"Самозванец" - читать интересную книгу автора (Шхиян Сергей)

Глава 3

Спали в поповском доме все вместе в одной горнице. Раненым к ночи сделалось совсем худо, и мне пришлось самому заняться их лечением. Старик священник, его звали отец Петр, его моложавая жена матушка, Аграфена, и прекрасная отроковица Екатерина приняли посильное участие в благотворительной акции, после чего все, наконец, улеглись.

Как часто бывает при сильном утомлении, я долго не мог уснуть, слушал комариный писк и ломал голову над тем, как подступиться к лесным «нечистым». Судя по тому, что случилось со стрельцами, обитали там какие-то «Рембы» и просто так нарываться на удар сзади по голове, мне, само собой, никоим образом не хотелось. Мотив нападения на стрельцов был понятен, обычный грабеж, но методы и умение лесных разбойников удивляло. Никто из солдат не сумел оказать им сопротивления.

Утром стрельцам стало значительно лучше, сказалось мое экстрасенсорное лечение, однако вставать они еще не могли, лежали на своих лавках, с большим плотоядным интересом поглядывали на попадью с поповной и отпускали в их адрес весьма рискованные шутки. Такое внимание смущало женщин, а нас с Ваней напрягало. Меня по идейным и эстетическим соображениям, Ваню из ревности, он уже успел запасть на кукольно красивую Катю и смотрел на прекрасную поповну жалобными собачьими глазами.

Я пару раз намекнул воинам, чтобы они держали себя в рамках, если не хотят оказаться на улице. Отец Петр, вернувшись после заутрени, ходил по избе мрачнее тучи, и, видимо, уже жалел о своем гостеприимстве.

Однако стрельцы ни на священника, ни на меня не реагировали, видимо, считали себя в своем праве: я был тут чужой, а хозяин был стар и вряд ли мог сам защитить свою семью от посягательств расшалившихся мужиков. Кончилось тем, что матушка с дочерью убрались из собственной избы по добру, по здорову, а сам хозяин от греха подальше отправился в церковь. Как только он вышел, я сразу же решил показать, кто здесь будет командовать парадом, и напрямую сказал десятнику Васильичу:

— Еще раз скажете женщинам пакость или будете к ним приставать, отправитесь в лес к товарищам.

— Чего ты сказал! — возник десятник, садясь на лавке.

— Что слышал, — небрежно ответил я.

— Тебе что, больше всех надо? — угрожающе спросил он.

— Вот именно.

— Может, они сами хотят! Вон, какие кобылы! — сбавил он обороты, пытаясь все обратить в шутку. Но я на миролюбивый тон не повелся:

— Мне все равно, кто что хочет! Я тебя предупредил!

Стрелец пожевал губы и посмотрел исподтишка, пронзительно и грозно, но, понимая, что сила не у него, дальше выступать не решился, завершил разговор примирительно:

— Ладно тебе, что, слово сказать нельзя!

— Нельзя.

На этом инцидент завершился, но по косым взглядам воинов я понимал, что ненадолго. Теперь, когда в нашем стане вновь воцарился мир, нужно было подумать, как попасть в имение воеводы, забрать оттуда свою казну.

Без денег в любые времена живется несладко а у меня после расчета со странным ездовым, который привез нас в это село, в кармане осталось всего несколько медных московок.

Сначала я хотел отправить в имение Ваню, но побоялся за его безопасность. Пока в государстве царило безвластие, на дорогах творилось невесть что. Решил пойти сам, благо до имения было всего версты четыре. Мой оруженосец такому раскладу обрадовался. Оставлять без своей могучей защиты прекрасную поповну ему очень не хотелось.

— Мне нужно отойти, но я скоро вернусь, — с нажимом на последние слова сообщил я стрельцам, дабы у них не появились какие-нибудь гнусные помыслы.

— Нам-то что, — нейтрально сказал Николай. Он уже вполне оклемался и сидел на лавке, по-турецки подогнув под себя босые ноги с желтыми ступнями.

— Это я к тому, что бы вы не баловали.

— Очень нужно, — обиженно сказал десятник, — я думал ты мужик, а ты…

Что он обо мне думает, знать было совершенно неинтересно, потому я повернулся и вышел из комнаты.

— Присматривай за ними, — сказал я Ване, который вышел меня проводить.

