"Васька" - читать интересную книгу автора (Антонов Сергей)13Пока Митю лечили, Тата ездила к нему чуть не каждый вечер, и за эти вечера они сблизились крепче, чем за все время знакомства. Вскоре после майских праздников Митю выписали, и в начале июня Татина мама увезла младших дочерей на дачу. Митя отправился к Тате помогать убирать пустую квартиру. Он уже бывал здесь. Каждая комната имела свое назначение: кабинет, столовая, спальня, детская. В детской все еще хранилась большущая Татина кукла Алиса, а среди игрушек сидел живой сибирский кот. До уборки дело не дошло. Тата поставила чайник и кинулась целоваться. Чайник выкипел. Было поздно. Митя остался ночевать. Время полетело. Разделенные днем, они соединялись бессонными ночами. Часы в столовой не успевали отбивать время. Митя удивленно слушал: один удар, минут через пять – два удара, еще через пять – три удара, а там и рассвет… Первой попыталась образумиться Тата. Семнадцатого июня она кое-как привела в порядок постели и велела Мите отправляться в Лось. Мама могла явиться с дачи с минуты на минуту: девятнадцатого – исторический день, встреча челюскинцев. Они попили чай, вышли в коридор, беззвучно обнялись у выхода (рядом жила старушка меньшевичка) и вернулись. И Митя снова остался. Среди ночи он проснулся на полу, на мягкой полости белого медведя. Под боком бесшумно дышала Тата. Тяжелая штора чуть шевелилась, открывала и закрывала желтеющее утро. Вдали на полу валялся бант, которым Тата затягивала на ночь волосы. Часы пробили четыре. С улицы доносился мерный могучий храп. Дома Митя давно бы встал да поглядел, что за бронтозавр пожаловал на московскую улицу, а здесь, когда на руке доверчивая Татина головка, ни до чего ему не было дела. «Татка! Люблю!» – не произнес, а только подумал он. Она приоткрыла глаза, слабо улыбнулась. – И я. – Милая! Птица моя! – А я видела сон, – проговорила она с хрипотцой, – будто мы куда-то с тобой уехали, далеко, где нет никого. Какие-то необитаемые скалы, и мы на медвежьей шкуре. Вдруг является папа и начинает страшно ругаться. А мама ему говорит: «Не сердись. Видеть во сне рыжих – к счастью». Смешно, правда? – Смешно-то смешно, – сказал Митя, – а приедет по правде, не больно смешно будет. – Он обнял ее крепко, поцеловал. – Испугалась? Не бойся. Объявим, что мы муж и жена. Пусть поздравляют. Тата промолчала. Молчание ее Мите не понравилось. – Боишься? – спросил он. – А ты не боишься? – Я ничего не боюсь. Даже тебя. Васька чуть не укокошила, я и то… – Он прикусил язык. После встречи с Васькой в лечебнице Тата не раз выпытывала подробности. Он, как умел, увиливал. Она не настаивала, но обижалась. На этот раз он проговорился, и пришлось рассказать все. – Какие изверги! – Она прижала его рыжую голову к крепкой, как арабский мячик, груди. – Какие звери! Да ее удавить мало! Сегодня же иди к начальству. – Зачем? – Как это зачем? Ставь в известность. – А если ее расстреляют? Ну не расстреляют, дадут десятку. Кому польза? – Так ей и надо. Это же бандитизм, уголовщина! Покушение на убийство! – Так ведь не убила. –Сегодня не убила – завтра убьет. В ней же классовая месть говорит. Я тебя просто не понимаю. – Послушай, Тата, внимательно, – терпеливо начал Митя. – Васька, если не считать, конечно, Круглова, самый надежный человек в бригаде. Когда меня нет, она остается за бригадира, и все ребята ее признают и слушаются. Работает она за двоих, за троих и понимает буквально все: и марки цемента, и сортаменты, и взрывчатку, и пергамин. Где она приложила руки, можно не проверять. Сколько ни работала, ни разу не сфальшивила. – А социальное происхождение? – Перейдем к социальному происхождению. В политике она круглый нуль, ничего не соображает, не знает ни правых, ни левых. Главное в ней – жадность на работу. Дома, говорит, когда тятенька понукал, тяжельше было. Здесь ей легче и лучше, чем было дома, понимаешь? Зла на раскулачивание она не держит. – Зла не держит, а голову проломила. – Это