"Заговор" - читать интересную книгу автора (Шхиян Сергей)

Глава 6

До дома мы с Прасковьей добрались без особых осложнений, если не считать того, что она несколько раз чуть не свалилась с лошади. Пришлось посадить ее перед собой и придерживать руками. К концу пути у нее началась то ли «ломка», то ли «отходняк», даже не знаю, как правильно назвать такое состояние. Вероятно, наркотическое действие пойла, которое она пила, кончилось, и ей стало совсем худо.

Дома меня ждала еще одна неожиданность. Пока я странствовал, Аксинья бросила Ваню. Рында пребывал, что называется, в шоковом состоянии, и рассказывал о своем несчастье, обливаясь горючими слезами. Перед тем, как уйти, гетера попыталась украсть все наши деньги. Ваня застал ее в тот момент, когда она прятала на теле мою мошну. Начались нелицеприятные выяснения отношений, перешедшие в скандал, в ходе которого парень, как водится, узнал о себе столько нелестного, что живи он лет через четыреста, ему бы потребовалась психологическая помощь специалиста. В семнадцатом веке люди, слава Богу, обходись домашними средствами, на все удары отвечали ударами и как-то выживали.

— Я думал, что ей люб, — со слезами в голосе жаловался оруженосец, — а она, подлюка, нас обчистить хотела!

— Ну и чем у вас все кончилось? — без особого интереса расспрашивал я, устраивая Прасковью на своих полатях.

— Чем, чем, взял кнут и отходил, чтобы воровать не повадно было! А это что за девка?

— Твоя будущая невеста, — пошутил я, имея в виду влюбчивость паренька. — Выходишь, будет тебе верной женой.

Ваня сначала вытаращил на меня глаза, но они тут же уперлись в новый предмет обожания. Слезы на его очах высохли, он даже как-то приосанился, хотя девушке сейчас было ни до кого, и начал заботливо подсовывать ей под бока одеяло.

О, мужчины, как вы ветрены и непостоянны! Не успели еще остыть следы одной любимой женщины, как она оказалась начисто забыта, и тотчас ей на смену пришла другая привязанность.

— Бедненькая, — залопотал рында, рассматривая бледное лицо и запавшие глаза девушки, — может, дать ей водицы испить?

— Не трогай ее, пусть поспит, — ответил я. — Нам тоже нужно ложиться, утром я поеду к царю.

Однако поспать мне не удалось, Прасковье ночью стало совсем худо, не очень помогли даже мои экстрасенсорные сеансы. Девушка плакала, просилась назад, у нее поднялась температура, так что всю ночь мы только тем и занимались, что пытались ей помочь. Только к утру она успокоилась и заснула.

Когда все как-то образовалось, я надел парадное платье и поехал в Кремль. Царь охотно меня принял и даже посетовал, что вчера меня не было во дворце. Я рассказал ему обо всех своих злоключениях и попросил помощи и заступничества. Он рассеянно слушал, постоянно отвлекаясь на посторонние замечания, никак не касающиеся дела и, как мне показалось, рассказом не очень заинтересовался.

— Да, конечно, давно пора навести у нас порядок, — заключил он, пощипывая бородку, — вот кончу неотложные дела, и возьмусь за крамольников, татей и разбойников. А ты знаешь, уже скоро моя матушка приедет! Вот будет радость!

О матушке и ее приезде мы говорил в каждую встречу, так что меня эта новость не удивила. Однако из вежливости я еще раз выслушал сыновни откровения и воспоминания далекого детства. Когда он, наконец, выговорился, напомнил:

— Государь, такие преступления нельзя спускать с рук, прикажи дать мне пару десятков стрельцов, я сам проведу дознание и представлю на суд виновных.

— Друг мой, — проникновенно сказал он, — хоть ты не приставай ко мне с всякими мелочами! Сегодня ты их накажешь, завтра, какая разница! Меньше татей у нас все равно не станет. Лучше готовься ехать с посольством, о котором я тебе на днях говорил. Нам непременно нужно заручиться помощью персидского хана против турецкого султана!