— А то! — самоуверенно воскликнул он. — Я им, если что!

Мы простились, и я отправился в имение. День стоял по-летнему жаркий, облаков на небе почти не было, и я в теплой одежде и кольчуге скоро совсем запарился. Округа словно вымерла; ни крестьян в полях, ни путников на дороге. Мирную картину дополнял птичий гомон. Даже когда я подошел к таинственному лесу, в котором остались убитые стрельцы, никакой тревоги не почувствовал. Единственно, что сделал, пошел по середине дороги, подальше от густого кустарника на обочинах.

Предчувствие не подвело, никаких осложнений не последовало. В лесу было тихо, никто на меня не нападал, и я вскоре вышел к знакомому полю и через полчаса дошел до имения. Там все было так же, как и в предыдущие дни, как будто ничего не произошло, и меня не арестовывали. Холопы, пользуясь отсутствием господ, лениво слонялись по двору, судачили кучками в доме. Шесть человек дворни, включая управляющего, пристроившись в тени барской избы, играли в зернь, азартную игру, запрещенную повсеместно, тем не менее процветавшую и очень популярную. Я подошел, но никто не поздоровался. Видимо, арест так снизил мой статус, что я перестал быть хозяйским гостем. Сам управляющий лишь мельком взглянул на меня и демонстративно отвернулся, не желая отвлекаться от захватывающего развлечения. Я стоял, надеясь, что меня все-таки заметят. Наконец управляющий соизволил увидеть нежданного гостя.

— Хочешь поиграть? — осклабившись редкозубым ртом, спросил он меня, меча кости.

— Нет, не хочу, — сердито ответил я и пошёл своей дорогой.

— Смотри, пожалеешь, — крикнул он вслед.

В моей каморе все было, как вчера утром, не хватало только одежды, денег и прочего имущества. Ничего другого не оставалось, как вновь идти к управляющему.

— А, что я говорил, надумал! — радостно приветствовал он мое возвращение.

— Где мои вещи? — спросил я.

— Какие вещи? — рассеянно удивился он, азартно бросил кости и от полноты чувств хлопнул себя по колену. — Не хочешь играть, так не мешай!

Невинность была полнейшая. Как говорится: не пойман — не вор, хотя вор и был в наличии.

— У меня украли вещи и деньги, — сообщил я. Наконец он удостоил меня мимолетным вниманием:

— Какие еще деньги? А я-то здесь при чем?

— При том, — ответил я, стараясь не превратиться в нудного просителя. — Разберись, кто украл, и все верни.

— Я ничего не знаю, может быть, у тебя ничего и не было! Так каждый скажет, что у него что-то пропало, а я за все отвечай! — возмущенно воскликнул он, апеллируя к игрокам. Те дружно заулыбались, подыгрывая начальству.

Я понял, что доказывать, обращаться к совести совершенно бесполезно. Нужно было предпринимать что-то радикальное.

— Значит, о моих деньгах ты ничего не знаешь?

— А что я должен знать?! Ты смотри, говори, да не заговаривайся! Ишь, какой умный нашелся!

Пока он не начал наглеть, у меня еще оставались сомнения в его участии в краже, теперь их больше не было. Нападение в этом случае не оказалось лучшей защитой, скорее наоборот, показало, чья кошка сметану съела.

— Если ты немедленно не вернешь, все, что украл, — негромко сказал я, — то тебе мало не покажется!

— Что?! Что ты сказал! — грозно воскликнул он, вставая, и тотчас вслед за ним начали подниматься на ноги остальные мужики.

Я оказался перед стеной наглых, откормленных холопов и невольно отступил на шаг, чтобы не дать им себя окружить. Такая робость вдохновила, и управляющий плюнул мне под ноги.

— Иди отсюда, покуда жив, — высокомерно сказал он, кося взглядом на восхищенных такой смелостью товарищей.

Последние два дня были для меня достаточно трудными, и я почувствовал, что готов сорваться. К сожалению, этого не поняли холопы. Они решили, что вполне могут покуражиться над раненым человеком, к тому же имеющим проблемы с законом.

— Ату, его ребята, — дурашливо закричал управляющий и, растопырив пятерню, полез пальцами в лицо. Остальные заржали и начали дурашливо приседать, кривляться и улюлюкать. На дармовое развлечение со всех сторон стала сбегаться дворня.

