"Кремлевский визит Фюрера" - читать интересную книгу автора (Кремлев Сергей)Глава 8 Нестранная политика «странной» войныПОНЯТИЕ «странная война» (drole de guerre) было запущено в оборот вроде бы американскими журналистами, но, возможно, и не ими… Точный автор этого точного выражения, увы, неизвестен, хотя американскому сенатору Бора приписывают авторство выражения «Phoney war» — «мнимая война» (также— «ложная», «поддельная», «фальшивая», «подозрительная», все варианты перевода отражают суть верно)… «Странной» же (drole de guerre) ее назвали французы. И подобное название, что называется, само просилось на язык, а почему — мы еще увидим… Однако не менее странной, чем само начало войны на Западе, была и подготовка двух «демократических» государств к войне… А основная странность заключалась в том, что этой подготовки не было! Точнее, она, конечно же, вроде бы и была, но — именно Говорят, что генералы всегда готовятся к прошедшей войне. Вряд ли это так, но французские и английские генералы перед новой европейской войной действительно мыслили категориями Первой мировой войны, которая была войной позиционной. Высшим проявлением такого образа мыслей стала французская «линия Мажино». Позднее мы с ней немного познакомимся… Но у А раз так, то Англия, казалось бы, должна была сделать выводы и по мере обострения ситуации армию массировать. Это было бы логично, тем более что Англия сама же способствовала накалу страстей… Вторжение непосредственно в островную Англию в 1939 году было делом по-прежнему сложным, но все же более вероятным, чем в 1914 году. Да и на континент, если вспомнить опять-таки Так что регулярная армия к концу тридцатых годов должна была бы быть по крайней мере не меньшей, чем к 1914 году. Однако она была в 1937 году на 40 тысяч Резерв вместе с дополнительным резервом составлял 136 тысяч по сравнению с 210 тысячами в 1914 году. Территориальная армия имела 151 тысячу человек по сравнению с 210 тысячами в 1914-м. Что же до подготовки, то я просто приведу оценку Леопольда Эмери: Закон же о всеобщей воинской повинности был принят в Англии лишь за несколько месяцев до войны. Странно? Пожалуй, более чем… Ну а как там обстояли дела у Франции? Еще в 1934 году тогдашний секретарь Высшего совета национальной обороны Франции 44-летний полковник Шарль Андре Жозеф Мари де Голль написал книгу «За профессиональную армию»… Автор ее не отвергал идею массовой армии — в то время это было бы уже смешным, но призывал к созданию современной, моторизованной, сбалансированной и хорошо подготовленной маневренной армии, радиофицированной, насыщенной бронетанковыми и авиационными силами, способной «действовать без промедления»… Де Голль весьма образно, но что главное — точно для образа мыслей гражданина великой державы, заявлял: «…Меч — это ось мира, и величие страны неотделимо от величия ее армии». Во Франции эта книга вызвала некоторый интерес, но была воспринята как чисто теоретический труд. Из тиража в несколько тысяч было продано 750 экземпляров. Зато Гитлер не только с ней ознакомился, но и положил многие идеи француза в основу собственного военного строительства, хотя у него и национальные теоретики были на уровне — генералы Кейтель, Рундштедт, Гудериан… Ранее они группировались вокруг генерала фон Секта, теперь — вокруг Гитлера. Впрочем, эти теоретики были и отличными практиками! Благо фюрер их инициативу не только не сковывал, а напротив, поощрял. Это, правда, не очень нравилось старым генералам типа Бека, но и старые генералы не очень-то нравились фюреру… Герой же воздушных боев Первой мировой войны Герман Геринг создавал современную авиацию, которая могла бы как взаимодействовать с наземными войсками, так и решать серьезные самостоятельные задачи. Что же до Шарля Андре Жозефа Мари де Голля, то ему, по его собственному признанию, «было невыносимо тяжело наблюдать, как… будущий противник обеспечивает себя средствами, необходимыми для достижения победы, в то время как Франция по-прежнему была их лишена». Де Голль определял положение как «невероятную апатию». В чем же было дело? Что— острый галльский ум и мощное британское умение смотреть вперед вдруг себя исчерпали? Не думаю… В Англии и Франции отсутствовали необходимые материальные возможности? Ну, хотя промышленное производство в Германии по многим позициям было близко или даже превышало суммарное англофранцузское, но и слабой промышленность двух стран назвать было нельзя. Да, чугуна и стали Германия выплавляла в 1939 году столько, сколько Англия и Франция — вместе. Алюминия Германия в 1939 году производила 200 тысяч тонн, а Франция — 50 (Англия — вообще 25)… Но, скажем, автомобилей Германия в 1937 году произвела 332 тысячи (из них 269 — легковых), а Англия — 493 (легковых — 379), а Франция — 200 тысяч (177 легковых). Так почему же Англия и Франция пребывали «в апатии»? И — что еще более интересно — почему, не будучи готовыми к войне, обе «демократические» державы так легкомысленно дали военные гарантии Польше? А еще более интересно — почему они от этих гарантий не отказались тогда, когда такой отказ мог бы обеспечить мирное решение проблемы путем уступок со стороны Варшавы? Франция, например, обязывалась в случае германской агрессии против Польши немедленно подвергнуть бомбардировке с воздуха военные объекты в Германии и провести ряд ограниченных наступательных операций, а на пятнадцатый день мобилизации — когда немцы втянулись бы в бои в Польше — организовать широкое наступление основными силами! Обязательство более чем серьезное, но зачем неготовая Франция его давала? И зачем неготовая Англия просто-таки провоцировала поляков на войну, ратифицировав 25 августа тот военный договор, который был заключен в мае 39-го года? ПОДЛЫЙ «фокус» был тут в том, что, несмотря на все галльско-петушиные ссылки Даладье и Кулондра на честь, национальную и офицерскую, и несмотря на все «праведное» возмущение Гендерсона, ни Франция, ни Англия воевать с Германией всерьез не собирались! В годовой разведсводке отдела Генштаба сухопутных войск «Иностранные армии» от 1 июля 1939 года об этом говорилось весьма уверенно: « Да что там разведывательные сводки и прогнозы! 