Я удивленно на него посмотрел, разговор у нас был о посольстве в Священную Римскую империю.

— В Персии не хан, а шах, — поправил я, — и вряд ли он станет сориться с османцами и поддерживать христианского царя.

Дмитрию уточнение не понравилось, он нахмурился и пренебрежительно махнул рукой:

— Хан, шах, какая разница, все равно неверный! Мне главное, чтобы дело делалось!

О том, что такие проблемы решаются как-то по-другому, я сказать не решился. В конце концов, царь он, а не я. Попробовал вернуться к моему делу, но Дмитрий только замахал руками:

— Ну, что ты заладил одно и то же, мне и так с утра до вечера всякими разговорами голову морочат. С тобой мы могли хоть о чем-то интересном поговорить, а теперь и ты туда же! Делал бы свое дело, а меня зря не волновал!

— Вот я и предлагаю дело, поймать преступников, которые орудуют в Москве! — упрямо повел я разговор к прежней теме.

— Хорошо, хорошо, если тебе больше нечем заняться, лови своих воров. Я прикажу. Зайди на днях, и мы все с тобой обсудим. Мне сейчас важнее с матушкой встретиться! Как она, моя хорошая? Здорова ли? Никогда не прощу Годунову того, что он нас разлучил. Да еще на столько долгих лет! А теперь иди с Богом, мне нужно в Думу, слушать новые боярские глупости! Вот отправлю их всех учиться за границей, тогда все будет совсем по-иному! Ты меня, Алексей, разочаровал, я думал, пришел друг, посидим, поговорим по-хорошему, а ты сразу с просьбой! Веришь, всего ничего сижу на отеческом престоле, а мольбами меня уже замучили, каждому от меня что-то нужно!

Лицо у него стало грустным, даже обиженным. Мне пришлось покориться. Я понял, что настаивать бесполезно. Не упрекать же было Самозванца, зачем он лез на престол, если не хочет управлять страной.

— Ты, окольничий, на меня не дуйся, — примирительно сказал он, когда я молча поклонился и направился к выходу, — мы еще разберемся с твоими обидчиками. Скоро все образуется, и заживем мы, как никогда не живали. Дай только мне надеть шапку Мономаха!

Домой я возвращался в отвратительном настроении. Царь, как только мы столкнулись в деле, оказался не совсем тем человеком, которым казался раньше. К тому же мне не нравилось его навязчивое стремление внушить окружающим, что он только и думает, что о своей матушке. Он был так старательно убедителен, что явно в этом перебирал. Казалось, что он сам искренне верит в то, что рожден царевичем. В этом была его психологическая загадка. Впрочем, для меня не очень сложная. Мне приходилось встречаться с прирожденными вралями, которые придумывали такие занятные истории, разводили такие турусы на колесах, что оставалось только дивиться их неуемной фантазии, памяти и точности в деталях. Многие в конце концов сами начинали верить в свои россказни.

Еще угнетало мое странное положение при дворе. Несмотря на высокий, казалось бы, чин, никакой реальной возможности сделать даже такую мелочь, как разобраться с явными преступниками, у меня не оказалось. К тому же деньги в моей бездонной мошне кончались, и как пополнить скудеющие финансы, я пока не представлял. Никакой реальной должности не предвиделось. Разговоры о посольстве, судя по всему, были обычная трепотня. Царь, похоже, не очень представлял, какие народы нас окружают, и как ему строить внешнюю политику. А теперь еще у меня на шее оказалась иждивенка, с которой было непонятно, что дальше делать. Короче говоря, светлая полоса жизни кончилась и началась темная. Оставалось ждать, какие еще сюрпризы она принесет.

В нашей съемной избе меня ожидала новая неожиданность. В гости явился какой-то старик с приветливым лицом и подслеповатыми, близорукими глазами. Они сидели с Ваней на его половине и разговаривали. Когда я вошел, гость быстро встал и низко поклонился. Мне теперь новые люди были не в радость, так что я не только ему не обрадовался, но и рассердился на рынду, что он пускает в дом незнакомых людей.

