"Блотт в помощь" - читать интересную книгу автора (Шарп Том)

3

Сэр Джайлс возвратился из Лондона раньше, чем намеревался. Миссис Фортби была не в духе по причине месячных, а сэр Джайлс, который сегодня и без того хлебнул неприятностей, не собирался мириться с побочными эффектами ее менструаций. К тому же наяву миссис Фортби совсем не та, что в мечтах. Воображаемая миссис Фортби обладала множеством извращенных наклонностей, которые как нельзя лучше соответствовали злосчастным пристрастиям сэра Джайлса, а держать язык за зубами она умела почище монахини-траппистки [3]. Другое дело – миссис Фортби во плоти. Эта миссис Фортби впала в заблуждение, которое, как считал сэр Джайлс, для женщины непростительно: забрала себе в голову, будто он любит ее такой, какая она есть. Сэра Джайлса от этой фразочки бросало в дрожь. Во-первых, он испытывал более-менее нежные чувства к ней лишь вдали от нее. А во-вторых, если эти чувства и можно назвать любовью, то сэр Джайлс любил ее как раз за то, что она никакая.

Внешне миссис Фортби была наделена всем, что делает женщину желанной в глазах мужчины, – иной привереда сказал бы, наделена даже чересчур щедро. Все эти атрибуты женственности облекались в корсеты, трусики, пояса с подвязками и бюстгальтеры, распалявшие воображение сэра Джайлса и напоминавшие ему рекламные картинки в дамских журналах, которые в свое время впервые пробудили в нем чахлые половые инстинкты. Но это внешне, а внутренне миссис Фортби, если судить по ее бессвязной болтовне, была сущей пустышкой, и сэр Джайлс, который только и мечтал найти любовницу с такими же порочными прихотями, что и у него, надеялся заполнить эту пустоту на свой вкус. Надо признаться, миссис Фортби не слишком оправдала его ожидания. Хоть она и оказалась женщиной без предрассудков (иногда сэр Джайлс подозревал, что ей чужд не только пред-, но и просто рассудок), но не лежала у нее душа к невообразимым выкрутасам и удушающим захватам – так сэр Джайлс представлял себе эротические игры. А ее удручающие привычки? Бывало, стоит сэру Джайлсу серьезнейшим образом сосредоточиться, как ее разбирает идиотский смех. А связывая его, она принималась распространяться о навыках, которые она приобрела в детстве, в лагере для девочек-скаутов. При этом веревка завязывалась незамысловатым девчачьим узлом, вызывавшим у сэра Джайлса умиление. Но самое невыносимое – ее рассеянность. Она забывала все на свете, а когда ей напоминали, спохватывалась: «Действительно! Совсем из ума вон». (Сэр Джайлс лишний раз убеждался, что составил верное представление о ее уме.) Случалось, что, прикрутив его к кровати с кляпом во рту, она выходила в соседнюю комнату и усаживалась пить чай с подружками. Эти чаепития затягивались на несколько часов, и сэр Джайлс, томясь в вынужденном ожидании, особенно ясно понимал, как не соответствует положение, которое он занимает в общественной жизни, той позе, которую он принимает на кровати. Он молил Бога, чтобы какая-нибудь гостья миссис Фортби в поисках уборной ненароком не забрела в спальную – тогда это несоответствие бросится в глаза не только ему. Страшно не то, что в мир его фантазии вторгнется чужак – против этого сэр Джайлс как раз не возражал. Вот только как бы потом не стать посмешищем всего парламента. После одного такого конфуза он пригрозил пришибить миссис Фортби. Ее счастье, что, когда она его развязала, он никак не мог выпрямиться.

– Где тебя черти носят? – вопил сэр Джайлс, когда она вернулась домой в час ночи.

– Слушала «Волшебную флейту» в Ковент-Гардене, – сообщила миссис Фортби. – Изумительная постановка.

– А предупредить не могла? Я уже шесть часов мучаюсь!

– Я думала, тебе это нравится. Разве ты не этого хотел?

