"Заговор" - читать интересную книгу автора (Шхиян Сергей)

Глава 4

Через час после того, как я вырвался из западни, нормальный придорожный кузнец подковал донца за обычную местную плату в четыре московки. Я еще не отошел от недавних волнений и был полон планов мести. Однако лезть без поддержки в осиное гнездо не рискнул. Решил поехать в Кремль и выпросить у Дмитрия Иоанновича карательный отряд. Однако обстоятельства сложились так, что о скорой сладкой мести мне пришлось временно забыть.

Пока кузнец возился с подковой, появился еще один заказчик, мужчина средних лет. Он привязал свою лошадь и сел рядом со мной на скамью.

— Скоро кузнец освободится? — спросил он. Мне было не до разговоров, и я коротко сказал, что, вероятно, с минуты на минуту.

— А мы, кажется, знакомы, — присмотревшись ко мне, сказал он.

Я мельком взглянул, действительно, его лицо показалось знакомым, но где мы могли пересечься, не вспомнил.

— Да, где-то, кажется, встречались, — подтвердил я, не испытывая нужды напрягать память. Сосед по лавочке, судя по внешности, был самым заурядным московским обывателем, и мы вполне могли раньше сталкиваться на рынке или в какой-нибудь лавке. Таких людей можно встречать каждый день, а потом не вспомнить, где видел. Однако ему непременно захотелось выяснить, откуда он меня знает, и он начал гадать:

— Ты не жил на Таганке?

— Нет, не жил, — ответил я, так высокомерно, чтобы у него пропало желание разговаривать. Однако он на мой холодный тон внимания не обратил и снова спросил:

— Ты не по купеческой части будешь? Может, коробейник?

На коробейника, мелочного торговца, я, как мне казалось, никак не походил, даже с учетом заношенного кафтана.

— Нет, я не коробейник, — еще суше ответил я.

— Значит, у меня на постоялом дворе был. У меня память на лица такая хорошая, раз увижу человека, через десять лет вспомню.

Постоялых дворов я посетил достаточно много, и просто не мог помнить в лицо их хозяев, потому неопределенно пожал плечами. Однако трактирщик не сдавался и решил не мытьем, так катаньем выяснить, где он меня видел. Он беззастенчиво, в упор рассматривал меня, словно музейную статую, щурил прицельно правый глаз и разве что не пробовал на ощупь.

— Вспомнил! — вдруг радостно воскликнул он. — Это ты к нам на двор приходил с гулящими девками!

Как раз в этот момент кузнец вывел из загона моего подкованного донца и, услышав конец фразы, цинично усмехнулся.

— С какими еще девками? — совершенно искренне удивился я. Пользоваться любовными платными утехами мне не приходилось. — Ты меня с кем-то путаешь!

— Как же, путаю! Ничего я не путаю! — радовался трактирщик. — Вас еще трое было мужчин, и с вами две гулящие девки из дома. Ты с молодым парнишкой в зале сидел, а Федька с девками в светелке развлекался. А меня ты не помнишь, потому что там за главного была моя жена! Ну что, теперь-то признал?

Я еще раз внимательно посмотрел на соседа и согласно кивнул головой. Такой случай действительно имел место быть. Молодой царь Федор Годунов в преддверии предсказанной мной потери престола решил успеть познать жизнь во всех ее формах. Мы втроем — он, переодетая в мужское платье царевна Ксения и я — посетили веселый дом, где случайно столкнулись с боярином князем Василием Ивановичем Шуйским. Чтобы он не узнал царя и царевну, пришлось срочно оттуда уходить. Однако царь Федор так увлекся двумя жрицами любви, что потребовал взять их с собой. Именно тогда мы оказались в трактире, о котором толковал этот человек. Я даже вспомнил его энергичную супругу — женщину с хитрым, лисьим личиком. Она, кстати, приходилась родной теткой одной из двух царевых гетер.

Когда, наконец, выяснилось, где мы встречались, вопрос можно было закрыть и оставить меня в покое, тем более что я уже расплатился с кузнецом и примеривался сесть в седло. Однако словоохотливый трактирщик не унялся:

— Федька-то теперь у меня в холопах служит, так с той Феклой и живет!

Какой Федька, и что это за Фекла, с которой он живет — я не знал и вежливо кивнул головой, что, мол, рад за них.

— Вот Федька-то обрадуется, когда скажу, что тебя встретил! — продолжал тараторить он.

— Какой Федька, почему он должен радоваться, что мы встретились? — окончательно запутался я.

— Как какой? Да тот, с которым ты у меня был! Неужто запамятовал? Я же тебе целый час толкую, что он у меня в холопах служит!

— Федор? Тот самый? В холопах? Ты шутишь? — только и смог выговорить я.

То, что царь, даже молодой, свергнутый с престола, может служить в холопах у трактирщика, было слишком.

— И давно он у тебя? — только и нашелся спросить я.

— Порядком. Федька-то парень хороший, исполнительный, сам, поди, скоро свое дело заведет. Мы им много довольны, а супруга так не нарадуется!

— Скажи ему, я обязательно заеду навестить.

— Так за чем дело стало, сейчас подкую свою кобылу, и вместе поедем, мы же тут стоим в двух шагах, или запамятовал?

Я, действительно, уже забыл, где расположен трактир, в который мы добирались околицами и «тайными тропами».

— Тогда с нами было две девушки, эта Фекла — которая посветлее или потемнее? — спросил я, вспоминая лица «блудниц», с которыми пылкий юный царь сразу же завел тесные отношения. Одна из них была кареглазой и русой, вторая — кукольной блондинкой.

