"Васька" - читать интересную книгу автора (Антонов Сергей)

4

В просторном зале конторы витал дух почтительного ожидания.

Федор Ефимович Лобода, кругленький, лысый начальник шахты, помещался не за своим письменным столом, не в кресле, а на скользком венском стуле рядового служащего. Ампирное кресло было опростано для почетного гостя.

Длинноногий, декорированный значком «Ворошиловский стрелок», председатель шахткома, которого все так и называли – Товарищ Шахтком, – журавлем вышагивал между столами и заучивал какие-то данные.

Начальник заметно волновался. Волнение у него выражалось в беспрерывном говорении. Слушателем страдал заместитель по техчасти Бибиков, седой инженер в коротких брюках и апельсиновых носках.

В дверях прогремел блок. Товарищ Шахтком принял положение «смирно». Лобода оборвал фразу на полуслове. И, когда появился не Первый Прораб, а Митя, все рассердились.

– Ходят, ходят, – проворчал Лобода, – дверями гремят… На чем я остановился?.. Надо аккуратней ходить. Шуметь надо меньше. Фу ты, шут… С мысли сбил…

– Вы начали про колобок, – напомнил Бибиков.

– Да, да, обожди, обожди! – заторопился начальник. – Подходит после совещания, дает реплику: «Ну, как, говорит, колобок, крутишься?»

– Это вы уже говорили, – сказал Бибиков.

Обожди, обожди! Запросто, понимаешь? «Ну, как, говорит, колобок, крутишься?» Так я стою, а так он. «Ну, как, говорит, колобок, крутишься?» Я, конечно, растерялся. Шут его знает, как в таких случаях рекомендуется реагировать. Вот так я стою, а так – он. Ну, думаю, пан или пропал. «Вращаюсь, говорю, по силе возможности!» Смеется… – Лобода сделал длинную паузу, стараясь справиться с подступающей слезой умиления. – Смеется… «Гляди, говорит, чтобы голова не закружилась».

– Многогранный руководитель, – сказал Бибиков. – Титан.

– В чем и дело! – Лобода громко высморкался. – Титан! Многогранный!.. Да, товарищи, учтите: как прибудет – в карманы не лазить. Ни за папиросами, ни за чем. Есть такое указание.

Митя сообразил, что речь шла о Первом Прорабе. И простая мысль ошеломила его: ведь Первый Прораб имеет право опоздать и на час, и на сутки, не обращая внимания ни на Митину свиданку, ни на Лободу.

– Федор Ефимович, – заныл он. – Мне отгул положен. Мое присутствие, я думаю, не обязательно.

– Вот она, нынешняя молодежь! – качнул головой начальник. – Ждем, можно сказать, титана, а у него отгул. Я прошлый год с аппендицитом в пузе прискакал на него глянуть…

– Чего на него глядеть? Что он, крокодил? – возразил Митя. Ему недавно стукнуло семнадцать. Комсомолец он был еще зеленый, и с его языка иногда срывались непродуманные выражения.

Наступила ледяная тишина.

– Надо так надо, – поспешно поправился Митя и тоскливо взглянул на часы, украшавшие ослепительно белую изразцовую стену конторы. Недавно здесь размещался мясной магазин, могучие крюки, рассчитанные на тяжесть свиных и говяжьих туш, торчали между канцелярскими шкафами.

Часы показывали семь десять.

– А помнишь, как он Гусарову явился? – спросил Лобода.

Инженер Бибиков вздрогнул. Он откровенно клевал носом. От хронического недосыпа заместитель по техчасти выглядел неумытым, алчущим опохмелки отставным актером, и ни интеллигентная стеклянно-серебряная бородка, ни старомодная ленточка пенсне не могли сгладить этого впечатления.

– Помнишь, Гусарову явился? Свая ни туда, ни сюда, Гусаров кроет по-церковнославянскому. А он – вот он и он. Другой бы сгоряча за нецензурку, а он: «С тебя гривенник, Гусаров». – Губы Лободы задрожали, и он полез в карман за платком. – Вот она где, чуткость, – проговорил он умиленно. – Вот она где!

