"Русофобия" - читать интересную книгу автора (Шафаревич Игорь Ростиславович)

§6. НАЦИОНАЛЬНЫЙ АСПЕКТ

Направление, в котором надо это решение искать, может указать одна очень ярко заметная особенность разбираемой литературы: ее насыщенность национальными и в особенности противорусскими эмоциями. Авторы, по-видимости выступая как объективные исследователи, ищущие истину мыслители – историки, философы или социологи, часто не выдерживают своей линии и срываются в чисто эмоциональные, никак не логические выпады не только против русской истории, но и против русских вообще. Быть может, читатель уже отметил эту особенность приведенных выше цитат («вселенская русская спесь», «отсутствие чувства собственного достоинства у русских», «холуйская смесь злобы и зависти», «архитипическая российская психологическая предрасположенность к единогласному послушанию», «российская душа упивалась жестокостью власти»).

Вот еще несколько образцов, которые можно было бы объединить заголовком ОНИ О НАС:

Россией привнесено в мир больше Зла, чем какой-нибудь другой страной (N. N.).

Вековой смрад запустения на месте святом, рядившийся в мессианское «избранничество», многовековая гордыня «русской идеи» (он же).

«Народ» оказался мнимой величиной, пригодной сегодня лишь для мифотворчества («Горский»).

Собственная национальная культура совершенно чужда русскому народу (он же).

…византийские и татарские недоделки (о русских допетровских времен) (Померанц).

(На Руси) христианские глубины практически всегда переплетаются с безднами нравственной мерзости (он же.)

Страна, которая в течение веков пучится и расползается, как кислое тесто, и не видит перед собой других задач (Амальрик).

Страна без веры, без традиций, без культуры (он же).

А что самим русским в этой стране сквернее всех, так это логично и справедливо (Шрагин).

(В дореволюционной России) «трудящиеся массы» пропитаны приобретательским духом худшего буржуазного пошиба в сочетании с нравственным цинизмом и политической реакционностью (Пайпс).

…исполнение мечты о «порядке» и «Хозяине», которая уже сейчас волнует народное сознание (Янов).

…традиционная преданность народа «Хозяину» (он же).

(Перемешивание населения в СССР хорошо тем, что) «у русофилов выбивают почву из-под ног». Предлагается отказаться от слов «Россия», «русский народ», заменив их на «советский народ, советские люди и т. д.» (Белоцерковский)17

Вообще в литературе этого направления изо всех народов претензии предъявляются только русскому. Например, «национализм» без всяких оговорок подразумевается русский (см. хотя бы сборник цитат «Спектр неонационализма в „Демократических альтернативах“). И при этом Плющ еще заявляет: „Неморальным мне кажется подсчитывать, кто на сколько процентов сделал пакостей русским за тысячу лет“, – это в сборнике „Демократические альтернативы“, где подобные „подсчеты“ и упреки адресованы только русским!

Чтобы не создавалось впечатление, будто здесь какую-то особую роль играет слово, приведем два примера, где те же чувства передаются средствами живописи.

1. На обложке журнала «Третья волна» (№ 6, 1979), издаваемого А. Глезером, напечатана репродукция картины художника Влад. Овчинникова: избушка и мужичок изображены на фоне кладбища, покрытого крестами. Картина называется: СОБАЧЬЕ КЛАДБИЩЕ.

2. В роскошно изданном каталоге под названием «Современная русская живопись» репродуцирована картина Александра Злотника «Тяжелое небо». На картине какое-то существо без головы, стоя, раздвинув ноги, рождает чудовище с тремя собачьими головами. Из первого существа течет моча, целое озеро мочи, рождающее реку, которая втекает как в ночной горшок – в собор Василия Блаженного.

Особую брезгливость вызывают у этих авторов крестьяне. Мы уже упоминали мнение Р. Пайпса о пословицах русских крестьян, смысл которых, по его мнению, «примитивно прост: заботиться только о себе и не думать о других». Об их религии Меерсон-Аксенов18 говорит:

…магизм и суеверие крестьянского православия. (И это пишет человек, рукоположенный в сан православного священника!)

Суждения Померанца таковы:

Мужик не может возродиться иначе как оперный. Крестьянские нации суть голодные нации, а нации, в которых крестьянство исчезло (так!), – это нации, в которых исчез голод.