— Здравствуй, государь-батюшка, — подхалимским голосом воскликнул старик, отвешивая мне новый поклон еще ниже прежнего. — Как твое драгоценное здоровье? Как нынче спал-почивал?

Мне такие былинные присказки были до одного места, и я не очень вежливо проворчал, что все у меня хорошо и поинтересовался, что ему, собственно, нужно. Однако гость на вопрос не ответил, а принялся рассказывать мне, какой я замечательный человек, перечисляя существующие и придуманные достоинства. Лесть, безусловно, вещь приятная, но не от незнакомого человека и не в такой прямой, грубой форме. Потому я прервал его на самом интересном месте и сухо повторил вопрос.

Моя реакция его не обескуражила, и он продолжил бытописание моей героической во всех отношениях личности. На этот раз назвав несколько бесспорных фактов из моей биографии. Было, похоже, что он меня действительно немного знал. Однако я не повелся на его речения и спросил теперь уже Ваню, кто это такой, и что он делает в нашем доме.

— А я так думал, что он твой хороший знакомый, — удивившись вопросу, ответил парень. — Дедушка так про тебя хорошо рассказывает!

— Истину говорит отрок, — встрял в разговор старик, — не могу сказать плохо о таком замечательном, достойном человеке. Говорю, как есть, только правду, а она сладостна и замечательна. На таких людях, как ты, государь-батюшка, Святая Русь держится! Тебе не окольничим быть, а первейшим боярином! Да, что там, скипетр и держава в твоей руке были бы в самый раз!

Такие странные разговоры уже тянули на государственную измену. Болтливый старик рисковал сам и втягивал меня в неприятные дела. Услышь такие рассуждения кто со стороны, сложно будет доказывать, что они результат глупости, а не сговора или еще чего похуже. У нас в стране любая власть, даже сама крепкая, во все времена очень ревниво относилась к собственным правам и легитимности, выжигая крамолу каленым железом. Что говорить о смутном времени, когда на престол метит неизвестно кто, и кругом ведутся изменнические разговоры. Пришлось беседу направлять самому:

— Ты, старик, кажется, на дыбе повисеть хочешь, да языка, а то и головы лишиться? — строго спросил я. — Забыл, кто я такой?

— Какая там дыба, государь-батюшка! Кто меня, глупого да неразумного, слушать станет! Это ты у нас герой и умник, только дела делаешь глупые!

Только теперь разговор хоть в чем-то становился предметным, и я начинал понимать, откуда дует ветер. Однако задавать напрашивающийся вопрос о своих неразумных делах не стал. Нестандартное поведение всегда затрудняет нежелательный разговор и ставит собеседника в слабую позицию.

Старик сделал паузу, не дождался вопроса, задал свой:

— Зачем ты, государь-батюшка, в чужие дела мешаешься, хороших людей обижаешь?

Я опять ничего не ответил, терпеливо ждал, что он скажет еще. Старик немного смутился, но быстро оправился:

— Не дело у хороших людей кусок хлеба отбирать, радости их лишать. За такое тебе никто спасибо не скажет!

Ваня ничего не понимая, переводил взгляд с меня на гостя, и уже сам хотел вступить в разговор, узнать о чем идет речь. Обвинения в мой адрес его всегда обижали. Я посмотрел на рынду, красноречиво нахмурился, и он промолчал. Старик, похоже, уже не знал, с какой стороны ко мне подойти. Наконец начал сердиться:

— Ты, государь-батюшка, никакое чужое умное слово и слушать не хочешь? — спросил он без прежнего елея в голосе.

— Не я к тебе пришел, а ты ко мне, — только теперь ответил я, — вот и говори, что хочешь, а потом иди своей дорогой.

— Я пойду, — сказал он, окончательно теряя терпение, — только ты потом, смотри, не пожалей! Хочешь остаться в живых, верни девку и забудь все, что видел! Ты не знаешь сам, каких больших людей обидел!

По законам жанра мне следовало или испугаться или гордо сказать, что угроз я не боюсь, не нужно пугать пуганных, ну и все в том же духе. Хотя бы спросить, кого обидел. Я поступил по-другому, сразу согласился со всеми требованиями:

— Ладно, девку верну, про вашу малину забуду.

