"Кукловод" - читать интересную книгу автора (Шхиян Сергей)

Глава 4

Когда я проснулся, княжны в комнате уже не было. Ночной сеанс лечения, так мня вымотал, что лишь только я кончил свои шаманские пассы, крепко уснул. Когда Мария встала и ушла, я не слышал. Судя по тому, что в доме было тихо, наше «тайное свидание» осталось не раскрытым, и пока меня никто не призывал к ответу за растление девицы.

Первым делом я дернул шнур звонка. За последние тринадцать лет, что я пропустил в развитие страны, судя по косвенным признакам, здесь многое изменилось.

Во всяком случае, гостей селили не в каморки со скудными признаками мебели, а в комфортабельные комнаты, появились даже звонки. Впрочем, на мой вызов так никто и не явился, пришлось самому вставать и идти разбираться с завтраком.

Как обычно бывало почти во всех барских усадьбах, которые мне довелось посетить, дворни здесь было не меньше чем государственных чиновников в Российских учреждениях. Занималась она тем же чем и чиновники, слонялась, с деловым видом безо всякого видимого дела и прока.

— Эй, любезный, — окликнул я лакея со смазанной маслом, блестящей прической, — где бы мне…

Малый бросил на меня затравленный взгляд и словно на глазах растворился в воздухе. Пришлось идти дальше. Внизу в парадном зале на прежнем месте сидела энергичная ключница. Однако стоило мне посмотреть в ее сторону, как она сорвалась с места и, звеня связкой ключей, скрылась в неизвестном направлении. Только теперь я вспомнил, что благодаря словоохотливому возничему, меня здесь считают колдуном. Оставалось как-то выкручиваться самому, но тут появилась на горизонте Анюта и прямо направилась ко мне.

— Аннет! — радостно воскликнул я, направляясь к ней навстречу. — Какая встреча!

Девушка презрительно на меня посмотрела, словно с ног до головы окатила холодной пеной зимнего штормового моря, и сделала не менее презрительный, чем взгляд книксен. Это у нее получилось так выразительно, что я не выдержал и покатился от хохота. Анюта сначала еще больше рассердилась, даже гневно блеснула своими синими глазами, но потом, глядя на меня оттаяла и засмеялась сама.

— Ну, не сердись, пожалуйста, — отсмеявшись, попросил я, — не мог я тебя вчера к себе пустить, так получилось…

— Знаю, барчук, поди, на меня жалиться приходил, — окончательно прощая, сказала она, — надоел он мне. Всю только обслюнявит, а платочка за полушку не подарит. А вас, как встанете, барыня просила к ней прийти, они в малой гостиной сидят.

— Ладно, пойдем к барыне, — согласился я. — Ты не знаешь, где у вас можно позавтракать?

— Могу приказать в комнату принести, а хочешь, так в буфетной.

— Лучше в буфетной, — решил я, уже наученный, как тут приносят заказы. — Что княгиня, здорова?

— А чего ей сделается, все утро с барышней шепталась, теперь вас дожидается.

— Да? — без особого восторга сказал я. — Интересно, о чем это они шептались…

Марья Ивановна в роскошном утреннем платье сидела на большом бархатном диване в окружении трех дам достойного возраста, и немного походила на парадный портрет Екатерины II.

Впрочем, к такому идеалу стремились многие матроны этой эпохи. Я подошел и почтительно поклонился.

— Садитесь, любезный Алексей Григорьевич, — ласково сказала она, и у меня сразу же отлегло от сердца. Похоже, пока меня не собирались принудить загладить дочерний грех женитьбой.

Я поцеловал у княгини ручку и сел рядом на краешек дивана, вполне сообразно моде этого времени: согнув одну ногу в колене, а другую, отставив на отлет. Сидеть так было неудобно, зато выглядел я эффектно.

— Я хочу поблагодарить тебя за Машу, — переходя на «ты», сказала матрона. — Она тобой не нахвалится!

— Ну, наше дело такое, так сказать, долг, и вообще, — не зная, не только, что говорить, но даже что по этому поводу думать, забормотал я.

— Я ее уже ругала, что она меня не разбудив, сразу отправилась к тебе, — продолжила княгиня, — да видно дочка права, слишком большая у нее нужда случилась!