– Чего я хотел? Чтобы ты на шесть часов связала меня как потрошеного цыпленка для жарки? Я что, по-твоему, – ненормальный?

– Нет, что ты, – успокоила его миссис Фортби. – Это я виновата: забыла. Ну что, может, клизмочку поставить?

Но сэр Джайлс от долгого пребывания в узах уже начал обретать чувство собственного достоинства.

– Вот еще! – рявкнул он. – Да не дергай ты меня за ногу!

– Но, котик, она куда-то не туда загнулась. Очень неестественная поза.

Вне себя от ярости, сэр Джайлс покосился на пальцы ноги.

– Сам знаю, что не туда! – огрызнулся он. – А все твоя чертова забывчивость.

Миссис Фортби поправила затянутые ремни и пряжки и заварила чай.

– В следующий раз завяжу узелок на платке, – бестактно пообещала она, помогая сэру Джайлсу сесть и опереться на подушки, чтобы напоить чаем.

– Никакого следующего раза! – бушевал сэр Джайлс.

Целую ночь после этого он не мог уснуть – все пытался хоть немного разогнуться. Но, как бы ни зарекался сэр Джайлс, следующий раз всегда наступал. Стоило ему вспомнить облик далекой подруги и готовность, с которой она исполняла отвратнейшие его прихоти, как он тут же прощал ей эту забывчивость. Всякий раз, оказываясь в Лондоне, он неизменно наведывался к ней и всякий раз не мог отделаться от опасения, что миссис Фортби того и гляди свяжет его, наденет ему на голову мешок, а сама махнет на месячишко на Багамы.

Но если отношения с миссис Фортби складывались непросто, то дела с автомагистралью шли без сучка, без задоринки. Проект ее был уже в работе.

– Она будет называться Среднеуэльсская автомагистраль М 101, – сообщили сэру Джайлсу в Министерстве по вопросам окружающей среды, где он украдкой наводил справки. – Документы уже направлены министру на подпись. Есть, кажется, сомнения, не будет ли дорога экологически опасна. Только ради всего святого, я вам ничего не говорил.

Сэр Джайлс положил трубку и стал обдумывать дальнейшие действия. Теперь надо для вида заявить протест – хотя бы для того, чтобы сохранить за собой место члена парламента от Южного Уорфордшира. Но протест протесту рознь. Позаботился сэр Джайлс и о другом. Он вложил крупные средства в компанию «Империал цемент», которая наверняка будет в барышах, когда поднимется спрос на бетон. Он пообедал вместе с президентом «Империал моторз», поужинал с исполнительным директором дорожно-строительной компании «Моторуэйз мануфекчурерз», пропустил по маленькой с секретарем Объединенного профсоюза дорожных строителей. Кроме того, в беседе с главным парламентским приставом он подчеркнул, что следует принять меры для снижения уровня безработицы в его избирательном округе.

Короче говоря, в развитии событий сэр Джайлс играл роль катализатора. Никаких денег от него никто не получал: не тот он человек, чтобы так дешево подставиться. Он расплачивался не деньгами, а сведениями. Какие компании вот-вот пойдут в гору, какие акции купить, какие продать – вот чем подкреплялось его влияние. А чтобы заранее отвести от себя подозрения, он произнес речь на ежегодном обеде Лиги защитников природы и призвал денно и нощно охранять природу от посягательств со стороны торговцев недвижимостью. И домой он вернулся как нельзя более кстати: новость о строительстве дороги только-только достигла Хэндимен-холла, самое время воспылать благородным гневом.

– Я потребую немедленно провести расследование, – пообещал он леди Мод, получив официальное уведомление, и потянулся к телефону.

Подслушивая телефонные разговоры сэра Джайлса, Блотт не знал ни минуты покоя. Едва он взялся уничтожать тлю, поразившую декоративную яблоню возле самой теплицы, как вновь зазвенел телефон. Блотт мигом юркнул в теплицу и стал слушать, как генерал Бернетт на чем свет стоит клянет серых кардиналов от бюрократии и их сказки про белого бычка, постоянно поминая зеленые зоны, синие чулки и черную неблагодарность. Блотт так ничего и не понял. Разговор закончился, Блотт опять занялся тлей, и вновь ему помешали. На этот раз звонил мистер Буллетт-Финч – осведомлялся, как сэр Джайлс собирается воспрепятствовать строительству дороги.