Крестьяне не совершенны в религии, как и в агрономии.

А Амальрик пишет:

И если язык – наиболее полное выражение народного духа, то кто же более русский – «арапчонок» Пушкин и «жиденок» Мандельштам или мужик, который у пивной, размазывая сопли по небритым щекам, мычит: «Я… русский!»19

Этот список можно было бы продолжать и продолжать…20 Чувства, которые движут авторами, трудно иначе характеризовать, как РУСОФОБИЮ (причем вполне подходят оба смысла, вкладываемые в термин «фобия» – страх и ненависть). А ненависть к одной нации скорее всего связана с обостренным переживанием своей принадлежности к другой. Не делает ли это правдоподобным, что авторы находятся под действием какой-то мощной силы, коренящейся в их национальных чувствах? Я предлагаю принять такой тезис как рабочую гипотезу и посмотреть, не поможет ли она понять все явление.

Если, приняв эту «рабочую гипотезу», спросить, ЧЬИ ЖЕ национальные чувства здесь проявляются? – то для человека, знающего жизнь нашей страны, ответ, думаю, не вызовет сомнений. Есть только одна нация, о заботах которой мы слышим чуть ли не ежедневно. Еврейские национальные эмоции лихорадят и нашу страну, и весь мир: влияют на переговоры о разоружении, торговые договоры и международные связи ученных, вызывают демонстрации и сидячие забастовки и всплывают чуть ли не в каждом разговоре. «Еврейский вопрос» приобрел непонятную власть над умами, заслонил проблемы украинцев, эстонцев, армян или крымских татар. А уж существование «русского вопроса», по-видимому, вообще не признается.

То, что рассматриваемые нами авторы часто находятся под влиянием сильных еврейских национальных чувств, подтверждается многими чертами этой литературы. Например, тем, какое место занимают в ней вопросы, волнующие сейчас еврейское националистическое движение: проблема отъезда и страх антисемитизма – они всплывают почти в каждой работе. Еще более универсальным и характерным является другой признак. Рассматриваемые работы могли бы создать впечатление, что их авторам чужд и даже антипатичен национальный аспект жизни вообще. Но вот что поражает: хотя авторы в большинстве являются евреями, они НИКОГДА не пытаются примерить к своему народу и ЕГО государству те упреки, которые они адресуют русским и России. Например, почти все авторы обвиняют русских в «мессианстве», в гордыне «избранничества». Есть ли у русских такие черты и насколько сильно они проявлялись – вопрос спорный. Но ведь «мессия» – не русское слово! Бердяев говорил, что любой мессианизм есть лишь подражание еврейскому. Именно у евреев представление о себе как «Избранном Народе» и ожидание Мессии составляет несомненную основу их религии, а религия – основу государства Израиль – и ни один из авторов в ЭТОМ не видит ничего болезненного или неестественного.