— Это ничего, какие еще церемонии, — поддакнул я, пока еще не понимая, о чем идет речь.

— Маша говорит, что ты волшебник, она почти перестала задыхаться. Поверишь, мы так измучились, ничем не умея помочь. Доктора говорят, это со временем пройдет, но я им не верю. Это так страшно когда болеют дети!

— Так ей стало лучше? — наконец уразумев, что речь идет о болезни, спросил я.

— Да, много лучше, она даже пошла погулять. Ты уж, Алексей Григорьевич, не сердись на девочку, что она подняла тебя в такую рань.

— О чем вы говорите, княгиня, у княжны не совсем хорошо с сердцем. Я как сумею, помогу, но ей нужно будет больше двигаться, помногу ходить пешком…

— Голубчик, если поможешь дитю, я тебе буду по гроб жизни благодарна. Маша у меня такая чудная девочка. Мы все так за нее боимся!

— Конечно, Марья Ивановна, я сделаю все, что в моих силах. И пока тут у вас, понаблюдаю за ней.

— Понаблюдай, голубчик, понаблюдай. Может тебя поселить рядом с ней? А то у нее сердцебиения бывают большей частью по ночам.

Вопрос оказался соблазнительно двусмысленным и я, было, собрался отказаться, княгиня это поняла и поспешила уговорить:

— Комната что рядом с Машиной не хуже твоей нынешней, тебе там будет удобно.

Я понял, что выбора у меня не остается, и не стал сопротивляться.

— Ладно, мне все равно где жить, пусть будет рядом с княжной…

— Большое тебе, Алексей Григорьевич, спасибо. А уж как Маша обрадуется!

Спорить я не стал, может так оно и будет, княжна нашему соседству обрадуется. Однако я почти дал себе слово постараться не воспользоваться благоприятной ситуацией.

Мы еще перекинулись парой слов, я раскланялся с Марьей Ивановной и пошел в буфетную комнату. Там оказалось довольно многолюдно, четверо местных обитателей, по виду небогатые дворяне, соседи, а возможно, бедные родственники хозяев, коротали время между завтраком и обедом за охлажденными напитками. Когда я вошел, общий громкий разговор разом оборвался, и на меня уставились пять пар испуганных глаз. Я поклонился и собрался представиться, но не тут-то было! Гости, побросав недопитые стаканы, с хорошей скоростью рванули к выходу, за ними попытался улизнуть и буфетчик, но мне удалось его поймать в прямом смысле за руку.

— Стой! — строго сказал я. — Ты это куда бежишь?

— Ваше высокоблагородие, ваше сиятельство, — забормотал он, — мне всего на минутку отлучиться, а потом я вашему… все что хотите. Не погубите невинную душу!

Буфетчик был невысок ростом, но широк в талии, с круглым, как полная луна лицом и трясся, как студень на вибростенде.

— Погоди любезный, — попытался я его успокоить, — не бойся, никакой я не колдун и ничего тебе плохого не сделаю! Если конечно ты меня накормишь.

— А-а-а, в-а-а-а, — опять начал заикаться он, но, посмотрев на меня, успокоился и вполне членораздельно спросил, что мне подать.

Мы обсудили меню и я сел за общий стол, заставленный недопитыми стаканами и початыми бутылками. Там, спустя двадцать минут меня отыскала княжна Марья. Я уже кончал завтракать и собирался встать из-за стола, когда она влетела в буфетную комнату и сразу подошла ко мне.

Теперь при дневном свете, с разрумянившимися щеками, она выглядела премиленькой, впрочем, повторюсь, как почти любая девушка ее возраста. Не могу сказать, что у нее были классические черты лица или с первого взгляда в ней была видна аристократка, скорее напротив, лицо Маши был просто, округло, носик вздернут, а подбородок чуть маловат. Однако веселые, живые глаза и соблазнительно припухшие губы очень ее украшали, и мне стало весело на нее смотреть.

— Ах, вот вы где, Алексей Григорьевич, — воскликнула она, — а я вас по всему дому ищу.

А я подумал, что разок ее поцеловать, конечно, только во сне, большим грехом не будет…

— Маменька вам говорила, что после вашего лечения у меня перестало болеть в груди?