— Фекла-то? — переспросил трактирщик. — Фекла та, что темнее, племянница моей бабы. Только хоть у нее глаз и карий, но она девка хорошая, не беспутная. С Федькой-то они душа в душу живут. Глядеть на них душа не нарадуется, чисто голубки!

Фекла, которую под влиянием западной литературы и конкретно итальянского поэта Данте Алигьери, царь называл Беатриче, была, сколько я мог судить при краткости знакомства, девушкой умной и целеустремленной, к тому же очень красивой. В элитные проститутки она попала не по своей воле и теперь, судя по всему, решила поменять свою жизнь. Как бы деликатнее спросить о ее прошлых занятиях у трактирщика, я не придумал и решил разобраться на месте. Поэтому, не раздумывая, согласился на визит:

— С удовольствием навещу твоего холопа.

— Вот и ладно! Федька будет рад, а то у него из прежних знакомцев никого не осталось.

Дальше словоохотливый трактирщик принялся рассказывать о себе, своей жене и детках. Ничего информативного в его откровениях не содержалось, одни общие восторги по поводу удачно сложившейся жизни, замечательной жене, прекрасных отпрысках. Мне всегда немного завидно наблюдать такого рода людей, у которых все всегда хорошо.

Пока мы разговаривали, кузнец перековал кобылу трактирщика, и мы отправились навещать Федора. Почему-то трактир, несмотря на свое название, находился не на большой дороге, а на отшибе, прятался среди небольших окраинных изб московской бедноты и полукрестьянских подворий окраинной Москвы. Это удивило меня еще в тот раз, когда мы попали сюда впервые. Каким проезжим людям он мог доставить кров и стол, я не представлял, поблизости не проходил ни один тракт, и попасть сюда без провожатого было совершенно нереально.

— Кто у вас здесь останавливается? — спросил я спутника, когда мы плутали по задам каких-то садов и огородов.

— Всякие разные, у нас от желающих отбою нет, — с энтузиазмом ответил он, — место, сам посуди, какое: тишина, покой, свежий воздух! Не то, что в городе, там ведь дышать нечем, пыль, чад, зимой от печного дыма снег черный. Такого хорошего, тихого места во всей Москве не сыщешь. Я слышал, покойный царь Борис хотел здесь главный царский дворец строить!

Что касается планов покойного царя, это проще всего было выяснить у его сына, но, судя по разговору, трактирщик даже примерно не представлял, кто служит у них в наемных холопах.

Наконец мы въехали через узкую калитку во двор этого странного заведения. Первый раз я не особенно присматривался к здешним достопримечательностям, теперь отнесся к месту обитания Федора Годунова более внимательно. Что касается свежего воздуха, трактирщик не соврал, в отличие от слобод вроде мясной, кожемятной или гончарной, атмосфера здесь была вполне приличная, почти как в сельской местности. Во дворе пахло сохнущей травой, печеным хлебом и почему-то распаренными березовыми вениками. Других приятностей я пока не увидел, трактир занимал обычную крестьянскую избу, правда, довольно большую и высокую, поставленную на подклеть, да еще крышу дома венчала печная труба. По углам обширного двора располагались обычные хозяйственные постройки.

Как только мы остановились возле избы, на крыльцо выскочила хозяйка, которую я сразу узнал, она порывисто бросилась к мужу, придержать стремя, пока он слезал со своей кобылы. Супруги обнялись так, как будто не виделись целую вечность. Только после того женщина посмотрела на меня и сразу узнала:

— Федя, — крикнула она в открытую дверь, — выходи, к тебе товарищ приехал!

На крыльцо вышел царь Федор в простом платье и остриженный под горшок. Он сильно похудел, стал бледным и выглядел отрешенным. Бывший царь уставился на меня как на привидение, но когда узнал, расплылся в приветливой детской улыбке.

— Алеша, — радостно сказал он, спускаясь по ступеням во двор, — вот кого не чаял увидеть!

В отличие от сестры, которая начала встречу с упреков, что я их бросил в трудную минуту, он, казалось, был мне искренне рад.

Мы обнялись.

— А я думал, ты погиб, — говорил свергнутый царь, ласково гладя плечо. — Ты знаешь, мою матушку удавили? — грустно добавил он.

— Знаю, — ответил я, удивляясь, как за полтора месяца, что мы не виделись, он изменился. Встреться Федор мне на улице, не уверен, что смог его бы его сразу узнать. Теперь в нем ощущалось что-то искусственное, даже странное, как будто он был только что со сна.

Когда первые радостные возгласы затихли, оказалось, что говорить нам, собственно, не о чем. Ну, встретились, ну, оба живы, здоровы. Возникла обычная неловкость, когда нужно как-то продолжить разговор, только непонятно на какую тему. Решил этот вопрос сам бывший царь:

— Пойдем в избу, я тебя со своей невестой познакомлю, — сказал он, забирая у меня из руки повод донца. — Сейчас, только лошадей в конюшню отведу.

Мне осталось только удивленно смотреть, как монарх, которого еще недавно водили под руки бояре, повел хозяйскую кобылу и моего жеребца через двор. Однако насладиться зрелищем работающего царя я не успел.

— Проходи, добрый человек, в избу, гостем будешь, — пригласила меня хозяйка.

— Спасибо, я Федю подожду, — отказался я.