Я невольно потянул руку к эфесу. Первым порывом было вытащить саблю и порубить всю компанию. Однако я сумел совладать с собой и пошел по самому трудному бескровному пути, поймал управляющего за руку, вывернул ее так, что у него вышел плечевой сустав, а сам шутник завизжал совершенно неприличным фальцетом.

Игроки сначала дернулись выручить товарища, но я так повернул тому руку, что новый захлебывающийся от боли и страха вопль удержал их на месте.

— Говори, отдашь деньги? — спросил я его в самое ухо, продолжая гнуть к земле.

— Отдам, все отдам! — закричал он. — Отпусти, Христа ради!

Удивительно, но как только недавний герой оказался унижен, он тотчас потерял весь авторитет, и недавние товарищи смотрели на него так же презрительно, как только что на меня.

— Наподдай ему, — кричали со всех сторон, — ишь чего выдумал, чужое брать! Все ему, ироду, мало!

Я послушался народных советов и «наподдал» вору ногой по мягкому месту, чем окончательно завоевал симпатии зрителей.

— Где мои деньги? — спросил я лежащего на земле управляющего.

— Отдам, все отдам, — пообещал он, явно не собираясь вставать с земли.

Как я знал из опыта, так просто с деньгами, даже чужими, люди не расстаются, потому, не дожидаясь, когда он проявит сознательность, погнал бедолагу пинками. Не знаю, какие чувства испытал управляющий, но кошель с серебром он вернул. Дальше я потребовал лошадей, своего донца и Ванину кобылу Зорьку. Но тут управляющий неожиданно заартачился:

— Не могу, воевода не велел. Хоть режь меня на куски, лошадей не отдам!

О хозяине имения воеводе я знал лишь понаслышке, самого же его никогда не видел, потому приказ мифического сюзерена для меня ничего не значил. К тому же мой донец был великолепным конем, сильным, быстрым, выносливым, и лишаться его я не хотел ни в коем случае. Между тем зрители, затаив дыхание, ждали, чем закончится наша стычка, и нетерпеливо ожидали моего хода.

— Ладно, как хочешь, — сказал я и, наконец, обнажил саблю.

Вид клинка привел народ в полный восторг. Мне показалось, что большинство и правда жаждало, чтобы я разрубил управляющего на куски. Век был суровый, и людям не хватало не только хлеба, но и зрелищ.

Однако самому объекту любопытства такое развлечение оказалось явно не по душе.

— Так отдашь лошадей? — поинтересовался я, поигрывая клинком.

— Мне-то что, — угрюмо сказал он, — я тебя предупредил, воевода ослушание не простит. А там как сам знаешь.

Меня добрый совет не заинтересовал, тем более, что угроза исходила от неизвестного человека, и я приказал тут же стоящему знакомому конюху привести лошадей. Тот без пререканий отправился в конюшню и вскоре вывел лошадей уже под седлами, донец узнал меня, заржал и ткнулся мордой в плечо. Это было необыкновенно трогательно. Я в ответ на ласку потрепал его по гриве, вскочил в седло, взял кобылу под уздцы и отправился назад в село Богородское.

Теперь верхом, почти выздоровевший, я чувствовал себя достаточно уверенным, чтобы не бояться мифических разбойников или неизвестного воеводу. Застоявшийся в конюшне жеребец сразу же взял в галоп, кобылка припустилась следом, и минут через двадцать я рассчитывал быть на месте. Мы миновали то самое пресловутое поле и въехали в подозрительный лес. На всякий случай, чтобы быстрее миновать опасное место, я пришпорил донца, он прибавил хода, но Зорька за ним не поспевала, и пришлось его придержать.

Мы приблизились к месту, где произошло нападение на стрельцов, и я невольно внутренне напрягся, ждал, не подстерегает ли меня засада. Пока ничего подозрительного заметно не было, лес хорошо просматривался, и, вообще, все было мирно и благолепно. Я успокоился, даже начал расслабляться, как вдруг из глубины леса раздался громоподобный выстрел. Стреляли не иначе, как из пищали с сошками. Прямо над головой с воем пролетел какой-то нестандартный снаряд. Кобылка рванулась в сторону и едва не выдернула меня из седла — хорошо, что повод не был намотан на руку, и я его просто выпустил.

