"Все, что шевелится" - читать интересную книгу автора (Федотов Сергей)

ГЛАВА 5 Дважды рождённый. Тункинская котловина

Сообразительная Булган никогда не надоедала полковнику. В тот день и час, когда на головы лесорубов у речки Ои свалилась бочка сомагонки, она развлекала Чону тем, что пыталась щёлкать кедровые орешки, приняв позу «лоно, раскрытое, как скобка в уравнении» и «белочка, щёлкающая тройные интегралы по контуру». Орешки кололись как попало, и Чона много смеялся, подсыпая супруге очередную горсточку.

– А настоящие сибирячки, – хихикал он, – щёлкают орешки на две ровные дольки…

Потом он задумался: а не приспособить ли Соболька для шелушения шишек? Подбросил кедровую шишку в воздух, лоно супруги раскрылось, как зев, готовое принять расшеперенный плод, и тут с небес с диким воем слетел насмерть перепуганный Шаргай. Светясь, как сброшенный недрогнувшей братской рукой Яшила Сагана метеорит, он влетел в раскрытый зев, и бесплодная Булган понесла. Шаргай рухнул не один, вместе с ним рухнули хитроумные планы Сотона стать ханом после естественной смерти брата.

К великой радости Чоны и величайшему огорчению Сотона, через три месяца у ханши (так её стали называть, когда разглядели безобразно раздутый живот, а полковника звать ханом пока не решались) родился безобразно сопливый младенец. Первенца назвали Джору.

Старший брат торжественно поклялся перед немилостивыми к нему небесами извести поганца. Не знал он воли богов, потому и пытался пойти поперёк. Проще всего было бы сопляка просто зарезать, но – увы! Кабы потребовалось уничтожить младенца ли, зрелого мужа либо дряхлого старика в любой другой точке планеты, другом времени или измерении, ничто не смогло бы остановить бывшего подсотника. Но он-то находился именно в Мундарге, где собрались такие следопыты (Сотон знал их не понаслышке!), которые сумели бы отыскать следы и восстановить ход преступления по одной песчинке на подошве сапога и одной пылинке перхоти, уроненной вслед. Ну нельзя было зарезать Джору – хоть плачь, хоть слёзы прячь!

Решил старший поручить уничтожение ханского наследника потусторонним силам. О таких-сяких он слышал от многочисленных мамушек, нянюшек, бабушек, прабабушек и других лиц женского пола во время долгих ночей, когда его и прочих рождённых в пути укладывали спать страшнейшими сказками. Неспунов пугали шолмасы-демонами, жрущими младенцев. Никакой нежити Сотон не встречал и не больно-то в них верил, зато познакомился с иножитью, дважды переспал с лесункой Ый-ХрЫ-Жъооб и сумел ей растолковать, как должен выглядеть истинный шолмасы. Демоны обязаны выглядеть так: иметь по-лягушачьи зелёные морды и выпученные карие глазки, нос – крючком, огромный рот без подбородка, очень волосатые кривые ноги с копытами и косу из коровьего хвоста. Говорить шолмасы обязан картаво и пахнуть козлом. Лесунке, умеющей менять форму по своему желанию, ничего не стоило притвориться демоном. Она и притворилась, когда интриган приволок запутавшегося в соплях божёнка на дикий берег Иркута.

Жъооб сожрала бы младенца за милую душу, но трёхмесячный богатур и богодул набрал репьёв и принялся швырять в демона колючку за колючкой,

Лесунке колючки нипочём, а вот для шолмасы нет ничего страшней. Больше всего на свете демоны боятся колючек и козлов, потому что рогатые блудники чуют родимый козлиный запах и затрахивают потусторонних до самой смерти. А хуже двойной смерти может быть только тройная. Шолмасы вечно всклокочены и грязны, по-древнесибирски такую нечисть зовут Пархой. Демоны очень не любят, когда их дразнят пархоями, поэтому ненавидят колючки: репейники в волосах или на косе-хвосте они воспринимают как намёк на нечёсанность, а колючки шиповника или боярышника – как расчёску-дразнилку.