Она согласно кивнула и в сопровождении мужа вернулась в дом.

Я подождал, пока вернется царь.

— Ну, как ты тут? — спросил я, пользуясь тем, что мы оставались без свидетелей с глазу на глаз.

— Хорошо, — улыбнулся он, — только матушку жалко, и о Ксении волнуюсь, как она одна горе мыкает.

— Я видел ее недавно, Ксения с датским рыцарем Эриком пробирается в Скандинавию, — сказал я.

Годунов удивленно на меня посмотрел, словно не понимая, о чем идет речь. Раньше он соображал быстрее.

— Значит, это не она с Самозванцем?! — наконец понял он. — Вот это добрая весть! Как она, что с ней?

Я вкратце рассказал о нашей встрече с царевной у подмосковных разбойников, стараясь не выпячивать своей роли в освобождение Ксении из плена.

Годунов внимательно слушал, но мне показалось, что большая часть того, что я говорил, проходит мимо него. Когда я кончил рассказ, он не задал ни одного вопроса, будто речь шла не о его сестре, а постороннем человеке. После долгой паузы заметил:

— Видно, у каждого своя судьба.

С этим трудно было поспорить, но я, честно говоря, ждал от него больших эмоций. Мы молчали, я — не зная, что говорить, он — отстраненно улыбаясь непонятно чему.

— А ты как? Хозяин говорит, что живешь с Беатриче? — теперь уже я прервал тягостную паузу.

Упоминание придуманного им же имени заставило Федора поморщиться, видимо, прежняя профессия невесты им еще не была забыта.

— Пойдем, поздороваешься с Феклой, она тебя часто вспоминает, — вяло улыбнувшись, предложил он.

Мы поднялись на крыльцо и вошли в дом. Здесь, сколько я помнил, ничего не изменилось, и на трактир помещение решительно не походило. Голые стены, большой стол с простыми лавками вдоль него. Навстречу нам вышла и низко поклонилась девушка в затрапезном льняном платье, в которой я не сразу узнал красавицу Беатриче. Она сильно похудела с того времени, когда я ее видел последний раз. Даже в простой одежде она была по-своему хороша.

— Видишь, кто к нам пришел? — спросил бывший царь, откровенно любуясь девушкой. Та глянула на меня, словно видела впервые, небрежно кивнула и нежно улыбнулась жениху.

Кажется, в этом доме все были влюблены: и хозяева, и холопы.

Напомнить ей, что мы знакомы, было бы бестактно, вряд ли Фекла хотела, чтобы ее вспоминали в прежней роли, потому я, тоже молча, ей поклонился.

На какое-то время возникла очередная неловкая пауза, Фекла испытующе глянула на меня, видимо, оценивая, как я ее воспринимаю. Я старательно смотрел на нее так, как будто видел впервые. Тогда она, кажется, успокоилась и пригласила садиться. Я поблагодарил и опустился на лавку. Делать мне здесь было больше нечего, Федора я увидел, убедился, что с ним все в порядке, но сразу уезжать было неловко.

В горнице мы остались втроем, хозяева куда-то вышли, но разговор опять не клеился. Пока я придумывал, что бы такое сказать, девушка пригласила меня остаться пообедать. Я подумал и согласился. Это сразу как-то разрядило атмосферу.

— Вы пока поговорите, а я накрою на стол, — радостно сказала она и быстро вышла.

Мы опять остались одни. Федор смотрел вслед невесте, не погасив блаженную улыбку на лице. Судя по тому, что я наблюдал, он был счастлив и доволен жизнью. На меня он больше не обращал внимания.

— Что ты собираешься делать дальше? — спросил я, когда молчание затянулось дольше всяких приличий.

Годунов удивленно посмотрел на меня и ответил:

— Что мне еще делать? Женюсь на Фекле.

Жениться и жить частной жизнью, дело, несомненно, хорошее, но не для коронованного царя, у которого только что отобрали престол.

— Не боишься оставаться в Москве, вдруг тебя кто-нибудь узнает? — задал я вполне уместный в этой ситуации вопрос. Имея в виду, что с бывшими монархами их преемники обычно не церемонятся.

— Кто же во мне теперь царя увидит, — проведя рукой по лицу, ответил он. — Меня уже и похоронить успели.

Я опять подумал, что с парнем явно не все благополучно. Не может человек так быстро измениться. Раньше в нем с первого взгляда чувствовались ум и талант. Федор был активен, всем интересовался, а теперь рядом со мной сидел какой-то индифферентный овощ. Я опять попытался расшевелить его:

— Не жалко престола?

— Нет, мне царствовать никогда не нравилось, здесь жить интереснее. Я, знаешь, сколько нового узнал! Да и с Феклой мне хорошо, спокойно.

— Я, может быть, поеду послом в Европу, мог бы взять тебя с собой. Ты смог бы в каком-нибудь университете учиться, — сделал я еще одну попытку вывести его из прострации. Однако на этот раз он почему-то возбудился, вскочил и сердито посмотрел на меня:

— Я от Феклы никуда, — быстро и горячо заговорил он. — Как же мне без нее, сам видел, какая это девушка!

— Ну, смотри сам, только потом не жалей. Не век же тебе в трактире холопом служить. Что это вообще за занятие для человека с твоими способностями!

— Нет, мне здесь очень хорошо! Вот поживешь здесь с нами, тогда сам поймешь!

Чего ради я должен был жить в этом трактире — я не понял. Мне уже спустя пятнадцать минут после приезда было тут скучно.

