"Карнавал" - читать интересную книгу автора (Герасимов Сергей Владимирович)

Двадцатое марта было воскресеньем, но несмотря на это Одноклеточная работала. Вначале новая цель не увлекла ее, но, вспомнив об одинокой тоске выходных дней, которая плотоядно поджидала в пустой квартире, Одноклеточная увлекла сама себя новой целью. Она решила работать без выходных – иногда в ее голову приходили и более странные идеи.

В толпе можно думать только мыслями толпы; любая новая или странная идея есть результат одиночества. Христос не зря удалялся в пустыню.

В жизни Одноклеточной выходные дни были чем-то вроде долгожданного кошмара: наконец-то заканчивается неделя, ты погружаешься в свободное время будто в теплую воду и расслабляешься, но сразу же тысячи пиявок тоски начинают высасывать из тебя кровь. Одиночество – разбавленный раствор тоски; если одиночества слишком много, то точка кристаллизуется.

Она решила посвятить себя работе.

Она работала с Мусей третий день подряд; работа началась сразу после операции. В первый же день Муся заговорил. Он научился повторять как эхо любые слова, обращенные к нему. Было похоже, что он понимал и смысл слов. Все это напоминало воспитание ребенка; Одноклеточная никогда не имела детей и никогда не имела дела с детьми (не считая соседских), но материнский инстинкт подсказал ей и правильную интонацию сюсюканья и обязательные трепыхания восторга при каждом новом успехе ученика. Тот же инстинкт подсказал ей, что воспитательный процесс идет не совсем гладко. Впрочем, первый день после операции прошел спокойно.

Придя утром на следующий день, Одноклеточная удивилась перемене, которая произошла с Мусей. Его лицо стало лицом разумного человека. Правда, Муся не был Аполлоном – мясистое лицо, все в буграх и вмятинах, рыхлое, как весенний снег, короткие пальцы почти без ногтей, маленькие, но сильные глаза (напоминающие глаза быка или носорога), свистящее дыхание, постоянно капающий пот, двойной подбородок. Его губы еще иногда вываливались вперед, а рот закрывался чуть позже, чем нужно, но все же закрывался. Во второй день Муся научился говорить вполне самостоятельно. Одноклеточная провела интеллектуальный тест и получила прекрасный результат – 76 баллов. Это был результат недалекого, но здорового человека. В этот же день Одноклеточная попробовала учить Мусю читать, но дальше разглядывания картинок из букваря дело не шло. Правда, букварь Мусе понравился. Одноклеточная постаралась объяснить Мусе основные, как она считала, понятия – понятия добра и зла, и кое-что ей удалось. Сама себе она казалась змеем, совращающим первых людей в раю.

Это было приятно: во-первых, совращать кого-то всегда приятно, а она пробовала это только в первый раз; во-вторых, даже сравнивая себя с врагом человечества, она ощущала гордость – из-за разницы в масштабе. Но главное – без понимания добра и зла человек никогда не станет действительно человеком.

– Так скажи мне, что такое зло? – спросила Одноклеточная.

– Это зло, правильно?

– Правильно, но не нужно было этого делать. Зло делать нельзя.

– Правильно, нельзя, – согласился Муся, – потому что потом будет хуже, если тебя поймают. Я хочу поймать повара и заставить его есть помои. Хочу оторвать стул и бросить его в окно (он перечислял медленно и очень рассудительно), хочу поцарапать все стены, хочу сварить из тебя суп, хочу забрать твои сережки.

– Зачем?

– Хочу.

В тот день ответил была в сережках – они были серебряными, длинными, как сосульки: кольцо и к нему подвешены цепочки разной длины.

– Хочешь, я тебе сама дам мои сережки?

– Нет, так я не хочу, – сказал Муся и встал. Он был высок и, наверное, силен, но Одноклеточная не боялась его по трем причинам: во-первых, доктор Лист, который не ошибается, сказал, что Муся безобиден; во-вторых, она боялась только тех людей, перед которыми чувствовала себя неловко, по неопытности не опасаясь физической угрозы; а в-третьих, конечно, сломанная ключица.

Муся подошел совсем близко и наклонился к ее уху.

– А теперь скажи мне, что такое добро? – попыталась остановить его Одноклеточная.

Муся не отвечал.

– Ну?

Муся укусил ее за ухо.

Потом, когда кровотечение остановили, а Мусю снова окунули в смирительный комбинезон, Одноклеточная поинтересовалась, что же произошло с ее сережкой. Ничего страшного – Муся пожевал ее и выплюнул. Сережку нашли в углу. Одноклеточная опасалась, что бедняга может проглотить металл. Остальное ее волновало меньше. Она высказала свое опасение и санитар посмотрел на нее с презрением, как на явную лицемерку. Она покраснела.

