"Моня Цацкес – знаменосец" - читать интересную книгу автора (Севела Эфраим)

Что такое знамя

– Одно из двух, – сказал старший политрук Кац. – Или вы освоите Устав Красной Армии… или… одно из двух!..

У Каца были рыжие волосы. Волос этих было очень много, и каждый волос завивался спиралью. Поэтому политрук смахивал на медный одуванчик.

В казарменном бараке, с опушенными морозным инеем окнами, шли занятия по политической подготовке. Стриженные наголо солдаты разных возрастов, но с одинаково торчащими ушами сидели в недавно полученном, еще не обношенном обмундировании за тесными школьными партами и смотрели не на лектора, а чуточку левее.

Чуточку левее от старшего политрука Каца, порой отвлекая его самого, стояла, нагнувшись, больших размеров русская баба по имени Глафира и тряпкой из мешковины мыла дощатые полы, гоняя перед собой темные лужи с грязной пеной. Ее широкий зад был направлен на слушателей, глаза которых были, естественно. прикованы к этому заду. Юбка задралась, высоко оголив белые толстые ноги со вздутыми синими венами. При каждом движении край юбки уползал все выше, и стриженые солдатские головы склонялись все ниже, чтобы еще глубже заглянуть под юбку.

На побеленной известью стене висел длинный плакат с большими красными буквами:

Все бойцы в этой казарме и даже старший политрук Кац никак не могли приходиться внуками русским дворянам Суворову и Кутузову, потому что были евреями. Да еще из Литвы. О том, что их зачислили во внуки Суворова и Кутузова, они и представления не имели. И по очень простой причине – не умели читать по-русски.

Одна лишь уборщица Глафира могла претендовать на кровную связь с великими полководцами, но тогда бы ее следовало называть не внуком, а внучкой.

– Не отвлекаться! – строго предупредил солдат старший политрук Кац. – Одно из двух. Или вы будете смотреть на Глафиру… или…

– Одно из двух, – услужливо подсказал политруку рядовой Мотл Канович.

Кац проходил с солдатами – новобранцами Шестнадцатой Литовской дивизии раздел Устава Внутренней службы Рабоче-Крестьянской Красной Армии, посвященный боевому знамени.

– Канович! Встать! Повтори, что такое знамя.

Мотл Канович, бывший портной из местечка Ионава, вылез из-за парты и, сутулясь, свесил руки по швам.

– Можно отвечать на идише? – спросил он по-еврейски.

– Нет. Только на русском. Мы, Канович, не в вашем местечке Ионава, а в России, и здесь протекает не река Неманас, а Волга-матюшка река.

Уборщица Глафира, которая, кроме русского, других языков не знала и до того, как попала вольнонаемной в Литовскую дивизию, даже не предполагала о их наличии, не разгибаясь, поправила политрука:

– Не матюшка, а матушка. Господи, политрук, а чего лопочет!

– Глафира! – стал строгим Кац. – Одно из двух. Или вы замолчите и не будете мешать… или…

– Да мне-то что?.. – повернула к нему почти заголенный зад Глафира и сильным толчком тряпки погнала пену по доскам. – Ты – командир, ты и учи.

– Ну, так все-таки, что такое знамя, Канович?

– Знамя?.. Вас интересует, что такое знамя?..

– Да, меня интересует.

– Хорошо… Это… это… Ну, флаг.

– Знамя, Канович, – это символ.

– Что такое символ? – спросил Канович.

– Что такое символ? – переспросил Кац и задумался. – Символ… Это… это… Символ.

– Может быть, на идиш? – попробовал выручить политрука бывший портной.

– Никаких идиш! – рассердился Кац. – Устав Красной Армии написан по-русски. Еврейского Устава пока еще нет… и не будет.

– Кто знает? – пожал плечами рядовой Моня Цацкес.

– Цацкес, встать! Идите, Цацкес, ко мне. Вот здесь, на плакате, нарисовано наше красное знамя. Объясните мне и своим товарищам, из чего оно состоит.

