"Единоборец" - читать интересную книгу автора (Герасимов Сергей Владимирович)

2

Клара снова уходит в ванную, и я сразу же подхожу к терминалу. На карте города было всего одно название, которое показалось мне подозрительным. «Заповедник». Заповедник чего? Во всяком случае, не природы. На карте был еще и небольшой зеленый значок, напоминающий одновременно и китайский иероглиф, и фигуру человека. Может быть, я ошибаюсь, но стоит попробовать. Этот заповедник так мал, что я могу пройти его поперек за пять минут. Это не может быть природным заповедником. Зато может быть человеческим кварталом, где люди живут в более или менее натуральных условиях. Я снова врубаю экран и делаю запрос о заповеднике. Все в порядке, меня соединяют. На экране заспанное небритое лицо человека лет пятидесяти. Это настоящий живой человек. Он смотрит на меня безо всякого интереса.

– Новенький? – спрашивает он. – Или имитант?

– Новенький, – отвечаю я. – Кто такие имитанты?

– Сгустки информации. Что-то вроде вирусов, имитирующих облик и мышление человека. Не только человека, кого угодно. Они звонят тебе по одной из линий и разговаривают с тобой. Ты уверен, что говорил с человеком, а на самом деле – с пустотой.

– Ты тоже можешь быть имитантом, – говорю я.

– Конечно, могу. Это ты никак не проверишь. Что ты делаешь в Континентале?

– Не имею понятия. Здесь остановилась хозяйка.

– Если ты новенький, то слушай и мотай на ус, – говорит человек. – Во-первых, всегда веди себя прилично и, если тебе что не нравится, то молчи. Это тебя убережет, и не один раз. Во-вторых, если предложат что-нибудь такое, с чем ты не можешь согласиться, то отказывайся сразу и стой на своем, что бы с тобой ни сделали. Убить они тебя не убьют, это им не нужно – так, только пригрозят. И никакой инициативы. Найди старшего раба в своем квартале и вырази ему свое уважение. Сделай это как можно скорее. Лучше всего прямо сегодня, прямо сейчас, чтобы не накликать беды. Остальное сам постепенно узнаешь.

– Что такое «заповедник»?

– Несколько домов и несколько сотен человек, которые в них живут. Работаем всего по шесть часов в сутки, остальное время предоставлены сами себе. Умеренная свобода действий и передвижения.

– Работа тяжелая?

Человек смотрит на меня с недоумением.

– Конечно нет. Мы же не рабочий скот, мы больше на положении домашних питомцев. Нас хорошо кормят и много играют с нами. У нас есть все, включая отличных секс-андроидов для занятий любовью. Любой наш каприз будет выполнен, если это только возможно.

– Значит, вы живете в раю.

– Почти.

– То есть? – спрашиваю я.

– Я же сказал, что мы на положении животных.

– Ну и что?

– А что ты делаешь со щенками твоей собаки? – спрашивает он и чешет небритую щеку. – Ты еще молод, и ты с этим столкнешься.

Он отключает канал связи.

Я осматриваю комнату, пытаясь найти еще какие-нибудь зацепки. Номер отеля совсем невелик и, по моим меркам, неудобен. Все контакты с внешним миром – через терминал или мутно светящуюся пластину, на которую нужно класть ладонь. Я кладу свою – никакого результата. Так и должно быть, я ведь раб. В комнате нет окон, нет телевизора, нет цветов, нет даже стульев. Одна жесткая кровать, три тумбочки, стол и непонятные мне приспособления на стене, имеющие форму сюрреалистических крючьев. Наверняка они предназначены не для человека. Например, андроиды подвешивают на них свои тела перед тем, как отключиться на ночь. Я открываю тумбочки и проверяю содержимое ящиков. Большинство предметов мне не известны. В одном из ящиков есть несколько чистых тарелок и ложек. В другом – конусовидные жужжащие штуки, которые сразу же напоминают мне больших шмелей. Я закрываю ящик, от греха подальше, и ложусь на кровать. Предоставим событиям разворачиваться самим. Совершенно необязательно их подталкивать.

Вскоре Клара выходит из душа.

– У нас есть примерно четыре часа, – говорит она. – За это время мы должны сделать покупки, а ты должен отдохнуть. Потом мы уйдем. Пока можешь расслабиться, здесь на нас не нападут.

– Почему ты так уверена? – спрашиваю я.