Люди стесняются своих самых прекрасных чувств так же сильно, как и самых мерзких. Те люди, которые имеют прекрасные чувства. Остальные не стесняются ничего.

Этим закончился второй день.

На третий день, двадцатого марта, Муся был прикован к столику за здоровую руку, а Одноклеточная старалась к нему не приближаться.

– Мне так неудобно, – сказал Муся.

– Ты сам виноват, не нужно было на меня набрасываться.

– Я не о том говорю, меня неудобно перевязали, все время болит спина. Отпусти меня.

– Нельзя, у тебя перелом ключицы, твои плечи должны быть отведены назад. Тебе продели под руками кольца и связали их сзади, а сверху сделали повязку. Так надо.

– Значит, это не навсегда?

– Нет, но на несколько недель.

– Я не буду тут ждать несколько недель.

– А что же ты будешь делать?

Муся замолчал и стал трещать пальцами. Он держался за каждый палец по очереди и был слышен довольно громкий треск.

– Зачем ты это делаешь? – спросила Одноклеточная. – Это плохо.

– Это тоже зло?

– Так не принято.

– А мне нравится и я буду, – сказал Муся. – Почему пальцы трещат?

– Я не знаю.

– А что же ты тогда делаешь?

– Я учу тебя жизни.

Муся пошевелил губами, это означало улыбку.

– Ты меня ничему не научишь, ты даже не знаешь, почему трещат пальцы. Когда-нибудь я тебя убью.

– За что? – удивилась Одноклеточная.

– За то, что ты со мной сделала. Я чувствую себя так, будто с меня содрали кожу. Я хочу, чтобы ты чувствовала то же самое. Я сдеру с тебя кожу.

– Но это зло, – сказала Одноклеточная, чувствуя, что все ее аргументы проваливаются в пустоту. – А ты знаешь, что зло делать нельзя.

– Я не настолько глуп, чтобы тебе верить, – сказал Муся, – но я еще многого не понимаю. Расскажи мне обо мне.

– Я встретила тебя недавно, – начала Одноклеточная, – тогда ты был очень болен и выпрашивал деньги в метро. Ты даже не умел говорить. И зачем-то ты пошел за мной. Вначале я тебя боялась.

– Да, я помню, я пошел за тобой, ты мне понравилась, ты была добрая.

Одноклеточная испугалась, что покраснеет, и от этой мысли действительно начала краснеть.

– Откуда ты мог знать, что я добрая? – тихо спросила она.

– До сих пор мне снится сон, – сказал Муся, – и я постоянно просыпаюсь ото сна. Сначала я знаю, что проснулся, а потом понимаю, что это снова только сон. И когда я понимаю это, то я опять просыпаюсь.

– Непонятно, – сказала Одноклеточная.

Наверное, в его голове неверно замкнулись какие-то связи, подумала она.

– Ты была самым первым моим сном. Но я тебя хорошо помню. Ты была хорошим сном. А потом я проснулся и просыпался много раз. Сейчас я хочу содрать с тебя кожу. Я возьму нож… Или ножницы…

– Пожалуйста, не надо!

– Я разрежу кожу на спине и на животе, потом выверну ее, как перчатку…

– Остановись!

– Почему?

– Ты не можешь быть таким. Ты никогда не был таким.

Муся задумался.

– Я понимаю, – сказал он, – я правда понимаю. Я много понимаю. Но расскажи мне обо мне.

– Тебя вылечили, – сказала Одноклеточная, – ты первый человек, которого смогли вылечить от врожденного слабоумия.

– Я не человек, – возразил Муся.

Одноклеточная почему-то испугалась его слов.

– Тебе сделали операцию, – продолжила она, – для этой операции взяли мозг ребенка…

– Но это зло.

– Нет, ребенок все равно умирал.

– Но он бы не умер.

– А он и не умер, – сказала Одноклеточная, – он живет до сих пор. Я не знаю, как это получилось, но живет. Но он все равно не проживет долго.

– Я хочу быть таким, как все, – сказал Муся. – Почему я не могу быть таким, как все?

– Я точно не знаю, никто не знает. Все дело в том, что до тебя операции проводили только на крысах. И крысы становились очень злобными и жестокими, они убивали всех остальных крыс. Может быть, в их мозгу неправильно замыкались связи. Ты ведь тоже отвечаешь мне невпопад.

– Нет, это ты слушаешь невпопад, – возразил Муся. – Так вы ничего не узнали?

– Нет. Доктор Лист выяснял причину с помощью гистологических исследований, но так ничего и не выяснил.

– И решил выяснить на мне. Я выпотрошу этого доктора и сделаю из него чучело.

