"Кукловод" - читать интересную книгу автора (Шхиян Сергей)

Глава 2

После ненастной погоды и обильного недавнего снегопада, небо, наконец, прояснилось и расчистилось. Всю ночь на нем сияли звезды, а утром я смог увидеть солнце, по которому успел порядком соскучиться.

С рассветом мой возница приободрился и перестал смотреть на меня ищущим взглядом больной собаки. Чтобы согреться, я хорошо размялся и объявил, что мне пора отправляться в путь.

Недостатка в деньгах у меня не было. Я рассчитывал дойти до большого села и там нанять подходящий экипаж.

— Ну, оставайся с Богом, — сказал я Гордею Никитичу, вновь обвешиваясь своей амуницией.

— Барин, а может быть, ты подождешь, пока я сбегаю за новой оглоблей? Я скоренько, одна нога здесь другая там, — предложил он. — Чего тебе одному по дорогам мыкаться, вдвоем все веселее!

— Нет, спасибо, я как-нибудь без тебя обойдусь, — ответил я, избегая его молящего взгляда.

По-видимому, моему возчику очень не хотелось возвращаться домой и заниматься хозяйством. Распрощавшись, я без большого сожаления повернулся к нему спиной и пошел своей дорогой. Мужик огорченно вздохнул и опять поднял с дороги сломанную оглоблю. Не успел я отойти и пятидесяти метров, как за спиной раздался его голос:

— Барин! Барин! Постой!

Слушать новую серию уговоров я не хотел и, не оглядываясь, махнул ему рукой. Однако мужик не успокоился и завопил:

— Барин, погоди, сюда люди едут, может, помогут с оглоблей-то!

Я оглянулся, действительно на дороге появился крытый экипаж в сопровождении нескольких всадников. В такое раннее время встретить попутчиков было удачей, и я остановился. Заметив на дороге людей, лошадь и сани, загораживающие проезжую часть, экипаж поехал медленнее, а от эскорта отделились два всадника и поскакали к нам. Мне пришлось вернуться к вознице. Судя по одежде, верховые были русскими, и я не стал готовить оружие, просто ждал, когда они подъедут.

Увидев моего возницу, крестьянскую лошадку и сломанную оглоблю, они все поняли и без расспросов. Мой вид их заинтересовал больше, но обратились они к Гордею Никитичу.

— Чего, мужик, сани поломались? — спросил его молодой парень, стараясь удержать на месте горячего коня.

— Да вот оглобля, будь она неладна! — пожаловался возница. — У вас не надеется запасной?

— Ты лучше убери розвальни с пути, — строго приказал второй, — не то наш барин рассердится!

— Это мы мигом, — засуетился мой философ, зачем-то влезая на облучок, — так как же с оглоблей?

Всадники ничего ему не ответили и поскакали назад. Гордей Никитич подождал пока они отъедут и только тогда спустился наземь. Я помог ему столкнуть сани с хода и с интересом ожидал, когда подъедет экипаж и вся кавалькада. Похоже, ехал кто-то богатый и знатный. Большая нескладная карета с дорогой отделкой была запряжена четверкой рослых воронежских битюгов. На первой лошади сидел форейтор.

Когда экипаж проезжал мимо нас, из окна выглянул мужчина с роскошными распушенными бакенбардами, закрывающими половину лица. Мы встретились взглядами, и я ему вежливо поклонился. Мужчина ответил снисходительным кивком, потом удивленно расширил глаза, махнул мне рукой, потом торопливо открыл дверцу и крикнул форейтору, чтобы тот остановил лошадей. Меня удивила такая неожиданная реакция незнакомого человека.

Однако на этом странности не кончились. Карета остановилась метрах в двадцати от нас, а господин с бакенбардами торопливо выскочил из нее на дорогу и пошел ко мне широко разведя руки, явно, чтобы заключить в объятия. Здесь уже я стушевался, не зная как себя вести. Этого дородного мужчину не первой молодости с роскошной растительностью на лице я видел первый раз в жизни. Резонно посчитав, что он обознался и принимает меня за кого-то другого, я изобразил на лице сдержанную радость и ждал, чем все это кончится.