– Потому что здесь действует закон. И закон меня охраняет. Так же, как он охранял тебя на земле.

Не очень-то хорошо он меня охранял.

– Здесь есть полиция? – спрашиваю я.

– Что-то вроде этого. И наша полиция работает гораздо лучше вашей. Поэтому можешь быть спокоен.

– Куда мы пойдем? Вверх, вниз или вбок?

– Мы не пойдем ни вверх, ни вниз, – отвечает она.

– Но это опасно. Это значит – выйти из города.

Она внимательно смотрит на меня и молчит.

– А я и не обещала тебе легкой жизни, – говорит она, наконец. – Тебе не кажется, что ты слишком много знаешь?

Я ложусь на кровать и закрываю глаза. Во мне еще достаточно энергии, чтобы протянуть без сна и отдыха две недели или около того, но все же, нужно использовать момент. Неизвестно, когда я отдохну в следующий раз. Клара кладет ладонь на светящуюся пластину и общается с кем-то. Я засыпаю и сплю спокойным сном без сновидений. Для того, чтобы отдохнуть в аварийном режиме моему мозгу достаточно двадцати минут. Это как раз тот случай.

Как только срабатывает таймер, я просыпаюсь. Клара сидит, склонившись над книгой, и улыбается. Интересно, о чем она читает? Я встаю, и она поднимает глаза.

– Уже отдохнул?

– Я собираюсь пойти и выразить почтение старшему рабу. Если ты меня, конечно, отпустишь.

– Это необязательно, – говорит она. – Мы скоро уйдем и сюда не вернемся.

– Порядок есть порядок.

– Хорошо. Если ты так хочешь. Здесь в подвале, живет несколько семей. Можешь узнать у них все подробности.

– Откуда ты об этом знаешь?

– Рабы всегда живут в подвалах таких зданий. Я хочу сказать, что гостиницы вроде этой всегда нуждаются в человеческом обслуживании. Что-то около десятка рабов. Обычно они живут семьями. Один мужчина на несколько женщин. Женщин больше потому, что многие мужчины живут в одиночестве, работа мешает им заводить семью.

Я выхожу в коридор и спускаюсь на одном из лифтов, нажав самую нижнюю кнопку. Этажей здесь немного. Просто потому, что этот лифт не связан с другими уровнями города, а толщина каждого уровня – максимум метров тридцать. Потолки низкие, я едва не задеваю их головой. Подняв руку, я могу их коснуться.

Но в подвале потолок оказывается еще ниже. Всего два метра. Или два пять, так я оцениваю на глаз.

Сразу же мне на глаза попадается женщина. Здесь тепло, и она едва одета. Ей лет около тридцати, но тело выглядит истощенным, буквально изношенным, какое бывает у женщин, которые слишком много работают, слишком много пьют, и практически никогда не отдыхают.

– Новенький? – спрашивает она.

– Имитант.

– Она криво улыбается, оценив шутку.

– Что надо?

– Ищу старшего раба.

– Идем со мной.

Я иду за ней. Мы спускаемся по ступенькам, несколько раз поворачиваем и оказываемся у маленькой двери. Я толкаю дверь и вижу за ней каморку. Что-то вроде хорошо освещенного чулана, заваленного вещами. На стене – большое зеркало. На единственном стуле сидит уродского вида мужичок и пытается отремонтировать туфель, вонзая в него длинную игру.

– Это к тебе, – говорит женщина и уходит.

За стеной слышатся крики ребенка. Судя по звукам, ребенка бьют. Крики переходят в визг. Мужичок недовольно морщится.

– Садись, выпьем, – говорит он. – Тебе повезло, что на меня попал. Я человек простой. И добрый, если меня не трогать. Денисий, ты его не знаешь, умер осенью. Вот он был крут.

Мужичок наливает мне стакан прозрачной жидкости, судя по запаху, самогона, чокается, мы выпиваем. Я сразу же анализирую состав раствора. Жидкость не очищена. Содержит четырнадцать опасных для жизни компонентов. Но мои фильтры могут обезвредить и не такое.

– Отчего умер Денисий? – спрашиваю.

– Замерз. Он обслуживал охлаждающий генератор. Положено работать в паре, но он вышел один. Ночью, как положено, выпил, чтоб не так страшно было. Ну и, понятно, потерял концентрацию.

Ребенок за стеной опять начинает орать.

– За что ее так? – спрашиваю я.