– У меня под эту дорогу полсада оттяпают, – жаловался он. – Шесть лет мы его выращиваем. Зато уж и сад получился – пальчики оближете. И вдруг – на тебе. Нельзя же так. Айви этого не переживет.

Сэр Джайлс разахался, разохался. Ничего, успокоил он мистера Буллетт-Финча, он сейчас как раз организует комитет для проведения кампании протеста. И за расследованием дело не станет. Пусть мистер Буллетт-Финч не сомневается: он этого так не оставит.

Блотт вернулся к своей тле, а сам все ломал голову над услышанным. Английский язык его озадачивал, некоторые выражения так и просто не понять. «Пальчики оближете». Почему это, раз у мистера Буллетт-Финча хороший сад, то сэр Джайлс должен лизать ему пальцы? Англичане вообще загадочный народ. Безработным платят больше, чем работающим, каменщикам – больше, чем учителям. Собирают деньги для пострадавших от землетрясения в Перу, а пенсионеры у них под боком еле сводят концы с концами. Австралийцам в разрешении на въезд в страну отказывают, а русские – приезжай да живи. И что уж совсем непонятно, они так и лезут под пули ирландцев. Все это сбивало Блотта с толку и в то же время вселяло в его душу покой. Англичанам без наводнений, пожаров, войн и прочих бедствий жизнь не в жизнь, но ведь и ему в молодости пришлось хлебнуть горя, вот он и чувствовал себя своим среди людей, для которых нет большей радости, чем попасть в беду. Где и когда Блотт появился на свет, кто его родители, он понятия не имел. О времени рождения догадаться еще более-менее можно: как раз вскоре после него Блотт и был найден. Нашли его в дамской уборной железнодорожного вокзала Дрездена. Власти и так и этак уговаривали уборщицу, обнаружившую ребенка, признать свою причастность к этому происшествию, но та упорно твердила, что она здесь ни при чем. Так Блотту и не довелось узнать, кто его мать, – а тем более кто его отец. Неизвестно даже, были ли они немцами. У Блотта, так же как и у властей, было не меньше оснований подозревать, что они евреи, хотя директор Бюро по определению расовой принадлежности с необъяснимым великодушием признал, что евреи, не имеют привычки бросать своих отпрысков в уборных при вокзалах. В результате неопределенность положения Блотта в Третьем рейхе, где прошло его отрочество, только усугубилось. Внешность? По ней тоже трудно было угадать, какого он рода-племени. И среди чистокровных арийцев ему встречались горбоносые брюнеты, но на его вопросы о своей родословной они отвечали крайне неохотно – а интерес к этой теме у Блотта был немалый. И уж конечно, никто из них не жаждал его усыновить. Даже в сиротском приюте, куда его определили, при появлении почетных гостей его норовили запихнуть куда-нибудь подальше. Что же до Гитлер-югенда… Нет, отрочество свое Блотт вспоминать не любил. Он и обстоятельства своего появления в Англии до сих пор вспоминал с содроганием.

Случилось как-то Блотту вылететь на задание с экипажем бомбардировщика, состоящим из летчиков-итальянцев, – Блотта включили туда, чтобы он поднимал их боевой дух. Ночь выдалась непроглядная, и Блотт решил: самое время эмигрировать. Тем более что, приказывая Блотту добровольно присоединиться к итальянскому экипажу в качестве штурмана, командир эскадрильи явно тешил себя надеждой, что обратно тот не вернется. Иначе с какой стати он остановил свой выбор именно на Блотте? На Блотте, который до сих пор числился не штурманом, а стрелком хвостовой стрелково-пушечной установки и отличился в боевых действиях лишь однажды – когда сбил два «Мессершмитта-109», сопровождавших их эскадрилью. Блотт правильно понял замысел командира и полностью оправдал его ожидания. Даже безропотные итальянские летчики усомнились, когда Блотт кинулся с пеной у рта доказывать им, что Маргейт находится в центре Вурстершира [4].