А кончилось все так странно, что улыбка сама собой сползла у меня с лица.

— Дорогой друг, — зычно возвестил незнакомец, — какая приятная неожиданность! Никак не ожидал вас так запросто встретить на дороге! Вот это радость, так радость!

Возможно, для него это и было радостью, но никак не для меня, теперь мне предстояло его разочаровать и сознаться, что я отнюдь не его «дорогой друг». Я уже было открыл рот, что бы сказать, что он ошибся, как он назвал меня по имени отчеству.

— Алексей Григорьевич, батенька, — взволнованно проговорил незнакомец, заключая мое растерянное тело в крепкие дружеские объятия, — какими судьбами?!

— Да вот, решил поехать в санях, а у возчика сломалась оглобля, — невнятно объяснил я, не зная что обо всем этом думать.

Мало того, что я, судя по реакции, был так похож на его знакомого, что он меня с ним перепутал, так еще мы с этим неведом Алексеем Григорьевичем, оказались полными тезами.

Пока я все это прокручивал в голове, пылкий приятель Алексея Григорьевича что есть силы, прижимал меня к своей любящей груди.

Наконец взрыв его чувств пошел на убыль, и он меня отпустил, правда, продолжал придерживать за рукав и откровенно мной любовался.

— Марья Ивановна, когда узнает, что мы с вами так запросто встретились, ни за что не поверит! — сообщил он мне. — Вот ей будет радость, она последнее время только о вас и говорит!

Теперь в дело включалась еще неведомая Марья Ивановна, надеюсь не интимная подруга моего полного тезки, Алексея Григорьевича.

— Да, да, конечно, я и сам не ожидал, такая неожиданная встреча, — промямлил я, чтобы хоть как-то ответить на его восторги.

— Вы теперь куда направляетесь? — спросил проезжий, так и не отпуская моего рукава.

— Хотел съездить в Калугу, — назвал я конечный пункт своего вояжа, — да оглобля сломалась.

— В Калугу? Вот и чудесно, у меня там младший братец вице-губернатором! — сообщил мне то ли новый, то ли старый знакомец.

— Непременно передам ему от вас поклон, — пообещал я, слегка подталкивая его назад к карете.

Однако владелец бакенбард и вооруженного эскорта, так просто расставаться со старым другом не намеревался. Он плотно утвердился на толстых ногах, обутых в мягкие полусапожки и вперил в меня нежный взгляд.

— А вы знаете, драгоценный мой, Алексей Григорьевич, что я сейчас еду прямо из ополчения, домой на побывку. Марья Ивановна последнее время немного хворала, так я решил ее проведать. Теперь, когда мы погоним супостата с матушки Руси в его Парижскую берлогу, не знаю когда еще удастся с ней свидеться, — сообщил он.

— Так вы сейчас состоите в ополчении? — вежливо, удивился я. — В каком, если не секрет?

Собеседник немного смутился, но ответил:

— В третьем, резервном.

В 1812 году было выставлено более трехсот тысяч ополченцев, из которых были образованы округа: 1-й — для обороны Москвы, 2-й — для обороны Петербурга и 3-й — для составления резерва. Ратники ополчения были сведены в пешие и конные полки и дружины, делившиеся на батальоны, сотни и десятки.

На бравого воина дорожный знакомый никак не походил, потому и его резервной ориентации я не удивился.

— А вы я, вижу, — продолжил он, рассматривая французский мушкетон, висевший на моем плече, — участвовали в деле?

— Нет, скорее в локальных конфликтах, — загадочно для этого времени, ответил. — Ничего серьезного.

Как многих сугубо штатских людей, а он, судя по всему, таковым и был, благоговеющих перед армией и воинскими подвигами, его такое объяснение не удовлетворило, он даже посмотрел на меня слегка свысока.

— А мы так славно повоевали! Вы знаете, у меня над головой даже пролетали ядра! И я, поверите, не склонил пред ними головы! Значит, вы сейчас, направляетесь в Калугу, — резко сменил он тему разговора.