Оставшийся на диком бреге малыш увидел склонившуюся над собой зелёную харю, со страху обмочился и принялся как бы искаться, суча красными кулачками. В кулаки попали шарики репейника (идиот Сотон обвалял сопляка в репьях, чтобы тому было больней лежать на камнях) и полетели в страшную рожу. Колючки прилипли к шкуре и косе демона. Тот дико заорал, ибо лемурийка вместе с обликом потустороннего существа приобрела и его фобии.

Вопли шолмасы услышали в Юртауне, прибежали спасать Джору и увидели, что от сопляка улепётывает во всю прыть пархой. Слава о бессмертном подвиге храброго героя разнеслась среди вершин Мундарги.

Так и рос Джору со славой, как дурак с писаной торбой. Мучился, но терпел. Что-то тянуло младенца в северную страну Лин, хотя о поручении небесного отца Шаргай[3] мог вспомнить разве что в зомбированном состоянии. О своей жизни на девяносто девятом небе Джору даже не подозревал. Но в двенадцать лет богатур неосознанно решил исполнить предначертание, тем более что к этому его понуждал дядя Сотя.

– На севере диком стоит одиноко, – поэтически врал он.

Племянник не знал, что именно может стоять на севере, но чувствовал внутри себя некое томление и тягу к перемене мест. Любимый дядюшка тайком снабдил его дырявой лодкой и отправил вниз по Иркуту, а сам тут же побежал жаловаться, что Джору сбежал, украв у него почти все семейные драгоценности.

– Вошь на аркане украли, – открыто ржали чонавцы.

На самом-то деле драгоценности у бывшего подсотника имелись. И в немалом количестве. Содрал он их в своё время с убитых и раненых врагов и соратников, мародёрствуя на полях битв, а ещё беззастенчиво тибрил у жён, любовниц, соседей близких и дальних. Хранил бабьи украшения – кольца, серьги, браслеты, кулоны, ожерелья, цепочки и камни – в потайной шкатулке из косатого дерева в таком недоступном месте, что проще было выкрасть луну и солнце из Эрликеновых сугланов.

Джору между тем спускался вниз по Иркуту, распевая «Попутную песню»: слова Шаргая, музыка – народная:

– Перекат, шивера, отмель, заводь. Ты плыви, моя лодка, плыви. Коль любовь потерял – сам раззява. Не жалей и не плачь, не зови.

В конце каждого куплета лодка неизменно тонула, пуская пузыри, затем медленно всплывала – деревянная всё-таки. После каждого всплытия Джору исполнял один и тот же припев:

– Лодка тонет и не тонет, то ныряет, то всплывёт. Если вправду не потонет, неужели доплывёт?

Так с песнями и доплыл до слияния Иркута с рекой Открытый рот, позднее – Ангарой. На стрелке в дырявом шалаше посреди болота жили северные демоны (просто плохие люди) – людоед Лубсан и его жена, непонятной веры «спыть», Меза Бумджид. Супруги гостеприимно зазвали путника к себе на обед:

– Заходи, заодно и пообедаем!

Лубсан принялся точить ножи, стучать ложками по столу и намеренно подливать гостю ягодной бражки, чтобы споить и воспользоваться беспечностью пьяного, а хитрая Меза подсыпала в напиток горсти сушёных мухоморов, волчью ягоду, бледные поганки и ядовитых рогатых тараканов, чтобы крепче взяло. Но непьющий Джору Чонавич Эсегов отраву выблевал. Зато Лубсан, жадно хлебавший ядовитую жидкость (думал: чем больше выпью сам, тем быстрее захмелеет гость), захлебнулся блевотиной и быстро умер.

Меза осталась соломенной вдовой и попыталась соблазнить сопляка (сопли у него за порог шалаша свешивались) прямо тут, на соломе. Накинула для предохранения белый траурный подол на голову (а голова у неё была совсем не по циркулю, нос в пятнадцать раз больше, чем у простой шолмасы, не жившей с людоедом; из-за такого носяры её всегда заворачивало на ветру) и попыталась завалить Чонавича на пахнущую черемшой подстилку. Тот по малолетству не понимал, чего хочет Бумджид, и отчаянно боролся, применяя тайный приём борьбы «сыми штаны», которому его для смеха научили разведчики-невидимки. Оставшись без штанов, Меза поняла, что с пацаном ей не совладать, и занялась делом: разрезала дохлого супруга на мелкие кусочки, бросила в котёл и принялась варить фирменный бульон «напиток забвения». Джору выпил маленечко – полтора ведра, – и ему показалось, что попал он таки в северную страну Лин, править которой дал обет отцу небесному Малану, И стал радостно жить в полном забвении три года с Мезой, воображая, что правит царством земным.

