ЗАВТРА НАСТУПАЕТ СЕГОДНЯ

Он просыпается и видит возле постели пожилого человека, черты лица которого смутно напоминают ему что—то близкое и родное.

— Где я? — спрашивает слабым голосом он, хотя ему следовало бы сперва задать другой вопрос: «Кто я?», — ибо имени своего не помнит.

Пожилой человек начинает говорить, и становится понятным, почему его лицо кажется знакомым:

— Доброе утро, я — твой младший брат Патрик. А тебя зовут Джон, лорд Норфолк. Мы принадлежим к старинному роду и находимся в нашем фамильном замке.

Джон воспринимает все как должное и просит зеркало. В зеркале отражается заспанное, но, тем не менее, сравнительно молодое лицо с недельной щетиной.

— Я долго спал? Ничего не помню…

— Ты спал очень долго, брат.

— Наверное, я заболел, раз целую неделю умудрился провести в забытьи… — лорд Норфолк потирает тыльной стороной ладони небритую щеку.

— Нет, просто парикмахер уже седьмой день не приходит — у прислуги забастовка. Ты же проспал гораздо дольше недели.

— Целых две недели? Три?..

Легкая тень ложится на чело младшего брата, который выглядит дедушкой рядом со старшим.

— Джон, ты спал шестьдесят три года. Это называется летаргией.

Джон отбрасывает клетчатое одеяло, встает с постели, шатаясь, подходит к камину, на мраморной полке которого стоит бокал с прозрачной жидкостью. Он подносит бокал к пересохшим губам и делает изрядный глоток.

— Наверное, ты прав, Патрик. Я начинаю верить, что проспал шестьдесят лет кряду, — в мое время джин не разбавляли бенедиктином.

Заметив расширившиеся зрачки брата, Джон поспешно добавляет:

— Впрочем, напиток хорош. Особенно, если организм не принимал алкоголя столько десятилетий.

— Бедный брат мой, c алкоголя все и началось. У тебя расстроилась помолвка с леди Бакстер после вашей неудачи в миксте на приз королевы Виктории. Подумать только, вы не сумели взять ни одного сета в полуфинале против Памелы и Джеймса Хенсфордов. Ты заперся в папином кабинете и выпил не менее четырех пинт неразбавленного шотландского виски. На следующее утро лакеи взломали дверь. Тебя нашли на ковре, перенесли в спальню, и ты не просыпался до настоящего момента. Мы пытались разбудить тебя разными способами. Кто только ни перебывал в твоей спальне: медицинские светила, священники всевозможных конфессий, даже какие—то сомнительные знахари и медиумы… Да, да, семья не брезговала даже этим, но все попытки так и остались безуспешными. Бедная матушка тешила себя несбыточной мечтой, что ты успеешь очнуться перед ее кончиной… Увы, мечта так и осталась мечтой…

— А папа?

— Отец сражался против немцев и сложил голову под Дюнкерком.

— Значит, боши нарушили Версальский договор?! Впрочем, от них можно было ожидать всего. Боже мой, я умудрился проспать войну…

— Ты проспал не только войну. Ты прошел мимо множества разных событий. Мир значительно изменился.

— Надеюсь, Патрик, я вел себя во сне пристойно?

— Если по—правде, ты изрядно храпел, что вообще—то несвойственно впавшим в летаргию. В частности, именно из—за этого бастует прислуга. Но не это главное.

— Главное — это приличное поведение джентльмена, где бы и в каком виде он ни находился. Так меня наставляли дома и в колледже.

— Не знаю, огорчат тебя мои слова или нет, но ты во сне разговаривал. И твоими изречениями заинтересовались.

— Кого могут интересовать бессвязные речи летаргического больного?

— Сначала врачей, потом журналистов, а затем и правительство Соединенного Королевства.

Джон отпивает еще глоток.

— Это еще почему?