— Да, в Калугу, — пробормотал я, но он, не слушая, опять вернулся к военным делам.

— Сейчас отсиживаться по тылам не след, все патриоты любезного нашего отечества, взяли в руки оружие! Хотите, я вам расскажу, в какой переделке я побывал?

— Я, право, не знаю, вам нужно спешить домой к Марье Ивановне, — попробовал отказаться я, — она нездорова, стоит ли задерживаться? Может быть как-нибудь в другой раз?

Действительно, слушать посередине дороги рассказы незнакомого человека о его ратных подвигах мне не слишком хотелось. Судя по выражению лица, добрым глазам и пылкой речи, муж Марьи Ивановны был пресимпатичным человеком, но мне было неловко перед его свитой, явно маявшейся от словоохотливости хозяина.

— Пустое, милейший, Алексей Григорьевич! Что вам в той Калуге? Калуга никуда не денется, как стоит на своем месте со времен князя Дмитрия Донского, так и еще постоит! Когда вы узнаете, что со мной случилось на прошлой неделе, так ни в какую Калугу не захотите!

— Ну, что же, извольте, я послушаю, — смирился я с неизбежным.

Было, похоже, что мне выпал счастливый день, сначала слушать философские рассуждения мужика, теперь батальные истории барина.

— Да знаете вы ли, милейший Алексей Григорьевич, что я был шпионом?!

— Шпионом? — повторил я за ним. — Как же так?

— А вот представьте! Поехал смотреть, как уходят из Москвы французы. Оделся, знаете ли, мещанином, да и смешался с войсками. Иду себе по дороге и все высматриваю, сколько у врага пушек, сколько лошадей и всяких повозок!

Он замолчал, и радостно смотрел на меня, ожидая реакции на свое сенсационное сообщение. Пришлось ему подыграть:

— Надо же, наверное вам было страшно?

— Отнюдь! Французы ведь не знали, что я шпион! — радостно воскликнул он.

— Ну, и много вы нашпионили? — поинтересовался я.

— Ничего не успел толком сделать, — засмеялся скромный герой, — представляете меня схватили французские солдаты и едва не расстреляли! Помог просто невероятный случай! Меня выручили другие французские солдаты.

— Да? — только и сказал я, уже переставая чему-либо удивляться. — Я могу даже сказать как…

Случай, как известно, дело непредсказуемое. Когда я попал в двенадцатый год, меня в бессознательном состоянии нашел в лесу французский патруль. Командовал им французский сержант Жан-Пьер Ренье. С отданными ему в подчинение итальянскими солдатами у сержанта, мягко говоря, не сложились отношения, они собрались Ренье убить, а покойника, за которого посчитали меня, ограбить. Сержанту это не понравилось и при моем посильном участии мародеров мы перебили.

Однако на этом, наши злоключения не кончились. Уже в непосредственной близости от Новой Калужской дороги по которой отступала из Москвы Великая армия Наполеона, мы с сержантом Ренье, наткнулись на троих французов, тащивших вглубь леса человека в штатском. Ренье их окликнул, те же, даже не ответив, тотчас начали в нас стрелять. Сержант получил пулю в плечо, но не испугался, и кончилось эта стычка тем, что с французами мы, с Божьей помощью, справились. А вот штатский, которого я не успел даже толком рассмотреть, пока шел бой сбежал.

— Вы? — удивился, новый знакомый, — откуда вы это можете знать?

— Французских солдат было трое?

— Трое, — подтвердил он, глядя на меня, что называется во все глаза, и даже перестал улыбаться.

— Двое вас вели, а последний, подталкивал штыком? — уточнил я.

— Алексей Григорьевич, дорогой, не томите, откуда вы все это знаете?! — явно волнуясь, спросил он.

— Эти трое солдат обстреляли двоих французских пехотинцев, а вас повалили на землю…

— Не может этого быть! — тихо сказал он, всматриваясь в меня. — Я бы вас непременно узнал. Правда, смотреть по сторонам, у меня не было времени…

— У меня тоже, вы так быстро скрылись, что я вас толком не рассмотрел.