— Говорила, — подтвердил я, — и попросила переселиться в комнату рядом с вашей, для продолжения лечения.

— Правда? — засмеялась она. — Это хорошо!

Имея некоторый жизненный опыт, я в этом так уверен не был, но спорить не стал. Пока она не ушла, я взял ее за запястье, проверить пульс. Почему-то это немудреное действие так испугало буфетчика, что он начал усилено креститься, а потом спрятался за стойкой.

С пульсом у Марьи Николаевны все оказалось хорошо, даже лучше чем я надеялся. Отпустив ее руку, я пожаловался:

— Не знаю, что здесь наболтал про меня возчик, но теперь все от меня шарахаются, как черт от ладана! Ладно бы, еще дворовые, когда я сюда вошел, отсюда сбежали все ваши родственники.

— Я слышала, — улыбнулась княжна, — что вас считают колдуном. А что мужик рассказал, мы сейчас узнаем. Филимон, — окликнула она буфетчика.

Сначала никакой реакции на призыв не последовало, но после третьего обращения тот, наконец, вылез из-за стойки. Вид у него был хуже некуда, лицо потное, глаза блуждающие и ко всему трясущиеся бульонные щеки.

— Чего изволите, ваше сиятельство? — севшим до хрипоты голосом спросил он.

— Подойди сюда, — строгим голосом приказала княжна.

Буфетчик, еле передвигая ноги, приблизился.

— Боишься барина? — спросила девушка.

— Ох, как боюсь, ваше сиятельство, все поджилки трясутся.

— Ведь тебе было сказано, что я не колдун, — вмешался я. — Чего же ты опять испугался?

— Как же, вы барышню хотели на тот свет утащить, — еле выговорил он, — я собственными глазами видел!

— Я на тот свет? С чего ты взял?

— А зачем тогда их за руку брали? — рискнул спросить он, укоризненно качая головой.

— Успокойся, это у меня лечение такое, за руки людей брать. Я не колдун, а лекарь.

— Это как вам будет угодно, — сказал буфетчик, отирая рукавом пот с лица. — Наше дело маленькое.

— Филимонушка, ты этого барина не бойся, он хороший, ты лучше расскажи, что о нем в людской говорят, — ласкова попросила Маша.

— Так что ж рассказывать, барышня, известно, язык без костей, мало ли чего наболтают. Я и слышать ничего не слышал, и ведать не ведаю. Мое дело маленькое…

— А вот ты и расскажи, чего не слышал, а мы послушаем.

— А как они обидятся, да меня в жабу заколдуют? — жалостливо спросил Филимон.

— Не заколдую, — пообещал я, — расскажешь все что знаешь, награжу!

— Так чего я знаю, ничего и не знаю! Вот ихний человек, — кивнул он на меня, — сказывал, что их светлость лошадь его так заколдовал, что она шага не могла ступить, сразу падала. А потом и оглоблю одним взглядом поломал. Оглобля-то, говорит, совсем новешенькая была.

— Ну, я ему мерзавцу поломаю оглоблю о бока, — пообещал я.

— И что он еще рассказывал? — ласково спросила Маша.

Филимон уже немного успокоился, перестал потеть, да говорил складнее, чем раньше.

— Сказывал, что они его заколдовали, заставили новые сани прямо на дороге бросить и за собой сюда ехать! И еще говорит, их милость может любого человека в кого хочет превратить, хоть в собаку, хоть в жабу.

— Ну-ка, найди его и приведи сюда, — попросил я буфетчика, давая ему медный пятак.

Не знаю, чему он больше обрадовался, чаевым или возможности уйти, рванул он из буфетной, несмотря на избыточную фактуру, как заправский спринтер.

Мы остались с Машей вдвоем. В дверь периодически заглядывали домочадцы, но войти в комнату желающих не нашлось. Княжна задумчиво смотрела в сторону осиротевшего без Филимона буфета, казалась немного смущенной, и разговор у нас не клеился.

— Как ты сегодня погуляла? — спросил я, когда молчать стало неудобно.

— Хорошо, я люблю первый снег, все кругом такое чистое, прибранное, — ответила она, потом подняла на меня большие трогательные глаза и спросила. — А ты, правда, заколдовал лошадь?