– Титан, титан! – бормотал Бибиков. – Ничего не скажешь!

– У них комсомольцы назначили штраф за матерщину, – робко пояснил Митя.

– У них, понимаешь, комсомольцы наложили штраф на матюки, – объяснил Лобода, игнорируя и Митю и его комментарии. – Вот он и говорит: «С тебя гривенник, Гусаров».

Возникло молчание. Каждый, как пишут в нынешних романах, думал о чем-то своем.

– А совещание в горкоме! – испугавшись, что чуть было не забыл исторического факта, воскликнул Лобода. – Гусаров докладывает: «Заложение – шестнадцать шестьдесят». А он без шпаргалки, с лету: «Не шестнадцать шестьдесят, а шестнадцать шестьдесят пять».

– Самородок! – откликнулся Бибиков.

– В чем и дело! – подхватил Лобода. – Небось заложение нашей шахты лучше тебя знает… Да, товарищи, учтите, станет здороваться – руку крепко не жать! Есть такое указание!.. А на двадцать первой, помнишь, что учудили? Лампочки выкрутили, чтобы не видать было. А он идет в темноте и дает конкретные указания. Ему света не надо! Без свету скрозь землю видит. Даром что на строителя не учился!

Товарищ Шахтком принял положение «смирно» и сказал:

– Не случайно страна назвала его Первым Прорабом!

Он был заикой. Самая простая фраза, особенно если она начиналась на «н», давалась ему с трудом. И все же смолчать при таком разговоре он не решился. Его молчание могло быть неправильно истолковано.

– Он, говорят, сапожником был при царе, – старался восстановить расположение начальства Митя.

Лобода туго обернулся. Во взгляде его было что-то болезненное. Так мать, жалеючи, смотрит на неудачное чадо свое.

– Воду проверил? – спросил он скорбно. – В бачках хоть вода-то у тебя есть?

– Вода есть, Федор Ефимович. Только возле сто пятой кто-то кружку унес.

– Что значит – унес? Она на цепке.

– Оторвал и унес. Совместно с цепкой. Я, Федор Ефимович, велел все молотки, какие есть, запустить. И с долотами, и без долот. Для шума.

– А вот это ты… – начал было Лобода, но дверь хлопнула.

И снова Товарищ Шахтком застыл в неподвижной стойке, снова начальник забыл, что хотел сказать, и снова в контору вошел не тот, кого ждали.

В конторе появилась Чугуева.

Работала она возле воды, на гравиемойке. Грузную, крупнокалиберную фигуру ее обтягивал дефицитный каучуковый комбинезон, и она чем-то смахивала на водолаза. На ней были плоские, как лопаты, рукавицы и каучуковая штормовка. Вразвалочку, будто одна нога в туфле, а другая босая, протопала она, чмокая дырявыми сапогами-метроходами, мимо начальства и нелепо встала посреди зала.

– Куда, куда! – вскрикнул Лобода, с ужасом взирая на рубчатые следы, заляпавшие пурпурную ковровую дорожку. – Куда, куда! Куда, куда, куда!

Дорожка была выпрошена взаймы в соседней библиотеке и тянулась от порога до ампирного кресла по кратчайшему расстоянию.

– Николай Николаевич! – кричал Лобода. – Ну чего же вы? Что за безобразие? Кто это?

– Наша. С мойки, – отозвался Бибиков. – Простите, матушка, а без спросу врываться не полагается.

– Врываются, понимаешь! – воскликнул Лобода.

– Прошу немедленно выйти, – продолжал Бибиков. – Будьте любезны. У нас срочное совещание.

– Совещание, понимаешь! Врываются!

Чугуева бессмысленно глядела в воздух и не двигалась с места.

– Что с вами? – спросил Бибиков с опаской.

Он иногда нанимал Чугуеву мыть полы в своей квартире. Увидев, кто подошел, она радостно засопела.

– Просьба, – проговорила она низким приятным голосом, сняла рукавицу и вытащила из нее грязный лоскут бумаги.