15 (пятнадцатого) августа 1939 года— когда в Москве уже четыре дня шли тройственные переговоры, Боннэ принял польского посла в Париже Лукасевича, чтобы обсудить с ним советское предложение о помощи Польше в случае германского нападения на нее… Боннэ втолковывал Лукасевичу: — Только русско-польское сотрудничество на восточном театре боевых действий обеспечит наше общее эффективное сопротивление агрессивным планам держав «оси»… — Маршал Пилсудский завещал нам не допускать на польскую землю иноземные войска! — Но отказываясь обсуждать стратегические условия ввода русских войск, Польша должна принять на себя ответственность за возможный провал военных переговоров в Москве и за все вытекающие из этого последствия… Однако поляк отвечал настолько резко отрицательно, что его реакция просто-таки разозлила как Боннэ, так и самого премьера Даладье. 18 августа Даладье беседовал с послом США Буллитом и со зла выложил ему все, что он думает о поляках: — Отвергать русское предложение о действенной военной помощи — это величайшая глупость со стороны поляков! — Поляки не хотят допускать к себе Красную Армию, — заметил Буллит… — Но как только в Польшу вторгнется германская армия, они будут рады получить любую помощь! — раздраженно ответил Даладье… Брат Буллит мог бы его и разуверить — он-то — Если поляки откажутся от русской помощи, я не пошлю ни дного французского крестьянина защищать Польшу! — Вы это серьезно? — Абсолютно серьезно! Буллит мог бы — если бы он был заинтересован в сохранении мира — задать логичный вопрос: «А когда Франция давала военные гарантии Польше, она обусловила эти гарантии согласием поляков на русскую помощь? И если Даладье обнадеживал поляков без расчета на русских, то почему он теперь так жестко связывает участие Франции в войне за Польшу с участием русских?» Буллит мог бы спросить (и даже обязан был спросить) и вот что: «Не считает ли Даладье своевременным отозвать французские гарантии — безотносительно к позиции поляков по вопросу о русской помощи?» Но Буллит просто еще раз переспросил: — Ваша позиция тверда? — Говорю вам в третий раз: если поляки откажутся от русской помощи, я не пошлю защищать Польшу ни одного французского крестьянина! Так и вышло на деле! И мы это увидим. А как же с честью? Да и что там такое эфемерное для многих понятие, как честь! Были же и реальные национальные интересы… И серьезная война им не отвечала. Им отвечала серьезная военная подготовка, им отвечал меч как ось мира… Но подготовки к войне не было. Зато войну Англия и Франция начали… Почему? Почему же они ее начали, не будучи к ней готовы? И почему они не готовились? С точки зрения национальных интересов это было крайне глупо. А наднациональных? Вот то-то! Это был вопрос, несущий в себе и ответ. Если посмотреть на дело с такой стороны, то становится понятно, почему Англия и Франция не готовились. Ведь если бы они форсировали свою военную подготовку, то, имея мощные армии, могли бы вести себя с Германией жестко. И Гитлер мог бы просто испугаться очевидно неблагоприятных для себя последствий прямого военного конфликта, тем более войны на два фронта. А могучим мировым силам была нужна новая война… Ранее, перед Первой мировой войной, европейский «расклад» был таков, что общеевропейский конфликт не мог стать возможным без стравливания Германии и России. И это было подло сделано… Вначале Россию Александра III — и так уже надежно запутанную в паутине внешних займов со времен Александра I, а особенно Александра II, — еще больше привязали к Западу займами, а организованными Витте русско-германскими таможенными войнами Россию оттолкнули от традиционно дружественной ей Германии. Затем мужичков Николая II повели под пулеметный огонь войск кайзера Вильгельма II во славу Ротшильдов парижских и лондонских, а в конечном счете — во славу Уолл-стрита. Стравить же Третий рейх и Советскую Россию для Запада было соблазнительней и желательней уже десятикратно. Но ранее Россия и Германия соприкасались непосредственно — по границе русской части Польши. Теперь сразу, впрямую эту схему повторить было нельзя — общей границы не было. И поэтому Гитлеру подставили Польшу… Дальний расчет был, конечно, и на СССР. Наш знакомец Гендерсон писал в Лондон 9 марта 39-го года: Да, дальний расчет был и на СССР, но — не обязательно. Ведь заранее не было известно, насколько успешен будет поход Гитлера. Ведь он и сам рассчитывал прежде всего решить проблему Данцига и «Коридора», а остальное — как повезет. Но в любом случае до войны он предполагал, что итогом войны будет некий мирный договор с некой послевоенной Польшей. А это означало, что между ним и СССР все равно располагалась бы Польша— пусть и обрезанная до своих естественных этнических пределов с Запада Гитлером и с Востока — Сталиным. Поэтому для наднациональных сил и их «национальных» групп в Англии и Франции в первую очередь была нужна война в Европе как таковая, и обязательно— с участием Германии (собственно, иной и быть не могло). Вот почему появились военные гарантии Польше и почему «демократии» не готовились. Гарантии провоцировали поляков (уже после начала войны Бек спрашивал у эмиссара Ватикана: «А где же армии Гамелена?»)… Гарантии обязывали англичан и французов и автоматически вовлекали их в конфликт. А неготовностью «союзников» можно было объяснять необходимость вмешательства в европейские дела третьей «великой демократии» — заокеанской. Итак, неготовой Англии надо было втравить Польшу в войну с Германией и объявить Германии войну формально. Затем можно было отсиживаться на острове и наращивать вооружения, постепенно включая в европейские дела США. Что же до неготовой Франции… Конечно, был риск падения неготовой Франции. Ну и что?! Ею жертвовали заранее… Что там элитарным «французским» «двумстам семьям» до каштанов Парижа? Каштаны из огня для них таскал весь мир, и весь же мир был для них домом… Сентиментальностью же эти «семьи», как и любые бандитские «семьи», не отличались. НА ЗАПАДЕ 3 сентября началась drole de guerre. В Германии она тоже получила образное название — Sitzkrieg («сидячая война»). Но в Англии для тех, кто хотел войны, пора наступала самая деятельная. 