— Лошадь? — повторил за ней я. — Заколдовал лошадь?!

Чего-чего, но такого вопроса я никак не ожидал, не выдержал и так захохотал, что она испуганно отпрянула от меня. Потом, правда, сам улыбнулась и добавила так, чтобы ее слова можно было принять за шутку:

— Вдруг ты и, правда, колдун!

— Это мы ночью проверим, — пообещал я, с трудом унимая смех, — когда ты заснешь. Не боишься, что я тебя усыплю и поцелую?

— Очень надо, я вообще ничего не боюсь! А я сегодня ночью на тебя смотрела, когда ты спал. Ты совсем не страшный!

— А вот подглядывать нехорошо. Ты когда к себе ушла?

— Рано, еще в доме все спали.

— Тебя никто не видел?

— Нет.

— Тогда зачем сказала Марье Ивановне, что приходила ко мне?

— Как же можно маменьку обманывать? — подняла она удивленно брови. — Родителей обманывать грех.

— Правда? — удивился я. — А как же сон о юнкере, о нем ты тоже рассказала?

— Нет, конечно, зачем я буду сны пересказывать? Это же было не наяву, а как бы понарошку. Вот если бы я тогда проснулась, то непременно сказала.

Логика у нее была железная, и что меня тронуло, чисто женская.

— А если я тебе приснюсь, тоже не расскажешь? — на всякий случай спросил я.

— Конечно, не расскажу, зачем же зря маменьку волновать, вдруг она невесть что подумает, — спокойно объяснила она. — Кабы она сам вдруг увидела, то тогда иное дело.

На этой минорной ноте наш разговор прервался. В буфетную подталкиваемый сзади Филимоном, вошел мой возчик. Был он, как мне показалось, слегка пьян и вполне доволен жизнью. Впрочем, в этом не было ничего удивительного. Мужик оказался в центре общего внимания, мог сколько угодно хвастаться и врать, да еще и принимал за это угощение.

При виде нас с княжной он немного смешался, но быстро оправился, независимо подошел и без особого почтения поклонился.

— Доброго вам здравия, барин и барышня, — сказал он и вопросительно смотрел, недоумевая, зачем его позвали.

— А скажи-ка, друг мой ситный, — строго спросил я, — ты, что это за сказки обо мне дворне рассказываешь?

— Я сказки сказываю? — удивился он. — Никому ничего я не сказываю, а если добрые люди спросят то, что ж не ответить, не зря же нам Господь язык даровал.

Честно говоря, другого ответа я от него не ожидал и сразу задал более конкретный вопрос:

— Тогда расскажи, как я заколдовал твою лошадь? — попросил я.

— А я почем знаю? — еще больше удивился он. — Мне о твоем, барин, колдовстве ничего не известно.

— Неизвестно? — переспросил я, заглянул ему в глаза и с неотвратимой реальностью, понял, что в любом случае в этом споре проиграю.

Нет на земле силы, которая заставит этого человека говорить не свою собственную правду, замешенную черт-те на чем, дурости, фантазиях, непонятных мне суевериях. Ни малейшей тени вины или сомнения в собственной правоте в его слегка осоловевших глазах, я не заметил.

— Неизвестно, — неспешно, подтвердил он. — Я, барин, человек православный и на все праздники в церковь хожу. Можешь, у кого хочешь спросить. На Покров даже как полагается, причащался. А если кто на меня напраслину возводит, то Бог ему судья, его на том свете черти заставят сковородки лизать.

— Понятно, значит, я твою лошадь не заколдовал?

— Как же не заколдовал, когда заколдовал, она что сама по себе на ровном месте падала? — удивился он.

— А может быть она падала оттого, что ты ее вовремя не перековал? — начиная терять терпение, поинтересовался я.

Такая мысль ему в голову не приходила, и пришлось включить мозги, чтобы в ней разобраться, однако Гордей Никитич легко справился с задачей и с непробиваемой прямотой объяснил:

— Так раньше же не падала, ну может когда, и спотыкалась, а то чтобы падать никогда! — твердо сказал он. — Мы тоже, не первый год живем, и в своем полном праве! Ты у нас на селе кого хочешь, спроси, хоть у немца управителя, хоть самого попа, кто из всех мужиков наипервейший хозяин, тебя всякий на меня покажет.