Мой казацкий конь, привыкший к стрельбе, только тревожно повел ушами. Я же привычно прижался к его шее и, не оглядываясь, поскакал по дороге. Вдруг впереди оглушительно затрещало, и поперек дороги рухнуло дерево. Даже привычный к бою конь встал на дыбы и заплясал на месте на задних ногах. Пришлось его ударить по голове рукоятью нагайки, чтобы заставить повиноваться поводьям.

На мое счастье, лес здесь был молодой. Повали нападающие старое, большое дерево, я непременно оказался бы в капкане. Так же, оценив обстановку, нашел место, которое донец легко перескочил. Как только мы оказались на свободе, я остановил лошадь и обернулся назад, Там по прежнему было тихо, нападающих не было видно, получалось, что все происходит как бы без присутствия людей. Только Ванина лошадь бесследно исчезла с дороги.

Все это напоминало вчерашний инцидент, за тем исключением, что у меня недостало самоуверенности броситься разбираться с обидчиками. Торчать на самом виду посередине дороги было глупо, и я поскакал в Богородское. Весь вояж занял около трех часов, так что здесь в поповской усадьбе ничего существенного не произошло. Стрельцы по-прежнему лежали по лавкам, попадья с дочкой обретались во дворе, сидели на лавочке. Только Ваня был занят делом, он трудился в свином хлеву в поте лица, видимо, выслуживаясь перед красоткой Кэт.

— А где моя Зорька? — рассеяно, поинтересовался он, когда я подошел посмотреть, чем он занят.

— Враги отбили, — туманно ответил я, незаметно издалека рассматривая предмет его вожделения.

— А… — протянул он, не проявляя никакого интереса к теме, — а я решил немного помочь батюшке по хозяйству…

Относительно батюшки он слукавил, а вот поповская дочка и правда была весьма симпатичная, из категории кукольных, ангелоподобных блондинок, с большими наивными лазоревыми глазами, льняными кудряшками, кокетливо выбивающимися из-под скромного платочка, пухлыми щечками и яркими полными губками. Короче говоря, идеальная мечта селянина.

— Как эти? — кивнул я на избу. — Не балуют?

— Не знаю, они во двор не выходили, — ответил он. — Пусть только попробуют!

У парнишки лицо стало таким непривычно злым, что мне показалось, что я вот-вот потеряю оруженосца. Теперь ему стало ясно, кого он призван охранять.

— Как, матушка, — спросил я попадью, подойдя к лавочке, за которой сидели мать с дочкой, — хорош у меня парень?

— Ты бы моего сыночка увидел, — ответила женщина, — тогда бы говорил.

— Братца и сестрицу на туретчину в полон угнали, — вмешалась в разговор Катя, — остальные братья и сестры в младенчестве умерли. У родителей только я одна осталась.

— Неправду говоришь! — воскликнула попадья. — Наш Варфоломей в Москву поехал и скоро назад воротится!

Я внимательно посмотрел на матушку. Похоже, с головой у нее было не все ладно: взгляд блуждал, не останавливаясь ни на чем конкретном, в то время как влажные губы собирались в умильную улыбку.

— Давно их угнали? — тихо спросил я Катю.

— Давно, я совсем маленькая была.

Работорговля на Руси была большой, почти неразрешимой проблемой. Существовала целая индустрия вывоза русских людей в восточное рабство. У державы были такие большие границы, что защитить граждан от постоянных набегов южных соседей правительство не могло.

Создавалась целая система городов-крепостей, пытались перекрыть дороги, но без Великой китайской стены сделать это было нереально.

— Нравится тебе Ваня? — тихо спросил я девочку, когда паренек отошел в сторону, а матушка отвлеклась на бродящих по двору кур.

— Не знаю, — ответила она, отводя взгляд, — парень как парень. Меня все равно за духовного выдадут, чтобы было кому тятин приход передать.

Как все женщины, поповна оказалась более реалистична, чем пребывающий в розовом тумане юноша.

— А если он пойдет в дьяки? — задал я провокационный вопрос.

Ответ оказался предельно лаконичный:

— Тогда я против родительской воли не пойду. Как они скажут, так и сделаю.

Идея пристроить паренька мне понравилась. Хотя он и помогал мне в странствиях, но одному было удобнее. Отправить его в родную деревню на холопство я не мог, а тут подворачивалась возможность одним выстрелом убить двух зайцев.