3 сентября — Чемберлен как раз обсуждал текст декларации о ее объявлении — Черчилль «согласился» стать первым лордом адмиралтейства, то есть военно-морским министром. А 11 сентября президент США Франклин Делано Рузвельт, ФДР, направил ему «личное» письмо: По всем правилам — божеским, человеческим и дипломатическим — это была, пожалуй, бестактность: глава иностранной, да еще и нейтральной державы при живом премьере направлял послание не премьеру, а одному из его министров. «Фиговые листики» в виде «личных» фраз об «аналогичных постах» и «о Мальборо», то есть о книге Черчилля и его помощников «Мальборо — его жизнь и время», скрывали мало что… Последний, четвертый том исследования о своем знаменитом предке сэр Уинстон издал еще в 1938 году, и ФДР — если уж так им восхищался, мог бы сообщить об этом автору и пораньше… Сразу сообщу, что до февраля 1940 года Черчилль направил в США 5 (пять) безответных форменных отчетов о ходе дел… Рузвельт — в рамках все еще «интимной частной переписки» — ответил Черчиллю лишь 1 февраля 1940 года. Конечно, Рузвельт знал то, о чем писал Черчилль, не хуже Черчилля. Это была просто «обкатка» технологии контактов, которым предстояло стать в будущем уже открыто официальными и регулярными… Если перед Первой мировой войной сам брат-математик французского президента Пуанкаре говорил, что Пуанкаре — это война, то через четверть века синонимом войны мог быть Черчилль… В 1939 году Чемберлен записал в дневнике: Черчилль, Ллойд Джордж и бывший французский премьер, друг Литвинова Эдуард Эррио требовали в 1939 году немедленного подписания англо-франко-советского договора о взаимопомощи. Черчилль же 4 мая 39-го года заявлял: «Нет никакой возможности удержать Восточный фронт против нацистской агрессии без активного содействия России… Пока еще может существовать возможность сплотить все государства и народы от Балтики до Черного моря в единый прочный фронт против нового преступления или вторжения…» Так что — «ура» другу России Черчиллю? Но у Советской России во внешнем мире было мало таких бесповоротных и талантливых врагов, каким всю свою жизнь ощущал себя Уинстон Леонард Спенсер Черчилль. Вся его натура, все существо было пропитано мироощущением элиты, олигархии, не оспариваемых никем прав имущего меньшинства на жизнь, достойную венца творения, однако прав на такую жизнь именно и только для имущего меньшинства. Идея подлинной демократии (понимаемой в своем дословном переводе с греческого «демос», народ + «кратос», власть) была ему не просто чужда. Она ему была даже не ненавистна. Аристократ и прямой потомок аристократов, при игре так и не состоявшегося случая —9-й герцог Мальборо, он с младых ногтей формировался в атмосфере элитарности и избранности. И с молоком — нет, конечно же, не цветущей красавицы матери, украшавшей бальные платья двумя бриллиантовыми пентаграммами, а с молоком цветущей красавицы кормилицы малыш Уинстон впитывал психологию непререкаемого хозяина жизни. Да, в юности он мог подвергать свою жизнь опасности на Кубе, в Омдурмане и в Южной Африке… Да, он был хотя и заносчив, но обаятелен, хотя и сибарит, но с умением трудиться… То есть он не был химически чистым типом социального паразита. Однако он просто представить не мог себя существующим при таком порядке общества, когда нет хозяев и слуг, нет элиты и массы, а есть лишь свободная ассоциация свободных людей… Всех, а не избранных… Но, может быть, Черчилль тоже был готов к союзу с сатаной (то есть, в его понятиях — со Сталиным), чтобы изгнать дьявола-Гитлера? Нет, к союзу с Советской Россией он призывал даже не в силу политического реализма, а с одной стратегической целью — не допустить сближения России и Германий, а тем более их прочного союза. С учетом того, что Россия ушла из-под власти наднациональной Золотой Элиты, а Германия — уходила, такой союз ставил в перспективе крест на всей англосаксонской, а точнее — мамоно-масонской, элитарной концепции мира. Еще 19 мая 39-го года в палате общин обсуждался вопрос о переговорах с СССР с целью заключения военного союза… Вначале Ллойд Джордж красочно и мрачно описал картины будущей агрессии и — что ж делать — признал, что Германии безусловно удался бы блицкриг в 1914 году, «если бы не Россия»… О том же говорил и Черчилль: — Если не будет создан Восточный фронт, то что будет с Западом? Без действенного Восточного фронта невозможно удовлетворительно защитить наши интересы на Западе, а без России невозможен действенный Восточный фронт… Сэр Уинстон был, конечно, прав, но оставалось понять — а нужен ли действенный Восточный фронт России? И нужен ли ей вообще иной фронт, кроме трудового? Черчиллю и его Золотому Клану была нужна новая война — для новых военных сверхприбылей, для дальнейшего возвышения США, для нового стравливания Германии и России… Но Советскому-то Союзу нужен был мир. Он-то уже жил в режиме 4-й пятилетки… Да и Гитлеру была нужна не война, а Данциг и окончательное решение «польской» проблемы… Если бы Черчилль был просто политическим реалистом, мыслящим национально, он — во всяком случае после 23 августа — должен был выступить против военных гарантий Польше. Он ведь сам заявлял, что гарантия Польше «не имела военной ценности иначе, как в рамках соглашения с Россией». Соглашения с Россией не получилось, и теперь гарантии служили делу не сохранения мира, а развязывания войны. Однако Черчилль — за словом в карман никогда не лазавший и слывший блестящим оратором — к отмене гарантий так и не призвал. Напротив, уже после начала войны он признавался: «Все последние недели я больше всего опасался, что, несмотря на нашу гарантию, правительство Его Величества откажется воевать с Германией, если последняя нападет на Польшу». Почему же он этого опасался? Да понятно — ЧЕРЧИЛЛЬ разглагольствовал о «действенном Восточном фронте» не с пустой головы… «Гоноровая» Польша не могла его обеспечить ни в коей мере, хотя намеревалась войти в Берлин… Германия была второй промышленной державой мира с выдающимися культурными, интеллектуальными и трудовыми традициями, а Польша… А Польша была отсталой аграрной страной со слабой экономикой и напрочь прогнившим государственным строем (если то, что имела Польша, можно было назвать государством). На оборону работало всего 57 фабрик, производивших стрелковое вооружение, порох, боеприпасы и артиллерию. Авиационная и танкостроительная промышленность имелась, но слабая во всех отношениях. Модернизация армии проведена не была — у магнатов на оборону не находилось денег, а займы «покровителей» были схожи с военными гарантиями — вроде и есть, а вот же — и нет. Франция обещала заем и поставки на два с четвертью миллиарда франков, а выполнила обещание на 13 (надо же — с намеком, что ли?) процентов… На эту «помощь» был построен батальон танков. Англия обещала заем на 8 миллионов фунтов стерлингов, но не дала ни