Тем временем выше по течению назревал заговор. Сотой заслал гонца к Булагату, который с помощью Эхирита, брата-близнеца от другого отца, правил молодым ханством на берегу Богатого озера. О том, что на Байкале появился удравший с поля второй битвы полк арканщиков под командованием Тайжи, он узнал через вещуна Нохоя ещё лет десять назад. Гонец договаривался с братовьями о свержении ставшего ханом полковника Чоны, а Сотон тем временем отправился в посёлок Жемус.

– Поддержите меня, – митинговал перед Дадагой, – а за то тебя, твоих братьев-рудознатцев и примкнувших к вам рудокопов я опущу…

– Как? – испугался Дадага.

– То есть вы спуститесь в Юртаун, – объяснил Сотон. – А я вас возвышу – назначу старшими над родом Божинтоя!

– А великой ли платы требуешь ты, Сотон, за всемерную поддержку вероломным планам и коварным замыслам своим? – спросил осторожный Дадага.

– Плата невелика, – врал старший брат. – Лишь бухириты внезапно двадцать второго числа нападут на Юртаун и станут резать, будут бить,[4] как вы тут же сойдёте с вершин Мундарги и с тыла нападёте на растерявшихся от неожиданности чонавцев. Вот и вся ваша работа. Зато моя плата велика – назначу вас старшими над родом кузнецов!

Братья долго чесали в затылках и других местах, но с коварным вероломным агрессорским замыслом согласились.

– Ударим с тыла всех и каждого! – пообещали они.

Двадцать второго числа бухириты сдуру напали, дадаги зашли им в тыл и в темноте перебили. Только Булагат и Эхирит сумели смыться: дерьмо не тонет. А вот хану Чоне повезло меньше: Дадага его в темноте не узнал и без задней мысли навернув рудокопской киркой по затылку. Так хану пришла хана. Божийтой с сыновьями кинулся выручать благодетеля и пал смертью. Старший из братьев Хор заступил на его место и принялся охаживать дадагов любимыми мехами, прочие сыновья бились кто большими молотами, кто малыми и весьма болезненно щипали врагов разновеликими клещами. Только наковальни в бою не пригодились. Но тут противникам пришла подмога: из дыры под пиком Сардыкова полезли прочие рудокопы Дадаговой команды, которые не спускались с гор вместе с братьями, а шли тайными подземными ходами. Кузнецам пришлось укрыться в горах, где они нечаянно обнаружили магнитный железняк и думать забыли о войне. С упоением ковали железные, а не медные, мягкие и по-дурному блестящие хохоряшки.

Сотон под шумок взял Булган в наложницы и стал править трясущимися от неверия в победу руками. Жителям Юртауна он рассказал собственную версию случившегося. По ней получалось, что именно он, Сотон, при поддержке дадагов наголову разбил бухиритов, вот только родного брата не успел уберечь.

– Убили миленького Чончика подлые предатели бухириты! – притворно рыдал он.

– Успели укрыться в горах, – поддерживал новоявленного хана Сотона глава рудознатцев, а ныне и кузнецов Дадага.

А на небе Эсеге в очередной раз поссорился с Маланом и в пылу борьбы нечаянно протрезвел. Глянул на землю до противности трезвым рассудком и заметил, что сынуля, кровиночка, забрался по чужой воле в какую-то глушь и живёт там позорной жизнью с безобразной шолмасы невероятной веры «спыть». По трезвянке мигом понял, что Меза Бумджид опоила Шаргая напитком забвения, задурила мозги и украла память, но одного добиться не сумела – лишить невинности. Пятнадцатилетний хан покуда не познал женщину (хотя и принимал за таковую безобразную шолмасы). Зато подрос, перестал быть сопляком и превратился в стройного красивого юношу. Лишь иногда по старой привычке носом шмыгал.

Эсеге Малан призвал младшенького – Яшил Сагана. Яша прицелился и навернул старшего брата метеоритом по башке. От такого небесного знамения Джору мигом прочухался, избавился от затмения, огляделся и увидел, что живёт не во дворце со слугами и красавицами жёнами, а лежит в грязном логове, на вонючей подстилке из прошлогодней черемши, со страхоидальной Мезой Бумджид.