— Мне скоро нужно будет уезжать, меня сегодня пытались ограбить, — сказал я, чтобы вежливо объяснить свое нежелание оставаться. — Нужно разобраться с разбойниками.

— Зачем тебе уезжать, давай вместе держаться, мы тебя с Феклиной сестрой познакомим, она очень хорошая девушка.

Я хотел было спросить, не из того ли она веселого заведения, что и ее сестра, но, боясь обидеть пылкого жениха, промолчал.

— Может быть, как-нибудь в другой раз. Сегодня никак не смогу остаться, у меня много дел.

Торчать здесь и слушать весь этот бред у меня не было ни малейшего желания. Даже при большой прошлой симпатии к свергнутому царю.

— Жалко, а то бы нам вместе весело было, — безо всяких эмоций в голосе сказал он. — Останешься обедать, может быть, и передумаешь. Я вначале тоже хотел уйти, а потом мне так хорошо стало, что решил навсегда остаться.

То, что он сказал, меня неожиданно задело. Я снова внимательно всмотрелся в изменившееся лицо царя, но он никак на это не реагировал, чему-то улыбался. Вопросов у меня появлялось все больше, а ответов пока не было никаких.

— А что за люди живут у вас на постоялом дворе? — спросил я, надеясь хотя бы выяснить странность расположения трактира вдалеке от дороги.

Он долго не отвечал, как будто перебирал в уме всех местных обитателей, потом ответил в высшей степени неопределенно:

— Разные люди живут, одни приезжают, другие уезжают, всех и не упомнишь.

Федор опять замолчал и ласково смотрел на меня, как-то слепо, механически улыбаясь. Я решил пока ничего не спрашивать, самому попробовать разобраться в том, что здесь происходит. Теперь мне стало интересно. На царя я больше не обижался. Мы сидели, не произнося ни слова, что его ничуть не смущало, напротив, не мешало глупо улыбаться и таращиться в сторону внутренней двери, за которой скрылась невеста. Она как ушла, так больше не появлялась. Обеда все не подавали. Я исподтишка наблюдал за Федором. Теперь мне казалось, что в нем что-то надломилось.

Говоря простым языком, парень выглядел порядком пришибленным.

— Тебе правда здесь нравится? — опять спросил я, внимательно наблюдая за его реакцией.

— Да, да, очень нравится, — неожиданно оживился он, так, как будто я затронул очень волнующую его тему. — Здесь так хорошо, так спокойно, все друг друга любят, и Фекла хорошая!

— Во дворец совсем не тянет? — продолжил я допрос.

— Нет, здесь лучше. Если бы матушка была жива и Ксения вернулась, то было бы всем хорошо. Мы жили бы все вместе, и были бы все счастливы!

Говорил он это как умственно отсталый, который послушно повторяет выученный урок. Сколько я мог наблюдать, только идиоты бывают всегда всем довольны. Федор идиотом не был. Наивным, излишне чистым, неопытным, возможно. Но никак не глупцом.

— Ну, ну, — с сомнением сказал я. — Если нравится, тогда конечно…

Дальше опять повторилось то же, что и раньше. Его нервное оживление внезапно прошло, и он опять сидел, заторможено улыбаясь.

— А что ты тут делаешь? — не выдержав молчания, задал я новый вопрос.

— Мы с Феклой все время вместе. И ездим вместе, куда она, туда и я, — с заминкой ответил он, с трудом включаясь в разговор.

— Нет, я тебя не о том спрашиваю, ты стал холопом, и какую теперь работу исполняешь?

— Всякую, что скажут, то и делаю.

— И какую тебе определили плату?

— Что определили? — не понял бывший царь.

— Платят тебе сколько?

— Мне? Платят? — он рассмеялся. — Ничего не платят. Зачем мне деньги, здесь и так хорошо! Если бы ты знал, Алеша, как я счастлив!

С Федором явно приключилось что-то очень плохое. По натуре любознательный, раньше он успел бы задать сотню вопросов о положении в стране, новом царе, принятых указах, теперь сделался какой-то амебой, твердящей о своем довольстве. Нужно было разбираться, что у них здесь происходит. Это могла быть и массовая галлюцинация, и религиозная секта, сумевшая оказать на парня психологическое воздействие, не исключено, что он вообще находится под воздействием каких-то наркотиков. Я понимал, что расспрашивать его бесполезно, и дал возможность продолжить любоваться закрытой дверью.

— Скоро будет обед? — наконец спросил я, решив, что на простой бытовой вопрос он сможет ответить.

Однако Федор опять задумался, потом застенчиво улыбнулся и сказал, что не знает.

— Как это не знаешь? — поразился я. — Вы что в разное время обедаете?

— Нет, наверное, в одно, только когда, я точно не помню. Наверное, уже скоро. Ты не волнуйся, нас непременно позовут.

— Надеюсь, — проворчал я.

— Когда ты здесь будешь жить, и тебе будет всегда хорошо, — добавил он, совершенно не к месту и не по теме разговора.

— Там видно будет, — неопределенно ответил я. Что-то сегодня мне везло на странные встречи.

Мы теперь так и сидели: друг против друга, смотрели в разные стороны, молчали и ласково улыбались. Чем не вечный кайф. Прошло по моим ощущениям минут сорок, когда наконец открылась дверь, и в горницу вошла хозяйка.

— Заждались, поди, обеда? — спросила она, нежно заглядывая мне в глаза.

