поле брани. В тот день и боги, и смертные передрались не на шутку: даже Зевс не выдержал и на несколько мгновений сам ввязался в схватку, когда увидел, что опасность угрожает одному из его смертных сыновей, а именно – ликийцу Сарпедону.

На помощь Энею, которого чуть было не прикончил Диомед, бросились Аполлон и Арес. Аполлон, услышав вопли Афродиты, первым делом подменил героя его двойником, сделанным из облака, затем, взвалив настоящего Энея на плечи, вынес его с поля боя. Арес же привел с собой свою семью в полном составе: сестру Эриду – богиню раздоров, сыновей, звавшихся Ужасом и Страхом, а также дочь Энио в пропитанном кровью плаще.

Этот «меднобронный» бог Арес был, я бы сказал, древнейшим культуристом, этаким клубком мышц, грубой силы и жестокости. Кровь на Ареса действовала как наркотик: при одном ее виде в глазах бога появлялся жадный блеск. Делая все, чтобы не прекращалось сражение, он мог даже помочь врагу – вдохнуть жизнь в погибшего, привести в чувство, заставить вновь взяться за оружие – только для того, чтобы тут же убить его снова.

В лагере противника яростно бились на стороне ахейского воинства – обе до крайности распаленные – Афина и Гера. Гера, мчащаяся на серебряной колеснице, запряженной парой вороных коней, чем-то напоминает мне одну из вагнеровских героинь. Она орала, как одержимая, охаживала коней золотым кнутом и размахивала серебряным копьем с огромным, сплошь усыпанным алмазами наконечником. Более практичная Афина одолжила у Аида его знаменитый шлем-невидимку и все сметала на своем пути, не показываясь противнику.

Диомед же, не довольствуясь тем, что уже скрестил оружие с Афродитой и Аполлоном, решил схватиться с самим Аресом и, к своему великому удивлению, после нескольких выпадов ухитрился ранить его в пах. По словам Гомера, Арес от боли взревел так, как могли бы взреветь одновременно девять или десять тысяч воинов.[54]

Чем мне нравятся греческие боги, так это своей приземленностью. Они не только всесильны и всеведущи, как боги других религий, но еще и страдают, радуются, орут и сердятся, как участники общего собрания жильцов многоквартирного дома. В известном смысле боги классической мифологии мало чем отличаются от святых моего детства, к которым я обращался с молитвами, когда жил в Неаполе – хотя бы от того же св. Януария, однажды вдруг закапризничавшего в день, когда ему полагалось явить чудо, и потому наслушавшегося немало упреков от верующих; или от св. Антония, который всыпал розог св. Януарию только за то, что чудо он явил в другой, а не в назначенный день[55] – и тот, и другой, можно сказать, прямые потомки гомеровских богов – вспыльчивых, но отходчивых, яростных и в то же время человечных. Даже каноническое христианство с его Адом, Чистилищем и Раем в значительной мере унаследовало наивность и антропоморфизм греческих мифов. В Неаполе и по сей день главные святые подразделяются на категории в зависимости от их компетенции, и если нужно испросить у них помощи, то с молитвой обращаются к тому святому, который особо отличился именно в интересующей вас области: св. Лючия помогает страждущим болезнями глаз, св. Антоний исцеляет больных животных, св. Христофор покровительствует путешественникам, св. Паскуале скрепляет помолвки и так далее, вплоть до св. Кира, «ведающего» внутренними болезнями и вообще всякими недомоганиями.

Второй день битвы оказался для Леонтия более удачным, чем первый: он никого не убил, но и сам не был даже ранен, а главное – его не рвало при виде крови. И вечером, у костра, он рассказал по меньшей мере десять раз кряду, как ему удалось отразить нападение гиганта-троянца ростом не меньше метра и восьмидесяти сантиметров.[56]

– Я уже собрался прикончить его, просунул даже меч ему под щит, но пущенная кем-то стрела поразила его на мгновение раньше! Вот жалость! Еще секунда, и я убил бы своего первого троянца!

– Да, он вел себя молодцом, – подтвердил Гемонид, на чьей совести и была, между прочим, та самая таинственная стрела.

– Агамемнон объявил, – продолжал Леонтий, – что по соглашению с противником два дня и две ночи сражений не будет, надо предать земле погибших. Мы можем воспользоваться этим и сходить к оракулу Аполлона Фимбрского.