– Где тут северная страна Лин? – вскричал внезапно прозревший Чонавич.

– А вокруг, – принялась по привычке врать-заливать Меза.

– И это – север?

– Ну не юг же.

– Тогда где дворец, слуги невероломные и жёны верные?

– Сидишь ты в хоромах среброкованых, в зале царски-им на троне златом!

– Сижу я в вонючем болоте на кочке гнилостной. А где слуги невероломные?

– Вкруг тебя скачут…

– И препротивно квакают! А где жёны верные?

– Я и есть твоя жена любимая!

– Наложила ты мне, жена, дерьма уши полные, – не верил Джору. Взял Бумджид за косу из хвоста коровьего, раскрутил да и забросил в колючие кусты боярышниковые.

Меза запуталась в колючках, закричала не по-людски, чем себя окончательно выдала. Эсегов протёр глаза, почесал затылок и наткнулся на застрявший в волосах метеор – привет от батяни. Пристально оглядел его и понял, что никакой это не метеорит, а самый что ни на есть очир, имеющий сто углов и тысячу зубцов, – волшебное оружие, каким дураков в чувство приводят. Похуже, правда, чем у Хохосо (кто это такой, он не помнил, но интуитивно догадывался, что бывают очиры и получше), важно другое: и такой невзрачный способен вернуться к хозяину в руки или, брошенный в тучу, вызвать дождь. Сунул колючий булыжник за пазуху да подался восвояси – на берег Иркута. Не век же тут с Бумджид куковать.

На берегу лодка его догнила совсем, даже сесть нельзя – исчезло дно, одни борта над водой торчали. Кабы дыра была, её бы Джору чем-либо заткнул и, пусть даже и на дырявой лодке, попытался двинуться вверх по течению, но когда затыкать нечего, то и дёргаться понапрасну – зря время терять. Плот для возвращения не годился: плоты против течения не ходят. Придётся возвращаться домой пешком, понял богатур.

Ох и долгой бы показалась ему дорога: семь вёрст до небес переться, да всё пёхом, а горы высокие, туманные, снежные и лесистые – всякие, но непременно трудные для похода… Не знал Шаргай, что батяня уже позаботился о кровиночке.

А Малан нынче всё продумал, не хотелось, чтобы вышло как в прошлый раз, когда полную тару выкинул. По приказу старшего тенгри пастух Добёдой пригнал в тронный зал золотого коня из небесного стада. Чтобы задница малолетнего Шаргая не оббилась о конский хребет и не стала черней папашкиной, придумал специальное мягкое седло. Коню на шею повесил волшебный колокольчик – сынок звон услышит и быстро найдёт подарочек. А чтобы жеребец слушался нового хозяина (скакун никого, кроме пастуха, не признавал: грыз и лягал одновременно), привязал к седлу волшебную плётку.

Но как коня на землю доставить? Просто сбросить нельзя: убиться может. Жалко скотину. И решил Эсеге спустить жеребца на верёвке, это надёжнее. Порыскал глазами, ища вервие простое[5], левый глаз наткнулся на канат, каким пьяного божка вязала супруга Юрен Эхе, когда тот сильно уж начинал буянить и угрожать страшными не только для землянина, но даже для обитателей как верхнего, так и нижнего мира словами: «Всех убью, один останусь!»[6] Канат висел в тронном зале на золотом гвозде и состоял из девяноста восьми узлов – столько раз пьяный Эсеге рвал путы.

Боги мстительны, обид не забывают хотя бы из-за своей сверхъестественной способности к всеведению. Для достижения целей (как правило, эгоистичных и связанных опять же таки с местью – человеку ли, роду-племени или природному явлению: обидятся, скажем, на третий закон Ньютона – зачем да зачем действию равно противодействие, да ещё и направленное в сторону, противоположную божьей воле?) они готовы использовать любые средства. И пускай потом приходится оправдываться: средства-де были достаточно хороши, жаль, исполнители подкачали. Они упорны, но неизобретательны. Открытия совершаются людьми, а боги их новаторством пользуются. Когда позаимствовать не у кого, вынуждены придумывать сами – нужда-с…