Было ей прилично за сорок, что по нашим нынешним средневековым временам далеко не первая и даже не третья молодость, фигуру разобрать под темной, бесформенной одеждой невозможно, виднелось только острое лисье личико, так что нежность в ее взоре меня нисколько не умилила, напротив, возросло подозрение, что у них тут и с любовью что-то не совсем ладно.

— Ничего, ничего, Марья Ивановна, — поспешил успокоить ее Федор, — мы с Алешей тут разговариваем.

— Ну и еще поговорите, скоро позовут в трапезную, Георгий в городе задержался.

Понятно, что никакой связи между неизвестным Георгием и обедом я не уследил и потому, когда хозяйка вышла, спросил, кто это такой.

— Очень хороший человек, — ответил он, — наш наставник. Ты когда его узнаешь, тоже возрадуешься!

У меня такой уверенности не было, но обсуждать эту тему я не стал. Посмотрю на наставника, и будет понятно, чему здесь учат. Мы опять погрузились в молчание и приятное созерцание. Я уже думал, что мы так и будем сидеть до самого обеда, когда Федор неожиданно заговорил:

— У Феклы есть сестра Прасковья, она тебе понравится.

О Феклиной сестре я от него уже слышал. Меня она, честно говоря, никак не интересовала. Пока мне было не до романтических знакомств, хватило недавних страстей с боярской дочерью. Я промолчал, а Годунов, не дождавшись напрашивающегося вопроса, сам пояснил:

— Она теперь одна.

Слово «теперь» несло хоть какую-то информацию, и я попытался уточнить:

— А раньше у нее кто был?

— Раньше? — переспросил он. — Почему раньше?

— Ты сказал, что теперь она одна, значит, раньше она была с кем-то.

— Да? Не знаю, наверное, я это просто так сказал. Прасковья хорошая девушка, только часто плачет. Она не посвященная.

Когда мы с ним попали в элитный бордель, он одновременно увлекся сразу двумя девушками, одна из которых была Фекла. Я решил, что теперь речь идет о второй, и спросил:

— Это не та блондинка, которую я видел в том доме?

Слово «блондинка» Федор не понял, пришлось употребить другое: «белокурая».

— Белокурая, — повторил он, — нет, Прасковья русая, как и Фекла, а в каком доме ты их видел?

Это означало: «приехали».

— Ты что, не помнишь, где познакомился с Феклой?

— Почему не помню, помню. Здесь и познакомился.

Мне осталось только посмотреть на него большими глазами. Информация, как говорится, в комментариях не нуждалась.

— А почему ты меня об этом спросил? — неожиданно заинтересовался Годунов.

— Я видел твою невесту вдвоем с красивой белокурой девушкой, — не вдаваясь в подробности, ответил я. — Подумал, может быть, она и есть Феклина сестра.

— Нет, Прасковья русая, — теряя интерес к разговору, повторил он.

— Где же ваш Георгий? — чтобы не молчать, спросил я.

— Георгий очень хороший человек, — в точности с теми же интонациями, что и раньше, сказал Федор. У меня появилось ощущение, будто второй раз была включена запись недавнего разговора.

«Похоже, его здесь зомбировали, — решил я, — оставили выборочную память и превратили в идиота».

— А ты помнишь, кем был раньше? — спросил я.

— Конечно, Алеша, ты что же, меня считаешь безумцем?

— Нет, конечно, но ты так изменился, что невольно задумаешься…

— Это потому, что я раньше жил совсем по-другому. Теперь я на все смотрю иными глазами.

Мне осталось замять разговор в ожидании обеда и встречи с таинственным Георгием. Просто так сидеть, даже не разговаривая, было неуютно, но я терпел и временами обменивался с Федором нежными улыбками. Наконец за нами пришла Фекла и пригласила к столу.

Мы тотчас встали и пошли за ней в трапезную. Находилась она не в главной избе, а в паре десятков метров от нее, в длинном рубленном строении, напоминавшем сарай. Внутри это впечатление не прошло. Стены были голы, пол земляной, вдоль всего помещения стоял очень узкий, сантиметров сорока, длинный стол со скамьями по обе стороны. Этакий полевой стан под драночной крышей.

Пока на скамьях сидело человек шесть. Вероятно, у каждого здесь было свое место, потому что сейчас все они сидели вразброс. Фекла подвела нас к концу стола и пригласила садиться, а сама устроилась напротив жениха.

Я сел и исподволь осмотрел местную публику. Несмотря на разный возраст и место за столом, все присутствующие были одеты просто, практически одинаково. Женщины, их было две, считая Феклу — в льняные платья и такие же платки, мужчины — в портки и длинные рубахи.

— Сейчас придет сестра, — сказала мне царская невеста, нежно, как давеча хозяйка, заглядывая в глаза и ласково улыбаясь.

Словно услышав ее слова, в сарай вошла стройная, это видно было даже в примитивной, мешковатой одежде, девушка. Не поднимая глаз, она прошла к столу и села напротив. Я сразу догадался, что это и есть Прасковья, и с интересом ее рассмотрел. У девушки было тонкое, бледное лицо, чуть вздернутый аккуратный носик и не русые, а пепельные волосы.

Прасковья сидела, потупив глаза, и ни разу не посмотрела в нашу с Федей сторону.

Теперь, когда появилась третья женщина, стал понятен порядок, по которому тут располагались люди: женщины сидели по одну сторону стола, мужчины по другую. Пока я рассматривал девушку, пришло еще несколько человек, и стол почти заполнился. Свободными оставались несколько мест во главе. Все присутствующие сидели молча, не поднимая глаз, так что создавалось впечатление, что они то ли молятся про себя, то ли сосредоточено о чем-то думают.

