"Елена, любовь моя, Елена!" - читать интересную книгу автора (Де Крешенцо Лючано)Глава VIII,Дурные вести пришли с места сражений: ахейцы из осаждающих превратились в осажденных. За спиной у них были корабли и чуть больше двух километров побережья – единственная маневренная площадь. Следовавшие одна за другой атаки троянцев вынудили ахейцев укрыться в своем стане, но в любую минуту их могли сбросить в море. В том, что этого не произошло, была заслуга Нестора, который по ночам не покладая рук возводил стену вокруг лагеря ахейцев. У битв, описанных Гомером, есть привлекательная особенность: они выглядят своеобразными спортивными состязаниями. Стоило одному из воинов вызвать кого-нибудь на поединок, как все тотчас спешили превратить поле боя в ринг. Поскольку для окончания работ по возведению стены требовалось еще немного времени, Одиссей, как всегда, нашел выход из положения, предложив провести поединок между чемпионами. Гектор охотно подхватил эту идею и вызвался лично защищать цвета Трои. В ахейском же лагере решили, что сильнейшим воинам[60] следует тянуть жребий из шлема. К великому огорчению Диомеда (и к столь же великой радости Одиссея), судьба оказалась благосклонной к Аяксу Теламониду, которого прозвали «большим», чтобы отличить от низкорослого Аякса Оилея. И закипел «яростный танец Ареса»[61] (очень уж хочется процитировать «Илиаду»). Приносились жертвы богам, велась усиленная подготовка, зачитывались правила боя; сам поединок длился целый день (что давало ахейцам дополнительных двадцать четыре часа для возведения стены), но ни тому, ни другому участнику единоборства не удалось одержать победу. Когда стемнело, все разошлись по домам, чтобы обсудить ход битвы. А Леонтий не переставал думать о словах оракула: «Твой отец испил воды и был поражен в сердце». – Итак, – пришел к заключению юноша, – не от вражеской стрелы или копья погиб мой отец, а от плошки с отравленной водой! – Похоже на то, – осторожно согласился Гемонид. – О учитель, зачем ты меня расхолаживаешь! – накинулся на него Леонтий. – Порой ты бываешь уклончивей самого оракула: как можно утверждать и не утверждать что-то одновременно? У меня лично нет никаких сомнений: отца отравили, и у его убийцы есть имя, всем нам известное – Эваний! – Справедливости ради надо сказать, что известно нам только одно: Неопул умер, испив отравленной воды, – уточнил Гемонид, – но нигде не сказано, что отравителем был Эваний. Тут еще надо разобраться. – Разобраться, разобраться! – вскричал Леонтий, едва не плача. – В чем это ты еще собираешься разбираться? Всем известно, что царь Маталаса – убийца и разбойник. Разве не он убил единокровного брата своего? Даже Терсит это подтверждает. – Да, но наверняка и среди троянцев можно найти не одного отравителя, так что разобраться все-таки нужно. – Тогда пошли к нему! – И что мы ему скажем? – не без иронии заметил Гемонид. – «Прости нас, о Эваний, но нам хочется услышать от тебя самого, не ты ли отравил Неопула?» Леонтий не ответил. Нахмурившись, юноша думал о том, какую страшную месть он уготовит критцу. По правде говоря, если бы все зависело от него одного, он убил бы Эвания сразу же, в тот же день, не ища никаких дополнительных доказательств его вины. С него было достаточно, что Эваний убил собственного брата. – Ну уж нет, – охладил его пыл Гемонид, – мы не имеем нрава ошибаться. Нам нужны доказательства, а чтобы добыть их, нужно тенью следовать за Эванием, порасспросить других критцев, отыскать кого-нибудь из его недругов: пусть расскажет обо всех его гнусных делах. Только после этого мы сможем призвать Эвания на совет старейшин. – А как нам связаться с критцами? – Станем посещать их кабачки, слушать сказителей, расспросим рабов, матросов, игроков в кости, гетер. Я узнал, например, что сегодня вечером многие из них придут на встречу с аргонавтами. За период между экспедицией аргонавтов и Троянской войной сменилось два или три поколения. Аргонавтами были отцы многих наших героев: например, Пелей, Навплий, Оилей, Теламон, Тидей и Лаэрт, соответственно родители