особый разговор. И я рассуждаю так: в гражданскую войну Советская власть использовала царских офицеров, чтобы направить их знание и умение на пользу пролетариату, а чтобы не вредили, к ним были приставлены красные политруки… – Значит, ты при Ваське политрук? – Тата усмехнулась. – Просто умора. В выходной Гоше расскажу. – А по сопатке не хочешь? – Что ты сказал? – Оглохла? По сопатке, говорю, не хочешь? Она поднялась, нависла над ним. Лицо у нее было насмешливое и брезгливое. –Ты пойми, – попытался вразумить ее Митя. – Сколько ей надо было перемучиться, чтобы пойти на такое дело? Она добрая, как телуха… Ну, усадим ее в тюрягу, ну, недосчитаем сотни метров тоннеля… Ну и что? Кому польза? Тата не стала спорить. Она надела халатик, ушла в спальню и заперлась на ключ. Митя прислушался. На тихой улице, как и час назад, похрапывал неведомый зверь. «Если догадаюсь, что это такое, – загадал Митя, – значит, прав я. Если не догадаюсь – права Татка». В полудреме ему представилось что-то вроде зеленого змия, которым пугают алкоголиков. Вдоль хребта и по длинному, сплющенному с боков хвосту пилой торчали наросты болотно-зеленого панциря. В круглых, выступающих биноклем ноздрях росли волосы. Шлангом протянув длинную шею вдоль мостовой, чудище мерно храпело. И волосы то втягивались в ноздри, то выдувались… Митя окончательно проснулся, пошарил рукой и отправился к Тате. Рванул дверь, выдернул крючок. Она спала в халатике, носом к стенке. Он прилег к ней, стал тихонечко расстегивать мелкие крючки халата. Верхние подались легко, нижние трудно было нащупать. Не просыпаясь, Тата вытянула ноги, стали отстегиваться и нижние. Он бережно вынул ее из халатика, поднял на руки. Она была легкая, как гитара. Он понес ее в прохладный кабинет, нежно положил на медвежью полость. Она пробормотала не просыпаясь: – Никогда, никогда не говори со мной так. Никогда! Ну, подожди… Милый, милый… В кабинет важно вошел сибирский кот и остолбенело уставился на Митю. Тата открыла глаза. – Ну чего же ты? Ну? Митя сконфузился, прошипел «брысь»! Кот нагло смотрел. – Что с тобой? – удивилась Тата. Митя нащупал туфлю, прицелился. Тата мягко придавила его. – Успокойся, рыжий, ну, успокойся. А меня прости… Это правда, что любовь делает человека лучше. Только с тобой я стала понимать это. – Дело не во мне, – возразил Митя, проклиная кота. – Дело в практике. – Не хулигань! Послушай, что я скажу. Ведь ты не меня любишь. Вернее, меня, но не такую, какая я на самом деле. Не торговку почтовыми марками. Ты меня сочинил, и это сочинение свое, мимолетное видение, любишь… Не спорь, это во всех стихах описано. И интересно вот что: я почему-то точно знаю, какой ты меня воображаешь. Даже внешний вид. И против воли тянусь, стараюсь хоть немного походить на твое мимолетное видение. Знаю, не дотянусь, а тянусь, стараюсь. И результаты налицо, Гоша отметил, что у меня глаза стали красивее. При тебе я вроде шекспировской Джульетты – умнею от любви. Вероятно, женщине важно не то, как ее любят, а то, какой ее воображают. И потому… Ну подожди же… Подожди… Нет, разговаривать с тобой лежа совершенно невозможно. В коридоре прозвенел звонок. – Телефон? – спросил Митя. – Нет. Кто-то пришел. – Мама? – Четыре утра, что ты! Одевайся! Не зажигай свет! Позвонили еще раз, длинно. Жилица пошла отворять. Митина одежда была раскидана по двум комнатам – и в спальне, и в кабинете – и перепутана с Татиной. Без света разобраться было трудно. Стеклянная фрамуга осветилась. Послышались голоса. – Отец? – спросил Митя, застывши с брюками, как журавль, на одной ноге. – Я тебе тысячу раз говорила, отец приезжает девятнадцатого специальным поездом. Вошедшие топали так, что казалось, их человек двадцать. Они подошли к Татиной двери, стали советоваться. Раздался вежливый стук. – Пойди в детскую, спрячься, – прошептала Тата. – Зачем? – Спрячься. Митя обиделся, но пошел. – Тама, тама, – сказал незнакомый голос. – Вот тебе и тама. Нету