— Хочешь, я поговорю о Ване с твоим батюшкой?

— Не знаю, если тебе не в тягость, то поговори. Думаю, худого в этом не будет.

Какова была система подготовки священнослужителей в это время, я не знал. Предполагал, что, скорее сего, их пестуют в монастырях, но поговорить с отцом Петром, действительно, было бы не худо. Однако священник как ушел с утра в собор, так до сих пор и не возвращался. Тогда я сам отправился на поиски. Я уже говорил, что церковь в Богородском была бедной. Икон едва хватило на украшение алтаря. Только возле плохо выписанного лика Спасителя горела одинокая свеча. Отец Петр стоял перед иконой Сына божья на коленях и молился.

Я подождал, когда он кончит, не дождался и тихо вышел из храма. До вечера заняться мне было нечем, потому я решил его все-таки дождаться и переговорить о своем рынде.

Мимо церкви проходил крестьянин, приблизившись к паперти, он снял шапку, перекрестился и остался стоять на месте, с интересом глядя на нового человека. Заметив, что я на него смотрю, он подошел ближе и опять сиял шапку:

— Доброго здоровьишка, боярин, — вежливо поздоровался он, низко кланяясь.

Я ответил, ожидая, что тот будет говорить дальше. Лицо у него было заинтересованное и лукавое. Постояв на месте, он спросил:

— Никак в Москве, слышно, новый царь?

— Говорят, — ответил я, — только я сам там не был.

— Понятно, — сказал мужик, разом теряя ко мне интерес. — Думал, у тебя узнать, правду люди говорят, что нашелся младший сынок царя Ивана Васильевича.

Какая нужда была крепостному крестьянину в Московском царе, я не знал, думаю, как и он сам.

— А что за нечистые в вашем лесу обитают? — задал я интересующий уже меня вопрос.

— Какие еще нечистые? — удивился крестьянин.

— Ну, те, что вчера на стрельцов напали.

— Это, которые, у отца Николая на постое? — уточнил он.

— Да.

— То, поди, наши местные парни балуют.

— Какие еще парни! Хорошее баловство, за раз четверых стрельцов убили!

— Про то нам ничего не известно, а вот на черта зря напраслину возводят. Нет там нечистого, лес как лес.

— Может быть, ты меня туда вечером отведешь? — неожиданно для самого себя предложил я.

— Нет, на баловство у меня времени нет.

— Я заплачу.

— Сколько?

— Да хоть пару московок.

— Три, — вышел он со встречным предложением. — За три отведу, да по такой тропе, о которой никто, кроме меня, не знает.

— Ладно. Тогда приходи сюда, как стемнеет.

— А ты не обманешь?

— Не обману.

На том и порешили, крестьянин ушел по своим делам, а я продолжил ожидание.

Наконец отец Петр вышел из храма. Я подошел под благословение.

— Дождей нынче мало, — сказал после окончания ритуала священник, — как бы засухи не было. — Гости-то как, не балуют?

— Нет, лежат в избе. У меня, батюшка, к тебе вопрос. Мальчик, что при мне, круглый сирота, как бы выучить его на священника?

Старик удивленно посмотрел на меня.

— Мне сначала с отроком поговорить надо. Священство — оно не просто так, к нему нужно призвание иметь. Отрок-то из каких будет?

— Из благородных, — соврал я, — дед, слышно, у него священником был. Вот и он хочет по стопам…

— Дед, это похвально. А то много самозваных Господу служить хотят, думают, что у попа жизнь сладкая!

— Ваня так не думает, он совсем наоборот. Да и вам в семье мужчина не помешает. Парень он хороший, скромный, богобоязненный, к тому же оружием владеет, сможет, если что, защитить. Поговорите с ним, батюшка, может, он вам понравится. А я ему на обучение пару ефимок оставлю…

Последнее предложение было явно от дьявола, и отец Петр зорко посмотрел на меня, борясь с искушением. Однако достойно вышел из испытания:

— Если подаришь что на украшение храма, то, пожалуй, возьму к себе твоего парнишку. Тем более, если у него дед был попом… Молитвы-то он знает?

— Думаю не очень, но паренек он толковый и быстро схватывает.