После яростных споров они сбросили бомбы на Эксмур [5] и, пролетев над Бристольским заливом, направились к Па-де-Кале, но над горами Северного Уэльса у них кончилось горючее.

«Пора прыгать», – решили итальянцы. Они попытались растолковать Блотту, что положение серьезное, однако Блотт по-итальянски ни в зуб ногой. Языковые трудности разрешились очень скоро: на пути самолета появилась гора, которой на этом месте, по расчетам штурмана Блотта, быть никак не могло. Произошла катастрофа. Из всего экипажа в живых остался один Блотт. Наутро поисковая партия обнаружила среди обломков итальянского бомбардировщика человека в чем мать родила и, понятное дело, решила, что он итальянец. Правда, он не знал ни слова на своем родном языке, но это никого не смутило. В том числе и майора, назначенного начальником лагеря для военнопленных, куда поместили Блотта: майор и сам не говорил по-итальянски, а других военнопленных в лагере еще не было. Прошло время, и в лагерь начали прибывать настоящие итальянцы, захваченные в Северной Африке. Только тут возникли сомнения насчет национальности Блотта. Но к тому времени он уже зарекомендовал себя с лучшей стороны: положение на фронтах его не волновало, а готовить побег у него, видно, и в мыслях не было – ну чем не итальянец? А сам он рассказывал, будто отец его тирольский пастух, так что немудрено, что он не говорит по-итальянски.

В 1942 году лагерь был переведен в Хзндимен-холл, и поместье стало для Блотта настоящим домом. И поместье и его хозяева пришлись ему по душе. Они воплощали в себе самую суть английской нации – более высокой похвалы Блотт и придумать не мог. Он в жизни не встречал людей более достойных, чем англичане, и плен в Англии предпочитал свободе в любой другой стране. Будь его воля, война бы продолжалась и продолжалась. Разве ему тут плохо? Живет в огромном доме, хочет – бродит по парку, хочет – ловит в реке рыбку, хочет – огородничает. И местность такая, что залюбуешься: леса, холмы, идиллия. А окружают его прелестные женщины, чьи мужья воюют на фронте, чтобы спасти мир от таких людей, как он, Блотт. По ночам, когда запираются ворота лагеря, ничего не стоит перемахнуть через стену и гуляй себе где вздумается. Ни тебе воздушных налетов, ни подъемов по тревоге, и о пропитании заботиться не надо. Питался он очень даже недурно: если казалось мало, подкармливался браконьерством и овощами со своего огорода. Сущий рай. Одно его беспокоило: как бы немцы не выиграли войну. От этой мысли душа в пятки уходила. Ему пришлось солоно, еще когда он был немцем в Германии, каково придется в шкуре итальянца – а на самом деле немца с еврейской внешностью, – оказавшегося в покоренной Англии? Объясняй тогда немецким Оккупационным властям, кто ты и как тут очутился. Англичане за то ему и полюбились, что им на такие подробности наплевать, но своих соотечественников Блотт. знал как облупленных: этих на мякине не проведешь. Они будут срывать с него маску за маской, пока не доберутся до настоящего Блотта – человека без лица. А потом этого человека без лица поставят к стенке за дезертирство. Блотт не сомневался, что именно такая участь его и постигнет. Хуже того, он ясно видел, что англичанам победа не светит. Они живут так, будто и не знают, что идет война, а если и начинают воевать, то воюют до того бездарно, что Блотт только руками разводил. Вскоре после его переселения в Хэндимен-холл командование Западного военного округа провело в Клинском лесу маневры. Поглядев на этот бедлам, Блотт ужаснулся. Ничего себе боеготовность у этих вояк! Это они-то защищают Блотта от немцев? Как видно, придется самому позаботиться о собственной безопасности. Забота о собственной безопасности привела Блотта на полевой склад оружия, который, как и следовало ожидать, стоял без охраны, и со склада стали бесследно исчезать двухдюймовые минометы, ручные пулеметы «Брен», винтовки, ящики с боеприпасами. Тщательно смазанное оружие во влагонепроницаемой упаковке припрятывалось в лесу на холмах за Хэндимен-холлом, в зарослях папоротника. К 1945 году у Блотта скопился такой арсенал, что он свободно мог бы вести в Южном Уорфордшире партизанскую войну. Но тут вторая мировая война закончилась, и Блотта стали одолевать другие заботы.