Ахилла, Паламеда, Аякса-малого, Аякса-большого, Диомеда и Одиссея. В Троянской войне участвовали четыре ветерана того легендарного похода, а именно: Аскалаф, Иалмен, Эвриал и Пенелей – все уже пожилые, весьма уважаемые мужи. Раз в месяц, в полнолуние, эта четверка собиралась на небольшой площадке и рассказывала о подвигах Ясона. Корабль «Арго» с пятьюдесятью героями на борту отправился из Иолка в Колхиду с единственной целью – добыть золотое руно – шкуру барана, подвешенную на дубе в роще, посаженной в честь бога Ареса. Вполне возможно, что речь шла вовсе не о шкуре животного, а о какой-нибудь тысчонке золотых самородков, хранившихся в недрах Кавказа или рассыпанных в русле реки Фаси.[62] Легенда гласит, что после смерти царя Иолка Кретея трон должен был перейти к его единственному законному сыну Эсону, но сводный брат Эсона Пелий, как это часто случается в царских семьях, бросил законного наследника в темницу и захватил власть. Прошли годы, узник умер, а Пелий получил предсказание оракула – опасаться людей, обутых на одну ногу. Если и есть что-либо достоверное в греческих мифах, так это то, что оракулы никогда не ошибались. Действительно, через десять лет к Пелию пришел юноша в одной сандалии. Это был сын умершего Эсона Ясон, явившийся с требованием вернуть ему престол. Пелий случайно встретил его на берегу реки и, заметив, что с сандалиями у Ясона не все в порядке, решил обмануть судьбу. – Дорогой мой племянничек Ясон, – сказал Пелий, – ты же знаешь, как я тебя люблю! В свое время я взошел на трон только потому, что твой отец был нездоров. Теперь, когда ты здесь, я без разговоров тебе его уступаю. Хочу только попросить тебя об одной небольшой услуге. Нас, жителей Иолка, преследует призрак некоего Фрикса. По словам жрецов, этот несчастный требует вернуть ему баранью шкурку, которую он много лет назад забыл на ветке дуба в Колхиде. Ты доставишь нам эту вещь, и я с радостью возвращу тебе трон. Старый жулик отлично знал, что эта «вещь» была знаменитым золотым руном, совершенно недоступным, ибо днем и ночью его охранял не ведающий сна дракон. Но Ясон был не из тех, кого можно испугать таким пустяком: со всей Эллады собрал он славнейших героев и отправился к Черному морю.[63] Как в мифе о Тесее, так и в истории с аргонавтами герою помогла женщина. Эта была Медея, дочь Ээта, царя страны, где хранилось руно. Медея была бессмертной колдуньей, которой к тому же покровительствовала сама Гера. Короче говоря, она влюбилась в Ясона и, добившись от него обещания жениться на ней, усыпила дракона с помощью зелья, одолевшего его бессонницу. Но как и Ариадну, наш герой надул колдунью. Правда, Медея этого заслуживала. Достаточно вспомнить, как после похищения золотого руна, желая помешать отцу догнать их корабль, на предложение Ясона убить ее малого братца Апсирта, а труп бросить в море, Медея ответила: – Ладно, но давай разрубим его на куски, тогда папа, собирая их, задержится еще больше. Могут возразить, что, мол, вина в данном случае не Медеи, а Эрота, зажегшего в ее сердце любовь к Ясону. Но согласитесь, что даже у любви должны быть свои границы! Заполучив золотое руно, Пелий не пожелал расстаться с царством, и Медея покончила с ним, прибегнув к одному из своих фокусов: она заявила, что может омолодить любое живое существо, и в доказательство, окунув в чан с шипящим маслом козла, вынула из чана новорожденного козленка. Сраженные увиденным, дочери Пелия, не взирая на вопли несчастного старика, бросили его в чан, надеясь, что он вынырнет оттуда помолодевшим и веселым. Однако, вернув себе царство, Ясон изменил Медее и женился на коринфской красавице Главке[64] (ее еще называют Креусой). Разъяренная колдунья послала новобрачным свадебные дары: ей – миленькое самовозгорающееся подвенечное платье, ему – трупы рожденных от него младенцев.