Решение проконсультироваться у оракула они приняли после разговора с неким Артинеем, их соседом по палатке, производившим впечатление человека себе на уме и не любящего болтать лишнего.

– В последний раз я видел твоего отца, – сказал Артиней, – когда он уходил на разведку вместе с царем Маталаса Эванием. Вдвоем, без эскорта они решили добраться до вершины Ретейского мыса, чтобы разработать новый план наступления на Илион. Все это не заслуживало бы особого внимания, если бы один карийский торговец – имя его я запамятовал – не сказал мне, что Эвания и твоего дядю Антифиния связывают узы тесной дружбы.

– Что ты хочешь этим сказать? – сразу же встревожился Гемонид.

– Только то, что сказал: Эваний – друг Антифиния.

– Говори же, Артиней! – не отставал от него Гемонид. – Поясни нам свою мысль! Может, ты намекаешь на то, что благородный Неопул пал не от руки троянца, а был убит человеком, считавшимся его другом?

– Все возможно, о честный Гемонид, но, уверяю тебя, ничего определенного я не знаю, – ответил Артиней, быстро меняя тему разговора. – Знаешь ведь, как бывает, когда стоишь на часах: чтобы убить время, люди слушают и рассказывают не одну только правду… Но ты человек мудрый, ты не станешь верить россказням ночных дозорных.

Кому непременно надо было узнать, что же все-таки «рассказывают люди», а может, кое-что еще, следовало лишь обратиться к Терситу – официальному сплетнику ахейского воинства. И потому Леонтий и Гемонид направились в лавчонку Телония, где и нашли Терсита. Он, как обычно, с кем-то ссорился. На этот раз – с подтрунивавшими над ним аркадцами.

– О друг наш Терсит, – обратился к нему Гемонид, – ты, не ведающий лжи, ты, у кого на языке только то, что на уме, скажи, не известен ли тебе человек по имени Званий?

– Какого Звания ты имеешь в виду, друг? Здесь, в Трое, есть два Звания, – ответил Терсит, как всегда, обнаруживая поразительную осведомленность. – Один – уроженец Фтии, конокрад, а другой – из Маталаса. Этот, чтобы стать царем, убил своего брата Эваста.

– Боюсь, что нам нужен именно второй, – заметил Гемонид. – И еще скажи нам, Терсит, каким образом Эваний убил своего брата?

– Он его отравил. Напоил речной водой.

– Речной водой? – удивленно воскликнул Леонтий. – Кто же мог отравить воду в целой реке?

– Яд был не в реке, – пояснил Терсит, прямо-таки наслаждаясь наивностью юноши, – он был в плошке, которую Антифиний поднес Эвасту.

– Выходит, отравитель – Антифиний, а не Эваний? – снова спросил Леонтий.

– Да, но в выигрыше остался Званий.

С того дня подозрение, павшее на Антифиния и Звания, лишило Леонтия сна. Необходимо было произвести тщательное расследование среди критского воинства. С кого начать? Как раздобыть нужные сведения? Кого спросить? Кто-то посоветовал Гемониду обратиться к оракулу:

– Купи перворожденного ягненка и принеси его в жертву Аполлону: как знать, может бог устами прорицателя Калханта укажет тебе верный путь.

Мир Гомера без оракулов немыслим: рождения, путешествия, войны, отъезды, женитьбы, выбор места для закладки новых городов – в истории всех этих событий первым шагом была консультация с оракулом. В Беотии, например, профессия прорицателя (mantica, как их называли в те времена) была самой распространенной после землепашца.

Греческое слово mainesthai обозначает все, что «вне нас», или что еще только должно произойти – в отличие от того, что хранит наша память и что уже «внутри нас», иными словами, от всего, уже происшедшего. Если память – это осознание прошлого, то mainesthai – предвидение будущего, но уже предрешенного Фатумом, чего-то такого, что даже сам Зевс изменить не в силах, но может предсказать оракул.

Толкователями предсказаний были в основном мужчины, но в исключительных случаях эту роль выполняли и женщины – например, Пифия в Дельфах или Плеяды – жрицы храма в Додоне. Жрецы стояли, можно сказать, «над партиями»: у них не было ни родины, ни семьи, ни пристрастий, они не могли влиять на Фатум и ограничивались тем, что с некоторым опережением сообщали о его намерениях. Калхант, сам троянец, служил ахейцам, но не считался предателем. От него требовалось лишь, истолковывая намерения Фатума, «попасть в точку», и больше ничего. Предания гласят, будто он умер в тот день, когда встретил более сведущего прорицателя – Мопса. Обоих попросили предсказать, сколько поросят принесет свинья и сколько плодов даст фиговое дерево. Ответ Мопса из Колофона оказался абсолютно точным, тогда как у Калханта получилось на одного поросенка больше и на один плод меньше. В результате Калхант от стыда наложил на себя руки.