– Просьбы, голубушка, подают бригадиру. – Бибиков тряхнул бумагу за уголок. Листок развернулся. – А бригадир перешлет начальнику шахты…

– А ну их! – Чугуева махнула на Лободу рукавицей. – Мне их не надо. Мне самого надо.

Митя оцепенел. Похоже было, что она всерьез приняла его бодрую шутку.

– Кого самого? – вскинулся Лобода. – А ну давай, очистить помещение. Давай, давай! Сейчас совещание прибудет… Тьфу! Совещание будет! Давай, давай, давай!

– Так у меня же просьба, – проговорила Чугуева.

– Хорошо, хорошо, голубушка, – ворковал Бибиков. – Будьте любезны. Просьбу рассмотрим. А вы будьте любезны.

– Рассмотрят просьбу! – восклицал Лобода. – Давай отсюда! Давай, давай… Давай, давай, давай! Будьте любезны! Давай, давай!

Чугуева стояла как вкопанная.

– А что с ней миндальничать! – Лобода подошел к Чугуевой. – С ними как с людями, а они допускают хамство на каждом шагу. А ну, будь любезная, давай отсюда.

– Хоть с нагана стреляй, не пойду! – сказала Чугуева шепотом.

– Ну, ладно, – Лобода поплевал на ладони. – Ты так, тогда и мы так.

Он ловко, будто век вздымал телеграфные столбы, уперся ударнице в спину и, поднатужившись, приказал:

– Бригадир, пособи!

Пособить Митя не успел. На пороге стоял брюнет в твердой фуражке, как две капли воды похожий на свои утвержденные портреты.

Это давно ожидаемое явление оказалось настолько некстати, что Лобода, приветливо улыбаясь, все-таки подпирал Чугуеву, будто приглашая дорогого гостя затянуть дубинушку.

А контору неправдоподобно быстро заполняли люди. В коверкотовых пальто, в прорезиненных макинтошах, в кавалерийских шинелях и брезентовых спецовках, они жались, проталкивались, наступали друг другу на ноги, и в беспокойной человеческой волне мелькали утопающие головы Ротерта и Абакумова. Первый Прораб любил и умел острить, и на него смотрели с приготовленными для будущих шуток робкими улыбками.

Он оценил ситуацию сразу.

– Что, колобок? – раздался его свежий баритон. – Не совладать с рабочим классом? И никогда не совладаешь! И никому не совладать!

И рванул рукой вниз, будто стряхнул градусник.

В толпе засмеялись. Хотя задние напирали, вокруг Первого Прораба сохранялся магический цилиндр пустого пространства.

– Обижают? – весело обратился он к Чугуевой.

Первый Прораб был в чудесном настроении. Товарищ Сталин только что вызвал его к себе (вождь был простужен, и врачи запретили ему заниматься государственными делами) и одобрительно отозвался о его речи. Первый Прораб выехал из Кремля на два часа позже наркомовского графика и велел везти себя прямо на шахту. Трудовой энтузиазм проходчиков еще больше воодушевил его. Под землей бушевала битва. Комсомол сражался с подземной стихией. Пулеметами трещали отбойные молотки. Танковым грохотом гремели вагонетки, чаще пустые. Раздавались команды. И парторг был на передовом посту.

От шума у Первого Прораба заложило уши.

– Вода в бачках есть? – спросил он.

– Есть! – радостно закричали со всех сторон.

Первый Прораб приказал поднять себя наверх и явился в контору с жаждой говорить и действовать.

И вот он стоял, окруженный людьми, и перед ним сопела похожая на водолаза девица.

– Что это? – кивнул он на грязную бумажку.

У него было матово-бледное, неземное лицо и карие глаза, до того пронзительные, что казалось, будто они косят.

Чугуевой шептали со всех сторон, подсказывали.

– Что это? – повторил Первый Прораб. Он взглянул внимательней, увидел туго повязанную платком голову, мокрые от слез мягкие щеки, напирающие на крупный нос. Под его взглядом Чугуева поворотилась бочком и заманчиво выгнулась. «Боже, – испугался Бибиков, – она еще и гран-кокетт!»

– Просьба у нее… – не удержался Митя. Было уже без пяти восемь.