[65] Собрания аргонавтов проходили возле палатки Аскалафа. Ветеранов усаживали на четыре деревянных трона в центре небольшой площадки – так, чтобы каждый мог их хорошо видеть. Вокруг толпились слушатели, в основном – молодежь, прибывшая к стенам Трои за последние три года: те, что были поближе, садились на землю, остальные же стояли позади, образуя живое кольцо. В числе этих последних были и Леонтий с Гемонидом, накинувшие на себя – от сырости – бараньи шкуры. В самом первом ряду справа от аргонавтов устроилась группа критцев во главе с Мерионом, Идоменеем и Эванием. – А правда, – спросил один беотиец, обращаясь к Иалмену, – что кто-то из вас умел ходить по воде, как посуху? – Да, и звали его Эвфем, – отвечал аргонавт. – Способностью этой его наделил отец – Посейдон. От Эвфема-то и народилось особенно много детей на острове Лемнос. – О почтенный Иалмен, ты, одинаково искусный копьеметатель и рассказчик, поведай нам историю о лемносских женщинах, только смотри, не утаивай ни единой подробности: все равно тебя изобличат во лжи те, кто слышал ее уже не раз. – Пусть лучше вам расскажет ее мой брат Аскалаф, – ответил Иалмен. – Он первый вместе с сыном Гермеса Эхионом договорился с Гипсилилой, ему и рассказывать. Аскалаф поднялся и, прокашлявшись, стал говорить – нарочито медленно, делая продолжительные паузы и растягивая слова. Голос у него был глухой, волосы совершенно седые, лицо в глубоких морщинах. А блики от жаровни и вовсе делали Аскалафа похожим на покойника. При известной доле фантазии его можно было принять за выходца из царства Аида. – Нас долго носило по морю, запасы пищи и воды иссякли. Зефир в тот день отказался подгонять наш корабль: пришлось нам попеременно садиться на весла. Даже самых слабых Геракл заставлял грести так, что они, откидываясь, едва не касались головами колен сидевших сзади. Навплий, великий Навплий, сын Навплия, задавал темп своим зычным голосом, а дева Аталанта, которую Артемида наделила даром орлиного зрения, глядела вперед с носового мостика. Вдруг она закричала: «Земля!» – и мы увидели по правому борту голубоватые очертания какого-то острова. Это был Лемнос, тот самый Лемнос, где поломал ноги Гефест, когда охваченный гневом Зевс низринул его с Олимпа. – И красивый был этот Лемнос? – спросил кто-то. Аскалаф ответил не сразу. Закатив глаза и словно пытаясь разглядеть что-то под опущенными веками, он ответил: – Лемнос был зеленее лугов Кносса, а яблонь[66] там росло больше, чем в саду Гесперид. И надо же, чтобы за год до того именно на этом острове произошел прискорбный случай: лемносские мужчины похитили сотни белокурых и голубоглазых фракийских девушек, чтобы заменить ими своих законных жен, от которых, говорили они, ужасно воняет. – Это правда? – Признаться честно, вонять от них воняло… и даже очень! – подтвердил Аскалаф. Затем, обернувшись к своим друзьям, спросил: – Ведь я не преувеличиваю, о Пенелей? Пенелей кивком головы подтвердил его слова. По исказившей его лицо брезгливой гримасе слушатели поняли, что издаваемый женщинами Лемноса дурной запах был просто невыносим. – Одни считали, – продолжал Аскалаф, – что вся причина, была в индиго – растении с тошнотворным запахом. Из его листьев выжимали голубоватый сок, который лемносские женщины использовали в косметических целях. Другие объясняли это местью Афродиты. Говорят, незадолго до нашего прибытия некоторые женщины Лемноса отказались от физической близости с мужьями, и обиженная Афродита наградила их всех без разбору запахом, способным отбить охоту у любого мужчины. – Рассказывай дальше! Мужчины Лемноса загнали женщин в загородку, устроенную в подветренной стороне острова, и запретили им появляться в столице. Но однажды ночью отвергнутые жены, распалившись не хуже амазонок, перебили всех фракийских наложниц и всех своих мужчин – отцов, сыновей, мужей. – И никому не удалось спастись? – Никому, за исключением Тоанта – отца царицы. Ходили слухи, что Гипсипила, поддавшись жалости, накануне расправы посадила его в лодку без весел и пустила по воле волн. – А как они встретили вас? – Мы осторожно пристали к берегу. Еще раньше, находясь примерно милях в десяти от острова, мы увидели на берегу вооруженную толпу. Это лемносские женщины, словно муравьи, сотнями выбегали из зарослей. Чтобы не дать нам высадиться, они взялись за оружие своих убитых мужчин. Но, как я уже сказал, у нас совсем не оставалось ни воды, ни провианта, и положение было безвыходным. На берег мы вышли только вдвоем с Эхионом – хитрым и велеречивым сыном Гермеса. При этом мы высоко держали над головой палки.