Малан никогда не видел, как люди грузят крупных животных в трюмы. Ему бы по-людски пропустить верёвку вокруг ног коня и завязать узлом на спине, но… боги неизобретательны. Он сделал петлю, как на аркане (петлю видел раньше), и накинул коню на шею (люди именно так используют аркан). Откинул крышку мусоропровода, стал пихать скакуна в зияющую бездну. Конь из небесного стада спускаться в срединный мир не хотел: боялся. Любой смертный сообразил бы завязать скотине глаза или накинуть мешок на голову – страх бы и прошёл, а бессмертный пёр буром. Принялся толкать в круп, не зная поговорки «Не подходи к быку спереди, а к коню – сзади». Звезданул его жеребец с силой в одну лошадиную промеж глазонек. Эсеге на этот раз без ссоры оторвался от Малана, закатился под трон и мотал там башкой, как китайский болванчик:

– Охо-хонюшки, больно-то как!

Задница-Малан, не сойдя с места, бездумно продолжал выполнять план: спихнуть вниз испуганного коня. Рук, чтобы толкать, он временно лишился, потому просто пнул животину под зад. Конь рухнул в дырку и полетел вниз. Это только пустая слава, что полетел, на самом-то деле камнем рухнул вниз, но тут верёвка натянулась и наверняка оторвала бы голову скакуна, кабы, на счастье, не оказалась рваной. Лопнула она вдвойне вовремя – шею не сломала и всё-таки задержала падение. Жеребец остался жив и почти здоров, лишь левая передняя нога от сильного удара заметно укоротилась.

…Джору, запыхавшись, карабкался в горы, когда мимо него, обгоняя собственное ржание, пронёсся неопознанный летающий объект, оставляя инверсионный след из светящегося ионизированного пердячего пара. НЛО скрылся за перевалом, ночной горизонт осветила вспышка, затем раздался взрыв, и божонка скосила и бросила на острые камни серпантина звериной тропки пулемётная очередь конских яблок. Джору зашибся и заснул богатырским сном: Спал три ночи и полтора дня, а когда выспался, оказался по горло в воде. Встал и выяснил, что воды всего по колено, – спал он в луже. Видно, шёл дождь, да за храпом не почуялся. Небесная вода, кажется, была целительной, потому что правая коленка почти не саднила и не кровоточила. Интересно, а на что нога была похожа сразу после ранения?

Размышляя о загадках природных явлений, Джору залез на верхотуру, скатился с перевала и вышел на свежий горельник, почти пожарище, потому что кое-где ещё поднимались в небо тонкие дымные струйки. На границе между чистой изумрудной и пепельной травой, на поваленном стволе, сидела Ый-ХрЫ-Жъооб, завернувшись в зелёную моховую шубу. Босой ногой она топтала огненные змейки, которые пытались вырваться наружу из дышащего остывающим жаром круга.

– Не хочешь ли получить удовольствие? – простодушно спросила лесунка.

– Да я не умею, – отказался пацан.

– Я научу! – обрадовалась лемурийка и дёрнула его за подол рубахи.

Подол выпростался из штанов, в траву выпал очир. Увидев колючие углы и зубцы, Жъооб испугалась, припоминая, как страшны колючки, если принять образ шолмасы.

– Ладно, научи, – согласился Джору.

– Нет, не могу, – отказалась похотливая лешачиха.

– А почему?

– Да ты небрит, – соврала она, как будто юношеский пушок мог послужить оправданием её страхов к колющимся предметам.

Где-то в чаще однозвучно зазвучал колокольчик.

– Что это? – удивилась лемурийка.

Джору звон не заинтересовал, подумал, что в ухе звенит. Скорее всего так бы и двинулся в Юртаун пешком, не ожидая помощи ниоткуда, остался бы без папашкиного подарочка. Но, как известно, небесный отец обо всём заранее подумал: предполагал, что Шаргай может пройти мимо небесного коня, как мимо пустого места. Поэтому выкатился из-под трона, глянул вниз, удостоверился, что худшие его предположения подтверждаются, и приказал младшенькому:

– Яшка, пульни-ка в во-он тот гнилой ствол! Яков Саган прищурился, примерился и запустил метеоритом в трухлявую цель.