пенса. Хватало, правда, шляхетских сабель, кавалерийских усов, шпор и гонора. Поляки верили в кавалерию намного больше, чем считавшийся конником Семен Буденный (на самом деле просто протестовавший против неумного отношения к взглядам на танки). Характер будущего германо-польского конфликта понимающий человек мог легко представить себе при сопоставлении всего нескольких цифр, относящихся к вооружениям сторон… Они были примерно такими: Качественное сравнение бронетанковой и авиационной техники оказывалось для поляков еще более удручающим. Численность войск была сопоставима, но качество тоже было у немцев выше (хотя рядовой польский улан или пехотинец могли сражаться порой весьма стойко). Перед самым началом польской кампании вермахт ощущал себя не лучшим образом, и настроение в частях создалось не самое боевое. Как-никак это был для большинства дебют — если иметь в виду рядовой состав и младший офицерский корпус. А ведь под пули и снаряды идут прежде всего они — двадцати— и тридцатилетние… Третий офицер штаба III корпуса Франц фон Меллентин напротив — рвался в строй и был прикомандирован к 5-му танковому полку, куда должен был явиться 1 октября 1939 года… Нараставший «польский» кризис планы изменил, но уже скоро Меллентину предстояла фронтовая работа и в штабе корпуса. В последние дни августа части корпуса прошли по улицам Берлина к польской границе… Берлинцы, глядя на походные, а не парадные колонны, были молчаливы и серьезны. Меллентину невольно вспомнились ликующие толпы, которые он видел десятилетним мальчиком в 1914 году. Теперь же ни население, ни солдаты не проявляли никакого энтузиазма. И вот началось… XIX армейский корпус генерала Гейнца Гудериана в составе 4-й армии генерал-полковника фон Клюге наступал из Померании в зону «Коридора», перерезая его. Промежуточная цель — родной для Гудериана старый немецкий город Кульм, переименованный поляками в Хелмно. Земли Померании — это же и земли польского Поморья. Так уж здесь все наложено одно на другое… И теперь германская померанская пехота противостояла польской поморской кавалерии. Впрочем, поляки больше имели дело с танками, идя на них в атаку с холодным оружием. Сабля против брони? Что ж, смело и даже беззаветно, вот только — абсолютно безрезультатно… 4 сентября «Коридор» был прорван. А 5-го в корпус Гудериана прибыл Гитлер… Для командира корпуса это были не просто родные места, а еще и родина предков. Имением Гросс-Клоня владел прадед генерала — барон Гиллер фон Гертринген. Кроме могилы прадеда, там же была и могила деда — Гудериана, и в Гросс-Клоне же родился отец будущего танкового полководца. Мать его тоже родилась в округе Кульм. Версаль отобрал у Гудериана родину, а теперь он отбирал ее у поляков обратно. И вот ехал в машине фюрера в направлении Кульма— Хелмно… Они проезжали по местам вчерашних боев — фронт ушел вперед, и Гитлер спросил о потерях. — Насколько мне докладывали, — ответил Гудериан, — 150 убитых и 700 раненых в четырех подчиненных мне дивизиях. — Так мало? — удивился фюрер. — Полк «Листа», в котором я служил в ту войну, потерял две тысячи убитыми и ранеными после первого дня боевых действий! — Ну а наши незначительные потери в боях против храброго и упорного противника следует объяснять эффективностью танков… Теперь, после наших успехов, вера в них сильно возросла! На горизонте появились характерные башни… — Это что — Кульм? — поинтересовался Гитлер. — Так точно! В марте прошлого года я имел честь приветствовать вас на вашей родине, а сегодня могу принять вас на моей. Я родился в Кульме… Гудериан напомнил фюреру о времени аншлюса, когда он встречал его машину, заваленную цветами австрийцев в Линце… Оба помолчали… А потом разговор перешел на проблемы улучшения конструкции средних танков «T-III» и «T-IV»… Машина въехала в город… Население уже выбиралось из убежищ, и Гитлер тут тоже получил цветы… В Кульме-то жили тоже в основном немцы… А фронт уходил все дальше — к Плоцку, к Варшаве… Уже 6 сентября в дневнике Гальдера появилась запись: Однако на самом деле передовые части 4-й танковой дивизии вышли на ближайшие подступы к польской столице 8 сентября… И те поляки, у которых не было поместий и которые уже при рождении могли рассчитывать в будущем на вечное владение лишь парой квадратных метров родной земли, защищали Варшаву до 28 сентября… Защищали стойко, под мощным артиллерийским огнем и воздушными бомбежками, неоднократно отвергая предложения немцев сдаться… Что ж, не все в Польше стремились быть похожими на полковника Бека… Было там, как видим, немало и тех, кто хотел при любых обстоятельствах оставаться человеком… Жаль только, что такие были в меньшинстве… В противном случае не стала бы возможной сама Польша беков и мосьцицких, а такая Польша — уважающая себя — могла бы отнестись с пониманием к чувствам другого народа и достойно уступить ему то, что ей не принадлежало… И генералу Гудериану не пришлось бы отвоевывать свой родной город с оружием в руках… Он ведь тоже воевал за родную землю, и 10 сентября генерал Гальдер пометил в своем дневнике: У немецких солдат боевой дух рос. У польских— угасал… У польского же руководства его не было изначально… Да, Варшава капитулировала лишь 28-го. Но уже 6 сентября правительство Польши тайно покинуло столицу и перебралось в Люблин… Оттуда оно вскоре сбежало в Румынию… И прослеживать его дальнейшие странствия у меня, честно говоря, нет ни охоты, ни необходимости. Однако кое-что еще сказать надо бы… Сразу после объявления Францией войны Германии французский главнокомандующий генерал Морис Гамелен направил польскому коллеге Эдварду Рыдз-Смиглы телеграмму с уверениями в дружбе и обещал начать боевые действия на суше 4 сентября. И не начал… В Лондоне Галифакс заявил Эдварду Рачиньскому, что он «разделяет его горе, но правительство Его Величества не может распылять силы, необходимые для решительных действий». А ведь обещали за Польшу воевать… Начальник британского генштаба Эдмунд Айронсайд в ответ на просьбу польской военной миссии о помощи посоветовал закупить вооружение в нейтральных странах… Ни более и не менее… А в это время… А в это время (если точно —2 сентября) советский все еще полпред в Варшаве Шаронов пришел к Беку и спросил его, знаком ли он с интервью маршала Ворошилова. Суть была в том, что сразу после заключения советско-германского пакта, 27 августа, Ворошилов в интервью «Известиям» сообщил, что СССР