Ярче всего эти стороны выступают в работах Янова (что Янов еврей, подчеркивает Бреслауер в предисловии к одной из его книг, считая это очень важной чертой для характеристики Янова). Он очень искренне описывает свою растерянность и недоумение, когда в 60-е годы в СССР «наступили новые и странные времена»: вместо того, чтобы отдыхать в санаториях Крыма и Кавказа, интеллигенты начали бродить по деревням, собирая иконы и даже выражая беспокойство по поводу того, что крестьянское население исчезает! Как он стремился убедить всех «честных и мыслящих людей», что, склоняясь к русскому национализму, они вступают на опасный и темный путь! Но, по-видимому, ему не казалось странным, что его соплеменники в то же самое время отправлялись не в близкую деревню, а в далекую тропическую страну – не в отпуск, а навсегда – и притягивали их не иконы, которым молились еще их отцы и деды, а Храм, разрушенный почти 2000 лет назад! Или вот Янов описывает русскую национальную группу, провозгласившую в своей программе неприкосновенность свободы личности, свободу всех методов распространения истины, демонстраций и собраний и т. д. Тем не менее Янов считает, что это – начало пути, который неизбежно приведет к деспотизму только потому, что они говорили о духовном возрождении и русском пути, употребляя выражение «Великая Россия», и предлагали обеспечить особую роль Православия в будущей России. Но ведь все эти черты – и не в виде мечтаний 30 молодых людей, а в реальности – можно наблюдать в государстве Израиль! Считает ли Янов, что оно неизбежно пойдет по пути деспотизма? Однако Израиль упоминается в его книгах лишь однажды – и как пример демократического государства. Янов полагает, что традиционный образ мышления русских заключается в том, чтобы по любому поводу спрашивать «кто в этом виноват?», попытаться свалить вину на других, в «презумпции национальной невиновности». (Заключение не безусловно убедительное – часто ведь отмечается и склонность к покаянию, типичная для русских, сказавшаяся в типах «кающегося дворянина» и «кающегося интеллигента», в помощи русских польскому восстанию 1863 г. и т. д.) С другой стороны, в его книгах и статьях исключительно большую роль играет концепция «антисемитизма». Но ведь содержание этой концепции и выражается лучше всего его термином: «презумпция национальной невиновности», вопросом «кто виноват?» в злоключениях евреев и ответом – все остальные, от жителей древней Элефантины или античной Александрии до современных русских. И Янов не видит здесь никаких параллелей! Некоторые аргументы таковы, что они вообще имеют смысл, только если они обращены к людям тех же взглядов, смотрящим на все вопросы с точки зрения еврейского национализма. Так, Янов приводит в качестве документа, который должен показать отрицательные черты русского национализма, письмо, распространявшееся среди аппарата одной западной радиостанции. Автор письма утверждает, что большинство аппарата русской редакции – евреи, проводящие русофобскую политику. (Янов заимствует эти данные из статьи Белоцерковского – того самого, который хотел «выбить почву из-под ног русофилов». О содержании этой статьи он ничего не сообщает.) Но что предосудительное может в этом увидеть беспристрастный читатель? Сам Янов считает главным злом внесение в политику моральных оценок, демократами он признает только тех, кто борется за свои права «в экономической и политической сферах». Вот русские и борются за свои права в русской же редакции! Ведь недавний упрек еврейской «Лиги борьбы с диффамацией», что процент евреев, занятых в американском банковском бизнесе недостаточно высок, не вызвал возмущения! С негодованием Янов отмечает, что автор не останавливается перед тем, чтобы «исследовать кровь (т. е. расовое происхождение)», по-видимому, считая, что говорить об этом недопустимо. (Хотя почему бы? В «открытом обществе», сила которого, как нас уверяют, в том, что все обсуждается, ничто не замалчивается?) Но тут же Янов доказывает, что и он может делать то же самое, только лучше, поправляя автора: двое из указанных им как евреи таковыми не являются.

Лишь предположение о националистически-еврейской подоплеке может объяснить загадку опубликования статьи Янова о славянофилах – в Тель-Авиве! Увы, славянофилами и в Москве-то мало кто интересуется, кому до них дело в Тель-Авиве? Но с предлагаемой точки зрения ситуация становится понятной. Автор хочет сказать: «Не доверяйте свободолюбивому, духовному облику, который имеет русское национальное движение! В конце концов оно приведет к вредным для нас результатам. Так было раньше, так будет всегда». И действительно, мотив «антисемитизма» возникает на последней странице статьи.

Наконец, и у самих идеологов «Малого Народа» нередки заявления, которые, если воспользоваться известным нам переводом: «интеллигенция» – «Малый Народ», приобретают смысл прокламирования особой, центральной роли, которую играет в современном нам «Малом Народе» его еврейское ядро. Так Н. Я. Мандельштам (вдова поэта) пишет:

Евреи и полукровки сегодняшнего дня – это вновь зародившаяся интеллигенция.

Все судьбы в наш век многогранны, и мне приходит в голову, что всякий настоящий интеллигент всегда немного еврей…

Мысль, по-видимому, не случайная, так как мы встречаем ее и у других авторов. Например, Борис Хазанов (псевдоним, автор сообщает, что живет здесь), говорит:

Такова ситуация русского еврейства, какой она мне представляется. Я не вижу противоречия между моей «кровью» и тем, что я говорю по-русски: между тем, что я иудей, и тем, что я русский интеллигент. Напротив, я нахожу это сочетание естественным. Я убеждаюсь, что быть русским интеллигентом сейчас неизбежно значит быть евреем.