Самым лучшим считался оракул в Фимбрском храме Аполлона – на вершине холма, в деревушке, расположенной немного южнее Трои. Чтобы добраться туда, нужно было пройти берегом вверх по течению Скамандра больше десяти километров.

– Я уже был там однажды, – сказал Терсит, – и вообще хорошо знаю Калханта. Если хотите, могу проводить вас к нему.

Поскольку путь был неблизким, наша троица решила нанять у ликийца Телония ослов и повозку.

– Ослы лучше, чем лошади! – сказал Терсит. – Ослы передвигаются медленнее, зато не так быстро устают, так что к назначенному месту всегда приходят первыми. Главное – с самого начала хорошенько бить их кнутом, чтобы они сразу поняли, с кем имеют дело.

Надо заметить, что микенские лошади ничего особенного собой не представляли: они были чуть покрупнее пони, и в повозку, как и в самую легкую боевую колесницу, их приходилось запрягать парами.

Леонтий и его друзья отправились в путь ранним утром, чтобы успеть вернуться засветло, а если не выйдет, то пораньше на следующий день. Они прихватили с собой перворожденного ягненка, приличный запас винных ягод, оливок, меда и по хорошей пшеничной лепешке на брата.

– Это верно, что нам придется пройти очень близко от стен Трои? – спросил Леонтий.

– Нет, – ответил Терсит, – мы свернем к югу – путь будет подлиннее, зато и поспокойнее.

– А правда, что на Фимбрских холмах стоят лагерем свирепые мисийцы?[57] – снова спросил Леонтий, который, между нами говоря, не отличался особой храбростью.

– Да, но мы же идем к оракулу, так что опасаться нам, собственно, нечего.

– Ты полагаешь, что достаточно будет сказать мисийцам: «Мы идем к святилищу Аполлона», – чтобы они отнеслись к нам уважительно? – спросил несколько озадаченный Гемонид. – Не очень-то похоже, чтобы эти люди строго соблюдали правила приличия!

– Естественно, они не всегда последовательны, и лучше бы нам с ними не встречаться, – ответил Терсит. – Но такой противник, как Аполлон, им тоже вряд ли нужен, они же это хорошо понимают.

– Возможно, ты прав, – согласился Гемонид, хотя объяснение это показалось ему недостаточно убедительным. – И все же нам лучше держаться подальше от хоженых троп.

Но Терсит не ошибался: намерение посетить храм служило своего рода охранной грамотой, поскольку Аполлон, безусловно, стяжал себе славу самого мстительного бога. Достаточно вспомнить, как всего четырех дней от роду он потребовал у Гефеста лук и стрелы, чтобы убить змея Тифона, нанесшего обиду его матери.

– А известно тебе, о Гемонид, почему сребролукий бог против ахейцев? – снова заговорил Терсит.

– Должно быть, из-за обиды, нанесенной Агамемноном его любимому жрецу Хрису.

–. Вовсе нет, все началось еще раньше.

– А из-за чего?

– Да из-за этого разбойника Ахилла!

– О Терсит, – взмолился Леонтий, – неужели ты станешь марать своим злым языком еще и Пелида, лучшего из ахейцев?!

– Лучшего? В чем же это? – саркастически усмехнулся Терсит. – В убийстве, грабежах, насилии? Задавая вопросы, мой мальчик, старайся формулировать их точнее, в противном случае я не смогу дать тебе исчерпывающий ответ.

Леонтий надулся. С Терситом невозможно было вести серьезный разговор: он полагал, что знает все лучше всех, и болтал без умолку.

– Ладно, Терсит, – вмешался Гемонид, стараясь предотвратить ссору. – Если тебе очень уж хочется, расскажи, как получилось, что Пелид обидел бога. Путь наш долог, и рассказ твой поможет нам скоротать время. Постарайся только не слишком расцвечивать его выдумками.