— Ладно, — прекратил я бессмысленный спор, — и что ты дальше собираешься делать?

— Этого мне знать, не дано, как я тоже заколдованный. Моя бы воля, давно к бабе на печке под бок лег, да вот никак не могу. Придется здесь горе хлебать и на чужбине мыкаться, — спокойно объяснил он. — Против твоей воли у меня нет силы.

— Значит опять виновато мое колдовство? — поинтересовался я.

— Этого нам не ведомо чье, твое или еще кого, напраслину наводить не буду, а вот только чую, не попасть мне теперь домой, видно такая судьба по чужим людям горе терпеть.

Княжна Марья смотрела на нас в оба глаза, уже не зная кому и чему верить, а буфетчик Филимон вновь покрылся холодным потом, вытаращил глаза и заиндевел от ужаса.

— Ну, этой беде я помогу, — сказал я. — Колдовать я, может быть, и не очень умею, а вот переколдовываю лучше всех. Сейчас я с тебя колдовство сниму, и ты вместе с князем Николаем Николаевичем, поедешь с французами воевать. Забреют тебе лоб, дадут ружье, и вперед, с песнями!

Мужик, внимательно меня выслушал и надолго задумался. Похоже, перспектива стать солдатом его не испугала. Мы втроем ждали в разной степени заинтересованности, что он теперь скажет. Рассудив ситуацию, он принял единственно правильное решение.

— Это, барин, никак невозможно. Я бы с нашим большим удовольствием, но никак не смогу. Я ведь не сам по себе, а государевый крестьянин, к тому ж семейный. Мне такое совершать никак не позволительно. Рад бы в рай, да грехи не пускают!

Одержав маленькую дискуссионную победу, он потерял к разговору интерес и, не скрывая нетерпения, ждал, когда мы его отпустим.

Мне ничего не осталось, как воспользоваться своими мистическими способностями.

— Ничего, я тебе особую бумагу выправлю, что ты был заколдован и против своей воли пошел на войну. А теперь иди, собирайся в дорогу, в ночь и пойдешь воевать.

Только теперь до моего приятеля начало что-то доходить. Он тревожно посмотрел сначала на меня, потом на княжну, с явной надеждой на ее заступничество, и опять попытался отговориться:

— Ты, барин, может, того, шутишь? А если меня француз убьет?

— Тогда тебя похоронят с воинскими почестями. Знаешь что это такое?

— Откуда нам знать, мы люди темные, мы только по крестьянству понимаем, — сразу дав задний ход, начал он прибедняться. — Вот ежели чего вспахать или заборонить, то мы всегда пожалуйста, а про то, что ты говоришь нам совсем неведомо. Какие еще такие почести…

— Почести это значит, когда ты падешь на поле брани, то тебя засунут в пушку и выстрелят, чтобы сразу на небо попал. Так что ничего не бойся, я тебя заботой не оставлю. А жене твоей нового мужа приищу и рубль дам на обзаведение. И смотри, если ослушаешься и сбежишь, то я тебя в козла превращу!

Возчик совсем сник и начал пятиться к выходу. Когда он так дошел до дверей, я погрозил ему пальцем. Он понимающе кивнул и исчез.

Марья Николаевна в нашем разговоре многого не поняла, но чувствовала, что здесь что-то не так, и не удержалась от вопроса:

— А ты его, правда, в козла можешь превратить?

— Могу, — обреченно ответил я, — я много чего могу с ним сделать, только боюсь, не успею. Я думаю, что его через пять минут здесь уже не будет.

— Ва-ваше сиятельство, превосходительство, — подал дрожащий голос Филимон, — может, еще чего откушать изволите? Прикажите не казнить, а миловать!

Думаю, в том, что буфетчик так испугался, нет ничего удивительного. Если в наше время находится много образованных людей верящих в подобный бред, то неграмотному, темному мужику верить в колдунов, сам Бог велел.

— Спасибо, Филимон, — ответил я. — Все было очень вкусно. И ничего не бойся, тебя никакое колдовство не возьмет!