готов оказать помощь Польше сырьем и военными материалами, поскольку это «является делом торговым». Бек с интервью был, конечно, знаком, но изобразил непонимание того, на что намекает русский полпред. Шаронов же спрашивал уже прямо: — Вы помните, что там предлагалась вам помощь сырьем и военными материалами? — Да… — Так почему же Польша не обращается к нам за помощью? И Бек, уважаемый читатель, после паузы ответствовал: — Мы рассмотрим этот вопрос… Всего-то — «рассмотрим»!!! Через день эстонский коллега Шаронова — Маркус спросил у него: — Вы не собираетесь выступить на стороне Германии? — Вы же слышали выступление Молотова? Там все ясно сказано — об этом речи нет… Кстати, мы только вчера продали Польше хлопок… Хлопок во время войны — это порох… Но Маркус настаивал: — Неужели вы не поможете Польше? — Мы хотели помочь, но Польша отказалась, а напрашиваться нам не пристало… И лишь через неделю посол Польши в Москве Гжибовский пришел к Молотову и сообщил, что цель Всего-то в контакт!!! Однако тут закончилось даже русское терпение… Польша разваливалась на глазах, и пора было подумать не о помощи ей, а о возврате наших, жадно отторгнутых Польшей земель — Западной Украины и Западной Белоруссии… ВСЕ, КОНЕЧНО, было тогда похоже на квартиру во время не то переезда, не то большой уборки — ситуация менялась, а с ней менялись планы и намерения, и изменения ситуации были так быстры и неожиданны, что быстро менялись и намерения… Еще 7 сентября Гальдер записывал в дневнике: Гальдер не знал, естественно, о московских договоренностях и поэтому он лишь отметил тот факт, что на Западную Украину немцы не претендуют, а польская над ней юрисдикция тоже прекращается. Но в тот же день 10 сентября он отметил: Россия, правда, еще колебалась — что вообще-то было уже понятно плохо… Ведь при промедлении мы могли лишиться более чем многого — немцы имели не просто огромное, но полное влияние на украинских националистов всего спектра от Бандеры до «Бульбы» и Мельника, и поэтому были вполне реальными планы создания сателлитной по отношению к Германии «независимой» «Украинской народной республики» со столицей в Львове-Лемберге. Берлин же выпустил обращение к «народу Западной Украины», и 10 сентября оно лежало на столе Гальдера. России надо было решаться, тем более что войска были уже приведены в боевую готовность… Но еще 12 сентября Гудериан после разговора главнокомандующего Браухича с Гитлером записал: Сталин, впрочем, все еще опасался не столько критики «справа» — из Европы, сколько «слева» — из Коминтерна, от собственных очень уж «идейных» «соратников»… Но время и ситуация работали не только на успех германского оружия, но и советского здравого смысла… Еще 7 сентября немцы — несмотря на быстрые и ошеломляюще успешные для них сражения — не отвергали идею переговоров с поляками. Но польский «обвал» был уже похож на лавину, и эта «лавина» погребала под собой перспективы хоть какой-то мирной договоренности. В считанные дни с политической арены просто исчезли те, с кем можно было договариваться. Польские лидеры окончательно превращались в живые трупы. Для Германии на Польском театре военных действий с 10 сентября начались действия вермахта на преследование через Сан и Вислу… 11 сентября начался переход кадровых польских солдат на территорию Румынии. 15 сентября войска Гудериана взяли в кольцо крепость Брест на берегу Буга, а утром 17 сентября гигантская цитадель была взята. В Бресте разместился штаб корпуса Гудериана… И с востока к Бресту уже подходили части РККА. Подходила армия, по сути — дружественная германской. И дружественная не в силу «тоталитарного» родства — как это изображали разозленные карикатуры в «демократической» прессе, а в силу той геополитической и исторической логики, о которой говорилось в германской записке советской стороне от 15 августа 1939 года. Польскую кампанию вермахта можно было бы описать и подробнее, но это не входит в намерения автора. Скажу лишь одно: страна, которая громогласно грозилась войти в Берлин на белых конях, за неполный месяц просто перестала существовать! А была ли она когда-либо — независимая «Польска»? На протяжении почти всей своей политической истории— и до, и после «объединения» с Литвой, Польша несла в себе факторы саморазрушения. И если к их потенциальному воздействию добавлялся внешний импульс — шведский, казацкий, прусско-русско-австрийский, она сразу же оказывалась в состоянии разлада, раскола, развала, распада и раздела… Вермахт действовал в целом неплохо (хотя и далеко не так блестяще, как кайзеровские войска в 1914-м), превосходство в вооружении было очевидным, но решающим оказался контраст между вождями и полководцами Германии и сворой гражданских политиканов и военных фанфаронов в польской верхушке… НА ЗАПАДЕ— если иметь в виду англо-французские «верхи» — картина была хотя и далеко не такой, как в Польше, но тоже — не впечатляющей… Что же до непосредственно Западного фронта, то чисто военная ситуация там была совершенно иной… Во-первых, там с 1934 года имелась оборонительная линия, названная по имени французского военного министра Анри Мажино, умершего в 1932 году. Протяженность — 380 километров вдоль границы с Германией от Люксембурга до Швейцарии. Три укрепленных района: Лотарингский (Мецкий), Эльзасский (Лаутерский) и Бельфорский…. Рейнский укрепленный фронт… Каналы… Между Лотарингским и Эльзасским УРами — зона затопления. Сильные естественные препятствия, в Вогезских горах — полоса укреплений. Глубина двухполосной обороны на Саарском участке — от 4 до 14 километров в предполье и 6—8 километров в главной полосе. Опорные пункты-ансамбли с подземными сооружениями и галереями на глубине до 30 метров. 