– Шли первые годы войны, – начал Терсит. – Однажды Пелид вступил в схватку с необычайно красивым молодым троянцем Троилом, который был самым младшим из оставшихся в живых сыновей Приама. Те, кому посчастливилось видеть его, говорят, что он был красивее самого Адониса. Так вот, Троил вел бой по всем правилам, Ахилл же, вместо того чтобы отвечать ударом на удар, все вилял, ходил кругами, как охваченная любовной страстью трясогузка «Не отказывайся от моих ласк, о мой смуглый красавчик, – говорил он, – если не хочешь, чтобы я сегодня же убил тебя у стен Трои. Подумай, во что превратится твоя нежная мордашка после того, как я поработаю над ней своим мечом». Но юноша не пожелал отвечать на любовные приставания мирмидонца. К тому же на помощь Троилу поспешил тогда Гектор: вместе с братом они отразили выпады врага. Тут Терсит остановил повозку.

– А что было дальше? – спросил Леонтий, недовольный тем, что урод прервал свой рассказ.

– А дальше, мой мальчик, нам надо утолить жажду, – ответил Терсит, спрыгивая на землю. – Если память мне не изменяет, вон за теми тополями должен быть родник с чистой холодной водой. Там мы сможем попить и запастись водой на обратный путь.

– Ладно, только поскорее, – поторопил его Леонтий.

Напившись и наполнив водой мехи, Терсит продолжил свой рассказ:

– Троил был влюблен в девушку по имени Брисеида[58] и каждый раз в полнолуние назначал ей свидание в фимбрской роще, что вблизи храма Аполлона. В общем, на сей раз неотвратимый Фатум поставил на пути юного любовника сына Пелея – Ахилла. Увы, бедный Троил был приперт к стене: мог ли он без помощи Гектора устоять в поединке с таким чемпионом, как Ахилл?

– Ну, ну, дальше! – вновь воскликнул Леонтий, заметивший, что Терсит намерен вторично прервать свой рассказ.

– Спокойнее, парень. Мне хочется пить.

– Ты пил совсем недавно!

– Да, но я к тому же еще и говорил.

– Ладно, пей, только, пожалуйста, поскорее!

Терсит спокойно поднял маленький мех и, несмотря на то, что Леонтий буквально дрожал от нетерпения, пустил струю воды себе в рот, да так, что часть ее попала и на одежду. Потом утер губы рукой и сказал:

– У воды на равнине совсем другой вкус. Иногда мне кажется, что троянцы ее отравляют.

– Да поразит тебя Зевс своей молнией, о Терсит, – снова возмутился Леонтий. – Доскажешь ли ты наконец свою историю?

– Что за спешка, парень? Подумай, какой путь нам еще предстоит одолеть, и как бы ни были многочисленны преступления, совершенные твоим героем, наступит момент, когда мне больше не о чем будет рассказывать.

– Ты пока доскажи историю с Троилом, – сухо ответил ему Леонтий, – а потом я и сам позабочусь о том, чтобы заткнуть тебе рот!

В ответ на эту реплику юного царевича Терсит рассмеялся, но рассказ все же продолжил.

– Ахилл всячески пытался соблазнить Троила: нашептывал на ухо слова любви, обещал подарить пару белых голубей. Потом, убедившись, что юноша не намерен удовлетворить его желание, налетел на него, как ястреб. Троил резко отскочил и бросился бежать. Трижды обежал он вокруг храма и трижды ощущал на своем затылке дыхание настигающего его Ахилла. Тот уже совсем было его догнал, но в последнюю минуту Троил вбежал в храм… Кстати, от кого-то я слышал, что он мог быть даже незаконным сыном Аполлона, рожденным вроде бы Гекубой… Вам на этот счет ничего не известно?

– Ненавижу тебя, Терсит, ненавижу! – взорвался Леонтий, и лицо его побагровело от ярости. – Ты не умеешь рассказывать истории: только дойдешь до самого интересного места и переключаешься на другое! Скажешь ты мне – добром прошу, – как повел себя Ахилл в храме? Удалось ему настигнуть Троила?

– Конечно же, он настиг его, в противном случае он бы не прославился как самый быстроногий из смертных! Он настиг Троила как раз у статуи Аполлона, и здесь, в этом священном месте, прижал парня к себе с такой страстью, что переломал ему ребра. На следующее утро Калхант нашел Троила мертвым. С тех пор Аполлон и перешел на сторону троянцев.