Автор не принимает эмиграции как выхода (по крайней мере, для себя). Тем не менее он заявляет:

…Я торжественно ставлю крест на теории ассимиляции, на философии ассимиляционизма. (…) Я принимаю как нечто законное то, что я чужой здесь, и в этом состоит мое освобождение. (…) Я не сознаю себя блудным сыном, которому пора вернуться под отчий кров, моя родина всегда со мной, где бы я ни скитался, мне нет надобности осознавать себя евреем, я и так еврей с головы до кончиков ногтей. Вы скажете, а почва? Как можно жить, имея под ногами бездну? Но удел русских евреев – ступать по воде.

Заявляя, что он не собирается уезжать, автор говорит:

Патриотизм в русском понимании слова мне чужд. Та Россия, которую я люблю, есть платоновская идея, в природе ее не существует. Россия, которую я вижу вокруг себя, мне отвратительна.21

Вместе с тем автор берется указать некоторую миссию, особую роль русского еврейства (или, по крайней мере, какой-то его части):

Заменив вакуум, образовавшийся после исчезновения (!) русской интеллигенции, евреи сами стали этой интеллигенцией. При этом, однако, они остались евреями. Поэтому им дано переживать ситуацию изнутри и одновременно видеть ее со стороны. Русские люди этого преимущества лишены – что они неоднократно доказывали.

Так же и Шрагин подчеркивает национальную окраску понимания интеллигенции («Малого Народа»):

Национальный склад русского интеллигента имеет мало общего с национальным складом крестьянина, рабочего или бюрократа. …Еще Гершензон заметил, что русский интеллигент даже антропологически иной тип, чем человек из народа.

Да и Янов, излагая свой проект духовной оккупации и преобразования России «западным интеллектуальным обществом», не забывает добавить, что для осуществления этого грандиозного плана понадобится «Новый Барух или Маршалл».

Особенно поучительной представляется мне мысль, высказанная Померанцем:

Даже Израиль я хотел бы видеть не чисто еврейским государством, а убежищем для каждого «перемещенного лица», для каждого человека, потерявшего родину, центром вселенной диаспоры (которая растет и ширится). Если у еврейского народа, после трех тысяч лет истории, есть некоторая роль, то скорее в этом, а не в том, чтобы просто выжить и быть как все.

Интересно было бы понять, что это за «перемещеннные лица»? Вероятно, образ этот применяется не буквально, например, это не арабские беженцы из Палестины. Скорее здесь подразумеваются люди, утратившие почву, по аналогии с «потерявшими родину». Образ Израиля как столицы или Ватикана, объединяющего международную диаспору людей без «корней», утративших почву и родину, вполне соответствует концепции «Малого Народа», в нашу эпоху находящегося под доминирующим влиянием одного из течений еврейского национализма.

Очевидно, еврейские национальные чувства являются одной из основных сил, движущих сейчас «Малый Народ». Так, может быть, мы имеем дело с чисто национальным течением? Кажется, что это не так – дело обстоит сложнее. Психология «Малого Народа», когда кристально ясная концепция снимает с человека бремя выбора, личной ответственности перед «Большим Народом» и дает сладкое чувство принадлежности к элите, такая психология не связана непосредственно ни с какой социальной или национальной группой. Однако «Малый Народ» «воплощается»: использует определенную группу или слой, в данный момент имеющий тенденцию к духовной самоизоляции, противопоставлению себя «Большому Народу». Это может быть религиозная группа (в Англии – пуритане), социальная (во Франции – III сословие), национальная (определенное течение еврейского национализма – у нас). Но, как во Франции в революции играли видную роль священники и дворяне, так и у нас можно встретить многих русских или украинцев среди ведущих публицистов «Малого Народа». В подобной открытости и состоит сила этой психологии: иначе все движение замыкалось бы в узком кругу и не могло бы оказать такого влияния на весь народ.

По-видимому, в жизни «Малого Народа», обитающего сейчас в нашей стране, еврейское влияние играет исключительно большую роль: судя по тому, насколько вся литература «Малого Народа» пропитана идеями еврейского национализма, естественно думать, что именно из националистически настроенных евреев состоит то центральное ядро, вокруг которого кристаллизуется этот слой. Их роль можно сравнить с ролью фермента, ускоряющего и направляющего процесс формирования «Малого Народа». Однако сама категория «Малого Народа» шире: он существовал бы и без этого влияния, хотя активность его и роль в жизни страны была бы, вероятно, гораздо меньше.