5600 железобетонных долговременных огневых сооружений с перекрестным огнем — в том числе 520 артиллерийских и 3200 пулеметных… Противопехотные и противотанковые заграждения… Модернизированные крепости Бельфор, Эпиналь, Туль, Верден… Подземные многоуровневые форты с жилыми помещениями, вентиляционными установками, телефонными станциями, столовыми и кухнями, госпиталями и даже с узкоколейными электрическими железными дорогами… Общая численность гарнизонов — 300 тысяч человек… Общая стоимость линии — миллиард долларов. Тогдашних… Но это — лишь «линия Мажино», то есть непробиваемая часть западного театра военных действий. К слову, части на «линии Мажино» имели в форме особый маленький берет цвета темного хаки с девизом крепостных войск еще со времен Вердена в 1916 году: «On ne pesse pas» («He пройдут»). Немцы здесь действительно не прошли, поскольку Гитлер был не дурак пробивать такие укрепления в лоб — он в свое время просто обошел их сбоку и взял с тылу. Общее же соотношение сил на Западном фронте тоже можно характеризовать немногими цифрами— например, из дневника генерала Гальдера, который 21 августа записал: Ноль танков у Германии в сентябре 1939 года на Западном фронте— это не опечатка, а факт. Что же до самолетов, то их у немцев было до восьмисот единиц суммарно, а у французов — до полутора тысяч. Но немецкие самолеты были мало боеспособны — генерал Зигфрид фон Вестфаль признался, что в наличии «лишь несколько разведывательных самолетов и устаревших истребителей». Соотношение дивизий на франко-германской границе составляло 85 к 31 в пользу Франции. Но вся эта масса войск так и осталась на месте. А немцам наступать на нее было сейчас не с руки — у них хватало дел в Польше… Англичане же, проведя 5 сентября напет 29 бомбардировщиков на Кильскую бухту, повредив «карманный» линкор «Адмирал Шеер» и легкий крейсер «Эмден» и потеряв на этом деле 7 самолетов, приступили к «рейдам правды»… Начав ночью 3 сентября, английская авиация до 27 сентября сбросила на Германию 13 тонн… бумаги в виде 18 миллионов листовок с «Письмом к немецкому народу»… Эту акцию еще назвали «войной конфетти», а маршал авиации Харрис признался: — Я лично считаю, что единственное, чего мы добились, — это обеспечили потребности Европейского континента в туалетной бумаге на несколько лет… ГЕРМАНИЯ же и Польша воевали всерьез… Хотя события разворачивались так, что употреблять слово «всерьез» для оценки картины боевых действий становилось все менее серьезным. Италия затаилась на альпийских перевалах… Французы играли в карты и пили пиво в подземных комнатах отдыха на «линии Мажино»… Англичане отсиживались за Ла-Маншем, разбрасывая над Германией вместо бомб листовки… Америка ни воевать, ни затаиваться, ни забираться под землю, ни агитировать кого-либо не собиралась — она подготовила события и теперь брала стратегическую паузу. Советский Союз, внимательно озирая окружающий мир, был сосредоточен. За его западной границей бои шли, за его восточной границей бои только что закончились… И запыленные войска ком-кора Жукова еще не успели смыть пот и пыль халхин-гол-номон-хонского инцидента. Однако степную монгольскую пыль не смывали даже воды Халхин-Гола — тем более что они были отравлены японцами. Не так-то просто было смыть и ту пыль, которую пускали в глаза европейским простакам в Европе накануне военной поры… И чтобы увидеть это, вернемся-ка мы в мирное время — в последнюю неделю перед войной… 23 АВГУСТА 1939 года в парижском отделении ТАСС зазвонили сразу все пять телефонов. Увы, заведующий — сорокалетний Николай Пальгунов имел лишь две руки и два уха. Руки отваливались, уши опухали… А звонки шли и шли — от звезд парижской журналистики и от провинциальных полудилетантов из микрогазеток, шли из министерств и посольств, из телеграфных агентств и частных квартир. Звонили редакторы и дежурные чиновники, атташе и послы, посланники и просто любопытные граждане. Но разговоры были похожи один на другой, как два спелых парижских каштана… — Это пункт ТАСС? — Да… — Это правда? — Что? — А то, что передало телеграфное агентство Фурнье? — Мы не пользуемся информацией Фурнье. — Но оно сообщает, что Риббентроп прилетел в Москву для важных переговоров. Это правда? — Не знаю. — Значит, вы опровергаете сообщение Фурнье? — Нет! — Выходит — подтверждаете? — Тоже нет. — Итак, вы ничего не знаете? — Точно! — И комментариев нет? — Пардон, какие могут быть комментарии к тому, о чем ничего не знаешь?! И на этом Пальгунов опускал трубку на рычаг лишь для того, чтобы тут же снять ее вновь. 24 августа в Париж пришла уже точная информация, и теперь комментариев хватало без пальгуновских… А на пресс-конференции на Кэ д'Орсэ директор отдела печати французского МИД маркиз Фук дю Парк был косноязычен и язвителен одновременно. И Пальгунов не удержался-таки от комментария: — Словом, Quod licet Jovi, non licet bovi? Соседи не поняли и после пресс-конференции подошли к русскому: — Коллега! Что вы имели в виду? — Вы интересуетесь переводом с латыни? Пожалуйста— что позволено Юпитеру, то не позволено быку… — Это-то понятно. Непонятно, что вы имели в виду? — Всего лишь то, что, по мнению Запада, то, что позволено ему, Советский Союз себе позволить не может! — То есть? — Господа! Чемберлен и Гитлер подписали совместную декларацию с заверением никогда более не воевать друг с другом 30 сентября прошлого года — сразу после Мюнхена… Не так ли? — насмешливо спросил Пальгунов. — Ну, да… — А Даладье подписал аналогичную декларацию здесь, в Париже, вместе с Риббентропом 6 декабря прошлого года. Верно? — Не спорим. — Ну вот, выходит, что Англия и Франция могут подписывать соглашения о ненападении с Германией, а СССР — нет? — Но мы дали гарантии Польше! — Господа! Это — ваши проблемы… А в министерском коридоре Пальгунов наткнулся на Тадеуша Свенцицкого, носившего пышный титул «директора парижской службы Польского Телеграфного Агентства». Изысканно одетый поляк был немолод, начитан и претендовал на весомость… Сегодня он был особо торжественен и величествен. — Ваша страна ведет себя нелояльно, — заявил он. — Нам придется оставить на границе с вами три-четыре дивизии… Но меняется мало что — Гитлер уже начинает понимать, что мы не уступим. Польская армия — крепка, английские и французские гарантии не допускают уклончивых толкований… Все это Гитлер должен учитывать! — Проше пана, в чем же вы усматриваете нелояльность? Три месяца назад, 11 мая, Варшава отклонила наше предложение подписать пакт о взаимопомощи! — Мы никогда не пустим ваши войска на свою территорию. В общем-то, так оно и вышло. Красная Армия вошла в Польшу сама —без спроса. Так ведь и на земли она пришла не чужие, а Как долго мы колебались в сентябре 39-го! Лишь в воскресенье, 17 сентября, Гальдер наконец сделал запись, которой в его служебном дневнике надо было бы оказаться на неделю, а то и на две раньше: Конечно, выступив позднее, мы обеспечили свои интересы вообще почти бескровно. Но зато, с учетом будущего возможного развития отношений с Германией, и — менее убедительно… Конечно, сам факт пакта сковывал поляков и ободрял немцев. Германские