[67] – Вас же могли растерзать! – воскликнул какой-то юноша, захваченный рассказом. – Сначала царица сказала, что даст нам необходимую пищу и воду, если только никто больше не высадится на берег. Но потом в разговор вступила старуха, похоже, ее кормилица. «О моя царица, – сказала она, – на какое будущее обрекаешь ты своих подданных, ведь у нас нет мужчин, способных продолжить наш род! Недалеко время, когда все лемниянки состарятся и ослабеют, весь наш люд выродится, и Лемнос станет добычей карийских пиратов. Ты поступишь мудро, если прикажешь каждой из нас, каждой, без исключения, вступить в любовную связь с этими чужеземцами: от их семени появится на свет новое поколение – крепче и храбрее прежнего». Предложение старухи было принято. Самые красивые и молодые женщины легли с нами, а пожилые начали стаскивать на берег пшеницу, полбу, мед, оливки, овес, муку, вино и мехи с родниковой водой. В «партере» поднялся взволнованный ропот. Со всех сторон посыпались вопросы: – А они хоть красивые, эти лемниянки? – Как вы могли вытерпеть запах индиго? – Сколько их было? – Да что-то около тысячи, – ответил Аскалаф, – а нас сорок восемь, без Аталанты и Геракла, отказавшегося покинуть корабль. Если не считать неспособных рожать старух, на каждого из аргонавтов пришлось по четырнадцать женщин. Всего на любовь ушло семь дней и семь ночей. – А как же все-таки вонь? – снова поинтересовался кто-то из слушателей. – К ней мы довольно скоро притерпелись, – признался Аскалаф, – перестали обращать на нее внимание. Царица влюбилась в Ясона и не хотела отпускать его с острова. Да и мы, по правде говоря, охотно остались бы у таких гостеприимных хозяек, если бы не Геракл, который, устав ждать, сошел однажды ночью на берег, долго стучал в городские ворота, а потом увел всех на корабль, вырвав героев из женских объятий или уведя от застолья. У Гипсипилы от Ясона родилась двойня: Эвней и Неброфон. Первый до сих пор царствует на Лемносе. – О ахейцы! – послышался в темноте чей-то голос. Все оглянулись. Некий Талфибий со знаком власти Гермеса вышел в центр круга и попросил слова. – О ахейцы, правитель народов великий Агамемнон, – сказал он, – нуждается в вашей поддержке: вы все до единого должны явиться к шатру Ахилла! К шатру Ахилла? Ночью? Зачем? – Пелид, – продолжал Талфибий, – уже давно не участвует в битвах; пора напомнить герою о его обязанностях и обещаниях. Пора ему позабыть о личных обидах и наказать дерзких сынов Приама. Делегацию возглавят: царь Саломина Аякс-большой, царь Финикии почтенный Феникс и царь Итаки многоумный сын Лаэрта Одиссей. А вы, о наши благородные друзья с Крита, из Фив, Пилоса, Коринфа и сотен городов Фессалии, Элиды, Аркадии и Этолии, следуйте за этими посланцами: пусть быстроногий герой знает, как возрадуются ахейцы его возвращению! Все поднялись и толпой направились к шатру Ахилла. На берегу их ожидал готовый присоединиться к посланцам Терсит. Когда ахейцы подошли к шатру Ахилла, герой, полулежа и держа в руках серебряную цитру, распевал эпические гимны. Перед ним сидел и молча слушал верный его друг Патрокл. При виде Одиссея, Аякса Теламонида и, главное, старого Феникса, к которому, говорят, Ахилл был особенно привязан, он быстро поднялся им навстречу. – О мой добрый Феникс, о славные друзья, воистину благословенны боги, направившие ко мне ваши стопы! Садитесь вокруг жаровни и усладите мой слух вашими речами! – воскликнул он и, обернувшись к Патроклу, добавил: – А ты, сын Менетия, налей в чашу побольше вина и поменьше воды и предложи моим друзьям по кубку зелья, привезенного нам из Феста. Поначалу все было, как на обычной дружеской пирушке земляков, воины обнимались, хлопали друг друга по плечам, здравицы следовали одна за другой Патрокл смешивал вино с водой, а Ахилл поджаривал на огне нанизанные на вертел куски мяса. Остальные, в том