— Малину! — с удовольствием повторил старик понравившийся эпитет. — Вот и молодец, что сам-то с понятием. Все выполнишь, и живи себе да радуйся. Покличь девку, я и поеду.

— Как это покличь? — удивился я. — А плата за моральный ущерб?

Слово «плата» он понял, а вот про моральный ущерб, естественно, слышал впервые, слов таких не знал и озадачено на меня посмотрел:

— Какая еще плата, за что?

— За то, что отдаю девку, потом меня травили, пугали, вот ты сейчас мое время занял, — за все нужно платить!

Старик усмехнулся:

— Ладно, вижу, как скудно живешь, дам тебе полушку на бедность, это дело большего не стоит.

— Нет, меня такая цена не устраивает, сам понимаешь, стоит мне царю слово сказать, так от вашей малины мокрого места не останется. Да и девка собой хороша, я лучше сам ей попользуюсь. Хотите разойтись по-хорошему, давайте настоящую цену.

— И сколько же ты хочешь? — насмешливо спросил он.

— Тысячу золотых дукатов, — будничным голосом назвал суму в общей европейской валюте. В Европе после конвенции 1559 года дукаты чеканились почти всеми государствами. Из Западной Европы они перешли и в Россию, где получили название «червонца». Цена, названная мной, была совершенно фантастическая. За такие деньги можно была снарядить полк или построить крепость.

— Сколько ты, говоришь, хочешь? — тусклым голосом переспросил «парламентер».

Я не ответил, резонно предполагая, что со слухом у него проблем нет. Пояснил свою принципиальную позицию:

— Дело, сам понимаешь, серьезное, так что вам нет смысла торговаться.

Старик пронзил меня взглядом — не удержался-таки от театральщины — потом резво вскочил на ноги:

— Пошел я, видно зря приходил, если тебе своей жизни не жалко, то мне и подавно! Я тебя предупредил, а дальше как знаешь!

Я, не отвечая, наблюдал за его суетой. Несмотря на порывистые движения, уходить он явно не собирался.

Так и не дождавшись реакции с моей стороны, снова уселся на прежнее место. Заговорил опять, тревожно заглядывая в глаза:

— Эх, молодость! Не цените вы, молодые, своей жизни! Ты думаешь, мне тебя не жалко? Очень даже жалко! Только теперь я за твою жизнь и полушки, что тебе сулил, не дам! Ну, зачем тебе в чужие дела мешаться да за какую-то девку страдать? Мало их, что ли на свете, только свистни! Еще лучше найдешь! Нет, видно, не хочешь ты по-хорошему, тогда будет по-плохому!

Дед явно повторялся. Кроме пустых угроз, у него других аргументов пока не было, а на них я никак не реагировал, даже не любопытствовал, что мне грозит за ослушание.

— Давай разойдемся по-хорошему, — опять принялся он за старое, — и тебе хорошо, и нам не в убыток. Отдай девку, да забудь, где был, всего и дел-то!

— Я тебе свою цену назвал, будешь торговаться, запрошу дороже!

Старик очередной раз горестно покачал головой и встал, теперь, кажется, окончательно.

— Ладно, не хочешь, как хочешь. Только сходи в церковь на покаяние, будешь так поступать, и часа лишнего на белом свете не проживешь!

Губы его сначала распустились, как цветок, потом сжались в темную линию, жестко и зло. Выцветшие глаза тоже сузились, смотрели зорко, с нескрываемой злобой.

— Почему это? — наивно удивился я.

— Как выйду отсюда, сразу же и узнаешь! — совсем позабыв о своем недавнем добродушии, с нескрываемой ненавистью сказал он.

— Выйдешь? А кто тебя выпустит? — спросил я.

— Как это? Ты чего такое говоришь? Да ты знаешь, что я с тобой сделаю!

До чего же они все любят грозить, подумал я.

— Ты сам по своей воле пришел, а теперь останешься по моей, только и всего, — загородил ему выход к двери. — Ваня, неси веревку, свяжем гостя, чтобы не рыпался!