генералы и офицеры, солдаты и вообще весь народ очень опасались начала войны, и надежды у них были перед ее началом именно на помощь России — хотя бы в виде прочного нейтралитета. Увы, в первый период германо-польской войны мы и действительно были не более чем нейтральны. Официально о начале войны с Польшей в НКИД стало известно 1 сентября в 13.00 от советника германского посольства Хильгера. Но первый раз Хильгер появился в особняке на Спиридоновке в 11.00. Говорил он с переводчиком и помощником Молотова Павловым. Впрочем, Хильгеру переводчик не требовался: — Прошу вас передать господину Молотову, что ввиду отклонения Польшей наших предложений о мирном урегулировании, фюрер отдал приказ войскам. — Понял… — Прошу также передать, что рейхсминистр Риббентроп чрезвычайно обрадован вчерашней речью господина Молотова на сессии Верховного Совета, горячо ее приветствует и очень доволен ее предельной ясностью… — Передам… — Когда вылетает ваш военный апаше в Берлин? — Второго… — И вот еще что, господин Павлов… Начальник генерального штаба люфтваффе Ганс Ешоннек просит, чтобы радиостанция в Минске в свободное от передач время передавала непрерывную линию с вкрапленными позывными знаками «Рихард Вильгельм 1.0». И еще — как можно чаще во время передач — слово «Минск»… — А назначение этого? — спросил Павлов. — Это необходимо для… — тут Хильгер помялся, потому что официально для СССР война Германии с Польшей не началась, — для срочных воздухоплавательных опытов… — Передам… Замечу, к слову, что сорокалетний Ешоннек, как и Гудериан, воевал в 1939 году за родную землю, ибо был уроженцем Гогензальца, который после отторжения его от Германии поляки назвали Иновроцлавом. Но это так— между прочим. Что же до просьбы люфтваффе, то Молотов дал согласие на передачу лишь слово «Минск»… Для ночного времени и это было для немецких летчиков подмогой — лишний надежный радиомаяк был, конечно, важен. Но идти от Минска в направлении Варшавы РККА не торопилась… Хотя повторяю, идя в Польшу и тем подкрепляя успех немцев, мы шли за Автор уже напоминал читателю, что в составе Польши с 1921 года находились земли, на которые она по чести права не имела — Западная Украина и Западная Белоруссия. Это — не польские области, они лежат по восточную сторону от «линии Керзона», которую устанавливал не Сталин. При этом Керзон агентом Кремля не был. Напротив, лорд Джордж Натаниэл Керзон, умерший в 1925 году, относился к наиболее открытым врагам Советской России. На первых советских спичечных коробках был изображен аэроплан с внушительным кулаком вместо пропеллера и надписью «Ультиматум!» Это— «ответ» как раз Керзону на его ультиматум СССР в 1923 году. О «линии Керзона» читатель кое-что уже знает, а я сейчас и еще кое-что добавлю… Верховный Совет Антанты принял решение о временной восточной границе Польши по Но Деникину «дали по шапке» сами белые генералы, а его преемник Врангель был обречен, хотя еще и прятался за бастионы Перекопа в Крыму. «Абсолютно немотивированное нападение Польши на Советский Союз» — я тут использовал оценку Герберта фон Дирксена, бывшего в 1920 году советником германского посольства в Варшаве, — вначале привело к тому, что Пилсудский взял Киев, а потом РККА оказалась в 12 милях от Варшавы. Об авторстве «чуда на Висле» было потом много споров — то ли положение спас сам Пилсудский, то ли французский генерал Вейган (что более похоже на правду), но главную «заслугу» надо бы отдать Михаилу Тухачевскому, бездарно и бездумно — в чисто троцкистской манере — гнавшему войска вперед, не заботясь о коммуникациях и прочем… В результате «красная волна» — я опять использую выражение Дирксена — повернула вспять… Однако, как сказано, был момент, когда Красная Армия в ходе советско-польской войны подходила к Варшаве. Паны запаниковали. И тогдашний польский премьер Грабский на союзнической конференции в бельгийском Спа заявил 10 июля 1920 года, что Польша готова признать границу с Россией по линии Верховного Совета Антанты. 12 июля Керзон направил нам ноту, где требовал остановить наступление Красной Армии на линии, которую с того дня и назвали именем английского министра иностранных дел. Увы, наши успехи оказались временными, и по Рижскому мирному договору поляки оттяпали-таки от нас Западную Белоруссию и Западную Украину. За спиной Польши стояла Антанта, а поживиться «на дармовщинку» польские паны всегда были горазды. Они, конечно, рассчитывали, что этот «кусок» прожуют. Но забыли, что ШЕЛ семнадцатый день сентября 39-го года, когда Председатель Совета Народных Комиссаров СССР Молотов выступил по радио и объявил об освободительном походе наших войск на Западную Украину и в Западную Белоруссию. Молотов сказал: «События, вызванные польско-германской Предсовнаркома и нарком иностранных дел был тут более чем прав. Причем можно прибавить, что банкротство панской Польши было не в том, что она не смогла противостоять напору танков Гудериана. Это было ее бедой, а не виной. Вина была в том, что она не захотела сохранить для себя мир и независимость ни одним из двух возможных путей: или уместной уступкой Германии, или военным союзом с нами. В своем продвижении по Западной Украине и Западной Белоруссии наши войска чаще имели проблемы с материальной частью — техника порой барахлила, чем с противником. Хотя бой за Гродно обошелся нам в 57 человек убитыми и в 19 подбитых танков. Да, иногда приходилось и сражаться… Порой — с польскими частями, а порой — с польскими карательными отрядами, пытающимися подавлять выступления украинцев и белорусов, рвущихся к своим освободителям. 20 сентября моторизованная группа комбрига Розанова у местечка Скиделя обнаружила польский отряд, занимавшийся расстрелами мирных жителей. БТ группы успели проскочить по подожженному карателями мосту, а плавающие танки форсировали реку Скидель самостоятельно. Упорный полуторачасовой бой закончился к вечеру, и в плен вряд ли кого-то взяли — среди 17 убитых белорусов было двое мальчишек, и не думаю, что бойцы щадили даже тех убийц, которые поднимали руки… Бывало, войска сталкивались уже только с трупами — как это вышло с солдатами немецкого танкиста Меллентина. Войдя — и тоже после упорного боя — в Бромберг (Быдгощ), они увидели на улицах сотни трупов немцев — жителей города, которых поляки перед отступлением умертвили…. Но польское сопротивление быстро сходило «на нет»… И случались нежелательные «огневые контакты» уже советских и немецких солдат. Особенно напряженной получилась стычка подо Львовом… » В Берлине с нашим военным атташе Беляковым был на связи начальник Отдела обороны страны в оперативном руководстве вермахта Вальтер Варлимонт… В Москве с нашими военными связь шла через военного атташе Эрнста Кестринга, уроженца Москвы… 20 сентября у Кестринга выдался тяжелый день, но еще более горячим он был для русских и немцев в районе Львова. Немцы уже вошли по сути в Львов, но туда же вошли и наши… Как водится, каждый считал, что город занял он, тем более что немцам Львов отдавать не хотелось. Понять их было можно — они ведь шли к Львову с настоящими и нелегкими боями — не то что советские танковые части. В стычках наши принимали немцев за поляков. 