— Хорошо, поговорю с ним, и если подойдет, возьму, почему и не взять.

На том мы и расстались, после чего я спешно отправился инструктировать новоявленного поповича.

Ване наша с Катериной идея пойти ему по жениховско-священной стезе так понравилась, что у него даже заблестели глаза. Правда, не столько в части служения Всевышнему, сколько в перспективе обладания белокурым сокровищем. Он тут же забросал меня вопросами о том, как теперь сложится его жизнь, причем такими разнообразными, на которые у меня ответов, увы, не было. Мне, конечно, было приятно чувствовать себя многоопытным патриархом, но стало и немного обидно, что для юной поповны я уже не предмет сексуального интереса, а скорее добрый дядюшка. Однако обида была не очень большая, скорее умозрительная, потому, не вдаваясь в психологию, я подвел итог разговору:

— Ваня, пока еще рано делить шкуру неубитого медведя, ты сначала сумей понравиться батюшке, а уж потом будешь мечтать о дочери.

Решив таким образом возникшие проблемы, я отправился навестить раненых. Не то, что меня очень волновало их здоровье, просто не хотел оставлять воинов без контроля. Оказалось, что у них все в порядке. Николай был на ногах, а десятник вполне способен поддержать его в какой-нибудь пакости.

Мой приход у стрельцов радости не вызвал. Васильич пробурчал себе под нос что-то невразумительно недовольное и спросил, послал ли я мужиков за телами их убитых товарищей.

— Туда местные ездить боятся, так что забирать тела придется вам самим, — ответил я.

Десятник выругался и нравоучительно объяснил, как нужно обращаться с крестьянами, чтобы у них не возникало желание перечить.

— Бей сначала в морду, а потом похлещи кнутом, сразу все страхи забудут!

— На меня сегодня тоже напали, — прервал я его воспитательный монолог. — На том самом месте. Стреляли из пищали, а что бы не ушел, повалили через дорогу дерево.

— А ты что? — спросил Николай.

— Ускакал, — не вдаваясь в подробности, ответил я.

— Эх ты, неумеха! — с досадой воскликнул он. — Нужно было брать их тепленькими!

— Ну, это можно поправить, я пойду туда сегодня ночью, могу и тебя взять с собой.

— Пойди, пойди, Никола! — обрадовался десятник. — Отомстишь за наших!

Стрелец сначала вроде даже встрепенулся, но потом потрогал шишку на голове и с горечью в голосе отказался:

— Как же я пойду с такой шишкой?

— Чего тебе та шишка! Подумаешь, рана! Пойди, человеку поможешь, да за и наших отомстишь! Я бы и сам, да куда мне теперь, отлежаться надо.

— Сказал не пойду, значит, не пойду! — упрямо сказал стрелец. — Тебе надо, ты и иди!

Мне показалось, что я присутствую при разговоре, в котором обсуждаются совсем иные, чем говорятся вслух, мотивы. Слишком упорно отказывался от похода Николай, и излишне горячо уговаривал его десятник.

— Ты подумай, что о тебе люди станут говорить, — кивнул в мою сторону Васильич.

— По мне пусть что хотят, говорят, а я тебя одного на ночь с девкой не оставлю!

— Это с какой еще девкой? — невольно вмешался в разговор и я.

— С такой, — сердито сказал стрелец, — хочет, чтобы мы отсюда на ночь убрались, а он один остался. Поповна ему приглянулась! Вот тебе будет поповна, — он показал командиру кукиш. — Или оба, или никто!

Теперь пришла моя очередь заговорить на повышенных тонах:

— Это что вы, козлы, такое удумали? Я вам что, утром плохо объяснил?

— Да пошел ты, куда подальше! — переключил Васильич свое недовольство с подчиненного на меня.

— Нам велели предоставить тебя в Разбойный приказ, мы и предоставим! А будешь мне перечить, то я тебя сам на дыбу повешу! Ты знаешь, против кого слово говоришь? Да я таких, как ты, на одну руку клал, другой прихлопывал, мокрое место оставалось!

Про мокрое место, которое от меня останется, я уже слышал неоднократно, но то, что стрельцы меня опознали и, похоже, не испытывают за спасение никакой благодарности, узнал только сейчас. Это меняло все дело. Теперь у меня не было никакой нужды заниматься их проблемами.