— Ты что это придумал, бесов сын! — закричал старик, пытаясь оттолкнуть меня с пути. — Да за такие дела, знаешь, что тебе будет!

— А что может быть хуже смерти? Ты сам говорил, что я больше часа не проживу. Так что, семь бед, один ответ!

Гость понял, что попал в собственную логическую ловушку, и бросился на меня, пытаясь прорваться к выходу. Дед оказался не по возрасту крепким, бился как лев, но силы оказались неравными, и он отлетел в дальний угол.

— Креста на тебе нет, на старого человека руку поднял! — заверещал он, хотя руки я на него еще не поднимал, использовал его собственное поступательное на меня движение, только чуть изменив направление.

— Ну, что стоишь, как столб, где веревка! — прикрикнул я на рынду. Ваня заметался по избе, веревку не нашел и побежал за ней к хозяевам.

— Старого человека обидел, — продолжал горевать «парламентер», — за такое не то что на этом, но и на том свете ответишь!

Я спорить не стал, процитировал, вместо оправдания, пришедший на память польский стишок:

До высокой поэзии царская Русь еще не дожила, потому моих поэтических искусов гость не понял и не сумел достойно оценить, но частое упоминание дряни до него дошло, и он на слово ответил делом. Чего-чего, но такого я от деда никак не ожидал. Он сунул правую руку в левый рукав, быстро вытащил из него длинный нож и бросился на меня, норовя попасть в сердце. Изба у нас была маленькая, и дальний угол, в который он отлетел, находился всего в трех шагах от меня, так что от неожиданности я даже толком не успел защититься. Только после того, как клинок пропорол мой выходной кафтан и звякнул о надетую под него кольчугу, я врезал дедушке кулаком в подбородок. Он вскрикнул и навзничь повалился на пол. Его нож отлетел в сторону и, падая, почти вертикально воткнулся в пол. После чего в избе стало удивительно тихо. Потом ее нарушил женский голос:

— Ты его убил? — спросила Прасковья, бледной тенью появляясь из-за перегородки.

— Надеюсь, что нет, — ответил я, не будучи, впрочем, в этом уверен. От внезапности удар у меня вышел неконтролируемый и слишком сильный. — Сейчас проверю, — добавил я и прощупал пульс на шее старика. — На его счастье, с ним все в порядке.

— Он хотел меня забрать? — спросила Прасковья, оставаясь стоять на том же месте.

После бессонной ночи и нешуточных страданий она выглядело совсем больной. Глаза запали, неприбранные волосы свисали сосульками. Даже стало казаться, что от недавней красоты у нее ничего не осталось.

— Да, — подтвердил я, — требовал, чтобы тебя вернули, и пугал, что если о вашем доме кто-нибудь узнает, меня убьют.

— Ты меня хочешь продать? — безжизненным голосом спросила девушка, старательно пытаясь не смотреть мне в лицо.

Перегородка в избе была такая условная, так что она, несомненно, слышала весь разговор.

— Нет, конечно, я его просто напутал, они никогда не пойдут на то, чтобы заплатить такие деньги.

— А если заплатят?

— Тебе нечего бояться, пока ты здесь, тебе ничего не грозит. Иди к себе и ложись, — велел я, увидев, что старик приходит в себя.

Девушка как-то обреченно вздохнула и вышла, а резвый убийца зашевелился и открыл глаза. Он еще ничего не соображал и смотрел на меня бессмысленным взглядом. Я не стал его торопить или оказывать помощь, снял камзол и рассмотрел прорешку, образовавшуюся на груди как раз против сердца. Незаметно заштопать ее не составляло труда, так что одежду он Мне не испортил. Другое дело, что клинок оцарапал грудь. Кольчуга у меня была прекрасная, выкованная из хорошей стали, но тонкие, узкие лезвия проскакивали сквозь кольца и порой досаждали неглубокими порезами.

— Где я? — спросил, поднимая с пола голову, старик.

— В гостях у любящих друзей, — ответил я, стаскивая с себя кольчугу. — Что это у тебя, дед, за манера бросаться с ножом на живых людей?