– Нет! – возмутилась Одноклеточная. – Доктор Лист гений, он тебя спас. Теперь все зависит только от тебя. Борись за себя. Если ты победишь себя, то ты не будешь желать зла. Ты станешь таким, как все.

– Неправильно, – сказал Муся, – победив себя, я сам же и проиграю. Скажи, почему ты сегодня без сережек?

– Ты откусил мне вчера кусок уха. Тебе так захотелось. Теперь я никогда не смогу носить сережки.

– А зачем тебе их носить?

– Потому что я женщина.

– Теперь ты говоришь непонятно.

– Ну как же? – удивилась Одноклеточная. – Все люди делятся на мужчин и женщин.

– А они делятся во взрослом состоянии? – спросил Муся.

– Нет, во взрослом состоянии они наоборот… – сказала Одноклеточная и от смущения не смогла продолжить фразу.

– Как – наоборот, соединяются?

– Просто я женщина, а ты мужчина.

– Почему?

– Потому что людей так создал Бог. Или природа.

– Нет, Бог лучше, – резонно заметил Муся, – а сам он делился или соединялся?

– Он един и всегда был един.

– Тогда с нами он что-то напутал. Но я не понял, в чем разница.

– Понимаешь, это сложно объяснить. Женщины слабые, а мужчины сильные. Женщины красивые и носят сережки, а мужчины должны быть умные. Мужчины любят женщин, а женщины любят, чтобы их любили. И главное, мужчины должны защищать женщин, иначе они не настоящие мужчины.

– Да, сказал Муся, – сейчас ты говоришь правду. Я вспомнил свой первый сон. Я шел за тобой для того, чтобы тебя защищать, потому что ты была женщина. Я помню твой дом, помню тебя, когда ты включила свет.

– Когда я выключала свет, меня не было видно, – сказала Одноклеточная.

– Нет, я тебя видел. Тебя освещали фонари. Ты часто сидела у окна в темной комнате. А я стоял, чтобы тебя защитить. А теперь я хочу тебя убить. Помоги мне.

Одноклеточная протянула руку.

– Вот тебе моя рука. Постарайся не сделать мне больно. Защищай меня. Видишь, моя рука слабая и хрупкая. Чего тебе хочется?

Муся потянул за мизинец.

– Мне хочется оторвать этот палец. Почему он не щелкает?

– Сдерживай себя, иначе ты никогда не станешь человеком.

Он слегка сжал ее руку в своей.

– Странно, – сказал он, – я чувствую твою руку, как свою. Будто бы ты продолжение меня. И мне не хочется отпускать твою руку, но я не знаю, чего мне хочется. Почему все так сложно?

Она приподняла ладонь. Его рука приподнялась тоже, как намагниченная. Одноклеточная почувствовала, что ее рука тоже хочет двигаться за чужой рукой. Муся перевернул ладонь, и ее ладонь перевернулась тоже. Ладони вели себя как две влюбленных рыбки в аквариуме, они забыли о том, что кому-то принадлежат.

– Так иногда бывает, – сказала она, – это значит, что сейчас ты победил себя. Тебе ведь приятно держать меня за руку?

– Да.

– И тебе хочется меня защищать?

– Да.

– Значит, ты выздоровел. Ты думаешь и чувствуешь, как настоящий человек, как настоящий мужчина.

Она отобрала свою руку. Вначале это было невыносимо больно, долю секунды, потом – будто вынуть голову з пасти льва.

– Зачем ты это сделала? – спросил Муся.

– Я должна идти.

– Но мне нужно тебя защищать.

– Ты обязательно будешь меня защищать, но потом, когда ты станешь совсем здоровым.

– Ты придешь еще?

– Я буду приходить каждый день.

– А я буду приходить каждую ночь.

Она снова покраснела.

– Может, и будешь приходить, но потом. А пока я разрешаю тебе приходить только во сне. Во сне можешь приходить каждую ночь. А сам ты будешь здесь.

– Я не останусь здесь, – сказал Муся, – жди меня сегодня ночью, я обязательно приду.

– Я не открываю двери по ночам.

– А я не боюсь запертых дверей. Сегодня ночью я приду к тебе, и ты снова дашь мне свою руку. А если не дашь, то я не стану тебя защищать. Я тебя убью, если ты не настоящая женщина.

Он вдруг побледнел и закрыл глаза. Его лицо неуловимо меняло выражение. Мимика напоминала человеческую, но человеческой не была. Это пугало, как близкий и неожиданный раскат грома. Когда он открыл глаза, это были глаза другого человека.

– До свидания, – сказала Одноклеточная, теперь уже по-настоящему испугавшись. Она взглянула на наручники и на стальную стойку, но почему-то не смогла успокоиться. В холле она встретила двух охранников, но это ее тоже не успокоило. До самого вечера ее сердце билось быстрыми толч­ками, и в этих толчках был не только страх.