— Понятно, — сказал я, вставая, — девка вам приглянулась! Только она не про вас.

— Сам хочешь? — насмешливо спросил десятник. Я не стал вступать в бессмысленную дискуссию.

Положил руку на эфес сабли и объявил:

— Значит так, оба встали и тихонько пошли к дверям. Если кому нужно объяснить особо, я объясню.

— Что! — в один голос воскликнули стрельцы, разом объединяясь против общего врага. — Ты знаешь, такой-растакой, на кого голос поднял!

Голос я как раз и не поднимал, говорил, пожалуй, даже излишне тихо, но сути это не меняло.

Оба стрельца, стараясь помешать вытащить саблю, забыв о своих недавних увечьях, бросились на меня, так что тотчас завязалась небольшая драчка. На их беду, я этой зимой прошел кое-какую боевую подготовку, потому и не стал подставлять свои многострадальные бока под их крутые кулаки, а обошелся несколькими точечными ударами, которые сразу изменили расстановку сил. Теперь я один стоял посередине горницы, а стрельцы лежали по ее углам.

— Вам встать помочь или еще полежите? — вежливо спросил я.

Удивительно, как насильники понимают силу. С пола встали совершенно другие люди, чем были несколько минут назад, когда на него упали. Поднялись со слегка смущенными улыбками хорошие, в общем-то, ребята, способные понимать хорошую шутку.

— Как ты нас! — едва ли не восхищенно сказал десятник. — Где так драться научился?

— Есть такие места на земле. Вы сейчас в Москву пойдете или еще куда? — отвечая на вопрос, в свою очередь поинтересовался я.

— Нам бы здесь еще денек отлежаться, — просительно сказал Николай. — Ты ничего такого не думай. Сразу бы сказал, что поповна тебе глянулась; мы что, мы тоже понятие имеем.

— Здесь вам оставаться никак нельзя, хозяин этого не хочет. Поищите, может быть, вас еще кто-нибудь приютит. А то сходите в лес, похороните товарищей, а я батюшке панихиду закажу.

— Как туда пойдешь без оружия, — уныло проговорил Васильич, — сам же сказывал, что там разбойники…

— А как же ваши товарищи?

— Им теперь все равно. Господь дал, Господь взял. Чего уж теперь, пускай, может кто-нибудь и приберет.

Я подумал, что такое отношение к своим боевым соратникам оказалось столь живуче, что до сих пор остаются без погребения жертвы Великой отечественной войны. Говорят, что пока последний погибший солдат не будет похоронен, война так и не кончится, а последние оставшиеся в живых ветераны будут получать почетную пенсию, которая много ниже пособия по безработице в стране, проигравшей войну.

Почему-то никогда у нас не хватает ни совести, ни денег на уважение к самим себе.

— Ладно, Бог с вами, прощайте, — сказал я стрельцам, прекращая бесполезный разговор. — Может быть, когда-нибудь и свидимся.

В свете их недавнего обещания доставить меня в Разбойный приказ надежда на возможное свидание прозвучала двусмысленно, однако стрельцы никак на намек не отреагировали, вежливо простились и безропотно вышли из избы.

Тотчас на их место явились хозяева. Отец Петр многозначительно поглядывал, будто подтверждая, что помнит наш недавний разговор. Ваня держался скромно и всеми силами старался услужить будущим возможным родственникам. Один я оставался в жизненной прозе, ждал, когда наконец нас позовут обедать.

Теперь, когда хозяева избавились от опасных гостей, чувствовалось, что семья у священника дружная, и странности попадьи не так бросались в глаза. Я подумал, что, если мне после ночного похода не удастся вернуться под их кров, то нужно утрясти все наши дела до наступления вечера. Однако оказалось, что и так все решено, уже священник называл Ваню сынком и по простоте душевной завел прямой разговор об обещанном взносе на украшение церкви.

Я удвоил сумму и выложил на стол четыре серебряные цехина. После такого широкого жеста мать и дочь начали смотреть на нас умильно, быстро накрыли на стол, а попадья расщедрилась даже на склянку сладкой наливки. Так что обед прошел в сердечной атмосфере, и мне пришлось выслушать несколько трогательных семейных историй, как обычно, интересных только рассказчикам. После обеда был объявлен тихий час, в котором принял участие и я, рассчитывая отдохнуть перед ночным походом.