Он, видимо, сразу же вспомнил, что произошло, закрыл глаза и, имитируя обморок, мертво опустил голову. Я в это время рассматривал кровоточащую ранку. Она была не опасна, разве что инфекцией, на такой случай у меня был очень крепкий самогон. Я мокрой тряпкой стер с груди кровь, которой оказалось много, если учитывать пустячность ранения, обработал ее самогоном, потом залепил самодельным пластырем. Нательная рубашка так испачкалась, что пришлось поменять ее на свежую. Мне приходилось ходить по избе, все время перешагивая через неподвижное тело.

— Вставай, чего разлегся, — прикрикнул я на гостя, перекрывшего всю комнату.

Старик не обратил на мою просьбу никакого внимания, неподвижно лежал с закрытыми глазами, как будто был без памяти. Судя по его шустрости, хитрил и придумывал, как выкрутиться из щекотливого положения. В этот момент в избу вбежал Ваня с мотком сыромятных вожжей.

— Нет у хозяина хорошей веревки, может, вожжи сойдут? — деловито спросил он.

— Это еще лучше, — похвалил я, — сбегай их хорошенько намочи, потом свяжем деда и положим погреться на солнышке. Сыромятина начнет высыхать, его и задавит. Мы и дело сделаем, и нам не придется брать грех на душу.

— Ага, я сейчас! А долго их мочить? — деловито спросил рында так, как будто ему постоянно приходилось участвовать в казнях.

— Чтобы хорошо промокли и начали тянуться, — серьезно объяснил я. — Это очень хороший способ казни. Я так одного душегуба удавил, он пока не помер, три дня криком кричал, Христа ради молил, чтобы его быстрее убили.

Кажется, перспектива пойти путем неведомого ему душегуба старика не очень вдохновила, во всяком случае, он перестал прикидываться мертвым и, широко раскрыв глаза, слушал мой поучительный рассказ.

— Так он же криками нам покоя не даст! — то ли вступая в игру, то ли по наивности воскликнул рында.

— Твоя правда, — согласился с предупреждением я, — тогда принеси еще кусок старой холстины, сделаем кляп и засунем ему в рот.

Пока мы вслух строили эти бесчеловечные планы, я подумал, что мы с гостем поменялись ролями, теперь его запугивал я и, надеюсь, более убедительно, чем он меня.

Однако старик пока никак не реагировал на посягательства на свою жизнь, лежал молча, только перевел взгляд с Вани на меня. Это мне не понравилось. Видимо у него еще оставались против нас какие-то козыри.

Вариантов было немного, спрятанное на теле оружие или готовые прийти на помощь помощники.

— Когда вернешься, запри двери, — велел я оруженосцу, а сам демонстративно обнажил саблю и положил ее так, чтобы находились под рукой. Старику, судя по выражению лица, это не понравилось. Чтобы добавить драматизма, я еще вытащил оба своих пистолета, подсыпал на полки пороха и запалил от лампадки фитили. Оружие это было неуклюжее, не очень эффективное, но достаточно громкое.

Пока я возился со своим арсеналом, пленник окончательно пришел в себя. Он поменял позу, лег удобнее и внимательно наблюдал за моими действиями. Несмотря на солидный возраст, если подходить к нему объективно, был он достаточно крепок, чтобы суметь доставить неприятности.

Ко времени, когда я кончил заниматься оружием, вернулся Ваня. Он воспринял мое поручение вполне серьезно и действительно намочил в воде сыромятные вожжи.

— Готово, — сообщил он, — можно вязать!

Способы казни мокрой кожей, которая, высыхая, сжимается и медленно душит жертву, действительно, существовал в жарких странах, но для этого сыромятную кожу нужно не просто намочить, а сильно размочить, чтобы она легко растягивалась. Однако этих частностей, я надеялся, пленник не знал.

— Иди сюда, — подозвал я парня, — нужно пошептаться.

Он подошел, и я шепотом проинструктировал его, что нужно сделать. Паренек выслушал и кивнул. Меня удивляла индифферентность старика, скорее всего, у него еще было спрятанное оружие. В таком случае его следовало обыскать. Справиться с ним труда не представляло, но мне он был нужен живым, хотя бы, как источник информации.