Наконец среди присутствующих пробежала какая-то невидимая волна, больше похожая на общий вздох. В трапезную вошли хозяин, его супруга Марья Ивановна и высокий худой человек с узким аскетическим лицом и чахлой козлиной бородой, чем-то похожий на Ивана Грозного с картины Репина. Троица прошла в начало стола, хозяева расположились друг против друга, а высокий, я подумал, что это и есть таинственный Георгий, сел во главе.

Общий вздох и слабое движение тотчас замерли, а глава маленькой общины встал и благозвучным, мягким голосом, который мне почему-то сразу же показался неприятным, начал говорить:

— Возлюбленные мои, среди нас появился новый хороший человек, друг нашего Федора, потому сегодняшняя трапеза будет считаться праздничной.

Я мельком осмотрел стол, но ничего напоминающего обещанную праздничную трапезу на нем не оказалось. Между каждой парой стояли только керамическая миска с кашей и кружка с каким-то напитком. Похоже, что праздник нас ждал или символический, или духовный.

— Возблагодарим Господа за хлеб наш насущный, — продолжил так же благостно, как и начал, узколицый, — он любит нас, а мы любим его!

Мысль была хорошая, но не оригинальная.

— Мы здесь все любим друг друга, ибо учит нас Господь: «Возлюби ближнего как себя самого!»

Против этого тоже нечего было возразить, только было непонятно, в какой форме у них должна проявится любовь к ближнему.

— Во имя великой любви, аминь, — совершенно неожиданно для меня кончил он свою проповедь, — теперь наслаждайтесь хлебом насущным и любовью друг к другу!

Оратор сел, а присутствующие разом выдохнули сдерживаемый воздух и подняли головы.

Я в упор посмотрел на свою «напарницу» и, честно скажу, на несколько секунд окаменел. Девочка была очень хороша. У нее оказались огромные серые газа, в которых было столько любви, обожания, желания, не могу придумать, как все это описать, что будь я в другом месте, не знаю, как повел бы себя. Скорее всего, растекся бы перед ней талой лужей.

Она, между тем, взяла со стола деревянную ложку и, не сводя с меня сияющих глаз, зачерпнула ложку каши и протянула ее мне через узкий стол. Мы сидели так близко друг от друга, что сделать это оказалось просто и естественно. Я еще не пришел в себя от ее внешности и сияющих глаз и послушно взял в рот пустую овсяную кашу. Девушка нежно улыбнулась и передала мне ложку так, что наши пальцы невольно встретились.

Я взял ложку, еще не понимая, что делать дальше. Она на нас двоих была почему-то одна. Пришлось скосить глаза, чтобы сориентироваться. Оказалось все просто и естественно. «Возлюбленные» по очереди кормили друг друга! Пришлось и мне зачерпнуть ложку каши и попотчевать красавицу. Она изящно приоткрыла губки и с удовольствием взяла в рот лакомство. Пока Прасковья наслаждалась лошадиной радостью, распаренным, пресным овсом, я мельком оглядел остальных участников пира. Кроме заглавной троицы, нас было здесь семь пар. Я видел только тех, что сидели напротив, женщин, и поразился, сколько красивых девушек хозяевам удалось загнать в один сарай и заставить есть пустую кашу.

Между тем визави забрала у меня ложку, и мне опять пришлось давиться овсом. Потом мы опять передали ложку из рук в руки, и все повторилось. В отличие от меня, Прасковья, как и ее сидящая рядом сестра, ела кашу едва ли не с вожделением и досуха облизывала ложку. Выглядело это не очень гигиенично, но бесспорно эротично и возбуждающе. После третьей передачи сценарий «праздника» немного изменился. Девушка взяла в руки кружку и поднесла мне к губам. Я для пробы отпил глоток. Жидкость оказалась густой, маслянистой, терпкой на вкус и на языке остались какие-то фрагменты, вроде мякоти фруктов. Было не очень вкусно, но вполне съедобно.

Однако я решил пока не рисковать, неизвестно, чем тут кормят, и вполне возможно, что-нибудь подсыпают в еду и питье.

Моя назначенная подруга к питью отнеслась с еще большим вожделением, чем к еде, сделала большой глоток и от наслаждения закрыла глаза. Запив сухую кашу, мы продолжили овсяное насыщение. Точно так же ели и пили и все остальные, включая хозяев. Один «председатель» сидел без дела и смотрел куда-то в пространство.

Я осторожно ел и только делал вид, что отпиваю из кружки. Постепенно все сидящие за столом оживали. Уже слышались отдельные реплики, смешки и взгляды делались все откровеннее. Моя «кормилица» уже не просто грела взглядом, она им меня просто прожигала.

В конце концов я даже услышал ее голос:

— Тебе хорошо? — спросила она, низко перегнувшись на мою сторону стола, так что мы почти коснулись лицами друг друга.

Голос у девушки оказался, что называется, волнующим, низким, мелодичным и очень женским. Она обдала меня близким, теплым дыханием, пахнущим непонятным терпким напитком. Мне это показалось приятным. Я едва удержался, чтобы не поцеловать ее через стол прямо здесь и сейчас, при всех. Оказалось, что кое-кто это себе уже позволяет. Присутствующие склонялись друг к другу, не обращая внимание на окружающих. Только Георгий сидел прямо, отрешенно и все так же скучно смотрел в потолок. Прасковья вновь тщательно облизала ложку, как бы лаская ее языком и, зачерпнув кашу, приблизила к моим губам.