– А чего объяснять-то? – заметила, выкручивая тряпку, Глафира. – Переливать из пустого в порожнее…

Моня Цацкес, невысокого роста, но широкий в кости новобранец пошел к политруку, ступая по свежевымытому полу на носках своих красных больших ботинок, и сделал круг, обходя обширный Глафирин зад.

– Знамья, – взглянув на плакат, почесал стриженый затылок Цацкес, – составлено… из…

– Господи! Не знамья, а знамя, – вмешалась Глафира, не разгибаясь и с ожесточением гоняя тряпкой мутную лужу.

– Не перебивать! – одернул Глафиру старший политрук. – Продолжайте, Цацкес.

– Знамья состоит из… красной материи…

– Не материи, а полотнища, – качнул рыжим одуванчиком Кац. – Дальше.

– Из палки…

– Не палки, а древка.

– Что такое древко? – удивился Цацкес.

– Палка. Но говорить надо – древко.

– Надо так надо.

– Солдатская доля, – вздохнула Глафира, – хочешь не хочешь, говори, что прикажут.

– Дальше, Цацкес.

– На конец палки, то есть… этого самого… как его… надет, ну, этот… как его… Можно сказать на идише?

– Нет. По-русски, Цацкес, это называется наконечник. То есть то, что надето на конец.

– Объяснил! – хмыкнула Глафира. – Мало ли чего надевают на конец?

– А что мы видим в наконечнике? – спросил Кац.

– Мы видим… – задумался Цацкес, вперившись своими круглыми черными глазами в плакат. – Мы видим… этот… ну как его… Молоток!

– Молот, – поправил Кац. – И…

– И… – повторил за ним Цацкес. – Что это, я знаю, а выговорить не могу.

– Серп, батюшки! – вставила Глафира. – Чего тут выговаривать?

– Серп, – сказал Цацкес.

– Значит, серп и молот, – подвел итог старший политрук Кац.

– Правильно, – согласился Цацкес.

– А что означают серп и молот? – подумав, спросил старший политрук.

– Не знаю… – простодушно сознался рядовой Цацкес.

– Много упомнишь… на таком пайке… – сочувственно вздохнула Глафира, повернув зад к аудитории, и солдаты все как один снова пригнули стриженые головы к партам, силясь разглядеть что-то под ее задравшейся юбкой.

– Серп и молот – это символ, – сказал Кац и строго посмотрел на зад уборщицы, остервенело шуровавшей замызганный пол казармы.

– Дожила Россия, – сокрушенно вздохнула Глафира. – Докатилась, матушка… защитников понабирали… Много они навоюют.

Моня, возвращаясь на место, не сумел разминуться с Глафириным задом.

– Уйди, нехристь! – разогнулась Глафира, показав свое плоское, изрытое оспой лицо, и беззлобно замахнулась тряпкой.

Моня вприпрыжку добежал до своей парты и плюхнулся рядом со Шлэйме Гахом, который в мирное время был шамесом в синагоге.

Старший политрук Кац уставился в книжку Устава и стал зачитывать вслух, раскачиваясь, с подвывом, как молитву:

– Знамя – символ воинской чести, доблести и славы, оно является напоминанием каждому солдату, сержанту, офицеру и генералу об их священном долге преданно служить Советской Родине, защищать ее мужественно и умело, отстаивать от врага каждую пядь родной земли, не щадя своей крови и самой жизни…

Моня наморщил лоб, силясь уловить что-нибудь, и, не добившись успеха, шепнул соседу:

– Вы что-нибудь понимаете?

Шлэйме Гах скосил на него большой, навыкате, грустный глаз:

– Рэб Цацкес, запомните. Я – глухой на оба уха. За два метра уже не слышу. Делайте, как я. Смотрите ему в рот.

– Знамя всегда находится со своей частью, а на поле боя – в районе боевых действий части, – уже чуть не пел старший политрук Кац. – При утрате знамени командир части и непосредственные виновники подлежат суду военного трибунала, а воинская часть – расформированию…