Кажется, я опасался не напрасно, пока мы совещались, дед начал волноваться и смотрел на нас во все глаза, вероятно, пытаясь понять, что я еще замышляю. Ваня, выслушав инструкции, выбежал из избы. Мы со стариком снова остались вдвоем. Он опять поерзал по полу и заговорил:

— Напрасно ты все это затеял.

— Почему?

— Ничего у тебя все равно не получится!

Что я затеял, и что у меня не получится, он не сказал. Потому я тоже не спешил с откровенностями, просто предложил:

— Посмотрим.

Теперь ему было самое время выходить с конкретными предложениями. Отсутствующий рында служил дополнительным элементом напряжения, добавляя фактор воображения в непростую ситуацию. Однако старик пока молчал, возможно, еще надеялся на свой тайный козырь. Я продолжил заниматься оружием, оставаясь от него на недосягаемом расстоянии. Если он собирался напасть, ему нужно было, как минимум, подобраться ко мне вплотную. Кажется, он на это и рассчитывал. Во всяком случае, попросил:

— Подай водицы испить!

— Погоди, слуга придет и напоит, — ответил я, протирая тряпицей клинок сабли.

— Помираю я, плохо мне совсем, — сказал он и подкатил глаза. — Воды!

Я безразлично посмотрел на него и продолжил заниматься своим делом.

— Дай воды, Христа ради молю! — жалобным голосом снова попросил он. — Неужто тебе глотка жалко?

— Нет, не жалко, вон стоит целое ведро, пей на здоровье, — предложил я.

— Я встать не могу, поднеси, будь человеком! Хотя бы старость мою уважь!

— Никак не могу, ты уж лучше сам как-нибудь управься, — ответил я, принимаясь протирать кинжал.

Старик не сдержался, ожег меня ненавидящим взглядом и пополз к стоящему возле порога деревянному ведру. Когда расстояние между нами сократилось, я, будто невзначай, отошел с его пути. Пить ему пришлось, зачерпывая воду ладошкой.

В это момент в избу вернулся Ваня.

— Чего это он? — спросил рында, указывая на сидящего возле ведра старика.

— Водицы захотел испить, — ответил я и подмигнул парню. — Помоги старому человеку сесть на скамью, что ему на грязном полу валяться.

Ваня наклонился, взял старика под мышки и резко поднял вверх, так что у того оказались приподняты руки. Я бросился на помощь и схватил их за запястья. Тот дернулся, но уже ничего не смог сделать, мы его, что называется, заломили.

— Отпустите, больно! — закричал он.

Однако отпускать я его не собирался ни под каким видом, дотащил до лавки, и положил лицом вниз.

— Обыскивай, — велел я Ване, — только тщательно, все просмотри!

Старик напрягался, пытаясь вырвать руку, но я держал крепко, а Ваня сноровисто ощупывал одежду.

— Еще один нож, — радостно сказал он, обнаружив оружие в правом рукаве кафтана. — Острый, как игла! — уважительно добавил он, рассматривая тонкий стилет. — Таким кого хочешь насквозь проткнешь!

— Ноги посмотри, — подсказал я, — за голенищами.

— Есть, и куда ему столько? — удивился парень, вытаскивая из сапога еще один тесак. — Как будто на войну собрался! Вроде больше ничего нет, — добавил он, кончая обыск.

— Теперь неси вожжи и связывай, — сказал я, — вяжи крепче, чтобы не освободился.

Однако это уже было явно лишним, лишившись оружия, пленник сразу сник и перестал сопротивляться. Мы связали его по рукам и ногам и взялись осматривать конфискованное оружие. У простого старичка оказались изделия такого уровня, что ему мог позавидовать иной князь.

— Не простой, видать, человек, — уважительно сказал рында, уже научившийся разбираться в качестве.

— Развяжите, помираю, — тихо попросил пленник, — что вам от меня нужно!

Заряд нервной энергии у него прошел, и теперь это был просто усталый старый человек.