— Я, признаться, запомнил только вашу саблю, такая кривая, скорее всего турецкая. А остаться я никак не мог, что мне было делать в бою без оружия…

— Вы правильно сделали, — успокоил я, обнажая клинок. — Узнаете?

— Это просто невероятно! — обескуражено сказал он. — Конечно, узнаю, я его видел почти возле своего лица! Неужели это были вы?!

— Случайно, но я.

— Голубчик, выходит, я обязан вам жизнью, — сказал он, от умиления заплакал, и опять принялся меня обнимать.

— Ну, нет, что вы, — попытался я остановить новый взрыв эмоций, — случись это со мной, вы бы сделали то же самое.

— Да как же это! Теперь вы должны, вы просто обязаны поехать со мной! Ну, хотите, я перед вами на колени встану? Если я вас не привезу, Марья Ивановна мне никогда этого не простит! Ну, пожалуйста…

Честно говоря, мне и самому стало любопытно разобраться со всей этой чередой совпадений, однако смущали схожесть с неведомым тезкой и неминуемое разоблачение.

К тому же совсем не хотелось обманывать этого милого, наивного человека.

— Ну, что поедете? — снова спросил он, просительно заглядывая в глаза.

— Пожалуй, почему не поехать, — сказал я, незаметно, освобождаясь из его объятий, — в Калугу мне не к спеху, только у меня есть одно маленькое «но».

— Вот и чудесно! — обрадовался он. — А все ваши сомнения мы как-нибудь решим!

— Это не то, что сомнение, — начал я, еще не зная как построить конец фразы, — видите ли, я не совсем тот, за кого вы меня принимаете.

— Что значит не тот? Я ведь даже вашу саблю узнал! Да и откуда вам было знать о тех французах, если вас там не было!

— Нет, с тем случаем все так и есть, а вот то, что я именно тот Алексей Григорьевич, которого вы знаете, я не совсем уверен.

— Что? — только и смог сказать добряк. — Что значит «не тот»? Алексей Григорьевич, вы, видно, надо мной смеетесь, а я не пойму, чем вас прогневил…

Он так обиделся, что я уже пожалел, что затеял этот разговор. Нужно было просто сослаться на занятость и идти своей дорогой.

— Получается, что вы это не вы? Вы с нами не хотите больше знаться? — тихо спросил он, отступая от меня.

— Нет, что вы такое говорите, мне очень приятно было с вами встретиться. Но только, я не тот Алексей Григорьевич, которого вы знаете.

— То есть как это не тот? — растеряно спросил он. — А какой?

— Не знаю, я сам по себе. То есть, меня тоже так зовут, только мы с вами, к сожалению, не знакомы. Вернее сказать, знакомы, ну, тогда в лесу, мы с вами виделись, а вот, раньше не встречались, — окончательно запутавшись, договорил я.

— Не встречались? — переспросил он с нескрываемой тревогой. — И с Марьей Ивановной вы тоже не встречались?

— Тоже, — подтвердил я.

— А с кем вы тогда встречались?

— Не знаю, с партизанами встречался с Сеславиным, с принцем Богарне, с Наполеоном.

— Понятно, вы встречались с самим Наполеоном! И фамилия ваша не Крылов?

— Крылов, — после долгой паузы, ответил я. — Выходит…

— И зовут вас не Алексеем Григорьевичем?

Теперь уже не он, а я совсем ничего не понимал. Ладно, похожая внешность, даже совпадение имени и отчества, но еще и фамилия…

— Меня зовут Алексеем Григорьевичем, — как эхо повторил я за ним, — Крыловым. Но вас я не помню и Марью Ивановну тоже, простите, не помню, и вообще… Может быть, я все забыл после ранения, — попытался я придумать хотя бы для него, правдоподобное объяснение своего беспамятства. — Меня недавно ранило, рядом взорвалась бомба. Так вы говорите, мы хорошо знакомы?

— Хорошо? Да мы, голубчик, отменно знакомы, вы даже не представляете, как мы хорошо знакомы!