Буреломная лесина развалилась, подняв облачко праха. Юноша чихнул и вдруг вскрикнул. И ещё раз. И ещё. Небесный камень разрушил пристанище лесных пчёл, вот они и кинулись защищаться – кусать агрессора, а точнее, всё, что шевелится. Шевелились трава и листва на ветру, человек и иножить. Лесунке пчёлы были нипочём – она расширилась до газообразного состояния, и насекомые с болючими жалами пронзали её, едва ли замечая.

А Джору пришлось несладко (и мёда не попробовал). Ничего не видя и не соображая, хромой боготур улепётывал от лесных заготовителей и бежал быстрей гаруна (горного духа-эжина), пока твари не отстали. Без сил рухнул в куст шиповника. С трудом разлепил распухшие от укусов веки: валялся он в берёзовой рощице, запнувшись за пень. Теперь звон колокольчика стал отчётливей, «динь-динь» раздавалось совсем рядом. Парень вылез из колючего куста и пошёл посмотреть: об чём звон?

В колке стоял чудесный золотой конь-огонь. Парень так прямо и назвал его – Огонёк.

– Огонь, Огонёчек, – ласково окликнул будущего любимца.

Колокольчик предупреждающе звякнул, и Джору успел отдёрнуть руку: чудовищные зубы клацнули рядышком с кончиками пальцев. Парень отпрыгнул, конь развернулся к горному перевалу передом, а к нему – задом и, утвердившись на передних копытах, принялся отчаянно лягаться, подняв небольшой ветерок. Позднее, припоминая знакомство, хозяин использовал Огонька вместо вентилятора. Но сейчас было не до прохлады. Джору прыгнул к луке седла, но вскочить не успел: злобная скотина попыталась взять его в кольцо, невероятно изгибая хребет, чтобы одновременно укусить и лягнуть задним копытом. Запрыгнуть богатур-не успел, зато в руке его оказалась волшебная плётка. Человек не задумываясь огрел скакуна промеж глазонек. (Небесный отец радостно потёр руки и засверкал синяками, украсившими его вроде мотоциклетных очков: сынуля отомстил за отца, отплатил за подлый удар копытами по мордасам.)

Жеребец опустился на четвереньки и стал сама покорность. Джору ахнул, но времени терять не стал, тут же очутился в седле.

– Поехали, – велел наездник, и конь послушался, словно понял.

Конечно понял, почему бы и нет? – подумал Джору. Лошади очень умные, у них вон какая большая голова, они слова знают, только не всегда прислушиваются. Что и говорит об их великом уме.

Скакун шёл в указанном направлении (всадник энергично махнул рукой, не зная команды «юго-юго-запад»), медленно, но верно наращивая скорость. Нарастала она столь плавно, что Джору не заметил, как пейзаж вокруг из неподвижного, а затем приятно объёмного превратился в сверкающую полосу, когда нельзя стало разглядеть не то что отдельно стоящую берёзу, но даже Мундаргу. В ушах свистел ветер, сердце пело «Утреннюю песню»: слова Христиана Гофмансвальдау в обработке Джору.

Всадник пел, конь летел. Передняя левая нога его была значительно короче, поэтому скакун мчался не на юго-юго-запад, а на юго-юго-восток. Когда сердце поёт, кто обращает внимание на такие мелочи? Тем более пейзаж размазался так, что детали стали неразличимы.

Конь Огонь скакал так быстро, что обитавшие в местных краях лешие прозвали наездника Гессер, что значит «неуловимый Джору». Сами они ловить Джору не собирались, а прочим он был и вовсе не нужен. Да никаких прочих на горных дорогах попросту и не было.

Первым встречным на этом невероятном пути оказался желтокожий узкоглазый пастух верблюдов со смоляной косой и длинными зубами.

Гессер долго разглядывал его, пытаясь понять, почему он жёлтый, как прошедший синяк, потом вспомнил рассказы взрослых о жёлтых южных жителях. И сразу догадался, что пролетел: в пылу упоительного полёта проскакал мимо родных мест и угодил вместо вожделенной северной страны Лин в южную страну Инь, где и своих правителей хватало в загородке гор и морей. Придётся возвращаться, понял Джору.

Но не с пустыми же руками!

Тем более что живот у него был пустой, как бубен. Стукнешь по пузу кулаком – грому на три версты.