– Это Машка. Ее сегодня расселяют, – отвечает мужичок. – Не хочут они уходить, никогда не хочут. Вот и приходится дубасить. Детишки и бабы, они это всегда понимают.

Он показываем мне увесистый кулак.

– Я пришел, чтобы выразить почтение, – говорю я.

– Понятно. Но это не ко мне. Я всего лишь старший в этом доме, а тебе нужен староста квартала. Здесь, в квартале, тридцать семь человек. В доме – одиннадцать. Двенадцать, если считать тебя. Детей я не считаю, их все равно будут расселять. Лидка, уйми этого ребенка, мать твою! – кричит он, и вопли за стеной затихают.

– Расскажи мне об этом.

– О чем? – удивляется он.

– О детях. Что с ними делают?

– А черт его знает, что с ними делают, – он наливает еще по стакану, и мы чокаемся. – Ух, звериное пойло! Когда-нибудь все от него загнемся. Варим прямо здесь, в подвалах.

– Все-таки, что дети? – напоминаю я.

– Их расселяют. Никто не знает, что это значит. Они просто не возвращаются, вот и все. Может быть, они умирают, может быть, и вправду, куда-то переселяются.

– На поверхность? – предполагаю я.

– На поверхность, это вряд ли, – сообщает мужичок, подумав. – Они же расскажут обо всем, что тут видели. Нет, на поверхность, это нет. Разве что, им поправляют память, это, конечно, может быть. Еще налить? Прости, что без закуски.

– А ты как сам думаешь?

– Я думаю, что их топят, как котят, если тебе интересно мое мнение. Машка тоже так думает, поэтому и орет. Оно, конечно, жалко, хотя с самого начала знаешь, что оно не вырастет. Свое все-таки. Потихоньку привыкаешь, но ведь все равно жалко, правильно? Я здесь родил уже семерых, но осталась одна Машка. И та сегодня уйдет. Ну ниче, настрогаем новых. С детишками, оно, жизнь повеселее.

– И ничего нельзя сделать? – спрашиваю я.

– Как ничего? Можно. Почему ничего? Иногда детей оставляют, но очень редко.

– Что для этого нужно?

– А тебе зачем? – настораживается мужичок.

– У меня свои интересы.

– Знаю я твои интересы. Хочешь задарма получить малолетнюю б…. Так учти, что девчонки еще совсем малы. Долго ждать придется.

– И все-таки?

– Ниче не выйдет.

– А ты все-таки расскажи.

– Если ты хочешь оставить себе ребенка, его нужно защитить. Женщина для этого не годится, тут нужна физуха, голая сила, то есть. А мужики обычно в это дело не ввязываются. Ты должен доказать, что ребенок тебе нужен. Лично я думаю, что они не могут оставить здесь много детей, поэтому проверяют, кому дети нужны по-настоящему, а кому нет. Чтобы не перепутать, кого оставлять.

– Может быть, они изучают нашу психику в сверх-острых ситуациях, – предполагаю я. – В ситуации острого конфликта человек раскрывается по-настоящему.

– Может, оно и так, – соглашается мужичок. – Мне-то почем знать. А то, что они нас изучают, это правда. Каждый второй здесь работает подопытным кроликом. Это по совместительству, то есть. А физуха, она-то у тебя есть?

Я подцепляю ногтями гвоздь, вбитый в столешницу, вытаскиваю его и завязываю на бантик. Мужичок смотрит на гвоздь с искренним непониманием. Потом трогает его пальцем и убеждается, что гвоздь настоящий.

– Уважаю, – говорит он, наконец. – Это я уважаю. – А ты точно человек, не из ихних?

– Точно, человек. На сто один процент.

– Тогда отдам тебе мою Машку. Пусть лучше она тебе в кровать ляжет, чем на тот свет. Подрастет, будет добрая жена. У нас ведь женщины в основном старухи. Видел ведь мою Лидку?

Под конец разговора мы выпиваем еще по половине стакана, и мужичек совсем расползается, роняет на пол туфель и начинает нести ахинею. На меня алкоголь не действует. Не потому, что нейтрализуется, как другие яды, а потому, что я не могу себе сейчас позволить потерять внимание. Це-два-аш-пять-о-аш запасается в организме и хранится до лучших времен. Может быть, и на нашей улице случится праздник, тогда я и себе позволю захмелеть. Но вряд ли это произойдет скоро.