– Просьба? – Первый Прораб нахмурился. Резкие переходы от благодушия к гневу были особенностью его характера. – Видите, товарищи, просьба! Просьба, которую можно решить в считанные минуты. А что делает руководство? – Он обвел присмиревших слушателей косящим взором. – А руководство вышибает трудящихся за двери. Вот к чему приводит головокружение от частичных успехов, товарищи!

– Позор! – отметил кто-то.

– Позор, товарищи, – подхватил Первый Прораб, – командиры шахты не поняли, что к ним обратилась не просто рядовая работница. Перед нами не просто работница. Перед нами член ударной бригады мирового пролетариата… – Тут Первый Прораб заметил, что участница ударной бригады куда-то пропала. Впрочем, он привык к тому, что люди, нарушавшие плавный ход державной деятельности, иногда бесшумно исчезали из поля зрения, и не удивился. – Перед нами, – продолжал он, – один из тех, кто вывел Советский Союз на передовые позиции в техническом, экономическом, военном и культурном отношениях, один из миллионов трудовой когорты, которая под руководством вождя и учителя трудящихся всего мира…

Заключительные слова потонули в аплодисментах. Инженер Бибиков крикнул «ура». Несколько блеклых канцелярских голосов подхватило. Получилось слабо, не в лад, как на затянувшемся банкете.

«Все наконец», – подумал Митя.

Первый Прораб шагнул к двери, остановился, взглянул на Лободу и спросил отрывисто:

– Как фамилия?

– Лобода, товарищ секретарь…

– Да не ваша!..

Лобода догадался, что нужна фамилия ударницы, и оглянулся на Бибикова. Инженер замялся. В мозгу назойливо вертелось прозвище Васька, а фамилия на язык не давалась. И только вспомнилась, председатель шахткома, стоявший в положении «смирно», выговорил:

– Васька!

– Как? – грозно нахмурился Первый Прораб. – Васька? Почему Васька?

Все молчали.

– Чугуева ее фамилия, – не вытерпел Митя. Часы показывали двенадцать минут девятого. – Васькой ее прозвали. Произвели в мужской род.

Чело Первого Прораба разгладилось. Он улыбнулся.

– В мужской род произвели?

– Ну да. Она в комбинезоне шла, шофер обознался, крикнул: «Васька, крутани!» В штанах – значит, Васька. С той поры и пошло: Васька да Васька.

– А как с машиной? Завела?

– Завела. Чего ей. Разбудила с одного оборота.

– Разбудила? – Первый Прораб оглядел Митю сверху вниз и снизу вверх, словно снял мерку. – А ты кто такой?

– Я? Платонов.

– Не Васька?

– Не Васька. Дмитрий.

– А по должности?

– Бригадир проходчиков.

– И временно исполняет обязанности комсорга, – уточнил Лобода.

– А комсорг где?

Снова возникла заминка. Комсоргом был самоубийца маркшейдер, однако происшествие с маркшейдером Лобода в свое время скрыл и теперь не знал, как отвечать.

– Комсорг повесился, – сказал Митя.

– А! Мне эта история известна. – Первый Прораб нахмурился. – Что же вы не ставите Платонова комсоргом?

– Недодумали, – сказал Лобода. – Недоглядели…

– Кадры маринуете! Вас учат не бояться выдвигать молодежь!

Первый Прораб протянул Платонову руку.

Митя пожал ее, как положено. Мягко. И Первый Прораб отбыл.

Контора опустела. Остались только руководители шахты, Ротерт и Абакумов. Они сбились в кучу, голова к голове. Митя вышел на улицу, поехал к церкви Флора и Лавра и, конечно, опоздал. На сугробе было нацарапано: «Тебя нет. Я ушла».

– Вот черт лысый! – ругнул Лободу Митя.

Как бы он поразился, если бы узнал, что свидание сорвали не Лобода и не Первый Прораб. Как бы удивилась Тата, если бы ей сказали, что в опоздании Мити виноват вождь мирового пролетариата.

Но ни Мите, ни Тате этого никогда не суждено было узнать, так же как и все мы не знаем истинных причин наших удач и несчастий.