— Ты бормотал вещи, которые рано или поздно начинали сбываться. Это по твоему бессознательному совету избрали лорда Уинстона премьер—министром, это ты за полтора года до выборов предсказал появление на политическом небосклоне «Железной Леди». Сначала тебе не верили, но однажды, когда в Европе большая война подходила к концу, ты внятно произнес: «Страна Восходящего Солнца увидит рукотворную звезду на исходе лета, и лучи этой звезды испепелят множество подданных микадо»… Всего через пять месяцев Штаты взорвали над Хиросимой атомную бомбу. После этого тебе стали верить безоговорочно. И ты доказал, что всегда попадаешь в яблочко. Ты предсказал приоритет Кремля в деле освоения космического пространства, постройку Великой Немецкой стены в Берлине, рождение семерых близнецов в Венесуэле, изобретение Ванкелем роторного двигателя, потепление, заморозки и новое потепление между Востоком и Западом на протяжении жизни одного поколения, появление и небывало быстрое распространение страшной болезни, которая по количеству смертельных исходов обгонит рак и сердечно—сосудистые заболевания. Ты называл даты, имена, координаты. Некоторые из твоих предсказаний задевали интересы отдельных личностей, другие касались регионов, а кое—что относилось к человечеству целиком. Ты вторгался в политическую, социальную, расовую, религиозную сферы, и всегда твои пророчества исполнялись. Их пришлось засекретить. Ведь тот, кто знает будущее, — король. Подле твоей постели постоянно находился ответственный чиновник из Форин—оффиса. Прежде ему помогала стенографистка, после войны ее заменил магнитофон…

— Мм, магнитофон? Мне незнакома подобная должность.

Патрик скорбно кривит рот.

— Тебе многое у нас покажется странным, Джон. Скажи, неужели ты не помнишь ничего из того, что ты произносил во сне?

Джон морщит лоб.

— Я мало что помню… Например, вижу Джулию в короткой белой юбке, наверное, это леди Бакстер. Тоненькая такая, красивая, но ее очень портила пассивная игра на задней линии в лаун—теннис. Маму помню, строгую и неприступную… Отца… Тебя в шестилетнем возрасте — противного мальчишку с оранжевым бантом на шее, который имел обыкновение подглядывать за старшими в летней беседке… Беседка сохранилась, Патрик?

— Беседка? По—моему, лет сорок назад ее сожгло молнией. Джон, всех интересуют не твои юношеские воспоминания, а слова, изреченные во сне.

— Все, о чем ты рассказал, звучит сказкой. Я всегда плохо запоминал сны. Но, возможно, я что—нибудь припомню… У меня было оксфордское произношение, Патрик?

— Ты вещал не на английском. Ты прорицал на кельтском языке, вышедшем из употребления добрую тысячу лет назад. Пресса, когда у нее еще имелся доступ в наш замок, окрестила тебя Друидом—Оракулом.

— Забавно, — Джон допивает бокал, — я и не подозревал, что среди наших предков затесались ирландцы.

— Возможно, братец, что твоя выходка с неразбавленным виски была обусловлена именно этим обстоятельством.

— Хочешь сказать, что я наследственный алкоголик?

— Ну, что ты, Джон. Просто однажды подавляемая тяга к спиртному и благородное воспитание у Джона Норфолка вошли в противоречие. Шестьдесят три года назад твой мозг не выдержал этого конфликта и самоустранился от его разрешения. Этим и объясняется твой столь длительный сон.

— Да, но если я спал столько лет, отчего тогда проснулся?

Патрик криво усмехается.

— Это интересует всех. Наша почта уже не справляется с наплывом поздравлений. — Он показывает на бумажные мешки, аккуратно складированные в углу. — Взгляни, даже Папа прислал телеграмму.

Он подает брату бланк ватиканского послания.

— Странно, — произносит тот задумчиво. — Норфолки никогда не симпатизировали католикам… И все же мне непонятно: с чего так все переполошились?

Патрик вытирает платком со лба проступившую испарину и еле слышно говорит:

— Вчера ты известил человечество, что завтра на Землю снизойдет новый Мессия.

За окнами замка молчаливо разгорается небывало голубое зарево. Пустой бокал сам собой переворачивается ножкой вверх и, роняя последние капли на ковер, плавно взмывает к потолку.