никого. – Господи, как я испугалась! – причитала жилица. – Думала, опять что-нибудь ужасное. Стучите сильней. Она дома. Она спит как каменная. «Вот язва, – подумал Митя, – жиличка-меньшевичка». Тата впустила незваных гостей в столовую. Стало шумно. Говорили вместе, уронили стул, извинялись. Среди женских голосов Митя различил виолончельный голос Чугуевой. – Или не признала? – спрашивала она. – Вспомни больницу, то, как я выла возле него. Хренку ему еще приносила. Ну? Ноне нас по тревоге подняли. За три вокзала кудай-то бросают. На аврал. А комсорга нету нигде. – Странно, – возразила Тата несмело. – А я тут при чем? – Всю Лось переворотили, нету, – продолжала Чугуева. – Едем, а я и думаю, попадет ему теперича. Начальник-то новый, не Лобода! Покруче! Едем, едем, да мой писатель-то, вот они, мне и припомнились… – А тут ни сном, ни духом, – затараторил Гоша. – Стучат кулаками, кричат: «Метрострой!» Велят показать твою квартиру. – А ты не серчай, – говорила Чугуева Тате. – Мы без его хотели управиться. Понадеялись на свои дурные головы. Ни спецовки не взяли, ни инструмента. А у них аврал, на котловане-то. Такая суматоха, не до нас, в общем. Бригаду я, конечно, сгрузила и давай назад на дистанционном «газике», в сорок первую, за сапогами да за инструментом… Едем-едем, да вот писатель мне и припомнились… – Да в чем дело? – раздраженно спросила Тата. – В том и дело, – сказала Чугуева. – Комсорга ищем. – Облава на рыжих, короче говоря, – пояснил Круглов. – Да я-то при чем? – повторила Тата уверенней. – Как же при чем? – Чугуева дружелюбно толкнула ее в плечо. – Ты с ним ходишь? – Вы что, с ума сошли? – Тата искренне возмутилась. – Поднимать среди ночи людей!.. – Значит, его нет у вас? – поставил вопрос ребром шофер. – Конечно, нет. Как вам не стыдно? – Здеся! – громко прогудела Чугуева. – Да вы что, в самом деле! – Тата стукнула каблучком. – Не шуми. Здеся. Вон евонная рулетка на полу. – Ну и что? – Тата не терялась. – Рулетку он подарил мне на день рождения. Чугуева сразу поверила. – Ах, горе-то горькое, куда же он сам подевался?.. Митя не вытерпел, поглядел в щелку. Тата сидела, оскорбленно отвернувшись к окну. Пришедшие стояли возле нее полукругом. «Вот он где, Художественный театр», – подумал Митя. – Я пошла, Таточка. – Жиличка вздохнула. – А вы непременно накиньте крючок. Непременно. – Ну вот, – рассердился шофер. – А молотит: здеся да здеся. Бензин задарма жгем. – Ах, горе горькое, – сокрушалась Чугуева. – Так ведь он с тобой ходит? – Чего такого? – подытожил Круглов. – С одной ходит, а с другой спит. Разделение труда. Пошли. Все стихло. Часы в столовой отщелкивали секунды. Тата победно распахнула дверь. – Досыпай! Все в порядке! Он посмотрел на белеющее в сумерках тело. – Какое там досыпать, – грустно проговорил он. – Я знаю этот котлован. Надо ехать. – С ними? – Не бойся. На улице с третьего раза завелся «газик». Машина развернулась. Шум ее стал удаляться. Как ни благоразумен был обман Таты, в нем обнаружилось что-то, что она тщательно скрывала от Мити, а может быть, и от себя. – Холодно, – она накинула халатик. – Значит, уходишь? – Ухожу. – Не забудь рулетку. – Не забуду. – Поцелуй хоть. Она сдула с лица волосы, подняла к нему виноватые глаза. Он принудил себя поцеловать ее в губы. С площадки было слышно, как Тата запирала дверь на крюк. Хладнокровно-деловые железные звуки неприятно отозвались в его душе. Он вышел на улицу. Дворничиха в белом фартуке мела тротуар. Поскребывание новой метлы по асфальту походило на могучий храп. Действительность, как всегда, оказалась смешнее и убедительнее сонных фантазий. «Джульетта, – усмехнулся Митя. – Надо же! Джульетта!» – и посмотрел в обе стороны. Трамваи еще не ходили. Улица была бесконечно пустынная. Первые утренние лучи скользили по мостовой, булыжники торчали выпукло, как черепа. Поежившись от холода, он зашагал к трем вокзалам, и смутная печаль, не отставая, двигалась рядом длинной черной тенью. |
||
|