числе и Терсит, держались в сторонке, но прислушивались к каждому слову героев. По своему положению некоторые из них могли бы сидеть перед огнем вместе с остальными посланцами – взять хотя бы того же Идоменея или Эвания. Первый был царем Кносса, второй – Маталаса, но они не осмеливались вмешиваться в дела парламентеров. Слишком важно было для достижения ахейцами окончательной победы участие Ахилла в сражениях, чтобы сорвать переговоры каким-нибудь неудачным словом. Все знали, что герой чересчур обидчив и из-за всякого пустяка может впасть в гнев. Не случайно в число посланцев входили три человека, лучше других умевшие вести переговоры – хитрец Одиссей, отважный воин Аякс-большой и Феникс – старик, которого Пелид чтил больше отца родного. Первым взял слово Одиссей: – Спасибо тебе, Ахилл, за угощение, но не ради твоего вина добирались мы до самого устья Скамандра. Ход войны неблагоприятен для ахейцев, и никто из нас нынче ночью не сможет предаться Морфею с уверенностью, что завтра он еще раз увидит, как Гелиос в своей огненной колеснице окунается в море. Дарданцы теснят ахейскую рать и уже вплотную подошли с горящими факелами к нашим черным кораблям, чтобы поджечь их. Гектор носится по лагерю и похваляется, будто он самый сильный из смертных. До того разважничался, что и тебе сейчас вряд ли удалось бы поставить его на место! – О сын Лаэрта, – перебил Одиссея Ахилл, – ты зря тратишь слова! Не со мной тебе обсуждать ход войны, а с твоим вождем – могучим пастырем пародов Агамемноном: ведь он, а не я командует нашим войском. – Так именно Агамемнон и послал нас к тебе, о сын Пелея! – с улыбкой отвечал Одиссей. – Атрид велел передать, что если ты отринешь свою, пусть и праведную, обиду и снова выступишь против врага вместе с ним, он преподнесет тебе семь еще не знавших огня треножников, десять золотых талантов, двадцать медных лоханей и двенадцать быстроногих коней, уже одержавших не одну победу в состязаниях. Кроме того, он подарит тебе семь женщин редкостной красоты и мастериц на все руки. Наконец, ты получишь от него дар, который, думаю, придется тебе особенно по сердцу… – Здесь Одиссей, искуснейший оратор, выдержал многозначительную паузу, – Брисеида, рабыня с тонкими лодыжками, из-за которой было столько споров, вернется к тебе неоскверненной, поскольку Агамемнон поклялся, что ни разу не возлежал с ней в постели или в каком-нибудь другом месте, как это бывает у красивой женщины с ее полновластным хозяином. Ахилл ничего не ответил Одиссею: вперив глаза в пустоту и упрямо набычась, он продолжал сидеть неподвижно. Гости выжидательно смотрели на героя: неужели он не примет подарков? Неужели не согласится принять обратно Брисеиду и вернуться на поле брани? Одиссей видя, что Ахилл все еще колеблется, сразу же перешел к перечислению дополнительных даров. – Это еще не все, – сказал он. – В день, когда мы сокрушим великую Трою, ты сможешь нагрузить свои корабли серебром и золотом до отказа и еще взять себе двадцать троянок, уступающих по красоте разве что самой Елене. Наконец, Агамемнон отдаст тебе в жены одну из своих трех дочерей, а в приданое ей – семь многолюдных городов Мессении: Кардамилу, Энопу, Геру, Феры, Эпею, Анфею и Подас, славящиеся своими тучными стадами и виноградниками. Тут Ахилл понял, что отмалчиваться больше нельзя, тем более что назавтра все присутствующие станут, конечно, расписывать щедрость Агамемнона и его, Ахиллову, неблагодарность. – О сын Лаэрта и Зевсов потомок, о хитрый и велеречивый Одиссей! Поскольку мне, как врата Аида, противны все, кто говорит одно, а на уме держит другое, буду излагать свои мысли ясно и четко: какая радость сражаться за ахейцев? Ведь у них равную прибыль имеет и тот, кто не щадит своей жизни, выступая в первых рядах, и тот, кто наблюдает за битвами с отдаленного холма. Двенадцать городов подверг я разорению здесь, в Троаде, и все двенадцать раз добыча полностью доставалась Атриду. Он, отсиживавшийся в тылу, отдал воинам лишь малую толику добычи, себе же оставил много. И не его, а мой меч повергал в ужас троянцев. Когда я вступал