Военнопленному Блотту угрожала репатриация в Италию, но после вольготной жизни в Англии о переселении в Неаполь он и слышать не хотел. Возвращаться в разбомбленный Дрезден тоже мало радости: тот находился в русской зоне, а кому охота променять благодать Южного Уорфордшира на злющие сибирские морозы? Да и сомнительно, что Фатерланд, пусть даже побежденный, с распростертыми объятиями встретит своего воина, который пять лет подряд прикидывался итальянским военнопленным. Разумнее всего, решил Блотт, тут и оставаться. Вот тогда-то его преданность роду Хэндименов и воздалась ему сторицей.

Лорд Хэндимен сменил множество увлечений. Задолго до того, как мир захлестнула мода на озабоченность экологией, он уже смекнул, что природные ресурсы земли вот-вот совсем иссякнут, и собрался наладить хотя бы свое домашнее хозяйство так, чтобы всем отходам находилось применение. Предметом его особой страсти был компост. Блотт выкопал на огороде глубоченные компостные ямы, куда сваливался весь органический мусор.

– Отходами разбрасываться не надо, – приговаривал граф, и в Хэндимен-холле отходами не разбрасывались. Под руководством графа трубы канализационной системы особняка были подведены к компостным ямам, и Блотт с графом часами любовались на новые слои капустных кочерыжек, картофельных очистков и экскрементов, которых с каждым днем становилось все больше и больше. Когда яма заполнялась, Блотт выкапывал новую, и все начиналось сначала. Результаты оказались поразительными. Огород дал невиданный урожай гигантской капусты, кабачков и огурцов чудовищной величины. Зато летом в доме появились полчища мух, тоже чудовищные. Наконец от них совсем не стало житья, и леди Хэндимен, которая из-за этой утилизации отходов начисто потеряла аппетит, решительно заявила: или мухи, или она. Блотт вправил канализационные трубы на прежнее место, а граф, очевидно вдохновленный плодовитостью мух, обратился к разведению кроликов. Блотт соорудил несколько десятков клеток, расположил их рядами и в несколько этажей на манер многоквартирного дома, и граф поселил туда самых крупных кроликов, каких только удалось достать. Эта порода называлась «фламандские гиганты». Но успех новой затеи графа тоже оказался далеко не бесспорным. Кролики уплетали тонны зелени и овощей, а Хэндименам уже в горло не лезли пироги с крольчатиной, кролики жареные, крольчатина тушеная и lapin a l'orange [6]. Блотт сбился с ног, стараясь досыта накормить прожорливых зверьков. А тут еще леди Мод, которой в ту пору было десять лет, начитавшись сказок про злоключения кроликов, вообразила отца заклятым врагом кроличьего рода и стала склонять кроликов к побегу, который сама и организовала.

Когда в Европе разразился мир, «фламандские гиганты» в Клинской теснине кишмя кишели. Но лорд Хэндимен к ним уже охладел. Теперь его занимали утки, особенно порода хаки кампбелл – большого ухода за ними не требуется, а яйценоскость у них огромная.

– С утками промашки не будет, – бодро пообещал граф, и все семейство переключилось с крольчачьей диеты на утиные яйца. Увы, и этому пророчеству графа не довелось исполниться. Оказывается, именно с утками легче всего допустить промашку. Хэндимены убедились в этом, когда граф соблазнился яичком, снесенным неподалеку от старой компостной ямы. Он умер сравнительно легкой смертью – если смерть от трупного яда бывает легкой, – и Мод с матерью остались одни-одинешеньки. И очень возможно, что если бы не смерть графа, Блотту давным-давно пришлось бы покинуть Хэндимен-холл.