Только очередная ложка овса немного вернула меня в чувство. Я прислушался к собственным ощущениям и понял, как сильно возбужден. В голове плыло, тело не ощущалось, а все, чему положено стремиться к любовным утехам, что называется, дрожало и пело.

«Какой-то виагрой, сволочи, опоили! — подумал я, стараясь взять себя в руки. — Главное — не думать ни о чем таком, попытаться отвлечься!» Я начал вспоминать свое сегодняшнее происшествие, доброхота Петра, кузнеца, их закопченных подручных с косами. Получилось у меня не очень удачно, слишком близок и велик был сидящий напротив соблазн, чтобы думать о чем-то другом, кроме любви.

— Выпей, — умоляюще попросила девушка, протягивая через стол кружку.

Я взглянул в ее чистое, нежное личико, встретил плывущий, обволакивающий взгляд и понял, что сейчас меня понесет. Она была так желанна, что справиться с подкатившей волной нежности казалось совершенно нереально. Только в последний момент я сумел отстраниться от соблазна.

— Лучше ты, — ответил я, ловя ее руку с тонкими дрожащими пальчиками. Мы склонились головами, и я, взяв кружку в ладонь, поднес зелье к жаждущим губам.

Прасковья взглянула благодарно и отпила сразу несколько глотков.

— Какой ты хороший, — прошептала она, — какой желанный!

— Точно, возбудитель или наркотик, — определил я, и сразу желание у меня начало стихать. — Как бы девочка не перебрала, пьет-то зелье она одна.

О передозировках наркотиками я знал из телевидения и теоретически представлял, как это опасно.

— Ешь кашу, — попросил я и всунул ей в рот подряд несколько ложек овса, не соблюдая ни ритуал, ни очередность. Прасковья машинально глотала безвкусный корм, обволакивая меня затуманенными глазами. Между тем наши соседи уже начали вставать из-за стола и, как только сходились у его конца, сплетались в объятиях. Сначала я подумал, что они начнут заниматься любовью тут же, в сарае, на виду у всех, но пары переплетясь, осыпая друг друга ласками, медленно уходили из трапезной.

За столом уже почти никого не осталось, только Георгий, хозяева, и мы с Прасковьей. Я подумал, что, пока предводитель рассматривает потолок, а хозяева заняты друг другом, нужно отсюда уходить. Обращать на себя раньше времени внимание не было никакого резона. Пусть думают, что я, как и все, нахожусь в трансе.

— Пойдем скорее, милая, — позвал я девушку. Прасковья, слепо улыбаясь, поднялась на ноги и потянулась ко мне. Сидели мы на самом краю стола, так что тотчас сплестись в объятия не представило труда. Девушка попыталась обвить меня руками и бедрами, но я слегка приподнял ее и быстро вынес наружу.

Во дворе уже никого не оказалось, и куда идти дальше, было непонятно. Визави, кажется, уже ничего не соображала. Думаю, я ей как мужчина был больше не нужен, зелье и воображение вполне заменили телесные отношения.

— Куда теперь? — спросил я, низко наклоняясь к ее лицу. От запаха женских волос и кожи меня так «заколбасило», что пришлось задрать голову и несколько раз глубоко вдохнуть, чтобы прийти в себя.

— Туда, — указала она кивком головы на главную избу, — скорее, я больше не могу!

Я опять приподнял ее и потащил к крыльцу. Прасковья обняла меня за шею, окольцевала бедра ногами и осыпала лицо поцелуями. Будь я другом состоянии, то вволю посмеялся над пикантной во всех отношениях ситуацией. Теперь же было не до того. Я нес девушку, невольно прижимая к груди и борясь со своими вполне конкретными животными страстями. От такого пассажа нормальному мужику даже без здешней «виагры» сложно было не слететь с нарезки, а с дополнительным огнем внутри удержаться от конкретных действий можно было только героическими усилиями.

— Скорее, скорее, — шептала Прасковья мне в лицо, когда отрывалась от моих губ, чтобы вздохнуть воздух.

Подгоняла она меня напрасно, я спешил, как только мог. Труднее всего, оказалось, подниматься по лестнице. Девушка так сжала мне бедра ногами, что приходилось семенить, а когда я начал преодолевать ступени, невольно раздвигая ей бедра, она не выдержала…

Так что на крыльцо я поднял практически бездыханное, расслабленное тело, и теперь не у кого было даже спросить, куда идти дальше. Пришлось определяться методом «тыка».

В горнице на мое счастье никого не оказалось. Я опустил Прасковью на широкую лавку, свел ей ноги, одернул юбку и пошел на разведку. Выбор путей оказался небольшой, в горницу выходила только одна внутренняя дверь. Через нее я попал в темное помещение, вроде сеней или коридорчика, где, судя по голосам, или вернее будет сказать, возгласам и стонам, сейчас и находились все обитатели дома.

Дождавшись, пока глаза привыкнут к полумраку, я рассмотрел несколько низеньких, не более полутора метров высотой дверок, ведущих в какие-то каморки. Определить, которые из них свободны, удалось без труда, в них было тихо. Я вернулся за Прасковьей и перенес ее в одну из пустых комнатушек. Здесь было так темно, что действовать пришлось на ощупь. В низкой, узкой щели, в которую мы попали, оказалась одна только лавка, на которую я и положил девушку. Она то ли заснула, то ли так обессилела, что не подавала признаков жизни.