19 сентября две разведывательные бронемашины были обстреляны солдатами 1-й горной немецкой дивизии и сами открыли огонь. Немцы потеряли 5 человек, а обе машины сгорели вместе с экипажами. Но вскоре по личному указанию Гитлера вермахт отошел на 10 километров западнее Львова— на линию временной демаркации… А части генерала Гудериана в Бресте спокойно ожидали подхода наших частей — по договоренности демаркационная линия проходила по Бугу, и крепость Брест должна была отойти к нам. К 20 сентября туда приехал молодой русский парень на бронеавтомобиле — офицер связи. Позднее прибыл и комбриг Кривошеин — для приема района. Два танкиста быстро нашли общий язык, хотя он и оказался французским, которым оба владели. Немцы провели в цитадели прощальный парад, флаги над крепостью сменились, и к вечеру 22 сентября штаб Гудериана был уже в Замбруве и приступил к расформированию корпуса. Кампания шла к концу. В ходе ее потери немецких войск составили примерно 45 тысяч человек, из них десять с половиной — убитыми. Через месяц, 31 октября 1939 года, Молотов в своей речи заявил, что Германия находится в положении государства, стремящегося к скорейшему окончанию войны и к миру… И это было правдой… Принято считать, что 1 сентября 1939 года началась Вторая Да, все могло бы ограничиться войной германо-польской. Но 3 сентября началась уже и мировая война — после объявления Англией и Францией войны Германии. А точнее — не войны, a drole de guerre, «странной войны»… ПРОЙДЕМСЯ по улицам «военного» Парижа осени 1939 года… А в проводники возьмем Николая Пальгунова — благо и мы с ним уже знакомы, и он с Парижем знаком отлично… Хотя проще, пожалуй, будет просто послушать его рассказ о тех днях. Итак, спросим: — Ну и как же изменилась жизнь в Париже с началом войны, Николай Григорьевич? — Очень мало… Каждый занимался своим делом. Магазины торговали как обычно: никто не делал запасов сахара, кофе, консервов. Однако с первого же дня войны были приняты меры к экономии продовольственных благ: два дня в неделю бакалейные лавки не продавали шоколада, один день не продавали кофе, два раза в неделю в ресторанах ограничивали меню… Но купить вместо одной плитки шоколада две не возбранялось… Леопольд же Эмери, приехав в Восточную Францию в октябре, был поражен, увидев ночное зарево над фабричными трубами всего в нескольких милях от «фронта»… Так «воевала» Франция в 1939 году… А вот тут я сделаю небольшую оговорку… Хотя автор и пользуется самыми различными печатными источниками самым широким образом (а как же иначе он, живущий в XXI веке, может узнать о том, что происходило задолго до его рождения), автор очень не склонен лишний раз так или иначе уводить внимание читателя в реальные годы, следующие за годом сороковым… Ведь автор намерен с ноября сорокового года описывать уже не тот мир, который сложился реально, а тот, который вполне мог бы быть! И поэтому прямые ссылки на источники, скажем, шестидесятых годов реальной истории, для автора нежелательны. Но на этот раз я — единственный, очевидно, раз — отступлю от своей собственной установки и с прямой ссылкой на третий том «Истории дипломатии», изданной Политиздатом в 1965 году реальной истории, приведу цитату со страницы 788-й: Но компетентный очевидец дает принципиально иную картину Парижа. Так зачем «историки ЦК КПСС» врали? Лично я — хотя и понимаю, И я думаю — что было бы, если бы мы всматривались в жизнь и ее реальности без предубеждений, без «подсюсюкивания», а с пониманием и учетом этих реальностей? Возможно, тогда и реальные сороковые годы, и реальные девяностые годы были бы для России и всего мира иными — более умными и человечными? Такими, о которых автор намерен со временем рассказать… А пока мы — все еще в реальном 1939 году… И, надо сказать, что в этом году французы… тоже «наступали», о чем в какой-то момент много шумели все западные газеты. Впрочем, это было не столько наступление, сколько выдвижение французов за линию франко-германской границы в районе Саара. 9 сентября десять дивизий 2-й группы армий проникли в предполье германского Западного вала (союзники называли ее «линия Зигфрида») на фронте шириной 25 километров на глубину до 7—8 километров (по другим данным на фронте 32 километра глубиной 3—8 километров) на участке Шпихерн, Хорнбах. Немцы тут же без боя отошли на линию основных укреплений Западного вала — как им и было строго приказано. Газеты же союзников ликовали: «Французская армия поставила Гитлера перед труднейшей стратегической дилеммой!», «Французы впервые после Наполеона вступили на немецкую землю!» Заметим в скобках, что, оказывается, «победив» в Первую мировую войну, французы вступить на немецкую землю так и не смогли… Но и на этот раз они действовали отнюдь не так, как решительный корсиканец. И ограничились не энергичными маршами, а лживыми демаршами. 10 сентября Гамелен сообщил польскому правительству, находящемуся уже в беглом состоянии: «Более половины наших активных дивизий Северо-Восточного фронта ведут бои». На деле же 12 сентября в Абвиле на свое первое заседание собрался Верховный совет союзников (англичане уже направили на континент символические воинские контингенты, и Совет был образован). И первым же решением Совета было решение о прекращении «наступления»… Лгать полякам, правда, продолжали. 14 сентября Гамелен направил в польскую военную миссию письмо, где сообщалось: А что— генерал вообще-то не очень и лгал! Твердая И вообще-то 14 числа ни заверять кого-то, ни помогать кому-то, имеющему реальную власть в Польше, уже не было возможности. Вместо власти и армии там был уже хаос бесславного конца. |
||
|