– Я слышал, – вступил в разговор Гемонид, – что по предсказанию дельфийского оракула Троя не падет, пока не погибнет Троил, кони Реса не напьются воды из Скамандра и не будет похищен Палладий.[59] Тебе тоже известно о таком предсказании?

– Да, верно, оно существует! И два из этих событий уже произошли. Остается только украсть Палладий.

Между тем наши путники достигли подножия холма: одинокий храм выделялся на нем, как лилия среди увядших виноградных лоз. На нижней его ступеньке они увидели застывшего в неподвижности старика, который казался белее мраморных плит святилища: белыми были его туника, борода и ниспадавшие на плечи волосы.

– Здравствуй, о почтенный Калхант, – приветствовал его Терсит, – со мной пришли два друга: им хотелось бы заглянуть в прошлое.

– Что делать им с прошлым, которого уже не изменишь? – ответил старик. – Лучше обратиться к будущему. На него тоже нельзя повлиять, но оно хоть не кажется таким неизменным.

– Неужели и будущее нельзя изменить? – спросил Гемонид.

– Конечно, его не изменишь хотя бы потому, что оно уже сложилось в намерениях Необходимости, хотя нам оно и представляется неопределенным.

Леонтий, не понявший ни слова из того, что сказал жрец, все же выступил вперед и изложил цель своего визита.

– Вот тебе, о божественный Калхант, перворожденный агнец: принеси его в жертву сребролукому богу. Меня зовут Леонтием, прибыл я с Гавдоса, а к тебе пришел, чтобы узнать о судьбе моего отца – Неопула. Многие говорят, что он погиб, хотя тела его так и не нашли. Но если он мертв, скажи, кто убил его? Враг в честном поединке или кто-то из своих, замысливший подлое дело?

– Есть ли у тебя какой-нибудь принадлежавший Неопулу предмет, с которым тебе не жалко расстаться?

Леонтий в отчаянии глянул на Гемонида, потом вдруг вспомнил, что нашейная цепь у него украшена двумя изображениями головы Диониса – двумя маленькими серебряными медальонами, которые отец подарил Леонтию, когда тот был еще ребенком. Медальоны изображали двуликого бога: одно лицо его весело смеялось, другое – горько плакало.

– Это подойдет? – спросил Леонтий, протягивая медальоны жрецу.

– Ты уверен, что к ним прикасалась рука твоего отца?

– Да, я в этом уверен.

– Достаточно одного: решай сам, какой ты хочешь мне отдать, и помни, что вернуть его я не смогу.

Юноша засомневался. Он чувствовал, что его выбор каким-то образом скажется на приговоре оракула.

– Тебе важно, чтобы именно я выбрал медальон? – спросил Леонтий.

– Нет, и по двум причинам, – отвечал старец. – Во-первых, потому, что в результате выбора прошлое все равно не изменится. Во-вторых, потому, что выбираешь не ты, твоей рукой управляет Фатум.

Леонтий все еще ничего не понимал, но чувствовал, что отдать нужно медальон со смеющимся Дионисом.

– Идите за мной, – сказал Калхант, и все последовали за ним в святилище.

В самом центре храма было что-то вроде колодца, прикрытого мраморной плитой. Отодвинув ее, Калхант стал спускаться в узкий подземный ход, держась за прибитый к стенкам веревочный поручень. Жрец двигался быстро, чего нельзя было сказать об остальных: спустившись ступенек на десять, они оказались в полной темноте. У Калханта не было факела, а слабый свет от входа на такой глубине совсем померк. Наконец они очутились в просторной и очень сырой пещере. О том, что она просторна, свидетельствовали отраженные ее стенами голоса. Калхант велел всем остановиться, затем бросил взятый у Леонтия медальон в пустоту. Всплеск воды подсказал пришельцам, что перед ними небольшое подземное озеро. Еще один шаг – и они упали бы в воду. Жрец пробормотал непонятное заклинание, и вода слегка засветилась, словно к поверхности медленно всплывало какое-то тело. Уж не медуза ли? Нет, не медуза.

а лицо. Лицо Неопула? Все подумали именно так хотя черты его были слишком расплывчатыми чтобы можно было утверждать это с уверенностью. Затем во все сгущающейся темноте под сводами пещеры раздался голос Калханта. Голос был мрачный доносившийся издалека, словно старик вдруг отошел от них:

– Твой отец испил воду и был поражен в сердце!