А вокруг нас, за щелястыми перегородками, кипели страсти. В деревянном доме звукоизоляций не оказалось никакой, так что можно было расслышать даже тихое дыхание соседей, не то, что ничем не сдерживаемые крики и стоны. Слушать все это было неприятно. Слишком много в этом искусственно организованном празднике плоти было дикого и животного.

Сидеть и подслушивать вопли чужих страстей мне пришлось довольно долго. Моя партнерша как затихла, так и лежала, не шевелясь и почти не дыша. Я даже несколько раз наклонялся к ее губам послушать дыхание. Кажется, с ней пока все было в порядке.

Между тем, страсти в соседних каморках постепенно начали гаснуть. Теперь от туда слышались не крики, а невнятный шепот и тяжелые вздохи. У меня окончательно прошло странное возбуждение и сильно заболела голова. Казалось, что череп опоясал металлический обруч и сжимает его с каждой минутой все сильнее. То же, скорее всего, происходило с моей спутницей, она начала прерывисто дышать и постанывать во сне. Я решил кончать с мигренью и приступил к самолечению.

Впервые попав в прошлое, я вскоре обнаружил у себя способность к экстрасенсорному лечению самых тяжелых болезней. От какого-то непонятного поля, которое излучали мои руки, быстро заживлялись раны и проходили болезни. Единственным негативным моментом в моей медицинской практике было то, что лечение забирало столько физических и нервных сил, что на какое-то время я становился совершенно беспомощным. Быть слабым в эту жестокую эпоху было слишком опасно, поэтому теперь я лечил людей в самых крайних случаях.

Устроившись на лавке, я расслабился, приблизил ладони к голове и напряг мышцы. Вскоре тепло ладоней стало согревать кожу головы, постепенно проникая внутрь. Боль притупилась, начала отступать. Весь процесс занял минут пять, так что у меня остались силы и на соседку. Прасковья уже очнулась, лежала, сжавшись калачиком, и жалобно стонала. Скорее всего, у нее кончилось действие выпитого зелья. В соседних коморках тоже прекратилось всякое шевеление. Я молча взял голову девушки в ладони. Она инстинктивно отстранилась.

— Лежи спокойно, — попросил я, — сейчас тебе станет легче.

Она послушалась и затихла. Я водил ладонями над ее головой, почти задевая волосы. Мышцы рук напряглись, пальцы дрожали. Так обычно бывало при тяжелой болезни пациента, Прасковья же всего час назад была совершенно здорова.

— Как голова? — спросил я ее в самое ухо, так, чтобы не услыхали соседи.

— Мне так стыдно, — прошептала она, — я, наверное, совсем бесстыжая!

Я подумал, что бесстыжим, как правило, стыдно не бывает, значит для нее еще не все потеряно. Успокоил:

— Лежи и не о чем не думай, я все понимаю.

— Какой ужас, что я делала! — сказала она и заплакала.

Дольше нам поговорить не удалось, за стенкой половицами заскрипели чьи-то неспешные шаги. В соседнюю каморку открылась дверь. Старческий голос сказал что-то неразборчивое.

— Спасибо, — тихо ответил какой-то мужчина, мне показалось, Федор Годунов.

— Идет, — предупредила меня Прасковья, — тихо!

Опять скрипнула половица, потом наша дверь начала медленно отворяться. В темное помещение проник луч теплого света. Показалась рука со свечой. Колеблющийся язычок пламени осветил морщинистое лицо, непонятно, старика или старухи.

— Пейте, — прошамкал бесполый голос и на краю голой лавки, на которой мы сидели, появилась глиняная кружка.

— Спасибо, — сказала за нас обоих Прасковья. Ей не ответили, свет уплыл за дверь, и та вновь закрылась.

— Кто это? — тихо спросил я девушку.

— Принесли питье, чтобы опять стало хорошо, — ответила она. — Пей первым!

— У тебя что-нибудь болит? — поинтересовался я, касаясь губами теплой раковины ее уха.

— Нет, не болит.

— Тогда пить не будем.

— Разве можно не пить? — удивленно спросила она. — Когда мы выпьем, нам опять станет очень хорошо!

— Как раньше?

Девушка помолчала, вероятно, вспомнила, что недавно вытворяла, и даже отстранилась от меня.

— Нет, это другое питье, его нужно пить, чтобы быть счастливым!

— Я пить не буду, я и так счастлив, — сказал я.

— А я выпью, тогда мне станет хорошо, — с виноватыми интонациями, сказала она. — Ты не против?

Я был решительно против, но спорить на эту тему в теперешних условиях не мог, потому ответил:

— Как хочешь, только не пей много.

— Я всего капельку, — прошептала она. — Они всегда это пьют после праздника.

Не знаю, сколько она отпила из кружки, мы это не обсуждали. Я только слышал, как она глотнула, потом доставила кружку на лавку.

Пару минут мы сидели молча, потом Прасковья сказала:

— Скоро нужно будет идти.

— Куда?

— Все соберутся в горнице. Будем молиться.

Действительно, в соседних каморках началось движение: был слышен шепот, скрипы, осторожные шаги.

— Пойдем, а то Георгий рассердиться, — попросила девушка и спросила: — Тебе хорошо?

— Да, конечно, — ответил я. Действительно, голова больше не болела, нервное напряжение прошло. Оставалось только разобраться, что здесь происходит.