— Правда?

— Чистая, святая правда! Вы, можно сказать, наш любимый друг и благодетель!

— Благодетель? — опять повторил я за ним. — Это, в каком же смысле?

— Вы Марью Ивановну с того света, можно сказать, вернули, и вам я обязан тем, что на земле живу!

Это оказалось для меня слишком круто. Конечно, приятно, быть «благодетелем», но не до такой же степени!

— И зовут вас?

— Николаем Николаевичем Урусовым, — четко выговаривая слога, как будто говорил с ребенком или глухим, сказал он, — теперь вспомнили?

Я отрицательно покачал головой.

— Простите, ничего не помню.

— Знаете что, голубчик, я вас теперь непременно к себе отвезу. Вам в таком состоянии ни в какую Калугу ехать нельзя, поживете у нас, оправитесь, тогда и езжайте куда пожелаете!

— Ну, если только представиться Марье Ивановне, — сказал я, — если вас мое присутствие не затруднит…

— Михеев, — крикнул Урусов лакею на запятках, — помоги барину сесть в карету!

— Слушаюсь, ваше сиятельство! — гаркнул тот.

Михеев, мордатый парень с морозным румянцем во всю щеку, лихо соскочил с задка кареты и помог мне снять мушкетон и со спины солдатский ранец. Николай Николаевич подставил под локоть руку и почти насильно впихнул в карету.

Я, впрочем, не сопротивлялся. Делать мне в Калуге было совершенно нечего, к тому же очень заинтересовал двойник и полный тезка. Вариантов кто он такой и откуда мог взяться, было несколько, один другого фантастичнее и с этим стоило разобраться. Не каждый день можно встретить такой феномен.

Урусов между тем, сел в экипаж, лакей захлопнул за ним дверцу и тот тотчас же тронулся. Карета была довольно вместительная, с двумя мягкими диванами друг против друга. Мы с Николаем Николаевичем оказались лицом к лицу. Было ему по виду, лет пятьдесят, возраст в это время вполне почтенный, но держался он бодро, был оживлен и никак не походил на старика. Мое «плачевное» состояние и потеря памяти, его огорчали, но он старался не подать вида, что считает меня «не в себе», однако от вопроса о Наполеоне не удержался.

— Вы действительно видели этого изверга? — спросил он, едва мы расположились в карете.

— Видел, — подтвердил я. — Правда, мельком.

— Как же вы так сподобились? — с непонятной завистью спросил он.

— Совершенно случайно, и безо всякого труда, — ответил я. — Сержант, с которым мы вас отбили у мародеров, оказался знакомым пасынка Наполеона принца Богарне. Когда мы с принцем столкнулись на дороге, он рассказал как я его лечил от пулевого ранения. Богарне этим заинтересовался, и приказал привести меня к себе в штаб. Не успели мы с ним поговорить, как приехал Наполеон. Вот собственно и вся встреча.

— И о чем они говорили? — живо спросил Урусов.

— Не знаю, нам сразу приказали выйти, так что Бонапарта я видел меньше минуты.

— Мне бы его встретить! — мечтательно сказал князь. — Уж я бы…

— Думаю, у вас бы ничего не получилось, — поняв его недосказанную фразу, ответил я, — только что смогли бы красиво погибнуть.

— А если бы вы к нему подошли и пронзили ему сердце кинжалом?! — взволнованно вскричал Николай Николаевич.

— Меня бы до этого успели порубить в капусту. Там было больше десяти боевых офицеров!

— М-да, пожалуй, — согласился он, думаю, только для того чтобы мне не нужно было упрекать себя в трусости. — И как вам показался изверг?

— Усталым и простуженным. А так человек как человек, ничего особенного. Рогов я у него не заметил.

— Это надо же, — не слушая, посетовал Урусов, — по воле одного человека, столько напрасных жертв! Сгорела Москва, тысячи и тысячи погибших!