в сечу, Гектор не осмеливался отходить далеко от стен Илиума. Последнюю фразу Ахилла покрыли одобрительные крики присутствующих. – Пелид говорит чистую правду, – подтвердили ветераны. – Никогда еще Гектор не подходил так близко к нашим кораблям! – Так вот, мой искусный посланец, – продолжал Ахилл, – возвращайся-ка к своему Агамемнону и посоветуй ему самому выйти на поле брани. Пусть теперь он возьмет в руки оружие и сразится с неудержимым сыном Приама, и пусть один из них погибнет в открытом бою: когда поединок ведется честно, слава делится поровну между победителем и погибшим в сражении. Я спрашиваю вас: вождь Агамемнон или не вождь? Может, он вождь только тогда, когда нужно делить добычу? И вот что я скажу вам на прощание: да постигнет сына Атрея погибель! Даже если бы он посулил мне в десять, в двадцать раз больше того, что ты, Одиссей, здесь перечислил, я все равно пожелал бы ему погибнуть! Выслушав эту гневную отповедь Ахилла, Феникс взял руки героя в свои и сказал: – О Ахилл, воин с добрым сердцем и грубыми речами, когда ты еще мальчишкой[68] отправился в Трою, твой отец сказал мне: «Феникс, будь всегда с ним рядом, подкрепляй его дух своими советами», – и одному только Зевсу известно, в каком я долгу теперь перед отцом твоим Пелеем. В детстве ты плохо ел, и мне приходилось уговаривать тебя. Сейчас я обращаюсь к тебе с мольбой: смири свое гордое сердце и не прогоняй посланцев, не выслушав их до конца. Придет день, когда ахейцы за одно это будут почитать тебя наравне с богами. Тут Ахиллу пришлось сменить тон, хотя он по-прежнему оставался непреклонным. – О мой добрый Феникс, о мой дорогой па,[69] не проси меня о помощи Агамемнону, слишком жестокую обиду нанес он мне при всех аргивянах! Но если ты настаиваешь, сделай мне сегодня подарок: останься у меня ночевать, как в те добрые давние времена, когда ты рассказывал мне перед сном о подвигах героев. А завтра вместе подумаем, как нам быть. Что лучше – стать свидетелями разгрома ахейцев или покинуть эту злосчастную землю и вернуться во Фтию, до которой отсюда всего три дня плавания на корабле? Тут от группы слушателей отделился Терсит. Он и прежде все время порывался что-то сказать, но то ли из благоразумия, то ли желая дать возможность посланцам выполнить свою миссию до конца, помалкивал. Последние же слова Пелида вывели его из равновесия: неужели этому греку так безразлична судьба его соотечественников?! – О могучий сын Пелея, – воскликнул урод, бросаясь Ахиллу в ноги, – прости своего раба Терсита за его последнюю попытку убедить тебя вновь взяться за оружие: к дарам, обещанным Агамемноном, я хочу добавить и свой скромный подарок – медный обол. Иногда и один обол может перевесить чашу весов в ту или другую сторону. Я бы, конечно, мог истратить его в лавчонке Телония на кубок вина, но, думаю, лучше отдать его тебе, лишь бы увидеть победу ахейцев! Но и это еще не все: я готов даже стать твоим любовником, если Агамемнон не захочет вернуть тебе Брисеиду. Дружным хохотом встретили присутствующие эту остроумную шутку Терсита, но наш уродец уже поднялся с земли и, тыча пальцем в Пелида, стал осыпать его оскорблениями: – О убивец юношей в храмах,[70] о растлитель беспомощных дев, как смеешь говорить о честном бое ты, не ведающий даже, что такое честь! Рука твоя сильна, да зрение плоховато: ты не видишь ничего, что выше твоего эгоизма. Только и слышишь от тебя, что о дарах, да о разделе добычи, о разграбленных городах и прекрасных наложницах, словно война – это дело алчных торгашей, а не защита родины, и трофеи – не возмещение причиненного ей ущерба. О чудовище в человеческом облике… Тут горбун был вынужден прервать свою тираду, так как Ахилл, словно дикий зверь вскочил с места с одним лишь желанием – убить провокатора. Но, к счастью для Терсита, все присутствующие стали удерживать героя, и горбун успел бежать прежде, чем до него дотянулась рука Ахилла. В поднявшейся суматохе на Эвании распахнулась накидка, спасавшая его от холода, и Леонтий заметил на его груди цепь, украшенную клыками вепря, – цепь Неопула. |
||
|