Такая пацифистская оценка бойни, которую развязал Бонапарт, военизированного ополченца меня, удивила. Обычно чем больше вождь отправит на тот свет людей, тем выше его статус. Мы помолчали, отдавая дань памяти погибшим в этой бессмысленной и кровопролитной войне.

— Расскажите, пожалуйста, что вы знаете обо мне? — попросил я. — Когда мы с вами встречались, и что я такого сделал?

— Алексей Григорьевич, вы, правда, не шутите? У меня такое чувство, что вы надо мной труните.

— Господь с вами, Николай Николаевич, — так же церемонно-вежливо ответил я, — это правда, я совсем вам не помню. У меня после ранения выпали из памяти целые куски прошлой жизни.

— Пожалуй, что расскажу, но если вы меня разыгрываете, то Бог вам судья. На посмешище выставите старика!

Я развел руками, ударил кулаком в грудь, всем видом показывая, что чист перед ним и он начал:

— Познакомились мы нынешним летом, в нашем имении Услады. Марья Ивановна смертельно захворала, а докторов так хороших не нашлось. Послали за доктором в Москву, да ведь пока туда, пока сюда. Вот тут-то и свела нас одна прелестная дама Анна Сергеевна Присыпко…

— Не может быть! А где эти ваши Услады? — воскликнул я, начиная понимать, что все как-то связывается, эту даму, жену престарелого генерала я хорошо знал в 1799 году.

— В Троицком уезде, Т-й губернии, — ответил он.

— И что было дальше? — уже с нетерпением, спросил я.

— Анна Сергеевна вас привезла из Троицка, и вы чудодейственно вылечили супругу. Так мы познакомились. А позже вы приезжали к нам с визитом со своим родственником Антоном Ивановичем и его милой женой.

— Антоном Ивановичем, — повторил я за ним почти с ужасом, — тоже, как и я Крыловым?

— Да, Крыловым. Вы его тоже забыли?

Забыл ли я Антона Ивановича, первого человека, с которым встретился, впервые попав в прошлое! К тому же своего прямого предка?! Конечно, я его не забыл и собирался, как только удастся навестить. Однако в этот момент меня волновали не родственные связи, а нечто другое. Если я каким-то образом летом двенадцатого года был у Крылова, то вполне может статься, что я и сейчас нахожусь где-то поблизости и, не равен час, встречу сам себя! И даже примерно не представляю, чем такая встреча может кончиться. Не в смысле, налаживания отношений с самим собой, а того, как поведут себя время и материя. Не может же, в самом деле, человек пребывать в одном времени в двойной ипостаси!

— Я знаю Антона Ивановича, мы с ним близкие родственники, — ответил я, на вопросительный взгляд князя. — Но то, что этим летом был у него в имении, совершенно забыл. Как он, кстати, поживает?

— Здоров, да я его встретил несколько дней назад. Он в действующей армии, служит, кажется, во втором корпусе и командует егерями.

То, что предок жив и не убит под Бородино, меня обрадовало. Я его предупреждал еще тринадцать лет назад, что в двенадцатом году будет большая война, и уговаривал не лезть в пекло. Он конечно не послушался.

— Вы что-то говорили о спасении Марьи Ивановны? — напомнил я.

— Да, да конечно, вы ее спасли от неминуемой смерти, а меня от горького вдовства. У нее были страшные боли, она даже исповедовалась и причастилась, а вы ее, вдруг, вылечили!

Теперь мне стала понятна радость Урусова при нашей встрече.

— Неужели вы и этого не помните?

Я опять отрицательно покачал головой.

— Может быть, когда вы с ней встретитесь, у вас пройдет беспамятство. Моя Марья Ивановна такая замечательная женщина, что я и описать не могу. Красавица, умница, прекрасная мать. Мы с ней уже без малого четверть века вместе и ни разу не поссорились!

Далее Николай Николаевич говорил исключительно о своей супруге, и мне стоило немалого труда, чтобы не задремать. Давала о себе знать бессонная ночь, и расслабляло мягкое усыпляющее покачивание рессорного экипажа. Однако я сумел устоять, и чтобы не обидеть равнодушием любящего мужа, мужественно испил эту чашу до дна.